Мир вам! г. 29. День четвертый. Черные крылья неба

Наталья Лукина88
     «И сказал Господь Бог: вот знамение завета, который Я поставляю между Мною и между вами и между всякою душою живою, которая с вами в роды навсегда: Я полагаю радугу Мою в облаке, чтоб она была знамением вечного завета между Мною и между землею. И будет, когда Я наведу облако на землю, то явится радуга Моя в облаке; и Я вспомню завет мой, который между Мною и между вами и между всякою душою живою во всякой плоти, и не будет более вода потопом на истребление всякой плоти» (Быт.9:12-15).

     «Не будь мудрецом в глазах твоих; бойся Господа и удаляйся от зла: это будет здравием для тела твоего и питанием для костей твоих. Чти Господа от имения твоего и от начатков всех прибытков твоих, и наполнятся житницы твои до избытка, и точила твои будут переливаться новым вином. Наказания Господня, сын мой, не отвергай, не тяготись обличением Его; ибо кого любит Господь, того наказывает и благоволит к тому, как отец к сыну своему». (Притч., 3:5-10).

       «Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе: так и вы, если не будете во Мне. А есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего. Кто не пребудет во Мне, извергнется вон и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают. Если пребудете во Мне, и слова Мои в вас пребудут, то, чего ни пожелаете, просите, и будет вам» (Ин. 14: 4-7).
   

     Глава 29. «Д Е НЬ  Ч Е Т В Е Р Т Ы Й. Ч Е Р Н Ы Е  К Р Ы Л Ь Я  Н Е Б А».


     «Отчаяние – приданое смерти, которое безбожники получают, венчаясь со смертью».


       Ангелы пели в их душах, когда шли после утрени на послушание. И протянулись в небе руки-крылья, летит, летит над миром светоносное существо, и зовут, зовут за собою в полет ангельские голоса…   и – смолкают …

       Воздух ли такой особенный, чистейший над островом, или само место это намоленное, насыщенное особой энергетикой,но здесь, в суровом климате Сибири, стоит все эти дни хорошая погода. Вот прошёл ночью небольшой дождь, а на рассвете встала над маковками церкви радуга. И облака всегда такие лёгкие,словно сами Ангелы так и распахивают свои белоснежноперистые крылышки во все небо, заслоняя этот уголок мира от всего остального мира земного.

     И так хорошо, спокойно здесь. Так умиротворенно.

     Но в душе все равно нет-нет да скребут кошки...

     Анна вдруг вспомнила сон, приснившийся сегодняшней ночью:  Яна стоит на берегу реки, на самом краю обрыва, и вот ее подхватывает ветер, и несет, и швыряет прямо в реку, она тонет и, захлебываясь, кричит, видя стоящую на пароме мать… «Ма -ма!..» Анна протягивает руки, хочет спасти дочь, но не может пошевелиться, её ноги вросли в землю, тело одеревенело, а руки стали сухими скрюченными сучьями.

      Дочь тонет… А вокруг неё плавают свиные дохлые туши, толкая, норовя ухватить разинутыми окровавленными пастями, увлекая ее все дальше, все ниже по течению, на самую стремнину. Анна пытается позвать ее, но нет голоса,и, поняв, что все потеряно, Яну ей не вернуть,– благословляет ее, чтобы силы небесные помогли ей выжить… Но Яна отворачивается, и уплывает все дальше, её несёт течением, закручивающимся в водоворот,все дальше, дальше, и вот её уже не видно в черноте, за которой мерцают встающие во всю ширь неба красные отблески огненных крыльев...

      А сейчас снова с неба протянулись к ним ласковые руки-крылья, летит, летит светоносное существо, и зовут, зовут в полет и – смолкают ангельские голоса …

     Анна с сыном идут после утрени работать, и удивительно - отстояв два часа на службе в церкви, не только не устали, но зарядились такой энергией, что, кажется, хватит на весь рабочий день. Не то что дома: и встаешь с трудом, и уже усталость какую-то хроническую непреходящую чувствуешь, и валится все из рук. А если ещё Яночка с утра пораньше настроение испортит...

    «Господи, спаси и сохрани заблудшую овцу свою Анну. Третий день уже от нее ни слуху, ни духу. В полиции говорят, что делают все возможное. Да надеяться-то на них! Может, уже собираться да ехать искать самой?» «Но раз ее видели в Сухово, то по-любому она где-то там и забурилась. Бухает небось с друзьями своими, мам, не переживай. По-моему с ней хорошо все пока что»  «Будем надеяться, что твои предчувствия тебя не обманывают – пока что не подводили они. Спаси и сохрани ее мое материнское благословение. Как бы не вздумала чего сотворить с собой, постоянно ведь грозилась, что если выгоним ее, она с собой покончит» «Мам, я тебя умоляю, она же себя только и любит. С этим ее самолюбием никогда она на себя руки не наложит»

     "Самолюбие, на грани самоуничтожения. Помнишь, она как-то таблетки даже пила» «Ага, пьяная – вроде как и выпила чего-то там сердечного, хотя я сомневаюсь. Легла на диван: смотрите, сейчас умру! Показуха одна. По пьяни и таблетки не действуют, и ничего с ней не случилось» "А если… она ведь любит купаться…» «Г… дерьмо в воде не тонет"  «Спаси ее Ангел Хранитель, покрый ее крылами твоими, от стрел демона, от глаз обольстителя, и сохрани ее сердце в ангельской чистоте…»

    "Да какая уже там чистота..."

    Они шли по улице, и многие уже их знали в деревне, но здоровались все, даже совсем не знакомые. И все улыбаются, все кажутся родными.

    Только на лицах верующих такое особое выражение есть, говорящее: мы вместе, мы братья и сёстры во Христе, идём одной дорогой!

    Гоша старается ходить самостоятельно, не позволяя маме вести себя, чтобы не показать перед людьми свою беспомощность, ущербность. Идёт не быстро, но довольно уверенно, только лужи она помогает обойти, чтобы не наступить в грязь.

    Вот как ходят слепые? Осторожно,прощупывая почву под ногами, внимательно следя за тем, чтобы не оступиться и не упасть в яму.

    Не так ходят зрячие, совсем не так. Многие просто прут напролом. Другие ходят, как слепые, глухие и увечные, хотя вполне себе здоровы. Третьи топчутся на месте, почти не двигаясь ни вперёд, ни назад.

    Но все идут одной дорогой в общем-то. Туда, откуда пришли в этот мир. Идут в мир уже иной, - Царствия Отца своего.

    «Отец Матфей похвалил меня, что хорошо несу послушание» "Молодец, гладенько раму отшлифовал» «А на исповеди я покаялся в непослушании. Если бы тебя слушал побольше в своё время, может и не получилось бы все так» «Ладно, не кори себя. Если все время себя грызть, можно дойти до отчаяния. Я как раз тоже говорила с батюшкой о том, что не досмотрела за вами. Захотела для себя пожить, дура старая. Виновата я перед вами» «Да ладно тебе, мам. Тоже в отчаяние впадаешь» «Да мне-то все же легче, вы живы оба, а каково матери Виолетты? Она одна у нее дочь, и вот как вышло. И свою и матери жизнь загубила. Может, тоже из-за недосмотра и маловерия…

       Покаялась я на исповеди, что дочь ненавидела, презираю ее за то, что опускается все ниже и ниже, и к вере не хочет прийти, как единственному спасению. "Нельзя ненавидеть неверующих и погрязших в грехе, - сказал батюшка, - ненавидеть надо сам грех, а не человека. И скорбеть о нем. И смотреть на таких людей с жалостью, как на странников, ограбленных в дороге разбойниками.

    Ведь все мы странники в мире этом.

    Сострадай им, как сострадаешь нищим и бездомным.

    Противник употребляет тысячи средств, нападая на душу. Посредством духов злобы всевает в нее лукавые, суетные и скверные помыслы. Или приводит на память прежние грехи, даже осуждая душу,  чтобы воля ее пришла в расслабление от мысли, что невозможно получить спасение. Этим душа ввергается в безнадежность, считая, что из нее самой рождаются в сердце эти нелепые суетные и лукавые помыслы, а не всеваются в нее чуждым духом, вносящим внутрь ее грех.

    Между тем, эту мысль внушает злоба врага, которая, чтобы довести душу до отчаяния, не хочет сделать известным, что при душе есть чуждый Богу дух мирского заблуждения…

     Противник обольщает и отвлекает ум, чтобы человек не возлюбил горнего, но обольстил волю свою земными мыслями и желаниями.  Добродетельные от юности и до гроба ведут борьбу".

    "Вот есть же добродетельные от юности. И есть те, кто изначально предрасположен ко злу, Марьяна из таких, наверное. У неё в крови замешано больше от отца, чем от меня, а у тебя, Гош, наоборот. У тебя есть стремление к миру горнему, у неё только к земному.

     Меня все время мучает вопрос: почему вы такие разные, как небо и земля. Наследственность, воспитание, вся последующая после рождения жизнь: что делает человека таким, каким он становится по мере продвижения по дороге жизни? Что руководит им, что движет его в ту или иную сторону? В сторону света, спасения. В другую ли сторону. К погибели. Или все уже предопределено заранее...

     Вот если бы ей было суждено познать на себе такое испытание, как тебе, что бы с ней было? Даже страшно представить. Если сейчас в её душе столько ненависти, то что же было бы тогда?! Настоящий ад. В котором сгорели бы и мы вместе с ней. А может и наоборот - спаслись.

     Господь точно знает, кому что нужно для исправления.

     Чем святее человек, тем больше искушений и борьбы ему приходится перенести за свою жизнь. Помнишь, отец Владимир на беседе спросил:" Как вы думаете, что думает перед смертью святой праведник?"Жизнь удалась, я ухожу безгрешным в рай"? Нет. Он думает:"Я - самый грешный человек на земле!"

     Но все равно, мне кажется, они уходят со спокойной, и умиротворенной душой.


    "Они умирают на время, как засыпают, вечером после дня трудов; и как после сна, восстанут они из гробов и облекутся в славу…»

   

    «Отец Матфей сказал, что сегодня должен выйти новый плотник, и мы будем делать гроб для Вио… Веры» «Да, я слышала, мать ее подумывает остаться здесь, и дочь тут же похоронить. Ее только сегодня выловили из реки. Ох, Господи, горе-то какое, упокой душу новопреставленной рабы Твоей… а старый плотник, значит, так и пьет. Приходил ко мне вчера, денег просил на бутылку. Ну я дала чисто символически, на хлеб, как мне посоветовала одна монахиня: все-таки надо дать. Как говорил Господь: что когда даешь милостыню, пусть правая рука не знает, что творит левая. Твое дело – дать, и за это будет награда на небесах. А то, что этот человек сделает с твоей милостыней – за это он сам ответит… Даже здесь пьют и подаяние не стесняются просить на грех» «А ты думала – при монастыре одни святые живут?»

     «Хочется верить, что это так, что хоть где-то есть на земле места, где живут люди, хотя бы близкие к святости. И можно убежать и скрыться там от всего мира мирского.

      Но мир он и есть мир.От него не убежишь, не скроешься даже в пустыни. Если нет мира в душе.

      Сегодня по седмичному кругу богослужений на Литургии вспоминали о Предтече, великом отшельнике, который вышел из пустыни чтобы свидетельствовать о Мессии. Если бы люди еще тогда прислушались к Слову истины, теперь все по-другому было бы. Но... так и остались все глухи, слепы и немы. Так и идем пути не зная. Непутевые...

      Не правильно говорят: вот окажешься не в том месте, не в тот час, и все пойдет не так. Не «места» виноваты, не события, даже если они предопределены, а не правильно сделанный выбор: и оказавшись «в нужном  месте и в нужный час», если не так ведешь себя, не в том свете все видишь перед собой, недопонимаешь, недооцениваешь ситуацию, и вот все – все не то творишь. Вся сложность в том, что внимательнее надо быть, осторожнее, ловить моменты, чувствовать нюансы, видеть знаки, прислушиваясь к подсказкам, которые – везде и во всем. И желательно делать это еще у камня на развилке, а не тогда, когда уже лес, избушка на курьих ножках, кикиморы разные. Есть направление, есть указатели, надо только остановиться и подумать, куда идти, а не бросаться сломя голову черт знает куда, и… даже гуси-лебеди не спасут.

      Помнишь, я тебе говорила, что несколько лет назад, написала рассказ – «Гуси-лебеди, или Крылья»? Этот вывод мне пришел в голову еще тогда. Исходя из событий, которые произошли еще гораздо раньше по времени. Лет за семь ещё до того, наверное…  Тогда, когда я получила хорошего пинка под зад, но… уму-разуму так и не научилась. Господи, какая же дурра я была!..» «А про какие знаки ты говоришь?» «Да разные. Например, предчувствия,сны. Всегда сбываются они у меня.

       Вообще, странная вещь, эти вещие сны. Они начали сбываться, когда я в училище училась. Все больше уходила в творчество, куда нас уводили преподаватели, заставляя придумывать все новые замыслы картин, декораций. И вот уже начинаешь грезить во сне и наяву…

       Как-то после второго курса летом приснилось мне, что я на берегу речки какой-то, и стоит под березкой сокурсник мой, тоненький такой мальчишка был, а тут – весь толстый, раздутый как-то странно. А осенью, придя в училище, вижу в фойе на доске обьявлений его фото в черной рамке: оказывается, утонул он приблизительно в то время, когда снился мне.

      Потом, помню, в конце третьего курса, тоже снится мне Коля Жуков из нашей группы: будто мы в поле. Странное такое поле, или луг, обнесенный колючей изгородью, ночь, низкое мрачное небо нависает, я иду, ищу его, и вижу стоит избушка, как бы баня. Вхожу – на полке лежит Коля, мертвый… Но так смотрит на меня, словно хочет что- то сказать, очень важное.Через совсем небольшое время он разбивается на мотоцикле...

     А перед тем, как тебе заболеть, часто снилось, что карабкаюсь по узенькому мостику через реку, он разрушается подо мной, и вот-вот я сорвусь и полечу вниз… Или еще: получаю в наследство огромный дом, прямо-таки дворянское гнездо. Ветхий, почти разрушенный. Я брожу по нему, поднимаюсь наверх, прикидывая, с чего начать ремонт. Надо подлатать стены и крышу, укрепить ее колоннами, и получится большая, просторная, празднично украшенная бальная зала, освещенная множеством свеч… Еще был театр, фойе, с почти всегда закрытыми дверьми в зрительный зал. И на сцену, где происходит действие. И за кулисы, - только иногда, бывает, проникнешь туда, за завесу, скрывающую главное действо: там, в святая святых театра жизни  Главный Режиссер, Главный Художник вкупе с помощниками творят спектакль...

     И этот сон всегда был символом перемен, чего-то нового, какой-то новой жизни, которая должна была настать в отдаленном будущем. Будущее приоткрывается только слегка, только иногда.

     Дальше- больше. В двадцать один год даже услышала голос друга, который разбился в горах. Явственно произнёс моё имя, будто желая что- то сказать ещё, но не смог. Людям не дано свидетельствовать о том свете тем, кто остался здесь.

     А ещё такая загадочная вещь, как творчество.

     Вот откуда, из какого места в мире этом или том, возникают все эти образы, идеи, видения,которые улавливаются каким - то шестым чувством,поселяются в голове, в сердце, и не дают покоя, и просятся на бумагу, или на холст. До тех пор, пока не выносишь их, и не материализуешь в слове или линиях, красках, формах. И вот это уже нечто, живущее само по себе. Оно продолжает существовать, оно идёт дальше - к другим людям, поселяется уже в и х мире. Вызывает в них ответные чувства, порождая все новые и новые образы, идеи...

     Вот еще перед тем, как тебе заболеть, ровно три года тому назад, весной, вдруг накатило на меня что-то такое. Мощный прилив сил каких- то творческих. Почти не отдавая себе отчёта, в полуобморочнрм состоянии,начала писать. Почему- то это был рассказ о матери, которая потеряла сына. Он якобы ушёл и не вернулся, утонул в реке. Но она не верит, что он ушёл навсегда, она чувствует своим материнским сердцем, что не все потеряно. Она надеется на чудо, она ищет и ждёт. Обращается к оккультизму, пытается через медиума вызвать душу сына, чтобы узнать, где, в каком месте мира этого или потустороннего находится её кровиночка. В конце концов он оказался жив и вернулся. Накатала я около двухсот страниц всего лишь дней за десять, но как бы набросок. До сих пор не законченный, не отредактированный рассказ этот у меня...

     А тогда, буквально через месяц, и случилось это все: и то, что я тебя чуть было не потеряла, и все те переживания, что я описывала, все метания мои. Попытки понять, что происходит, почему, за что это все нам?! И поиски выхода из тупика и отчаяния в котором мы оказались. И вся боль сердца и души...

     Только на самом деле мы, слава Богу, обратились не к оккультным, тёмным силам, а к свету.

     Вот что это было? Пред - чувствие? Предсказание? Знаки судьбы, как их называют?

     И надо было мне тогда внимательное быть, оглядеться: а что же происходит на самом деле? Со мной, с вами. Ведь поняла я уже потом, гораздо позже, в какой пропасти мы находились уже: пропасти греха. И катились все ниже... Была дана возможность ещё одуматься, исправиться. Но - не услышала я подсказки, не поняла...

     Образ приходит, как предчувствие будущих событий? А можно ли, материализуя это предчувствие, дать ему дорогу в жизнь,как бы дать право на существование?! Слово материализуется, надо быть осторожным в обращении с ним.

     Интересно все же, к е м  они навеиваются, эти сны, знаки, эти предчувствия, эти творческие поползновения, какими силами? Я спрашивала у батюшки,он сказал, что нельзя верить им, это суеверие. Но почему тогда они сбываются?! Веря, притягиваешь к себе эту энергетику, даешь ей волю. вот и...

     А способности даются всем от Бога, и уж как ты потратишь свой талант, к добру или ко злу, зависит от тебя. Обращаясь к силам добра, и искусство можно обратить во благо, или наоборот.


     Творческие люди, видимо,имеют способность к соприкосновению с иной реальностью, черпая оттуда вдохновение. Но это опасно: можно уйти в тот мир и не вернуться.

     Творчество бывает сродни с безумием. Наверное, все же хорошо, что в своё время Бог отвел меня от него на время, дав чудо рождения детей. Я стала простой родительницей, вполне земной женщиной, а "не от мира сего".

     Вот все эти дни вспоминаю свою жизнь, читаю рассказ этот свой, трилогию о крыльях. Он не закончен. Но начинает трансформироваться во что- то другое, более емкое, разрастаться, обретать больше смыслов. На него, как на каркас, будет крепиться другое содержание. Там есть определённая символика, которая придаёт смысл всему".

     "А смысл?""Наверное, это будет что- то типа исповедания,не исповедь как таковая, а  по- ве -да-ние. О жизни, о смерти, обо всем. Замысел зародился и зреет уже давно. Каждый человек должен написать книгу своей жизни.

     Это сложно. Потому что должно быть по максимуму осознано. Как, что вписать в чистую тетрадь? Абсолютно в-с-е ведь не опишешь, это просто невозможно. Но можно разбить время на части, по несколько лет,и взять хотя бы один день из них. Заново войти в него,прожить, прочувствовать. Посмотреть на него из дня сегодняшнего, глазами теперешней меня: а какая была  т а "я"? О чем думала, что делала, чувствовала, какие ошибки совершала.
Один день, как целая жизнь..."

      
     Четвертый день всего лишь мы на острове. А в воспоминаниях за один день можно охватить лет так семь как минимум, и прожить их заново… А чем Господь занимался в четвертый день творения мира?

    Давай присядем тут на лавочке, почитаем".

    Сегодня паромы почти не тревожат реку, и она течёт спокойно и величаво, отдыхая от трудов праведных. И радуга все также перекинута от креста над церковью к другому берегу...

    Вторник. Миряне разъехались по своим городам, по своим домам, вернувшись к обычной жизни. Только образ храма на маленьком островке, наверное, ещё жив в воспоминании о тех двух днях, проведённых в покаянии и молитве.


   «В четвертый «день» мира засияли над нашей землей светила небесные: солнце, луна и звезды. С тех пор и стали определяться промежутки времени – наши теперешние дни, месяцы и годы. Творческое повеление: «Да будут светила», очевидно равнозначительно прежним повелениям Творца: «да будет свет…», «да соберется вода…», и как там разумеется не первоначальное  творение, а творческое образование предметов, так и здесь надобно разуметь не новое создание, а только полное образование тел небесных.

     Как нужно представлять происхождение тел небесных? По внутренней и основной материи своей светила небесные существовали уже и до четвертого дня; они-то и были та "вода над твердию", из которой образовались бесчисленные шарообразные тела во второй день творения.

     В четвертый же день некоторые из этих тел были так устроены, что первозданный свет сосредоточился в них в высшей степени, и стал напряженнейшим образом действовать – это самосветящиеся тела, или светила в собственном смысле, например, солнце. Другие же из темных шарообразных тел так и остались темными, но приспособлены Создателем к отражению полившегося на них света от других светил – это светила в несобственном смысле, или так называемые планеты, блестящие заимствованным светом – луна и другие…»

    Слободской писал «Закон Божий» около ста лет назад,толкование на Библию, - все- таки книга эта, пережившая века,может заменить всю науку с её открытиями. В немногих словах там сказано все об этом мире, от создания до скончания его"

    "Не обязательно понимать все это умом, просто почувствовать сердцем и принять... Как это делают простые смертные, верующие. А не как учёные мужи, копаются в своей материи, и не видят, что смысл на самом деле лежит на поверхности..."" Да, ты прав. Недаром же Господь говорит: будьте, как дети", и вам откроется Царствие. Только чистые и простые сердца воспринимают истину в её первозданном виде, как она есть..."

   
    Проводив Гошу до слесарки,  Анна пришла в свою мастерскую.Этот небольшой дом стоит немного поодаль от монастырских стен, на небольшом пригорке. Из окон видна Обь и паромы на ней. Здесь, так же, как и над Томью, часто по утрам бывает туман. Дух Божий, стелющийся над водою… А на небе все также простираются крылья Ангелов…

      Лик Ангела,на иконе, поблекший от времени, взирал вопрошающе, и как бы ожидал: когда же его прекрасные черты оживут и засияют наконец новыми красками?

     С волнением и трепетом душевным, прочтя молитву на начало благого дела («Творче и Создателю всяческих, Боже, дела рук наших к славе Твоей начинаемая,  Твоим благословением спешно исправи, и нас от всякого зла избави, яко един всесилен и Человеколюбец»), Анна замешивает краски, подбирая цвет, и, благословясь, осторожными движениями кисточки (как же все- таки огрубели руки мои от тяжёлой работы, не послушными стали пальцы) начинает подправлять лик Ангела - прекрасного, взирающего с кротостью и любовью. Но и – с болью смотрит он: как же получилось с тобой, заблудшая душа моя, что погрязла ты во грехе?! И дети твои?

    … "Может, и правда дочь моя заблудшая возьмется, наконец, за ум? Господи, пусть она хоть встретит человека хорошего, не пьющего, который взял бы ее в руки и помог встать на ноги. Ведь семья много значит, особенно для женщины. По себе знаю: как вовремя встретился мне Серега, а я ведь тоже уже начинала дурью маяться, и если бы не он… кто знает, что бы сейчас было со мной. Хоть за то спасибо ему, Царствие ему Небесное.

    Хотя сам так и не успел покаяться, исправиться, наверное. Ведь, как я слышала, умер он от рака. Но даже перед смертью не захотел увидеть детей, уже взрослых детей, узнать, какие они - его продолжение за земле. И хотя мы уехали из города, при желании через общих знакомых можно было нас отыскать.

    Мне он был дан для того(как понимаю теперь), чтобы я могла научиться преодолевать, не давать воли своим гордыне, самолюбию, своей эгоцентричности, а научиться пониманию другого человека, не пытаясь переделать его под свои запросы, какими благими они не были бы. А он тоже должен был чему- то учиться у меня. Чтобы вместе идти одним путём и спасаться вместе. А мы...

    Моё тогдашнее "я" не захотело смириться  с его "я", с его противными мне поступками. В общем- то за те пять лет, что мы провели вместе, мы так и не стали по- настоящему близкими людьми, не поняли друг друга, огораживаясь своим собственным мирком. Наши отношения-два круга на воде:возникли,соприкоснулись слегка, перекрываясь новыми волнами жизни, и растеклись снова по сторонам в течении её.

     Столкнулись меж собой два маленьких мирка, но два больших Эго, и породили два других, маленьких эго, в которых был заложен ещё больший потенциал для развития их уже собственного  огромадного ЭГО.(По сути сатана - это и есть воплощение ЭГО в его высшей степени. Ему и служим, теша своё самолюбие, свой эгоизм).

     А Марьяна? Она, в которой заложен огромный потенциал этого зла,должна нас научить смирению, терпению, любви. И мы нужны ей для того, чтобы,несмотря на её ненависть, к нам, зависть, озлобленность, нежелание исправляться, все же исправлять то Эго, которое проросло в ней, захватило целиком, поселилось в сердце, как паук, и оплело сетями, свило кокон... И вот уже зреет там что-то т а к о е, что, если выпростает свои крылья, может стать олицетворением самого зла. Которое покажет своё обличье, своё рыло и клыки...

     Видишь ли ты, Сережа, чадо своё из того Царствия, где ты сейчас? Вот, полюбуйся, порадуйся... В каком месте ты там, на каких кругах ада находишься? Ведь по- любому рай тебе не светит, хотя бы за то зло, которое ты совершил, предав дитя своё, свою кровь проклятию...

     Сегодня Евангелие было как раз о том, что же оно такое, это Царство Божие.

     «Царство Небесное подобно человеку, посеявшему доброе семя на поле своем; когда же люди спали, пришел враг его и посеял между пшеницей плевелы и ушел; когда взошла зелень и показался плод, тогда явились и плевелы. Придя же, рабы домовладыки сказали ему: господин! не доброе ли семя сеял ты на поле своем? Откуда же на нем плевелы? Он же сказал им: враг человек сделал это. А рабы сказали ему: хочешь ли, мы пойдем, выберем их? Но он сказал: нет, - чтобы, выбирая плевелы, вы не выдергали вместе с ними пшеницы, оставьте расти то и другое до жатвы; и во время жатвы я скажу жнецам: соберите прежде плевелы и свяжите их в снопы, чтобы сжечь их, а пшеницу уберите в житницу мою.(Вот, я посеяла в детях своих и хорошие семена, и плевелы, чего же больше проросло?).

      Иную притчу предложил им, говоря: Царство Небесное подобно зерну горчичному, которое человек взял и посеял на поле своем, которое, хотя меньше всех семян, но, когда вырастет, бывает больше всех злаков и становится деревом, так что прилетают птицы небесные и укрываются в ветвях его» (Мф.13:24-32).(Дерево вообще символ жизни, - райское Дерево жизни,Древо познания добра и зла, - главное, что дано было людям).

     Отец Матфей пояснил смысл притчей: «Царство Небесное – это земная церковь, основанная Небесным Учредителем нашим, и приводящая людей к Небу. Плевелы – сорные травы, пока малы, они похожи на пшеницу. Учение Христа сеется по всему миру, но и дьявол своими соблазнами сеет зло среди людей.

      На обширной ниве мира все живут вместе: и достойные сыны Отца Небесного (пшеница), и сыны лукавого (плевелы). Господь терпит последних, оставляя «до жатвы», то есть до Страшного Суда, когда жители – Ангелы Божии – соберут плевелы и ввергнут их в печь огненную на вечные адские муки. Пшеницу же Господь повелит собрать в житницу Свою, то есть в Свое Царство Небесное, где праведники воссияют, как солнце.

    Царство Небесное подобно семени, которое, брошенное однажды в землю, неприметно растет само собой. Внутренний процесс этого неуловим и необьясним; как вырастает из крошечного семени огромное растение – никто не знает. Точно так же неуловимо и необьяснимо религиозное преображение души человеческой, совершаемое силой благодати Божией.

     На востоке горчичное растение может достигать огромных размеров, хотя зерно его так мало, что у евреев была даже поговорка: «Мал, как горчичное семечко». Смысл притчи в том, что, хотя начало Царствия Божья, по-видимому, мало и не славно, но сила, сокрытая в нем, побеждает все препятствия и способна преобразовать его в царство великое и всемирное. Церковь Христова, малая в начале,  не приметная для мира, распространилась так на земле,  что множество народов, как птицы небесные в ветвях дерева, укрываются под его сенью.

     Точно так же бывает и в душе человека: веяние благодати Божией, едва приметное поначалу, все более и более охватывает душу, которая становится постепенно вместилищем различных добродетелей (см. А.Таушев, Четвероевангелие).

     Верующие являются членами Царствия Небесного, где вовек пребывает Божия помощь, Божия благодать. Другое Царствие Божие находится внутри человека, как Сам Господь сказал: «Царствие Божие внутрь вас есть» (Лк.17-21).

     Это бывает возможно тогда, когда человек достигнет соответствующей меры совершенства, когда Божия сила, благодать Духа Святого, Дух Святой почивают на этом человеке.

     Происходит это по мере того, как он начинает угождать Богу, жить свято. Преподобный Диадох выделяет три периода вселения Духа Божия в человека. Когда он принимает крещение или становится верующим, в нем пребывает Дух Божий, давая вкусить человеку духовную радость о Господе.

    Потом благодать скрывает себя от спасаемого, и хотя пребывает в нем и действует, но так, что тот не замечает сего, и до того не замечает, что нередко считает себя оставленным Богом.

     В это время идет сильная и страшная война за его душу. Дух Святой по временам подкрепляет и утешает борющегося с грехом человека. Так продолжается до того момента, когда достаточно очищенный от страстей и страстных помыслов человек явно осеняется Духом Святым.

     С этой минуты он ясно ощущает в себе Его веяние, слышит Его глас, получает разумения и откровения. Это второй период покаянного подвига человека, который проходит под явным и ощутимым водительством Святого Духа. И это третий период.

     Каждый верующий может ощущать Духа Божия, например, когда мы стоим в храме и слушаем песнопение, Он касается нашего сердца, радует нас. Царствие Божие тогда становится внутренним счастьем. Человек заключает, что верует не просто так, как думают многие, и не из-за каких-то чудес, а оттого, что ощущает в себе Дух Божий  - эту Божественную силу, которая временами действует на него.

     Здесь, на земле, человек может лишь предвкушать Царствие Небесное, и лишь потом, после смерти, человек, если выйдет оправданным, получит блаженство вечное. И с ним войдет в будущую жизнь. Но вечное блаженство даром не дается, для этого надо человеку потрудиться. Даже на земле мы видим, что люди получают награды за какие-то труды. А за награды Небесные, вечные, много стоит потрудиться – поститься, каяться, творить дела милосердия, подвизаться в выполнении заповедей Божьих…

     Итак, мы должны твердо усвоить, что невозможно войти в Царство Небесное, не победив свои страсти, греховные привычки. От них надо отстать. Наше будущее за гробом зависит от того, как мы живем здесь. На земле. Что услышим мы из уст Божиих на Суде? По какую руку от Себя поставит нас Судия? Хорошо, чтобы услышали мы добрые слова, и никогда не услышали бы мы страшного приговора: «Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие» (Мф.7:23). Но не будем отчаиваться в спасении, будем уповать на Господа, Который «пришел в мир спасти грешников» (Тим.1615).

     И мы видим много примеров, когда грешники входили в Царствие Божие. Поэтому, в меру своих сил, будем подвизаться в христианском подвиге, чтобы получить нам вечную блаженную жизнь. Аминь» (Прот. В.Мордасов).

    В углу, где с начала проповеди слышались всхлипы и плач, раздались уже громкие рыдания. Монахини, сидевшие на лавочках, встали и направились туда: это была мать Виолетты – той девушки, которая утонула накануне. Они принялись утешать ее, ласково уговаривая успокоиться… Господи, прости рабу Твою Веру: что же она натворила!? Ведь теперь ни отпевать ее нельзя, ни хоронить по-христиански, ни поминать в церкви. Можно только (и нужно!) молиться о пропащей душе ее, о самоубийцах есть специальные молитвы. Человек не имеет права самолично отнимать у себя жизнь, которую ему даровал Бог. И душа умершего без покаяния человека находится в отчаянном положении… Отчаяние – страшная вещь…

     Я сама прошла через это, знаю.

     Отчаяние охватывало меня не раз в жизни этой. Чтобы справиться с ним, в девятнадцать лет окрестилась, но так и не воцерковилась. Хотя, видимо, какое- то семечко веры (может быть, ещё от далёких предков заложенное) все же жило где-то на глубине души, до поры до времени, чтобы прорасти. И не давало бесам забрать её целиком и подчинить себе. Но отчаяние, раз поселившись в душе, остается там навсегда. Потому что исцелить его практически не возможно.

      И теперь это состояние еще есть во мне. Рано или поздно каждый человек испытывает это ощущение: что он вошел в нечто, что поглотило его целиком, и возврата нет прежней дорогой, а надо искать какой-то другой путь. И слава Богу, если находит, а если нет… может закончиться плачевно…

     И обламываются ветви, осыпаются плоды, усыхают корни...

     За четыре года до того, как и у нас случился этот переломный момент, заболела моя племянница, Аленка: саркома. Она родилась с ДЦП, врачи хоть и поставили ее на ноги, но ходила она с трудом, и писала левой рукой, потому что правая не действовал почти. Девочка умненькая, училась хорошо, живя до девятого класса в санатории в основном, потом поступила в техникум, но учиться долго не смогла: среди «нормальных» девчонок и парней она стала изгоем.

      И, конечно, страдала и мучилась, всю жизнь, целых (или всего лишь!) двадцать шесть лет. В детстве и отрочестве была веселой и легкой по характеру. Но, взрослея, все больше начала роптать против несправедливости судьбы. Она так хотела быть, как все, быть любимой, иметь семью и детей, а ей даже племянницу маленькую, обожаемую ею, не доверяли взять на руки: уронишь, мол!

     Несколько раз пыталась покончить с собой, мучила себя, родителей, брата: зачем, дескать, родили меня, ведь мать предупреждали врачи, что с такими проблемами со здоровьем у нее может родиться ребенок с проблемами. И даже бабушку винила, зная, что та была против того, чтобы в семье сына Коли рождались еще дети: есть один сынок, и хватит! Аленка общалась с какой-то ворожеей, и та сказала ей, что в ее недуге виновата рыжевелосая женщина, которая своим зглазом испортила ее. А бабушка Руфима как раз рыжеволосая, и имя ее так и переводится с греческого на русский…

     В общем, в сердце ее все копилась обида на всех и вся, она возненавидела и себя, и людей, и самое жизнь! И под конец пустилась во все тяжкие, связалась с соседом наркоманом… Он бил ее, издевался, она бежала домой, брату и отцу приходилось заступаться. Этот кошмар продолжался до тех пор, пока она не заболела. Саркома образовалась на скуле после того, как ее «возлюбленный» ударил ее так, что она врезалась в стену головой.
 
     Когда мы, узнав обо всем, приехали попроведовать Аленку, она была дома, и они с отцом потихоньку тянули водочку. Он – с горя, а она – даже с радостью, что скоро закончится ее несчастная жизнь. «Мне теперь все можно!» - говорила она. И выглядела она как обычно, только  ее правый глаз уже наполовину вылез из орбиты… Умирала она страшно мучаясь. Четыре месяца ада для нее и родителей.  Переносила она все с терпением, но под конец не выдержала: «Я хотела умереть, но не думала, что это так страшно!..»

     Бог наказал её за то, что она не ценила жизни, которую Он ей дал. Пусть даже такую: как бы не полноценную. Но вот святые подвижники не только благодарили Господа за ниспосланную болезнь,но даже просили нездравия тела, чтобы снискать себе ещё больше смирения.

       Я, хоть и обещалась ей навещать, но не могла заставить себя, мне страшно было увидеть ее обезображенной болезнью и подступающей все ближе смертью. Иногда, уходя в очередной раз на свидание с природой, как я это называла, брала с собой пиво, уходила подальше и усаживалась на пригорке прямо над Томью. И смотрела, как уплывает вода, облака уходят дальше по небу, и вместо них приходят новые, и будут все приходить и уходить. И снова приходить… и уходить. Но вот Аленка их уже не увидит. Еще совсем недавно мы лежали вон там на камешках у воды после купания (привезли ее из города, чтобы девчонка хоть побыла на природе, и мы еще не знали, что это последние ее беззаботные дни), и она все порывалась уехать домой, и говорила, что ей плохо. А я догадывалась, зачем она хочет «к нему», и уговаривала еще ночевать у нас, и говорила ей: «Посмотри на то облако, какое оно красивое, представь себя им… Лечись природой, космической энергией…»

     И вот теперь она умирает. И я сижу тут, и реву в три ручья, но ничего поделать не могу.Каково это? Двадцать шесть лет. И все кончается. Так и не начавшись толком… И вопрошаю у реки, у воды, неба: почему?! Но – только молчание в ответ.

      Родители позвали священника почти перед смертью Алёны, он её исповедовал, покрестил и причастил. Дало ли ей что- то это все, не знаю.

      В те минуты, когда душа ее, после страшных мучений, отходила в мир иной, она явилась мне во сне: будто бы в доме на Искитимке стоим мы все - родня наша, и Алёнка: смотрит на меня так укоряюще. Я говорю:"Алена, прости, я приеду, вот сейчас соберусь и приеду!" Но она шла на меня прямо, и прошла сквозь меня, и исчезла. И тут звонит брат и сообщает о её смерти...

      Мать Галина пережила Аленку только на два года, - рак.  А мой брат Николай скончался через два дня после похорон жены.

      Приехал на родину в Новобарачаты, как раз в Троицкую субботу, помянул на кладбище отца. В последнее время выпивал он крепко, и в тот день деревенские видели, что поехал он на машине пьяный с могилок, но, спустившись с горы, доехал все же до дачи своей. Там он сел на веранде, налил стопку водки, закурил… Так его и обнаружил сосед часа через два, с сигаретой погасшей в руке…

      Он просто уже не видел смысла жить дальше с этой невыносимой болью в душе.

      Ведь последние годы в их семье были просто кошмар: все винили друг друга в своих болезнях и бедах, Николай, со своим взрывоопасным характером,поднимал руку на жену и даже совсем больную уже дочь.

      И вот после похорон сели они с сыном Дмитрием вдвоём за рюмкой водки, и тот все высказал отцу, что думает о нем. Квартира по завещанию матери досталась ему,и Дима дал понять, что не хочет видеть здесь отца.

     И вот Николай приехал в этот домик-развалюшку, что купил несколько лет назад за бесценок, куда приезжали они всей семьёй, сажали огород, отдыхали... А теперь тут холод, запустение, разобранная русская печка, которую так и не восстановил... Притулился в уголке дивана у окошка... И сердце остановилось.

     А средний наш брат Леша. Умер так же внезапной и необьяснимой смертью. В сорок пять лет. И в последнее время тоже не раз говорил, что не видит смысла в жизни. В семье у них не ладилось, он тоже выпивал все чаще. Однажды пришел в гараж, сел в машину, думал ехать в сад. Но решил выпить рюмочку в честь праздника победы… Я нашла его там ближе к вечеру уже мертвым…

      Они ушли не крещенными, не воцерковленными. А ведь могло бы сложиться все по- другому. Церковь помогает сохранить семью, правильно воспитать детей.

      А я? Я хоть и крестилась в девятнадцать лет можно сказать сознательно, но по- настоящему церковным человеком не стала. Не участвовала в таинствах, ничего про них не знала. Да и неоткуда было узнавать.

      Вот все-таки, какая была сильная женщина наша мать! Я почти никогда не видела ее плачущей. Я бы так никогда не смогла! И до сих пор для меня она – загадка. Что творилось у нее в душе – одному Богу известно. Но говорила она про сыновей: «Значит, так надо. Так лучше для них было. Кто знает – что было бы, если бы они остались в живых? Может, намного хуже!..» Но что может быть хуже смерти? Только смерть духовная… Когда в человеческой душе остается только пепел от всесожжения… Не каждый может выдержать это. Только промысел Божий решает: кому идти дальше еще, а кому уже перейти в мир наилучший…

     Если вспомнить, что были эти три года – только боль. Особенно в самом начале. На что ни обратишь взор свой – ничто не утишит, ничто не утешит, не облегчит, ничто не вместит эту боль. Душевная боль разрастается и поедает тебя целиком, выгрызает сердце, его нет,- жизнь остановилась, - но оно все равно болит. Господи, за что?! Почему?! Почему сын?! Почему я?! За что нам это? Возьми лучше меня, мою жизнь, мои глаза, отдай ему! Ведь он еще ничего и не видел в этой жизни, не испытал, не понял, и нагрешить-то толком не успел! Никакие слезы, рыдания и вой не могли утишить, успокоить сердце и душу – она стала пустой и темной, как черная дыра без дна…

     Боль душевная, саднящая, всепоглощающая, со временем слегка ослабляется, отходит сердце, оттаивает душа. А тогда…

      Каждый день начинался с больницы. Я приходила и трясла всех, кого можно, чтобы хоть  что-то делали, водила сына сама на обследования, анализы, чтобы было побыстрее, платила за них. Дни шли за днями, а диагноза точного все не было, и я не верила, когда врачи говорили в один голос, что зрение не вернется, и слава Богу, что сын вообще остался в живых. «Мама, молитесь!» - сказала замглавврача…

       И я пошла в церковь при больнице. Там как раз шла утренняя служба. Стояла, как во сне, сквозь слезы мелькали какие-то образы, звучали нараспев голоса, но слов не разобрать… кто-то спрашивал, что случилось; кто-то подсказал, где поставить свечки, заказать обедню о здравии. Какие иконы, молитвочки  купить и читать, и что надо бы исповедаться и причаститься им обоим. Принесла иконку Пантилиимона сыну, начала читать молитву. Но он и слышать попервости ничего не хотел. Тогда попросила служительницу из церкви прийти к нему в палату, поговорить с ним. И она приходила, и нашла какие-то слова  (о том, что Господь посылает испытания, и это только сначала кажется, что невозможно пережить, перенести все это, но ведь Господь милостив, надо только молиться и верить, что все образуется).

    И он начал прислушиваться… И тогда в самой глубине души, потонувшей в пучине боли и страдания, зародился все же малюсенький росточек веры, и дал корешки, и начал расти и распускаться. «Окропи, Господи, в сердце моем росу благодати Твоея…»

     «Господи, Царю Небесный, Утешителю, Душе Истины, иже везде сый и вся исполяяй, сокровище благих и жизни подателю, приди и вселися в ны. И очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша». Первоначально слова молитвы даются с трудом. В первые дни перевернувшегося мира они не говорили в общем-то почти ни о чем. Ни матери, ни сыну. Давали только возможность хоть как-то отвести душу – чтобы только не заорать от боли, отчаяния, безысходности так, чтобы криком взорвать себя, изорвать все и вся в клочки: ведь все уже и так  рухнуло и превратилось в хаос, вся предыдущая жизнь и последующие за  ней часы, дни, ставшие простым безвременьем, а все жизненное пространство рассыпалось в прах, закрутилось и завертелось вокруг само по себе, засасывая в Черную Дыру бессмысленности и пустоты, боли и страдания. Нужно все начинать с начала. А где взять силы? Когда тебя хватает только для того, чтобы сдержаться и не завопить: Господи, за что?! Господи, почему?! И рыдать до тех пор, пока не придет полное опустошение…

      И приходит наконец нечто, - то, что одно только способно еще как-то оживить, дать силу воли, силу духа и тела. И идешь в церковь, и берешь молитвенник. Поначалу это просто набор слов, непонятных символов, странных словосочетаний. Но с каждым словом, с каждым днем все ближе, понятней, просветленней душа, оживает вера и надежда, а любовь и сострадание дает силу бороться и идти дальше.

      «Господи Вседержителю, Боже сил и всякия плоти, в вышних живый и на смиренные призираяй, сердца же и утробы испытуяй и сокровенная человеков яве предведый, Безначальный и Присносущий Свете, у Негоже несть пременение или приложеня осенение, Сам, Безсмертный Царю, прими моления наша, яже в настоящее кремя, на множество Твоих щедот дерзающее, от скверных к Тебе устен творим, и остави нам прегрешения наша, яже делом, и словом, и мыслию, ведением или неведением согрешенная нами и очисти ны от всякия скверны плоти и духа»…

     Уже три года почти идем: шаг за шагом, ступенька за ступенькой. А сколько еще предстоит?.."

     Тем временем лик Ангела постепенно оживает. Анна осторожно восстанавливает отколовшиеся кусочки краски то тут, то там, и икона приобретает почти первозданный вид.

    
      "Вот приходишь к духовнику. Со страхом и неуверенностью: какими словами описать  в с е это? Ведь невозможно уместить  в с е  в несколько слов исповеди. А еще труднее – подготовиться к ней. Ведь именно ты сам знаешь все о себе, как никто другой. Вот и отматываешь виток за витком дни существования своего, ведет нить Ариадны от поступка к поступку, от мысли к мысли, от желания к желанию, чтобы понять наконец,-  как же докатился до жизни такой?  Каждое утро, начиная с молитвы, все думаешь, вспоминаешь, пытаешься понять…

     На первой исповеди в церкви Святого Пантелиимона при больнице только и могла сказать, что вот сын заболел очень сильно, что, почему, - даже врачи не могут ничего понять. «А верили, ходили ли в церковь?» - спросил батюшка. «Да не особо как-то…» «В том-то и дело, матушка,  - отдаляясь от Господа, отдаем себя на произвол сил темных. Господь терпелив, но Он посылает испытания по силам нашим, молитесь, и по вере вашей воздастся вам… и начинать надо с покаяния» .

      Потянулись долгие дни ожидания. И каждый из них начинался теперь с молитв и заканчивался ими же. И если поначалу слова читаются по слогам, и мало что доходит до ума,  то потом с каждым разом в каждой строчке открывается все новый смысл и душе и сердцу.
 
       Молилась, конечно же,  в первую очередь за сына. А за дочь… Ну просто язык не поворачивается. А как, - если она даже теперь, когда брат буквально на волоске от гибели, продолжает злобствовать, никогда даже не спросит: как он там, когда мать приезжает из больницы вне себя от горя?! Да ещё и радуется:«Так ему и надо!» Как же после этого молиться за эту… Ну да Бог с ней, она сама выбрала свой путь. Хотя молиться, конечно же, о таких надо еще больше. Ведь сама –то она за себя даже не способна замолвить словечко перед Спасителем…

     А ведь, выходит, по ее – матери – вине она стала такой? Не досмотрела… Но  воспитывала-то  их одинаково, и сына,  дочь, а ведь Гоша – совсем не такой!..

     В присутствии сына она никогда не чувствовала себя так неловко, как это было с Марьяной. Если Гоша давал ощущение ее нужности, востребованности в этой жизни, то дочь вызывала недоумение и растерянность, стыд – словно это она сама творит все непотребство, что творит ее дочь. Словно она предала сама себя, и прокляла, и возненавидела.

     С Гошей она чувствовала себя сильной, а с Марьяной -  слабой и беспомощной перед стеной отчуждения, которой та отгородилась. Ей то невыносимо жалко было дочь, видя, во что она превращается, то зло брало от бессилия уже что-то изменить. Она могла простить все: и ненависть дочери, ее ревность, и проклятия, терпеть тошнотворные маты. Но все то же самое в отношении больного Гоши -  нет, простить невозможно. И сердце, очерствев, отказалось от всякого сочувствия, и душа, болея за всех, молилась только о сыне, его исцелении.

    Ей пришлось быть сильной, и она, стиснув зубы, с сухими глазами шла дальше, и вела за собой сына, ведь теперь надо быть сильной вдвойне. А со временем уже его крылышки настолько окрепли, что это он пошел вперед, ведя ее за собой. И подавал пример смирения и упорства в милитве: даже когда устал, и нет сил, и хочется спать – все равно принуждаешь себя встать, и подойти к иконам, и прочесть хотя бы несколько слов. "Молитва по принуждению действенней, чем по желанию", - так говорил отец Владимир, священник уже в Храме Святой Троицы, куда стали они ездить после больницы. Нечасто, правда, в основном вечером по воскресеньям. Но потом и на Литургии стали появляться. И изредка причащаться. Но Лева был еще очень слаб, и ему было тяжело стоять на молитве подолгу, и Анне очень тяжело читать Каноны. Но за то – о чудо! – они все меньше стали болеть! Ведь по всей зиме раньше кашляли и с носами мучились на грани гайморита, и вот – болезни стали отступать, и сил стало прибавляться, слава Богу! И молитвы в церкви дают столько утешения, радости, мира в душе! Уже не рыдания распирают грудь, а чувство благодарности: Слава Тебе, Господи, что не оставил, повел за Собою в Царствие Свое!

     Мы были уже не одни в своей беде. И нам стало легче.

     Насколько легче стало жить, зная, что есть люди, которые верят в то же, что и ты, стремятся к тому же, живут тем же, что и ты. В определенное время суток они так же встают перед иконами, перед лицом Бога, и возносят молитвы. Да и в любое другое время то тут, то там кто-нибудь из них поминает Имя Его, и воздает хвалу Ему - Тому, Кто показал нам свет. Кто дал жизнь и путь к спасению.

     Где бы мы ни находились - мы все идем к Нему. Путями многими и разными, но - к Нему, к Свету. Славя Бога за все!

     Оказывается, верующие самые счастливые люди! Они - блаженные по-настоящему. Они не совершенны, но стремятся быть лучше, добрее, милосерднее, жить в мире с собой и миром этим и тем. Для них даже смерти не существует! И каждый день, не смотря на испытания, - праздник!..

     Но семя слова Божия еще падало на каменистый слой души, а то и застревало  где-нибудь в терниях ее, а то птицы соблазнов склевывали его…

      А когда еще и сатана искушает, и темные силы подступают все ближе и ближе, - не желая отдавать твою проклятую душу во власть света -  тем тяжелее отойти от них и обратиться к Богу.

     Анна дала обет: никогда больше не пить пива, к которому пристрастилась она в последние годы. Только бы сын исцелился! И старалась держаться. Но время от времени все же срывалась, оправдывая себя тем, что стресс, наваливающийся горой и норовящий задавить совсем, надо же немножко снимать! И иногда, по старой привычке (ох уж эта пятница!) брала себе бутылочку, и выпивала украдкой где-нибудь по дороге из магазина. Но Лева сразу - по голосу, по запаху ли – узнавал, что она сотворила, и укорял ее. Мать начинала оправдываться: устала. Или – праздник какой-то, например, - масленица. А ведь это в общем языческий праздник, и уже надо готовиться эту неделю к Великому посту, а они – гуляют вовсю! Даже  бабушка тут вставала на ее сторону: мол, всю жизнь праздовали масленку! И сама была вовсе не прочь попить водочки или пива. И, конечно, они напивались досыта. Но – если раньше пели, и не успокаивались, пока не вспомнят и не перепоют все старинные песни, то теперь ревели в два голоса. Стараясь, чтобы Лева не услышал. А он уходил к друзьям – как и раньше это делал, потому что терпеть не мог таких посиделок, заканчивающихся под утро. А утром было похмелье…

     Хорошо хоть, что друзья не отвернулись, и приглашали его. Хотя ему-то с ними было теперь не так интересно, как раньше. Выпить нельзя – лекарства принимает. А если пытается заговорить с ними о вере – никто не хочет и слушать. Не понимают его. Думают, что вера в Бога – это полный отстой, только бабки веруют. А церковь – это бизнес, отнимание денег у населения. Где уж им понять его: у них-то все хорошо, жизнь как шла, так и идет. И вот сидят и пьют, и всякую чушь говорят: что дома, что в гостях…

      Пьют сладкий яд, чтобы, отравив душу и тело, отдаться на волю темных сил… А они расправляют свои черные крылья, и встают за спиной, и ловят момент, когда можно уловить эти души, подчинить себе, погубить…


                "Крылья" (продолжение).

           «…Ангелы, как бы приободрившись,

распрямляют крылья. Обнявшись, они кружатся в хороводе, одежды их развеваются в вихре танца, волосы вихрятся вкруг голов, светлые и голубые и красные и черные крылья смешались, перья сплелись и пестрят разными оттенками в разноцветных блестках, сыплющихся сверху на них, на людей, на все, что кругом…

       Наполненные сладким  я д о м, - опять поднимаем бокалы, соприкоснувшись краями, и выпиваем  этот искрящийся любовный напиток, побежавший по телу – а оно уже проснулось и откликнулось, сердце вскинулось и забилось где-то над головой, входя в бешеный ритм какой-то невероятно чувственной мелодии, и мое сердце прыгает в этом ритме, как заведенное. И в такт ему сверкают Сердца, всеми своими флюидами  тянущиеся от одного к другому, от мужчины к женщине, от центра – по кругу кружатся пары, и красное вино прошло по артериям и венам и ударило в голову. Тянуло неотвратимо туда – в круг, в это кипение страстей, нырнуть, как в омут с головой, в это беззаботное, безоглядное веселье, крученье и верченье в одном едином чувственно-томном ритме.

      А девушка в красном увлекает на белый танец Его – как же его зовут все-таки? А девушка очень красива, какой чувственной негой наполнено каждое движение, а взгляд полон обещаний подарить райское наслаждение.

      Веселье в разгаре. Все раскованнее движения, все чувственнее, эротичнее. Все стараются преподать себя в наилучшем свете, разворачивается целое действо, театр масок: размалеванные Коломбины, раскованные Арлекины, тихие, незаметные Пьеро… А я все еще не могу преодолеть свою дурацкую стеснительность, хотя тело уже нетерпеливо покачивается, подергивается, зовет дать себе свободу. И этот Его взгляд – все неотступней, все настойчивей, манит, притягивает своим магнетизмом…

     Короткая передышка на танцполе. Еще тост, еще стихи – это Директриса читает, или строфы звучат сами собой, - какой гул вокруг и в голове, все смешалось: руки, лица, все мелькает в закрутившихся снова ритмах. Белый Ангел с моим лицом, полускрытым под маской, сияет отстраненно и смотрит куда-то в сторону, и таким же призрачным ультрафиолетом, как его крылья, сияют вокруг одежды – платья, кофты, полоски, звездочки, снежинки вертятся веселым хороводом, - это включили специальную лампу, или у меня уже глюки? Кажется, я слишком много пью. ..

    И тут девушка в красном подсаживается ко мне: «Ты чего не танцуешь? Тебя кажется Рая зовут? А меня – Ада! Пойдем!» и она, смеясь, тянет меня в центр круга. Прямо под вращающийся купол, в хаос лучиков, брызнувших из  крошечных зеркал. Моя любимая ламбада! Она вынырнула из того прошлого, когда я была лет на… несколько моложе, и вот повела за собой – по кругу, по кругу, я – за красным платьем, за мою талию уцепился кто-то, за ним – еще кто-то, и так, змейкой, идем, пританцовывая: виляя бедрами, вскидываешь вбок то левую, то правую ногу, и ноги, и руки , все тело уже как бы переродилось, сбросив груз всего негативного, освободившись от всего земного, темного, отдавшись чувству эйфории… Как в полете, когда отрываешься от земли кончиками пальцев ног, расправляешь руки-крылья, и – летишь, порхаешь, нежась и изнемогая в волнах невероятно чувственной мелодии. Мы с Адой – в самом центре, на нас устремлены все взоры, и, купаясь в этом восторженном поклонении, мы, как два языческих божества, отдаем дань в полной мере их восхищению, грациозно изгибаясь и самозабвенно отдаваясь на волю волн - восточной уже мелодии…Не знаю, сколько это продолжалось, но  на миг показалось, что все лица вокруг – в масках, из-под них блестят с бесовской хитринкой глаза, вот где-то мелькнуло даже копыто и даже хвост…Но Ада, ухватив меня за талию, снова вталкивает в круг, в эту карусель и вот – скачут лошадки, плывут гуси-лебеди, топают слоны, мелькают копыта и гривы, дышат огнем драконы, изрыгая потоки сладострастно пьянящего огня желаний…

       Снова вливается в кровь шампанское, бегут по рекам-артериям искрящиеся пузырьки, в бешеном темпе сверкают струи огня – от сердца к сердцу, из тела – в тело, душа – в душу, к руке – рука: это Он подхватил и увлек меня в танец, как же его все-таки  зовут? Да не важно. Главное – этот завораживающий взгляд, эти движения в полном синхроне, - как давно не было у меня такого потрясающего партнера! Он чувствует музыку мной, всеми моими нервными окончаниями, и кажется мы остались единственной парой в центре всего, и сливаемся в едином порыве, в едином темпе, в завораживающем ритме какой-то божественно-прекрасной мелодии, которой я не слышала еще никогда, но как бы до боли знакомой. И таким знакомым кажется этот незнакомец, такими привычными, чуткими и нежными – его руки, как на крыльях несет меня по кругу, в сиянии ультрафиолетовых молний, в центре Вселенной. И мелькают и крутятся вокруг существа в масках, в призрачных развевающихся одеждах, и он и я взлетаем ввысь и тонем в багровом сверкающем мареве, и падаем, погружаясь в раскаленную пучину звуков, страстей, загадочных взглядов, затаенных мыслей, освобожденных желаний…

      Вдруг в самое Сердце снова ударила молния, красная змея спрыгнула и заползла в грудь и затаилась, свернувшись калачиком. А по ее телу, скрученному кольцами, пробежали и затихли судороги вспышек.

      На стене, возникший из ниоткуда, материализовался Черный Ангел, набросил золотистую сеть, и кокон из сверкающих паутинок все увереннее затягивает в свое нутро…

     Последний танец – медленный, на него приглашают тех, кого выбрали, а кого нет – пытаясь скрыть разочарование, покидают зал. Он танцует с Адой, и она с торжеством покосилась на меня.

      Татьяна с совершенно отрешенным лицом танцевала сама с собой, кружась по кругу, взмахивая серыми шелковыми крыльями и обнимая невидимого партнера…

      В зеркале дамской комнаты стояла неузнаваемая фигура в темно-красном платье аля-Джулия Робертс с разгоряченным лицом и горящим взглядом. Даже не пытаясь понять – нравлюсь ли я себе такой, натягиваю плащ, спрятав в рукава крылья рук, под капюшон – растрепанное облако волос. А проходя мимо зала, уже опустевшего, взглянула на свое панно – все три ангела на месте, но кажется на них нет масок – Боже, какие прекрасные лица! Я таких создать не могла. Это настоящие Ангелы, и лица у них по-настоящему ангельские. Ангел Света, ты всегда со мной. Но самый красивый Ангел – ангел любви: какой страстью дышит весь его облик, с какой чувственной негой распростер он свои руки-крылья, он зовет, манит, обещанием райского блаженства полон взгляд и голос его… Но стоит за его спиной зловещая черная тень и смолкают ангельские голоса… и отходит в сторону Ангел-хранитель, и выходит вперед темная сущность, и взметнулись над головой
               
                ЧЕРНЫЕ КРЫЛЬЯ


     Мой знакомый незнакомец опять нарисовался: «Можно проводить?» Хочу сказать нет, но… вдруг слышу (Я ли это?!): «Можно»

     И вот катимся через каменные джунгли, кругом светятся огни пещер, и в каждой норе кипят невидимые человеческие страсти. Он расставил руки вокруг, упираясь в стенку, словно заслоняя от огнедышащего нутра троллейбуса, пока дракониха-кондукторша не объявляет: «Конечная».

       За сигнальными огнями городской черты смутно белеет взлетная полоса дороги, уходящей в поле. «Смотри – какие огромные черные крылья!» «Да уж, романтика. Зря ты не согласилась поехать ко мне, там сауна, бассейн, все удобства» «Меня дети ждут, и мама» «Ах, да – именины. Ну, чтоб нескучно идти, давай, киса, по шампусику» «Не называй меня кисой» «Почему?» «Муж только так и звал всегда, будто имя мое такое» «Ласковый, наверное» «Да уж, ласки его на многих хватает» «Я тоже – знаешь, какой ласковый могу быть» Грубо обнимает за плечи. И как вдруг изменился – слетают мишурные блестки, бледно мерцает лунообразный лик, изменился даже голос и тон становится небрежно-панибратским. А как же его-то зовут? А, неважно, надо побыстрее как-то избавляться от его общества. «Ну, за твоего ангела»  Свое вино она выплескивает незаметно во тьму.

      Чем дальше в поле, тем темнее и холоднее, тем ниже пучина неба с плавающими икринками звезд. Все оглушительней звон кузнечиков вдоль дороги, а в пяти шагах уже ничего не видно вообще. Только тени деревьев по сторонам, и смутно белеют скелеты стволов.

      Вдруг охватывает дрожь: одна, ночью, в чистом поле, не известно с кем, даже пары алкоголя начали выветриваться из одурманенной головы.  Взметнулось что-то черное… «Чего шарахаешься, это всего лишь пиджак, давай накину, а то замерзла. Еще по шампусику? Да чего ты как неродная, не бойся, не съем»  «А вдруг ты серый волк?» «Да –а, вот сейчас я тебя… Да куда ты, дурра, ну прямо детский сад какой-то!»Увернувшись, бегу так, что дух захватило бы, если бы я не стала бы вдруг   бесплотным облачком. Тенью самой себя, несущейся во тьму, лишь чудом не сбиваясь с дороги, но она все же подводит и сшибает с ног подвернувшейся кочкой… «Ага, попалась, чего несешься, как дурная, и туфли потеряла!» «И пиджак …» «Да вот он. Чего ж ты убегаешь-то?» Прикинуться дурочкой? «Да не убегаю я – просто душа просит полета, посмотри – красота какая. Почитать стихи?.. Бродячей кошкой смотрит тьма   Из подворотен на меня, Косятся окнами дома – Опять от них сбегаю я. Бреду по грешной я земле, И мысли грешные во мне. Ведь по подобью своему Бог создал нас – хвала Ему. Дорога взлетной полосой Уводит в небо за собой, Горят сигнальные огни  Домов у городской черты.  Протянет светлый Ангел нимб, И крылья легкие дарит, За руку правую возьмет, и за собою увлечет. И вот сияет Южный Крест – То Провиденья мудрый жест, В полет меня благословит, Когда все дальше от земли!..

      «Сама  сочинила? Ну и как насчет грешных мыслей?» Он снова пытается облапить, она уворачивается: «Ты не понял: это про Ангела. Ну все, спасибо, что проводил, дальше я сама» «Да нет уж, я же джельтмен все-таки, доведу до дома» «Там мама и дети» «И что?» «Вот приведу я среди ночи мужика – как это будет выглядеть?» «Ну вызову такси да уеду. Расскажи хоть о себе, дом-то большой в деревне?» «Да нет, не большой. Там мама моя живет. Коровку держит, хотя ей уже за семьдесят. Утром пойду доить – увидел бы - не узнал бы меня сегодняшнюю…» «Сеновал, значит, есть – романтика! Не пробовала, на сене-то?» «Нет, да романтики нету никакой – пыль, колко» «Ну тогда может вот тут, на травке мягонькой… посидим» «Нет уж, благодарю покорно, еще только под кустами я не валялась!» «Ну ты прям принцесса, киса моя» «Не называй меня кисой, я же просила» «А муж что?» «Зеленый змий съел» «Помогает хоть?» «Да где там! Некогда ему – всех баб надо перетрахать, от пятидесяти до четырнадцатилетних. Дочери было столько же, когда случайно встретила его, и он эту шлюшку представил, как свою жену. Да еще дал дочке  кассету с фильмом эротическим, «Маскарад» называется. Дочь украдкой посмотрела, и под впечатлением пришла ночью, как лунатик, села ко мне на кровать и спрашивает: «Мам, а можно и мне на маскарад?» А я не поняла спрсонья, про что она, и говорю: можно… С тех пор ее словно подменили, была золото а не ребенок, училась да книжки читала, а тут стала бегать с подружками, дымом и вином от нее стало припахивать. В общем, недосмотрела я» «Да просто переходный возраст у нее» «У меня тоже, наверное, переходный. Дурью маюсь» «Давай, кстати, за…сухофрукты» «Нет, спасибо, ты пей, я не буду. Я вообще-то не пью. Это так – выпадение в осадок из реальности. До сорока не пила, не научилась пить, спиртное действует на меня как-то странно, сама на себя становлюсь не похожей, неадекватной» «Неадекватные мне и нравятся. Вон как красиво танцевала» «Мне теперь кажется, что это не я была» «А кто?»

     «Мое второе я» «А сейчас?» «Третье я» «А какая ты настоящая?» «Сама не знаю. Знаю только, что сейчас творю что-то не то» «А разве это плохо? Расслабься ты, живи настоящим, лови момент» «Ага, а завтра – хоть трава не расти? Вот все вы такие, мужики» «Но ведь и без нас никак?!» «Да можно и без вас. Только абы как не хочется, лучше уж никак» «А зачем тогда в клуб знакомств ходишь?» «А бес его знает…» То бишь –  ангел тьмы. Кто же из Ангелов сейчас с ней, и существуют ли они вообще? А тьма вокруг все сгущается, встает за спиной плотной завесой, обступает кругом.

     Пришли к реке. Как странно все ночью: мерцает и плещется, вздыхает и зовет, клубится и сияет. Темный бархат крыльев с неестественно крупными звездами – как на плаще чародея – нависли над смутно белеющими сопками на той стороне, они сгорбатились доисторическими монстрами и пьют густую венозную кровь реки, а та, тягуче всплескивая и морщась, хочет убежать, да не может, дышит загнанным зверем и клубы предутреннего тумана поднимаются  к ночному светилу, прожегшему дыру в небосводе. «На костлявых осины плечах Голый череп Луны зависнет…» «Слушай, хватит уже, давай что-нибудь повеселей» Он допивает остатки вина, бутылка с плеском шлепается у кромки воды. «Ну иди сюда, киска» С  трудом отбившись  -  в его когтях остался лишь пиджак – срываюсь, качусь кубарем вниз с обрыва и оказываюсь по пояс в ледяной воде. «Куда ты, дурра, ну достала ты меня! Утонешь же!» Короткая борьба в ледяном водовороте и смерче брызг, руки на шее, пальцы, как змеи. Сжимают кольцо, спазмы в груди, в животе, грудная клетка в конвульсиях силится сделать вдох, свернувшаяся там кобра раскручивается стремительной спиралью, выползает через сжатое горло и взрывается, выстреливая яд, серебристой паутиной окутавший то, что осталось от меня, прежней, вознесло и потащило куда-то в пустынное черное Нечто… Господи, спаси меня, заблудшую овцу свою!..
    … уже не обещая райское блаженство и наслаждение, это Нечто увлекло в пустынное черное вещество,  вознесло и потащило, я стала паутинкой, коконом, сотканным из мельчайших частичек этого вещества. Потом эта матрица моего я, сгусток сознания устремляется в лабиринт пространства, другого,  т о г о  света, сузившегося до аэродинамической трубы в воронке времени – все сужающейся, и разматывается паутина лет, часов, минут и секунд, и вот-вот прервется. Иссякнет, прервется нить…Но какое блаженство быть вне времени  и пространства простой элементарной частицей и быть целым со всем Сущим, растворяясь в нем без остатка, и вот он – настоящий полет, можно летать и летать – вечно и бесконечно – исследуя все новые лабиринты пространства и времени, ставшими бесконечными, стремясь к тому ослепительному, но не ослепляющему свету, что сияет невыразимо прекрасным светоносным существом, как средоточие любви, и добра. И благодати Божией, и мы с Ним – одно целое, я частичка Его, вернувшаяся из странствия в земном бытии. И хотя не было произнесено Слово, я понимаю, что – еще не в р е м я… Тьма расступается, отпускает. И снова – лабиринт, но уже светлый, в обратную реальность, качающаяся в пространстве серебряная нить – паутинка времени, она окутывает мое невидимое тело по всем меридианам и параллелям, обрастает веществом, содрогаясь в смертной муке возрождения…судорожный вздох, и смертное тело выкарабкивается на свет Божий…
     …Выкарабкиваюсь на свет Божий. Ледяная вода, холодная скользкая галька, горький песок скрипит на зубах, ноги выдираются из вонючей глины и водорослей. Крокодил, первое земноводное, выбравшееся на сушу. А рядом – еще один крокодил лежит. Все еще судорожно сжимая холодное горло бутылки, отползти в сторону, теперь подняться на четвереньки, ухватиться покрепче за сухую гриву травы над обрывом, и  - наверх… А река все блестит равнодушным рыбьим глазом, и все так же с ханжеской усмешкой улыбается слегка ущербная Луна…
     В доме тихо – все спят. Из красного угла смотрят святые (это мать под старость лет вспомнила, наконец, что нагрешила-то порядочно, и купила иконки). Вглядываюсь в их лики, но они смотрят куда-то в сторону.  Лишь Христос все также полон любви и сострадания. «Господи, что же я творю-то?!Я старше Тебя уже на… много лет, а все такая же дурра!» «Нет, - говорят Его глаза, - Я старше на целую вечность» «Прости меня, Господи, грешную. Как же быть и жить?» Но молчит, не отвечает. Рядом Ангел-хранитель молитвенно сложил руки, крылья опущены за спиной. Чистый, одухотворенный, простой лик – вот как надо писать!
     С трудом передвигаясь, напяливаю платок, старую куртку, галоши, в зеркало страшно глянуть – старая деревенская баба. Явиться бы в таком виде  т у д а!..
     Корова и та краше. Привет, буренка, сегодня я буду тебя доить. Она недовольно косит фиолетовым глазом, фыркает – запах перегара не выносит. И, боднув воздух острым рогом, утыкается в кормушку. Охапка сена кажется неподъемной, но запах! Трава кажется такой вкусной – сам бы ел.
     Корова такая большая, теплая, надежная, и такая выемка в боку удобная у задней ноги – как раз чтобы приклонить головушку бедную, кунаясь лбом в пушистую белую шкуру, а если еще потуже затянуть платок – уходит постепенно головная боль и похмельная одурь уйдет, когда выпьешь парного молока…
     Закрыть глаза и отрешиться от всего, только руки, как заведенные, дергают за сиськи: дзинь-дзинь, дзинь-дзинь… Я как-то сосчитала: больше тысячи этих дзиней в ведре молока. Звенит в голове, мозг плавает как расплавленное масло. Две передние титьки большие и толстые, их надо давить кулаками, задние – маленькие, но тугие…Ну наконец выдавлены последние капли, можно на выгон.
    Выгоняю корову как раз, когда небольшое деревенское стадо идет мимо. Здороваюсь с суседкой Коханчихой, она хитрым глазом косится, что-то тихо говорит соседкам, и они оборачиваются в мою сторону. Наверное, видела, как я под утро заявилась домой, и в каком была состоянии. Это же ведь наше «всевидящее око»! Все, теперь я в деревне предстану окончательно как алкашка, шлюшка и вообще никчемный человек. Хорошо хоть в городе никто особо никем не интересуется, не блюдет нравственно разлагающихся соседей, всем на всех на…ть.
      Помогая пастуху, гоним стадо за деревню, под ранетки, их тут целая аллея, и они уже вовсю цветут! У японцев есть даже праздник, когда они специально идут любоваться сакурой цветущей, и я их понимаю: входишь в это облако белоснежно-розовой кипени, и растворяешься в сиянии лепестков, пестиков, тычинок, шепотке и ароматах любовной неги…Иду вдоль кромки озерца, покрытой ряской, выгоняя из зарослей заблудших телят, а спиной так и чувствую колючие взгляды: бабы продолжают перемывать косточки. Может, мне, а может, уже другому кому, лично меня сплетни никогда не интересовали. Чем осуждать кого-то, на себя бы лучше посмотрели: идут, как гусыни,  ничего не видя из красоты окружающей, и копаются в грязном белье чужих жизней – вот уж, наивысшее наслаждение!
     За высоковольтной опорой стадо разбредается. Телята, задрав хвосты, носятся вскачь, бычки сгрудились вокруг загулявшей телки, меряются силой.
      Прямо на глазах светоносный диск крутанулся, выскочил из горизонта, чувствуется  прямо физически, как пространство и время из чего-то абстрактного выливается в сияющее бытие, жизнь, несущую в себе все и вся, и меня в том числе. Солнце выпило туман над рекой, как парное молоко, и, довольное, прильнуло румяной щекой к небосводу, вот они поцеловались, и начали свое странствие из конца в конец  наступающего дня. Ветерок, расправив крылья, полетел обмахивать приходящую в себя землю. С каждым вздохом силы возвращаются, тьма отступает, душа, наполненная светом, летит над рекой, над пирамидами сопок…На берегу пусто, только от воды тянутся две полосы, два следа, словно под покровом ночи тут выползли из воды неведомые существа, и в осоке валяется бутылка из-под советского шампанского…Не слишком ли сильно я его саданула?! Живой, поди. Неужели все было на самом деле? Неужели это Я скакала и крутилась как ненормальная под музыку, Я бегала тут по полю, валялась в этой грязи?! Господи, ну и дура. Нет, все, больше никогда и ни за что! Ведь он же  кажется чуть не убил меня, смутно помнится какой-то лабиринт, полет и –светящийся лик! Что это было?! Сам Господь, или Ангел-хранитель, но только это было самое невероятно прекрасное, что я видела в этой жизни, нет, не в этой, а – в   т о й! Получается, я побывала т а м, за гранью?! А если бы осталась, что стало бы с детьми?Нет, все. Кончено, окончен бал. Погасли свечи.
     Мать уже печет блины, поставила пирог в духовку. Лицо недовольное – Коханчиха, видать, уже «напела». Представляю себе: «Ой, выпивать она у тебя стала, однако! Смотри – сопьется! А какая утром заявилась – ты хоть видела?!.»
     «С днем Ангела. Отмечать-то будешь?» «Да отметила уже…» И начинается: «Ты че – сдурела совсем?!  Че творишь-то? Пить начала, гулять. Дети же у тебя, а ты…» «Ну не грудные уже, слава Богу! Я и так им всю жизнь посвятила, неужели не могу хотя бы в свой день рождения расслабиться? Я уже взрослый человек, это моя жизнь, сколько можно уже воспитывать меня?!» «Да хоть бы пораньше приезжала, ждешь-ждешь, когда придете, поможете. Я-то тоже уж не молоденькая, на кого надеетесь?!» «Да ты еще здоровее нас наверное» «Дак все равно тяжело ведь, потаскай-ка эти ведры» «Сейчас, летом-то что: утром только да вечером, проводить да встретить. Да подоить»  «Ладно, не хочешь значит отмечать.  Позову своих хоть к обеду, бражку ставила, готова уже. Мясо  в духовке. Может, пока в огород пойдете, буди Леву-то, тоже ведь поздно пришел, - совсем сдурел с мотоциклом своим, я же говорила тебе: не покупай его! Еще и убьется не дай Бог! Вскопали бы под помидоры мне, высаживать пора уж» «Ладно, счас пойду» «Одна?» «Да ладно, пусть поспит еще» «Жалеешь, балуешь, вот сядут тоже на шею и ножки свешают» «Не сядут»
     Копать тяжело, похмелье дает себя знать. Сил нет даже после блинчиков с молоком. Дура, опять угробила сама себя. Вот каждую пятницу каюсь, думаю – не пойду больше никуда, и вот, так и тянет туда. А чего там хорошего? Дурь одна…
     Земля еще сырая и тяжелая, липнет на лопату, взяла  вилы – становится легче. Копнуть, вывернуть, выбросить сорняки; копнуть, вывернуть…Не одну тысячу раз надо поклониться матушке-земле, чтобы она стала податливой и плодородной, а я вся как выжатый лимон. Даже природа не вдохновляет, а я так соскучилась по ней за неделю, так и тянет уйти на речку, послушать тишину, насладиться покоем. Но тишину и здесь слушай – не переслушаешь. Пахнет жирной, отдохнувшей землей,  сеном, травой, с реки дохнуло рыбной свежестью, небо разъяснило…
     Смотришь на небо, поначалу серое и не выразительное, но налетел ветре, погнал тучи,и вот оно – опять начинается! Высвобождается перышко за перышком, одно крыло из серой пелены вырисовывается, другое, ветерок все сильнее гонит тучки, и вот уже целая стая лебедей распластали крылья, вытянули длинные гибкие шеи, кажется, ветер доносит даже курлыканье, какой-то странный напев… Да это из города, от новой церкви, выросшей недавно на окраине, доносится колокольный звон. И тут… О, силы небесные, опять началось! Бросаю вилы и бегом на веранду – там в сумочке, чудом уцелевшей в ночной передряге, - блокнот, записать успеть, сохранить, пока врата не захлопнулись, не затянулся тучами просвет, пока летят гуси-лебеди, и курлычут, и зовут, кого, куда – знают только они, но не скажут.
   
      И вот, чувствую - ждут меня, тянут к себе и мои Ангелы, Белый, Красный, Черный, -  мое порождение, или нет – творение наше – гуси-лебеди и я, мы должны продолжить начатое, материализовать задуманное, исполнить промысел Божий, иначе зачем было и начинать?! 
      Но как объяснить своим – почему убегаю в город? А оправдываться и не понадобилось: дети, мимоходом поздравив, умотали по своим делам. Лева укатил на мотоцикле. Марьяна, как всегда, ушла куда-то с Аленкой. Немного обидно, конечно, но так даже и лучше, а мать простит: посидят с теткой да с Коханчихой, побалагурят о своем, посплетничают, бражки попьют, пообсуждают молодых, меня в особенности: вот, мол, и в кого она такая уродилась?! Все какое-то творчество на уме, а кому оно нужно? И не объяснишь ведь, все равно не поймут. Как объяснишь, что вот после творческого застоя (длиной в полжизни) начинается вдруг творческий запой, упоение процессом созидания, горит все огнем, и после упоения (в буквальном смысле) в сумбуре похмелья вновь раскрывается кокон, прорезаются крылышки, раскрываются всем своим многоцветьем, и вдруг – взлет навстречу перистому сверканью… И несет крылатый конь, все выше и выше, до самого яркого света,  до последнего вздоха, и -  до черной, засасывающей все и вся жути…
     А мать уже протопила баньку, как раз кстати: после ночного купания все кости ломит, и как только не заболела и не свалилась еще с простудой  -  просто чудо.
     Когда парились и мылись, мать пыталась вызвать на откровенный разговор: что да как, где была, с кем… «Мам, да какая тебе разница» «Ну как какая? Не берегешь себя, а случись чего – дети-то как? Да и одна ты у меня осталась же» «Да все нормально будет. И так всю жизнь берегла, берегла себя, а какой смысл?Мне надо поработать сегодня, картину закончить, а вы и без меня посидите» «Ну-ка, потри спину, да крыльца, крыльца хорошенько – и че они все зудятся, спасу нет как зудятся» Крыльца… - неразвившиеся крылья?..
     После бани еще больше выросли крылья, до самого горизонта, и сомкнулись с теми, что развернулись уже во всю ширь с востока, а с запада их уже слегка подпалила свеча солнца. Пора!
     «Мам, мне надо в город. Вы уж тут без меня как-нибудь…» Она смотрит с укором, так, словно видит совсем уж пропащую душу. Это-то и бесит больше всего! Сама всю жизнь в говне проковырялась, и меня хочет там закопать!
      В общем, сбежала. Ну, не виновата я, что не могу иначе!
      Обернувшись уже в конце улицы, вижу: мать стоит у ворот. Благословит ли? С ее характером  -может, и нет. А энергетика у нее сильная – бывает, если поругаемся, обязательно что-нибудь или сломается, или там чайник сгорит. Однажды даже машину «перевернула»: привезли соседи кирпич на «воровайке», поднимают поддоны на второй этаж, а она сидит у окна, смотрит, и говорит: вот ведь говорили, что маленький дом будут строить, ворюги, а сами еще и мансарду сделают, из ворованного-то да бэушного че не строить!  На весь огород тень будет, не вырастет ниче теперь! Хоть бы вы перевернулись! И вот сидит, и смотрит, и проклинает, а «воровайка» все кренится, кренится да и упала набок! Мать в шоке: ой, че я наделала-то!..
      Случайность, или нет, но после скандала бывает: то масло на сковороде вспыхнет, то лампочка сгорит, то еще чего… Так что, если не благословит в дорогу… может,  вернуться? А, будь что будет! И Коханчиха тут как тут, - бдит «всевидящее око». «Куда полетела-то?» «На работу!» Отмахиваюсь и ускоряю шаг. С ней лучше вообще не разговаривать. Любое слово перевернет так с ног на голову, что потом только диву даешься, узнавая о себе т а к и е вещи! Вон, побежала к матери, стоят две клуши, хлопают руками по бокам, обсуждают – меня, конечно. Убежала в свои именины… Может, все же вернуться? Но нет, уже намечен набросок, положено начало, и надо продолжать, и не в силах остановиться, раз уж началось, покатилось, понеслось…
     Оборачиваюсь последний раз: мать выпускает из ворот стайку гусей, а в небе уже снова расправляют крылья дикие лебеди, и самый главный из всех режиссеров опять открывает свой занавес.
       Выхожу в поле, за ним – китайская стена города, над ней висит серое облако выхлопов  и даже здесь слышен глухой ропот, гул голосов, гудков машин, сливающихся в сплошной шумовой смог. А здесь – тишина, покой. И все уже преобразилось! В прошлый приезд сюда было еще как-то все смутно, смурно, окутано зеленоватым туманом.  Ранняя весна и поздняя осень похожи: пора б е з в р е м е н ь я, серость, все в пастельных полутонах, но весной небо все же голубее, ярче, многообещающе светлее, ветерок нежнее, трепетнее, так и зовет с собой  полетать над этим полем, над рекой,а потом – улететь к сопкам на том берегу, посмотреть: а что там, за ними, ощетинившимися забором из сосен? И, вернувшись обратно, потрепать по волосам редкого прохожего, похулиганить, дергая за подол, и улечься на обочине передохнуть, на нежной, еще тонкой перинке новорожденной травы, чувствуя, как колют спину ее пробивающиеся к свету перышки, полюбоваться перистыми крыльями, осеняющими проснувшуюся землю; глядь, из сияющего лазурита мелькнули крылышки поменьше, сверкнули копытца, и… поцокали, побарабанили дробно, выписывая коленца и строчки, только успевай, пиши:
       «Гляжу я на небо глазами озерными, Холмами и горами дыбится грудь,  Рассыпалась поля багряными зернами, Предчувствуя дальний и тягостный путь. По рекам – артериям кровь устремляется  Туда, где бушуют волнами моря,   Где реет «Летучий голландец», и мается,  Под мачтой его, изнывает душа  Моя. И снова волнами бермудскими  Похищенной тенью уносится вдаль,  Где вечность играет веками минувшими,  И души заблудшие кинет ветрам".
      А я и впрямь чувствую себя всем этим: земля – это тело мое, реки – кровь, струящаяся по жилкам моим, ветер этот уносит душу мою в небо и открытое море, куда она и стремится все время. И предчувствует новые испытания, через которые еще предстоит пройти.
      Что подсказывают сегодня небеса? А там опять разворачивается действо: перистые тучи разделились на отдельные тушки и поползли на запад, силясь поймать  уже падающее на бок Солнце. Унесите меня, гуси-лебеди, туда, куда улетаете вы безвозвратно, в то место во времени и пространстве,  где можно забыться, где вечно распахнутые надежные крылья несут, качают и баюкают в своих призрачных обьятиях, где можно «забыться и заснуть»…      
      Унесли бы вы меня в Белогорск. Туда, где я почувствовала всю полноту ощущения причастности к самому прекрасному, что только есть на земле: там, где совершенная по красоте природа впервые открыла мне свою тайну: насколько может быть прекрасным этот мир! Там, на гребне хребта, на краю Чаши  почуяла я крылья за спиной: еще совсем маленькие, только прорезающиеся крылья. И чей-то голос приоткрыл мне тайну, которая удержала на краю: то, что я могу подарить такие же крылышки тем, кто должен прийти со мной, из меня, после меня! И  никогда, наверное, больше в жизни своей я не была так счастлива в тот миг, если не считать тех мгновений появления на свет моих детей, и откровений уже новых, что испытывала я, открывая вместе с ними заново этот прекрасный мир!
       Тихо, просторно, дышится легко и свободно. Даже не хочется в этот город, подступающий все ближе. Что ждет меня там? Отгоняю мысли о вчерашнем: забыть, как страшный сон. А вдруг придет и Он? Что сталось с ним – даже думать не хочу. Если разбила ему башку  – так и надо козлу. А впрочем, сама виновата во всем: если поперлась с малознакомым мужиком в ночь не известно куда и зачем… Попалась, как девчонка.
    А я-то, дура, еще мечтала о нем, представлялось, что все будет совсем иначе: нежные взгляды, робкие касания, стихи, слова о любви…Думала о нем, когда писала: «Светлые крылья любви,  Темные – крылья печали, Белый лист лишь один – То, что было в Начале, Но и в заглавье самом, Что мы с тобой начертали,   Было что-то извне – Тихие крылья печали…  Белым пером на заре  Чудные крылья фламинго  Нам начертали ответ:  Алый закат уже видно.  Красные крылья любви  Палево-черными стали!.. Темные - крылья любви.  Светлые – крылья печали»  …когда увидела его впервые. Когда это было? Неделя, месяц, сто лет назад? День вчерашний и день сегодняшний растянулись на целую вечность, расколов напополам прошлое и будущее. В р е м я сыграло злую шутку – оно любит играть в такие игры… То еле тащится, цокая копытами, день за днем, то как рванет вскачь: попробуй, догони!..И тщетны попытки догнать, перегнать или наверстать упущенное. Но – хотелось бы!   Неужели ушло оно,  м о е  время?!  И поздно уже махать крыльцами – бесполезными придатками, пытаясь прыгнуть выше головы?! И только и остается, что обустроивать гнездышко: по прутику, по перышку, по зернышку принося в клювике то, что удалось надыбать. Строжайшая экономия, ничего – себе. Порхаешь, вертишься. Скачешь, крутишься над ними – птенчиками, и вот они уже сами забуриваются куда-то в дебри, и тоже пытаются строить: по прутику, по зернышку… И мамку даже забудут поздравить с днем ее рождения. Я стала никем и ничем. Безликое «нечто», обязанное только «жужжать» и обеспечивать. Жалкие потуги время от времени заняться творчеством (Собой), вызывают только недоумение и воспринимаются, как предательство и попытку уйти от обязанностей и лишить их хотя бы крохи своего внимания, которое, как они привыкли, должно принадлежать им и только им!
      Так и должно быть (!?). Но откуда же тогда эта тоска, это давящее чувство, что крылья, данные от Бога, даже и не оперившиеся толком, становятся все тяжелее, все неподъемнее, да и не крылья это вовсе, а так – «крыльца»… Спохватилась вот на старости лет: я старею, жизнь уходит. Пора начинать подводить итоги. А что я сделала еще кроме того, что родила и вырастила детей? Одна женщина сказала как-то: «Бог дал тебе для чего-то способности, ты должна реализовать этот дар, пока есть силы. Иначе можешь быть наказана, когда спросится с тебя» Наверное, эти слова стали толчком, чтобы и правда попытаться , как Мюнхаузен, вытянуть сама себя из болота повседневности, - а из нее и ни стихов не вытянуть, ни вдохновения, уже просто задыхаться начинаешь, тонуть. Ту как раз и появилась в моей жизни «Надежда» и вечера по пятницам, похожие на вчерашний, только без таких эксцессов. Да там, на вечерах этих, и ловить-то особо нечего, или некого. Только разве если все же случайно подвернется выигрышная карта – но это уж, как в любой игре, кому как повезет. Не доиграться бы только… И в предвкушении неизвестности замирает сердце. А чего предвкушаю – и сама не знаю…
      А этот козел, небось, подумал, что я просто очередная игрушка..:  « Для тебя я – просто киска,  Поиграть с которой смог ты, Для меня купил ты Вискас,   И погладил против шерстки.  Ты не понял: я – не киска, Хоть играть со мною мог ты,  Кушай сам свой гадкий Вискас, Будешь гладкий, мягкий, толстый!  И не надо против шерстки! Ведь могу и я кусаться, Покажу вот свои когти – Лучше бы тебе убраться!   Я могу быть мягкой, нежной, И пушистой быть могу я. Но души моей мятежной Слабый нос твой не учует. Для другого буду львицей.  ОН мне будет повелитель – Тот, что даст с руки напиться   Из ковшей Медведиц диких!            
         Надо же! Стихи сыплются, прям как из рога изобилия. Будто кто-то шепчет, нашептывает прямо в ухо, только пиши готовое. Кто-то схватывает все окрест, все, что попадается в поле зрения: небо и светила на нем, поле и лес,  речку, траву, краски, линии, символы, мысли и чувства твои ловит, скатывает это все в клубок, скручивает, и – кидает: лови, пользуйся моментом, материализуй, пока я добрый…Интересно, сколько еще продлится это время – когда «снисходит», или, как говорит мать: «Находит на нее, что ли»…Ну вот, опять нашло:  «Взмахну я сломанным крылом, Свою израненную душу  Вечерней пламенной порой  С обрыва дикого я брошу.  И пусть летит!   Свободы сладостный полет Пусть испытает в миг паденья,  Забудет боль свою, и вот – Вдруг испытает озаренье: Опять лечу!  И вот тогда паденья миг Вновь превратится в миг полета,  Расправив крылья, мы летим,  На солнца свет летим в зените,  Все дальше ввысь!  Но как безрадостно сиянье,  И как слепящее-ярок диск  Безжалостное Мирозданье Своей рукою тянет вниз,Опять же вниз,  С душей другою может быть, С таким же сломанным крылом, Сильнее стать смогли бы мы  И в настоящем, и в былом –  Лететь могли бы! Лететь в сиянье голубом.  Лететь на том и этом свете, И мирозданью нипочем  Нас с высоты тогда не сверзить!»
        Ух ты, ну надо же! Прямо наваждение какое-то! Так бывает чаще всего при каких-то потрясениях, неважно – радостных или наоборот, скорее даже- наоборот.
    Как там мои Ангелы? Вот тянут к себе: приди, доведи нас до совершенства, поникли наши крылышки, потускнели, ждем-с, иди скорее! И прибавляю шаг. Небесные крылья из красных уже становятся черными… Де жа вю?!  Все повторяется? Потому, что не усвоен урок?…
     А город все ближе, все выше встает длинная сплошная стена, похожая на пчелиные соты, и гул все громче. И смог гуще, тонет в его багровой дымке воздушный шарик солнышка, вот погрузился и – лопнул. Деревни за полем уже не видно, сзади – полукруг берега, гряда сопок на том берегу – словно сверзилась с неба стая гигантских птиц, да так и окаменели они навечно, а сверху нависли над ними их тени.  Впереди стена города подступает все ближе, вставая неумолимо на пути, вздымаясь грудами твердокаменных стволов, обволакивая грохотом мельничных жерновов, удушая смогом. Ноги липнут, чавкает грязь, словно сама земля говорит: не ходи, вернись. Вернуться? Но что там делать? Скука смертная.
    Ну в кого же я все же уродилась такая?! Чего мне не сидится? Вот выпила бы бражки, настоянной на ранетках и чем-то там еще,                                послушала воспоминания: как жили раньше. Хотя, конечно, иногда можно услышать такие вещи…Жуть. Однажды мать рассказала, как давила она, давила в животе очередной свой «плод», а он все живет! Уже  шесть месяцев, уж кто там родится-то, если она и пижму пила, и давит его каждый день! Уж очень сильно, наверное, хотел жить, вот и родился все же – мальчонка. Хоть и недоношенный, еще вздохнуть смог пару раз всего, и – умер. Взяла она его трупик, завернула в тряпочку, и закопала в подполье. Бог с ним. Раз не надо было ему родиться, видно – не судьба. «А если бы я их всех рожала?! Штук тридцать аборотов сделала! Как их ростить-то, да в нужду такую, - голодать?! Вот отец-то ваш: пятеро их было, он еще совсем маленький был, когда тятька его умер от тифа, голодны да холодны росли, голы да босы. Вот и прожил недолго» «А ведь грех, поди, мам. Живые же души. Ты трахалась, удовольствие получала, а они, бедные..» «Да че грех. Какой грех – то?!  Кусочек мяса оттакусенький…Я ж от своего мужика, не нагуляла. Да и удовольствия-то особого не было. Он себе только сделает, а я-то…» Ой, лукавишь ты, однако, мама. Зачем бы тогда «давала»?!. Вот уж поистине «святая простота».
      А насчет того, что я «кака-то не така» уродилась – так был в родне какой-то двоюродный дядя у отца, который был  «богомаз», ходил, говорят, странствовал, рисовал кого-то там. И у меня есть где-то в Плотникове, что ли, троюродный брат, который тоже где-то учился на художника.  Знаю об этом, потому что однажды, лет …дцать назад, приезжала к нам тетка, мать его, и забирала мои студенческие работы, чтобы он выдал их за свои при поступлении в Художественное училище…То есть, видимо, время от времени возрождается у нас в роду какой-то ген (творчества), вот и бродит дурная кровь, и зовет, и не дает покоя… Видимо, подошло и мое  в р е м я исполнить промысел Божий.  Вот мои ангелы – всего лишь порождение фантазии? Они лишь наполовину земные, даже не лишенные страстей, и их помощь – во благо ли, или от лукаваго? Белый свет вдруг застит красная пелена соблазна, а ночные крылья то заманят в заманчиво распахнутые обьятия блистающего звездами факирского плаща, то грохнут обратно на грешную землю, так что запутаешься в его складках, и ох как трудно вернуться обратно – к  с е б е.  А может, это все от лукавого? Еще не известно, откуда нисходят, где рождаются все эти образы, видения, слова, и просятся: роди нас, пусти на свет божий. И – отпускаешь, опустошая душу...

    Так и бродит по жилам дурная кровь, и зовет куда-то, неприкаянная…и жаждет…»   


               
                Продолжение следует...