Мы покурили травки, и Мирко сразу же полез целоваться. Ещё несколько часов назад он казался мне довольно привлекательным. Такой высокий мускулистый крепыш. Жесткий пресс с кубиками, загорелое лицо в копне пшенично-желтых волос и всё такое. С ним не стыдно было пройти рядом. Он умел ухаживать, был галантен и не лез за словом в карман. Только здесь, в полумраке беседки на заброшенной аллее, его поцелуи показались мне совершенно не аппетитными. А ужом скользнувшая под легкий топ рука, которой он попытался сжать мою грудь,– холодной и влажной. И пахло от него не ставшей уже привычной свежестью дорогого парфюма, а возбужденным козлом, прелой сыростью и гнилью. Совсем не так, как должно пахнуть от первого мужчины.
«А может быть они все такие?» – подумала я, имея в виду и этого блондина, того, что сейчас копошился под моим топом и впивался клещом в шею, и всех других мужчин мира, исключая, конечно, папу. И меня бросило в жар, и внезапно из ниоткуда накатилась какая-то неудержимая тоска и грусть.
Я пыталась оттолкнуть его, но он только сильнее прижимал меня к себе. Продолжал слюнявить шею неожиданно мягкими губами. Всасывался в неё, как пиявка. И тогда я ударила его коленом, стараясь попасть между ног. И, наверное, попала, потому что он хрипло взвыл и тиски его рук мгновенно ослабли. Я вырвалась и побежала прочь. А он остался в беседке. Продолжать выть, кататься по земле, сжимать руками ушибленное хозяйство и кричать мне вдогонку, что я дешёвая сука, и что очень скоро ещё пожалею о том, что случилось.
А я, уже не оглядываясь, бежала к морю. Туда, где на танцевальной площадке зажигались и гасли разноцветные фонарики, играла музыка, и слышались чьи-то весёлые голоса…
...Мне почти пятнадцать. И мы вдвоем со старшей на год сестрой отдыхаем на Чёрном море. Впервые сами, без родителей. Конечно, мы хотели в другое, более привычное место. Куда-нибудь на испанское Средиземноморье или на Адриатическое побережье. И даже долго уговаривали отца. А в результате оказались в молодежном центре неподалеку от Бургаса. Но даже здесь бесконечно прекрасно: июнь, море и первое в жизни ощущение свободы без границ. Нет ни надоевших до чертиков зануд-учителей, ни тревожно квохчущих родителей. Зато есть осознанный и долгожданный отказ от любых запретов и правил. Может быть лишь за исключением наиболее ужасных: не глотать спайсы или экстази, не пить ничего больше и крепче банки пива или бокала сухого красного вина, не отбивать парня у сестры и не трахаться без презерватива. Последний запрет – чисто гипотетический. На будущее. Честно говоря, мы обе ещё девственницы, но разве теперь принято этим хвастаться?
В нашем отряде имелись, конечно, две воспитательницы из местных – молоденькие аниматорши, похожие, как близняшки, может быть даже лесбиянки. Они всё время улыбались, бойко тараторили по-английски, и в их обязанности входило выполнение жесткого требования администрации: не оставлять нас ни на миг без присмотра. Но когда эти горемыки поняли, что все их поучения и нотации нам до фени и справиться с толпой таких испорченных жизнью молодых людей, как мы, им не под силу, они сдались без боя. Попросту присоединились к нам и стали наслаждаться жизнью, купаясь и загорая все дни напролет. Не мешали нам ходить на дискотеки, впервые пробовать алкоголь, забивать косячок, влюбляться напропалую и встречать рассвет на пляже. А в эту, последнюю ночь перед отъездом по домам, и вовсе решили расслабиться вместе с нами по полной.
…Сестра одиноко сидела, по-турецки скрестив ноги, на песке, неподалёку от танцпола. Она громко всхлипывала, словно икала, и по ее щекам текли слезы. Чуть поодаль, у самой воды, какая-то парочка обжималась прямо на пляжном полотенце. Взглянув на сестру, я поняла, что она находится в таком же состоянии, как и я.
– Ты в порядке!? – зачем-то спросила я и протянула ей свой носовой платок. – Держи! Утри слезы!
– Какой, к черту, порядок! Представляешь, он потребовал, чтобы я ему отсосала! Потребовал! А ведь я даже не знала, как его зовут. Да и не понравился он мне вовсе. Каков козел!.. Хотя, наверное, они все такие, эти парни, чтоб им всем пропасть! Но дело даже не в этом…знаешь, у меня такое ощущение, что с нами этой ночью произошло что-то ужасное…
…Мы бродили с ней по лагерю до рассвета. О чем-то разговаривали. Даже пытались позвонить родителям. Но мама просто не брала трубку. А на номере папы, равнодушный и вежливый автоматический голос робота раз за разом отвечал нам, что телефон абонента временно недоступен или отключен. А утром мы улетели домой.
Ночью прошел дождь, и посадочная полоса была ещё мокрой. Но это никак не помешало нам удачно приземлиться. Мама встретила нас в аэропорту. Перед этим мы уже успели украдкой покурить в туалете. И сделать селфи перед огромным зеркалом над умывальником. Прямо под табличкой с сигаретой, перечеркнутой красным. И даже сумели найти на медленно ползущей ленте транспортёра свои измятые дорожные сумки, которые грузчики погребли в груде таких же измятых дорожных сумок и завернутых в пленку дорогих чемоданов с рифлёными ручками и неудобными колесиками. Пограничник оловянным взглядом питона сверил наши лица и фото на проездных документах. А молоденький таможенник с пушком на пунцовых щеках и дрожащими потными руками потребовал открыть наши сумки. Долго и медленно, с видимым удовольствием, рылся в них. А потом попросту вывалил, к моему стыду, на всеобщее обозрение очереди весь этот радужный ком рваных джинсов, ярких футболок, черных капри, невесомых невидимок флай бра от Лауры Барессе, разноцветных стрингов и сине-розовых упаковок гигиенических тампонов с двумя капельками в верхнем правом углу. Наверное, искал, козел, давно выкуренную травку, таблетки или ещё чего-нибудь в этом роде.
Все это было так утомительно и мерзко, что даже пропал аппетит. Хотя время было обеденное, а из фалафельной, неподалеку от входа в зал ожидания, исходила волна одуряющего аромата обжаренного лука, тимьяна, чеснока и лимонов.
Мама была одна, в черном платье и с жутко опухшим лицом, по которому текли слёзы. Мы бросились к ней. Но она, почему-то, остановила нас. Молча. Жестом. Просто подняла перед собой на уровне лица дрожащую левую руку с растопыренной ладонью.
– Сейчас мы поедем домой, девочки! – она всхлипнула и её рука, по-прежнему поднятая на уровне лица, задрожала сильнее. – Одни поедем. Без папы. Его у нас больше нет. Он – разбился вчера ночью. Очень торопился, говорят, скорость превысил, а трасса была мокрая после дождя… Я его так любила, а он к ней торопился… К этой… своей! Такой козёл!
Она взглянула в наши растерянные лица и, утирая слезы, уже спокойно вздохнула:
– Я всегда думала, что это когда-нибудь обязательно случится. Каждую ночь, когда плакала тайком в подушку.
И добавила, ещё раз вздохнув:
– Девочки! Вы, наверное, очень проголодались с дороги!? Давайте скорее пойдем, поедим свежий фалафель!