Глава 8
Немец - кардиолог, посоветовавший мне подолгу гулять, дабы поберечь сердечную мышцу, очень бы удивился, узнав, сколько за последнее время мне пришлось релаксировать таким образом. Наваждение проходило медленно, с первыми проблесками сознания я хотел вернуться в лагерь, повернул назад и блуждал в коварном тумане, так долго, что наоборот должен был упасть замертво от переутомления. Напрасная уверенность, что проход в тумане сохранился, растаяла как облако перед глазами. Я остался один. Что нашло на меня во сне и продолжилось, когда я проснулся?
Не найти причины, вызвавшей сексуальное помешательство у человека, которого знаешь лучше всех — занятие малоприятное, с душком маразма. Предельно откровенный сам с собой, я не соответствовал ни одному клиническому описанию умственных расстройств в чистом или смешанном виде и представлялся себе, то полным психом, то полностью здоровым. Почему подобное произошло именно со мной? Никогда ещё не чувствовал себя отвратительней.
Пай-мальчиком я не был, но и развратником себя не считал. Традиционное семейное воспитание с неприятием всего противоречившего нормам закоренелой морали отличало меня в Европе. Повзрослев, я благодарил родителей и гордился этим выгодным отличием, глядя на разложение нравственных принципов моих сверстников по обе стороны границы. Женщины дарили мне бессчётное количество приятных моментов. Свиданий было много, как и самих подружек, хотя я не стремился собрать большую коллекцию. Избегал серьёзных отношений — это правда, не поспоришь. Оправданием служил здравый смысл, он брал верх всегда, если я думал о детях в чужой стране. Я называл это простой осторожностью, продиктованной порядочностью.
Есения, единственная, кого я не хотел бросать, но всё-таки сделал это в который раз. Отказался бы я от неё, если бы свадьбу на Ладушкиной Поляне устраивали после того, как я узнал её лучше? Ответ – категоричное «не отказался бы». Странный случай, когда девушка не подходила мне не по одному параметру, а я хотел быть только с ней. Не потому, что по мнению её родных, она жила восемнадцать лет для меня. Искренние чувства закрутили в водоворот событий вокруг неё и я, пресыщенный бытом и уставший от лжи и корысти, захотел быть частью её чистой, простой жизни.
Податливый туман принял форму, напоминающую миниатюрную, лёгкую фигурку. Я взмахнул рукой, его разгоняя и выставляя себе запрет думать о желаемом. Но это было бесполезно - все мысли возвращались к ней. Этим летом, моя жизнь перестала быть нормальной: камни с угрозами, русалки, храмы, злобные духи и жена. Она – цель всех моих желаний. И я боялся не монстров из невиданного мира, мне было страшно потерять новое чувство, захватившее меня сильней навязчивого желания близости. Я полюбил Есению - влюбился всей душой. И я хочу быть любимым ею, для меня это стало настолько важным, что признавшись только самому себе, я боялся признаться ей, и даже не выяснив, можно ли назвать нежность, исходившую от неё ответным чувством, я предпочел это сохранить и ушел, боясь опошлить зарождающиеся отношения. Платонические отношения казались дороже физических. Моё тело жаждало близости, а разум перенапрягся от страха всё испортить. Со мной так было в первый раз, я понятия не имел, как под влиянием таких ярких эмоций остаться тем, кого она выбрала и влюбить её так, чтобы не только я сгорал в этом чувственном пламени. Она росла в другой реальности, неискушенной деревенской девочкой, неразвращённой ни одним из знакомых мне средств информации. Вряд ли глашатай на площади устраивал прямые эфиры с участниками откровенного телешоу или подружки продвинулись в любви дальше, чем позволяли «Чудские сказки» из храма.
Но может всё гораздо проще… Возможно, там, на дороге, я умер раздавленный КамАЗом, только пока не осознал. Это показалось самым логичным объяснением происходящего.
Из послушной туманной гущи мы делали исключительно то, что узнали из своей прежней жизни, поэтому вещи Есении выходили такими допотопными. Туман под моей рукой затвердел, образуя лезвие ножа (точно воспроизведённую копию купленного мной клинка, сделанного красногорскими кузнецами).
Одно движение, тонкая полоска на руке, оставленная сталью, оголила мышцу и только пара капель крови. Я рассматривал мышечные волокна, связки, перерезанную вену, лучевой нерв, в то время как края раны срастались без признаков оставленных ножом пореза или шрама. Повторил экзекуцию ещё разок. И ещё. Туман, как вата, жадно впитывал кровь под ногами.
«Точно… умер. И то, что моё сердце бьётся, мне только кажется». - Я положил руку на грудь, «Тук-тук, тук-тук, тук… тук…» - и оно застыло. Вот и всё.
Ошалело озираясь, я подскочил, набирая полные лёгкие воздуха, и закричал, оглашая округу воплем сумасшедшего...
«Тук – тук», - под моей рукой.
«Какого хрена?»
С истерзанным в клочья интеллектом я валялся в тумане беспомощным, замученным котёнком, выброшенным на мусорку.
«Как долго я буду себя ощущать как Майкл, Михаил, Миша?» - Было бы лучше, если бы после того как я умер, моя освобождённая душа, покинувшая тело, очистилась и от воспоминаний. Потому, что если я попал в рай, то не могу представить ада хуже, чем бесконечное воспроизведение воспоминаний в уступчивом тумане.
Время шло где-то далеко, в потерянной мною реальности. Воли не осталось даже на то, чтобы спокойно лежать, ни думая ни о чём. Мысли наслаивались одна на другую, рождая сотни вопросов.
Я поднялся и сел в раздумье:
«Почему во мне масса идей, если я умер? Как можно было почувствовать сексуальное возбуждение в предполагаемом состоянии?» - Что-то опять не сходилось. Подплывшее близко облако, очередной раз преобразилось в милый сердцу образ.
«Что это за материя, выполняющая желания?»
В голове появился ответ, простой до очевидного: «Мне не удалось сделать телевизор, просто потому, что я не знал, как его делать».
Телевизор был только внешней оболочкой потому, что я имел исключительно поверхностные представления о его устройстве, так же как и об автомобиле или телефоне. Я не был технарём. Я был врачом. И, кажется, нашел способ потешить свой рассудок.
«Нет - не то! Затылочная кость должна быть крупнее», - и я развеял неудачный вариант черепа движением руки. Экзамен по анатомии я сдал на отлично, переплетая латинские названия с русскими, я создавал орган за органом, систему за системой, одну часть тела за другой. Заполнив своё существование плодотворной деятельность, я почувствовал, что мне стало гораздо спокойней и легче переносить пребывание в непросветном тумане.
«Сколько времени прошло? Сутки? Двое?»
Не ощущая усталости, потеряв реальность, я продолжал копаться вокруг своего творения, зарывшись в густое облако. Когда вокруг образовалась пустота, я подогнал новые сгустки тумана словно опытный маг, простой силой мысли и, если бы по-прежнему мог потеть, в застоявшейся духоте, с меня бы уже сошло двадцать пять потов. Нужно было подумать о лёгком ветерке. Но я так сильно увлёкся…
«Глаза… Какого цвета глаза? А какая разница!» - Я почти закончил, приступая к созданию кожи лица, бровей, рта, ушей.
- Прелюбодействуешь?
Оцепенение началось с макушки и распространилось мгновенно по всему телу.
«Тьфу! Слово-то какое подобрал! Чтоб тебя, Такрин!» - и так ситуация, сказал бы - не однозначная, а он ещё масла в огонь добавил.
- Почему она абсолютно голая? – Её голос как ушат воды на мой воспалённый мозг.
Я не поднимал глаз. Мне почему-то стало стыдно, словно создавая человека, я посягнул на недозволенное и сотворил нечто постыдное. Растерялся настолько, что не смог сказать о том, что было бы невозможно воспроизвести точную копию человека, начиная с одежды.
- Вот, - мне самому показалось, что с ответом я опоздал, но я выговорил, напуская бравый вид, - Такрину подругу решил сделать!
«Ну, вот какое корявое враньё вылезло», - такого давно не бывало, объяснение нелепое как в детстве, когда неумело пытался скрыть правду от родителей.
- Тогда пусть он её сам и доделывает, хорошо? - Есения развернулась и ушла, только, что пальцем у виска не покрутила.
Смущение захлестнуло, заслоняя мысли и слова. Я даже забыл обрадоваться, что меня нашли.
Однако моё унижение ещё не закончилось.
- Переспи с ней, - выдал новый финт друг-Такрин.
Нелепое предложение пробило брешь в моём когда-то хвалёно-железном самообладании.
- Блин! Да что я - извращенец, по-твоему! Я её чисто из научных соображений делал! – Яростно тыча пальцам в щедро сдобренные формы, я сам удивился, почему тело вышло таким женственным.
- Я про Есению… - уточненьеце от Такрина, как гвоздь в голову.
Негодование сменилось злостью, которая рвалась наружу.
- Да ты… ты… хочешь, чтобы я тебя обозвал?
- Нет.
- Тогда отвали!
Смущенный и растерянный, я остался один рядом с неподвижной, голой женщиной. Её нездоровый вид расстроил меня ещё больше. Она смотрела прямо перед собой, застывшими, черными зрачками с недоделанной, водянисто желтой радужкой и была далека от живого человека. Пусть не так далека, как манекен или кукла, а как труп женщины, застывший вертикально и почему-то мёртвой без видимых увечий. Я действительно хорошо запомнил лекции и практические занятия по анатомии, но ничегошеньки не смыслил в тонкой структуре человека, под обыденным названием «душа». Глубокий вздох отразил мои переживания, оказалось, что и в создании живого организма я преуспел не больше, чем с машинами. Я воспроизвёл плоть, но не имел представления, что делать дальше.
«Вот бы из памяти убрать всё, также легко, развеяв ненужное в облаках».
***
«Ух ты! Как они сработались!» - обида отражалась не только в мыслях, но и во взгляде. Только кого волновал мой взгляд. Такрин брал круглые брёвна, сделанные Есенией, и складывал из них стены дома. По мне, похоже, не скучали. «Жёнушка» выглядела вполне довольной, бубнила песенку себе под нос и улыбалась. Обнадёживало только одно - если не ушли, а стали устраивать новый лагерь неподалёку от моей «кунсткамеры», значит, не хотели чтобы я снова потерялся.
- Как дела?
- Хотим построить дом.
- Зачем? Дождь не грозит, холод тоже, - я заметил, что она скрытничает. Толстостенный домишко с окнами бойницами, с низкой крышей и входом задумывался как убежище для неё одной.
«Трудно сказать, что не можешь спать без меня в этом тумане?» - Хотя я сам понимал, что не очень-то откровенничал с ней и вместо того, чтобы разобраться в ситуации, сбежал как ужаленный, сгорая от стыда.
- Может окна больше сделать?
- Нет, лучше маленькие.
- Решетки могли бы поставить…
Мне ответили не сразу, как отмахнулись,
- Свет надоел, чем меньше окна, тем меньше света.
- Жалюзи… - попытался быть полезным, но меня не слушали.
«Дуешься? Ну, посмотрим, кто дольше умеет обижаться!»
Она, конечно! Не стоило и сомневаться!
Минут через «надцать» я не выдержал и заорал:
- Ну, куда такую тяжесть тащишь?! - мой вопрос получил суровый ответ зелёными глазами на возмущенном лице. Потупившись как школьник, я оглядел пудовый засов со следами коррозии на толстостенной двери. За выводом, что девчонка мало видела в своей жизни новых замков, я окончательно поверил, что в моих объятиях она искала не ласку, а защиту и боялась этого места больше, чем хотела бы показать. Опыт общения с другими женщинами подсказывал, что лучшая защита это нападение. Момент был подходящий, уж если выяснять отношения - то сейчас. Я напустил на лицо подозрительности и сердито приступил к допросу:
- Ты разговариваешь вслух сама с собой?
- Изредка.
- Но не в то время, когда вокруг летают плотоядные призраки? - Мне пришлось напрячь память, припоминая, что именно я слышал у дома Волошиных.
Её обиду как рукой сняло. Она отступила и встала, с видом провинившейся девочки.
- Почему он не хочет показаться? – напирал я как асфальтный каток.
Глаза напротив удивлённо распахнулись,
- Как ты узнал про него?
- Ведь, он отговаривал тебя лезть в окно? – Я признался, что Модовейка оказался умнее меня. Он её не пускал в дом к Волошиным, а я повёлся на уговоры и мы не успели покинуть Марьинку вместе со всеми. – Не так давно вечером (так мы обозначали период, который предшествовал ночёвке) ты положила в карман большой кусок сыра, а когда я сел на диван рядом с тобой карман уже был пуст, кровать сделала пошире, чтобы ему место оставалось. Кроме того, ну куда мог пойти твой питомец, если не за своей заступницей.
Он выглянул из-за её спины, точнее проявился сзади, глянул на меня и снова спрятался за длинной юбкой. Ростом не больше полуметра, домовёнок, покрытый тонкой, длинной, светлой шерстью, собрал в себе черты, напоминающие нечто среднее между человеком, приматом и собакой.
Потребовалось время, чтобы преодолев застенчивость, он показался вновь. Вцепившись в руку Есении под обретённой таким образом защитой «сестры», он вышел, чтобы познакомиться.
Сложением и прямохождением Модовейка напоминал небольшую обезьянку с более выраженным лбом. Из-под густой чёлки, сросшейся с бровями и прочей растительностью, покрывавшей его лицо полностью, как сильно уплощённую морду собаки, с озорным блеском, на меня глянули два круглых тёмных глаза. Сходство с терьером усиливал чёрный кончик короткого носа. Я убедился, что это именно Модовейка дышал мне в затылок, вызвав холодок ужаса предположением, что рот у него огромный. Приободрённый Есенией, он улыбался, не как говориться, а от уха до уха буквально. Чёрные, тонкие губы растянулись, делая его лицо невероятно забавным.
- Ты его не прогонишь?
«То-то же, знайте кто в доме хозяин!» - Сей факт согрел душу, но для вида, я удивился:
- С чего это вдруг? – Продолжая наслаждаться, я смаковал в уме: «Хозяин сегодня добрый». - Эй, милости просим в нашу компанию на легальных основаниях! - И двумя пальцами, показал ему «козу». Он принял моё внимание с радостью обычного ребёнка, уворачиваясь от «рожек», засмеялся в голос в особой, лающей манере. Нижней частью лица, с задатком подбородка на круглой челюсти, он вполне соответствовал крупной мартышке, если не брать в расчёт форму рта, не свойственную ни одному из известных мне наземных обитателей. И всё-таки это было лицо, а не морда. От человека его отличал целый список черт, включавший повышенную волосатость, широкий рот, чёрный кончик носа, отсутствие шеи и абсолютно прямой позвоночник без признаков двух человеческих изгибов (шейного и поясничного).
Я наслаждался возвращением в свою странную семейку. Проигнорировав проснувшиеся во мне строительные познания, предоставил возможность достраивать дом тем, кто его собственно и затеял, а сам упивался мелкими шалостями лохматого мальчишки, всячески им потакая. Модовейка, почему-то оказался никудышным «мастером по облакам». Туман его вообще не слушался. Он хотел сделать, хоть что-нибудь полезное, но, как и я, оказался не у дел.
Я не преминул воспользоваться моментом, чтобы с ним подружиться. В памяти всплыл рассерженный Игоша.
«Ну, уж нет. Модовейку я не обижу».
Стройку мы всё-таки саботировали. Никто, даже Такрин не смог остаться в стороне, глядя, на лохматущего ребёнка, рассекающего по асфальтным дорожкам на трёхколёсном велосипеде, время от времени гудящего в гудок и заливающегося смехом. Такрин улыбался, я тоже. Есения квохтала как курица-наседка:
- Тише, тише, Модовейка! Не расшибись!
Мальчишка осмелел так, что и не остановить. Он закатил глаза от удовольствия и заглушил громким «Фа-фа» назойливые увещевания.
Я удержал её за талию, чтобы она не мешала «мужским» потехам, а она не унималась: - Миша, а это точно не опасно?
- Нет, - заверил я и поцеловал в губы.