В затемненное помещение бара вошли двое полицейских. Вразвалочку, очевидно, без вызова и приглашения. Долго обозревали присутствующих. Подошли к самой шумной компании за дальним столом. После проверки документов (которых ни у кого не оказалось) двинулись к следующему столу. Бар притих. У ярко освещенной стойки, тесно прижавшись друг к другу стояли трое. Один из них, Апполинарий Иванович, поманил бармена:
- Петруха, еще всем по сто и бутылку водки с собой.
- Ты че, уходишь? – заикаясь, выдавил из себя Демьян Германович. – Но почему?
- А ты не видел? Шерстят по-новой. Да и вам, братцы, больше не стоит задерживаться. Хорошим эти дружеские посиделки не заканчиваются, - назидательно ответил Апполинарий Иванович.
- Да мы же тихо сидим, - поддержал друга Гавриил Илларионович, медленно сползая на пол.
- Дело даже не в этом. Пить лучше одному, так как питие есть грех, и он, так или иначе, имеет нехорошие последствия. Вот я вам историю расскажу. Про друга детства – сто лет его не видел, а потому пришлось посидеть у него, пообщаться. Расскажу в подробностях, коли перебивать не будете.
- Не-не, - в один голос согласились два человека очень приличной наружности.
- Поехали, стало быть. Мой приятель, Федор Федорович Кухарчук, человек высокого роста, сутуловатый, всегда гладко выбритый, очень любит свою работу, а иногда даже получает истинное удовольствие от точно собранного дверного блока или добротно установленного крана. Себя он уважает. Но никогда не высовывался, доску почета игнорировал, начальство не ругал и не хвалил. Женщин сторонится, потому как имел неудачный опыт. В девятом классе он полгода ходил за девушкой из своего класса. Просто ходил и смотрел на нее. Заговорить стеснялся, иной раз он покупал цветы и давал себе слово заговорить, приблизиться, но тщетно — цветы перепадали маме. Она балдела — какой чудный мальчик, и по этой причине стала захаживать в церковь, комнату угодниками приукрасила.
- Ну, а при чем тут наше пьянство? – не выдержал Гавриил.
- Не мешай, - буркнул Демьян. – Он так любит рассказывать, издалека.
- Девушка давно заметила его, даже куда-то пригласить хотела, но заговорить с ним про тонкие материи у нее тоже не получалось, - тяжко вздохнул Апполинарий Иванович. - Только шепталась с подругой, да тайком поглядывала на него. Школьные отчаянные хулиганы подумали, что Федя преследует как раз ее подругу (она приглянулась одному из них). Побили крепко, и Кухарчук стал обходить девчонок стороной. После школы его несчастная любовь случайно устроилась в то же депо, куда пошел работать Федя. На контакт он так и не пошел, замыкался в себе и медленно превращался в полного бирюка. Девушка через год уехала, — в далекой загранице оставила ей бабушка огромное наследство. Другие приводили в смущение еще больше.
В армию не спешили призывать, ее тогда сокращали, и жизнь молодого бобыля Федора устраивала. Не очень шумные компании. Телевизор на половину звука. Одно плохо – мать умерла, а с ней и какой-никакой контроль.
Повысили до сцепщика вагонов. Это уже авторитет. Гоняли в магазин те, кто помоложе. Выпивать приходилось. Как-то по рассеянности не вставил под колесо башмак — и ночью три вагона со спиртом покатились с «горки». Перевернулись — бригаду премии лишили. Винили не его, но он-то знал, кто не досмотрел. «Прибью когда-нибудь», — шипел в спину начальник смены. Но спирт оказался левый, инцидент замяли. Сменить работу все-таки пришлось - распались связи с коллективом. Федор окончательно ушел в себя.
Апполинарий Иванович понизил голос, опустил голову, как будто натужно припоминая детали повествования своего приятеля.
- Промчалось время. Мастеровой человек Кухарчук обрел богатый жизненный опыт, а в связи с частой сменой рабочего места получил кучу специальностей, которые под ником "шабашка" очень помогали выжить в прорехах официального рабочего стажа.
Как-то по утру Федор Федорыч брел, скрипя зубами, за водкой. Вторая неделя начиналась одинаково: к девяти часам он кое-как одевался и преодолевал расстояние аж в три квартала за похмельной бутылкой. До ближайшей зеленой палатки. Он злился и ругал себя за «перебор». По пути его обогнали воющие голубые «мигалки». Федор хмыкнул: «У этих все хорошо. Черти. Дорогу им уступи — в тунеядстве не обвинишь... и раскрываемость стопроцентная». Он знал, что это именно так, — год назад он самолично совершил настоящий подрыв мирного объекта, был взят под стражу и судим. А вот идет сейчас пьяный и свободный. Но правда в том, что сам и пострадал от той проклятущей акции дважды: во-первых, в СИЗО начались у него видения на почве абстененции, даже в психбольнице пролежал какое-то время, а во-вторых, взорвал он винную лавку, которая находилась буквально напротив двери его дома. Теперь добывать алкоголь стало трудно.
Апполинарий Иванович поднял вверх указательный палец:
- Сама операция была спланирована и проведена идеально. Но вот тут-то алкоголь и вмешался. Но слушайте по порядку.
Он с удовольствием отпил полрюмки мексиканской водки, закусил свежей вишней и полез за бумажником, вопросительно поглядывая на Демьяна и Гавриила.
- Когда-то он служил на Кавказе срочную. Под старинной казармой, в низком сыром подвале, — сам не помнил, зачем полез туда, — рядовой Кухарчук обнаружил два огромных зеленых блина, догадался, — противотанковые. Увесистые, из тонкой жести, без детонаторов. Он оставил их в покое, забыл, служба продолжалась. Потом были учения. Метали ручные гранаты. Его поставили "на ящик«,- выдавал гранаты под роспись и отдельно запалы к ним, россыпью, — за них военнослужащих не обязывали отчитываться. Оказалось, напрасно. Федор несколько штук стянул, — такая «пиротехника» потом пригодится. Да хотя бы на Новый Год пошуметь.
Уволенный в запас рядовой Федор Федорович Кухарчук всю ночь гулял с сослуживцами. Сначала пил водку в штабе военного городка с друзьями, потом в казарме — со всеми. Потом побрел к заветному месту в углу плаца, где у стены, под деревом, оборудовал в свое время тайник, откопал сувениры. Постоял, подумал, направился к казарме, забрался в подвал. В большую черную сумку аккуратно сложил и мины.
Через два часа он уже спал безмятежным сном в отъезжавшем из города автобусе.
У Кухарчука все было не так: в школе он учился хорошо, не курил, не дрался; его били. Таким покладистым и без причуд он был до службы в армии. А вот там, наглядевшись на беспредел и натосковавшись по свободе, надумал все переменить. Началась другая жизнь, полная иллюзий и реальных приключений. Уехал к морю, попал в портовый лимит и поступил на «заочку» местного политеха. Завел товарищей — фарцовщиков; появлялись и уходили девушки. И портвейн, всегда пил портвейн, — в то время он был очень популярный и вкусный. Собирался податься в матросы. Но как-то в город приехал цирк. Цирк заманил, увез с собой. Ароматы моря сменил конюшный запах, — ах, эти кони; он полюбил лошадей и ночевал с ними, и лобзался с ними. Но в тумане захватившей душу романтики Федор не забывал время от времени поправлять здоровье. Несколько раз его собирались уволить, особенно, когда наездникам приходилось выводить на арену голодных скакунов с испачканными хвостами и грязными копытами. Но выручил опыт: всякий раз на вызов к директору цирка он приходил с бутылкой коньяка - и все начиналось по кругу. Это было опасно: случилась серьезная травма. Так выбыл из жизни очередной романтик.
Возвращение в родительский дом просто сквозило мраком. Впереди виделась только не очень высокооплачиваемая карьера строителя, сборщика электромоторов или токаря маленького механического завода. Не было больше никакого драйва, а все дни и деньги он растранжиривал впустую: возненавидел пикники, субботники. Шум, гам. Ничего примечательного. А хотя бы интересовало что-то? Разве только Гайдай. Еще «Белое солнце пустыни» тронуло за душу. И все, травма у Федора была черепно-мозговая.
Пробовал Федор, по совету матушки, помогать в церкви — истопником. Ничего не вышло, батюшка попался грешный. И часто, то один крестины с похоронами путал, то другой людей морозил. Все б ничего, но как-то раз Федор задвижку печную до времени прикрыл, церковный кот издох, а ему здорово. Долго пеняли за кота — меня бы вспомнили, чуть-чуть не угорел — мрачнел Федор. В конце концов, их с батюшкой поперли.
В этот момент Апполинарий Иванович оглянулся, встретился глазами с полицейским, который явно и пристально следил за их компанией. Решил быстро закругляться, поскольку просто замолчать не мог, сам увлекся своим рассказом, как это бывает у нормальных подвыпивших людей.
- Однажды, примерно, три года назад, проснулся он от сильной головной боли. Одиннадцать часов, — о производственных планах можно было не беспокоиться. Память сохранила только редкий выезд на рыбалку, жар огромного костра, уху под паршивый самогон и небольшую потасовку с местными мужиками. Но сколько дней прошло? Встал, обшарил все карманы и ящики стола, — пришел в полное уныние: денег не было. Учитывая, что соседи сволочи, а родственники недоступны, близкое будущее показалось страшным. Просить что-то в лавке напротив бесполезно, — припомнилось: алчным приезжим торгашам задолжал с прошлого загула.
Мастеровой человек, а Федор, несомненно, таковым является, имеет свой личный, самый лучший, набор профессиональных инструментов. Средства производства хранились под столом. Взгляд, как нарочно, вперился в огромный ящик под столом: в России раньше все строили топором, потом кувалдой, теперь разнообразными китайскими приспособлениями.
Обернулся быстро: за электролобзик Федор Федорович получил две бутылки водки. И транспортные расходы минимальны: в одних тапках сбегал. На следующий день была реализована дрель. Человек уж было вошел во вкус, — пьянице все нипочем, — новый бизнес, новые возможности. «После найду получше», — подсказывал ему затуманенный мозг.
Апполинарий Иванович отсчитал банкноты, хлебнул водки, продолжил – приятели заинтересованно ждали продолжения.
- Перфоратор брать не захотели, даже не торговались, — нет, и все. Вот тут он обиделся, всегдашнее миролюбие сменилось жаждой отмщения. Токарь первого разряда Фдор Федорович Кухарчук как будто даже протрезвел, — как же так? С перфоратором в руках вывалился из дверей, обошел магазин вокруг и, сам еще не осознавая целенаправленность своих действий, побрел в гаражный кооператив. В своем давно наследованном гараже нашел рюкзак, сложил в него запылившиеся мины, взрыватель и направился домой.
Дома пил чай, что-то прикидывал в уме, потом срезал все крючки с донки, сунул и ее в рюкзак. Сидел до часу ночи. Ждать больше не хотелось. Федор вышел, пересек улицу, обогнул злополучный магазин. Здесь было темно и тихо. Даже страшно. Он быстро уложил между пустыми ящиками два увесистых блина, один на другой, резьбовыми отверстиями навстречь; в образовавшееся углубление вставил взрыватель, предварительно разогнув рычажные усики. Закрепил конец лесы в кольце. Все это приспособление придавил кирпичом. Накинул пустой рюкзак на плечо и направился в сторону огромных ночных деревьев, на ходу сбрасывая лесу. За самым старым и толстым стволом он остановился, не раздумывая, резко дернул катушку. Взрыв оказался сильным: Федорр испытал легкий шок, потому что до сих пор ему не доводилось чувствовать силу взрывной волны всем телом. Ничего не помня, он смотал обрывок лесы на оставшуюся в руке катушку и, как ни в чем не бывало, поплелся куда-то в город.
На следующее утро встал бодро. Настроение немного портил тот факт, что на службе опять придется оправдываться по поводу долгого отсутствия. «Ну, ничего, руками у нас работать некому», — подумалось ему.
Через три дня опять попал в загул. Пришлось плестись до старой, уже почти забытой, «точки». Зеленая палатка стояла на прежнем месте, покосившаяся, кое-как замазанная краской, с маленьким зарешеченным окном, но такая вожделенная. Вот тогда он впервые осознал свою ошибку, потому что устал, как альпинист на сборах и дышал так, как будто за ним черти гнались. Сзади, на импровизированной лавке, тесно прижавшись друг к другу, сидели знакомые алкаши. Эти люди тоже страдали запоями, а потому судьба иногда сводила их. Они курили, уже вполне себе довольные, вели тихий разговор. Федора трясло, он выругался про себя, не поздоровался, шатнулся к окошку и сунул сторублевку. Пока продавец доставал бутылку, прошла вечность. Наконец, он ухватил ее, накрепко, потому что денег опять было в обрез, а трясущиеся слабые руки ненадежны. Можно не уберечь! Пристал к компании — сил на обратную дорогу не было. Он не помнил их имен, — сейчас это было не важно, — протянул бутылку, попросил открыть. Сделал несколько жадных глотков, откусил от протянутого ему яблока, как-то втиснулся между сидевшими, тихо стал ждать. Товарищи на скамейке сочувственно притихли. Наконец, Федор глубоко вздохнул. Попросил стакан, выпил еще, предложил другим. Они опять тихо заговорили. Молодая девушка с синяком под глазом посочувствовала:
"И откуда только не придут сюда люди?", - а сама припомнила, что это уже третий похожий случай, что им объявляли войну непьющие, подумала, что у них дело не расходится со словом.
Бородатый седой старик в дырявых джинсах поддержал: "Да-а.., а что делать? Далеко, а надо. На ваших, думаю, рэкетиры наехали", - обратился уже к Федору.
"А, может, у ментов", - совсем необычным образом подключилась женщина в красном платке.
"Никак нет. Я этих гадов знаю: им не выгодно", - промычал мужчина в военном кителе без погон.
"А я думаю, баллоны газовые рванули", - тихо возразил интеллигент в очках, а про себя подумал, что так ведь и народ истребить можно, что многие, ей-богу, такие злодейства не переживут, что у него самого, к примеру, алкоголь давно включен в метаболизм.
Слушая болтовню, Федор почему-то запсиховал. Захотел выпить еще, и выпалил:
"Так, ребята, кто «точку» разбомбил, я знаю. Собирайтесь на пузырь, скажу".
Сбросились, купили бутылку, не спеша и молча выпили по четверти пластикового стакана. Повторили, а Федор Федорович все молчал. Взяли еще...
На следующее утро его, трясущегося и разбитого, подняла с постели полиция. На допросах он ничего не говорил, не отпирался — на «несознанку» просто не было сил. Удивлялся информированности органов, но продолжал упорно молчать и желал только одного: чтоб отвязались и отпустили. Допросами, однако, изводили долго. На третий день он начал кое-что осознавать: оказалось, светила ему 205-я статья «Терроризм». Исполнитель, мол, найден, теперь дело за малым: до заказчика быстро доберемся. Федор подумал: «Ну, дают. Напрасно недооценивал: не зарекайся от тюрьмы». Но признаваться тем паче не захотел.
Был суд, по-справедливости или нет, не важно, но доказать ничего не смогли. И не упорствовали. Все-таки обошлось без жертв, а возиться с психиатрами просто не захотели. Отпустили в зале суда.
Магазин так заново и не отстроили. И чтобы обмыть свободу, мастеровой человек прошел три лишних квартала.
Рассказчик уложил бутылку в авоську, невнятно буркнул что-то о ненадежности друзей и всяческих компаний, растягивая время, смотрел на недопитый стакан.
- Теперь Федорыч много не пьет. Инструмент новый купил. А если случаются срывы, в далекую палатку проскользнет так, что местные коты не заметят. Запрется дома на все замки, свет выключит и сам с собою ни гу-гу. Телевизор совсем без звука смотрит. Утром по-прежнему закладывает дальний круг, когда потребность есть. Только к знакомым алкашам он больше не подходит в любых, даже самых тяжелых случаях. Теперь он не спрашивает себя: куда так спешат, по ком воют «мигалки»?
Апполинарий, тронутый своим рассказом, стащил со стойки авоську и, радуясь, что у него впереди еще вся ночь, жадно опрокинул рюмку и загадочно произнес:
- Чертовщина какая-то. Потому что черт, как и Бог, может покарать. Но его наказания менее страшны.