Крым татарский не горше, не слаще российской Тавриды,
и в строке моей длинной, чей норов упругий – резинов,
помнит ветер славянскую грусть, и тоску панихиды,
и протяжные зовы к намазу седых муэдзинов.
Я сегодня пойду по мерцающей гальке вдоль моря,
я задумаюсь вновь о любви, о свободе, о вере:
эту крымскую землю Аллах не избавил от горя,
и Христос Вездесущий не много ей счастья отмерил.
Что же нам-то неймётся? Всё делим её! Всё терзаем!
И мудры мы, как совы, и мы ненасытны, как мыши.
Видно, самого главного мы ещё так и не знаем.
Бог един! – говорим, но Его все по-разному слышим.
И когда новый месяц висит ятаганом на небе
или царским червонцем луна золотая на нём же,
вся прошедшая быль вспоминается грустно, как небыль,
потому что душа вдруг себя ощутила здесь бомжем.
Неприкаянной, ей, словно бабочке, тучи не в радость,
ей не в радость реклама – нахальная, лживая сводня,
не нужны фейерверков ей гром и лихая парадность,
если нечем старушке платить за лекарства сегодня.
Если даже язык стал сегодня причиной раздора,
если кто-то готов рушить братства законы святые;
мы прошедшей войною хлебнули и бед, и разора,
и у нас на войну даже в мыслях о ней – аллергия.
Мы пришли в этот мир ненадолго, но это не значит,
что не станет наш Крым для потомков ухоженным раем.
Эра с эрой сошлись, и виток новой эры уж начат,
только жаль, что былые ошибки опять повторяем.
И уже Украина вражиной считает Россию,
и бандеровцам ярым хвалу воздаёт и медали,
спешно всходы нацизма политики подло взрастили
незалежной и щирой, да, думаю я, просчитались.
Крым татарский не слаще, не горше российской Тавриды,
и в строке моей длинной, чей норов упругий – резинов,
помнит ветер славянскую грусть, и тоску панихиды,
и протяжные зовы к намазу седых муэдзинов.