Он ворвался в этот мир, словно луч нереализованного счастья, будто птица, что высоко в облаках, принесшая на землю благую весть, а в мою жизнь, он вошёл, будто прилетевший на свет мотылёк, опаливший свои крылья в сонме собственных бед и несчастий.
И всё равно, его неожиданное появление в моей жизни и в жизни моей дочери, каждый раз, когда думалось о случившемся, напоминало луч света в тёмном царстве, когда безоблачный небесный квартет наполняется солнечным сиянием, и становится призрачно-прекрасным, потому что следом гаснет, меркнет под напором тех лет, в которых больше его нет.
Мне было 30, ему - 25. Младший брат моей подруги. Безбашенный мужчина. Как оказалось потом, такой же сумасшедший, как и я, наделённой авантюрной благородной натурой, когда ты готов окунуться в омут с головой ради будущего счастья.
Помню вечер в уютной гостиной, в квартире моей подруги. Мы с нашими девочками сидели за столом, и разговаривали о своём, о вечном, о женском и не проходящем. Неожиданно открылась входная дверь, и вместе с морозным воздухом вошёл, нет, влетел, как студёный разогретый ветер, ОН. Высокий, плечистый и удивительно молодой.
- Это мой брат - Валерчик.
Ещё долго сидели, уже втроём, и уже ночью, девочек уложили спать. Он расположился напротив, весь из себя такой уверенный, с удивительно красивым, даже кукольным, лицом, без малейшего намёка на изъян, все женские черты его матери воплотись в его мужской внешности, и при этом, не смотря на свою молодость и даже женственность, он смотрел на окружающий мир твёрдым, жестковатым, насколько позволяли глаза матери, взглядом взрослого настоящего мужчины.
Уже после всего случившегося, спустя годы, я всегда чувствовала этот взгляд – застывший немерцающий взгляд удава на кролика, и мурашки при этом, как и тогда, бежали по моему телу.
Как и в тот вечер, ощущение мелкого озноба, переходящего в пылающий жар, давало полное и окончательное понимание произошедшего, просто, я не только чувствовала, я точно знала: это тот самый!
Коньяк подошел к концу. Валерчик с сомнением посмотрел на пустые бокалы, потом поднял свои голубые, совсем не удавьи в тот момент, глаза на меня, и предложил:
— Марина, давайте сходим за бутылкой…
Мне это не нужно было вовсе, по всему телу и так разливалось тепло, приятно обрамляя все члены снаружи и все органы изнутри, мне было хорошо, как никогда, и не от выпитого, а просто, от того, что этот незнакомец был рядом, уже такой родной и близкий, что не было сил сопротивляться.
И мы вышли в ночь.
Мороз встретил нас неприветливым холодом, тут же сковавшим белым инеем ресницы и залепив снегом глаза.
Долго по зиме мы ехали куда-то на такси, разрывая шинами колёс пургу, подминая капотом автомобиля под себя снегопад. Потом в тиши какой-то почти пустой комнаты, наполненной звуками знакомой и неузнаваемой одновременно мелодией, танцевали, сливаясь в едином па, ощущая при этом, прикосновение тел и друг друга, будто уже погрузились в непроходимую вечность, и целовались, целовались, целовались…
А потом, держась за руки, шли по пустынной дороге, и будто бы не было вокруг холодной неприветливой зимы, той стужи, что кинула нас друг другу в объятия навечно, будто не было ничего, только мы двое, укутанные и обласканные случившейся непогодой, зажегшей в нас огонь любви. Мне казалось тогда, что мы вместе и мы навсегда. Он - такой высокий и невозмутимый, и я - рядом с ним, чувствующая себя под его защитой маленькой девочкой, будучи старше него на пять лет.
После завьюженной и занесённой снегом дороги и наших объятий, было десять дней полного сумасшествия, наполненного тем несостоявшимся иллюзорным счастьем.
— Составь список, что тебе надо. Эту кассету я привёз тебе, тебе же нравится Патрисия Каас. Это подарок, украшения. Ну и что, что не праздник, просто так.
А следом до банальности пошло и обычно, как в жизни, а не как в книгах и в романах про бесконечную любовь:
— Я встретил свою старую любовь. Если мне скажут, выбросись из окна, я выброшусь.
И всё, тишина, будто и впрямь выбросился, только не из окна, а из моей жизни. Девять лет постного существования, словно ничего и не было, ни тех сумасшедших дней, ни даже той иллюзии не случившегося, ничего, даже воспоминаний, потому что вспоминать не хотелось.
И вдруг звонок. Почти среди ночи, оглушивший ту, бесконечную тишину.
— Это Лев, можно я приеду? Просто так, пообщаться. Номер телефона нашел через органы. Товарищ помог.
Но это был не Лев, это был Валерчик, младший брат моей подруги, мотылёк, задевший своим опаленным жизнью и светом, крылом моё сердце, в которого я умудрилась влюбиться раз и навсегда, не желая сама себе в этом признаваться, и в том, что все эти годы ждала его, даже не надеясь вновь ощутить ту иллюзию, как близость его прикосновений и настоящий не проходящий жар в душе.
Тем не менее, через два часа он стоял уже в дверном проёме моей новой квартиры, куда мы переехали с дочерью, почти подпирая головой притолоку, всё такой же красивый, но уже не кукольной, а настоящей мужской красотой.
— Я ещё не получил пенсию, не привёз ничего, но вот, твоей дочери фрукты. — С порога завил он.
И будто не было тех девяти серых, скучных лет без него. Четыре часа долгих разговоров на кухне, взахлёб, обо всём и ни о чём, всё же мы долго, почти вечность не виделись. Потом, приготовленная яичница в помощь моей уже взрослой дочери, как подаренная кассета с любимой певицей тогда. Он был всё тем же, и он остался навсегда, - мой удав с приветливыми голубыми глазами своей матери и мой мотылёк, обожжённый жизнью.
Уже не крутой бизнесмен, рвущий на себе не понравившуюся ему рубашку, без чемодана денег и без охраны, но всё тот же, что и девять лет назад, благородный авантюрист, под стать мне, с тем же апломбом и с желанием свернуть горы, но с совершенно подорванным здоровьем после Чернобыля, и с проблемами со спиртным. Мне было на всё это плевать, я продолжала его любить, как и тогда, зимой, в ночи, где он светился ярким пламенем, прилетевшего на свет мотылька.
И он стал моим первым настоящим и последним мужем, и таким же настоящим отцом моей 18-ти летней дочери.
Жизнь понеслась в неугасаемом сонме надежд и желаний, в стремлении получить всё, потому что могли не успеть, он же был мотыльком.
И потому, каждый день, как последний, как первый и последний вдох и выдох в этом мире, будто состоявшийся праздник души, настигающий каждый день, не смотря на неприятности. Наша жизнь неслась по принципу: «То, что отдал, то твоё, что не отдал, то пропало», со словами- «Всё для тебя, любимая...»
Пришла его пенсия:
— Мыша, это тебе колечко…
Я так и осталась для него мышонком, той Мышей, готовой ради него на всё, маленькая, не только ростом рядом с ним, двухметровым великаном, маленькая вообще, не смотря на свои годы.
— Валерчик, зачем? У меня всё есть.
— Но ты же это любишь, а это Шуре кулончик.
У Шуры тоже всё было, но он любил её, как свою родную дочь.
— Девочки, идите обедать – арбуз, копчёная курочка, знаю, что любимое, для вас старался.
А спустя короткий период тоже, уже обычный вопрос:
— Валерчик, а деньги остались?
— Ничего, через десять дней вторая пенсия, доживем!
И мы доживаем, доедаем то, что осталось в доме, его безбашенная натура, созвучная с моей, позволяет, едим последние макароны, остатки круп, на утро он жарит мне блины из остатков муки, и на воде, что б на работу не ушла голодная, а потом уже панировочные сухари с подсолнечным маслом. Докуриваем последние сигареты, будто заканчиваем жизнь, и завтра ничего этого не будет нужно. Я — самые дешёвые, какие были в киоске, он - крутит самокрутки, как во время войны.
И всё равно, не смотря ни на что, жизнь не заканчивается, мы, как всегда, вместе, как в той вечности жуткой мерзлоты, и бегаем по соседям в поисках трёх рублей на поездку Шуре на конную базу потому что, это святое, занятия конным спортом моей дочерью.
Время идёт вперёд, не щадя ни наших чувств, ни наших обещаний друг другу быть вместе навсегда, мы продолжаем праздновать победу, тот нескончаемый праздник души – «В горе и здравии… Вы даете клятву быть вместе?»
Я как ни в чём не бывало, хожу по магазинам, покупаю ему джинсы, кофту от «Пьер Карден», найденную в корзине дорогого секонд хэнда, потом оттуда же притащила джинсовые шорты — всё носит с удовольствием. Не сказала, что шорты сидят, как-то не очень, всё равно расхаживает довольный - Мыша же, его Мыша принесла.
И почти уже как воспоминания, наши совместные поездки втроем загород, на рыбалку и по грибы, и просто походы в лес рядом с домом, а ещё на конную базу к дочери, и к его родителям. Помню, как стояли молча, все трое у памятника «Неизвестному солдату», как наполнил гранёный стакан водкой, и традиционно накрыл его кусочком чёрного хлеба.
А потом моё сорокалетие. Опять воспоминания.
Помню, как, по обычаю, привычно ворвался, со счастливым лицом, ко мне на работу с огромной корзиной цветов, еле умещающейся у него в руках и с бутылкой «бакарди» для коллег , как все они были в шоке, не только я сама.
Ещё спустя какое-то время.
Хочу от него ребенка. Еду к своему врачу.
— Что вы, с такой историей заболеваний, ни в коем случае. — Как смертный приговор звучит голос знакомого врача.
Не успев зайти в дом после прогулки с собакой, он падает на пол, нескончаемые судороги, будто предсмертные конвульсии и пена изо рта. Последствия полученной радиации на Чернобыльской АЭС, как и у многих ликвидаторов той аварии.
Выходит из ванной, по ногам медленно стекают струйки крови. Всё, то же.
— К врачу? Нет, ни за что, нас осталось двое за Красной чертой после Чернобыля.
Он всегда знал, кто он есть на самом деле, мой Валерчик, не просто безбашенный мужик с авантюрной натурой, он был мотыльком, прилетевшим на свет, и на короткое время своими опалёнными жизнью крыльями, осветивший этот мир, мой мир, и мир моей дочери, чтобы могли последующий годы, оставшись без него, помнить и вспоминать.
Вспоминать, как днями сидел на диване, уткнувшись в телевизор, и не разговаривал. Как был молчалив и угрюм, как не хотел жить. Он же был мотылёк, срок пребывания которого в этом мире очень короток.
И потому не удивительно, что однажды я набрала номер «скорой помощи», пытаясь ещё спасти его, для того, чтобы ещё побыл с нами, чтобы ещё посветил и посогревал своим теплом наши тела и души.
— «Скорая», муж, кажется, наглотался каких-то таблеток…
Но это не было «кажется», мне не показалось, он сумел-таки свести счёты с этой жизнью, так безжалостно опалившей его крылья, нежные крылья мотылька, так стремительно ворвавшегося в мою жизнь, прилетевшего в этот мир, чтобы, всё же умерев, остаться в нём навсегда. Ибо, оставаясь живой, вот уже 14 лет я храню этот образ в сердце, несу в душе, тот образ хрупкого, сильного мотылька, прилетевшего на свет и тут же сгоревшего, но успевшего осветить всё вокруг, своими горящими ярким пламенем неугасаемой любви, крыльями.
Ещё долго, я не могла слушать нашу любимую с ним музыку, слышать песни, что каждый раз он дарил мне, с тем своим, незабываемым выражением радости на своём, уже на вечно оставшемся красивом лице, будто написанные им самим, но от всего сердца, не могла смотреть на любимые пейзажи, в которых мы были, теперь уже когда-то, вместе, проезжая в вагоне пригородной электрички, каждый раз сглатывая подлый ком, мешающий мне говорить, но не дающий возможности забыть слова, его слова любви, когда он повторял: Мыша, какая бы ты не была, я буду тебя любить любой.
И, вот спустя года, он любит, любит по-прежнему, как и я его, этот Мотылёк, оставшийся на вечно живым в моём сердце, какими бы он ни был, плохим или хорошим, авантюристом по жизни, или просто не прагматичным человеком, но с яркой, чувственной душой мотылька, готового всегда нести свет и радость людям.
31/10/2018г.
Марина Леванте