Печальна Саратовская степь и безлюдна. Поезд из семи спальных вагонов, покачиваясь на стыках, тянется вяло и боязливо. Ж.д. ветка, построенная в обход Саратовского узла, заброшена. Станции пустуют, разъезды разграблены, и вывоз местного груза производится редкими сборными поездами. За окном пейзаж уныл: снег кучками разбросан по полям, отдает холодом, небо затянуто пеленой, и Игорю кажется, что за окном не весна, а самая дрянная нудная осень.
Оптимизм, присутствующий вчера, на планёрке у начальника железной дороги неотвратимо уходит вниз. «Товарищи, надо, Саратов задыхается. Обходная ветка нужна нам позарез. Реанимировать ж.д. автоматику на разъездах требуется в кратчайший срок».
- Игорь Михалыч, шо тама реанимировать! Одни стены. Вместо стативов одни железки и самый гадкий разъезд - наш.
Чуб, мужчина лет сорока, с быстрыми пронзительными глазами, накачан вчерашней информацией о разъездах до убийственного запаха изо рта.
- Шо, шо, приедем, оценим ситуацию. Работать то - надо.
- Надо, но обидно. Вот скажи, зачем они с разъездов дежурных убрали? Зачем ветку до такого грабежа довели? Реаниматоры!
- Ты, Кириллыч, чи лизнул уже? Белорусский метод*. Деньги считать надо.
Игорь главный. Болтать лишнее не хочет. Да и прав Чуб, ветку промухали. Нагоняй от Москвы получили, теперь восстанавливайте автоматику за счёт дороги, дорогие товарищи. Реанимируйте. Тошно от этого слова, как будто под скальпель к хирургу едут.
- С утра чист я, як солнышко, Игорь Михалыч.
Чуб хохол. С утра нахмурен, молодёжь в бригаде зла и гормоны, вчера среди девчат показавшие свой максимум, сегодня угасают. Чуб трунит их и пугает пустыми постелями.
- Кириллыч, кто бы кто, а вы бы постеснялись.
Могуч Днепр и власть его над Чубом беспредельна. Так и власть одинокой женщины вдали от супруги заводит его порою в непролазные дебри. Чуб ходок. Он прямодушен, добр и обидчив.
- Едымо к сусликам. Жизнь им обустраивать.
Он легко переходит с мовы на идеально чистый русский. В подпитии грустит о далёком Днепре, об белых начисто выбеленных хатах, и Игорю жаль его. Кириллыч для него авторитет. Самородок схемных решений. Где трудно, где горит, казалось, безнадёжное дело, там Чуб и его украинская мова, словно ручеек, льётся среди релейных стативов. Но с утра он не тот. Он зол. Майский отпуск вместе с кумовым порося в далёком Запорожье стремительно покидают его.
- Игорь Михалыч, шо мы тута до осени их восстанавливаты будемо? А як же мий отпуск?
Чуб по родине скучает и при случае клянёт себя за прожженные солнцем Волгоградские степи. Ругает жену. Сманила казака с родового Запорожского места!
Станции пусты. И грязь. Весенняя и липкая. И безнадёга. Она везде. Вдали магазин, деревянный сруб его заляпан грязью, и растоптанная сотнями ног земля кажется жижей. По перрону местная детвора в сапогах, шумная и матюкливая.
- Бантюки!
Чуб раздосадован местным видом до нельзя, а бригада хмурая липнет к окнам, как - будто там впереди их ждёт оазис. Но его нет, та же серая степь, и небо тоскливое и низкое. Путь не ухоженный, рельсы без блеска от колёс, налёт ржавчины стойкий и поездами не обкатанный.
- Игорь Михалыч, шо воны безрукие, шо ли. Чи ума нема светофоры покрасить. Разгильдяи, мэнэ на вас нэма.
Чуб уже на взводе, вот, вот выстрелит, а Игорь молчит. Да и что здесь скажешь. Целина. Кинули ветку в обход, а до ума довести денег не хватило. Местный люд приноровился: лучшие разбежались, а оставшиеся особо не стараются.
Пошли разъезды. С каждым разъездом число спальных вагонов уменьшалось на один. К концу пути появилась Мария Михайловна. Повар. Щупленькая женщина лет пятидесяти смотрела на них кротко, без вызова, чистенькая и опрятная. Они молчали, было неожиданно, они ждали проводника, но такого изумительного и шикарного нет. Чуб преклонил колено, хотел поцеловать её руку, но рука, резко взлетев вверх, замерла.
- Это лишнее. Звать меня Мария Михайловна, Завтрак, обед и ужин по расписанию. В купе ко мне без стука не входить.
Развернувшись, ушла, как будто её не было.
- Хоть с проводником, но подфартило.
- Кириллыч, будешь приставать -два зелёных и домой на Волгоград.
- Игорь Михалыч, ну шо вы, шо вы, я о другом, хоть одна звездочка, а светиты нам в степи то будэ.
В вагоне с нею повеселело. Они остались одни с тепловозом, который, бросив их на последнем разъезде, обогнавшись по свободному пути, свистнув на прощание, уехал назад на станцию.
- Здравствуй, гарный - прегарный , разъезд. Век бы тэбэ не видал.
Чуб паясничал и кланялся маленькому железобетонному зданию. Здание с заваренными напрочь окнами, маленькое, из земли походило на бункер.
Внутри релейные стативы с вырванными схемными проводами, щитовая силовая установка с разбитыми амперметрами, вольтметрами и горы разрушенной аппаратуры.
- Михалыч, вот почему человека тянет к бесхозному. Чи в крови у него это? Ужас!
- Ужас будет завтра, когда все убытки посчитаем.
А завтра началось с раннего утра, с генеральной уборки, хоть и чесались руки узнать, что на самом деле с разъездом, но пол - дня до позднего обеда бригада с бункера не выходила. На дорожной планёрке, на два часа дня, Игорь просто ответил – убирались. На том конце хмыкнули неопределённо и посоветовали поспешить.
К вечеру Игорь знал всё о разъезде, радовала щитовая силовая установка, её почти не тронули – испугались. Остальное оборудование было в минусах, некоторые минусы были такие огромные, что Игорь доложил о невозможности их восстановления. Дни потянулись унылые, похожие друг на друга, как братья близнецы. Купе, столовая, бункер. Бункер, столовая, купе.
Раз в неделю дрезиной им завозили продукты, воду и заказанный материал для ремонта. Приторный запах олова и свинца от перепайки стативов заполнял бункер, и от него слезились глаза. Чуб нашёл вентилятор, час колдовал над ним и запустил. Стало легче.
Перещупал весь разъезд, осмотрел стрелки, сигналы, вызвонил все кабели и пришёл к выводу, что к маю поспеть можно. Поросёнок заблистал. Бригада, резво взяв скорость в восстановлении, обойдя соседей, прочно укрепилась в соцсоревновании на первом месте.
А погода налаживалась, подсыхало. Первые признаки весны с дуновением теплого ветра ощутимо преобразили степь. Мария Михайловна отстегала полотенцем Чуба за мат. Мат был матерью, и она стегала его до самого бункера. Чуб в нем заперся и блымал глазами.
- Кириллыч, один зелёный уже горит.
- Игорь Михалыч, да я за дило, два молодых лоботряса не хотят копать траншею под кабель.
С этого момента полотенце висело в столовой. Чуб постоянно косился на него, сопел и в один из вечеров, когда Чубов плюс казалось вот, вот замкнёт Марии Михайловны минус. И искры вдрызг раскинут их в стороны. Последняя, присев к столу, извинилась перед Чубом.
- Дорогой Кириллович, вы уж извините меня за мою резкость, но была я тоже такой. Когда и крепкое слово проскальзывало. Грешные мы. А расскажу я вам случай, который изменил мое отношение к мату. Случилось это в монастыре, куда я приехала окунуться в лечебном источнике. Купель одна, а очереди две: мужская и женская. Сидела я со старичком на лавочке перед купелью.
Очередь длинная была, праздник был, но не помню какой. Молода ещё была. Старик тот из рода верующих. Гонения на них были. Рассказывал, как в войну наши в окружение попали. Немцы сознательно их к болотам теснили. Окружили с трёх сторон. Командир говорит: «Ещё одна ночь и нас не останется». А среди оставшихся в живых верующий был.
Отошёл он в сторону и стал молиться пресвятой Богородице. И пришла к ним женщина в белом. Говорит им: «Я проведу вас, только когда будете уходить, то по сторонам не смотрите, смотрите вниз и оружие опустите стволами в землю». Провела она их среди спящих немцев. Один из них не вытерпел, глянул. Все спали. И караул немецкий тоже. А в конце, как уйти, сказала: «Никогда не ругайтесь матерью. Никогда».
Стало тихо. Чуб, нахохлившись, смотрел в пол.
- Да.
Что означало его да, никто не знал, но с этого времени Чуб не матерился. Стращал глазами молодых, багровел, но матерного лексикона не касался. Неделя сменяла неделю, работа кипела, и после одного из пополнений их дрезиной Чуб всполошился. Он забрался на макушку самого высокого светофора и осмотрел округу. Но горизонт был пуст. Никого, одна степь холмистая и величавая. Загнал лоботрясов на светофор и кричал им снизу.
- Лезь выше, ещё выше. Смотри левее. Поселение должно быть.
Но его не было. Бригада, взбудораженная этим, готова была взобраться на луну, но всё было тщетно. Поселение нигде по горизонту не наблюдалось. А азимут у Чуба отсутствовал. Он звонил на станцию, но на том конце провода его уверяли, что поселений нет и быть не может. Вокруг степь и только в уборочную в их местах возможно броуновское движение.
- Сбрехал, зараза!
Игорь запустил щитовую, и первое питание разошлось по релейке*. Загорелся пульт в помещении дежурного по разъезду, показывая, что пути в наличии трёх, кроме одного, где стоял их вагон, свободны. Чуб всполошился.
- Игорь Михалыч, первую лампочку на пульте треба обмыть.
Первая лампочка и общий пуск разъезда для бригады - даты святые. И в зной, и в холод, и с далёких времён эта традиция бригадой соблюдалась, но начальство приказало. Ни грамма. Чуб знал об этом, но надежда на то, что оно Игорем прихвачено, не покидало его.
- Так шо нема?
- Нема, извините, мужики, но пуски Москва контролирует.
Чуб побагровел, но не заругался.
- Плохая примета, Игорь Михалыч, плохая, шо -то да случится.
И случилось, как в воду глянул.
- Брешут они насчет поселения, есть оно, мужик правильный, сбрехать не мог.
И он вновь полез на светофор и вновь в радиусе триста шестидесяти градусов никакого жилья не увидел, а увидел медведя. Мишка сидел в пятидесяти метрах от него и с любопытством осматривал ж.д. насыпь со светофором и Чубом вместе. Кириллович его не замечал, но увидев его, взлетел на самую светофорную макушку.
- Медведь, медведь !
Он сидел на присядках на самой верхушке столба и тыкал в медведя пальцем. Игорь бежал от бункера, но медведя не видел. Насыпь ж.д. пути скрывала обзор той стороны, куда, как перст вопиющего, был вставлен палец Чуба.
Какой здесь медведь. Степь же. Это у Кириллыча что-то с головой. Но выбежав на насыпь, он действительно увидел Мишку. Тот, уже изрядно трухнув от крика Чуба, пятился назад. Увидев Игоря, побежал вдоль полотна, отбежав, вытянулся во весь свой рост и пристально всматривался в них. Поразмыслив немного, рванул боком в степь, держа голову, как перископ в их направлении.
Чуба снимали, тело его не слушалось, а руки, намертво впившись в козырёк, побледнели. Лоботрясы, опоясавшись монтёрскими поясами с трудом сняли его. Внизу, отойдя чуть, Чуб признался - он видел поселение. Оно оказалось между двух холмов на третьем. Бригада радовалась, а Чуб притих.
Приближалась пасха, но Кириллович молчал. Как будто поселения не было. Медведь изредка появлялся, но близко к разъезду не подходил. Его серая шерсть, сливаясь со степным ландшафтом, прятала его, но Чуб его находил.
- Сидит уже зараза. Наблюдае.
А темп восстановления с медведем упал. Соцсоревнование рухнуло. Разъезд с первого места уверенно скатился вниз. Шел третий месяц, они уже шарахались друг друга, уходили вечерами в бункер и подолгу наедине разговаривали с семьями. Игорю снились чистые обои в цветочек и жена в халате на кухне, шепчет ему в ухо. Береги Чуба. А как беречь, ему во сне не подсказала.
Они злились на медведя, работали толпой по перегону, водя друг друга за руку. Это надоедало, разбивались парами, но Чуб был против. Время замедлилось.
Пасху они дружно прозевали. Предстояло проверить входной светофор на перегоне, и они, с утра готовые к этому, чинно усаживались за стол завтракать.
- Христос Воскрес!
Мария Михайловна, прекрасная и улыбающаяся, стояла в двери. Она была не такая как всегда, и все это почувствовали. Игорю захотелось уткнуться ей в ладони и, как в детстве перед матерью, пожаловаться на медведя. На этого паразита, который не даёт им развернуться в работе, и следы которого опять были видны у разъезда.
- Воистину Воскрес!
К походу в поселение готовились основательно. Взяли увесистые палки, другой инвентарь и шашки для спайки металлических проводов. Шашки горели шумно и устрашающе, и это их вполне устраивало.
- Кириллыч, ты идёшь?
Игорь ждал ответа, а Чуб заволновался, зачесал свой маленький, не по фамилии чуб и скрёб его долго.
- Иду, но боюсь, шо воно мною позавтракае.
- Чего, Кириллыч, бояться, по перегону шастаем каждый день. Да и семеро нас.
Лоботрясы, уже как жеребцы подпрыгивали на месте.
- Остаётесь Марию Михайловну охранять. Идут пятеро, включая меня.
Бригада устала, её мутит от однообразия разъезда, где каждый суслик кричит им по утрам: «Здравствуй, дорогой, как дела?». А дела у них с медведем не ахти. Нужен отдых, глоток другого мира, который вдали от них за двумя буграми на третьем.
Но поселение они ещё не видели, потому как попали в низину. Земля в ней не просохла, и Чуб заволновался. Игорю было жаль его. Но так надо. Кириллычу надо возвратиться домой мужиком, а не трусливой бабой. Конечно, он не зажжёт ему два зелёных.
Чуб проверенный. Все командировки с ним. И самое главное, специалист, каких в дороге мало. Не тяп ляп, копай траншеи, а светило ж.д. автоматики. Утечку кабеля на пять метров в земле чует. У жены любимчик. Гад такой. И что бабье в нём нашло? Расплываются в улыбке и смеются до упаду. Но природа - это истина в последней инстанции. В одном Чуба озолотила, до бабьей икоты, а в другом с медведем отняла.
- Михалыч, надо бы по бугру идти, там посуше.
- Надо бы, надо бы, Кириллыч, но нет времени, схема на прямой путь настроена.
Показалось поселение. Внизу пруд, на пригорке с десяток новых домов без заборов. Из людей никого. Где-то мычат коровы. Базы для них пусты. Они ходят от дома к дому, грязь засохшая, но ещё не разбитая и запах навоза, сена, соломы, смешиваясь, сопровождают их.
- Похристосоваться не с кем. Вмерли, что ли?
Чуб обошёл первые дома, но безуспешно.
- Похоже, по зелёному поселение пройдём.
Но им повезло, девочка лет восьми, выйдя на крыльцо, поджидала их. Она оказалась шустрой и разговорчивой. Мамка на дойке, папка на выпасе с телятами, магазин вон, но он закрыт, а продавец там в том далёком доме с кумой Пасху празднует.
- Вы геологи, дяденьки?
Они разочаровали её, представившись железнодорожниками с далёкого разъезда за их спиной.
- А-а, откуда наши пацаны провода разноцветные таскают, а мы из них колечки на пальцы вьём?
Вот оно короткое замыкание. Сразу плюс на минус и никаких душевных страданий. Всё просто. Это не грабёж разъезда. Это эстетическое наслаждение для поселения. А для них холодный сырой бункер и мечта получить героя соцтруда с дальнейшим вручением почётного железнодорожника.
- Кириллыч, вот тебе истина. Такова жизнь! К коммунизму идём.
- Во то воны и разбеглись, глаз ни кажут.
Они скупились, набрали много, магазин внешне схожий с бункером внутри поразил их обилием. Давно забытый запах колбасы с керосином вперемежку, спиртное разных калибров, коньяк, отрезки ситца и прочее с лошадиным хомутом в придачу смотрели на них с прилавка. Контраст этого убогого с виду магазина с его внутренним содержанием заворожил их. Не хотелось уходить, хотелось надышаться.
- А у вас тут медведи бывают?
Продавец, хмурая с самого дома, не разговорчивая с ними, буркнула.
- Да бывают, набегают, тут лес рядом. Но пока ни шкодили.
С бугра далёкий разъезд казался недосягаемым. Последнее сухое место, затем мокрая низина и медведь. Схема в их головах сложилась моментально. Они остановились.
- Игорь Михайлович, может нам верхом?
Бригада сомневалась, а Чуб молчал. И это Игоря радовало.
- Может по чуть?
И опять не от Чуба.
- По чуть? Можно. Христос Воскрес.
- Воистину Воскрес.
Они дошли и запустили в эксплуатацию разъезд одним из первых. Гордо написав на нём «Разъезд Волгоградский». А медведь пропал после пуска. Чуб шутил.
- Приняв в эксплуатацию, зараза, и смывся.
Белорусский метод* - метод, рассчитанный на экономию денежных средств.
-