Надышавшись липами,
За любовь всерьёз
Осень с неба сыпала
Мне пригоршни звёзд.
На руке колечко.
Восемнадцать лет.
Дайте до конечной
Станции билет.
В машиностроительном техникуме, к которому я не имела ни малейшего отношения, в субботу намечался танцевальный вечер.
Молния на моей любимой юбочке не застёгивалась даже при глубоком вдохе, поэтому я решительно объявила себе голодовку.
Среда, четверг и пятница прошли в жесточайшей борьбе с аппетитом, и юбочка вокруг меня заходила ходуном. Ближе к вечеру начались приятные хлопоты по преображению. Первым делом я вымыла волосы, причём стиральным порошком, потому как именно он превращал их в пушистое облако. Затем, прикрывшись газеткой, минут семь вдыхала жар газовой духовки, стойко терпя припекающие голову алюминиевые бигуди. И наконец, охладив под краном пылающее лицо, приступила к тому, что сегодня называется французским словом макияж.
Итак, арсенал моей косметички образца 1976 года: коричневая ленинградская тушь в картонной коробочке, детская зубная щётка со свиной щетиной, неимоверно удлиняющая ресницы, треть толстого чёрного карандаша «стеклограф» с заточенной спичкой в «жопке», пара-тройка шайб компактных теней прямиком из Польши и скляночка жутко дефицитного чешского тонального крема «Дермакол».
О легендарный «дермакол»! Мне несказанно повезло, что у спекулянта был натуральный тон. Мало кто тогда понимал что значат цифры на этикетке. Нужен дермакол? Вот вам дермакол! По 60 рублей за баночку. Хватали без вопросов. Поэтому лица местных красоток были то излишне бледны, то излишне смуглы по сравнению с собственными шеями, что, впрочем, женскую молодь не смущало.
Тональный крем модно было накладывать щедро, превращая лицо в маску. В несколько касаний я отштукатурила личико и, поочерёдно поплевав в «жопку» карандаша и на брусочек туши,принялась за дело. Через полчаса верхние веки приобрели оливковый оттенок, ресницы превратились в маленькие опахальца, а спичка довела контур глаз до совершенства, известного только мне. Светлые и бесформенные брови я успешно завесила чёлкой. Не вырисовывать же чёрные дуги, как моя мама! Нос замаскировать было нельзя, поэтому я просто не обращала на него внимание. Кстати, у меня был вполне себе нормальный нос, но я-то уважала греческий. Но что я находила в себе красивым, так это пухленькие губы бантиком. Оставалось нанести вишнёвый блеск на этот бантик, и вуаля! перед вами прекрасная Незнакомка! Только блеска у меня не было уже две недели как.
Но! Если разрезать красный жгучий перец и заострить кончик, а потом провести им по краешку влажных губ, то через минуту они становятся вишневыми! Опытным путём было установлено, что перцем надо проводить единожды и не менее чем в трёх миллиметрах от контура губ, во избежание эффекта надутых губищ, столь модных сегодня. После того, как мои пылающие губки приобретали нужный цвет и лёгкую припухлость, в ход шёл ланолин. Это такой жир с овечьей шерсти, кем-то украденный с шерстомойной фабрики и проданный моей хозяйственной маме в объёме пол-литровой банки. Ланолин имел своеобразный запах, был жёлт и вязок, но моментально плавился на губах, образуя роскошный блеск.
Ну, теперь-то я себе нравилась! Огромные карие глаза, пылающие губы! Первые сверкают, вторые блестят! И вся эта красота на безупречном кукольном лице в обрамлении лёгких волн пшеничных волос – да смотреть и не насмотреться!
Я крутилась перед зеркалом. Гипюр в обтяжку – чёрная блузочка. Веер складочек – серенькая юбочка. Особенно дороги мне были трофейные туфли, просто игрушечки, из мягкой чёрной замши, с лаковыми кокетливыми бантиками - подарок тёти Шуры, моей задушевной подруги. Правда, я сбегала с этим раритетом к сапожнику дяде Сурену, и тот безжалостно отодрал изящные германские каблучки тридцатилетней давности и приколотил современные квадратные – модного фасона. Только пофасонила я недолго – как-то после летнего ливня поставила я свои туфельки на просушку в духовку и забыла. Трагедия!
Попшикав «Прелестью» на причёску, я слегка тронула маслянистое горлышко духов и с колотящимся сердцем выпорхнула из квартиры, благоухая "Лесным ландышем".
Тётки и бабки, спустившиеся с этажей подышать вечерней весной, кучно сидели на лавке у центрального подъезда, как в театре, в ожидании зрелищ. Я появилась в проёме двери, поздоровалась и, отвечая улыбкой на возгласы и вопросы, пошла себе, цокая новыми каблуками, по асфальту двора, и при каждом шаге моя серенькая юбка трепетала всеми складочками. Вслед полетело многоголосие:
- А юбка-то! Юбка!
- Вся жопа наружу!
- Без комбинации пошла, бестыжая!
- Стыдоба. Хорошо, хоть в лифчике!
Да, впечатление на дворню, так мама называла бабские посиделки, произведено было сильное. «Ну, держитесь, старые калоши, - мысленно отвечала я тёткам - сейчас девки одна за другой повыскакивают во двор, и юбки некоторых вообще лишат вас дара речи».
У техникума толпилась молодёжь. Чужаков не пропускали. Парни курили, девчонки топтались и хихикали. Начинал моросить дождик. Тут и появился практикант Ванечка, год назад вскруживший головы почти всем старшеклассницам нашей школы. Я уложилась в тридцать секунд сбивчивого повествования о нашем давнем знакомстве, закончив горячую речь единственным словом:"Проведи!" Переступив порог техникума, красавчик лаборант поспешно откланялся.
Танцевальный вечер ещё не начался, в зале стоял гул. Студенты сновали туда-сюда. Музыканты настраивали гитары. Девушки оценивающе поглядывали друг на друга. Парни поглядывали на девушек. Ни единого знакомого лица в зале я не увидела, и это мне понравилось – некому будет задать глупый вопрос: «О! А ты что здесь делаешь?» А я, сказать честно, размечталась встретить здесь хорошего парня.
В моём понимании, хороший парень должен быть высоким, стройным, умным и воспитанным студентом.
Начались танцы. Я сразу увидела его. Он танцевал с девушкой. Новый танец – другая девушка. Ещё танец – новая девушка. «Мне бы только встретиться с ним взглядом!» – думала я, топчась в такт музыке с очередным кавалером. План захвата внимания возник моментально и был гениален. Оставалось дождаться, когда красная рубашка моего интереса замелькает в сторону выхода. Ждать долго не пришлось. Я безошибочно определила движение объекта, который удалялся по широкому длинному коридору в сторону туалетов. Выждав несколько минут, я медленно пошла в том же направлении, и через несколько метров мы уже двигались навстречу друг другу.
Моё сердце билось, как сумасшедшее. Мы сближались. Я придала лицу абсолютно равнодушный вид, но уловив на себе взгляд, слегка повернула голову и посмотрела молодому человеку прямо в глаза. Просто посмотрела и прошла мимо. Возвращаясь, я, конечно же, заметила стоявшего у входа в зал парня моей мечты. Он смотрел на меня, а я снова прошла мимо, но уже глядя строго перед собой.
Начался медленный танец, теперь сердце моё трепетно возликовало - ко мне спешил мой избранник. Как он был хорош собой! Мелкие кудри пепельных волос длинными локонами касались плеч, короткая чёлка придавала лицу необыкновенную открытость. Серые глаза под прямыми линиями бровей были добрыми. Стоило ему улыбнуться, и лицо начинало светиться. При всей ещё юношеской внешности, он был мужественен. Чётко очерченные скулы, волевой подбородок, прямой взгляд – всё мне в нём нравилось. Он пригласил меня на танец! Потом был ещё танец, и он снова пригласил меня. Перекрикивая громкую музыку, мы познакомились и ушли.
После дождя воздух был напитан сладкой горечью сирени.
Игорь полностью соответствовал моим представлениям о хорошем парне: учился в пединституте, имел хорошее чувство юмора и не имел никаких вредных привычек. Это был культурный и воспитанный мальчик с добрым сердцем.
Как я старалась понравиться ему! Соловьём заливалась – рассказывала про Ленинград, в который меня просто зовут учиться, про планы поступить в университет! Правда, пока что, ради стажа, мне приходится работать. Где? В проектном бюро. А кем? Чертёжницей.
Нам было интересно вместе, взаимная влюблённость возникла с первого взгляда, и теперь я каждый вечер бегала на свидания. Это были замечательные отношения – лёгкие, чистые, радостные.
У Игоря вот-вот должна была начаться сессия, и он попросил начертить ему курсовую. Срочно. Поэтому после работы я сразу неслась домой, где меня поджидала болванка в трёх проекциях.
Надо признаться, что по черчению в школе у меня была жалкая тройка. Учитель черчения Сумелиди открыто презирал меня, зато я неизменно ценила его греческую красоту, а заодно обожала и черчение.
Игорь звонил, звал гулять, а я портила ватман за ватманом и шептала в трубку враньё: «Не могу – я наказана». Две недели я чертила и вычерчивала эту проклятую болванку, выслушивая остроты мамы и злые насмешки сестры. Наконец, чертёж был готов и вручён студенту. Разлука только обострила наши чувства, и мы всё свободное время гуляли, разговаривали, смеялись, а то замолкали и утопали в глазах друг друга. Игорь познакомил меня со своей мамой, и ей девочка-чертёжница категорически не понравилась. Ну, а я и не пыталась преодолевать выставленный барьер.
Меня жрал стыд за свою ложь, и мучило ожидание разоблачения. Я знала, что не поеду поступать в Ленинград. Я была двоечница необыкновенная и мой аттестат лежал в сейфе у директора школы незаполненным.
Свеженькое свидетельство об окончании курсов машинописи, конечно, гарантировало мне светлое будущее секретаря-машинистки в какой-нибудь мало-мальски серьёзной конторе. Но пока что я работала в проектном бюро и мечтала поскорее счастливо выйти замуж и уехать почему-то на остров Врангеля.
Надо признаться, что мечтала я самозабвенно. Это были целые сценарии счастливых обстоятельств, встреч и событий. Я мечтала выучить английский по самоучителю, положив его на ночь под подушку. Мечтала учиться в ленинградском университете на журфаке. Мечтала о муже, похожем на Штирлица. Мечтала уехать на БАМ. Мечтала о сыне. В своих мечтах, как в замедленной киносъёмке, я выплывала невестой в залитый солнцем двор, полный народа...
Мечты о золотом перстне с аметистом и новых югославских сапогах, не скрою, тоже присутствовали, но относились уже не к разряду радужных.
Игоря в моих мечтах не было, но Игорь был каждый вечер в моей жизни . Он уговаривал меня поступать на филфак в нашем городе, а я твердо выдавала своё «Нет, я поеду в Ленинград! Я хочу быть журналисткой!» Август был не за горами, и чем я думала, погружаясь в эту ложь, неизвестно.
Мой чертёж заработал «пятёрку», и, внутренне торжествуя, я с удовольствием выслушивала признательность Игоря, пока тот не произнёс, просительно улыбаясь:
- Олечка, начертишь мне ещё один? Только там надо будет тушью чертить и «балеринкой».
- «Балеринкой»? Да с удовольствием! – согласилась я, не имея и представления о чём речь.
- А когда сделаешь? – обрадовался Игорь.
- Месяц не увидимся – буду с «балеринкой» дружить! – смеялась я обречённо.
- Мне чертёж через неделю надо сдать, - вздохнул Игорь.
С этого момента для меня исчезли волнующие запахи цветов и звёзды перестали отражаться в весенних лужах.
«Да тебе, дочь, смотрю, понравилось!» - заулыбалась мама, увидев меня с ватманом. Я долго не могла уснуть, а утром, придя в бюро, направилась прямиком к молоденьким чертёжницам и честно поведала свою историю. Девчонки от души посмеялись и пообещали выручить в лучшем виде.
Через три дня свиданий Игорь забеспокоился о чертеже. А как же? Если я работаю до пяти, а в семь мы уже встречаемся и гуляем до полуночи, то чертить мне остаётся лишь ночами. Успею ли?
Я успокоила Игоря, заверив, что чертёж наполовину готов, "балеринка" усердно крутит фуэте на моём кульмане в бюро.
Пришёл назначенный день, и я забрала у девочек чертёж. Рассыпаясь в благодарностях и восторгах, спрятала его в тубус и помчалась по коридору, почти вприпрыжку, мысленно уже несясь по благоухающей липовой аллее. Сравнявшись с распахнутой дверью приёмной, я на лету была сбита окриком секретарши.
Как же я терпеть не могла эту старую вешалку! Эта Айкуш Вардановна, с сорочиным гнездом на голове, мнила себя главной в нашей конторе. С каким же важным видом она клацала по клавишам раздолбанной «Украины» и тарахтела кареткой! Отвечая по телефону, её хриплый голос внезапно обогащался медовыми нотками. Старая клюшка то и дело смотрелась в маленькое зеркальце, поправляя торчащие из причёски шпильки, или елозила помадой по нижней губе, а затем, хорошенько слепив её с верхней, делала выразительную куриную жопку, которая тут же превращалась в презрительную ярко-лиловую складку.
Мне Айкуш Вардановна просто не давала жизни. Чтобы никто не застал меня со шваброй в руках, я торопилась вымыть четыре кабинета, коридор и маленький туалет к началу рабочего дня. После восьми часов, бюро наполнялось согласно штатного расписания, а я приступала к своей основной работе на светокопировальном аппарате, размножая чертежи. Освободившись, я спешила предстать пред ясные очи Айкуш Вардановны. А та, выдавая мне курьерскую почту, не жалела сил и времени на поучающие монологи. А каково это было выслушивать в восемнадцать лет? А видеть перед своим носом указующий перст? Ей, видите ли, не нравилась улыбка, не сходящая с моего лица, а в целом – и вся современная молодёжь. Но более всего она была не довольна тем, что свою курьерскую деятельность я успевала закончить исключительно до обеда и исключительно по дороге домой.
Айнуш Вардановна имела решительный вид, о чём говорила её широкая чёрная бровь, задранная на критическую высоту. Секретарша откинулась на стуле, сцепив на груди толстые пальцы, сверкающие разноцветьем перстней, и ядовито процедила:
- Так ты у нас, оказывается, чертёжница? Посмотрите на неё!
В маленькой приёмной никого не было. Айнуш Вардановна набирала обороты, и через минуту её голос грохотал, как танк. В коридор стали открываться двери кабинетов.
- А что же ты ему не рассказала, как шваброй по коридору чертишь? – Айнуш Вардановна даже встала.
Я, пряча за спиной тубус, сгорала от стыда. Айнуш Вардановна с упоением продолжила:
- Приходит такой весь красавец тут и спрашивает чертёжницу Олю. Я ему по-русски говорю, что нет у нас Оли чертёжницы. А он давай расписывать… Ну, я поняла, что это за Оля. Говорю, у нас есть только одна Оля – курьер и уборщица, которая туалет плохо моет. Быстренько он так развернулся и ушёл. Как не стыдно врать тебе? Посмотрите все на эту чертёжницу!
Я кинулась вон, чуть не столкнувшись на улице с Игорем. Отскочив в сторону, и едва успев спрятаться за половинкой высоких старинных ворот, я проводила его взглядом полным злых слез. Игорь вошёл под арку и скорым шагом направился в проектное бюро, а я поплелась домой. Вдруг кто-то сзади схватил меня за руку.
- Ольга, стой!
Это был однокурсник Игоря, мой сосед Мишка Серебряков,
- Тебя Игорь ищет везде. Ему чертёж сегодня сдавать! Он к тебе на работу пошёл!
- Вот, передай, пожалуйста, Игорю.
Я сунула Мишке в руки тубус и, угадывая его желание завалить меня вопросами, добавила:
- Я очень спешу.
Дома меня встретила мама:
- Чертёжница, Игорь телефон оборвал! Ему сегодня чертёж сдавать.
Буркнув себе под нос: "Сдаст он свой чертёж! Теперь «шестёрку» получит", я
стянула с себя платье и прошла в душ. Потом, тупо уставясь в стену, ела картошку с селёдкой и зелёным луком. На душе скребли кошки, штук так сто. Из ступора меня вывел мамин вопрос:
- Дочь, а ты что? на гулянку не идёшь?
Пришлось рассказать о своём фиаско. Сначала мама пожалела меня, а потом стала хохотать до слёз. Нет, она надо мной не смеялась. Просто могла моя мама в любой ситуации увидеть комедию. Да, это был полный пердюмонокль.. Через пару минут мы уже смеялись обе.
- Варановна, поди уже, приказ настучала о твоём переводе в чертёжницы!
- И Сумелиди позвонила, отругала за "тройку".
Расцарапанная душа засаднила: что там Айнуш Вардановна наговорила Игорю ещё?
Игорь позвонил на следующий день, но я к телефону не подошла. Прибежал Мишка и сказал, что Игорь после сессии уезжает на баскетбольные сборы и просил передать мне, что я дура. А через несколько дней я уехала на море – работать в пионерский лагерь. Весь июль я познавала, как невыносимо тяжёл труд посудомойщицы. Август ушёл на осознание материнских доводов, что женское счастье не в любви, а в достатке.
В последних числах августа, лёжа в предвечерний час в глубочайшем раздумье, я поняла, что той любви, о которой мечталось, на свете нет. Учиться я не буду. Жить с мамой не хочу. Надо выйти замуж. Чтобы быстро. И уехать далеко-далеко. Я себя знала – полюблю и буду верной женой. Только кого полюбить?
На следующий день я познакомилась с курсантом лётного военного училища.
Ровно через неделю мы подали заявление в загс, а спустя ещё две – был день нашего бракосочетания.
Я, в белом платье, с трепетом ожидала жениха, он сдавал выпускной экзамен по аэродинамике. Зазвонил телефон. Моя младшая сестра пролезла под столами, уставленными салатами, и взяла трубку.
- А кто это? А, Игорь… Приходи! Ольга сейчас как раз выйдет во двор… Да не волнуйся, я всё передам.
Кряхтя, Татьяна вылезла из-под стола с докладом:
- Баскетболист Игорь Аксёнов собственной персоной. Говорит, был на сборах и жаждет видеть тебя, любимую, во дворе минут через пять.
В комнату, стуча сапогами, вошли курсанты, наполнив дом шумом и смехом. Пора было ехать в ЗАГС. Ещё утром лил дождь, а к полудню сентябрьское солнце сияло в каждой луже. Держа жениха под руку, я вышла во двор, полный народа. Гости засуетились кому в какую машину садиться, и тут выяснилось, что у меня нет дружки-подружки. Я совсем не подумала об этом. Спешно была выбрана подходящая кандидатура из числа приглашённых. Мама, вцепившись в дверь такси, сквозь слёзы говорила какое-то напутствие. Соседи, обступив машину, перекрикивали друг друга, желая счастья. У грибка детской песочницы стоял хороший парень Игорь и смотрел на меня. Я быстро отвела взгляд и села в машину, уже через мгновенье забыв про него.
До сих пор моя память хранит ароматы той весны. Ах, как удивительно ярок был калейдоскоп чувств! Как беспомощно метался вектор мыслей, что та стрелка в поломанном компасе! Но счастье, за которым я гонялась в мечтах с огромным и пустым, как полковой барабан, чемоданом, состоялось.