Письмо первое
В сущности, это не такая пустая затея, как может Вам показаться, ведь писали же люди постоянно письма друг другу в девятнадцатом веке. И в двадцатом тоже писали, не так часто, конечно, но все-таки… А в двадцать первом вдруг решили, что это все блажь, раз есть телефон, и писать перестали. И тем самым позволили времени беспрепятственно стекать ночами по стеклам вместе с каплями дождя, убегать по циферблату вдогонку за тоненькой длинной стрелкой и уже никогда не возвращаться. Часы и дни летят вместе с облаками, не оставляя следов. Бесследно ушедшее время – разве это не расточительно? Его у нас не так много…
Но эта грустная прелюдия – лишь попытка объяснения первого письма к Вам. Она же содержит и способ пресечь бесследное ускользание времени и превратить его в запечатленную жизнь. Право же, наша жизнь стоит того. Описать – это и еще раз пережить, и понять, и переиграть заново сцену из собственной драмы. Впрочем, почему непременно драмы? Скорее комедии, человеческой комедии, ибо то, что нам самим кажется важным, значительным и единственным в своем роде, со стороны выглядит наивным и смешным…
Итак, с чего началась наша история? С самозванства – моего и любопытства – Вашего. Помните, как в той сказке – «ласточку никто не звал». Она сама прилетела, и я сама явилась. И мало того – сделала вид, что была тут всегда, а если меня прежде не замечали, так это просто по недосмотру. Вы тогда слегка удивились, но виду не подали. Да, забавно, не так ли? И стали мы с той поры друг к другу приглядываться и примеряться, осторожно так, чтобы не спугнуть…
Ах, эти первые разговоры – упоительно длинные, волнующие. В них всякое сказанное слово имело значение, особый смысл. Чуткий слух ловил интонацию каждой фразы, и сердце замирало, когда в чужом еще голосе проскальзывали нечаянно ласковые нотки. И сколько находилось поводов, чтобы продолжить уже затянувшийся разговор и бесконечно длить занимавшую обоих беседу.
Впрочем, мне всегда больше нравилось слушать, бросая время от времени короткие реплики, чтобы обозначить свое присутствие и создать видимость диалога. Вы же, напротив, любили рассуждать – увлеченно, долго. Я слушала голос, как слушают музыку, внимая каждой ноте, каждому оттенку ее звучания, и растворяясь в ней.
Вы помните те прелестные дни, мой друг?
Письмо второе
Долг вежливости велит мне отвечать, хотя я не вижу в этом особого смысла, и времени на подобного рода развлечения тоже нет. У человека, дни которого наполнены разного рода делами, причем, замечу, важными и очень ответственными, требующими тщательного обдумывания, голова постоянно занята – ведь приходится думать одному за всех и принимать решения. Большая серьезная работа требует постоянного напряжения. Это надо понимать. Поэтому я надеюсь, что это письмо будет первым и последним, и ты не станешь навязывать мне свою бессмысленную игру.
Что же касается тех дней, когда мы познакомились и вели разговоры по делу, то я не вижу в них ничего особенно романтического и тебе не советую преувеличивать их прелесть. Подозреваю, что мой совет останется без внимания, ибо женщины всегда склонны чрезмерно фантазировать, вводя тем самым и себя, и других в заблуждение.
А если тебе уж совсем нечем заняться, то лучше съездила бы в архив и посмотрела те материалы, о которых я говорил – уж не знаю сколько раз. По крайней мере, была бы хоть какая-то польза для моей работы, поскольку ехать самому мне совершенно некогда… Но я чувствую, что говорю все это напрасно, потому что, если человек сам не понимает, то объяснять бесполезно.
Ну, хватит об этом. Завтра с утра у меня важная встреча, надо подготовиться, все продумать, а я тут занимаюсь всякой ерундой.
Письмо третье
Сердиться на меня – Ваше любимое занятие. Как хорошо, что есть человек, на которого можно свалить вину за все: за скверное настроение, неприятности на службе, хронические болезни, сезонные недомогания и прочие дурные знаки. Но я все-таки позволю себе написать второе письмо, рискуя навлечь на себя Ваш праведный гнев.
Воспоминания о тех днях мне не только приятны, но и дороги как свидетельства неостывшей еще души, исполненной желаний. Умные люди говорят, что человек живет до тех пор, пока он не устал чувствовать и желать. И мне хочется думать, что я еще живу.
Итак, продолжим наше жизнеописание. Вслед за разговорами пошли совместные дела и связанные с ними редкие встречи. С какой радостью, с каким азартом я бралась за всякое предложенное Вами занятие, не задумываясь над тем, стоит ли тратить на него время и нужно ли это вообще. Быть рядом с Вами – вот единственная цель, которая меня тогда волновала, и все средства были хороши. Наверно, поэтому не терзали меня страх и неуверенность в успехе, и все получалось, складывалось, имело благоприятный исход.
А каким невероятным счастьем было слышать из Ваших уст это слово – «умница», сказанное мягким, ласкающим слух голосом. (Тогда я еще не знала, что умницами у Вас были все, делавшие то, что Вы хотели).Я никогда не умела делать для себя. Но для другого, для того, кого желала удивить, горы могла свернуть: тут просыпалась во мне энергия, вспыхивал азарт, и все дремавшие доселе силы прорастали, расцветали, давали плоды. Не знаю, удивлялись ли Вы, но я сама точно дивилась своим открывшимся способностям. Кстати, те, кто видели мою безотказность и неустанность, говорили, что Вы меня используете, но я не находила в этом ничего дурного, более того – мне нравилось быть полезной. А еще доносились до меня всякого рода предостережения, на которые я позволяла себе не обращать внимания.
Позже я, конечно, поняла, что правы были предостерегающие, которые уже имели печальный опыт разочарования. Но поскольку я извлекла из этой ситуации столько умений, сколько за всю предшествующую жизнь никому не удавалось во мне развить, то сочла ее весьма полезной – ведь все мои навыки остались со мной и очень пригодились. Так что я благодарна Вам, мой строгий наставник, за все Ваши уроки. Думаю даже, что именно Вам принадлежит роль первооткрывателя глубин моей души. Гордитесь – не каждому делают подобные признания…
Письмо четвертое
И зачем говорить столько слов, когда и так все ясно. Я никогда не сомневался в том, что без меня тебе бы не стать сколько-нибудь мыслящим человеком. Женский ум, – если это можно так назвать, – совершенно неразвит и способен производить только самые примитивные мысли. Эмоции постоянно захлестывают вас, делают все ваши суждения поверхностными и легковесными. Женщина, сколько бы она ни старалась, не способна вникнуть в суть. Она порхает, как мотылек, и, не помня себя, летит на огонь, хотя никто ее об этом не просит. Все недомыслие, глупость, вздорность – от женщин. Чехов польстил вам, сказав, что каждая женщина писатель. Он имел в виду лишь то, что женская склонность к пустой болтовне и безудержная мечтательность побуждают девиц и дам браться за перо и пачкать неимоверное количество хорошей бумаги. А толку-то – чуть! И не надо искать в себе «глубин души». Их там нет и быть не может…
Кажется, я достаточно ясно выразил свою мысль. Надеюсь, что наша пустая переписка на этом закончится.
Письмо пятое
Несмотря на то, что многовековой опыт доказал неспособность всех без исключения женщин заниматься настоящим искусством (как сказал один весьма проницательный француз), я все больше погружалась в творческую стихию и чувствовала себя в ней прекрасно. Меня все завораживала игра слов. Каскады ассоциаций возникали как гирлянды разноцветных шелковых платочков из бездонного цилиндра фокусника. И было ощущение волшебной легкости, когда удавалось поймать на лету то единственное созвучие, которое придавало строке нужный тон. Писать было не просто приятно, а восхитительно! Слова рвались, лились, парили в воздухе и опускались на кончик карандаша. Рука сама записывала какие-то знаки, а глаза с удивлением читали их.
Спустя короткое время стало ясно, что не писать так же трудно, как не дышать. И было ощущение, что я слишком долго молчала, а теперь надо было успеть облечь в слова то, что копилось внутри долгие годы…
Как упоительно было пробовать новые формы, искать и находить себя в областях, казавшихся раньше недоступными! Это походило на путешествие мореплавателя: плывешь по необозримой бурлящей воде и вдруг обнаруживаешь в океане остров. И оказывается, что там тоже можно жить – легко и привольно. Так я пускалась в плавание, имея целью испытать себя. Но это была не единственная цель. Мне нужно было удивить Вас, доказать Вам, что я чего-то стою.
Скажу сразу: у меня ничего не вышло. Даже то, что другие считали удачей, Вам виделось делом сомнительным и нестоящим. Меня это не огорчало, нет, скорее – раззадоривало. И хотелось писать – еще больше, еще лучше, писать вопреки непониманию, назло нежеланию быть принятой. Эта хорошая, здоровая злость, вызывавшая неукротимый творческий азарт, имела результатом сотни написанных и опубликованных страниц.
Что Вы ответите на это, мой учитель? Станете возражать? Или не удостоите меня Вашим вниманием?
Письмо шестое
Что за наивные детские рассуждения! Да, я отвечу. Я просто должен это сделать, чтобы объяснить тебе до какой степени ты неправильно все понимаешь. Ты пишешь легко и свободно, не спорю, даже слишком легко. Но эта легкость от легковесности. Ты просто скользишь по поверхности, не проникая в суть дела. Я не вижу здесь основательности, законченности, авторской позиции, наконец! Надо уважать читателя, надо уметь быть любезным ему, как говорил Пушкин.
Настоящий писатель работает годами над одним и тем же текстом, откладывает его, потом снова возвращается, переосмысливает, переделывает. Это же труд, большой труд – совсем не то, что стишки сочинять! Да и стихи должны быть осмысленными, нести идею. А для тебя – все игра: написала и полетела дальше. Несерьезно…
Письмо седьмое
Да где Вам мыслить по-другому: от легковесности – легка! Вы мне внушаете, как гному, законы построения стиха. И посадить меня стремитесь в клетку чужих канонов, мер и представлений. Хотите сделать из меня наседку – из певчей птицы с ангельским терпеньем...
Писала, пишу и буду писать! А что делаете Вы, мой взыскательный критик? Над чем вы сейчас работаете? Вы уже закончили Вашу большую и важную книгу? Ах, еще нет! Ну, что же, желаю Вам сделать это в обозримом будущем.Сказать по правде, меня удручает это бесконечно длящийся процесс, не имеющий результата. Но Вас это, кажется, не очень заботит. Более того, Вы уверены, что все идет совершенно нормально и торопиться не стоит. Помнится, мы вели яростные споры на этот счет. Я пыталась доказать, что писатель – это тот, кто пишет, а не рассуждает о том, как надо писать. А Вы изволили гневаться и обвиняли меня в полном непонимании особенностей литературного творчества. Да, где уж нам понять! Пусть каждый останется при своем мнении…
Кстати, на днях я читала в одном очень милом доме свои рассказы. И, представьте, они понравились. Я понимаю, что огорчу Вас этим сообщением, но не похвастаться, простите, не могу. Там же я познакомилась с одним человеком, который просто ошеломил меня своей эрудицией. Это коренной москвич, всю жизнь проживший на Арбате и знающий историю буквально каждого здешнего домика. Он на редкость начитан и прекрасный рассказчик. Но, что самое замечательное, у него нет телевизора! Но зато есть множество записей концертов известных музыкантов, и я уже получила приглашение их послушать.
Как Вы полагаете, мой друг, стоит ли мне принять это приглашение?
Письмо восьмое
Знаю я этих эрудитов – они просто болтуны! Я уже чувствую, что он там тебе наговорил. Был у меня один такой, говорун, а приглядишься поближе, пустой человек. Я-то сразу понял, что это за тип, и прогнал его от себя. И этот, твой знакомый, наверняка, такой же.
Вместо того, чтобы ходить неизвестно куда, написала бы серьезную работу страниц на триста-четыреста… О каком-нибудь крупном писателе или историческом лице. Ты знаешь, сколько еще незаслуженно забытых имен! И наша обязанность – воздать им должное!
Нет, тебе никуда не надо ходить, ни по каким гостям. Лучше побыть дома или в библиотеке и позаниматься делом. Я, со своей стороны, всегда готов помочь, подсказать, выбрать тему. Вот, например, интересно было бы выяснить, с кем встречался в Павловске в 1888 году князь Щербацкий, сохранился ли этот дом, или хотя бы часть дома, или дерево под которым он стоял. А, может быть, есть какие-нибудь свидетельства очевидцев, их детей, внуков, правнуков – записи, дневники… Я просто уверен, что где-то они есть. Вот и занялась бы поисками, сделала бы серьезное открытие. Надо же когда-то браться за ум!
Придешь, мы вместе подумаем, как лучше подойти к этой теме, подберем литературу. Ты же образованный человек с широким кругозором, именно тебе этим следует заниматься. И пишешь ты хорошо – изящно, увлекательно, интересно. И взгляд у тебя неординарный, свежий, и чувствуешь ты остро…
Короче, как только будет время, заходи, мы все обсудим, наметим. Да, захвати, кстати, свои новые рассказы, а то я давно ничего из твоих литературных опытов не слышал – почитаешь мне. Ну, и обсудим другие наши дела, чаю попьем. У меня есть хорошие конфеты, твои любимые…