Оргнизация молодых сволочей, или к 100-летию влксм

Сергей Сержантов в 1984 г. - фото верхняя справа.
Большое фото слева - Сержантов в 2015 г. Внизу справа - Степченкова.

   Лично я всегда ПРЕЗИРАЛ  комсомольцев. Хотя сам был членом ВЛКСМ и в 1980-84 годах учился в педагогическом институте (университете) на учителя истории. В те годы быть комсомольцем было делом строго обязательным. Без членства в рядах ВЛКСМ не принимали в институт. И вообще "несостояние" в комсомоле автоматически приравнивалось разве что к сословию пьяниц, уголовников-рецидивистов или диссидентов! А это в условиях беспросветной коммунистической диктатуры было гиблое дело! Это означало пребывание на самом что ни на есть дне жизни! Полный беспросвет и бесперспективЕц!

   Однако комсомольцем я был никудышным - нудные собрания пропускал, анекдоты про Брежнева травил в открытую, начальство презирал! Меня даже хотели исключить из ВЛКСМ - за слишком яркое и неукротимое вольнодумство! Я обзывал наших комсомольцев-активистов "комсомольцами-пи...дабольцами"! Это и на самом деле были болтуны и сволочи! Они умели только одно - красиво и  ПРАВИЛЬНО трепаться на комсомольских собраниях и "стучать" на  своих же "родных" одногрупников. Их, активистов, все презирали! Но ничего с этими падлами поделать не могли, потому что такова была вся советская система. Кто говорил о комсомольцах-активистах ЧЕСТНО, те автоматически становились диссидентами, и ими начинал интересоваться КГБ. А вот это при советской власти было уже очень СТРАШНО! И опасно. Это начинало "попахивать" в лучшем случае психбольницей, лошадиными дозами в ее стенах галоперидола, физическими муками, невозможностью двигаться, говорить и нормально думать - в общем-то это было самыми настоящими пытками! В худшем случае это грозило судом, долгим сроком, зоной, постоянным измывательством над политзаключенным со стороны уголовников! А после выхода несчастного вольнодумца из зоны - невозможность устроиться на нормальную и более-менее денежную работу, бесквартирье, вечное скитание по гнойным, загаженным и пропитЫм общагам, одиночество, непонимание поведения и мыслей страдальца обществом, родными, друзьями... Полнейшая нищета, гибель скорее всего от водки и в конце такой участи - заброшенная, всеми забытая могила где-нибудь в самом поганом углу кладбища...

   Так что перспектива очень страшная! И для отступников от официальной идеологии государства очень и очень реальная!..

  Меня исключить из комсомола просто не успели - заседание бюро комсомола нашей первичной, групповой институтской ячейки уже единогласно проголосовало за то, чтобы меня турнуть, но отнять комсомольский билет они не смогли. По той причине, что я к тому моменту успел закончить институт и послал всех в открытую на три буквы! Комсомольский билет остался при мне. Но он не играл уже никакой роли в моей дальнейшей судьбе. Комсомол был нужен коммунистической партии для того, чтобы держать в узде в первую очередь именно студентов. Чуть что не так, таких вольнодумцев немедленно вызывали на общее комсомольское собрание и там "пропесочивали" до такой степени, что некоторые "греховодники" даже плакали и потом публично каялись в своих якобы преступлениях. Которые на самом деле никакими проступками никогда и не были. Потому что ну какой это грех - выпить в кампании друзей бутылку вина? Ну а кто, будучи студеном, не пил? И не гулял по бабам? Тем более если многие сами же бабы-студенточки этого страстно и желали! И тех парней, кто не пытался ими овладеть, в открытую, в глаза обзывали "голубыми", импотентами и т.п.! Ведь без парней им жилось очень скучно - в противном занудном СССР развлечений для молодежи было очень мало. Так что парни, любовь или легкий флирт для девочек той поры был особенно притягателен!.. И вообще для того и дана молодость - чтобы пить и гулять! Чтобы в старости вспоминать об этом времени как о самой прекрасной поре жизни! Однако в нашем педагогическом институте именно это - красивая и бесшабашная молодость -  и была строжайше запрещена! Ведь нам на лекциях изо дня в день вдалбливали в головы, что мы не какие-то там людишки с улицы. Нет! Боже упаси так даже подумать! На нас вскорости будет возложена высочайшая миссия! Мы - будущие воспитатели подрастающего поколения! И поэтому в своем поведении мы всегда должны быть кристально чистыми! Настоящими, истинными комсомольцами! То есть фактически - монахами!..

  В общем это было нечто типа новой самозванной государственной религии! Тупой и однобокой. Всем давно осточертевшей и всеми люто презираемой!

 Естественно, ТАЙНО, НЕ ПУБЛИЧНО пить, травить анекдоты, портить девок и делать всё остальное нам, молодым, не возбранялось. Но только - исключительно тайно. А в обычное время, при свидетелях, следовало неустанно на всех митингах и комсомольских собраниях превозносить до небес Леонида Ильича Брежнева и руководимую им коммунистическую партию! И о своих истинных чувствах помалкивать в тряпочку! Завязывать всего себя и свои чувства в тугой, мертвый узел! И от этого бунташная и действительно передовая, активная молодежь презирала и ненавидела Брежнева и КПСС люто и искренне!

   При этом дальнейшая судьба комсомольцев-активистов нашей группы была страшной! Староста нашей группы (главная стукачка и сволочь) по имени Луиза Мангушева - ударение на первый слог -  после окончания института получила распределение в деревню. И, дура, поехала туда, хотя была единственной дочерью в своей семье, и они имели в городе прекрасную трехкомнатную квартиру. Но ведь комсомол и партия ей сказали:" Надо!" И она, как и было принято в те годы, смирилась и гордо ответила: "Есть!" Подчинилась. И покорно отправилась - в глушь, грязь и полную бытовую неудобицу. Ведь она была честным человеком. Комсомолкой!

   Там, в деревне, она уже через пару лет выбилась сначала в завучи. Потом и вовсе в директора школы. Командовать - это было ее истинным призванием. А вот с личной жизнью у нее не заладилось. Внешне была она серой, некрасивой, к тому же слишком правильной - в общем самой настоящим учительницей в наихудшем смысле этого слова. Паскудным "синим чулком". Да к тому же еще и татаркой по национальности. То есть с детства родители ей внушили, что ее мужем должен быть татарин! Только татарин! И никаких "но" и исключений! Плюс ко всему папа Луизы был офицером и приучил единственную дочку ходить по струнке! Так что дочка не смела перечить папе ни в чем! А уж в личной жизни тем более! И в институте Луиза никогда не скрывала, что ищет себе только татарина. Но сколько она ни искала, ничего у нее не получалось. Парни ее всегда сторонились. Нет, даже терпеть ее не могли - слишком уж правильную и непокладистую! И некрасивую. Так что, перебравшись после окончания института в деревню, Луиза тем самым похоронила свою молодость и личную жизнь раз и навсегда! В прямом смысле этого слова. Да и какие в деревне парни? Все, кто мог, давно сбежали в город. И там, на полном "безрыбье", она так бы и осталась на всю жизнь старой девой. И даже девственницей. Но - подфартило. Нашелся таки какой-то дурак, который женился на ней. Но  вскоре выяснилось, что он - пьяница. К тому же через пару лет семейной жизни кого-то пырнул ножом и надолго загремел в тюрягу. Луиза к тому времени уже родила, так что осталась с ребенком на руках и опять в одиночестве. В город она не вернулась - ведь в деревне она была как-никак директором. А в городе ей не светило ничего хорошего - нищенская учительская зарплата и "пинки" от многочисленного и сволочного учительского начальства. А она сама с института привыкла командовать! Повелевать судьбами других! Чтобы другие чувствовали себя винтиками!

   А потом Луиза и сама заболел раком и очень быстро умерла, не дожив даже до сорока. Бог ее наказал за ее стукачество и прочую подлость! Ее дочку пришлось воспитывать старикам бабушке и дедушке. Может, это прозвучит не по-христиански, но лично мне Луизу ни капельки не жалко! За что боролась - на то и напоролась! Надо было ей думать о своем будущем. А не высокомерно и нагло повелевать судьбами других людей, которые были ее ничем не хуже...

   Другой наш бывший комсомольский активист - Сережа Мартынов - после окончания института подался, как и все мы, в школу. И устроился по большому блату в привилегированную Мариинскую школу-гимназию №3 в центре города. Но в школе проработал всего года три-четыре и быстро понял, что горлопанить  на собраниях и получать за свое трепачество поощрение от начальства, как это было раньше, теперь уже не прокатит. В школе нужно - работать! Тянуть лямку. Изо дня в день. Годами. Десятилетиями. И не получать за это практически ничего... жалкие гроши... А он этого не любил и не умел. И не хотел! К тому же его красавица жена по имени Аня, в прошлом - выпускница очень и очень привилегированной Ленинской гимназии №1, дочка заслуженной учительницы СССР, золотая медалистка, которая потом и в институте была круглой отличницей и все годы получала повышенную Ленинскую стипендию (100 рублей против 40-ка рублей нашей обычной стипендии, а по окончанию института ей вручили красный диплом и не послали работать в село, а с почетом оставили в городе) так вот эта жена Аня вскоре поняла, что ее муж - полное ничтожество! Тряпка. Нищеброд. Трепло. Без нормального образования. Потому что то образование, которое он за пять лет учебы получил - в смысле профессию учителя - это вообще дерьмо, чисто бабская работа! Исключительно не мужская. И вечно безденежная! И поэтому гордая красавица Аня очень даже вскоре - всего-то через пару лет после начала их "счастливой" семейной жизни - бывшему комсомольскому активисту Серёже Мартынову стала изменять. Причем изменять демонстративно! В наглую! Показушно! А ведь в институте это была такая недотрога... Такая воздушная неженка и фифочка! Никто даже в самых страшных фантазиях не смел себе подобного представить! Ясное дело, вскоре они развелись. Сережа бросил ненавистную школу и подался в какой-то мелкий бизнес. И вот как-то ночью он ехал на своем жигуленке за городом по трассе и в полной темноте врезался в камаз, который стоял на обочине, не включив габаритные огни. Мартынов на всей скорости въехал под его кузов - так что прибывшие к месту аварии спасатели буквально выковыривали его из железной "каши"! У него были многочисленные переломы. Думали, что Мартынов вообще не выживет. И без того до этого полуслепой, он к тому же потерял еще и один глаз и то ли 5, то ли 6 рёбер... Долго лечился, стал глубоким инвалидом. Однако выжил. Дальнейшую его судьбу я не знаю - за все десятилетия после окончания института его мало кто из нас видел. Он ушел в глубокое "подполье" и не побывал ни на одной нашей встрече. Всех сторонится. Всех тщательно избегает. Эх, а какой это был горлопан! Лихой выступальщик-оратор на наших бесконечных занудных митингах! Какие он на комсомольских собраниях кидал в зал с трибуны призывы! С каким презрением он взирал на всех нас - "быдло" - со своей якобы высоты!..

   Еще один бывший комсомольский активист с нашего курса - Валера Куштынов - тоже и не подумал работать в школе. Он умел призывать к этому только других. Причем карьеристом он был еще со школы. Обычно все НОРМАЛЬНЫЕ  дети после уроков стремятся поскорее покинуть это ненавистное им заведение. Однако Валера очень рано понял, что активистом-карьеристом в этой жизни быть очень выгодно, и поэтому, будучи пока еще сопляком-пионером, он после уроков мозолил глаза сначала пионервожатым и проводил кучу времени в пионерской комнате. Там он помогал писать всякие никому не нужные планы всяких очередных мУроприятий. Правда иногда пионеры делали кое-что и более существенное. Например, собирали металлолом. Или макулатуру. Но это происходило раз в год. А то и реже. А вот планы и отчеты об успешно проведенном мероприятии нужно было писать чуть ли не еженедельно. И Валера прекрасно набил на этом мифотворчестве свою "мозолистую" руку! А когда его в 14 лет наконец-то приняли в комсомол, то он своей показушной деятельность добился, чтобы его избрали комсомольским секретарем всей школы. И начал активно выступать уже на комсомольских на собраниях! За это ему после окончания десятилетки как выдающемуся активисту сделали поблажку на приемных экзаменах в институт, куда поступить было чрезвычайно трудно, и таким образом он в армию не попал. Иначе этого женственного вида щупленького, физически совершенно не развитого болтуна-лизоблюда солдаты-старослужащие сначала зачморили бы. Унизили бы донельзя! А потом и вовсе забили бы до смерти! И очень быстро. Уже через месяц после призыва! И его привезли бы домой в цинковом гробу! И это отнюдь не преувеличение ради красного словца. Времена тогда были не то что жестокие. Нет - страшные! Дедовщина в советской армии процветала! И, более того, офицерами даже негласно одобрялась - она помогала психически и физически перемалывать слишком умных и строптивых солдат, особенно москвичей и бывших школьных комсомольских активистов! Превращать их, "слишком умных", в тупой безропотный советский биомусор.

 В ульяновском педагогическом институте имени Илья Николаевича Ульянова наш Валера Куштынов успешно продолжил свое многотрудное восхождение по чрезвычайно скользкой карьерной лестнице и первым делом добился, чтобы уже и здесь его фамилию внесли в число комсомольских активистов. Более того, всего лишь через два года после начала учебы в институте он умудрился вступить уже в партию! И это в то время и в тех жесточайших условиях было почти подвигом! Поскольку как-никак партия была все-таки не студенческой. И отнюдь не чиновничьей. Коммунистическая партия НА ДЕЛЕ продолжала оставаться партией ПРОЛЕТАРСКОЙ! И в нее принимали главным образом людей, проработавших несколько лет на РЕАЛЬНОМ производстве - простыми работягами в колхозе или на заводе. Людей, которые были, что называется, от сохи. Всем остальным "прослойкам" - всякой там "сраной" интеллигенции, студентам или, скажем, евреям путь в партию был максимально осложнен. Валера всё это прекрасно видел и поэтому приложил невиданные усилия, чтобы институтские коммунисты - так называемые "взрослые товарищи и руководители" - его не просто заметили, но посчитали за своего. И для этого ему необходимо было опять писать красивые отчеты, организовывать показушные никому не нужные собрания, проявлять себя, скажем, на таких же чисто показушных, совершенно бесполезных субботниках или воскресниках. Ну какую реальную пользу родине могли принести на субботнике мы, студенты-"ботаники", которые ровным счетом ничегошеньки делать руками не умели и все пять лет учебы  не поднимали ничего тяжелее шариковой ручки? Никакой реальной пользы! Правда ОДИН раз на таком воскреснике мы все-таки кое-что сделали. А именно: нас заставили сложить в одну кучу битый кирпич, который лежал возле стены строящейся больницы. Как сейчас помню, это был корпус гинекологической поликлиники на улице Рылеева в Ульяновске. Деваться было некуда. Мы подчинились - ровно полчаса понагибались, сделали доблестный "комсомольский" вид, что что-то делаем без дураков... А потом плюнули и разошлись по домам. Всё! Какой еще с нас спрос? На мероприятии были. Отметились. Чуток поработали - так что отстаньте от нас! Всё честно.

 Кстати сам Валера Куштынов кирпичи кидать в тот раз прийти так и не соизволил - он в это время участвовал в работе какого-то там то ли митинга, то ли конгресса, то ли еще какой-то мутотени... Кто их, паскудных активистов, разберет!

 И когда однажды осенью нас направили в деревню на уборку пропадающей на огромном поле белой кормовой свеклы, то Куштынов опять никуда не поехал. На этот  раз он достал справку, что он очень и даже хронически болен, что физический труд на свежем холодном воздухе ему противопоказан. По этой справке его освободили даже от занятий физкультуры. Но зато как комсомольский вожак он тогда по решению комсомольского бюро факультета однажды все-таки приехал туда к нам в деревню - с инспекцией. Посмотреть, насколько доблестно мы отличились в нашем невиданном трудовом порыве! Как раз в это время начались затяжные дожди, и на работу в размокшее поле не вышли даже сами колхозники - потому что собирать свеклу нужно было в кузов грузовика. Но никакой грузовик и даже трактор с прицепом в такое болото сунуться не осмелился. Мы посмотрели на этакий "трудовой энтузиазИЗЬМ" коренных жителей села, так называемых аборигенов, и не пошли на работу тоже. А купили вина, водки, закуски, устроили баню и, напившись вусмерть, несколько дней вповалку валялись на фуфайках, брошенных на пол, и горланили  под гитару песни Высоцкого и студенческий матерный фольклор. Причем некоторые из нас обнаглели до того, что стали посылать на три буквы и еще далее не только чужих нам колхозников, но и наших "собственных" институтских девчонок, которые вместе с нами в одном автобусе тоже были присланы в колхоз на свёклу. Некоторые девки-хабалки не стеснялись отвечать нашим хамам тем же самым манером - так что мат по всей округе при этом разносился страшенный! И никто из колхозного и институтского начальства о нашем безделии и полнейшем нравственном разложении и знать не знал. И никому до нас не было никакого дела. Мы на этом проклятом поле были совершенно никому не нужными. Дело в том, что нас пригнали сюда по разнарядке - такой при Брежневе был заведен обычай: каждый институт или предприятие каждую осень обязано было направить на месяц-два на помощь колхозникам какое-то количество людей. Якобы колхозников для уборки ежегодного "богатейшего" урожая резко не хватало. И им традиционно и опять же ежегодно и якобы чисто добровольно помогали горожане. При этом сами колхозники при социализме даже во время уборочной кампании безбожно пили, традиционно прогуливали работу и вообще относились ко всему откровенно наплевательски. Дескать Россия - богатая. Бескрайние закрома родины не оскудеют, если кто-то вдруг сильно запил. Так случилось и на этот раз. На нас в деревне с самого начала и не рассчитывали и на наше присутствие там ни малейшего внимания не обращали. То есть наш доблестный труд в деревне превратился в прекрасный отдых на природе. И об этом счастливом времени у нас остались бы на всю жизнь самые прекрасные воспоминания! Но ту случилось одно "но"... Когда о нашем "доблестном труде" чисто случайно, спустя целых полгода, то есть ближе к мартовским праздникам, узнали в институте, то наиболее ретивые преподаватели-коммунисты устроили самое настоящее доморощенное следствие - с допросами, с написанием объяснительных бумажек и почти милицейских протоколов. И потом Куштынов активно выступал на многочисленных собраниях, гневно клеймя нас, таких-сяких проклятых "анархистов", за стихийную ПОЛИТИЧЕСКУЮ забастовку, которую мы тогда в деревне якобы устроили. Дескать как это мы, комсомольцы-историки, будущие учителя, обнаглели до того, что не вышли на работу? Осмелились опорочить аж самый основной принцип честного СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО  труда - труда до смерти за бесплатно. За "спасибо"! Вечный позор нам - проклятым врагам и разворовывателям священной социалистической собственности!!! И в итоге одного из нас даже попытались исключить из института. Причем этот студент по имени Юра на самом-то деле из всех нас, проштрафившихся, был самым невинным - как раз он-то и не пил в те дни, не матерился направо и налево и, наоборот, всех убеждал выйти на работу - хотя бы для того, чтобы просто показаться в поле... чтобы "как бы чего не вышло..." Но все мы его тогда дружно послали куда надо! И предложили ему, если он - такой слишком патриот, комсомолец и честный дурак, идти в разкисшее поле работать в одиночестве. Хоть круглые сутки напролет! Может, ему потом за это медаль "За доблестный труд" на грудь повесят! И, разумеется, он не пошел. Подчинился общему "анархизму" - ну вот в итоге и "подзалетел"! К тому же именно этого Юру в этой трижды проклятой деревне с названием Репьёвка плюс ко всему еще и обворовали - это сделал тот самый хронический старик-алкаш, в избёнке-развалюхе которого нас всех, мужиков, тогда поселили. Этот дед, хозяин халупы, пока мы однажды были в поле, украл у него свитер, джинсы и хороший радиоприемник-транзистор ВЭФ. Всё это в начале 80-х годов стоило немалых денег. Причем хозяин украл эти ценности и вдруг бесследно исчез! Хотя до этого никогда далеко от дома не уходил - просто сил у него на подобное "кругосветное" путешествие не было, настолько он постоянно был в умат пьяный! А тут вдруг - нате вам! Пропал! И сколько мы его по деревне ни искали, найти так и не смогли. Тогда всей толпой мы завалились в соседнее село - в тамошнее местное отделение милиции - и потребовали от юного сержантика, сидевшего на стуле начальника, немедленно найти ворюгу, пока он Юрины вещи на ближайшем большаке по дешевке проезжающим шоферам-дальнобойщикам не продал, а вырученные деньги не пропил. Но сержантик, хоть и был совсем юн, но "отшивать" куда подальше народ уже наблатыкался и в ответ на наши требования сурово приказал нам только одно - заткнуться! Не мешать ему. Мол, у него в данный момент есть дела куда поважнее наших! Хотя какие в этой глухомани и безлюдье у него вообще могли быть дела?! В общем он промуружил нас в отделении, в приемной, несколько часов. Потом долго-долго составлял протокол. Потом наступил вечер и рабочий день сержантика закончился. В итоге этот самый дед-ворюга украденные вещи действительно успел продать, деньги пропил и появился у себя в доме лишь через несколько дней в состоянии полнейшего неможА! И хуже всего было то, что обпившись, он через пару дней и вовсе откинул копыта. Помер!И вот тут-то местная ментовка появилась в нашенской халупе тут же! И поначалу  даже попыталась смерть злосчастного деда превратить в его убийство! И постаралась было повесить это убийство на нас. Дескать мы в отместку за кражу избили его до полусмерти. А потом он скончался уже самостоятельно - от полученных травм. Однако вскрытие показало, что тот умер все-таки от водки. Точнее от суррогата. Следов побоев на его теле обнаружено не было вовсе. И тогда дело закрыли. Точнее его и не возбуждали. И всё это уже превратилось в забавное приключение и легендарное воспоминание. И вот столько месяцев спустя вдруг обо всем произошедшем стало известно самому знаменитому в городе историку и нашему преподавателю Сергею Львовичу Сытину. Он по национальности был еврей. О его прошлом ходили туманные слухи: будто бы кто-из его предков, кажется, отец оказался при Сталине репрессированным. Сам Сергей Львович родился в Москве, сумел закончить там местный педагогический институт, но из-за политической статьи отца после окончания института в столице остаться не смог и был распределен аж во Владивосток. Проработал там преподавателем французской истории в институте около 10 лет и переехал почему-то в Ульяновск, о котором до этого только краем уха слышал. Казалось, для бывшего москвича в глухой провинции никаких перспектив нет и никогда уже быть не может. Непреходящая душевная тоска и потеря смысла жизни должны были изглодать его до смерти! Но Сытин был вовсе не нытик, а человек, наоборот, очень деятельный! К тому же близилось празднование 100-летия со дня рождения Ленина. И тут для Сытина как для историка вдруг открылась поистине золотая жила! Центральный Комитет КПСС принял решение создать в нашем Ульяновске огромный мемориальный комплекс, посвященный Ленину. Для этого стали строить в центре города беломраморный дворец невиданной архитектуры. За основу проекта были взяты авангардные даже для Запада идеи очень модного тогда Корбюзье. Этот дворец-мемориал должен был как бы окружить своей махиной малюсенький старинный домик, в котором родился Ленин. Но где именно вождь родился, в стране не знал никто! Утверждалось, что этот дом давно разрушен. И тут Сытин засел за областные архивы и вдруг открыл, что дом стоит целехонький почти на самом краю огромного обрыва к Волге. И рядом с ним находятся еще два домика, которые семья Ульяновых после приезда сюда из Нижнего Новгорода снимала у местных жителей и в которых потом прожила несколько лет, пока не купила дом свой собственный. Таким образом Сытин из совершенно беззвестных маленьких человечков да к тому же еще из полузапретного в СССР на тот момент племени евреев вдруг неожиданно для всех, и прежде всего для себя самого, вошел в когорту тех, кто решает важнейшие идеологические проблемы страны! Ведь дело касалось самогО Ленина - вождя мирового пролетариата! Советоваться с Сытиным приезжали из ЦК партии известнейшие люди. Или он сам неоднократно ездил в Москву. И вел там обширные дискуссии. Иногда очень и очень откровенные и небезобидные! Ведь некоторые москвичи ни в грош не ставили открытия Сытина, экономили государственные деньги и предлагали сделать вид, что дом, где Ленин родился, не существует вовсе. Что всё это - сказки. Другие высокопоставленные чиновники, опять же из экономии народных средств, все-таки уныло соглашались с тем, что найденные Сытиным дома существуют до сих пор, но они настолько старые, что реставрировать их бессмысленно. Будет лучше всего построить новые, точные копии. Но Сытин своими письменными заявлениями требовал от министров и членов ЦК сохранить каждый гвоздь, который "был вбит в стену, возможно, самим отцом Ленина. Где каждая доска, каждая половица помнит крики новорожденного Ильича!". И таки всех переубедил и победил! Дома почти в полном одиночестве отстоял! Их все-таки сохранили, отреставрировали. Но предложили перенести их подальше от края обрыва - куда-нибудь в безопасный центр города. Потому что склон Волги, на краю которого они стояли, все время двигался, полз, был "живым", земля беспрерывно обрушалась. Волга и грунтовые воды подтачивали обрыв снизу. Но Сытин и тут оказался непреклонен! И опять после многочисленных совещаний и согласований в самых высоких сферах особыми решениями ЦК было решено все-таки оставить все как есть, на своих старых местах, ничего дополнительно не разрушать и не перетаскивать. Деревянные домики действительно оставили в покое, но зато разрушили с десяток старинных каменных церквей и архитектурных реликвий 17-го века, которым не повезло находиться рядом. И таким образом огромный кусок города на краю волжского склона был перестроен и там был возведен беломраморный красивейший Мемориал Ленина, который было не стыдно показывать не только своим советским "пиплам", которые никуда не денутся и "схавают" всё, что им ни покажут, но даже пресыщенным всевозможными красотами иностранцам! Сытин, несмотря на то что был евреем, за свои многотрудые деяния был награжден орденами и высокими премиями! И это в те-то годы откровенного, хотя и тщательно скрываемого государственного антисемитизма! Он стал почетным гражданином города и прославился навсегда! Отныне имена Ленина и архивного первооткрывателя Сытина стали в Ульяновске и вообще в истории в одну строку!

 Надо откровенно сказать, что этот Сытин был человеком весьма своеобразным, странным, очень и очень не от мира сего - как, впрочем, и положено всем истинным талантам. Он носил толстенные очки. Все время широко открывал рот, словно улыбался. Беспрестанно щурился, строя при этом странную гримасу, будто съел лимон. Постоянно принимал какие-то пилюли - возможно, сердечные. Но мне казалось, что психотропные. Потому что, например, когда я сдавал ему экзамен, он неожиданно заснул... Я в тот момент сидел прямо напротив него, через стол, и прекрасно видел, что он спит. У него закрылись глаза, голова склонилась на бок, он ни на что не реагировал... Я тем не менее даже обрадовался этому событию - того гляди, он в таком состоянии не заметит моих возможных ошибок и не начнет задавать своих вечных вопросов с ядовитыми подковырками. И я, чтобы его не разбудить, продолжал негромко отвечать. А когда я закончил, то еще минут пять сидел в полной тишине и ждал продолжения "спектакля". И все, кто в этот момент находились в аудитории, это видели и улыбались... Наконец Сытин очнулся, вернул голову в нормальное положение и приготовился меня опять слушать. Но тут я сказал ему:

 - Всё!

 И Сытин согласился со мной и монотонным голосом, словно всё это время всё слышал и видел, сказал:

 - Хм... Ну, так... С этим я согласен... А что вы можете мне сказать про партию монтаньяров? Каковы были их основные политические и экономические требования?

 Он терпеть не мог студентов-заочников. Потому что, как он считал, они не учились, а выпрашивали оценки - лишь бы "свалить" зачет с плеч долой. Известен случай, когда одна дама-заочница попыталась "купить" Сытина своей красотой. Для этого она явилась на экзамен, нарядившись в невиданной красоты платье! Сделав в салоне дорогущую прическу! При этом не знала по билетам ничего! И с некоторыми преподавателями, которые слыли в институте известными бабниками, подобные номера, бабские уловки действительно прокатывали. Однако Сытин был не таков. В вопросах знаний он всегда был крайне принципиален! Эта показушная и вызывающе броская красота заочницы не произвела на старика Сытина ни малейшего влияния. Он раскусил маневр хитрой бабы в одну минуту и с совершенно серьезным видом спросил ее:

 - А что вы можете мне сказать о программных установках движения "апельсинов" в годы французской революции?

 И дама начала выдумывать нечто - т.е. как бы что-то вспоминать, а на самом деле пороть сплошную отсебятину, потому что никакого так называемого движения "апельсинов" во Франции отродясь не бывало! И его остроумный и хитрый Сытин придумал только что, прямо вот здесь, сидя в этой аудитории на этом вот стуле. Сытин ее очень долго и внимательно выслушал и в конце ее напыщеной проникновенной речи попросил ее написать всё, что она сейчас рассказала, на листочке. Та подчинилась. Потом Сытин велел ей внизу листочка расписаться. Поставить дату. Дама покорно сделала и это. Тогда Сытин наконец взял этот листочек, положил его себе в папку и сказал даме:

 - Ну вот что, дорогуша. Пока я работаю преподавателем французской истории в этом институте, вы по моему предмету не получите даже "тройку". Никогда! А если вы пойдете искать правду в деканат или ректорат, то я покажу им вот этот ваш листок, и тогда вас не защитит даже министр образования! До свидания!

 Говорят, этой даме в результате так и пришлось забирать документы - "правды и справедливости" относительно сытинского "произвола" она действительно нигде не нашла...

 Лично я против Сытина ничего никогда не имел, поэтому относился к нему даже с некоторой симпатией. И его странности в поведении относил к закономерным проявлениям "гениальности", свойственной всем "особым" личностям. Например, он прекрасно видел, что большинству студентов глубоко наплевать на историческую науку и педагогику. Что они на лекциях попросту формально отсиживают часы и протирают штаны. И одной из любимых его фраз была: "Я на собственные деньги закажу мраморную доску и повешу ее на здание института. И на ней будет написано имя того студента, кто задаст мне хоть один, ОДИН-ЕДИНСТВЕННЫЙ, но - умный вопрос! Но, увы-увы, за десятки лет моего преподавания таковых студентов не нашлось ни одного! Хотя этот вопрос стал бы для меня чем-то подобным взрыву ма-аленькой атомной бомбочки! Ну что? Может среди вас найдется такой человек, а? Я жду..." Однако такого человека опять не находилось. Тем не менее пару-тройку раз на лекциях мне все-таки удалось задать Сытину такие сложные, интересные для него вопросы, и он действительно не смог на них ответить в ту же минуту. И честно мне при всех сказал:

 - Хм... Надо будет изучить эту проблемку поглубже... покопаться в библиотеке... Отвечу вам потом...

 Разумеется, мраморную доску с моим именем он на стене института не повесил. И тем не менее после этого он стал относиться ко мне с достаточной долей уважения. По крайней мере я был для него уже не "тупой серой массой", как остальное студенческое большинство.

 После окончания института я как-то раз даже побывал у Сытина в его холостяцкой стариковской квартире. Он сам пригласил меня к себе. Я тогда увлекался собиранием сведений для своей книги "Сатана", позвонил Сытину, чтобы уточнить некоторые вопросы по истории города, и он в ответ предложил с ним встретиться и назвал свой адрес. И я пришел. Он жил в панельной пятиэтажке на улице Минаева. Меня поразило и убило состояние его квартиры! Она вся была заставлена стеллажами с длиннющими полками, на которых стояли тысячи книг и журналов столетней давности. Одни журналы и книги. И больше ничего. Никакой мебели. Абсолютно никакой. Места для жизни человека там не осталось вообще! Это была библиотека. Но только не квартира. И страшнее всего было то, что повсюду - во всех углах от пола до потолка, вокруг люстры, вдоль стеллажей - именно повсюду - висели многочисленные черные тенёта! Смахнуть их веником было делом пяти минут. Но они, судя по их угольному цвету, пребывали там десятки лет! Сытин не обращал на них ни малейшего внимания. А ведь у него были уже совсем взрослые дети, и сын жил здесь же, в Ульяновске. Неужели Сытин был настолько одинок и всеми брошен, что никому до него не было ни малейшего дела?..

 Последние годы жизни Сытина были вообще страшными! Ему было 75 лет. Он почти совершенно ослеп и еле передвигался. И тем не менее не прекращал преподавать. Пустое времяпровождение в одиночестве в квартире убило бы его. Руководство университета это понимало и, внимая его заслугам, не увольняло его. Как-то я из любопытства зашел в институт, который к тому времени уже переименовали в университет, и случайно встретил Сытина в коридоре. У него на глазах были уже не просто очки, а огромные линзы чуть ли не в два пальца толщиной. Но и в них он видел еле-еле. Он не шел, а еле переставлял полусогнутые ноги, делая шажки длиной не более, чем 15-20 сантиметров. Совсем не поднимал ног, шаркая так, словно скользил. Подобным образом он был в состоянии передвигаться только внутри здания, но ни в коем случае не на улице. Говорят, что универ и тут сжалился над ним и выделил ему личный автомобиль с шофером, и тот всякий раз привозил его на работу и отвозил обратно.  И так продолжалось несколько лет, пока старик не умер. Его гроб для прощания установили в холле универа и похоронили на центральной аллее городского кладбища, рядом с самыми знаменитыми людьми области.

 Однако вернусь к 1982-му году, когда Сытин был еще достаточно полон сил и ума. Именно в то время произошла та сама история с колхозом, которую я не досказал.

 Итак, милиции не удалось обвинить нас в убийстве деда-ворюги. Преподавателям института было тоже глубоко наплевать на мат-перемат, который несся из наших уст в адрес наших однокурсниц. Сытин на этом тоже не сделал особого акцента - у него просто не хватило сил и нервов, чтобы посвятить себя еще и нашей нецензурщине. Его чрезвычайно возмутил главным образом тот факт, что мы не вышли на работу в раскисшее от грязи поле на сбор свеклы и тем самым объявили "всему советскому строю ПОЛИТИЧЕСКУЮ забастовку!" Сытин приказал всем нам, участника этих треклятых событий, написать объяснительные. Потом он их переработал, выписал из них самые интересные и многозначительные цитаты и представил их на очередном комсомольском собрании в таком издевательском свете, что мы действительно превратились в прожженных диссидентов. Ярых врагов советской власти!

 Я уже ожидал, что скоро нас всех заарестуют и начнут допрашивать уже в КГБ, которое находилось совсем рядом - через пять улиц от института. Но, как ни странно, закончилось это всё ничем. Полным пшиком! Нет, как и полагается, сначала Сытин потребовал самых крайних мер и призвал ректорат исключить из института того самого Юру, которого в деревне обворовали. Почему Сытин сделали крайним именно его, самого невиновного из нас, нам всем было дико и не понятно. Но все осторожно, ради самосохранения, помалкивали. И чисто внешне выражали Юре тихие и глубокие соболезнования. Но внутренне все зловредно радовались, что досталось Юре, а не им, то есть всем нам. Бедный Юра весь сошел с лица! На него было страшно смотреть... Всем остальным пятнадцати человекам, участникам проклятой колхозной эпопеи, влепили строгий выговор по комсомольской линии! А потом про Юру как-то постепенно забыли... И он продолжал оставаться студентом. Но после окончания института работать в школу, разумеется не пошел и занялся мелким бизнесом, т.е. перепродажей чего-то там, как это и практиковалось всеми оборотистыми людьми в те проклятые 90-е годы, которые спустя несколько десятилетий совсем уже выжившая из ума жена Ельцина, старуха Наина, назвала "святыми"!

 Ради сохранения исторической справедливости следует добавить, что одним из самых активных "следователей" и даже "прокурором" этого "колхозного" дела был наш одногодок, а также комсомольский активист по имени Александр Зубов. Вскоре после всех этих событий Зубов в нашем городе широко прославился! Так что про него следует поведать более подробно. Он был секретарем комитета комсомола всего нашего огромного историко-филологического факультета и держался за свое начальственное кресло очень крепко! Руками, ногами и зубами! И не задарма. Отнюдь не забесплатно. А - с "глубокой" и затаённой целью! И цель эта была единственная - КАРЬЕРИСТСКАЯ! Этот самый Саша Зубов родился и все юные годы прожил в какой-то очень глухой и совершенно безвестной деревушке нашей области. Его семья была очень бедной. И естественно, что возвращаться домой и работать там простым и вечно нищим учителем Саша никак не хотел - так что Зубов спал и видел остаться в городе. Любой ценой! И ради этого был готов на всё! На любую подлость! И его старания партия и комсомол потом высоко оценили. И хотя учился Саша кое-как, был троечником, после окончания им института коммунисты не распределили его, как всех нас, в деревню, а оставили Сашу в распоряжении ректората. И тот сделал его сначала рядовым преподавателем истории на факультете иностранных языков. Как потом Саша сам честно признавался журналистам, данная должность оказалась для него очень серьезным и суровым испытанием! Дело в том, что так называемый "ин-яз" был не простым факультетом. Там учились дети многих городских "шишек". В основном дочери этих самых"шишек". И, разумеется, ни одна из этих наглых, слишком высокого о себе мнения девиц даже в самом страшном сне не видела себя учительницей в школе! Их голубой мечтой было стать переводчицей в местном отделении интуриста и работать в тесной связке с иностранцами. Это позволяло девочкам совершенно легально, с благословения КГБ, завести обширные знакомства с западниками и в конечном итоге давало возможность выгодно выйти замуж за западного немца, австрийца или  австралийца, но лучше всего, конечно, за американца! Это было пределом мечтаний большинства! Ведь девочкам в их 17 лет уже смертельно настоиграло жить в нищем,сером, пуританском СССР, видеть унылые однообразные рожи совершенно никчемных и безденежных советских мужиков!  Поэтому девочки с детства грезили о шикарной и такой блёсткой, манящей всеми цветами радуги Америке! И ради завязки знакомства с иностранцами они за немыслимые деньги доставали импортные шмотки, французские духи, кружевное нижнее белье и всё остальное прочее, что является пределом девичьей зависти и грандиозных планов о счастливом замужестве. И потом кичились своим шмотьем друг перед другом! Таким образом на этом факультете шло беспрерывное неофициальное соревнование в том, кто шикарнее оденется. Кто соблазнит и урвет наиболее перспективного западника. И если в этих адских для нормальных людей условиях преподаватель приходил к юному бабью на лекцию в потертом советском пиджачке, с галстуком за "рупь двадцать, купленном на советском базаре", то такого препода девочки тут же переставали считать мужчиной, начинали презирать его с первой же минуты знакомства! И это было уже навсегда! Изменить их мнение в лучшую сторону было невозможно уже никакими способами! Так что Саше Зубову пришлось приложить немало сил, чтобы выправить свой мешковатого вида гардероб на более элегантный и импозантный и поменять свои бьющие всем в глаза деревенские привычки и повадки на якобы "буржуазный" провинциальный "лоск".

 А потом Сытин сумел добиться, чтобы целый квартал деревянных столетних домишек в центре нашего Ульяновска был превращен в городской заповедник под названием "Родина Ленина". И директором этого музея-заповедника он порекомендовал назначить своего бывшего студента Зубова. Руководители министерства культуры в Москве с этим согласились - для них подобный вопрос не был принципиально важным. Они размышляли так: если вы хотите иметь начальником какого-то там своего Зубова, ну что же, пускай будет ваш Зубов. Нам это совершенно по фигу! Тем более комсомольские и партийные характеристики у этого "кадра" распрекрасные! Происхождение - что надо. Крестьянское! Из бедной семьи. Ну прямо как отец Ленина - Илья Николаевич. Который тоже из бедняков сумел собственным трудом и прилежанием выйти в люди. Карьеру Зубов до сих пор делал блестяще! Она у него без сучка и задоринки! Вот так вот наш недалекий, очень простоватый и сугубо деревенский Саша в одночасье вдруг стал для всех нас "уважаемым Александром Николаевичем"! Директором заповедника Ленина! В дни существования СССР это было чрезвычайно высокой должностью! Таким образом Саша не просто остался в городе, но потом всю жизнь до самой своей смерти просидел в очень важном для нашей гнилой провинции кресле!

 Казалось, жизнь навсегда повернулась к ничем не выдающемуся и даже простоватому Саше своей яркой стороной! Вот теперь-то живи и наслаждайся благами до самой смерти! Ну чего еще можно было ему желать? Однако не тут-то было... Смерть действительно поджидала его невдалеке... Саша с 20-ти лет начал страдать неизлечимым заболеванием почек. Спасало его только то, что он два-три раза в неделю проходил в нашем областном центре переливания крови весьма болезненную процедуру гемодиализа - очищения крови аппаратом "искусственная почка". И так продолжалось на протяжении аж 30-ти лет! Но никакие механические аппараты и лекарственные химические препараты так и не смогли его спасти... Зубов умер в 54 года. За несколько лет до смерти он очень сильно до неестественности пожелтел и высох. Выглядел как ходячий 70-летний покойник. На городском кладбище его положили рядом с его верным "поводырем" и наставником Сытиным. Я был на этих похоронах. Как и положено человеку, заслужившему особые почести перед Отечеством, солдаты над могилой Зубова дали из автоматов традиционных три залпа и прошли по асфальту невдалеке от его могилы под звуки "Славянки" торжественным маршем! Из всех сотен бывших однокурсников Зубова на кладбище приехали всего-то три человека - я и две женщины. При этом нужно отметить, что данные две женщины работали в том самом заповеднике, которым недавно руководил Зубов, то есть они были его бывшими непосредственными подчиненными и присутствовали на похоронах скорее по должностной обязанности. Я же был там из чувства, что ли, долга и некоей скорби - хотя и неглубокой, но вполне честной. Как-никак я когда-то в студенческой нашей юности довольно тесно общался с Зубовым, хоть никогда и не дружил с ним. Более того мы даже сторонились друг друга. А позднее, после окончания института при случайных и очень редких встречах мы с ним никогда не здоровались. Даже не обменивались кивком головы - незачем. Поскольку стали друг другу даже неприятны! Однако я никогда не держал на него зла и приехал на кладбище именно из необъяснимого словами сочувствия и, конечно же, частично из писательского, исследовательского любопытства.

 Вот и всё...

 Но я отвлекся. Следует дорассказать про все эти многочисленные издевательские комсомольские собрания, на которых клеймили участников знаменитой "матерной" колхозной эпопеи. Активным и безжалостным помощником коммунистам и Зубову был уже выше названный наш однокурсник Валера Куштынов. За что он позднее и был отмечен коммунистами нашего историко-филологического факультета как очень принципиальный, честный, порядочный человек, сурово и доблестно проводящий линию партии, невзирая на приятельские отношения с провинившимися в колхозе - то есть с нами, этакими тварями и подлецами! В конечном итоге получилось так, что Куштынов сплясал на наших "костях и гробах" очень энергичный и темпераментный танец, всё обернул сугубо в собственную пользу и тем самым заложил еще один кирпич в фундамент, на котором строил свою партийную карьеру! За всё это Куштынова мы люто возненавидели! И считали его самой распоследней падлой! Многие не протягивали ему руку при встрече, не здоровались с ним даже кивком головы. Однако он сам втайне в ответ лишь посмеивался над нами, наивными простачками, не умеющими в жизни правильно устраиваться. И все мы после окончания института на распределении получили направления в самые дальние деревни и сёла, а вот "правильный коммунист" Валера Куштынов был распределен опять же в распоряжение ректората нашего института. То есть остался в городе. Дома. В тепле и уюте. Через год он поступил в аспирантуру в Петербургском (в те коммунистические годы он назывался Ленинградским) университете, закончил ее и начал преподавать историю в нашем местном университете на юридическом факультете. Он рассчитывал, что вскоре защитится на звание кандидата исторических наук, будет получать очень хорошую зарплату и потом ему только и останется что всю жизнь в потолок поплевывать - как это действительно и было с научными работниками в дни существования СССР. Однако СССР вскорости умер, правительство отныне самым откровенным образом положило на науку и коммунистическую идеологию свой огромный и безжалостный "интимный орган". И зарплаты у преподавателей университетов стали настолько грошовыми, что быть чтецом лекций стало отныне просто унизительно! Так что ничего у Куштынова в жизни из намеченного им ранее так и не склеилось. Научная карьера у него также не сложилась. И в итоге всех этих революционных пертурбаций Куштынов спился. С семьей у него также не заладилось. С женой он развелся. Опустился совсем... Как-то я встретил его случайно на улице. Это был рано постаревший сгорбившийся совершенно очевидный алкаш с кожей неприглядно коричневого цвета и внешностью почти что чистокровного узбека. Внешне очень неприятный. Он прошел мимо и тщательно сделал вид, что не узнал меня. Я же сначала просто не поверил своим глазам, а потом долго смотрел ему вслед, как он еле волочит ноги, и вспоминал, каким королем он ходил раньше! Каким светлым казался ему его будущий жизненный путь...

 Однако вот не повезло... Крепко обломилось и придавило!..

 Другим комсомольским активистом, который врезался в мою память на всю жизнь и которого судьба потом тоже очень жестоко наказала, оказался Сергей Сержантов. Он был на три года моложе меня. А это, когда вам по 20 лет, имеет громадное значение. Сержантов был сугубо деревенский житель, из небольшого сельца Подлесное, что возле Тагая Ульяновской области, в 50-ти километрах от нашего города. И это был крутая неотёсанная стоеросовая деревенщина! Медвежеобразность его натуры буквально била в глаза и лезла из всех его пор и отверстий! Был этот Сержантов высокого роста, с темно-рыжими довольно симпатичными волнистыми волосами. Непокорная челка, причесанная набок, вечно торчала, как какой-нибудь моднячий стиляжный кок. Кожа его была довольно веснушчатая. На очень прямоугольном угловатом и нагловатом лице грубо выделялась большая нижняя челюсть. Нос картошкой. Всеми своими повадками он был чрезвычайно грубый и резкий. Когда я общался с ним более-менее тесно, то у меня всегда возникало нехорошее ощущение, что он вот-вот меня ударит... К тому же Сержантов периодически крепко сжимал при разговоре кулаки и зубы, мышцы нижней половины его лица надувались, как у боксера, а глаза от прищуренных век становились напряженными, взгляд - резко колючим. Злым! И тогда в нем явственно проглядывал инстинктивный порыв ЗВЕРЯ!

 Коньком Сержантова было обсуждение текущих проблем мировой политики. После шести или даже восьми часов нудных лекций мы все стремились поскорее смыться из института куда подальше. Хотелось просто подвигаться, размяться - все-таки молодость брала своё. Сержантов же, наоборот, после совершенно бесполезных занятий и семинаров плюс ко всему постоянно часами просиживал в институтской библиотеке, где тщательно и совершенно добровольно штудировал многочисленную периодику. И особенно он обожал листать толстые рефераты со статьями о тайнах и хитросплетениях современной дипломатии. И потом на другой день на переменах громко пересказывал нам всё им прочитанное накануне и почти по-детски возмущался двуличию проклятых буржуев, их разведок и президентов - в частности американского! Зрение у него было плохое, и он постоянно носил элегантные очки и надевал модный клетчатый пиджак и рубашку - обязательно с ярким галстуком, при этом часто буйно-красного или золотого цвета! Сидел он исключительно на "камчатке" и там постоянно и довольно громко матерился так, словно был сыном самого распоследнего в деревне пьяницы сапожника! И вообще он и внешне, и внутренне представлял собой ярчайший и характерный тип чисто русского Вани-дурачка. Если бы Сержантов стал актером, то ему не нужно было бы даже гримироваться - настолько он в жизни был самый настоящий Иван-дурак-простак! Настоящий самородок! Бриллиант!

 Я с ним никогда не дружил. Но относился к нему с немалой симпатией и часто хохотал над его неуклюжими выходками - настолько он всеми своими повадками казался мне естественным, чисто русским и непосредственным. Сержантов это мое тайное любование его "необработанной" стоеросовой натурой прекрасно видел и порой охотно подыгрывал мне, изображая из себя еще большего придурка. И поэтому мы были очень довольны друг другом. Однако часто в его поведении проскальзывала откровенная пОдлинка и даже плохо скрываемое огромное презрение ко всем окружающим! Он обожал в разговоре громко ни с того ни с сего хмыкать, делать презрительную мину и резко материть и тебя, своего собеседника, и всех окружающих - словно все пред ним в чем-то неслыханно и смертельно провинились! Однако со стороны это выглядело довольно забавно и как-то безобидно. Даже трогательно. От общения с ним выносилось впечатление: дескать, ну да, крестьянин... Валенок... Немного туповатый... Ну что ж с него, чурбана такого сучковатого, буратины недоделанного, теперь возьмешь... Не его это вина - таким уж ему не повезло уродиться и выжить в нашем непростом мире... И ему легко прощались все его странности.

 Голос у Сержантова был резкий, грубый, речь отрывистая, словно он не говорил, а постоянно злобно гавкал! И это было очень гадостно. Он предпочитал всех вокруг, особенно девчонок, нехорошо обзывать, давать всем ядовитые клички. И хотя в нашей культурной среде это было не заведено и даже осуждалось, но ему самому тоже вскоре дали кличку. Сначала его обзывали - Пёс. А потом - Экстрем, что было сокращением слова "экстремист". Так его "обматерили" за то, что он сам, чуть что, внезапно начинал называть и преподавателей, и ректора, и нас, своих однокурсников, именно экстремистами! Это в его представлении было неким собирательным комплексом понятий "анархист", "террорист", "антикоммунист" и еще массы чего-то там непонятного, неоформленного, необъяснимого и туманного... Того, что было доступно только ему одному и никому более. То, что переваривалось только в его дурацком и в общем-то довольно пустом "котелке". В общем Сержантов был для всех нас каким-то слегка клоуном, и никто не относился к нему со всем необходимым для настоящей дружбы доверием. Тем более на семинарах рассказывал он всегда хоть и на полном серьёзе, но выходило у него это и смешно и глуповато. Все в ответ на его глубокомысленные выводы часто лишь пожимали плечами или посмеивались, а он в ответ очень обижался. Когда же над его новаторскими философскими измышлениями все начинали вдруг откровенно хохотать, то он и вовсе выходил из себя! Считал себя крайне и несправедливо униженным. И готов был действительно наброситься на обидчиков с кулаками! А потом как-то сразу, резко успокаивался и лишь злобно хмыкал, махал безнадежно рукой и подводил окончательный итог происходящему:

 - Все вы тут - типичные экстремисты! Через год вас ждет суд в Гааге! Или новый международный трибунал в Нюрнберге! Как пособников арийской идеологии! Сторонников пропаганды доктора Геббельса!

 А мы в ответ опять дико над ним ржали! Такие фразы, которые он нам периодически выдавал, нужно было еще придумать!

 Позднее, уже многие годы спустя после окончания института, вспоминая и анализируя поведение Сержантова, я вдруг наконец-то прекрасно понял, КОГО именно он мне напоминал. Только одного персонажа - Полиграфа Полиграфовича Шарикова! Героя великой повести Булгакова "Собачье сердце". Это были два ярчайших представителя одного и того же "великого и непревзойденного" типажа. Один в один! Совершенно неотличимые друг от друга! Как и Шариков, Сержантов действительно был необузданным псом. Бесшабашной собакой! И первоначальная кличка, которую он в институте от нас заслужил, в точности соответствовала Шарикову. Если повторять слова профессора Преображенского из названной повести, всё поведение Сержантова было, с точки зрения человеческой логики и морали, необъяснимым! Поступки - нечеловеческими. Звериными! Псиными! Он действительно оставался деревенской нецивилизованной тварью! Каким-то животным из леса. Собакой в человеческом обличье, которая вдруг попала в культурное общество. Он стоял на низшей ступени развития. Ему нужно было молчать и слушать. Молчать и слушать! Учиться быть человеком! А Сержантов - напротив! Он не умел помалкивать. Он пытался говорить. И не просто говорить - а непременно вещать! Философствовать! Ораторствовать! Проповедовать! И проповедовать не просто так, ради собственного удовольствия. Куда там! Он стремился еще и "перекрестить" всех окружающих в свою - сугубо звериную - "веру"! И действительно ненавидел тех, кто его не воспринимал достойным образом - так, как он о том мечтал. И поэтому он глубоко внутренне страдал от этого... И в том была его личная трагедия. Слом сознания. Какая-то очевидная шизофрения!

 О своих звериных повадках сам Сержантов как-то раз со смехом, будучи в очень хорошем расположении духа, рассказал нам очень подробно. Это произошло в день, когда один из преподов почему-то не пришел на лекцию. У нас было два часа свободного времени о следующей лекции, и мы не знали, чем себя занять. В библиотеку идти не хотелось, на улицу тоже - там было дождливо. И тут Сержантов проявил всё свое неповторимое актерское мастерство, "волшебство" неутолимого рассказчика-юмориста.  Он вдруг ни с того ни с сего встал перед нами у доски вместо преподавателя и начал вещать:

 - Хэ! Загулял наш препод. Запил, козел! Ну и ладно. Выговор ему, гадине! А хотите, вместо него лекцию о современном положении СССР прочитаю я?

 - Ну, валяй, - нехотя согласились мы. - Только недолго.

 - А конкретно - о проблемах нынешней сельской молодежи, - уточнил он.

 - Хрен с тобой. Можешь о молодежи,- не возражал никто.

 - Ну так слушайте. У нас в Подлесном на краю села имеется наше собственное кладбище. Ну, колхозное, то есть. Старинное. Столетнее. Кресты на кладбище - дубовые. Огромные! Мощные! Толщиной - во! В восемь, нет, в десять, а то и в 15 моих рук. А прямо над кладбищем - холм. Ну и вот. На пасху бабьё и старичьё принесут на кладбище куличи, яйца. На кресты повесят маленькие венки или повяжут на них белые платочки, как на шею живым людям. А мы, вся наша деревенская шобла, каждый год заранее насобираем по всему Подлесному и в соседнем Тагае кучу автомобильных покрышек, закатим их на этот самый холм и до поры до времени помалкиваем... Дожидаемся ночи. Напьемся водки. Гуляем. Девок щупаем! А как стемнеет, мы обольем покрышки бензином, подожжем их. Получается огромный костер. Покрышки как задымят! Со стороны кажется, что это - вулкан! Везувий! И тогда мы эти горящие покрышки длинными палками вынимаем из костра, ставим их на попА и скатываем с холма. И они катятся вниз. Красиво так в темноте прыгают. Словно летят. Искры во все стороны! Блеск! Красота! А забора у кладбища нету. И покрышки скатываются прямиком на могилы. Ха! И пластмассовые венки на кладбище от покрышек тоже загораются. А от венков и кресты горят. Ну, театр! Кино! Будто страшный суд настал, мертвые из гробов вот-вот воскреснут. Могилы сейчас раскроются. Всё горит! И - тишина-а-а... Так мы не мало крестов пожгли! Потом на другой день старухи нас дружно проклинают! Грозят в милицию на нас заявить! А нам весело! Пасха же! Поповский праздник! Нужно отмечать его красиво! По-ленински! Долой кресты и религию! Огнем и мечом выжжем эту заразу! Да здравствует антиклерикализм и наша родная советская власть! Браво! Ну так вот... Старики сожженные кресты потом уберут. Вкопают новые - уже дешевенькие, сосновые. Или вовсе осиновые. Помельче и пониже. А мы на другой год опять Везувий устраиваем. И опять их сжигаем! И так всё время. И никто с нами ничего поделать не может. Потому как - молодежь гуляет! Будущее страны! Нам везде дорога! Нет нам преград! Ни в море, ни на суше! Вот какие у нас в деревне славные традиции! Не то что у вас тут, в вашем тухлом городе! У вас тишина да скука. И менты на каждом шагу. Свободы нет! Воли хочу! И скучно, и тухло... И некому руку подать... Весь мир - бардак. Все бабы - сами знаете, КТО! Всё! Лекция закончилась. Актер устал - режиссер был пьяным...- и он ушел на свое место.

 Мы ему дружно и благодарно зааплодировали!

 В легендарной деревенской "матерной эпопее" Сержантов, ясное дело, принял самое активное участие и материл там своих "родных" однокурсниц громче всех! Слал их направо и налево. И в зад, и вперед! И громко ржал, если они возмущались и обещали по возвращению в институт нажаловаться куда надо. Когда же девчонки действительно обо всем произошедшем порассказали Сытину и тот начал свое расследование, о котором я поведал выше, то Сержантов отнюдь не прикусил язык. В курилке, когда девчонки нас не слышали, он опять материл их и Сытина такими виртуозными похабными фразами, что мы в восторге заслушивались! И восхищались его способности: это ж надо! Дал господь этому дырявому деревенскому валенку такой великий талантище! Ему бы не в школу - там он всех детей через месяц развратит. Ему бы - на сцену. Цены бы ему там не было! Какой гений из народа зря пропадает...

 Когда вышеупомянутый препод Сытин потребовал от участников "репьёвской эпопеи" написать объяснительные, то все только пожали плечами и сказали друг другу: "Ну о чем тут можно еще писать? Что объяснять? И без всяких слов всё ясно, что - виноваты. И нечего лезть в бутылку и чего-то добиваться. Тут в живых бы остаться... Как бы из института не вылететь! Срок за хулиганство не получить..." Так все Сытину и написали - буквально одним предложением: дескать, ну да, признаём - виноваты, глубоко раскаиваемся, больше никогда подобного не повторится, всегда готовы понести любое наказание... Отдали все эти "покаянные" бумажки Сытину да и забыли про них. Мол, время пройдёт, и всё само собой уляжется, всё забудется, еще и не такое нашему брату-студенту с рук сходило... Ну а что с нас, убогих, возьмешь? Нас воспитывать надо. А не наказывать. Подрастем - исправимся... Но вовсе не таков был Сержантов! Он - единственный из нас всех - не согласился обойтись пустой отпиской и засел за написание этой дурацкой объяснительной всерьез и надолго! И писал и переписывал ее несколько дней, обдумывая каждую фразу, каждое предложение. И накатал таким образом целое сочинение. Листов на пять мелким почерком! В этом своем трактате он постарался описать во всех мыслимых и немыслимых подробностях каждую бытовую мелочь, случившуюся в то время с нами. Вспомнил и письменно повторил буквально каждое слово, произнесенное кем-то в этой поганной Репьёвке. И дотошный Сытин, обожавший копаться именно в подобных нечистых мелочах, от данного "исторического труда" был в полнейшем восторге! На очередном комсомольском собрании он цитировал нам целые куски из сочинения Сержантова. И в качестве апофеоза прочел генеральный и в то же самое время гениальный вывод, который в самом конце сделал Сержантов. А конкретно он написал: "Да! В свете всего вышеописанного я признаю, что кое в чем я действительно перегнул палку. Но я был не прав всего лишь частично, а не глобально. Таким образом моя вина во всем данном неприятном происшествии составляет не более 75 процентов!"

 - Какой он ловкий, этот ваш соучастник преступления Сержантов! - сказал нам тогда на собрании Сытин.- И ведь как ловко и красиво умудрился всё подсчитать! И найти себе и оправдание. И даже смягчающие обстоятельства. Дескать - да. Он виноват. Но это было вовсе не уголовное преступление с признаками мелкого хулиганства в общественном месте, а всего лишь, видите ли, как выразился Сержантов, "неприятное происшествие". И виноват в этом "неприятном происшествии" он не как все - на сто процентов. А сугубо индивидуально и исключительно - всего-то лишь на 75. Спрашивается, а почему не на 76 с половиной процентов? Или на 77? И уж тем более не на 78?! Интересно бы у Сержантова узнать, какие критерии он брал за основу своих выдающихся математических выкладок?!

 Мы опять ржали над глупостью Сержантова. А он для вида хохотал вместе с нами. Но в душе продолжал накапливать против всех нас огромную и пока что тщательно затаенную злобу!..

 И вот, когда до окончания института оставалось каких-то жалких 3-4 месяца, наш прежний комсорг, чтобы ее не отправили по распределению в деревню, вдруг забеременела и заявила нам, что нести комсомольские тяготы ей стало несказанно тяжело! И потребовала, чтобы мы ее переизбрали. Естественно, никто накануне выпускных экзаменов связываться с нудными и никому не нужными дополнительными обязанностями не пожелал. И тут вдруг быть комсоргом добровольно вызвался "пёс" и "экстрем" Сержантов. Нас подобное его желание лишь повеселило. Все подумали: "Ну, наконец-то! Наш клоун займет свое место, достойное его талантам и тайным устремлениям. Хоть посмешит нас напоследок. Превратит скучные комсомольские собрания в цирк! Поржём перед вечной разлукой!" И, естественно, тут же проголосовали за кандидатуру Сержантова единогласно. И больше всех радовался этому событию я, поскольку искренне ненавидел комсомол, открыто называл его организацией стукачей и желал ему поскорей развалиться - вот так я осмелел перед окончанием института! Почувствовал великую "казацкую" вольницу. Впал в откровенный, почти махновский анархизм! И в целом я был глубоко прав. На дворе стояла зима 1984-го года. Время было особое, нестандартное. Трупный запах давно уже сгнившей коммунистической идеологии разносился повсюду. Избавиться от него было невозможно. Он проникал во все щели СССР и отравлял всё вокруг себя своей заразой! Генеральные секретари мёрли друг за другом с потрясающей скоростью и постоянством. Последним на тот момент генсеком коммунистической партии был назначен уже и вовсе дряхлый маразматик, ходячий труп - Черненко, который не то что ходить - говорить-то уже не мог! Ничего не соображал. Дышал со свистом!.. И тем не менее он, как недавно его верный дружок и защитник Брежнев, потребовал, чтобы и ему тоже к очередному юбилею повесили на грудь очередную золотую звездочку то ли Героя социалистического труда, то ли Героя Советского Союза! И ведь действительно его этой государственной "игрушкой" его собратья из Политбюро тут же торжественно наградили! Мол, что с тупого старикана возьмешь? Он же дитё малое... пущай себе поиграется новой блестящей побрякушкой... перед дальней дорогой... накануне смерти... Вся страна над Черненко уже в открытую смеялась и все его презирали! Совсем скоро генсеком будет избран относительно молодой, по сравнению с 75-летними задохликами, Горбачев, и он громогласно на весь мир заявит о необходимости перестройки всего морально устаревшего советского общества, о создании "социализма с человеческим лицом"! То есть получалось, исходя из логики Горбачева, что уже имевшийся у нас к тому времени социализм, при котором и мы, и наши родители всю жизнь прожили, был таким образом с НЕ человеческим лицом! Так что ли? И все вокруг понимали, что так оно действительно и было! Что мы существовали в условиях пусть не кровавых сталинских репрессий, но в страшном и глубоко бесправном обществе! Где человеческая справедливость, честная и высокая зарплата, уважение к людям труда и многое другое были всего-то пустой словесной декларацией. Широковещательной болтовней! И всё лучшее в стране доставалось лишь прослойке коммунистов-чиновников, которые давно уже превратились в новый класс потомственных дворян. И дети коммунистов-чиновников никогда не становились, скажем, простыми рабочими на заводе или рядовыми на фронте, как это было при Сталине. Нет! Сын чиновника обязательно становился только начальником! И никак иначе! Именно поэтому коммунистов все уже ненавидели! Поэтому все жаждали скорейших перемен! Одним словом, впереди всех нас ждало нечто новое. Светлое. Обновление всего и вся! И предчувствие этого грандиозного, революционного миропереустройства уже носилось в воздухе!  Но только рано я радовался... И возликовал слишком уж преждевременно... Мне надо было бы благоразумно помолчать. А я по глупости и молодости своей вылез со своими преждевременными выводами вперед. Ну, и получил вскоре за это по жопе! И получил по полной!.. И об этом следует рассказать подробнее.

 Как только мы все дружно подняли руки за то, чтобы Сержантов стал нашим новым комсоргом, он, счастливый, но тем не менее с чрезвычайно суровым и даже жестоким выражением лица тут же со своей "камчатки" вышел к доске, гордо встал за маленькую преподавательскую трибунку, принял начальственную ораторскую позу и начал держать свою самую первую, "тронную" речь:

 - Ну! Коли меня сами избрали - то теперь держитесь! Я вам всем ой как покажу!!! Напоследок! Я вас вот так вот теперь держать буду! - и он показал нам кулак. - Оборзели напоследок, да? Думаете, что всё вам с рук сойдет? А вот и нет! Ну ничё! Вы у меня теперь попляшете! Вы у меня поскачете! Падлы! Анархисты проклятые! Я вам мозги-то порасчищу! Освобожу их от диссидентского вражеского налёта!- Мы опять все дружно заржали, думая, что Сержантов вновь в своем репертуаре. Но он на этот раз вовсе не шутил!.. - Я вас сгною в ежовых рукавицах!- уже в открытую угрожал он.- Заставлю ходить по одной половице! И особенно тебя, Воронин!

 Я тогда не поверил собственным ушам! Я не мог воспринимать Сержантова всерьез. И даже опять поаплодировал ему как талантливому актеру. И совершенно напрасно! Потому что на этот раз Сержантов вовсе не шутил. Он переменился в одну секунду! Показал наконец-то свое истинное лицо, которое несколько лет тщательно прятал под маской шута и полупридурка. Точнее, это нам только казалось, что он строил из себя комика. А на самом-то деле он давно уже напрягся, как подлый шакал перед вылазкой за кровью, и только выжидал подходящего момента, чтобы перемахнуть через все моральные границы и перегрызть самым непокорным из нас горло! И самым главным таким непокорным, важнейшей его целью оказался именно я! Поэтому, вступив в должность мелкого, но тем не менее весьма значимого - ИДЕОЛОГИЧЕСКОГО - руководителя, Сержантов первым делом решил расквитаться исключительно со мной! И начал это делать довольно виртуозно. С выдумкой. Как тогда по телевидению и радио беспрестанно выражались, "с настоящим комсомольским молодым задором и смекалкой!" Разумеется, своего ума и фантазии у Сержантова на всевозможные комсомольские "прибамбасы" не хватило бы. Его, как и булгаковского Шарикова, натравливали на меня наши куда более умные и опытные Швондеры. И в первую очередь это были наш многолетний бессменный общефакультетский лидер Зубов и староста нашей группы Луиза Мангушева. Этим сволочам во что бы то ни стало нужны были показатели. Сводки "боевых действий"! Победы, одержанные в борьбе с непримиримыми "идеологическими противниками"! И главными такими "тайными врагами" оказались не кто иные как прогульщики занятий. А самым ярым прогульщиком на нашем последнем курсе был, конечно же, я! У меня этих прогулов было немерено! Я к тому времени уже почти совсем перестал посещать лекции. А зачем их было посещать? Ничего нового или умного там не услышишь. Тем более пять лет учебы уже позади, дело сделано, штаны просижены. Впереди - госэкзамены, получение диплома и - "прощай, родимый город, привет, чумазая деревня, здравствуйте, дети, я - ваш новый сельский учитель!" Так что теперь из института за прогулы уже не исключат. Родное отечество потратило на наше обучение всякому никому ненужному дерьму столько денег, что отныне главнейшая забота государства - выкинутые денежки вытрясти из наших кошельков в виде налогов себе в карман обратно! И для этого нужно как можно скорее отправить нас на работу. В село. Так что лишать нас диплома не имело никакого смысла. На последнем курсе еще никого ни разу не исключили. Даже самых распоследних прогульщиков. Нет! Не посмеют!

 Однако - посмели! И даже еще ой как развернулись! Отыгрались, коммунистические сволочи, на мне по полной!

 И происходило это так. Однажды нам неожиданно объявили, что в наш  институт из Москвы приехал специальный корреспондент широко тогда известной "Учительской газеты". И он выразил страстное желание написать особый материал о комсомольцах какой-нибудь конкретной группы. И в частности о том, как они борются с имеющимися в нашем обществе отдельными недостатками. И Зубов вместе с прочими коммунистами факультета решили провести показательный процесс, где главным обвиняемым должен был стать я. Всей подноготной этой катавасии я пока еще не знал, но однажды как-то вдруг сразу почувствовал, что вокруг меня затевается какая-то нехорошая и весьма подозрительная возня... Поэтому, когда меня за несколько дней до предстоящего события Сержантов чуть ли не в письменной форме известил о предстоящем вскоре комсомольском собрании нашей группы, я насторожился! Потом несколько дней спустя Сержантов еще раз подошел ко мне и откровенно пригрозил:

 - Напоминаю: завтра в 14 ноль-ноль состоится комсомольское собрание. На нем будет рассматриваться твоя "персоналка". Вот только попробуй не приди! Увидишь, ЧТО с тобой тогда сделают!

 Я безжалостно послал его! Он в ответ опять только боднул своей рыжей головой, сжал зубы! А потом произнес свое уже всем известное:

 - Хэ! Ну, экстремист! Сторонник анархо-синдикализма! В деканат доложу! Следить за тобой станем! Насильно задержим! Всё равно не сбежишь! Диссидент проклятый! Оппортунист!

 И действительно в день проведения комсомольского "сборища", когда я уже после первой пары, не досидев до конца третьей, направился в гардероб, чтобы получить пальто и смыться, я вдруг заметил, что вокруг меня начали виться несколько человек во главе с Сержантовым и Мангушевой. Они сначала пристально следили за мной на всех переменах - куда я пошел, что я делаю. И в конечном итоге вдруг целой немногочисленной толпой грудью преградили мне проход в раздевалку и угрожающе заявили:

 - Стой! Никуда не пустим! Сегодня будем разбирать твое персональное дело. Приехал корреспондент - будет писать о тебе, диссиденте, в центральной газете!

 Я не хотел свои отношения со сволочами доводить до рукоприкладства, потому что видел, что они действительно вот-вот схватят меня за локти и поведут на своё сборище насильно. И тогда я, хоть и крайне нехотя, но - подчинился. "Ну что же, война - так война!"- решил я для себя и приготовился к бою! Тем более мне и самому уже давно хотелось высказать свое отношение к этим падлам. Высказать громко! Не скрытно, в узком кругу, на кухне или в курилке, а прилюдно! Чтобы самые широкие народные массы наконец-то узнали об идеологическом терроре, который суки комсомольцы и коммунисты установили в нашем институте! И, как мне тогда почудилось, присутствие на предстоящем сборище московского журналиста было бы "самое то"! Если уж идти вабанк - так с музыкой! Глядишь, журналист меня услышит, поймет, проникнется моими идеями и страданиями и накропает потом в своей статье не привычный и никому не интересный идеологический мусор, как привыкли писать при Брежневе и Черненко, а сообщит наконец-то именно - ПРАВДУ!

И вот спектакль-аутодофе начался!

 Как и было положено в те годы, в самом начале комсомольского собрания комсорг Сержантов выступил с так называемой обязательной "шапкой".

 - Товариши! Очень торжественно сказал он, опять стоя за трибункой.- Предлагаю избрать почетный президиум нашего собрания во главе с Генеральным секретарем ЦК КПСС, Председателем Президиума Верховного Совета СССР товарищем  Константином Устиновичем Черненко. Кто "за" - прошу поднять руки.

 Все, естественно, подчинились и подняли ладони.

 - Кто "воздержался" или "против"?

 Таковых, естественно, тоже и быть-то не могло!

 - Тогда предлагаю начать собрание,- продолжал Сержантов.- Какие будут иные предложения?

 - Никаких иных,- сказал кто-то.- Предлагаю начать собрание.

 - Хорошо. Поступило предложение начать собрание. Кто "за" - прошу поднять руки!- своим приказным тоном буквально потребовал Сержантов. Все опять подняли ладони.- Хорошо,- согласился Сержантов.- Кто "воздержался" или "против"? Таковых опять нет. Прекрасно! Ну что же. Тогда объявляю повестку нашего нынешнего собрания. Товарищи! В повестка дня сегодня один-единственный вопрос. Это - персональное дело комсомольца Воронина. Для доклада слово предоставляется старосте нашей группы Мангушевой Луизе.

 Серая, невзрачная, тусклая Мангушева вышла к доске.

 - Товарищи!- траурным тоном начала она.- В целом дела в нашей группе ИС-801* обстоят неплохо. Как у всех. Мы не лучше, но и не хуже остальных. Но сегодня речь не об этом. Я хочу рассказать вам о студенте Воронине Сергее. Лично я знаю его давно. Целых пять лет. Мы вместе с ним учились еще на рабфаке. И вначале он произвел на меня очень благожелательное впечатление! Достаточной умный. Начитанный. С широким кругозором. Первое время он выделялся из нашего коллектива своими познаниями. Но по мере того как шли годы, я узнавала Воронина всё глубже и разочаровывалась в нем всё больше и больше. И к сегодняшнему дню его личность вызывает у меня глубокую неприязнь! Если не сказать больше!

 - Даже отвращение! - вставил свое веское замечание Сержантов.

 - Да! - согласилась с ним Мангушева.- И в частности меня... Нет! Нас всех, всю нашу группу... Нет! Весь наш институт возмущает хамское поведение Воронина. Мало того что он - яростный прогульщик. Так нет же! Ему не нравятся вообще порядки нашего института В ЦЕЛОМ! Он постоянно всё и всех критикует! Обзывает по-всякому комсомол! Заявляет, что после окончания института никогда и ни за что не поедет работать в село. А кто же будет поднимать деревню?!!! Мы одни, что ли?! Зачем он вообще тогда тут учился? Ведь нам всем сразу же при поступлении сюда сказали, что нас после окончания всех распределят в деревню. И Воронин сам с этим согласился. Сам! Никто его к этому не принуждал. А теперь он, видите ли, является особым. Все поедут, а он - нет! Я как староста ежедневно веду журнал посещаемости занятий. Так вот, на графу с фамилией Воронина смотреть страшно! Одни "н" или "опоздания". Их количество превысило всякие пределы! Он совсем перестал учиться. Отношение ко мне как к старосте - хамское! К Сержантову как к нашему комсоргу - тем более! Никого из нас он уже ни в грош не ставит! Решил, что теперь ему уже всё можно! С комсомольских и профсоюзных собраний постоянно сбегает. Комсомол ему больше не указ. Мнение товарищей - тоже! Этому должен быть положен самый решительный конец! Пусть Воронин не надеется, что, если скоро госэкзамены, то ему теперь всё можно. Нет! Надо его строго и примерно наказать! У меня всё.

 - Хорошо. Спасибо, Луиза. Можешь занять свое место,- поблагодарил ее Сержантов. Она села. Было видно, что всё у них очень хорошо отрепетировано и пока что шло как по маслу.- Ну что же, товарищи. Предлагаю дать теперь слово самому Воронину. Встань, Воронин!- приказал он мне.

 - Еще чего!- огрызнулся я.- Ты кто такой, чтобы мне приказывать?!

 - Я - твой комсорг!- начал раздражаться Сержантов.

 Но и меня в ответ уже понесло тоже!

 - Кто-о?! Комсорг? Я помню, как тебя выбирали.

 - Как?

 - За тебя проголосовали лишь потому, что всем на всё было уже до лампочки! Выбрали абы кого. Ты сам напросился.

 - Ну и что! Официально я - комсорг.

 - Нет, Воронин! Как вы себя ведете!- вдруг встряла в нашу перепалку преподаватель Татьяна Борисовна Ткаченко, которая была всего на пять лет старше нас, и мы все ее за глаза называли "Танечкой". Она совсем недавно защитилась на звание кандидата исторических наук и нам не только преподавала, но еще и была деканатом  назначена куратором нашей группы. Уважением она у студентов не пользовалась, и она это прекрасно знала. Именно поэтому и старалась набрать вес за счет того, что "закручивала гайки" как куратор. - Встаньте, Воронин. Встаньте!- Приказывала она. Я встал.- И будьте добры ответить нам, почему вы себе позволяете пропускать занятия?

 - А что в этом особенного? Я один, что ли, пропускаю? Нас таких много.

 - Но у вас пропусков больше всех.

 - Ну и что.

 - Как это "ну и что"!

 - Перед экзаменами прочитаю учебник - вот и всё. Я всегда так делаю. И большинство так делает. Посмотрите сами. На лекциях все только делают вид, что что-то пишут. А на самом деле валяют дурака. Потому что надоело переписывать то, что и без того написано в учебнике.

 - Неправда!- возмутилась Мангушева.- Это ты один ничего не делаешь. А все остальные работают! Пишут как миленькие.

 - Клеветник! - заключил Сержантов.

 - Да ты сам же сидишь и все время на своей "камчатке" только и материшься всю дорогу! - обвинил его я.

 - Вот уж неправда! - не смогла промолчать Мангушева. - Сережа очень аккуратно всё записывает. Я прекрасно это вижу.

 - Ну и молодец! Только какой смысл это всё писать?- не унимался я.

 - Как это - какой! - не унималась и Мангушева.- А зачем мы тогда вообще здесь находимся?

 - Вот именно - зачем? - в ответ задал вопрос я.

 - Чтобы учиться! - сказала Мангушева.

 - Учиться чему? Переписыванию?

 - Ну тогда вообще не знаю, как с ним разговаривать! - покачала головой Мангушева.- Каждый день слышу от него всё новую и новую порцию антисоветчины!

 - А какое ты имеешь право обзывать меня антисоветчиком?! - возмутился я. - Ты здесь кто?! Ты - КГБ? Милиция? Следователь? А? Ты - вообще никто! Привыкли, чуть что, орать: оппортунист! Антисоветчик! Кто вам дал на это право?!

 - Оппортунист ты и есть! - отрезал Сержантов.

 - А ты вообще помалкивай, хам! Не тебя ли два года назад чуть не выгнали из института за то, что ты в деревне матерился направо и налево?- закричал я на Сержантова. Он в ответ лишь хмыкнул и отвернулся. Начал демонстративно смотреть в окно...- А теперь ты почуял силу! Мол, выбрали тебя маленьким начальником, так тебе теперь всё можно, что ли? А вот и нет. Я сам найду на вас управу! Сами вы все тут клеветники!

 Скандал разгорался нешуточный! Я начал выносить из избы тот сор, который все старались тщательно запрятать. Стереть из собственной памяти. И никак не рассчитывали, что я начну всё вспоминать в присутствии журналиста.

 - Нет! Воронин, вы - что?! Вы хотите сказать, что присутствовать на моих лекциях бесполезно, да?- вдруг громко своим писклявым голосом заверещала наша кураторша Ткаченко.

 - Конечно.

 - Нет, вы тем самым заявляете, что я на своих лекциях перечитываю учебник?

 - Да!- нагло отрезал я.

 Ткаченко от гнева побагровела!

 - Ну, знаете! Ну!.. Всего я от вас ожидала!.. - буквально завопила она. - Но только не этой клеветы! Вы, Воронин, сами - бездельник! На семинарах отмалчиваетесь. Приходите на них не готовыми. На лекциях читаете посторонние книги - я же прекрасно это вижу. И еще тут нам  доказываете что-то!

 Перепалка разгоралась нешуточная! И могла продолжаться не один час. Все как-то вдруг забыли, что в аудитории присутствует журналист. А он до поры до времени помалкивал, но было видно, что всё им услышанное огорошивает его всё сильнее и сильнее! Наконец он  не выдержал и вскочил. Выбежал к доске и заявил:

 - Я тут человек чужой. Меня сюда пригласили, чтобы я мог посмотреть, как прорабатывают прогульщика. А тут - ТАКОЕ!!! КГБ! Антисоветчик! Оппортунист! Хам! Матершинник! Что я слышу! Обвиняете друг друга бог знает в чем! Куда я попал?! Волосы встают дыбом! - и он действительно вонзил все пальцы обеих рук себе в прическу и начал ими шевелить. - Не могу больше слушать! Это - ваше внутреннее дело! Разбирайтесь сами! Всё! - и выскочил из аудитории.

 После этого проводить собрание сочли бессмысленным и быстренько его закончили. Потом меня известили, что на очередном комсомольском собрании через месяц меня единогласно исключили из комсомола. В другое время это означало бы, что я автоматически исключаюсь также из института. Но до экзаменов оставалось всего-то две недели, в институт уже мало кто приходил, я так прогуливал тем более. Так что протоколом этого комсомольского собрания можно было подтереться! Самое интересное началось потом - на экзамене, который у меня должна была принимать всё та же Ткаченко. Я честно к нему подготовился, пришел, положил перед Танечкой свою зачетку, уже протянул руку, чтобы тянуть билет, но Ткаченко вдруг подняла на меня глаза и злобно спросила:

 - Воронин, а вы зачем сюда явились?

 - Как это зачем? Сдавать экзамен.

 - А я его у вас принимать не стану. После того, что вы про меня на собрании наговорили, я вас видеть не хочу! Пишите заявление на имя декана. Если он согласится, экзамен у вас будет принимать специальная комиссия, которую он назначит. Вы не доверяете тому, что вам читала я - а я не могу слушать то, что вы тут будете мне говорить. Так что до свидания!

 Я молча пожал плечами и вышел. Мне было уже все равно... Но как только я закрыл за собой дверь, Ткаченко громко в мой адрес всем, кто находился в этот момент в аудитории, сказала:

 - Грязный тип! Гнать его надо было с самого начала!

 Мне стало ясно, что диплома мне отныне не видать...

 О том, как я потом выкручивался из всей этой катавасии, как унижался, просил прощения в кабинете ректора и прочее, следует написать особо и не здесь. Интересны другие детали. На этой самой Ткаченко вскоре женился мой однокурсник - рыжий еврейчик по фамилии Качкин. Он оказался племянником Доры Моисеевны Сандлер, про которую я написал в своей повести "Гадик". Эту самую Сандлер я знал с детства и очень ее уважал и любил. Она была заведующей родильным домом, где работала моя мама. Кто мог предположить, что судьба всё так запутает... Качкин был моложе Танечки аж на 4 года. И никто так и не смог понять его поступка - зачем он на этой даме женился? Ведь у нее не было ни капли  красоты. Ну и фиг с ними со всеми! Ткаченко со временем пошла на повышение и стала директором института повышения квалификации учителей. Ее муж Качкин и вовсе стал одним из советников нашего губернатора. Про Ткаченко я с радостью забыл бы навсегда. Но 34 года спустя из интернета я вдруг узнал, что их с Качкиным 25-летняя дочь, которая увлекалась скалолазанием, в 2018-м году с друзьями поехала в Крым и там упала со скалы и разбилась насмерть...

 Трагичной была судьба и ребенка Сержантова... Этот наш комсорг-придурок после получения диплома вернулся в свою родную деревушку Подлесное и стал там учителем истории. Он навел справки и узнал, что многие из нас, в том числе и я, в деревню по распределению так и не поехали. И Сержантов начал повсюду писать письма - жаловаться на несправедливость произошедшего. Но теперь на его псевдопатриотические завывания уже никто не обращал внимания. Все мы запаслись необходимыми справками, освобождавшими нас от всяких прежних юридических обязательств перед институтом, и никто с нами поделать ничего уже не мог. И Сержантов наконец понял всю бессмысленность своих потуг и кое-как успокоился. Жил в своем Подлесном безвылазно, и мы больше его никогда не видели.

 Про него рассказывали, что сначала односельчане избрали его, человека с высшим образованием, сельским старостой, и он продержался в этой должности пару лет. Но потом, видимо, не сдержался, и, скорее всего, привычно наорал на какого-нибудь комбаньёра или что-то в этом роде и был из этой должности с позором изгнан! Тогда он начал работать по своей основной специальности - в школе. Поскольку учителей там было мало, он одновременно преподавал физику, физкультуру и еще что-то. Но свои диктаторские замашки Сержантов из себя так и не изжил и доставал всех своими требованиями и там. Он так и не научился ладить с людьми, а уж тем более с детьми. И однажды один из слишком наглых учеников послал его прямо в школе на три буквы. В ответ Сержантов не стерпел и при всех дал ему по роже! Тот нажаловался куда надо. Было крупное разбирательство, и Сержантова уволили теперь и из школы. С треском! После этого он стал работать дежурным по системе связи в какой-то полувоенизированной организации и, кажется, нисколько не жалел о смене профессии. Однажды, спустя лет 15 после окончания института, ко мне домой приехали бывшие однокурсники и предложили съездить в лес по грибы. Я согласился. Поехали в район Тагая. Грибов не наши ни одного. Но когда проезжали мимо Подлесного, то решили заодно навестить Сержантова. Нашли его сразу же - деревушка маленькая, его там все знали. Наш бывший клоун и самый главный матершинник жил в добротном одноэтажном кирпичном доме. Сержантов, или, как мы его часто коротко звали Серж, значительно постарел, как-то внешне даже потускнел... По крайней мере максималистский задор, который когда-то буквально пылал в его очах, пропал бесследно. У него росли сын и дочь, которым было лет по 10. Увидев нас, Сержантов заметно смутился и первым делом начал извиняться за всё прошедшее. И особенно передо мной - дескать молодым был, глупым... У меня в душе давно всё перегорело, так что я ответил ему:

 - Да ладно. Что вспоминать былое... Забыли...

 И он успокоился. Так вот мы поговорили с ним не более часа и уехали. Потом, спустя еще лет 15, мы с ним короткое время общались в социальной сети "Одноклассники". Сержантов как-то даже выложил запись того, как он исполняет песню в своем сельском клубе на каком-то празднике. А потом он вдруг буквально одним предложением сообщил в интернете, что у него неожиданно несколько дней назад умер 30-летний сын...

 - Почему? - написал я Сержантову? - Он в ответ промолчал. Видимо, это было связано с поминками. Спустя еще пару дней я повторил свой вопрос, - что с сыном?

 - Остановилось сердце. Похоронили в Димитровграде, - коротко ответил он. И после этого исчез. И уже навсегда. Так что причины смерти его сына я так и не узнал. А через год, в октябре 2015-го, в дтп погиб и сам Сержантов...

 Да... Судьба проехала по судьбам наших бывших комсомольских активистов страшным и безжалостным катком! Не пощадила никого! Отыгралась если не на самих виновниках былых изуверств, так на их детях... И это - безжалостный урок всем! Всем безумцам, кто презрел общечеловеческие заповеди и попытался утвердиться за счет крови своих ближних. Бог всё равно всё видит и все равно рано или поздно за все несправедливости покарает! Не простит никого. Возместит за страдания невинных если не самим родителям - так непременно их потомкам! Таковы уж страшные и неминуемые законы этого безжалостного мира...

 И еще про одну бывшую комсомольскую активистку нашего педагогического института необходимо рассказать - в назидание потомкам. Ее имя Степченкова (ударение на первый слог) Наталья. Про нее ходили неясные, мутные слухи, что ее предки были хохлами и когда-то имели фамилию Степченко. Переехав в Россию, они приделали к окончанию "о" букву "в" и после этого как бы стали коренными русскими. Однако подлую хохляцкую натуру уже ничем и никогда не перешибешь - она все равно вылезет даже из самой малой щели. Для перековки из тупого ограниченного жадного селюка-хохла в нормального русского человека с широким кругозором и способностями человека-коллективиста необходимы столетия. Степченкова до этого еще не доросла и была точнейшим портретом типичной хуторской хохлушки - до противного жирная, на круглом лице губы бантиком. Взгляд вечно приторно-масляный, но - откровенно жадный! Вся ее натура была скользкая до мерзости! Но двумя самыми главными ее характерными хохляцкими качествами были, во-первых, способность быстро-быстро бесконечно тараторить совершенно ни о чем и, во-вторых, умение, как это в народе говорится, без масла влезть любому человеку в задницу! Третьей же и важнейшей ее особенностью было характерное для всех хохлов желание любым путем выпятиться в начальники! Стать непременно главной! Любой ценой! Пусть даже самой подлой и грязной! А стать начальником в те брежневские поры можно было только одним способом - шагая по головам своих "боевых" товарищей, то есть нас, институтских одногруппников. Безжалостно сдавая их всегда и во всем. Подмечая малейшие промахи в их поведении и потом разоблачая их перед суровым, но "справедливым" коллективом на очередном комсомольском судилище. И это было абсолютным повторением кровавых сталинских чисток периода тридцатых годов 20-го века, борьбы с так называемыми троцкистами, уклонистами, кулаками, середняками, леваками, оппозиционерами, оппортунистами, "врагами народа" и прочими, прочими, прочими несчастными русскими людьми, которым не повезло в самом главном - родиться честными. Не стукачами и не сволочами, а просто нормальными, порядочными с христианской совестью человеками. И именно поэтому они, эти самые обычные, честные христиане, в те дикие годы и попали в мясорубку бессмысленных сталинских репрессий. Вот именно такой сукой-стукачкой-хохлушкой-большевичкой была и эта самая Степченкова. Во время войны с фашистами подобные хуторские мрази с готовностью становились бандеровцами и сдавали немцам евреев и попавших в окружение красноармейцев. А после войны эти селюки и, самое страшное, их дальние потомки, внуки и правнуки, перекрасились в коммунистические и комсомольские цвета и превратились в "идейно стойких" активистов. Трубадуров брежневского режима!

 К сожалению, всё это мы, русские люди, поняли слишком поздно - когда Украина уже при Путине целиком превратилась во враждебное нам государство и стала исповедовать бандеровщину и русофобство как официальную государственную идеологию.

  Я в годы своего студенчества был еще очень неопытен, невоздержанным на язык, позволял себе в разговорах с якобы товарищами и, как мне казалось, единомышленниками очень многое и поэтому буквально через два месяца после поступления в этот трижды проклятый педагогический институт вдруг оказался главным обвиняемым на очередном чисто показушном комсомольском сборище. На этом аутодафе конца 20-го века! А основным докладчиком-обвинителем вызвалась быть эта самая тварь и подлючка Степченкова. При этом официально она была в нашей группе НИКЕМ. Ну то есть ни комсоргом (иными словами, местным, самым низовым маленьким вождем-фюрером). Не была она также ни старостой группы. Ни ответственной за выпуск стенгазеты. Ни завсектором по идейно-политической работе. Ну то есть в самом прямом смысле слова была поистине никем. Голым нулем. Такой же рядовой студенткой, как и все мы. Но быдляческо-хуторское чисто хохляцкое желание выслужиться, получить от начальства "лычки" сыграло свою роль, и эта сука в качестве самовыдвиженки вызвалась пропесочивать меня за мое якобы не комсомольское, оппортунистическое поведение! Кстати она и на самом деле была "хуторянкой" - только в силу места своего рождения не с Украины, а из России, но все равно являлась типичной деревенской якобы русской бабой. Вздорной и от "пожара патриотических чувств" люто неуемной. До сих пор вспоминаю выражение ее сытой круглой рожи на этом комсомольском собрании с омерзением! Степченкова буквально пылала праведным гневом!

 - Сережа,- наступала она на меня,- объясни нам, своим товарищам по группе, почему ты соизволил уйти два раза подряд с комсомольского собрания - в том месяце и в этом?

 - А какой смысл сидеть на ваших собраниях!- смело отвечал я, наивно предполагая, что в душе меня поддерживают абсолютно все одногруппники.

 - Как это - какой смысл!- возмутилась Степченкова.- Комсомольское собрание - это важнейшее ПОЛИТИЧЕСКОЕ  мероприятие! Или ты против политики партии и комсомола?

 - Сколько можно говорить об одном и том же! - не унимался я. - Ну поговорили прошлый раз. Ну, обсудили всё, что можно. Сколько еще нужно толочь воду в ступе? Дело займитесь. А не болтовней!

 - Так ты что же, называешь комсомольское собрание болтовней?!- аж зарделась от гнева сука.

 - Конечно, болтовней!- гордо отвечал я. - Учимся всего-то два месяца, а уже провели два групповых комсомольских собрания, два групповых профсоюзных. И плюс к ним еще по два общефакультетских комсомольских, по два общефакультетских профсоюзных! И это не считая простых собраний по поводу успеваемости, которые вы тут организуете чуть ли не каждый день. И каждое собрание по полтора-два часа. А то и три! Я столько никогда в жизни не заседал! Надоело!

 - Может, тебе и учиться в нашем институте надоело?! - с подленькой улыбочкой вопрошала меня жирная хохлушка. Ведь наш факультет не простой. Он - ИДЕОЛОГИЧЕСКИЙ! Именно мы, будущие историки, будем проводить в школах линию партии. Среди учеников и учителей. И поэтому мы должны быть кристально честными и чистыми перед партией и комсомолом! А ты эту линию партии и комсомола сейчас смеешь критиковать!

 И все в этот момент посмотрели на меня так, словно я был вторым Солженицыным! Предателем родины, ленинских идеалов и всего дела социализма! И это было уже не шуткой! Я с таким трудом поступил в этот поганый институтишко. И тогда я еще гордился этим - званием студента! И вот теперь мне грозило исключение из института. И всего-то через два месяца после зачисления в студенты. Это было бы позорищем! И крахом всего и вся!

 То собрание продолжалось два часа и конечным итогом всей этой нашей перепалки стало то, что Степченкова поставила на голосование принципиальнейший вопрос - или я смирюсь, раскаюсь и тогда останусь и в институте, и в рядах комсомола, или я продолжу гнуть свою ОППОРТУНИСТИЧЕСКУЮ, антипартийную линию и тогда меня исключат и оттуда, и оттуда. На исправление мне дали срок три месяца. За это время я должен был показать себя передовым членом комсомола! И вся наша группа, все 25 человек, единогласно проголосовала за предложение грёбаной хохлушки. Что и было записано в итоговом протоколе собрания. Этот протокол потом относился в партийный комитет факультета, прочитывался парторгом, и он ставил на нем свою официальную визу - "прочитано, одобрено, подпись, роспись." И сдавалось в архив.

 Сегодня, вспоминая те дни и мгновения, я удивляюсь тому, как я все эти тогдашние унижения стерпел. Сегодня я бы не просто прилюдно плюнул в лицо Степченковой. Нет! Я подкараулил бы ее в тихом углу и с огромным удовольствием дал бы ей кулаком в зубы - чтобы без свидетелей. И чтобы ее зубы - брызгами на пол! И не посмотрел бы, что она - баба. У сволочей-стукачей нет пола! Но тогда вся ГОСУДАРСТВЕННАЯ ИДЕОЛОГИЯ была на стороне именно таких мразей, как Степченкова. И мне в те страшные дни пришлось не просто молчать. Трижды хуже и подлее того - я был вынужден подчиняться ее требованиям. Тем более весь комсомольский коллектив был на ее стороне. И с этим коллективом, внутри него, "плечом к плечу", нужно было жить все четыре мучительных года моего нахождения в этой клоаке, которая называлась  Ульяновский педагогический институт имени Ильи Николаевича Ульянова.

 И делать нечего - и промолчал... И подчинился...

 А Степченкова потом так привыкла подличать во всем, что уже перестала понимать, что такое есть честность, а что такое - подлость. В чем разница между ними. Она была способна публично врать в глаза, не краснея. Заявлять о чем-либо и тут же открещиваться от сказанного. И начать утверждать прямо противоположное. И при этом с праведным блеском в глазах доказывать всем свою правоту! И всё и всегда этой хохляцкой падле сходило с рук. И мы, наивные и терпеливые русские Ваньки, легко и безропотно позволяли измываться над собой...

 Степченкова и знаменитый глава либерально-демократической партии Жириновский - это людишки одного сорта. Одного помола и замеса. Почти что одно лицо.

 Казалось, судьба невероятно благоволила Степченковой, и будущая ее карьера должна была быть просто невероятно блестящая! Однако ее послеинститутская судьбинушка оказалась отнюдь не сладкой... Нет, поначалу Степченковой действительно очень повезло, и ее распределили не в глушь и грязь куда-нибудь за триста километров от Ульяновска, как большинство их нас, русских Ванек, а направили в соседнее от города огромное село под названием Ишеевка. Всего-то в двадцати минутах езды от областного центра. Это был фактически всё тот же самый город - с асфальтом повсюду, с многоэтажными домами, с городскими коммунальными удобствами. Более того, благодаря своему языку Степченкова мгновенно выбилась из простых учителей в начальство и стала работать не в школе с детьми-балбесами, а инспектором районного отдела образования. И это было большим достижением для совсем еще "зеленого" выпускника! Но - зарвалась. Начала присваивать государственные деньги, которые предназначались для воспитанников детдомов. Быстро попалась на этом воровстве. "Прославилась" на всю область! Ее имя громко пропечатали аж в областной партийной газете "Ульяновская правда". И после этого Степченкову тут же лишили высокой должности. От позора она уехала из этого села. И стала работать где-то простым учителем. Да так жалким и нищим учителишкой на всю жизнь и осталась. Дальше этого уже никогда не поднялась...

  После этих громких событий Степченкова на многие годы исчезла из моего поля зрения. И, казалось, уже навсегда. Да и хрен с ней! Но благодаря интернету в конце 2018 года, в день празднования столетия ВЛКСМ, я прошерстил некоторые сайты и узнал, что она не успокоилась в своей деревне. Все-таки сумела перебраться в город Димитровград - второй по значимости после областного центра. Видимо, вышла замуж за тамошнего местного. В сети она выложила и свои фото, и типичные для всех учителей показушные фото своих учеников - то, как они ее якобы любят, какие светлые слова ей пишут! Там же она сообщала о себе, что у нее уже взрослая дочь. Что сама Степченкова развелась. На фото она выглядит вполне моложаво - хотя кто знает, какого года эти фото...

 Я же написал этот самый рассказ и в этот же день сообщил Степченковой, что прописал в нем про нее всю истинную правду про ее поганую молодость. И разместил в начале рассказа фотографию Степченковой. И мне эту подлую хохлушку ни капли не жалко! Пусть про нее знают все, кому захочется. Если Степченкова возжелает, то пусть подает на меня в суд. Чем он закончится - неважно. Тут важно другое  - ЧТОБЫ ВСЕ ПРО НЕЕ ПРОЧИТАЛИ. Потому что судьба Степченковой - это типичная судьба сволочной советской карьеристки-неудачницы. Когда-то активной комсомолки-стукачки. А сегодня - жалкой полунищенки... Потому что провинциальные российские учителя все поголовно нищие! И пусть она со мной судится - там как Бог даст...

 Про остальных наших бывших комсомольских активистов писать не буду. Даже вспоминать про них не хочу - настолько это оказались мелкие, никчемные людишки...

 В общем судьба сумела вознаградить каждого нашего комсомольца-балабола по полной! Эх, коммунистический... Эх, союз... Эх, молодежь...

 Эх, судьбинушка...

 Туда вам всем, тварям, с вашими прошлыми такими высокими паскудными мечтами и планами и дорога!
--------------------------------------------

Сноска* - В тексте имеется сокращение в виде ИС-801. Оно расшифровывается как "историки" 1980 года поступления в институт, группа №1.



29 октября 2018 г.