Жизнь моя, иль ты приснилась мне?

Борис-Бенцион Лемстер

«Жизнь моя,
иль ты
приснилась мне?..»

Повесть
и рассказы

 

Посвящается маме

 



Ж И З Н Ь  М О Я,  И Л Ь  Т Ы
П Р И С Н И Л А С Ь  М Н Е?..
(Воспоминания)

Призрачно всё в этом мире бушующем» –
Деньги, богатство, карьера, чины…
Только любовь да поддержка товарищей
В призрачном мире верны и вечны.
 
Есть вещи, которые человек понимает только с возрастом. Даже слова и понятия, известные и вроде бы понятные давно, с достижением определённого возраста переосмысливаются, приобретают другой, более глубокий, смысл и интерпретацию. В семидесятых годах двадцатого века на прилавках книжных магазинов СССР появилась масса мемуарной литературы. В большинстве– бывших военных. Литература, написанная во всех смыслах бездарно. Именно тогда возник у меня вопрос: зачем её пишут? Чего хотят авторы, в большинстве своём умные люди? Ведь с точки зрения литературы эти книги не выдерживали никакой критики, и они не могли этого не понимать. Сейчас, с высоты своего возраста, я понял этих авторов. Основных стимулов для написания мемуаров два…
       Первый – при достижении определённого возраста, когда остаётся позади активная трудовая деятельность, и появляется возможность спокойно поразмышлять, возникает потребность подвести итоги жизни, работы, оценить самого себя. Для людей, занимавших высокие государственные и военные посты, есть желание поделиться воспоминаниями о тех событиях, к которым был причастен.
Второй стимул – память.  Что останется после тебя? Воспоминания людей. В первую очередь – близких родственников. Появляется желание, чтобы твои потомки знали о тебе: кем ты был и что из себя представлял. Я каюсь, что, к своему стыду, очень мало знаю даже о своих родителях, а о более дальних родственниках – практически ничего. Когда была возможность, не расспросил. Когда вдруг задумался, а что знают обо мне мои дети, то обнаружил, что и они обо мне не знают практически ничего. Был военным инженером, имел отношение к ракетной технике, ездил на полигоны. После увольнения работал инженером в различных организациях, что-то создавал. Потом всё бросил и уехал в Израиль. И это всё. Именно поэтому после многолетних колебаний я отважился сесть за мемуары.
  Тешу себя надеждой, что кто-то из потомков прочтёт написанное мной, возможно, дочитает даже до конца. А вдруг ему будет это интересно и он даже извлечёт для себя какую-то полезную информацию.
Эти воспоминания глубоко личные, включают в себя подробности личной жизни и написаны специально для моих потомков, хотя есть в них отдельные события и мысли, которые могут заинтересовать и других людей.

 
КАК МЕНЯ ЗОВУТ?

Странный вопрос. Как назвали родители, так и зовут. Однако у евреев всё   самое простое приобретает вдруг непредвиденные сложности. История забавная и в некотором смысле характерная для Советского Союза того времени. На момент моего рождения родители проживали в селе Якушенцы, что находится в семи километрах от города Винница на Украине. Папа работал в детской исправительной колонии заместителем начальника по кадрам. Кстати, там же работал Семён Афанасьевич Калабалин – один из главных героев «Педагогической поэмы» Макаренко, в которой он выведен под фамилией Карабанов. Но это отдельная большая история, которая заслуживает самостоятельного повествования. Возвращаюсь к рассказу о своей персоне. Когда пришло время мне появиться на свет, маму доставили в родильный дом Винницы, где она благополучно разрешилась мной. Родители мои – убеждённые коммунисты (правда, мама была беспартийной большевичкой) были влюблены в Серго Орджоникидзе, который за полгода до этого умер (сейчас пишут, что был убит). По этой причине меня нарекли Серго. В те времена не спешили регистрировать ребёнка в ЗАГСе. Среди новорождённых была большая смертность, и родители предпочитали немного подождать. По крайней мере, спустя годы мне так всё это объяснили. Через какое-то время пришла телеграмма из Ленинграда от дедушки, в которой он поздравлял с рождением сына. Папа показал телеграмму маме и спрашивает: –А почему он так странно подписался –Бенционович? Обычно он пишет «папа». – А ты не понимаешь? –отвечает мама. – Он хочет, чтобы мы назвали сыночка Бенционом в честь дедушки. – Родителям идея моего переименования не понравилась, но и не уважить просьбу отца они не могли. В то же время они – пламенные интернационалисты не хотели присваивать мне демонстративно еврейское имя. Пришли к компромиссу – дать мне имя, начинающееся с первой буквы имени моего прадеда «Б». Так я сменил гордое имя Серго на вполне всех устраивающее– Борис. Мне эта история стала известна уже в достаточно зрелом возрасте. И, когда спустя много лет я переехал в Израиль, у меня был соблазн исполнить волю деда. Тогда многие меняли русские имена на еврейские. Но я постеснялся, посчитал это неприличным – не будешь всем объяснять свою историю и доказывать, что это вызвано вовсе не конъюнктурными соображениями. Однако свой долг перед предками я всё-таки исполнил. Сейчас, когда на старости лет я начал публиковать маленькие рассказики (старческий маразм), подписываю я их БЕНЦИОН ЛЕМСТЕР

ПРЕДКИ

 К сожалению,  я очень мало знаю (точнее – почти ничего) о своих предках. Когда была такая возможность, не расспросил родителей, а сейчас уже спрашивать некого. Отчасти именно это явилось побудительной причиной того, что я сел за эти воспоминания.
  Все мои бабушки, дедушки, а также мои родители жили в местечке Копайгород, маленьком, по преимуществу, еврейском селе на юге Винницкой области (Украина).

 
Старинная фотография местечка Копайгород

Забегая вперёд, скажу, что все мои дедушки и бабушки были людьми верующими, соблюдали, естественно, все традиции. Разговаривали в доме на идиш. Родители мои тоже хорошо говорили и писали на идиш вплоть до конца жизни. Мало того, уже в последние дни жизни папы я обнаружил, что он хорошо знал Тору. За несколько дней до своей смерти он рассказывал нам о жизни евреев в Египте, об исходе оттуда и историю возникновения мезузы. Для меня это было полной неожиданностью. Я никак не ожидал, что мой папа, убеждённый коммунист, знает такие вещи. В существовавшей на то время действительности (советской) родители считали необходимым оградить нас, детей, от всего, что связано с нашей национальной идентификацией. Хотели, чтобы мы были, «как все». И это им удалось. Незадолго до смерти, уже в Израиле, папа сказал, что лишение нас национальности было их главной ошибкой и виной.

Дедушка Ицик
 
Мой дедушка по папиной линии ИЦИК ЛЕМСТЕР, по рассказам папы, пришёл туда из Бессарабии (ныне Молдавия), из села Атаки на берегу Днестра напротив украинского города Могилёв Подольский. Умер он незадолго до второй мировой войны. Я его абсолютно не помню. У меня нет даже его фотографии.

 
Село Атаки, родина моего дедушки

Знаю только, что его семья была чуть ли не самая бедная в местечке. Они жили в каком-то полуразвалившемся домике на окраине местечка. Каморки были малюсенькие, а до потолка, когда я уже в конце сороковых годов приехал туда на свадьбу двоюродного брата Миши, свободно доставал рукой.      Дед зарабатывал на жизнь портняжным делом и целые дни строчил что-то на швейной машинке. При этом он потихонечку пел песни.  У дедушки Ицика был прекрасный голос. Моя мама рассказывала, что под окном всегда собиралось много людей специально его послушать. Иногда просили спеть что-нибудь по заказу. К сожалению, мой папа этого дара не унаследовал. Петь он любил, но данных для этого, как впоследствии и у меня, не было. А вот папина сестра тётя Сура и все её дети унаследовали музыкальность дедушки. Буквально до последних дней жизни (она умерла в Израиле) тётя Сура пела и танцевала, забывая обо всех болячках и зажигая своим темпераментом окружающих. Прекрасно пели и её сыновья Миша и Яша, которым я всю жизнь завидовал в этом.
  Однажды, когда я был уже в достаточно зрелом возрасте, мама под большим секретом сообщила мне, что у папы, оказывается, есть родственники за границей. Папин дедушка, имени которого я не знаю, в самом начале 20-го века (до 1910 года) с женой и четырьмя сыновьями уехал искать лучшую долю в США. Часть его детей осталась здесь, в основном в Бессарабии (Молдавии). Разумеется, никаких контактов с ними у папы не было. В шестидесятых годах папу нашёл один из представителей этого рода Миша (Моисей Лемстер), ныне известный поэт на идиш. Из записей в Книге памяти музея Яд ва-Шем я установил, что в Молдавии и в Винницкой области было ещё несколько представителей нашей редкой фамилии, уничтоженных в гетто во время Холокоста. Что касается американской ветви нашего рода, то по СКАЙПу я обнаружил около 50 таких лиц. Разница в том, что когда мы оформляли в Союзе иностранные паспорта, я по неграмотности написал LEMSTER вместо LAMSTER.  Кстати, в  Германии есть много Лимстеров, но к нам они никакого отношения не имеют, это чистые немцы.
  Так что, дорогие потомки, если у вас возникнет желание покопаться в своей родословной, поищите в США LAMSTERов.
               
Бабушка Хана               

БАБУШКА ХАНА, в девичестве Беркович, как я сейчас понимаю, была очень красивой в молодости. Эта фотография, сделанная, когда ей было уже за 60, не передаёт её облика.
 Смоляные кудрявые волосы (такие были у папы), жгучие чёрные глаза. Очень подвижная. Как она однажды сказала мне, у неё было 11 детей. Но в те годы (начало 20-го века) в местечке, в котором царили голод и антисанитария, большинство детей умирало в первые годы, а то и месяцы жизни. Поэтому детей долго не регистрировали, выжидали. В связи с этим вспоминаю, как однажды уже в пятидесятых годах у нас дома отмечали папин день рождения (1 сентября). Кто-то из гостей поблагодарил бабушку за то, что она подарила миру такого хорошего сына. Бабушка ответила, что не понимает, почему отмечают день рождения осенью. «Я помню, что родила Йосика на Песах», – сказала она. К смерти новорождённых относились спокойно, без истерики. Насколько я знаю, в живых остались четверо. Из них двое погибли во время войны: Яша – на фронте, а Роня была расстреляна со своими детьми в гетто. Бабушке повезло. Копайгород оказался оккупирован румынами. И хотя там тоже всех евреев согнали в гетто, но там не уничтожали. Поэтому бабушка Хана и находившиеся с ней дочка Сура с сыновьями Мишей и Яшей, и младший сын Яша остались живы. В дальнейшем, после войны она жила в Виннице.

 
Памятник на месте гетто в Копайгороде

Сначала одна, пока мы жили за границей, а позже с ней жили и я с Розой, пока родители оставались в Будапеште. Бабушка Хана говорила по-русски с сильным еврейским акцентом и совершенно не знала русской грамоты. В какой-то момент я вызвался её учить. Правда, энтузиазма у меня хватило ненадолго. Но всё-таки читать текст, написанный печатными буквами, расписываться и элементарный счёт она усвоила. Иногда (редко) мы ей помогали. Это было очень тяжёлое время, когда основные продукты питания приобретались по талонам. Я помню, как с вечера мы занимали очередь в магазин за мукой и хлебом. Было очень холодно, но уходить из очереди нельзя: назад бы не пустили. Поэтому весь вечер и всю ночь мы стояли в громадной очереди, каждые несколько часов, сменяя друг друга. А когда магазин открывался, начиналось что-то невообразимое – крики, давка, попытки пролезть без очереди. Собственно говоря, это не был магазин в современном понимании этого слова. Внутрь магазина никто не входил, а прилавок оборудовался прямо в дверях магазина. Всё это было настоящим испытанием и воспитанием характера. Описываю всё это так подробно, чтобы современные люди могли хоть приблизительно представить, как мы жили. На самом деле всё было ещё грубее и жёстче, чем я здесь описываю. Здесь и матерщина, и драки, и прочие «прелести» быта того времени. Народ воспринимал всё это, как должное, никто особенно не возмущался. Сравнивать-то было не с чем. Все так жили. Значит, это норма.
    Бабушка Хана на нас с Розой не давила, мы жили довольно вольготной жизнью. Она жила с нами и дальше, когда приехали родители, и мы переехали в Житомир, а после папиной демобилизации вернулись в Винницу (уже без меня). Я к тому времени служил офицером на Севере. Последние несколько лет бабушка жила снова в Копайгороде у тёти Суры. Там она  умерла и похоронена на одном кладбище с мужем Ициком. К своему стыду, я даже не помню даты её смерти. Где-то вначале семидесятых годов. Своего возраста она сама не знала. Если судить по датам рождения детей, то прожила она около 90 лет.               

Дедушка Мойша

Дедушку по маминой линии звали МОЙША КРЕЙМЕР. Его я тоже совершенно не помню. Как я уже писал, он был жителем Копайгорода. Причём, из числа состоятельных граждан. Он вёл какой-то бизнес со своим братом. Они намеревались переехать в Палестину и даже купили там клочок земли. Прежде чем выезжать, они решили подкопить ещё денег. Но в это время свободный выезд из СССР за границу был закрыт. Когда началась активная коллективизация и ликвидация кулачества как класса, Мойша закрыл все свои дела и переехал жить в Ленинград (ныне Санкт-Петербург). Он был категорически против того, чтобы его средняя дочка Фаня (моя мама) выходила замуж за «голодранца» Иосифа Лемстера. Когда мама его не послушалась, он отказал ей в доме. Только после рождения Розочки дедушка признал Иосифа и принял его в семью. В последующем они подружились и очень уважали друг друга. Мама рассказывала мне, что дедушка был весёлым, любил розыгрыши и нестандартное поведение. Он мог, например, когда спешил и надо было перейти улицу в неположенном месте, подбежать к стоящему посредине проезжей части опешившему со свистком во рту постовому милиционеру, сунуть ему три рубля (сумма штрафа) и продолжить движение дальше. Что за бизнес у него был, я не знаю. Из того, что мне известно, мне кажется, что он занимался валютными операциями. Иначе непонятно происхождение долларов, которые у него были и которые украли в блокадном Ленинграде вместе с банкой-хранилищем, зарытой на кладбище. Когда немцы во время войны подошли к Ленинграду, дедушка решил не эвакуироваться, веря в могущество Красной Армии. Это было его грубой ошибкой. Вместе с ним в блокаде оказались его жена Минця, дочки Бетя (со своей пятилетней дочкой Лялей) и Этя, а также моя семилетняя сестра Розочка, которую буквально за неделю до начала войны дедушка забрал к себе погостить. Я не буду здесь писать о тех лишениях и страданиях, которым они все подверглись: бомбёжки, артобстрелы, холод и голод. Описание этого заняло бы много места. Об этом можно прочитать очень много в интернете и  печатной литературе. Мой гордый дедушка ходил с протянутой рукой около воинских частей, чтобы принести домой что-нибудь поесть кроме той осьмушки (125 грамм), даже не похожей на хлеб, которая выдавалась по нормам. В 1942 году он умер от голода прямо на улице. Я никогда не прощу нашим партийным вождям того, что узнал уже в перестроечные годы. Оказывается, в то время, как миллионы людей умирали от голода, руководители обороны города не просто не голодали, а питались так, как большинство из нас не может себе позволить и сейчас. В печати публиковалось меню, в которое просто невозможно поверить. ЕЖЕДНЕВНО у них на столе были изысканные деликатесы. Любые мясные и рыбные блюда, экзотические фрукты, сладости и т. д. Желающие могут найти всё это в интернете. Вот такие лицемеры, люди без стыда и совести правили нашей страной.
               
Бабушка Минця 

 

БАБУШКА МИНЦЯ, в девичестве Оксман. И о ней я знаю очень мало. Первое воспоминание связано с Уфой, в которую наши выжившие блокадники приехали летом 1943 года. Мы стали жить все вместе. И хотя материально было по-прежнему трудно, морально стало легче. Мы уже были не одни в чужом городе. У меня появилась компания из сестричек. Это уже была семья. Почему-то я совсем не помню бабушкиного лица в тот период, хотя хорошо помню отдельные эпизоды нашего общения. Бабушка разучила с нами несколько обязательных молитв, из которых я на всю жизнь запомнил название одной из них – «Мойдиани». Спустя много десятилетий, когда я стал израильтянином, вдруг сделал для себя открытие. Оказывается, эта молитва, которую мы произносили по утрам, на иврите называется «Модэ ани», что значит «Я благодарю» (имеется ввиду благодарность богу).  Названий остальных молитв я не запомнил. Помню только, что они произносились перед едой и перед сном.

 

 Второй эпизод с бабушкой Минцей, который мне запомнился, относится к 1947 году. В то время мы жили в Будапеште и приехали в отпуск в Союз. После Винницы поехали в Москву, а оттуда –  в Ленинград, где со дня на день должна была рожать тётя Этя. (Она действительно родила дочку Марину, когда мы были там). В Союзе было голодно, карточная система, а мы разодетые и сытые всюду устраивали встречи с родственниками и друзьями в ресторанах. Наверно, для родителей это было какой-то моральной компенсацией за беды и потери, перенесённые в годы войны. Бабушка уже не вставала с кровати, болела. Но мыслила ещё хорошо, память была нормальная. Она меня о чём-то расспрашивала. Содержания разговора я не помню, но запомнил, что такой разговор был. В заключение она подарила мне денежную купюру.  Так я узнал, что у евреев есть обычай дарить на праздник Пурим подарки детям. Минця сказала, что дарит мне подарок заранее, т.к. во время праздника мы будем далеко друг от друга. Больше я об этой бабушке ничего не знаю, кроме того, что она была строгой и поддерживала в доме порядок. Бабушка Минця похоронена на кладбище Санкт Петербурга.

Папа

Мой папа ИОСИФ ЛЕМСТЕР родился в 1913 году в местечке Копайгород. Точной даты рождения, как я уже писал выше, не знала даже его мама, моя бабушка Хана. Семья у них была очень бедная, жили
в нужде.
Поэтому уже в десять лет его отдали работать подмастерьем сапожника за питание и ночлег. Там он проработал несколько лет
 
Местечко Копайгород. Домик в бедном районе

   Во всех папиных официальных документах значилось, что он происходит из беднейших крестьян и с десяти лет работал подмастерьем у сапожника. Профессиональные навыки сапожника у него сохранились на всю жизнь. Независимо от занимаемых постов он всегда сам менял набойки на обуви и делал её мелкий ремонт. Ему это нравилось. С юных лет папа был политически активным, лидером. Когда в местечке появилась молодёжная сионистская организация, он её возглавил. Но потом они быстро разобрались в обстановке, и эта организация из сионистской превратилась в комсомольскую. Разумеется, этот факт папиной биографии хранился в строгом секрете. Только в годы перестройки мама рассказала со смехом эту историю мне. Папа присутствовал при этом рассказе, но ничего не опротестовывал, из чего я делаю вывод, что всё так и было. Учился он в хедере (еврейской школе). Но, главное, всю жизнь занимался самообразованием. Не знаю, когда и как он так освоил русскую грамоту, но писал он очень грамотно. Помню такой эпизод из жизни уже в Будапеште. Я каким-то образом оказался около его кабинета (он был командиром части), когда оттуда выскочил  разъярённый офицер и стал жаловаться другому, что ему вернули документ за то, что в нём было много грамматических ошибок.  Наверняка на его грамотность повлияло то, что он много читал. У нас всегда была довольно большая библиотека, которая постоянно пополнялась. В конце двадцатых годов папу вместе с группой других молодых, политически активных ребят отправили на учёбу в училище ФЗУ (фабрично-заводское училище) на строящийся крупнейший по тому времени завод Ростсельмаш в городе Ростове. Там он получил общее и профессиональное образование. Учёба проводилась параллельно с работой на заводе. Он стал слесарем высшего разряда, изготавливал штангенциркули. К этой работе допускались далеко не все. Там он увлёкся литературой. Занимался в литературном кружке вместе с известным в последующем писателем Софроновым. Мама рассказывала, какие любовные письма и стихи он ей писал. Например, такой перл: «Расцветай, как индустриализация». Папа был искренним сторонником идей социализма и коммунизма.  Он свято верил, что только в условиях социализма перед простым бедным пареньком могли открыться все пути. Поэтому уже в 17 лет его приняли кандидатом в члены партии, хотя по уставу это разрешалось делать с 18 лет. Это было время большого индустриального скачка. Время энтузиастов. Кроме прочих, был популярен лозунг, призывающий молодёжь в авиацию. После окончания ФЗУ он имел право поступать по своему желанию в любой институт без экзаменов.  Его друг, мамин двоюродный брат Абрам Оксман, пошёл в московский финансово-экономический институт, после которого сделал прекрасную карьеру. Папа же откликнулся на призыв родины и пошёл в лётную школу (так в то время назывались лётные училища).  В этот период случилась одна забавная история, которую папа,  немножко выпив, любил рассказывать в компании. Поскольку я слышал этот рассказ неоднократно, то  запомнил его практически наизусть.  Итак, история о том,

Как мой папа стал парашютистом

В те времена лётчики летали без парашютов, хотя последние были в наличии. Боялись их и в полёт не брали. Парашютная подготовка не проводилась, хотя теоретически знали, как ими надо пользоваться. Среди руководителей бытовала точка зрения, что если у лётчиков будет парашют, то при малейшей неполадке в полёте они, вместо того, чтобы постараться спасти машину, будут её бросать. На этот счёт было много дискуссий. И вот был издан приказ наркома (министра), предписывающий в обязательном порядке летать только с парашютами, а всему лётному составу обязательно выполнить практические прыжки с самолёта. Началась маленькая паника – все боялись. Но приказ выполнять надо, деваться некуда. Собрался партком (партийный комитет) и после горячих дискуссий постановили: первыми прыжки выполняют члены парткома. Сначала секретарь, за ним заместитель, далее – остальные по алфавиту. Папа, как заместитель, должен был прыгать вторым. А что в то время представляли собой прыжки с самолёта? Это не то что в наше время, когда тебя, как тюк, выталкивают из самолёта в люк (если побоишься выпрыгнуть сам), а дальше всё происходит автоматически. Тогда по команде инструктора надо было выбраться из кабинки на крыло самолёта, стать спиной против направления полёта, держась левой рукой за фюзеляж, и ждать команды инструктора. По команде надо было спрыгнуть в бездну, отсчитать 5 секунд, после чего дёрнуть кольцо парашюта и ждать, когда раскроется купол, после чего сгруппироваться для приземления, чтобы не сломать ноги, и ждать земли. Я уже не говорю о необходимости с помощью парашютных строп управлять направлением приземления. Кстати, ни разу не догадался спросить, существовал ли в то время запасной парашют. По-моему, его тогда не было. Эта методика существовала более двадцати лет. Уже, когда я учился в старших классах школы, по этой же методике выполняли прыжки некоторые из моих одноклассников. Но им было уже гораздо легче: система была обкатана, имелся громадный методический опыт подготовки к прыжкам и, главное, психологически было гораздо легче, хоть и очень страшно. А каково было первым преодолеть цепенящий страх и прыгать практически в неизвестность, не надеясь остаться в живых? Папа очень ярко и живописно описывал своё состояние в тот момент, когда он стоял на крыле самолёта, вспоминал маму, жену, Родину и несуществующего бога. Как страшно было оттолкнуться и прыгнуть вниз. Он помнил, как выдернул кольцо парашюта, а дальше уже просто падал, забыв обо всех инструкциях. Потом вдруг увидел быстро надвигающуюся землю, вспомнил о необходимости группировки, но выполнить её не успел. Бухнулся на какое-то поле. Удачно. Встал на ноги и только здесь понял, что всё самое страшное уже позади. Прыжки продолжались. Возникали самые разные ситуации. Двое побоялись прыгать и забрались назад в кабину самолёта. А один случай вызвал вообще большую панику. Курсант от испуга лёг на крыло, вцепился в него, не слушая инструктора. Лётчик боялся сажать самолёт из-за сильного крена на одну сторону. С трудом посадил самолёт. Трудно, а иногда и страшно быть первыми. Так мой папа стал парашютистом. Но на этом история не закончилась. После этого группу  уже выполнивших прыжки стали возить по другим частям и училищам для обмена опытом. Задача была  поставлена вселить в людей уверенность в том, что ничего страшного в прыжках с парашютом нет. Какой уж тут обмен опытом, если он сам из этого прыжка ничего толком не запомнил. Поначалу папа стеснялся, пытался говорить, не очень отклоняясь от правды. Ну, конечно, поначалу немножко страшновато, но ничего, надо взять себя в руки. Вот я перед вами живой, здоровый. Ноги, руки целы. Такое приблизительно содержание выступления. Возили их долго, выступать приходилось много. Встречали их, как героев. И по мере выступлений и притупления ощущений от пережитого, ему уже и самому начинало казаться, что всё не так уж страшно. Рассказывал всё это папа всегда с юмором, посмеиваясь над собой и не боясь показаться смешным. Вот так он стал парашютистом.
  Папа прожил долгую, трудную, насыщенную многими событиями жизнь. Он работал в детской трудовой колонии, где подружился с Семёном Афанасьевичем Калабалиным, человеком потрясающей судьбы, о котором написаны книги и сняты фильмы. (О нём рекомендую почитать в интернете). Работал в Винницком райисполкоме и райкоме партии. Потом была война, которую он прошёл от звонка до звонка. Несколько раз был ранен. Первое тяжёлое ранение он получил уже в июле 1941-го года, после чего 4 месяца лечился в госпитале. После войны он продолжал служить сначала в Вене, а затем в Будапеште.
 Всю жизнь он оставался убеждённым коммунистом-интернационалистом, но послевоенные репрессии против еврейского антифашистского комитета, а затем и против «врачей-убийц», наверно, начали расшатывать его  слепую веру в партию. Поэтому, когда произошло разоблачение культа личности Сталина, он воспринял это болезненно, но с пониманием. Помню жаркие дискуссии в доме, когда я приезжал в отпуск. Я придерживался позиции «хорошего царя» и плохих слуг.
У меня хватило ума понять, что в одиночку, без активной поддержки окружения Сталин не мог совершить эти репрессии. Значит, считал я, всё окружение (Политбюро партии) виновато в совершённых злодеяниях. Но если Сталин преступник, значит и Орджоникидзе, и Киров, и Дзержинский, и (страшно даже подумать) Ленин, все они такие? Об этом, действительно, страшно было даже задумываться. На такое логичное обобщение у меня не хватило ни ума, ни, как я сейчас понимаю, смелости. Отсюда я пришёл к заключению, что действительно имелись заговорщики и предатели, а в перегибах виновато всё сталинское окружение. С пеной у рта я доказывал, что Хрущёв ничуть не лучше остальных. Просто, боясь ответственности, он и его компания пытаются свалить свою вину на покойного. Что, в принципе, было правдой. Мой папа и особенно папа Лены, который был ещё твердокаменнее моего, активно мне возражали. Обе мамы (моя и Лены) придерживались моей точки зрения. Понять отцов не сложно – очень трудно расставаться со своими иллюзиями, разочаровываться в идеалах и вождях. Мама мне передавала, что папа ей говорил: «Скажи своему сыночку, чтобы меньше болтал. Он плохо кончит».  Я не скрывал, что такие же заявления я делаю и там, где служу. Обошлось. Наверно, спасло то, что такого же мнения придерживалось большинство офицерского корпуса и, наверно, КГБ.

 

 
После увольнения из армии папа работал начальником книжного отдела Винницкого облисполкома. Потом пришла пора горбачёвской оттепели и гласности. Это был период потрясений. Стали открываться архивы и запрещённые раньше мемуары. На наши неподготовленные головы обрушился поток информации, открывающий истинную историю страны, партии (комму-нистической), партийных и государственных деятелей и т.д. Рушились привычные представления буквально обо всех и обо всём. Вся ложь и грязь, которой десятилетиями нас пичкали, стали всеобщим достоянием. Даже для людей моего поколения, более грамотного и циничного, чем поколение наших родителей, эта информация была ударом, привела к развенчанию почти всех догм, теорий и героев. Далеко не все смогли найти в себе мужество принять, что в один миг рухнуло всё, чему они посвятили свою жизнь, шли на лишения, подвиги и даже на смерть. Естественно, что папа очень тяжело переживал всё происходящее. Развалилась страна, которую он строил и за которую воевал. Распалась партия, которая была для него превыше всего. Вожди, на которых он молился, оказались ничтожествами и преступниками. В 1990 г. почти все родственники и папины друзья уехали в Израиль. В том же году скончалась моя мама, с которой они прожили вместе 58 лет. Папа переехал жить к нам в Воронеж. Он страдал от одиночества, т.к. был человеком очень общительным, а друзей в Воронеже не появилось. Наверняка  это сказалось на его здоровье. Последним ударом для него послужило происшествие в санатории для ветеранов войны. Какой-то молодой (по сравнению с папой) жлоб сказал, что с такими именем и отчеством ему нечего делать в России. Пусть убирается в Израиль. Это уже переполнило чашу. Папа всё бросил и на две недели раньше уехал из санатория. Настроение у него было угнетённое. Сразу после этого он начал быстро худеть и терять силы. Местные врачи, несмотря на наличие всех анализов, диагноз установить не смогли (или не захотели). К этому времени мы уже приняли решение и начали оформлять документы для выезда в Израиль на постоянное место жительства. Здесь наш семейный врач сразу сказала, посмотрев воронежские анализы, что у папы онкология. Причём, в такой стадии, что сделать уже ничего невозможно. Но папа успел ещё пару месяцев погулять по улицам, посмотреть город и, главное, повидаться и активно пообщаться со всей роднёй и давними  друзьями. Через 2 месяца здоровье начало резко ухудшаться, и спустя 4 месяца после приезда папа умер. Он очень мужественно переносил свою болезнь, оставаясь в ясном уме и сохранив прекрасную память. В последнюю минуту, когда врачу никак не удавалось сделать ему укол в совершенно тонюсенькую вену, он пожаловался мне на сильную боль. Я едва расслышал его жалобу, приложив ухо к его губам. Тут же он потерял сознание и впал в кому, из которой уже не выходил. Через несколько часов сердце его остановилось. Это был единственный случай, когда я услышал от папы жалобу. Похоронен он в Нетании. К этой могиле мы приходим на все памятные даты.

 




Мама
  Это был самый близкий, самый любимый мой
человек. Рядом с ней до седых волос, даже будучи уже  дедом, я чувствовал себя ребёнком, её сыночком. Сейчас, когда я вспоминаю прошлое, как ни прискорбно об этом говорить, не припомню, чтобы когда-нибудь я признавался ей в любви. А иногда ей, наверно, этого очень хотелось.
   Родилась мама в Копайгороде 16 марта 1914 года. О её родителях Мойше и Минце я уже писал выше. У неё было две сестры – старшая Бетя и младшая Этя. Обе пережили маму. Бетя умерла и похоронена в Израиле, в Нетании. Её могила находится в тридцати метрах от могилы моего папы. Младшая, Этя, умерла в Гамбурге, немножко не дотянув до 90 лет. За год до её смерти мы с Леной успели у неё побывать. Жили у неё две недели. Забегая вперёд, скажу, что все сёстры оказались очень способными, особенно к математике. Мама занималась со своим внуком математикой все 10 школьных лет, будучи уже в весьма солидном возрасте. А Бетя, когда ей было уже за восемьдесят, поражала окружающих скоростью математических вычислений. Как сказала одна местная женщина, бухгалтер, она опережала даже компьютер. Жизнь у сестёр сложилась по-разному, но всегда они были в хороших отношениях и поддерживали друг друга. Мама, по её рассказам, была любимицей в семье. Её баловали, особенно папа. Несмотря на то, что её отец был явно буржуазный по  взглядам  и по своей деятельности, мама росла человеком по убеждениям советским. «Связалась» с комсомольским вожаком Иосифом Лемстером, и практически одновременно с ним уехала  из местечка в Таганрог, где поступила в финансово-экономический институт. С Иосифом, который был относительно недалеко (в Ростове), у неё продолжались любовные отношения, которые завершились, несмотря на возражения родителей, бракосочетанием.
Она много рассказывала о трудностях, с которыми столкнулась во время своей студенческой жизни.Ей, избалованной девице, не знавшей раньше нужды, пришлось ломать свой характер (в дальнейшем жизнь показала, что успешно), чтобы самостоятельно преодолевать жизненные трудности. Жизнь была очень голодная. Запомнился её рассказ, как в один из первых студенческих дней она обнаружила у себя в супе червячка и, преодолевая брезгливость, заставила себя, выбросив эту гадость, доесть суп до конца. Так формировался её характер. Именно он помог ей выстоять в тех условиях, в которых мы оказались  впоследствии в годы войны. Наверно, что-то передалось и нам с Розой. Во всяком случае, я всегда помнил этот рассказ и старался в жизни им руководствоваться. У Розы тоже часто просматривались мамины черты характера, стремление преодолевать всякие сложности и проблемы. Тогда же, в студенческие годы, мама начала курить. Потом она рассказывала мне, что было очень голодно, постоянно хотелось есть, и они с подружками начали курить. Им казалось, что так легче переносить голод. Она так втянулась в курение, что позже, когда хотела, уже не могла бросить. На всех её платьях и юбках обязательно был карман для папирос, а впоследствии – для сигарет. Когда мама была уже на последнем, дипломном курсе, она родила Розу.
 Всю жизнь она очень переживала, что не завершила своё образование. В те времена наличие диплома значило очень много. В Будапеште она работала бухгалтером, но, когда вернулась в Союз, всюду требовали диплом, без него на работу не брали. И до последних своих дней очень беспокоилась за нашу дочку Галю, в то время студентку. Много раз говорила нам с Леной, чтобы не допустили повторения её истории. Когда мама была беременна Розой, дедушка  её простил и признал их с Иосифом брак. Рожала она принципиально дома, что гораздо болезненней и опаснее. В этом тоже проявился её характер. Как потом она мне рассказывала, чтобы хорошенько запомнить на всю жизнь. Меня-то она рожала через 3 года уже в винницком роддоме. Когда началась война, папа сразу же  ушёл в армию, а мама осталась одна со мной на руках (Розу, как я писал выше, за неделю до начала войны забрал погостить к себе дедушка в Ленинград). Было маме в то время всего 27 лет.
  Когда я смотрю на сегодняшнюю молодёжь, иногда возникает вопрос: а способна ли она вынести всё то, что выпало на долю наших мам. Именно мам. Отцам было опаснее, но как ни кощунственно это звучит, в каком-то смысле легче, чем их жёнам. Четыре года в тяжелейших условиях голода и нищеты КАЖДЫЙ ДЕНЬ они боролись за выживание своё, детей и своих родителей. Мы всегда высоко чтили своих отцов, сражавшихся на фронте. Но только уже в пожилом возрасте я понял, что мы вообще, и я в частности, недооценивали тот настоящий подвиг, который совершили наши мамы в тылу, и незаслуженно мало об этом говорили и говорим.
    Через каких-то две неЧередели после начала войны немцы подошли к Виннице. Все знакомые уже несколько дней собирались и организованно уезжали в эвакуацию. Мама же обиделась, что папа не предпринял в этом направлении никаких шагов, и решила остаться, не выезжать. (Всё это я рассказываю с её слов, т.к. по малолетству ничего не понимал и ждёт евреев, мама не имела (и не только она) и даже представить не могла. На наше счастье 10 июля, когда бои шли уже на подступах к городу, какой-то папин приятель (к сожалению, никогда не спрашивал у родителей его фамилию) заскочил к нам домой, обругал маму последними словами, буквально принудил собрать самое необходимое и посадил нас в последний эшелон, уходивший из Винницы на восток. Только это и спасло нас с мамой от уничтожения. О поездке в этом товарном поезде я напишу несколько позже, в другом разделе. Здесь же только хочу отметить, что эта молодая женщина, оказавшись в экстремальных условиях, нырнув в них неожиданно для себя из спокойной обеспеченной жизни, сумела быстро к ним приспособиться и выстоять. Эта поездка продолжалась бесконечно долго, без всякого расписания, под периодическими бомбёжками. А вот попытайтесь зрительно представить себе, что вам надо сейчас, в спокойной обстановке, просто из любознательности  залезть в товарный вагон, а потом спуститься из него на землю.  Я очень хорошо всё это себе представляю, т.к. значительно позже, в офицерские годы мы в таких вагонах ездили на полигоны. Уверяю вас, что это упражнение довольно сложное даже просто физически. А для женщины в юбке, да в спешке, когда на тебя напирают десятки людей, с ребёнком, под бомбёжкой… Просто диву даёшься.  А выполнять эту операцию необходимо было по несколько раз на день – и сбегать купить продукты, и в туалет, который находился в ближайших кустах, и просто размяться после многочасовой тряски в вагоне. Ехали мы, кажется, в город Горький (ныне Нижний Новгород),
но почему-то проехали значительно дальше и оказались в Уфе, столице Башкирии. Почему так произошло, я уже не помню.В дальнейшем это обстоятельство значительно затруднило взаимнпоиски папы и маминых родителей. В Уфе маме пришлось очень трудно. Нас подселили к каким-то местным жителям. Хозяйка (мы её звали бабушка татарка, хотя, наверно, она была  башкирка) была нормальная женщина. А вот муж её – подонок. Почти каждый вечер он напивался и избивал свою жену. Пытался приставать и к маме, но мама сумела за себя постоять, чем-то  его стукнула. Приставать к ней он перестал, но его стукнула. Приставать к ней он перестал, но атмосфера в доме была ужасная. Чтобы на что-то жить, мама устроилась работать грузчиком. Как она это выдержала, не понимаю. Как раз в 41-42-м годах зима выдалась очень холодная, тем более на Урале. Потом, правда, ей удалось перейти на другую работу и сменить квартиру. В 1943 году, когда нашёлся папа  и мы стали получать командирский паёк, стало полегче. Помню, уже ближе к концу войны я был свидетелем разговора мамы с одной из её подруг. Этот разговор мне запомнился на всю жизнь. Не дословно, конечно. Смысл его сводился  к тому, что надо никогда не хныкать, не опускаться, не пасовать перед трудностями, как бы тяжело тебе не было. Уметь удовлетворяться тем, что имеется, не жаловаться на судьбу, а жить в предлагаемых обстоятельствах. Если у тебя есть  только два простеньких платьица, они должны всегда быть чистыми и выглаженными. Пользоваться помадой, а, при возможности, ещё и завивку делать (была тогда так называемая шестимесячная завивка). На приведенной фотографии видно, как держала себя мама. Лена говорит, что по этой фотографии не скажешь, что  мы голодали и едва сводили концы с концами. Правда, этот снимок был сделан по особому случаю: впервые за время войны должен был приехать на несколько дней в отпуск папа. Мама никогда не боялась самой тяжёлой работы. Когда в шестидесятых годах у папы случился инфаркт, он оставил работу, и они купили сборно-щитовой домик. Так вот на сборке этого домика мама работала вместе с рабочими на равных.  Она работала: делала раствор, отмостки, таскала тяжести. Потом, когда я приехал в отпуск, соседи с восхищением и удивлением рассказывали мне всё это. Они никак не ожидали такого от той разнаряженной дамы, которую увидели при знакомстве. Мама любила, если позволяли возможности, одеваться с шиком. Она прекрасно готовила, интересовалась всякими новыми рецептами и новой, на то время, бытовой техникой (например, скороваркой). Когда мы жили в Будапеште, обедая в ресторане, мама уходила к шеф-повару перенимать  опыт   приготовления некоторых блюд. После  войны мама много лет жила среди военных. Ей нравилась армия и армейские порядки (возможно, она была чересчур романтична). В последующем, когда она приезжала в гости к нам, она с интересом рассматривала в окно проезжающие ракетные колонны. Мне кажется, что она гордилась, что её сын офицер, к тому же достигший успехов в военной карьере. Она умела принимать быстрые, иногда парадоксальные, рискованные решения. Один пример. Однажды в начале 45-го года заехал к нам в Винницу капитан, прибывший в какую-то командировку. Он привёз письмо и посылочку от папы и сказал, что через два дня возвращается назад. Заскочит, чтобы взять письмо для папы. Когда он заехал на обратном пути, мама неожиданно для всех потребовала, чтобы он взял её с собой. Представляете, что это значит? Война, никаких документов (какие там визы?), надо пересечь две границы. Капитан опешил. Начал объяснять ситуацию, приводить различные доводы. Но мама настояла на своём, оставила нас (детей) с бабушкой и уехала. Когда она вернулась месяца через полтора (а может и больше – уже не помню), мама долго и живописно рассказывала об этом путешествии. Сейчас, окидывая мысленным взором свою жизнь и сравнивая её с жизнью своих родителей, я обнаруживаю, что очень многое в ней совпадает с логикой действий и поступков мамы. Я не раз слышал в свой адрес обвинения в авантюризме. Но это не так. Я никогда не поступал необдуманно. Просто я умел просчитать ситуацию гораздо быстрее окружающих, из-за чего многим казалось, что я действую необдуманно. Рискованные (и даже очень) поступки я совершал, но всегда предварительно просчитав варианты. Мне кажется, что Галя во многом повторяет мою маму.
  И последнее. Мама всю жизнь оставалась верной и преданной женой. Она освобождала папу от любых домашних забот. Все работы по дому (даже мужские), огород (папа, кажется, даже не знал, где он находился) и пр., всё было на ней. Даже натаскать воды из колонки домой было не так уж просто. До колонки было 400 метров. Квартира на втором этаже. А выполнять эту операцию надо было несколько раз в день. Последние годы жизни стало сдавать здоровье. Наступила общая слабость. Мама умерла в больнице. Как сказала моя двоюродная сестра Зоя, у которой в отделении кардиологии она лежала, у неё просто устало сердце,  остановилось без всяких инфарктов. Похоронена мама в Виннице на одном участке с моей сестрой Розой и Ромочкой.
                ДЕТСТВО. ВОЙНА.
На фото наша семья за полтора месяца до начала войны.  Так уж случилось, что для меня эти понятия (детство и война) неразрывны. Речь идёт о второй мировой войне,  которая для нас, жителей СССР, была Великой Отечественной войной и продолжалась с 1941 по 1945 года.  Война, которая даже для моих детей, не говоря уж о внуках, является абстрактным историческим событием, а для нас – часть жизни, которая сформировала в значительной степени наши взгляды и убеждения. Война, в ходе которой целенаправленно были уничтожены 6 миллионов евреев, в том числе и некоторые наши ближайшие родственники, только за то, что они принадлежат к этой нации. Современному человеку трудно себе представить, как совершенно беззащитных, беспомощных, безоружных людей – детей, стариков, женщин расстреливали, травили газом, сжигали в крематориях недочеловеки в человеческом облике, имеющие своих детей и родителей, причём многие из них были достаточно высокообразованными и «культурными».
К сожалению, даже сейчас, в 21 веке, таких подонков достаточно много. Когда началась эта страшная война, мне было 4 года. Папа в первый же день войны ушёл в военкомат, а через несколько дней, сдав дела на работе, ушёл в действующую армию. Мы с мамой остались вдвоём. Мою старшую сестру Розочку буквально за неделю до начала войны забрали погостить мамины родители, жившие в Ленинграде. И самые первые мои воспоминания детства – это товарный вагон, набитый людьми, едущими в эвакуацию, крики «бомбят», бегущие куда-то люди.
  Здесь и далее мне придётся делать отступления, чтобы пояснить некоторые слова и события, очевидные для людей моего поколения, но совершенно непонятные для современников. Итак, эвакуация – это массовое бегство людей из районов, которые захватывали вражеские войска, в глубинные районы страны. При этом бегство проходило в страшной спешке. С собой брали небольшие узлы, самые необходимые вещи, документы, деньги и драгоценности (обручальные кольца, кулоны, цепочки и т.п.). Основная масса людей эвакуировалась поездами. Некоторые – автомобилями и на телегах.
 
  Товарный вагон – это железнодорожный вагон для перевозки скота. Именно в этих вагонах перевозились беженцы. В один вагон набивалось несколько десятков человек. Никаких туалетов, воды не было. Можете себе представить, хотя это и невозможно сделать, пока сам не испытаешь на себе ту атмосферу, в которой приходилось ехать иногда неделями. (Никакого расписания движения таких поездов не существовало). Надо же было что-то кушать. А где взять? На стоянках поезда женщины бегали в ближайшие сёла или на     импровизированные рынки. За бесценок обменивали, что могли из личных вещей на еду. Я уже писал, что расписания никакого не было, и никто (даже машинисты паровоза) не знал, сколько продлится стоянка – 10 минут или 5 часов. Поэтому периодически кто-то отставал от поезда. Потом догоняли на других поездах. Я помню всё это фрагментарно. Но один эпизод запомнил очень хорошо. На одной из таких длительных стоянок, когда мама с другими женщинами ушла в деревню за продуктами, вдруг в наш вагон забрался папа (именно забрался, т.к. в товарный вагон никаких специальных лестниц не было). Он был в форме. Его аэродром был где-то недалеко, и кто-то из знакомых в поисках пищи случайно столкнулся с ним и рассказал, что в этом эшелоне едем мы. Мы с папой очень обрадовались встрече. Он что-то расспрашивал у меня. Потом дал мне свой пистолет поиграть. До сих пор помню, как я был счастлив. Время у папы было очень ограничено, и он вынужден был уйти, так и не дождавшись маму. Можете себе представить, как она расстроилась, когда вернулась. До  сих пор, когда вспоминаю этот эпизод, у меня першит в горле. После долгих мытарств, где-то поздней осенью мы оказались в городе Уфа, столице Башкирии, где у нас не было ни родственников, ни знакомых. Представьте себе молодую женщину (27 лет) с ребёнком в незнакомом городе без имущества и средств к существованию. Муж на фронте и неизвестно – жив ли. Поскольку папа тоже не знал ничего о нас (изначально говорилось, что нас доставят в Казань), то командирского аттестата на семью (это денежная помощь семьям командиров Красной Армии) мы не получали. О своих родителях и дочке, находившихся в тогда уже блокадном (окружённом врагом) Ленинграде, мама тоже ничего не знала. Зима этого года выдалась очень морозная (до 45 градусов мороза). Маме приходилось очень тяжело работать, какое-то время даже грузчиком. Из того времени у меня в памяти осталось постоянное ощущение холода и голода. Именно тогда я научился хлеб не разжёвывать, а сосать. Эта привычка сохранилась на долгие годы, и, уже, будучи достаточно взрослым, задумавшись о чём-то, я ловил себя на том, что сосу хлеб. Потом я чем-то заболел и попал в больницу. Это не была больница в нашем нынешнем понимании. По-моему мы лежали в каком-то спортзале. Помню большое помещение, всё уставленное кроватями. Лежали в этом зале дети с самыми разными болезнями. Поэтому, не успев вылечиться от одной болезни, я начинал болеть другой. Мне кажется, что именно таким образом была осуществлена прививка от всех этих болезней в будущем. Но тогда вся эта история чуть не кончилась для меня трагически. Месяца через полтора (а может два) после такого «лечения» маме сказали, что до утра я не доживу. Меня переместили в какую-то каморку и допустили туда мою маму. Как ни странно, эту ночь я запомнил. Как всё время потел, периодически засыпал, а, может, терял сознание. К утру врачи с удивлением обнаружили, что умирать я передумал. Я запомнил слова врача: – У него был кризис. Теперь пойдёт на поправку.
Жизнь в Уфе вспоминается мне, как какой-то кошмар. Полная нищета и постоянное чувство голода. До сих пор помню, как с наступлением тепла мама рвала крапиву и готовила какое-то варево, которое называла борщом. У меня появилась «куриная слепота» – это, когда проснувшись утром, ты не можешь открыть глаза, т.к. они заклеены гноем.  Там же, в Уфе, я впервые услышал слово «жид». Какие-то мальчишки бегали за мной и кричали это слово. Я тогда не знал его значения, но понимал, что это что-то оскорбительное. Потом на долгие годы я это слово забыл, но об этом – позже. Постепенно жизнь налаживалась. К началу 1943 года папа нас разыскал. Мы начали получать командирский аттестат. Установилась связь с Ленинградом, а летом сорок третьего к нам перебрались и родственники: мамина мама Минця, моя родная сестра Роза, мамины родные сёстры Бетя с дочкой Лялей и Этя. К сожалению, во время блокады в Ленинграде умер от голода мой дедушка Моисей Креймер. Тогда же я начал читать (никто меня не учил) и помаленьку считать. Очевидно, смотрел и слушал, как делала уроки Роза.
  В конце 1943 года был освобождён Киев (столица Украины), и мама со мной и Розой поехали туда. Опять товарняк, опять неприятные приключения (по дороге у нас украли почти всё уже накопившееся «имущество»). В какой-то момент мама отстала от поезда, Роза плакала, а я её успокаивал. В вагоне было относительно просторно. Какой-то инвалид на костыле тоже нас успокаивал. (Это тоже интересная история. Где-то в начале пути этот инвалид ударил маму костылём по голове, и она потеряла сознание. Потом они помирились и даже подружились. Ехали-то мы очень долго). Через несколько часов мама нас догнала на другом поезде и все успокоились. Пока добирались  до Киева, была освобождена Винница – наш родной город. И мы почти без остановки поехали туда. Дом, в котором мы жили до войны, оказался разрушен, и нам дали небольшую другую квартирку. Как я уже писал, «имущество» наше было по дороге украдено, и я пошёл первый раз в первый класс в трусах, майке и солдатском плащ-накидке. В этом месте я должен поставить большой восклицательный знак! Судьба повернулась к нам лицом, очевидно решив, что мы успешно выдержали выпавшие на нашу долю испытания. Неожиданно на небольшой срок папину часть перевели в Винницу! Впервые за всё время войны наша семья, пусть и на короткий срок, собралась в полном составе. За папой по утрам приезжал ординарец верхом на лошади, ведя в поводу вторую лошадь. И пока папа завтракал я с его ординарцем ехал в школу. Это, конечно, было потрясающее зрелище. А какой я испытывал кайф! Вся школа мне завидовала. Плюс у меня была офицерская полевая сумка из настоящей кожи.  Потом папину часть отправили опять на фронт, и мы остались одни. Но это уже была совсем другая жизнь.
  Я уже говорил, что читать начал, когда мне не было ещё шести лет. Это занятие меня очень увлекло, стал жутким книгочеем на всю жизнь. Однако в то время это увлечение сослужило мне плохую службу – в то время, когда все ребята учились читать по слогам, я уже бегло читал книги. Да и с арифметикой и с письмом я значительно опережал остальных. На уроках мне было скучно, все задания я выполнял легко и быстро. Спустя годы обнаружилось, что во мне не выработалась привычка к длительному кропотливому труду, что я отношу к своим серьёзным недостаткам. Я привык к быстрым решениям. Поэтому, когда я находил принципиальное решение задачи или проблемы, продолжать, наводить лоск, красиво оформлять мне было уже не интересно. Возвращаюсь к первому классу. Современным детям трудно, пожалуй, даже невозможно, представить условия нашей учёбы. Не было ничего – ни ручек, ни карандашей, ни тетрадей. Я помню, как приходилось первое время писать на газете между строк. Чернила расплывались. Скученность в классах была жуткая. Значительная часть учителей была бывшими фронтовиками, и ещё долгие годы их форменной одеждой оставались брюки-галифе и гимнастёрка. Правда, условия учёбы довольно быстро улучшались. Открывались новые школы.  Война подходила к концу, наши войска успешно продвигались к Берлину. У нас на стене висел репродуктор. Это такой примитивный детекторный приёмник, транслирующий все новости, музыку, оперные арии, в общем, всё, что считало государство нужным для его граждан. Работало это радио круглосуточно. И вот однажды в 2 часа ночи 9 мая 1945 года мама разбудила меня с криком: – Боренька, вставай, по радио передали, что война закончилась. Я спросонья не поверил и продолжил спать, а мама разбудила жившего над нами бывшего командира партизанской бригады Кондратюка (личность в Виннице весьма известная), и они пошли вдоль домов по улице, поднимая всех жильцов криками и стрельбой из пистолета, который был у Кондратюка.
  Так завершилась для нас эта страшная война, в которой наша семья потеряла дедушку Моисея, умершего от голода в блокадном Ленинграде, папиного родного брата Яшу, ушедшего добровольцем (приписал себе два года) на фронт, папину родную сестру, расстрелянную с детьми в гетто.

ВЗРОСЛЕНИЕ. ОТРОЧЕСТВО И ЮНОСТЬ
  Сразу хочу отметить, что в связи с войной и тем, что папа был военным, а значит периодически менял место жительства, за 10 лет учёбы мне пришлось сменить 7 школ. После войны папу оставили служить в Вене, и он забрал нас к себе. То есть второй класс я заканчивал уже в третьей с начала своей учёбы школе. Конечно, частая смена школ не могла не отразиться на моём развитии. Здесь и умение быстро находить общий язык с новыми людьми, и умение быстро адаптироваться в новых условиях, и расширенный горизонт (новые города и страны со всеми их особенностями). За короткий отрезок жизни я освоил башкирский, немецкий, венгерский языки (детям это даётся легко), но спустя несколько лет от этих знаний остались только отдельные слова и выражения. Кроме того, наибольшее влияние на моё дальнейшее развитие, на моё мировоззрение оказало то, что с девяти лет я жил в военных городках, а это особый мир, особый менталитет.
 Вена послевоенная. 1946 год
Не надо забывать и то, что контингент этих городков составляли люди только что прошедшие войну, не раз смотревшие в глаза смерти. Они не боялись ни бога, ни чёрта. Это были люди, спаянные фронтовым братством. Но в то же время это не мешало им оставаться внутренне чистыми и принципиальными. Приведу один пример. В военную прокуратуру поступила какая-то мелкая кляуза на моего отца. Разобраться поручили Иосифу  Шмуклеру. Он явился к своему начальнику и заявил, что отказывается от этого дела, т.к. они с папой земляки и друзья. После чего пришёл к нам и всё рассказал. Вот такими они были – чистыми и открытыми. Именно с тех пор я сохранил на всю жизнь уважение и благодарность ко всем участникам войны, независимо от их должностей, званий и наград. Мы, дети, старались подражать своим отцам, брали с них пример. Атмосфера была абсолютно интернациональная, по крайней мере в первые годы после окончания войны. Чувство патриотизма и долга зашкаливало. Вот один эпизод из моей той жизни, хорошо характеризующий меня. В конце 1946 года мы переехали в Будапешт, где я пошёл учиться в третий класс.
 

Будапешт послевоенный

Начиная первый урок, учительница стала знакомиться с нами и заполнять школьный журнал. Когда дошло до вопроса «национальность», я ответил – «советский». Учительница переспросила, и я  повторил свой ответ. Поняв, что имеет дело с дебилом, она не стала настаивать, продолжила урок, а родителям позвонила, чтобы они меня просветили.  Вот только тогда, в девять лет, я впервые узнал о существовании национальностей. Но дебилом в этом вопросе я оставался ещё не менее 30 лет. Вспоминая годы учёбы за границей, я испытываю чувство стыда за наше поведение. Вели мы себя, как настоящие оккупанты: не брали билеты в трамвае,
развязно вели себя на улицах и в транспорте. Местные жители и даже полицейские боялись с нами связываться. Приведу пару примеров. У каждого из нас дома было много оружия, а родительский контроль практически отсутствовал. Скажем, у нас прямо рядом со входной дверью стоял новенький немецкий автомат и моя личная мелкокалиберная винтовка, с которой я открыто ходил по нашей территории и стрелял по голубям. Никто на это не обращал внимания, это было в порядке вещей. Было в доме и другое оружие – пистолеты, охотничьи ружья. Маме кто-то подарил шикарный небольшой дамский браунинг с рукояткой инкрустированной перламутром. Так вот, у нас была такая забава. Уходя в школу, мы брали горсть мелкокалиберных патронов, и когда возвращались после уроков домой, а ездили мы на трамваях с пересадками, выходя из вагона, подкладывали под колесо патрон. Когда трамвай трогался, раздавался звук выстрела. Перепуганный вожатый останавливал вагон, смотрел, что случилось, но понять ничего не мог. А мы довольные наблюдали со стороны за происходящим. Обычно всё заканчивалось мирно, но однажды мелкий осколок гильзы попал в ногу женщины, стоявшей на остановке. Поднялся крик, прибежала полиция. Кто-то видел, как мы подкладывали патрон, и указал на нас. Собралась толпа. Но полицейские побоялись с нами связываться, и мы, перепуганные, убежали оттуда. Другой случай. Однажды после уроков мы решили в очередной раз пострелять из пистолета.  Один из нас, на несколько лет старше меня, принёс из дома пистолет, воспользовавшись тем, что отец уехал в командировку. Кстати, лет через десять этот Изя стал чемпионом Вооружённых сил по вольной борьбе. Когда мы с Изей возвращались домой, вдоволь настрелявшись, и ждали на остановке трамвай, Изя вдруг выхватил пистолет, стал им размахивать и кричать на какого-то венгра. (Потом он рассказывал, что тот бросил ему в лицо виноградную косточку). Крики, полиция. От греха подальше, полицейские завели нас в ближайший подъезд и вызвали наш патруль (комендатура находилась рядом), боясь к нам прикоснуться на всякий случай. Через несколько минут появился наш патруль и повёл нас в комендатуру. По дороге я сбежал, но гнаться за мной никто не стал. Все эти наши «шалости» оставались для нас без последствий. Досталось мне от отца только единственный раз (он даже единственный раз в жизни использовал ремень), когда я бросил в сторону склада ГСМ (горюче-смазочных материалов) гранату, и чуть не подорвал его. Спасло то, что по хилости здоровья мне не удалось добросить гранату до цели. Зато сам я чудом не пострадал. Справедливости ради надо сказать, что мы не только безобразничали, но совершали и хорошие, полезные дела. Когда началась «заварушка» в Палестине (был конец 1947 года), все мы, включая жён и детей, приняли участие в расконсервации отправляемых «игрушек». Разумеется, тогда мы, по крайней мере – дети, не знали о чём идёт речь. Нам было сказано, что необходимо выполнить «срочную и важную работу». Все дети городка хотели походить на взрослых. Мы стреляли, ездили верхом на лошадях,  кто постарше – ещё и на мотоцикле. К этому времени относятся и мои первые опыты вождения автомобиля. До педалей я не доставал, поэтому сидел на коленях у водителя и крутил руль. Глядя, как солдаты выполняют упражнения на турнике (перекладине), я повторял упражнения за ними. И, надо сказать, преуспел. Не забываю этот снаряд всю жизнь. И даже сейчас, в свои 80 лет ещё 10 раз подтягиваюсь и делаю некоторые другие упражнения, чего желаю и всем своим потомкам. В школе я принимал участие в различных спортивных вечерах. Мы «делали пирамиды».
 Школьные спортивные пирамиды
Не знаю, делается ли это сейчас. Суть заключается в том, что группа из нескольких человек совершала перестроения и, взбираясь друг на друга и выстраиваясь в определённом порядке, создавали живые картинки. Речь идёт о младших классах. В старших я уже занимался более серьёзно, и достиг заметных успехов. А вообще-то у меня всю жизнь были две страсти – чтение и физкультура. Так проходило моё безмятежное детство в первые школьные годы. Материально мы были обеспечены довольно хорошо. Выходные и праздники выезжали все вместе – офицеры с семьями и солдаты отдыхать в Альпы, позднее – на озеро Балатон в Венгрии.
 На озере Балатон. Венгрия
Надо прямо сказать, что нам очень повезло. Как раз в эти годы в стране был страшный голод, нужда. Людям не на что было жить. Продовольствие выдавалось по карточкам. Это, когда на каждого жителя отпускалась нормированная доля продукта, для чего людям выдавались специальные карточки. Но эти карточки надо было ещё реализовать. За мукой выстраивались громадные очереди ещё с вечера, и люди стояли в ожидании всю ночь. Даже зимой, в мороз. Даже моим детям представить всё это очень сложно, а внукам, наверно, вообще невозможно. Но всё-таки хочется, чтобы потомки получили хоть малейшее представление о той жизни. Чтобы поняли цену хлебу и помнили, что, к сожалению, всё это может повториться, если исчезнет память о том времени. Мы, живя в Будапеште, знали об этом очень мало. Об этом ничего не сообщалось в газетах, а сообщать об этом в письмах люди боялись. Когда в 1947 году мы приехали в отпуск, то столкнулись с этим наглядно. Я помню, как я стеснялся ходить по улице в нарядном костюме, в кожаной куртке. Стеснялся идти рядом с родителями, разодетыми в дорогие одежды. Мама потом рассказывала, что я специально пачкал костюм в пыли, чтобы не очень выделяться и перебегал от них на другую сторону улицы. Конечно, на общем фоне мы выглядели богачами. Да, пожалуй, так оно и было. Мы объехали всю родню в Виннице, Москве, Ленинграде. Папа устраивал встречи с ними в ресторанах, где все могли хорошо и вкусно поесть.  Дело в том, что родителям платили зарплату в местной валюте для повседневной жизни, и ещё одну зарплату в рублях – на сберкнижку (на счёт в банк). Таким образом, за год скапливалась приличная сумма. Были офицеры, которые не ездили в отпуск, чтобы накопить побольше денег. В нашей семье накопительство всегда считалось постыдным, что передалось по наследству и мне. Может, это и нерационально, но это так. Мы с Леной впервые завели сберкнижку в 40 лет, когда решили приобрести машину. Мама рассказывала, что за время отпуска они тратили все деньги, накопившиеся за год.
  Когда я писал, что нам очень повезло, что в тот период мы проживали за границей, то имел в виду не материальное благополучие, что тоже очень важно, а события, развернувшиеся в стране с конца сорок седьмого года. Началось дело еврейского антифашистского комитета, кампания против «космополитов». На нашей жизни это практически никак не отразилось. Атмосфера закрытого, довольно ограниченного коллектива, проживающего за рубежом, в котором все обо всех всё знали, в котором все были участниками войны, и в котором ещё действовали законы фронтового братства, защитила нас от произвола, царившего в метрополии. Да, к тому же, наверно, родители верили всему, написанному в газетах. Мы, дети, конечно, ничего этого не знали. Повторю, что они были истинно верующими. Свой доклад, посвящённый 50-летию советской власти, папа начал со слов (он умел красиво и не шаблонно говорить): – Разве мог я, еврейский мальчик, выросший в беднейшей бесправной семье в черте оседлости когда-нибудь подумать, что стану офицером, командиром воинской части? Только Советская власть дала нам… – И далее в том же духе. Доклад его был встречен восторженно. Но главное, что это были не просто слова, а глубокое убеждение. В этой атмосфере мы росли, и эти убеждения становились моими. Всё, что я рассказывал о себе, происходило в Вене, а затем в Будапеште. Там я окончил начальную школу (4 класса). Окончил на четвёрки и пятёрки, хотя учеником был не очень прилежным.
  В 1948 году был издан указ, по которому членам семей офицеров (не работающим) запрещалось проживание за границей. Чем было вызвано это решение, мне не известно. Поэтому нас с сестрой отправили в Винницу. Мама осталась с папой в Будапеште, т.к. она работала в военторге. Начался новый этап в моей жизни. Мы жили с папиной мамой Ханой.  Она пережила войну в гетто с папиной сестрой Сурой (умерла в Израиле в городе Нацрат Илит), папиным братом Яшей (погиб на фронте, куда ушёл добровольцем после освобождения из гетто) и сыновьями тёти Суры Мишей (умер в 2017 году в Нацрат Илите) и Яшей (умер в начале двухтысячных годов в Вашингтоне). Им повезло – их гетто находилось на территории, оккупированной румынами, и, несмотря на все трудности, они выжили. Бабушка совершенно не умела читать и писать по-русски. Впоследствии я немного её обучил. Бабушка была худенькая, немножко горбатенькая, очень подвижная и тихая. В наши с Розой дела особо не вмешивалась. Занималась мной главным образом Роза. Учёба меня особенно не увлекала, хотя учился я выше среднего. Правда, учебники истории, по которым училась Роза (она была на два класса впереди меня), я с увлечением читал, как просто познавательную литературу. Очень много значила личность учителя. Географию у нас преподавал Андрей Павлович, бывший офицер, одетый, как и большинство учителей-фронтовиков, в военную форму без погон. Он так увлекательно рассказывал о разных событиях и странах, что я увлёкся географией, составлял какие-то альбомы о походах Челюскина и Седова. решил стать штурманом дальнего плавания. Знал наизусть все моря, океаны, заливы, проливы и т.д.  Мечта о поступлении в «мореходку» сохранилась до конца школы, правда, осуществиться ей не было суждено.
  А вот с математикой мне не повезло. Я абсолютно не понимал объяснений учительницы. Она почему-то меня люто возненавидела и не скрывала этого, назвав однажды на весь класс дураком. К своему удивлению, я мгновенно отреагировал, заявив «сама дура».  Официальных последствий это не имело, но взаимная вражда сохранилась. Так продолжалось до тех пор, пока к нам не пришёл новый учитель математики Александр Моисеевич Беренштейн, который почему-то получил кличку «Македонский». Родители наши даже считали, что это его фамилия, чем он втайне гордился. Он тоже был в военной форме, что было привычно. А вот чем он нас сразу поразил, так это тем, что писал левой рукой. Во-первых, в те времена в советской школе это не приветствовалось. А, во-вторых, благодаря этому, когда он писал на доске, то не закрывал собой написанное, что для нас было очень удобно. Но главное, конечно, что он смог всех нас увлечь своим предметом, и оказалось, что среди нас нет тупиц, и школьная программа доступна всем. А для меня математика стала вообще любимым предметом.
 Главным моим занятием в этот период было чтение. Благо – никто не мешал. В то время в Виннице было две библиотеки-читальни, и там я пропадал до самого закрытия. Работники меня уже знали, специально оставляли мне книги, а иногда даже давали домой, хотя это было не положено. Эти книги воспитали во мне образцового пионера, свято верящего в добро и справедливость, в коммунизм, социализм. Гуля Королёва из «Четвёртой высоты» – недосягаемый идеал. Молодогвардейцы, Александр Матросов, Николай Гастелло, 28 героев-панфиловцев и т.д. Конечно же, очень увлекался и приключениями – индейцы, капитан Немо, Аэлита, гиперболоид инженера Гарина, Карел Чапек и т.п. Только что закончилась война, и мы старались не только подражать героям войны, но проверить себя – сможем ли мы сами в трудную минуту вести себя достойно? Вот один курьёзный случай из нашей жизни. Близкая подруга моей сестры заболела ангиной, и ей сказали, что надо удалить гланды. Роза тут же заявила, что тоже будет удалять гланды. Она съела несколько порций мороженого, чтобы гланды покраснели и настояла на операции, хотя у неё ничего не болело. На вопрос, зачем она это сделала, она ответила, что проверяла себя – сможет ли терпеть боль под пытками. И таки не издала ни единого звука во время операции, хотя другие орали. Очень нравились приключения Швейка. Читал я запоем. Много и быстро. Часто перечитывал книгу по два, а то и по три раза. Как-то одноклассники затащили меня во Дворец Пионеров, где проходила литературная викторина. Я мгновенно отвечал на все вопросы и завоевал первое место. Ребятам это понравилось, и мы повторили эту операцию на следующей неделе. Я снова победил, но организаторам это не понравилось, потому что я буквально не давал открыть рот другим участникам. Поэтому в третий раз они сказали прямым текстом, чтобы мы больше не появлялись, слова мне не дадут.
  Из других увлечений могу отметить спорт. Где-то в шестом классе после урока физкультуры учитель сказал мне, что будут соревнования на первенство школы по гимнастике, и я должен в них участвовать. Он показал, какие упражнения надо выполнять. Таким образом, я занял второе место на первенстве школы. А через какое-то время нас выставили на первенство города. Там я впервые стал чемпионом города по спортивной гимнастике для мальчиков 12-14 лет. После этого я записался в спортивную секцию, где стал заниматься спортивной гимнастикой и за довольно короткий срок достиг приличных успехов. Гимнастика стала моей второй страстью. До сих пор смотрю соревнования по спортивной гимнастике с большим волнением. Конечно, уровень мастерства вырос невероятно, но атмосфера царит прежняя – волнительная и приподнятая.
 
В те годы, когда мы жили без родителей, только с бабушкой, главным авторитетом для меня была Роза. Она решала все возникающие вопросы и проблемы. Я был очень рассеянным мальчиком, и постоянно забывал то в школе, то в читальне, то в спортзале различные свои вещи – портфель, галоши, даже пальто. Но стеснялся за ними идти.
Розе приходилось исправлять все мои промахи. Она, конечно, делала мне внушения, но никогда не доходило дело до криков и скандалов. Роза пользовалась большим авторитетом в школе и среди знакомых. Она была на три года старше меня, и у неё уже были поклонники. Причём, тоже авторитетные в своей среде, отчаянные и хулиганистые. Не хулиганы, а ребята, способные постоять за себя и своих друзей, способные на рискованные нестандартные поступки. Когда она заболела скарлатиной, её главный поклонник залезал по вертикальной стенке больницы к окнам третьего этажа, чтобы пообщаться с ней. Поступок весьма рискованный. Но именно поэтому ей и нравился Сеня Винокур. Она и сама была способна на смелые, неординарные поступки (я уже писал о том, как она проверяла себя на способность переносить боль), за что её все уважали и прислушивались к её мнению. Мы с Розой любили друг друга, хотя, как и у всех детей, у нас бывали ссоры. Доверяли друг другу бесконечно и всю жизнь делились самыми сокровенными секретами, которые не доверяли даже родителям.
  В 1950 году, когда Роза серьёзно заболела, мама оставила работу в Будапеште, и приехала к нам навсегда. Конечно, жизнь стала более упорядоченной. А на следующий год приехал и папа. Вся семья снова собралась вместе. Папу направили служить в город Ровно, но предупредили, что это временно.

 Винница. Центральная улица
Поэтому семья осталась в Виннице. Ровно – город в западной Украине, центр бендеровского края. Бендеровцы – это националистическое подпольное партизанское движение, боровшееся за создание самостоятельного украинского государства, названное так по имени своего руководителя Степана Бендеры. Борьба эта велась активными военными действиями, направленными не только против армии и государственных органов власти, но и против мирного населения,  сотрудничающего с этой властью. Это были предшественники нынешних террористов, от рук которых мученической смертью погибло много мирных жителей, включая стариков и детей. Ну и, конечно, евреям доставалось больше всех. Здесь к общим мотивам добавлялся ещё врождённый антисемитизм. Несмотря на то, что с окончания войны прошло уже больше пяти лет, подавить полностью это движение не удавалось. Папа снял комнатку в частном доме. Хозяева понравились – приветливые, доброжелательные. Спустя какое-то время к ним приехал какой-то родственник – молодой парень, устраиваться на работу. Нормальный молодой человек, ничем не примечательный. Папа с утра уходил на работу, а возвращался вечером. Мама ездила его проведать, вернулась успокоенная – всё нормально. Но однажды ночью папа проснулся от шума и увидел полный дом военных, проводивших обыск и арестовавших этого «родственника», каковым он не являлся, и хозяев дома. Руководитель операции сказал папе: – В рубашке ты, майор, родился. Сегодня ночью тебя должны были утащить в лес, а если не выйдет, прикончить. В последний момент наш человек сообщил нам об этом. Да, пуля, к счастью, просвистела мимо. Через несколько дней папа получил новое назначение и приехал в Винницу, чтобы забрать нас с собой в Житомир.
  Так завершился очередной этап моей жизни. Я как раз окончил седьмой класс, т.е. получил начальное среднее образование, что позволяло перейти на учёбу в техникум, или какое-нибудь училище, или начать работать на производстве. Мне исполнилось 14 лет. Я был очень низкого роста и ужасно худой. Мама рассказывала, что когда я выполнял упражнения на перекладине, ей казалось, что эти руки-спички вот-вот не выдержат и сорвутся.

 
С мамой и Розой. 1950 год
 Итак, в 1951 году мы переехали в Житомир.
Наш военный городок находился сразу за городом, точнее, за городской тюрьмой. До школы было далековато. Поэтому утром нас везли в школу на такой «тачанке» – с автомобильными колёсами и рессорами. Вид она имела впечатляющий и привлекала внимание прохожих не только своим внешним видом, но и тем, что в то время транспорт на конной тяге уже был на улицах редкостью. Правда, добираться домой после уроков приходилось
 
                Житомир. Центр города
самостоятельно, сначала долго на трамвае, а потом ещё приличное расстояние пешком. Бытовые условия у нас были вполне приличные для того времени. Правда, «удобства» во дворе и не было водопровода, но для того времени это было нормой, и никаких нареканий ни у кого не вызывало. Очередная школа, в которой я должен был учиться и в которой, как потом оказалось, мне предстояло завершить своё среднее образование, заслуживает отдельного внимания. Во-первых, она была мужской. Для современной молодёжи объясняю, что в ней учились, как и в винницких школах, только мальчики. Девочки учились в женских школах. Смешанное обучение было только в «железнодорожной» школе, в которую нас с Розой и определили: она находилась ближе к нашему городку. Но я, тихоня, ухитрился там попасть бумажной «пулей» учительнице в глаз (разумеется, случайно; «стрелял» я в девочку, стоявшую у доски), и, чтобы не раздувать скандал, меня тихонечко перевели в школу №3. Это произошло в середине сентября, через две недели после начала учебного года, поэтому в дальнейшем о «железнодорожной» школе я вспоминать не буду. Школа №3, до моего в неё поступления, была семилеткой, а как раз в год моего приезда её решили сделать десятилеткой за счёт того, что старший класс (единственный) становился последовательно сначала восьмым, потом девятым, а затем и десятым. Представляете, мальчишки четыре года являются старшеклассниками? Это особый статус, особое отношение преподавателей и особое самосознание. Следующей особенностью было большое возрастное различие учеников. Когда директор школы, незабвенный «Жак»  (Георгий Бурковский) ввёл меня в класс и представил – вот ваш новый одноклассник – я был просто ошарашен и, честно скажу, напуган. Я уже писал, что был низкого роста и очень щуплый. А передо мной стояли здоровенные дяденьки, некоторые в полувоенной форме (просто носили, что осталось от отцов, денег-то не было), некоторые уже брились. Они высокомерно посмотрели на новую «козявку» и продолжили свои «взрослые» беседы. Такая громадная разница в возрасте возникла потому, что время было послевоенное, и многие ребята не имели возможности вовремя пойти в школу. Позже, когда я присмотрелся, оказалось, что я ещё не самый младший, было два мальчика на год младше меня. Основная масса ребят была на год-два старше. И несколько человек – на три года. Представляете – в одном классе учатся ребята тринадцатилетние и семнадцатилетние? Взрослые люди, которым скоро в армию идти, и совсем дети. И, наконец, последняя, но очень существенная особенность. Не знаю, как и почему так получилось, но из двадцати восьми учеников в классе двадцать один оказался евреем, что, конечно же, тоже оставило свой след. Правда, в то время мы, по крайней мере, я этого не замечали. Царил полный интернационализм и всеобщая дружба. Национальные вопросы у нас не возникали. Хотя только что закончилась борьба с космополитизмом и уже начиналось дело врачей-вредителей. А в начале 1953 года началась подготовка к депортации евреев в Сибирь и на Дальний Восток. Современной молодёжи невозможно объяснить всё происходившее тогда в нескольких фразах, лучше прочитать обо всём этом в интернете. Я обо всех этих событиях не подозревал, жил обычной жизнью подростка. Может, старшие ребята что-то знали. Но в классе эти вопросы не поднимались, и от родителей я тоже ничего на эту тему не слышал. Если коротко, по существу, то это проводилась масштабная государственная антисемитская кампания. Мы знали, что для евреев затруднено поступление в институты, что есть ограничения в служебной карьере и т.п., но воспринимали, как проявления бытового антисемитизма. Представить себе, что это государственная политика, масштабы которой стали ясны только в девяностых-двухтысячных годах, было невозможно.
  Моё положение в классе довольно быстро стабилизировалось благодаря гимнастике. В школе не было спортзала. Его заменяло большое проходное помещение (школьное фойе), из которого вели двери на улицу, на второй этаж, в классы первого этажа. В этом помещении стояли гимнастические снаряды. И когда я, не пижонства ради, а просто по привычке, начал во время перемен выполнять различные упражнения на снарядах, это произвело должный эффект. Никто в школе ничего подобного делать не умел. «Старики» признали меня не то что равным, но заслуживающим уважения. Со временем стихийно возникла группа энтузиастов, которых я тренировал. Забегая вперёд скажу, что точно такая же ситуация повторилась впоследствии во время учёбы в военном училище. Вообще, спортивная подготовка не раз помогала мне в жизни в самых различных ситуациях. Через две недели после меня в классе появился ещё один новый ученик – Игорь Турчин, приехавший из Проскурова (нынешний город Хмельницкий).  Его посадили со мной за одну парту во втором ряду, т.к. вся галёрка была занята «стариками». Мы с Игорем очень сдружились, особенно в 9 и 10 классах. Часто бывали друг у друга дома, иногда оставались ночевать, т.к. добираться было далеко. Кстати, я сказал Игорю, что у меня в Хмельницком есть знакомая Лена Табачник (тогда ещё не знал, что она станет моей женой), и он сказал, что знает её по Дворцу Пионеров, где она постоянно выступает в составе драмкружка. Сейчас она это знакомство отрицает.

 

 Наверно, просто не обращала на него внимания, т.к. она уже была примой, а он – один из массовки. Оказывается, судьба имеет чувство юмора, а мир тесен. Через несколько лет они оказались студентами одного института – Каменец-Подольского педаго-гического, в котором вместе выступали в самодеятельном театре. Это уже Лена подтверждает. Игорь увлекался баскетболом, прекрасно играл. Баскетбол у нас в классе был в почёте. Играли все, даже я иногда. Дело в том, что в классе было несколько прекрасных игроков –Турчин, Долбир, Коренбойм, Волков, Эйзипс, Гохман. Они входили и в сборную команду города. Игорь отлично чувствовал ситуацию на поле и, хотя казалось, что совсем не бегает по площадке, всегда оказывался в нужный момент в нужном месте. В дальнейшем он стал главным тренером женской сборной страны по ручному мячу, с которой многократно становился чемпионом Европы, Мира и Олимпийских игр. Самое смешное, что научил его этой игре я. Дело было так. Однажды, вернувшись после школы домой, я увидел, что у нас во дворе какие-то солдаты играют в незнакомую игру – что-то среднее между футболом и баскетболом. Это были десантники, приехавшие к нам в часть по каким-то делам. Они рассказали мне правила игры, а на следующий день я рассказал всё Игорю. Это было буквально за два месяца до окончания школы. Он стал всенародно признанным мастером в этой игре. К сожалению, Игорь умер в возрасте 57 лет, пережив до этого три инфаркта. Признавался лучшим тренером мира, занесён в Книгу рекордов Гиннеса.
  Учился я без энтузиазма, просто потому, что это было положено. Многое зависело от учителей. Скажем, преподаватель химии у нас был мужик запойный. Не могу сказать, знал ли он химию, но на его уроках мы творили, что хотели – ходили по классу, выходили на улицу посреди урока и даже возвращались назад через окно (класс размещался на первом этаже). Отсюда полное незнание органической химии. А вот сменила его и преподавала неорганическую химию молодая выпускница университета. Рассказывала так увлекательно и захватывающе, что этот раздел химии я знал. Физику преподавал наш завуч. Не могу судить об его профессиональном уровне, но рассказывал он нудно, неинтересно и непонятно. С учительницей русского языка и литературы нам повезло. Она нас умела увлечь и выпустила из школы грамотными. «Украинку» мы почему-то дружно не любили, хотя преподавала она хорошо и, в смысле грамотности, у меня не было разницы между русским и украинским. А в какой-то частной беседе на перемене она прочла нам мораль (нас было несколько человек) по поводу того, что мы обязаны знать родной язык (идиш). После этого моё мнение о ней вообще изменилось, я её зауважал. Больше всего нам повезло с математикой. Преподавала её выпускница университета. Преподавала хорошо, и мы (по крайней мере, я) считали, что с математикой у нас полный порядок. Когда мы были уже в десятом классе, учительница ушла в декретный отпуск, и на подмену ей прислали из какого-то техникума Иосифа Исааковича. Я хорошо помню его появление. Он сразу провёл контрольную работу, которая завершилась нашим полным фиаско. Всего несколько троек, все остальные – двойки. При этом пользоваться справочными материалами (справочникам, учебниками) он не разрешал. Вот он-то и обучил нас математике по-настоящему. При этом он обучил нас вопросам, не входившим в школьную программу – основам высшей математики, что впоследствии нам очень пригодилось. Я думаю – это заслуга именно Иосифа Исааковича, что по окончании школы практически весь наш класс куда-то поступил. Во всяком случае, на математике никто не срезался. Так проходила наша учёба.
  Всё свободное время я читал запоем. Правда, читал абсолютно бессистемно. В семье у нас все были книгочеями. Папа всю жизнь собирал книги, благодаря чему у нас была прекрасная библиотека. Когда, спустя десятилетия мы уезжали в Израиль, единственно, о чём мы жалели, так это о ней. Несколько тысяч книг с собой взять было невозможно.
Три раза в неделю я ходил на тренировки по гимнастике. Это было далеко от дома, и возвращался я очень поздно. Но занимался с громадным удовольствием. Периодически проводились какие-нибудь соревнования – городские, областные, республиканские. Как ни странно, я всё время занимал первое место, хотя не могу сказать, чтобы я к этому очень стремился. Нет, я, конечно, хотел быть первым, но это не было какой-то сверхзадачей. Займи я второе место, я бы не очень переживал. Мне нравился сам процесс тренировок и соревнований.
  Здесь стоит сказать о некоторых особенностях моего характера, которые к тому времени уже проявились и закрепились в последующем. Наверно, я человек не очень тщеславный. Я встречал в жизни многих людей, которые стремятся во что бы то ни стало стать первыми – в работе, в учёбе, в соревнованиях, которые жутко переживают, если им это не удаётся. У меня такого никогда не было. Например, я очень любил играть в шахматы, хотя часто проигрывал. А вот мой племянник, хотя играл лучше меня, никогда не участвовал ни в каких соревнованиях из-за боязни проиграть. В зрелые годы меня двигали по службе, хотя я к этому не рвался и для этого не делал ничего, если не считать добросовестного отношения к работе. Так определяли «наверху». В то же время передо мной были примеры, когда люди буквально требовали повышений и были готовы для этого на любую низость. Возвращаясь к соревнованиям по гимнастике, могу сказать, что они проходили очень часто, но я никогда толком не знал, что это за первенство. Однажды папу стали поздравлять знакомые с моими успехами, что явилось для него полной неожиданностью. Оказывается,  в газетах и по радио сообщили, что я стал чемпионом Украины среди общества «Трудовые резервы», хотя я сам не подозревал, что это республиканское первенство и что оно вызовет такой резонанс. Для меня это были просто очередные соревнования, правда, с участием гимнастов из других городов. А что касается спортивных обществ, то тренер нас выставлял за все, и Динамо, и ЦСКА, и Спартак… Просто у них не было своих кадров. Хочу напомнить, что только недавно закончилась война. Люди жили очень бедно. Не хватало спортзалов, спортивных снарядов, тренеров. Спорт только начинал оживать. Не было, как сейчас, пиара. Не было телевидения. Поэтому на соревнования набивался полный зал зрителей. Не было даже настоящей спортивной формы. Нам, чемпионам, впервые выдали гимнастические трико только уже в начале 1954 года. А все остальные выступали в обычных тренировочных брюках (в те времена запрещалось выступать в спортивных трусах). Нет, я не могу сказать, что не хотел победить. Хотел. Но, если бы не стал первым, для меня это не стало бы трагедией, причиной серьёзных переживаний. И в дальнейшем в жизни, как всякий нормальный человек, я хотел продвинуться выше, но это никогда не было для меня самоцелью, вожделенным желанием. Я неоднократно отказывался от предложений перейти на другую должность ради получения звания полковника, если это приходило в противоречие с моими жизненными принципами. Многие, даже друзья, в это не верят – как офицер может отказаться от повышения? Но всё, что я сейчас пишу, чистая правда. Мне незачем что-то придумывать. Просто я сейчас сижу перед компьютером, вспоминаю прошлое и пытаюсь оценить свои поступки. Должен сказать, что и сейчас поступил бы точно так же. Зачастую мотивы моих поступков трудно объяснить. Надо хорошо знать и понимать ситуацию, в которой это всё происходило. Первый раз это произошло, когда я уже год исполнял обязанности главного инженера северодвинской бригады. На Совете, когда я был официально представлен для утверждения в должности (чисто формальное мероприятие, т.к. вопрос был уже заранее согласован), я попросил назначить меня на архангельский полк, сославшись на свою молодость. Это произвело эффект разорвавшейся бомбы – никто не ожидал, что тридцатилетний капитан откажется от полковничьей должности. Конечно, я хотел остаться в Северодвинске, и у меня были колебания, но в связи с трагедией, произошедшей в нашей семье, я обещал Лене, что мы уедем из Северодвинска. Этого всего я рассказывать не стал. В другом случае, позже, когда уже стало известно, что по национальным причинам на повышение (главным инженером мурманского корпуса) меня назначить невозможно (об этом честно рассказали мне кадровики), мне предложили такой вариант. Главного инженера северодвинской бригады отправить за границу, а меня назначить на его место. Дело в том, что штатные категории были идиотские –мои подчинённые главные инженеры бригад  имели полковничьи категории, а я, их начальник (главный инженер ЗРВ дивизии), – подполковничью. Это означало пойти на понижение ради звания. Я посчитал для себя это унизительным и категорически отказался. Ещё случай. Мне предложили на мой выбор любую бригаду в льготном районе, в Заполярье, но уже в должности заместителя бригады по тылу (в связи с активным выездом евреев в Израиль уже нельзя было претендовать даже на должность главного инженера). На это предложение я ответил, что я инженер, и на интендантскую должность не согласен, даже если она будет генеральской. Таких эпизодов в моей службе было много. Считаю, что поступал правильно.
*  *  *
  Я слишком далеко забежал вперёд, но именно в школьные годы сформировались под влиянием семьи, окружения и прочитанных книг те правила, которым я следовал все последующие годы. Под влиянием «Двух капитанов» Каверина я сочинил себе жизненный девиз: ЧЕСТЬ И ПРАВДА. Не могу сказать, что мне удалось полностью его соблюсти. Но я всегда его помнил и пытался соблюдать, что временами приводило к различным неприятностям. Мой начальник курса при предварительном распределении сказал: – Лемстер, ты должен пересмотреть и изменить своё поведение. Иначе в дальнейшей жизни тебе придётся очень нелегко.– А в комсомольской характеристике написали, что я «чересчур принципиален». Эти предсказания сбылись.  Недавно мне один знакомый сказал, что мне многое сходило с рук, потому что во мне нуждались как в специалисте. Я НИКОГДА и НИКОМУ не позволял хамства в свой адрес. Все начальники это знали и не позволяли по отношению ко мне грубостей. Однажды к нам приехал новый начальник ЗРВ (Зенитно-ракетные войска) армии и начал мне «тыкать» и материться. На что я сказал: – Никогда не смей со мной так разговаривать, а то я сам пошлю тебя… – Больше он этого не допускал. Хамы везде и всюду вообще очень трусливы, если получают достойный отпор. Никогда не терпел и не терплю, когда мне навязывают своё мнение, когда принимают за меня решения. Если даже это происходит из лучших побуждений, желания помочь, меня это всегда оскорбляет и унижает, как свидетельство моей неспособности принимать самостоятельные решения. Никогда не терпел подхалимажа, лизоблюдства, как по своему отношению к кому-нибудь, так и по отношению к себе. Однажды к нам в полк был назначен новый командир. Мы ранее встречались с ним на полигоне, он меня знал. Он и особенно его жена очень хотели сблизиться, подружиться с нами. Это и понятно – новое для них место, нет знакомых… Но я усиленно избегал этого, т.к. боялся, что у кого-то может возникнуть подозрение, что с моей стороны это делается по расчёту. Возможно, это был перегиб, не знаю. Я слишком щепетильно относился к своей репутации. В дальнейшем мы ещё много лет пересекались по службе, отношения между нами сохранились нормальные, уважительные. Другой пример. Бывший наш командир полка стал командиром нашей дивизии. Поскольку мы с ним были давние знакомые (ещё в училище он был моим курсовым командиром), я пригласил его к нам на какое-то торжество (кажется, был день рождения Лены). И вот в ходе застолья мой новый командир полка шепчет мне: – Ты слишком панибратски обращаешься к комдиву. (Все обращались к нему по званию или «товарищ командир», а я – по имени-отчеству). Для полноты картины надо сказать, что ещё совсем недавно мы (старый командир, новый командир и я) чуть ли не каждую неделю собирались за «рюмкой чая». И мы, и наши жёны давно и хорошо знали друг друга. Поэтому я вполне искренно ответил: – Если я в своей квартире начну обращаться к гостям по званию, не только жена, но и я сам перестану себя уважать.– Это моё убеждение, которого я придерживаюсь всю жизнь.
  Из всего вышесказанного, как мне кажется, можно себе представить, что из себя представлял ваш предок как личность. Возвращаюсь к школьному периоду. В связи с большой разницей в возрасте в классе существовало несколько групп. «Старики»  не только обсуждали свои «взрослые» вопросы, ухаживали за девочками в женских школах, но и совершали уже действительно серьёзные поступки. Роня (Арон) Долбир, Илья Нудельман, Вова Хмара уже совершили несколько прыжков с парашютом. А это совсем не те прыжки, которые выполняют сейчас, когда парашютиста, как мешок с грузом, выталкивают из самолёта, дальше всё происходит автоматически. Надо только постараться не повредить ноги при приземлении. Человек даже не успевает испугаться как следует. В то время (об этом любил рассказывать  за столом папа после выпивки, выполнивший свой прыжок ещё в 1932 году) требовалось по команде инструктора встать на крыло самолёта, с которого выполнялся прыжок, спиной к направлению полёта и ждать ещё команды на прыжок, после которой спрыгнуть в бездну, досчитать до пяти, затем дёрнуть за кольцо парашюта, чтобы выпустить стропы. Согласитесь, что всё это требовало немалого мужества. Надо отдать должное – ребята не кичились своими подвигами, и я узнал обо всём этом только в десятом классе, когда увидел на груди у Вовы Хмары значок парашютиста. Передо мной фотография нашего класса с педагогическим коллективом, сделанная по окончании 8 класса. Прошло 69 лет, но, как ни странно, узнаю всех ребят, хотя с 1954 года почти ни с кем из них не встречался. Как писала Лена в одном из стихотворений:
Мелькают даты, дружеские лица
Казалось, им давно пора забыться.
И вдруг вернулись, ожили, воспряли
Из очень давней, нереальной дали.

Нескольких учителей узнать не могу. Вот сидит Виля Гриншпун, наш отличник, медалист, который живёт сейчас в километре от меня в Нетании. Виля, добрая душа, позволял всем лодырям и тупицам списывать у него домашнее задание и был всегда готов помочь в учёбе, за что пользовался в классе всеобщим уважением. А ещё – у него был прекрасный голос, до сих пор помню в его исполнении «Белеет парус одинокий» и «Санта Лючия»

 

. О нём я ещё буду вспоминать дальше. А вот в последнем ряду крайний слева Илья Нудельман, выполнивший уже в школьные годы 8 парашютных прыжков. В дальнейшем, служа в воздушно-десантных войсках, выполнил ещё полторы сотни парашютных прыжков. Стал инженером-строителем, обнаружив в этом вопросе большой талант. Несмотря на «пятую графу», сделал большую карьеру в Ленинграде в своей отрасли. Позднее, в Израиле, несмотря на незнание на начальном этапе языка, работал главным прорабом при строительстве знаменитого сейчас третьего терминала в аэропорту «Бен Гурион». И позднее был широко задействован как специалист в области жилищного строительства. Даже после инсульта его не хотели отпускать, выделили ему машину от работы (тогда это было редкостью), и ещё много лет он продолжал работать. Живёт в шестидесяти километрах от меня в Ашдоде. А вот в среднем ряду крайний справа ещё один парашютист РоняДолбир, совершивший в школьные годы 8 прыжков, один из «стариков». О нём я знаю меньше. Знаю, что тоже достиг профессиональных успехов, в годы перестройки создал свой завод и весьма преуспел. Сейчас живёт в Америке. Не вижу на фотографии Сашу Крабе, который живёт сейчас в Бат Яме, и Вову Хмару, умершего в Иерусалиме. А вот в среднем ряду третий слева Илья Геллер, живущий сейчас в Москве, но каждый год посещающий нас в Израиле. О нём я ещё тоже буду рассказывать позже. Рядом с Роней Володя Коренбойм – один из наших главных баскетболистов, мир праху его. А рядом с ним Игорь Турчин, о котором я уже рассказывал. Дальше – Лёня Волков, живёт в Сан Франциско, не хочет ни с кем общаться. Рядом с Вилей по левую руку сидит Изя Эйзипс. Сейчас живёт в США. В среднем ряду Абраша Кругляк, несколько лет назад умер в Америке. А рядом с ним Митя Мордковский, о котором никто ничего не знает – дальнейшая его судьба не прослеживается. Между Нудельманом и мной стоит Бая Ратнер. Лет 10 назад я нашёл его по СКАЙПу то ли в Омске, то ли в Томске. После этого опять пропал. В верхнем ряду второй справа Яша Гохман – умер два года назад в Москве. Много лет обещал прилететь проведать нас в Израиле, да так и не собрался. Рядом с ним стоит Лёня Зельцер. Он запомнился мне тем, что писал большущие сочинения в стихах и вообще всё рифмовал. Дальнейшая его судьба мне неизвестна, знаю только, что он уже покинул наш мир. Наш класс…
А вот и выпускная фотография. На ней нас, правда, уже 29 человек, но один появился в конце учебного года, и мы не успели толком с ним познакомиться. Не обо всех я знаю, но с большинством оставшихся в живых поддерживаю связь по СКАЙПу.
В  1954 году в возрасте 17 лет я закончил школу. Впереди была вся жизнь. Сейчас, с высоты своих восьмидесяти лет, я пытаюсь оценить, что я тогда из себя представлял. Инфантильный юноша, крепкий физически, начитанный, никогда нигде не работавший, не имеющий жизненного опыта и каких-либо явно выраженных талантов и устремлений, пребывающий в плену неопределённых фантазий и мечтах. По своим увлечениям скорее гуманитарий, чем технарь. Своими руками ничего делать не умел. Если некоторые другие занимались радио-любительством, планеризмом или чем-нибудь ещё, то я от всего этого был далёк. Одни фантазии о путешествиях по морям и океанам, скорее похожие на маниловские мечтания.
Это был год, когда только что закончилась кампания против космополитов, дело врачей. Об этих страшных антисемитских кампаниях можно прочитать всё в интернете, поэтому я не буду тратить на это время. Всего год прошёл после смерти Сталина. Обстановка в стране с антисемитизмом оставалась тяжёлая. Надо честно сказать, что всего этого я не знал, пребывал в полном неведении. О национальных проблемах я в те годы вообще не знал и не задумывался. Для меня всё было, как в книгах, – мы все равноправные советские граждане.

 

    Поэтому и назвал себя в самом начале инфантильным. Наши «старики», наверно, были разумнее меня и что-то знали. У нас же дома об этом не говорили, чтобы не возбуждать в нас сомнений в нашем замечательном государстве. От этого я болезненно излечивался долгие годы. Хотя краем уха я слышал, как упоминавшийся выше Калабалин пытался отговорить отца от моей попытки поступать в военное училище. При этом он предлагал оказать помощь при поступлении во Львовский университет или другие ВУЗы, в которых работают его ученики. Я толком не понял, о каких проблемах идёт речь. Тем более, что в Житомире мне как чемпиону предлагали беспроблемное поступление сразу в два института.
 Но всё же, небольшое разъяснение я должен дать. Иначе современному человеку всех этих проблем просто не понять. Дело в том, что в СССР существовала процентная норма, ограничивающая приём евреев в вуз. Официально она не объявлялась для широкой публики, но все евреи (или почти все) об этом знали. В годы перестройки, когда были открыты большинство архивов, этот факт полностью подтвердился. Что это значило? Допустим, устанавливалась норма на приём евреев 2%. Это значило, что на сто принятых в институт студентов должно быть не более двух евреев. И преодолеть этот барьер было невозможно. Кстати, под этот ценз попала в наше время Лена, когда пыталась поступать в московский институт иностранных языков, а значительно позже и наша дочь Наташа, пытавшаяся поступить в ленинградский институт культуры. Уже сейчас я слышу иногда возражение, что среди евреев нашего поколения большинство получило высшее образование. И это правда, но правда не вся. Те, кто делает такие заявления, сознательно или по неведению искажают факты. Дело в том, что в столичных вузах ценз был значительно жёстче, чем в провинциальных городах. Поэтому еврейские мамы уже за год до окончания школы их чадами мониторили результаты поступления в различных регионах страны, разыскивали по всем городам и весям близких родственников и знакомых, чтобы подготовить почву для поступления своих детей. Не случайно из какой-нибудь Винницы или Житомира дети ехали поступать в Пензу, Рязань, Челябинск и т.д. и т.п. Таким образом, и Лена без проблем поступила в мало кому известный Каменец- Подольский педагогический институт. Так что высокий процент евреев моего поколения с высшим образованием – это заслуга наших родителей, делавших всё возможное и даже невозможное, чтобы их дети получили высшее образование.
  Надо было делать выбор – продолжать ли учёбу и, если да, то где? Я мечтал о военно-морском училище в Ленинграде. Но в военкомате сказали, что туда нет разнарядки, и предложили взамен поступать в какое-то новое совершенно секретное училище в Гомеле. Кого готовит это училище, работники военкомата не знали, но очень рекомендовали поступать туда. Это совершенно не совпадало с моими фантазиями, но я решил не расстраивать родителей и согласился, внутренне уверенный, что всё равно меня не примут.
  Небольшое отступление на тему о юношеских фантазиях. Меня удивляет нынешняя молодёжь, чересчур практичная, меркантильная. Их мечты о богатстве, о комфорте, их приземлённость. Мне кажется, что юноша должен мечтать о чём-то возвышенном, труднодостижимом. Пройдёт время, и жизнь всё расставит на свои места. Но если человек на старте жизни даже не помышляет о чём-нибудь возвышенном, то вряд ли он сможет сделать жизнь в последующем интересной и полноценной. Я с юных лет боялся стать мещанином, круг интересов которого ограничен только бытовыми вопросами. И в ходе жизни не раз задумывался: а не засосал ли меня быт, не потерял ли духовный интерес к жизни? В наши годы юноши мечтали о путешествиях, хотели стать учёными, лётчиками (космонавтов в наше время ещё не существовало), знаменитыми врачами, спасающими мир от страшных болезней. Никому даже в голову не приходило сказать, что он хочет стать продавцом, поваром или чиновником. Я уже писал, что хотел стать штурманом дальнего плавания, чтобы увидеть весь мир. Моя сестра Роза поступила в пединститут на факультет иностранных языков, чтобы в последующем стать стюардессой на иностранных авиалиниях и таким образом увидеть другие страны и города (мы ведь жили изолировано от всего мира). Эта ситуация очень точно передана в кинофильме «Мимино».
  Возвращаюсь к повествованию. Итак, я принял решение – поступаю в военное училище. В военкомате велели ждать вызова. Ждать пришлось недолго. Помню, как сейчас, сообщили, что выезд в четверг, чем сорвали назначенные на субботу прыжки с парашютом. Дело в том, что мне очень хотелось приобщиться к этому делу. Прошёл наземную подготовку, получил справку о допуске к парашютным прыжкам, которую хранил много лет, много раз прыгал с тренажёра, а вот прыгнуть реально так и не довелось. В последний момент перед выездом неожиданно обнаружилось, что вместе со мной поступают в это училище  мои одноклассники – Виля Гриншпун и Илья Геллер. Так что прыжок в неведомое стало совершить легче. А всего от нашего военкомата ехало 10 человек.
  Итак, прощай школа, прощайте родители и друзья, начинается новая, самостоятельная жизнь.
 
ВОЕННОЕ УЧИЛИЩЕ
  Училище, которое к моменту, когда мы его заканчивали, получило название Минское Высшее Инженерное Радиотехническое Училище войск ПВО страны (МВИРТУ), было создано в 1953 году. Но на момент нашего поступления не имело названия и было настолько засекречено, что даже почтовый адрес в мирное время был «полевая почта хххх, войсковая часть хххх». Кого из нас готовят, мы узнали только на третьем курсе, а до этого оба факультета учились по одной программе. Насколько серьёзно нас готовили, можно судить уже потому, что два года шло изучение только обще-образовательных дисциплин – от химии, физики, начертательной геометрии, сопромата до английского языка. При создании училища в него перевели слушателей различных московских и ленинградских академий соответствующего профиля – младших лейтенантов уже закончивших первый год обучения. Из них сформировали второй курс, а на первый отобрали сержантов и солдат из войск. Очевидно, опыт показал, что такой контингент не в силах освоить требуемый материал, и следующий набор (нас) сделали прямо из выпускников школ – хоть и молодые, но со свежими мозгами.
Напомню обстановку, в которой создавалось училище. Разгоралась холодная война. Активно совершенствовалось ядерное оружие. Требовалось создание средств доставки ядерного оружия (баллистических ракет), а также средств защиты от носителей ядерного оружия. Американцы, в отличие от СССР, делали ставку на стратегические бомбардировщики (концепция оказалась ошибочной и привела к отставанию США в развитии ракетной техники). Вот для защиты от стратегической авиации

 МВИРТУ
(ныне Военная Академия Республики Беларусь)
 
и создано было наше училище. Всеми работами в стране по созданию ядерного оружия руководил, как известно, Берия (училище создавалось и комплектовалось ещё до его расстрела). Конечно, он был кровавый палач, как и вся верхушка того времени. Но, судя по фактам, государственные интересы он ставил выше всего, выше требований антисемитской политики. Только этим я могу объяснить подбор абитуриентов и преподавательского состава. Разумеется, в то время я был совершенно далёк от понимания происходящего. Но сегодня, осмысливая происходившее тогда, я понимаю, что только по указанию сверху могло так получиться, что среди слушателей оказалось около 20% евреев (никакого ограничивающего ценза). Большинство преподавательского состава тоже составляли евреи. Кстати, все преподаватели у нас были офицерами за исключением преподавательницы английского языка по фамилии Геллер. Ещё раз повторяю, что тогда не только я, но и все мои коллеги ничего не знали обо всём, что описано выше и даже не задумывались на эту тему.
  Первое, что мы увидели по приезду на место – это вереницы уже отсеявшихся и идущих на выход из лагеря, и такие же вереницы новеньких абитуриентов, двигающихся в обратном направлении. Лагерь размещался за городом Гомель. Жили мы в десятиместных палатках. Конкурс был сумасшедший. 9 экзаменов. Наша житомирская десятка держалась довольно долго, хотя условия были – нет слов. Однажды, пока мы были на завтраке, прошёл сильный ливень и затопил палатки со всем нашим имуществом и учебниками. Так что на сдачу физики мы пошли как настоящие босяки (в прямом смысле). С ужасом вспоминаю ту кормёжку – перловая каша с солёной селёдкой. Именно тогда у меня начались изжоги и рвоты, от которых полностью не могу избавиться до сего дня. Экзамены меня не очень волновали, т.к. я знал точно, что химию не сдам. Наверно, это снимало волнение и помогало успешно сдавать остальные экзамены. И вдруг, когда настал мой последний день (экзамен по химии), кто-то ворвался в палатку и заорал: – Пацаны, химию отменили! Для меня это был шок, т.к. ломались все мои планы. Я уже видел себя в числе комсомольцев-добровольцев на освоении целины, а тут…  С другой стороны, я обнаружил, что сдано больше половины экзаменов, а меня ещё не выгнали, значит, есть реальные шансы убедиться, что чего-то стою. На фоне ежедневного потока отчисленных поднималась самооценка и создавался серьёзный стимул для поступления. Короче говоря, я решил продолжить попытку уже всерьёз, тем более что осталась только математика, с которой (спасибо Иосифу Исааковичу) у меня всё было нормально. На последнем этапе в нашей команде начались отсевы. Сначала одного отчислили за самоволку. Затем второй заявил, что у него отец заместитель начальника житомирского военного училища. Так что поступление ему гарантировано, зато ещё два месяца погуляет на воле (там экзамены начинались на два месяца позже). Затем третий, очень талантливый парень, сдававший все экзамены только на пятёрки, умышленно провалил экзамен, хотя мы его отговаривали. Он вообще не захотел быть военным, не хотел никакой дисциплины. Остальные, в том числе наша школьная троица, поступили. Легче всего пришлось Виле, т.к. он был медалистом и вместо экзаменов проходил только собеседование.

  *  *  *
  Итак, начинается самостоятельная жизнь. Что это значило для нас? Всё. Мы во всём полностью независимы от родителей. Мы сами должны принимать любые решения. Кроме того, это имело и важную экономическую составляющую. Нам начинали платить стипендию – на первом курсе 750 рублей, на каждом последующем – на 100 рублей больше. Плюс казённое обмундирование. Правда, за питание мы платили сами (после курса молодого бойца), но плата была вполне по карману. В отличие от курсантов других военных училищ мы носили гордое звание «слушатель» и питались  в офицерской столовой за столиками на 4 человека, с официантками и предварительными заказами меню. Деньги, которые нам платили, по тем временам были очень большими. Скажем, техник получал 700 рублей, а в среднем по стране зарплата колебалась от 600 до 750 рублей. Многие слушатели, чьи семьи были мало обеспечены, могли помогать родителям. Так было у Вили, чей отец погиб на фронте, и мама одна, получая мизерную зарплату, растила двух сыновей.

 *  *  *
  Продолжаю рассказ. Нас разбили на факультеты. Причём, технология этого процесса настолько оригинальна и исключительна, что мне хочется поделиться ею с читателем. Думаю, таких прецедентов в мировой практике нет. Всех поступивших выстроили в одну шеренгу, произвели расчёт на «первый-второй», после чего было приказано всем чётным номерам сделать 20 шагов вперёд и развернуться кругом, а затем сомкнуть строй. Перестроения в стиле тех, что показаны в фильме «Фанфан Тюльпан». Одна шеренга получила название первый факультет, а другая – второй. При этом, поскольку по понятным причинам друзья становились в строй рядом, после перестроения они оказались разведенными. Вот таким образом Виля оказался на первом факультете, а мы с Ильёй – на втором. Никакие просьбы пострадавших во внимание не принимались. Это значило – разные казармы, разные командиры, разные коллективы. В смысле программы обучения и специализации разница проявилась только на третьем курсе. Чтобы стать полноценными слушателями, нам предстояло ещё пройти курс молодого бойца. Такой курс есть для новобранцев в любой армии. Осваиваются «азы» армейской службы – уставы, окапывание, пользование оружием и пр. Но нам «повезло». Реальный срок курса был сокращён, т.к. сразу после нашего поступления училище передислоцировалось в Минск. Таким образом, вместо карабина и сапёрной лопатки мы должны были освоить специальность грузчика. Справились мы с этой задачей вполне успешно. Именно тогда я узнал, сколько весят книги и вообще бумажная продукция, а также типографские шрифты, сейфы и т.п. Ходили мы все ободранные, замученные, с повязками на руках… Представьте себе, такое громадное хозяйство надо было выгрузить из помещений на машины, потом из машин в вагоны поезда, а после этого повторить всё в обратном порядке. Имущество училища было успешно перевезено, и с тех пор на девятом километре автострады Минск – Москва стояло наше МВИРТУ, которое сейчас преобразовано в Военную Академию Белоруссии. Когда эта операция была успешно завершена, начался сокращённый курс молодого бойца. И тогда же наступили первые соревнования. Для меня всё началось с недоразумения. Наша вертикаль строилась так: начальник факультета, затем начальники курсов, а у каждого начальника курса ещё по два курсовых командира. Так вот эти наши начальники по какой-то только им известной логике создали актив – редколлегию, политинформаторов, спорткомитет и пр. В какую-то из суббот подходит ко мне такой активист и говорит, что завтра будут соревнования по бегу, и я должен бежать на 400 метров. Я опешил, говорю, что не бегаю. Оказывается, они решили, что раз у меня на груди значок разрядника, то я бегун. Справедливости ради надо сказать, что ошибиться было нетрудно – при росте 176 см я весил тогда 62 килограмма, был жутко тощий. В общем, разобрались, что я гимнаст и бег вообще не переношу, но уже была подана заявка, и на этот раз я постараюсь как-нибудь продержаться до финиша. Мне показали Толю Сорокина, у которого был третий разряд по бегу на 400 метров и попросили стараться не очень от него отстать. Наступило завтра. Побежали. Я бегу за Сорокиным вторым, но чувствую, что могу быстрее. В общем, через 200 метров я его обгоняю и финиширую первым, сразу выполнив норму третьего разряда. Это сослужило мне очень плохую службу – несмотря на все мои протесты, меня стали выставлять за курс на всех соревнованиях. Я просил, угрожал, что не явлюсь на соревнования, ничто не помогало. Кончилась история тем, что я всё-таки (уже на 3-м курсе) не явился на соревнования, после чего в моём личном деле появилась запись: «Иногда ставит личные интересы выше общественных – отказался выступать на соревнованиях за команду курса». Эта аттестация преследовала меня всю жизнь, наверно, и сейчас хранится где-то в архиве в моём личном деле. Думаю, что я всё-таки был прав. Бег я в те времена ненавидел, называл лошадиным видом спорта, а моё участие в этих соревнованиях проводилось для «галочки». Мог участвовать любой другой. А я достаточный взнос делал участием в соревнованиях по гимнастике и по штанге. Просто начальство хотело беспрекословного подчинения, а я в этом вопросе всегда был фигурой проблемной. Кстати, о проблемности моего характера ещё один пример.  Когда я поступил в училище, я ещё по молодости лет не брился. (Я эту операцию до сих пор очень не люблю). Поэтому у меня были юношеские начинающиеся усики, мне их жалко было трогать. Поэтому я их не сбривал и позже, когда повзрослел. Все как-то привыкли к этому и меня не трогали, хотя на всё училище нас было только двое усатых – наш старшина младший лейтенант Барсегян и я. Это сейчас можно носить усы, бороду, бакенбарды. А в наше время это вообще было не принято, а в армии категорически не приветствовалось, требовалось чуть ли не письменное разрешение. И вот однажды, когда я учился уже на третьем курсе, во время моего дежурства по факультету, вдруг появился заместитель министра обороны по вузам маршал Яковлев в сопровождении большой свиты сопровождающих училищных начальников. Откуда он взялся на мою голову, не знаю, о его приезде никто не предупреждал. Я скомандовал «смирно», как положено по уставу. Он подошёл ко мне и стал расспрашивать о жизни (хождение в народ). Между делом спросил, зачем мне усы. Я ответил, что просто так, никогда их не брил. Он пошёл дальше и тихонечко, не повышая голоса, как бы в никуда сказал: «Убрать это безобразие». Я даже не понял к кому или к чему это относится. Но начальство сообразило сразу: начальник училища показал мне кулак, начальник факультета продублировал то же, а несчастный начальник курса, имеющий два высших образования, остался на месте исполнять указание начальства. Целый месяц меня терроризировали, требуя сбрить усы. Угрожали гауптвахтой, угрожали отчислением из училища. Но я твёрдо стоял на своём, отказываясь расставаться с усами. К моему счастью дело постепенно спустили на тормозах. А могло закончиться весьма плачевно для меня.
  Рабочий день делился на две части: до обеда –лекции, после обеда – самоподготовка, на которой самостоятельно закреплялся материал, прослушанный на лекциях. Отношение к самоподготовке было у всех разное –  кто-то добросовестно отсиживал все часы за зубрёжкой,  а другие (к ним относился и я) «разбавляли» самоподготовку спортивными играми и другими развлечениями. Я для себя с самого начала определил дисциплины, которые понадобятся мне в профессии, и второстепенные. Соответственно и относился к их изучению. Учили нас очень хорошо. Я до сих пор благодарен нашим преподавателям за полученные знания и навыки. Они очень пригодились в дальнейшей работе при поиске неисправностей (особенно на стыке различных областей знания), анализе работы аппаратуры и её настройке. Причём, даже после армии, когда я занимался разработкой различных автоматических комплексов и систем, я продолжал пользоваться тем багажом знаний, который получил в училище. В период учёбы завязывались новые связи, появлялись новые друзья. Я очень сблизился с Геной Быстровым, честным и порядочным парнем, бывал у него дома (он был местным). Доходило до смешного. Когда Гена попался на самоволке (для нас это было нормой, начальство прикрывало на это глаза), начальник курса, зная о нашей дружбе, поручил мне отвезти его в гарнизонную комендатуру на гауптвахту, а потом мягко сообщить об этом его матери. Кстати, сам факт его «посадки» говорит о многом: его отец был заместителем начальника училища, но никому даже в голову не приходило Гену «отмазывать». Когда началось разоблачение культа личности Сталина, между нами произошёл конфликт на идеологической почве. Гена горячо одобрял всё происшедшее. От него я впервые услыхал о фактическом рабстве наших колхозников, не имевших даже паспортов, о той нищете, в которой находились крестьяне, и о репрессиях. Я же, свято верящий всему, что писалось в газетах и говорилось по радио, утверждал, что Сталин сам не мог создать себе культа. Что если это всё правда, то виновата ВСЯ верхушка, чего быть не может, потому что не может быть никогда. Что Хрущёв сам подписывал, как и все они, списки подлежащих репрессиям, а теперь просто хочет всю вину свалить на одного человека (так я думаю и сейчас). А репрессии, если и были, то, наверно, заслуженно. Не всех же сажали. Наверно были и перегибы, но в них как раз виновен Хрущёв и такие, как он. У меня не хватило ни знаний, ни смелости (даже внутренней) домыслить до конца (так ведь можно было усомниться и в Ленине). Короче говоря, мы так разругались, что перестали разговаривать уже до окончания училища. Хотя обоим не хватало друг друга. Но заела гордыня, никто не хотел сделать первый шаг. Гены давно нет в живых (у него всегда было хлипкое здоровье), а я до сих пор вспоминаю об этом и жалею о потере друга. История эта хорошо иллюстрирует то время и нашу принципиальность и нетерпимость. Прошли годы, и жизнь всё расставила по своим местам, всё прояснила. Но об этом – позже.

 
В отпуске после третьего курса

* * *
  На третьем курсе нам, наконец, сообщили, что из нас готовят инженеров по зенитно-ракетной технике (ЗРВ) ПВО (противовоздушная оборона). Мы должны были стать первыми специалистами по технике, которая ещё существовала только на бумаге. Начиналось производство первых образцов этих комплексов и проведение заводских испытаний. Здесь надо сделать небольшой экскурс в историю вопроса. Был разгар холодной войны. В СССР и на Западе (в первую очередь – в США) шла гонка вооружений. Все готовились к возможной войне, хотя никто её не хотел. Огромными темпами шло развитие ядерных вооружений. США делали ставку на доставку ядерного оружия для поражения противника с использованием стратегической авиации. (Время показало, что стратегия была ошибочной и привела к отставанию Америки в развитии ракетной техники). Советский Союз активно работал над развитием ракетной техники как для доставки ядерного оружия на территорию противника, так и для защиты своих объектов. Вот именно для этой цели разрабатывались ЗРК ПВО. Поэтому и появилось на свет наше училище. Первые комплексы поступили на вооружение войск за несколько месяцев до завершения нашего обучения. Тогда же опытный образец поступил и в училище. Он был единственный, и для знакомства с ним каждому отводилось в общей сложности по несколько часов, которых было явно недостаточно для приобретения хоть малейших практических навыков. Первое знакомство с комплексом привело нас в состояние шока. Одно дело знать принципы работы, принципиальные схемы, и совершенно другое дело реализовать это «в железе», как у нас говорили. Представьте себе десятки металлических шкафов, заполненных тысячами различных электронных ламп, десятками тысяч различных радиокомпонентов. Снаружи на шкафах мириады каких-то мигающих лампочек, выключателей, переключателей, электронных экранов. А ещё громадные антенны, волноводы, дизель-электрические станции (ДЭС). И в довершение всего – пусковые установки с ракетами. Казалось, ни один нормальный человек не в состоянии даже запомнить, что и где находится, а тем более, научиться всё это настраивать и ремон-тировать. Хотелось бежать подальше от позора, куда глаза глядят. Но отступать уже было некуда. Дальше – написание диплома, его защита, и, наконец, получение диплома и лейтенантских погон. После этого – распределение. Командование училища хотело часть выпускников оставить для дальнейшей службы на преподавательской и исследовательской работе (практика общепринятая) и направило список из 25 человек (я тоже значился в этом списке) в Главный Штаб. Однако последовала резолюция «все в войска». Кроме того, большая группа направлялась на преподавательскую работу на Курсы усовер-шенствования офицеров в Улан Удэ. Вот в эту группу мне и предложено было включиться. Но тут опять взыграл мой характер. Я заявил, что хочу на Север. Кадровики трижды выставляли меня за дверь хорошенько подумать, но я настоял на своём. Дело в том, что мальчишеская романтика у меня ещё не иссякла. У меня был тайный план – послужить 3 года в Заполярье (там действовало право замены), затем замениться на Чукотку, далее – на Сахалин, а уже ближе к концу службы вернуться в европейскую часть Союза. Таким образом, я хотел частично удовлетворить свою мечту о путешествиях. Закончилось всё это тем, что я угодил в нельготный район около Архангельска, в котором и прослужил ровно 25 лет. Но об этом – далее. Никаких карьерных планов у меня не было, я даже не задумывался на эту тему. Со своими одноклассниками я расстался на долгие десятилетия. Виля, как вечный отличник, выбрал себе Одессу, в которой и прослужил от звонка до звонка. С ним я встретился единственный раз за время службы на полигоне в Капустином Яре. Мы обрадовались этой встрече, хорошо поболтали. Я даже как-то сумел ему помочь в решении служебных проблем. После этого мы не виделись около 40 лет. Илья уехал на Восток в тот самый учебный центр, в который отказался ехать я. Судьба его побросала в разные стороны. В конце концов, он осел военпредом в Москве, где и проживает до сих пор. Проявил себя активным изобретателем и рационализатором, причём, не только в технике, но и в решении различных хозяйственно-экономических проблем, особенно – в области недвижимости. Не зря ещё в школе искал нестандартные методы решения задач. Через почти 50 лет с ним мы встретились тоже на Святой земле.

АРМЕЙСКАЯ СЛУЖБА
  Итак, молодой инженер-лейтенант в конце сентября 1958 года прибывает в Архангельск, в штаб 10-й ОА ПВО для дальнейшего прохождения службы.
 Архангельск конца 50-х годов прошлого века
В то время Архангельск представлял собой растянувшийся на десятки километров город, застроенный двух-трёх этажными домами. Тротуары и даже проезжая часть были полностью деревянными. Когда проезжал трамвай, всё вокруг ходило ходуном. Погода была осенняя, хмурая. Впечатление создавалось гнетущее. Поскольку мы были первыми, то встречали нас на самом высоком уровне – лично начальник и главный инженер ЗРВ, а затем и сам командующий Армией. О главном инженере ЗРВ Армии хочу рассказать особо, т к. это был совершенно неординарный человек. Полковник Аптер Моисей Яковлевич был человеком лет тридцати пяти (в моём тогдашнем понимании старик), участник войны, после которой закончил академию. До назначения в Архангельск был начальником вооружения Бакинского округа ПВО. Редкий умница, с мнением которого считались не только в Армии, но и «наверху». У него было всего два, но зато очень серьёзных «недостатка». Независимость и чувство собственного достоинства, что начальству никогда не нравится. Плюс – инвалид по пятой графе (так назывались те, у кого была неподходящая национальность). За время его службы на этой должности сменилось много командующих и начальников ЗРВ, а он оставался без продвижения на одном месте. Мы, зелёные лейтенанты, за это время доросли до полковников, а он оставался на месте, являясь для нас образцом настоящего инженера и настоящего человека. Мораль  очевидна. Я получил назначение в город Северодвинск в 35 километрах от Архангельска в устье Северной Двины. Добраться до него можно было только поездом, а летом – ещё и на кораблике. Город был закрытый, поэтому въезд – только по пропускам. Население города составляло всего 74 тысячи жителей, почти поголовно работавших на крупнейшем заводе, производившем атомные подводные лодки, а также военные и заключённые. В городе было несколько лагерей для заключённых, на территории одного из бывших лагерей  и располагался штаб нашего полка. Правда, лагеря довольно быстро куда-то перевели. Военных местное население делило на три группы: офицеры (только морские), матросы и солдаты (в эту группу входят все, носящие зелёную форму – от полковника до рядового солдата).
 Северодвинск в 60-е годы прошлого века
 В отличие от Архангельска центральная часть города была застроена хорошими пятиэтажными домами со всеми удобствами (кроме лифта и горячей воды), в которых жили офицеры военно-морской базы и различные начальники. Наш 807-й ЗЕНАП литер «А» (зенитно-артиллерийский полк) был создан относительно недавно, как реакция на создание НАТО, из принудительно призванных из запаса офицеров.  Литер «А» означал, что полк фактически не артиллерийский, а ракетный. Управление полка размещалось в городе, а ЗРК на «точках». Точки – это дивизионы, расположенные вокруг города в тайге и болотах, а некоторые– на островах. Именно на точках проходили первые годы нашей службы. Там отсутствовали элементарные бытовые условия. Туалет, естественно, во дворе. Посещение его зимой при температуре 20-30 градусов мороза – это повседневный подвиг. Вода, конечно, приносная. То, что возможна ещё и горячая вода, нам даже в голову не приходило, не хватало фантазии. Труднее всех приходилось семейным офицерам. Сборно-щитовые дома, в которых мы жили, продувались насквозь. Мы их называли сборно-щелевые. Топили дровами (их ещё надо было заготовить), но тепло мгновенно выдувалось. Около печки тепло, а в другом конце комнаты иней, а то и лёд. Жёны, дети без конца болели. Общаться женщинам было не с кем, т.к. семейных было мало – 2-3 пары на дивизион. К счастью, когда мы поженились, я как раз был переведён в управление тогда уже бригады, и Лене не пришлось испытать всех «прелестей» жизни на точке.     Призванные офицеры были уже в возрасте, обременённые семьями. Некоторые были участниками войны. Конечно, они были далеки от технических достижений в военной технике, да и уровень их образования не соответствовал необходимым требованиям. Приведу для наглядности пару анекдотичных примеров. Однажды после устранения неисправности я дал неисправную лампу технику, чтобы он её выбросил. Смотрю, он её заворачивает аккуратно в бумажку и кладёт в карман. Спрашиваю: «Валя, ты что делаешь?» А он: «Так в ней неисправна только одна половина (речь шла о двойном триоде), а вторая половина исправна. Может ещё пригодиться». Никакие мои объяснения его не удовлетворили. Второй пример. Стоит возле пусковой установки мой приятель Толя Урвачёв и спорит с командиром стартового взвода. Тот держит в руках полупроводниковый диод, внимательно осматривает его со всех сторон, смотрит на просвет на солнце, после чего заявляет, что диод нормальный, вовсе не пробит, как утверждает Урвачёв, никаких дырок в нём нет. Ни рассказы о дырочной проводимости, ни наглядная демонстрация путём замены диода, что неисправность возникает, когда он устанавливается в аппаратуру, и исчезает при его замене на другой, его ни в чём не убеждают.  Вот такой был уровень подготовки многих техников. Разумеется, это была не их вина, а беда, т.к. они не имели необходимой теоретической подготовки. Начало службы было очень трудным. Во-первых, общая атмосфера. Моими подчинёнными были офицеры значительно старше меня по возрасту (мне был 21 год) в звании старших лейтенантов без всяких перспектив дальнейшего роста. Можно представить, как они относились к тому, что совсем мальчишка сразу стал заместителем командира батареи (капитанская должность) и командует ими. Кстати, и комбат был человеком совершенно технически неподготовленным и относился ко мне с большим подозрением и ревностью. Во-вторых, как я уже писал, у меня не было никаких практических навыков, а неисправностям несть числа. Да и проводить настройку аппаратуры никто не умел.
Меня постоянно рвали на части с требованиями о помощи. На каждую систему (а их было семь) имелись толстенные инструкции, включающие порядка 100 пунктов каждая. С помощью этих инструкций я довольно быстро научился настраивать все системы (спасибо училищным преподавателям), чем заслужил первое уважение. Сложнее было с ремонтом. С общими принципами ремонта нас в училище знакомили, но дело это такое, что главное – практика, опыт. Со временем вырабатывается даже интуиция. Помогло то, что я отлично, практически на память, знал функциональные связи и схемы. Плюс, довольно быстро выработались необходимые навыки, подходы.

 
ЗРК (Зенитно-ракетный комплекс)  С-200
 Мои подшефные очень ревностно следили за моими действиями и даже устраивали проверки (разумеется, тайные). Они незаметно подменяли какую-нибудь электронную лампу на заведомо неисправную, а потом звали меня для оказания помощи. Проверяли, сумею ли устранить неисправность, и сколько времени это у меня займёт. Я довольно быстро понял, что происходит, но виду не подавал. Спустя много лет, когда я уже даже служил в другой части, они мне откровенно сами рассказали об этом. Короче говоря, через полгода меня признали как специалиста даже злопыхатели. Отношения установились нормальные, но ревность, обида на судьбу в глубине души у них сохранилась. Один из очень важных выводов для себя, которые я сделал, — в профессии надо быть абсолютно честным. В ходе начального этапа офицерской жизни происходило и становление меня как личности, а не только как специалиста. Хорошей иллюстрацией к этому является история о том
Как я сидел на гауптвахте

Гауптва;хта (от нем. Hauptwache,буквально —главный караул) — первоначально — главный караул, позже в Русской армии — караульный дом, то есть место для размещения караула, теперь специальное здание с помещениями для содер-жания арестованных военнослужащих вооружённых сил своей страны.     Вообще-то, я по своей природе человек мягкий. Иногда даже слишком. Лена меня постоянно обвиняет в том, что я не могу людям отказать, когда меня о чём-то просят. Даже если это создаёт мне определённые неудобства. В молодые годы многие называли меня тихоней. Но эта моя мягкость имеет определённые границы. Со мной всегда можно договориться, я могу пойти на уступки. Но всё это только до тех пор, пока меня об этом просят. Если же мне начинают приказывать или, и того хуже, угрожать всякими карами, а я считаю, что правда на моей стороне, то меня заставить переступить через себя невозможно. Даже если я понимаю, что, в конечном счёте, я действую себе во вред. Такие случаи в моей жизни случались, хоть и не часто. Я рассказывал уже о случае, когда отказался выступать на соревнованиях. И вот однажды, на втором году моей лейтенантской карьеры, произошёл конфликт между мной и командиром батареи (комбатом). Дело в том, что раз в неделю положено было проводить политзанятия с солдатами. Входило это в обязанности комбата. Но как-то по причине отсутствия комбата пришлось проводить эти занятия мне как его заместителю. Надо сказать, что это мероприятие я (и не только я) не любил. Проводил его, буквально насилуя себя. Так вот комбат заявил, что отныне политзанятия буду проводить я. На мои заявления, что это обязанность его, а не моя, следовало одно: «это приказ». И вот здесь заискрило! Нашла коса на камень. Комбат, Вася Ганжа, был мужик крутой, из бендеровских краёв, в школу ходил через лес с карабином. Уступить какому-то сопливому лейтенантику он не мог никак. А лейтенантик оказался с норовом, которого в нём никто не ожидал. Дело закончилось тем, что проводить политзанятия я категорически отказался, получил на руки соответствующую бумажку и отправился на гарнизонную гауптвахту, которую во всей армией называли «губа». Здесь надо рассказать, что из себя представляла эта губа. Это был деревянный барак, в котором было несколько комнаток, называвшихся камерами. Город у нас был небольшой, почти все друг друга знали. Поэтому нравы царили патриархальные. Я бы даже сказал семейные (для офицеров). Приносили начальнику гауптвахты предписание, а дальше действовали по личным планам – гуляли, ходили в кино, в гости, в рестораны и т.д. Некоторые даже на ночь не возвращались. Мне не повезло. Незадолго до моего ареста случилось ЧП местного масштаба. Два наших офицера учинили драку в ресторане. Когда из комендатуры позвонили в штаб полка, чтобы забрали задержанных, выяснилось, что они числятся арестованными на гауптвахте. Начался скандал. Ужесточили режим. Ко времени моего прихода на губу, покидать её уже было нельзя. Режим оставался мягким. Играли целые дни в преферанс, пили водку и закусывали всякими вкусностями, которые мы заказывали в магазинах. В общем, чувствовали себя вольготно. Моё появление в этом заведении привнесло разнообразие в местную жизнь, произвело фурор. Всего в тот момент на губе находилось пять офицеров (включая меня). За что нормальные люди (офицеры) попадают на губу? Пьянки, драки, прогулы и т.п. Правда, сидел один майор-медик, подавший уже документы на увольнение из армии по выслуге лет. Так его упрятала на губу с помощью политотдела: жена нажаловалась за какие-то семейные прегрешения. Она приносила нам каждый день разные вкусности, подкармливая «несчастных». Теперь она уже добивалась досрочного освобождения мужа, но ей не шли навстречу. И вот, когда в этом заведении появился я… Не знаю, какими словами, какими выражениями передать тот дикий хохот, который стоял в помещении. Это было что-то непередаваемое. Раскаты хохота затихали и возникали снова, из глаз текли слёзы. Они хотели и никак не могли остановиться. Хохотали все, включая начальника гауптвахты. По формулировке Райкина это был гомерический хохот. Когда они уже устали и затихли, кто-нибудь показывал на меня, и хохот начинался снова. Это продолжалось очень долго. Даже на следующий день спорадически возникал смех. Что же всех так рассмешило? А формулировка моего «преступления»: «отказался проводить политзанятия». Наверно, я достоин книги рекордов Гиннеса как человек, подвергшийся аресту с такой формулировкой. Ну а дальше два дня прошли, в основном, за игрой в преферанс. Мне предстояло провести так пять суток, но на третий день утром пришли забирать меня на свободу – кто-то ведь должен заниматься ремонтом техники и обеспечивать её боеготовность. Так я раз и навсегда установил свой статус. Больше за все годы ко мне со всякой ерундой не приставали. И все уже твёрдо знали: если Лемстер сказал «нет», давить на него бесполезно, а если сказал «да», то всегда слово сдержит. Эта репутация сопровождала меня всю службу.
  Продолжаю рассказ о ходе своей службы. Приблизительно через год мы заменили комплекс на более современный, в котором появилась новая система. Дополнительные четыре шкафа, напичканные разнообразной электроникой, в том числе никогда ранее нами невиданной. Помню, там использовались 8 потенциалоскопов, о которых мы не имели ни малейшего представления. К системе прилагалось описание и толстенная инструкция по эксплуатации, написанная по-русски, но совершенно непонятно. Техник зовёт меня, просит о помощи, а я и сам не могу разобраться. В более поздние времена в таких случаях проводились кратковременные сборы, на которых представители разработчиков обучали нас основам теории и, главное, правилам настройки новой аппаратуры. Но тогда нас просто бросили в воду по принципу «спасение утопающих – дело рук самих утопающих». Потратил я на эту работу много времени. Продвижение есть, но очень медленное. Звоню однокашникам в другие дивизионы, а они мне в один голос – бросай мучиться, всё равно бесполезно. Звоню главному инженеру – так, мол, и так. А он посылает меня к однокашникам, они сказали, что у них всё нормально. Я же не могу сказать, что они ему соврали. Поехал в один из дивизионов. Посидели хорошо, поговорили за жизнь. Вадик Степанов говорит: – слушай, ты холостяк, тебе всё равно, а я женатый, Валька уже в положении, давай меняться местами. Дело в том, что я попал в дивизион самый ближний к городу (всего 6 км до автобуса),  а его дивизион находился в тайге, добираться до города надо 2 часа на открытом мотовозе, который ходил 2 раза в день. Я согласился, и мы обратились к главному инженеру с просьбой реализовать это предложение. А пока – я вернулся в свой дивизион и продолжил «мучить» систему. Довольно быстро всё наладилось, я успокоился. А в скорости мы поменялись с Вадимом местами. И в первый же день на новом месте я обнаружил, что эта злосчастная СДЦ (система селекции движущихся целей) не работает. Техник говорит, что у него ничего не получается, он никогда вообще не видел, как она должна работать. Я сам произвёл настройку системы, и когда все увидели, что она заработала, произошёл эффект разорвавшейся информационной бомбы. Я такого эффекта не ожидал. История мгновенно получила огласку, разнеслась не только по всему полку, но и выше. Мой авторитет подскочил до небес. Дело в том, что эта проблема была у всех, все о ней знали, но не афишировали. Главный инженер полка на совещании заявил, что «оказывается, бывает, что все идут не в ногу, и только один Лемстер– в ногу». Эту историю он повторял на всех собраниях и совещаниях много лет, даже уже будучи главным инженером ЗРВ Армии. При этом каждый раз я чувствовал себя неловко. Опыт и авторитет мой росли. Ко мне стали присылать выпускников академии для стажировки. Я начал практиковать ремонт по телефону. Это когда будят ночью и вызывают на помощь. А одеваться и идти на позицию (километра полтора-два) неохота. В большинстве случаев удавалось решить проблему за 15-20 минут и продолжить сон. В это время прошла реорганизация – полк трансформировался в бригаду. При этом у главного инженера создавалась служба из нескольких инженеров, которая должна была организовывать эксплуатацию всей техники в бригаде, что включало в себя от обучения специалистов до ремонта аппаратуры. Главный инженер предложил мне должность в этой службе, на что я согласился. Для меня это значило не только изменение статуса, но и жизнь в городе, возможность большей свободы и пр. При этом разразился страшный скандал – командир дивизиона поднял крик, что без меня он пропадёт. Дело усугублялось ещё и тем, что, будучи человеком чересчур активным, я являлся ещё и секретарём комсомольской организации дивизиона (существо-вала такая молодёжная организация в советское время). И солдатики обратились с аналогичной просьбой к начальнику политотдела.
  Коль уж зашла речь об общественной работе, то, забегая вперёд, скажу, она меня сопровождала на всём протяжении службы, создавая много неудобств и дополнительных нагрузок, зачастую обреме-нительных. Приходилось читать какие-то просве-тительские лекции в различных аудиториях от детских садов до гарнизонного клуба. Практически всю службу я был секретарём комсомольских и партийных организаций. На конечном этапе был секретарём парткома управления дивизии. С какими только семейными и прочими дрязгами ни приходилось разбираться! Когда в годы перестройки у меня постепенно открылись глаза, я принял решение на всю оставшуюся жизнь – никогда больше ни в какие партии и движения не вступать. Любая партийность ограничивает личную свободу. Можно поддерживать ту или иную партию снаружи по отдельным вопросам, оставляя себе полную свободу поведения, не ограничивая себя никакой партийной дисциплиной.
 Командир полка под нажимом командира дивизиона и начальника политотдела потребовал вернуть меня в дивизион, но главный инженер Василий Желтов настоял на своём (они спорили целый час с использованием всего богатства русского языка, да так громко, что этот крик был слышен за дверями командирского кабинета и собрал кучку любопытных).  Главным инженером в тот момент был офицер– участник войны, десантник. Как он поступил и закончил элитную харьковскую академию, я не знаю. Наверно, его «тянули» за былые заслуги, т.к. уровень его инженерной подготовки был очень низкий. Нас, его подчинённых, это поражало, мы постоянно между собой над ним подтрунивали. Но он обладал двумя важными качествами.  У него был потрясающий «нюх» на людей. Он сумел подобрать команду действительно лучших специалистов, безотказных работников. Второе качество – для него не было преград, он не боялся никаких авторитетов, шёл напролом. За свои тылы мы были спокойны. Но и выжимал он из нас всё, на что мы были способны. Я в ходе своего повествования постоянно использую выражение «главный инженер». Это требует разъяснения. Дело в том, что при возникновении ЗРВ, нового на то время вида вооружённых сил  в штатном расписании полка отсутствовала должность заместителя командира полка. Эту функцию выполнял главный инженер полка, который являлся первым заместителем командира. Однако спустя небольшое время наверху начальники, привыкшие к старой структуре, решили, что должен быть ещё и «чистый» заместитель. А главного инженера переименовали в заместителя командира по вооружению. Однако в реальной жизни навсегда прижилось название главный инженер.
  Свободного времени почти не было. Я буквально не вылезал из дивизионов. Пока ремонтирую в одном месте, уже вызывают в другое. Постоянно недосыпал (а я очень любил поспать), неделями не бывало выходных. Очень уставал, но работа нравилась, приятно было сознавать, что делаешь полезное дело и что к тебе, несмотря на молодой возраст и низкое звание, уважительно относятся не только технари, но и командиры дивизионов, пожилые люди, все – участники войны. Такая картинка из жизни. Командир дивизиона кричит на комбата:
 –Ромашкин, хххх, я же тебе приказал сделать так-то, а ты, хххх, сделал всё наоборот, хххх.
 – Так позвонил Боря и сказал сделать так. (Меня долгие годы везде, не только в части, а и на полигонах звали по имени, что мне очень нравилось).
 – Ну, тогда другое дело. Делай, как он сказал.
Я сам чувствовал, как растёт мой профессионализм, не было случаев, чтобы я не мог выявить и устранить дефект. За всю мою практику было только два случая, вызвавших серьёзные проблемы, с которыми я провозился очень долго. Но случаи были действительно уникальные. Летом 1961 года я в составе большой группы был направлен на 3 месяца в учебный центр для изучения нового ЗРК С-125. При этом уже через две недели в связи с нехваткой преподавателей меня перевели из учеников в учителя. По вечерам я самостоятельно по схемам изучал этот комплекс, а с утра я читал лекции для слушателей. Комплекс мне очень понравился, я в него просто влюбился. В нём были использованы очень оригинальные и изящные технические решения. Командование учебного центра хотело оставить меня для постоянной службы, но наше командование не захотело со мной расставаться.
  Ещё одно небольшое отступление. Со временем я понял, что быть незаменимым спецом имеет две стороны. С одной стороны, приятно сознавать, что ты востребован, что приносишь пользу, что тебя уважают. С другой стороны, ты становишься рабом, не можешь перебраться, скажем, в льготный район, не можешь расти творчески дальше. У меня на глазах за эти годы множество серых в профессиональном смысле людей и откровенных лентяев были переведены по разнарядкам в различные места, о которых я мог только мечтать – в академии, научно-исследовательские институты, конструкторские бюро. Отправлялись с прекрасными аттестациями ради того, чтобы от них избавиться. А я, начитавшись книг об учёных (читать я продолжал много, в любое свободное время и по ночам), таких, как «Иду на грозу», Жизнь во мгле», «Брат мой, враг мой» и других, мечтал о научной работе. Благодаря накопившемуся опыту стали появляться различные идеи, которые хотелось проверить. Но для меня этот путь был закрыт. На все мои просьбы мне отвечали, что нет разнарядок, хотя я знал, что они были. Вот такое противоречие между мастерством и востребованностью с одной стороны, и личной свободой – с другой.  На протяжении службы я сталкивался с этим неоднократно. Такое вот почётное рабство– золотые кандалы.
* * *
  По возвращении с переучивания – опять бесконечные метания между дивизионами – ремонт и обучение техников. Это, кстати, очень важный момент. Никакими уставами не было определено, что я должен заниматься обучением. Но я довольно быстро понял, что чем лучше подготовлен техник, тем легче мне, меньше вызовов. Поэтому каждое устранение неисправности или настройка аппаратуры превращались в такой своеобразный открытый урок. Мне было важно не просто устранить дефект, а научить техника делать это самостоятельно. Год подходил к концу, я очень устал. До сих пор я ни слова не сказал о таком важнейшем мероприятии, как стрельбы на полигоне. А они проводились ежегодно, иногда и по несколько раз в год. Это настолько значительное мероприятие в жизни войск, что я позже остановлюсь на нём подробнее. Наконец, за неделю до наступления нового года меня отпустили в отпуск. В армии гуляла песенка: –«Солнце жарит и палит – в отпуск едет замполит. На дворе февраль холодный – в отпуск едет Ванька-взводный». Это я к тому, что практически все мои отпуска вплоть до конца службы приходились на декабрь – январь. Не успев в отпуске даже толком отоспаться, уже 2-го января получил телеграмму с вызовом в часть. Прилетаю. Приказ – срочно лететь на полигон в Капустин Яр для получения новых ЗРК с выполнением боевых стрельб. Погода мерзкая – каша из снега и грязи, сильные ветра, холодина. Не вдаваясь в подробности, скажу, что своё дело мы сделали успешно, получили и отстреляли 4 ЗРК и доставили их в часть. Пошёл с челобитной к начальству, чтобы дали догулять отпуск. Скрепя сердце, они пошли на это, объединив старый отпуск с новым (за текущий год). Они понимали, что в связи предстоящими летом мероприятиями, о которых мне ещё было неведомо, необходимо от этого груза (моего отпуска) избавиться. Таким образом, в начале марта я отправился в отпуск почти на 2 месяца! Вернуться в часть я должен был 30 апреля. И вот тут-то и произошло событие, которое изменило всю мою последующую жизнь.

Я ЖЕНИЛСЯ!
 
Сразу хочу сказать, что с  женой мне крупно повезло. Романтичная идеалистка-комсомолочка, на которой я женился, оказалась надёжным и верным другом, защитой и опорой семьи, отличной матерью наших детей, проявившей редкостную стойкость при преодолении всех трудностей, связанных с жизнью на Севере в военных городках. Да и вообще, быть офицерской женой очень непросто. Выходя замуж за военного, женщина фактически отказывается от личной жизни в смысле развития своих профессиональных и творческих данных, т.к. она полностью привязана к месту и условиям службы мужа. Она лишается большинства благ цивилизации, начиная от возможности посещения театров и кино и до уличных  холодных туалетов (прошу прощения за такие подробности, но такова проза жизни), отсутствия горячей, а иногда и холодной воды. Возможность увидеть простую городскую жизнь (улицы, по которым ездят машины, громыхают трамваи, ходят люди, сияют уличные фонари и пр.) становится предметом мечтаний и сновидений. Я уж не говорю о такой «роскоши», как поездка в какую-нибудь Болгарию. Об этом даже и помышлять было невозможно. А постоянное отсутствие мужа, большую часть года проводящего на полигонах и в других командировках?! Домашнее хозяйство, дети – всё ложится на хрупкие плечи жены. Лена все эти трудности переживала стоически, за что ей бесконечное спасибо! До своего замужества она успела поработать учителем русского языка и литературы в самом глухом районе Таджикистана на Памире, где прошли первые испытания её характера. Представьте себе преподавание русской грамматики и поэзии Пушкина и Лермонтова ученикам с большим трудом едва говорящим на русском языке. Представили? Я себе этого до сих пор представить не могу. Между прочим, институт Лена закончила с красным дипломом, и на Памир поехала добровольно, по зову сердца. Я об этом говорю без всякой иронии. Такими вот мы были романтиками-идеалистами, мечтающими осчастливить всё человечество. Этот поступок прекрасно раскрывает взгляды и умонастроения моей будущей жены. Это помогло нам и в последующем, после переезда в Израиль, войти в местную жизнь.
  А теперь – как это произошло, как я дошёл до жизни такой.
 

Так случилось, что знакомы мы были с моей будущей избранницей с младенчества – родились в одном роддоме. Правда, с небольшой разницей во времени. Но поскольку наши родители жили в одном городе и дружили семьями, то, очевидно, наша дружба зародилась ещё в то время. Просто наша младенческая память этого не сохранила. В подростковом возрасте мы встречались очень редко, т.к. разъехались по разным городам, даже странам. Но встречались.
В моей памяти сохранилось воспоминание, как девочка с косичками, которую звали Лена Табачник, читает чётким громким голосом на всю нашу квартиру какое-то стихотворение. А потом ещё мы катались на моём шикарном велосипеде. И было нам тогда от роду 10-11 лет. Бывали и потом редкие встречи, когда родители ездили друг к другу в гости (жили они в разных городах), но, откровенно говоря, никаких подробностей из того периода я не помню, т.к. был полностью погружен в свои романтические мечты о дальних странах и океанах.

 
Уголок города Хмельницкого

 Просто знал, что живёт в городе Хмельницком знакомая девочка Лена Табачник, о чём и поделился с другом Игорем Турчиным, когда узнал, что он приехал из того же города. В 1961-м году, когда я был в отпуске у родителей, произошла наша очередная случайная встреча, когда их семейство приехало к нам в гости повидаться. Мы с ней гуляли по парку, разговаривали о разном. И я вдруг обнаружил, что у меня есть очень симпатичная, красивая, начитанная и умная, может, даже слишком (шучу), подруга.  Вернувшись в Северодвинск, я иногда стал писать ей письма на Памир. Надо сказать, процесс писания я с юных лет ненавидел. Мои школьные сочинения состояли максимум из полутора страниц. По этой же причине я и маме писал очень редко. А тут ещё режим секретности – советские режимники на этом  были просто помешаны. Если мы уезжали куда-нибудь на полигон, в учебный центр или ещё что-то подобное, то оттуда категорически запрещалось писать и звонить даже домой. А уезжал я иногда на несколько месяцев. Можно себе представить, как волновались родители, когда я надолго пропадал. Долгое время они не верили, что существуют такие запреты. Так что Лену своими письмами на Памир, где она тогда работала, я не перегружал. Тем более, что на этот период выпало и время моего переучивания, о котором я писал выше. И вот в 1962-м году я приезжаю в отпуск к родителям в Винницу, а тут как раз 8 Марта (они приехали к нам), и почти сразу 13 марта (день рождения Лены). Я поехал в Хмельницкий её поздравить. У нас хранится семейная реликвия – вазочка, которую я подарил Лене в тот день. Вот эта вазочка
Помню, я долго мучился прежде, чем вручил подарок и выдавил из себя нужные слова. Короче говоря, предложение было принято, а дату официальной регистрации назначили на воскресенье 22 апреля. Лена в то время работала учительницей в школе-интернате в Хмельницком. И хотя по календарю это был выходной день, в интернате в честь дня рождения вождя мирового пролетариата (так его тогда называли в СССР) Ленина проводились всякие торжественные мероприятия. То есть для Лены это оказался рабочий день. А она почему-то постеснялась сообщить на работе, что выходит замуж. Пришлось идти к директору интерната и объяснять ситуацию. Он был этим известием шокирован, но милостиво дал ей один час, чтобы добежать до ЗАГСа  (это было далековато) зарегистрировать это событие.
  Кроме нас при этом присутствовала соученица Лены Клава Шпилько, которая сейчас живёт в Израиле недалеко от нас (15 километров) и с которой у нас продолжаются дружеские отношения. Событие это свершилось в маленьком помещении, в котором регистрировались браки, рождение детей и смерти, в весьма будничной обстановке. В те времена ещё не существовало Дворцов бракосочетания, которые начали повсеместно строить лет через десять. После этого я проводил молодую жену до работы, а сам остался бобылём, не зная,  куда себя девать и чем заняться. Спустя 30 лет я посвятил этому событию свои рифмы.
К тридцатилетию совместной жизни
Забежали как-то раз
Мы с тобой в хмельницкий ЗАГС,
В две минуты расписались
И тотчас же разбежались:
Ты помчалась на работу,
Мне же спать было охота.
             Мы с тех пор одна семья –
    Куда ты, туда и я.
    Так и ходим  тридцать лет,
    Мы в один ступая след.
Нам бы вместе прошагать
Лет ещё так двадцать пять.
Или выиграть билет
Аж на целых тридцать лет.
    Пережив социализм,
    Заглянуть в капитализм.
    Может, хоть тогда узнаем,
    Что зовётся земным раем.
Проводить бы внучек замуж,
Увидать бы правнучат,
А тогда уже, а там уж…
В нашу честь пусть помолчат.

В то время такое пожелание (прожить ещё вместе 30 лет) казалось мне очень дерзким. Но вот прошло уже 25 лет.
Вечером состоялось семейное торжество, на которое собралось человек 30 гостей. На торжестве молодая спела песню, в которой были и такие слова:
Я соби думала хлопця молодого,
А мэнэ виддалы за дида старого.
Я дида шаную, шануваты мушу,
Поможи, мий божэ мылый,–визьмы з дида душу.

Несмотря на это, «дид» ещё жив и  робко надеется отметить ещё 60-летие совместной жизни.
Из Хмельницкого вся команда переехала в Винницу, где торжества продолжились.

 
У меня появилась новая родня
 Папа Лены – Илья Маркович Табачник
 был по профессии инжене-ром-строителем. К сожале-нию, знал я его очень мало. Общались мы редко, при моих кратких посещениях во время отпуска. Он с утра и допоздна пропадал на работе.  В основном знаю о нём со слов Лены. Ещё до войны он начал заниматься строительством аэродромов. Этим же занимался и во время войны. В армию его не брали из-за очень плохого зрения. Наверно, он был очень хорошим специалистом, в котором нуждались. Поэтому борьба с космополитизмом и дальнейшие антисемитские компании на его карьере не отразились. Был он исключительно честным, порядочным человеком, очень щепетильным в вопросах морали. Были периоды, когда в его распоряжении оказывались громадные материальные ценности, но ни одна крошка к нему не пристала. К тому же он был твердокаменным коммунистом, свято верил, что партия всегда права. На момент нашей свадьбы он работал  начальником ОКС (отдела капитального строительства) Хмельницкого облисполкома. Тяжело болел диабетом. В возрасте 58 лет, совсем практически молодым, умер от этой болезни.

Мама Лены - Наталья Натановна Ройтман
(в конце тридцатых годов  женщины активно боролись за эмансипацию и многие после замужества сохраняли свою девичью фамилию). С тёщей мне очень повезло. Кстати, никогда ни в глаза, ни за глаза её так не называл. Она была очень общительным человеком, умела найти слова для общения с самыми безнадёжными пьяницами (и они её слушали!), во время застолий с удовольствием пела, прекрасно готовила. Она до того внушила Лене убеждение, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, что я до сих пор от этого страдаю. Лена переняла у мамы умение вкусно готовить, а я человек слабовольный, люблю покушать, постоянно страдаю от переедания. Мама Ната была моей надёжной защитой, постоянно внушала Лене, что мужа надо слушать. Теперь её нет, и Лена вышла из подчинения. Ната любила приготовить что-нибудь вкусненькое специально для меня. Например, заливное мясо с «дрожалкой», как я её называл. В последнее время она освоила буженину с чесноком. Каждый раз, когда Лена должна была рожать, её мама приезжала к нам, чтобы помочь Лене на первых порах, а через несколько месяцев они все улетали на лето на Украину. После смерти Ильи Марковича Ната переехала жить к младшей дочке Гале в Запорожье. Конечно, она приезжала к нам не только по случаю появления на свет наших детей, но и просто погостить. Но основное время она жила в Запорожье. Там в возрасте 70 лет она и умерла.
  Младшая сестра Лены Галя по стопам старшей сестры: закончила Каменец-Подольский пединститут и тоже стала филологом. Но случилось это не сразу. Для того чтобы поступить в институт, требовалось «заработать рабочий стаж». Так это тогда называлось. Абитуриенты с рабочим стажем имели преиму-щество при поступлении в вуз. Современным людям, особенно проживающим не в России, понять эту систему трудно. Галя пошла работать на одну из строек оператором на бетономешалке. Это такой механизм, в который засыпаются цемент и щебень, заливается вода, всё это перемешивается определённое время. В результате получается жидкий бетон, который переливается в другую ёмкость для использования по назначению. А в бетономешалке начинался повторный процесс. Всё это происходит в атмосфере постоянного шума, воздух насыщен цементной пылью. В общем, для 17-летней девочки испытание непростое. В один из дней Галя ослабила внимание и сунула руку в бетономешалку, когда та ещё не остановилась. Страшная трагедия! Но врачи проявили мастерство. Руку спасли, хотя следы этой трагедии на кисти остались на всю жизнь. Первые годы после института она работала учителем в сельской школе рядом с Хмельницким. У Гали, безусловно, был дар рассказчика.  Когда, приезжая во время отпуска к ним в гости, я слушал её рассказы о школе, не мог удержаться от хохота до слёз. Она прекрасно описывала школьную атмосферу, учителей, умело подмечая смешные стороны. Я усиленно не раз предлагал ей переложить это всё на бумагу, но она только отмахивалась. По-моему эти её способности передались её младшему сыну Илюше. Потом Галя вышла замуж за прекрасного человека – Сергея Лемперта, о котором можно долго рассказывать. Отмечу только одно. Наше семейство всё – книголюбы. Мы все много читали, у нас всегда была большая и интересная библиотека. А Сергей фанат, самый настоящий книжный фанат. Таких людей я больше в своей жизни не встречал. Жили Серёжа с Галей в Запорожье, где Сергей проработал всю жизнь у мартена.  В Запорожье Галя стала работать в библиотеке. Она родила двух прекрасных сыновей, которые перебрались, когда подросли, в Москву. Спустя время за ними последовали родители. Галя начала болеть. Она всю жизнь не отличалась крепким здоровьем. Галя успела дождаться появления на свет двух старших внуков от старшего сына Игоря. Галя всегда была очень чистым, светлым и добрым человеком, который навсегда сохранится в нашей памяти.
  Возвращаюсь к повествованию. Тридцатого числа я должен был вернуться в часть, но решил, что всё равно в эти дни майские праздники, и вернулся только 2-го мая, за что получил приличную нахлобучку и строгий выговор. Лена осталась завершать учебный год (тоже – незаменимый человек).  А я сразу окунулся в работу. Да так, что вообще потерял счёт времени. Однажды ночью, часа в два, звонит дежурный по части ( я занимался устранением очередной неисправности) и сообщает, что мне пришла телеграмма. Читай, говорю. Оказывается, Лена поздравляет меня с днём рождения. А я о нём совсем забыл. Пошла привычная текучка, временами удавалось поспать только в машине, при переезде с одной точки на другую. Но тему женитьбы я на этом не заканчиваю. Она ещё не пришла к логическому завершению. 18 июня должна была, наконец, приехать Лена, чего я с нетерпением ждал. Дальше постараюсь вести повествование с двух позиций – от себя и от  Лены. Эта история стоит того.
    Я. -  Накануне приезда  Лены шеф говорит, что мы все срочно выезжаем на несколько дней в один из дивизионов во главе с ним, что было совершенно необычно (обычно он с нами не ездил). Вообще, нам ничего не говорили, но мы видели, что что-то происходит. Призвали запасников, развернули кадрированные дивизионы… Я взмолился – завтра жена приезжает. Молодая женщина, в незнакомый город, ничего и никого не знает. Шеф неумолим – дай фотографию Паше (наш водитель), всё объясни, он встретит. Пришлось так и сделать. Предупредил хозяев квартиры, проинструктировал Пашу и уехал.
  ЛЕНА. –  Еду в купейном вагоне в Северодвинск к Боре. Попутчик, молодой офицер, настойчиво расспрашивает, куда и зачем еду. Рассказала. Он как-то замялся и ошарашивает меня: Боря давно женат, у него двое детей, близнецы. Вы, наверно, что-то перепутали, говорю. Такого не может быть. Вы его с кем-то путаете. Он смотрит на меня сочувственно. Может быть, говорит неуверенно, явно, чтобы успокоить меня. В общем, настроение испорчено. Приезжаем. Выхожу из вагона. Люди куда-то расходятся, кого-то встречают. Передо мной унылый сарай – здание вокзала, деревянный перрон, а Бори нет. Ну вот, думаю, не соврал лейтенантик. Куда идти и что делать, понятия не имею. В это время подходит какой-то солдатик. Спрашивает меня по имени и сообщает, что муж в командировке. Просил встретить и отвезти домой. (Водитель, оказывается, сначала перепутал и подходил к другой женщине). От сердца отлегло. Паша привозит меня домой, и я остаюсь одна. Знакомлюсь с хозяевами – Клавдия Клавдияновна и Иван Петрович (настоящие поморы). Комната, которую мы снимаем, находится на первом этаже деревянного дома. Есть вода, правда, только холодая, и туалет в доме. Хозяева понравились – простые, открытые люди, готовые всегда помочь. Пошла пораньше поспать после трудной и долгой дороги, а наутро наконец-то появился Боря.
  Вот такие, оказывается, неожиданные переживания были у Лены в дороге. По поводу «моих» близнецов всё очень просто. Один из моих сослуживцев на полгода уехал в командировку и попросил меня помогать его жене, т.к. она была уже в положении, да и вообще недавно приехала и почти никого не знала. К моменту её родов он уже вернулся. Мы потом дружили семьями, проводили вместе всякие торжества и свободное время, когда оно выдавалось.
  Так реально возникла наша семья. И стали мы жить-поживать да добра наживать. Последнему мы, правда, за всю жизнь так и не научились. Должен сказать, что мне очень повезло с женой, ставшей для меня настоящим другом и помощником. Никогда не жаловалась на бытовые проблемы, которых хватало, на трудности жизни, на то, что ей пришлось отказаться от комфорта и т.д. и т.п.  Когда я сообщал, что нам предстоит переезд на новое место, она задавала только один вопрос – «когда?». Не куда, не какие там условия, а только «когда». Лена уже была в положении, работать поэтому не могла. Настоящая боевая подруга, офицерская жена. Дом, хозяйство, появившиеся дети – всё было на ней, т.к. я был для неё помощником ненадёжным. Бесконечные командировки (до 260 дней в году). Не единожды бывало, что, прощаясь утром, мы оба не знали, что вечером я окажусь за тысячи километров где-нибудь на Балхаше, в Ашулуке или в Полярном. Она стоически переносила все эти трудности, не жаловалась, занималась детьми, да ещё и работала (в 25-ти километрах от дома), когда дети немного подросли. Я благодарен Лене на всю жизнь за её помощь и поддержку. И хотя мы частенько довольно громко «обсуждаем» наши проблемы, оба знаем, что мы единое целое. Как тот диполь из противоположных зарядов, существование которых врозь невозможно.
  Вот и сейчас, через несколько дней после нашего воссоединения, я вынужден был уехать на продолжительные учения. Как потом выяснилось, мне посчастливилось принять участие в особенных учениях, максимально приближённых к боевым условиям в отличие от полигонных. В связи с их уникальностью я хотя бы вкратце об этом напишу. Тем более, что этот факт сыграл очень важную роль в моей дальнейшей карьере. Прошло с тех пор 55 лет, но такие учения больше не повторялись ни в Союзе, ни в нынешней России. В начале двухтысячных проводилось что-то подобное в Ашулуке, но это уже было жалкое подобие. В тайге на побережье Белого моря был обозначен квадрат (условный объект), который надлежало уничтожить морякам. Для этой цели у берега Кольского полуострова дисло-цировалась подводная лодка, которой была поставлена такая задача. Им выделялось для этой цели 10 ракет, кажется П-4. Для охраны объекта с воздуха была создана группировка из четырёх ЗРК: два – С-75 и два С-125., для чего предназначалось в общей сложности 30 ракет – по 3 на каждую цель.
 
                Зенитно-ракетный комплекс С-125.
Так это выглядело на бумаге. Для реализации этого всего комплексы, люди, ракеты, компоненты топлива, гусеничные и колёсные тягачи, топливо, технический и бытовой скарб кораблями были доставлены на требуемый участок побережья, оттуда своим ходом всё было доставлено на выбранные позиции, которые ещё надо было оборудовать. Я только вкратце обозначил те проблемы, которые требовалось решить. Любой специалист понимает, какая трудоёмкая, длительная и сложная предварительная работа должна быть проведена. А ещё – развёртывание и настройка ЗРК, подготовка ракет, топопривязка и т.д. и т.п. А чисто бытовые проблемы? Ночёвка, кормёжка и пр. Я метался из одного дивизиона в другой (группировка была развёрнута на фронте в 40 км) по всему побережью почти без отдыха. Работа для всех была очень сложная и трудная, очень уставали. Но работали все в охотку, т.к. всё было реально, всем хотелось понять на что мы способны. Мне кажется, что наш опыт очень пригодился позже во Вьетнаме. Пока мы занимались этим, в Северодвинск приезжал Хрущёв. Ему показывали пуски новой ракеты П-6 с морского полигона, находившегося рядом с тем местом, где дислоцировались мы. Подготовительные работы плюс боевое слаживание заняли больше месяца. Перед началом заключительного этапа (стрельб) мне удалось на денёк попасть домой, проведать Лену. Она уже подружилась с жёнами моих коллег и обживалась на новом месте и в новом качестве.  Апогеем всех этих событий явились, конечно, боевые стрельбы по морским ракетам, которые должны были над нашими головами на малой высоте пролететь и поразить условный объект. Стрельбы проводились не в один день, а с паузами. Никто ведь не знал, что и как произойдёт, был риск, что ракеты могут упасть на нас (нам даже выдали каски).
 Поэтому заранее были предусмотрены паузы для анализа   проведённых боевых действий. Не буду вдаваться в подробности. Итог – ни одна морская ракета не пролетела над нашими головами и не достигла «объекта». Все цели были нами сбиты. Это был, конечно, триумф! Генералитет не ожидал такого успеха, тем более что «наверху» высказывались большие сомнения по поводу эффективности комплекса С-125, который я усиленно отстаивал. И именно он оказался наиболее эффективным. Этот успех значительно способствовал нашей уверенности в себе. Это же были не полигонные условия, где есть много инструкторов и контролёров. Здесь всё осуществлялось самостоятельно в реальных полевых условиях. Было много различных комичных случаев, понятных, к сожалению, только специалистам. Где-то ближе к концу учений вызвал меня командир бригады и сообщил, что меня хотят направить военным советником на один год в Египет. Очевидно, сказалось присутствие на этих учениях представителей Главного штаба, которые всё наблюдали и делали свои выводы. Об Израиле и Египте я тогда не знал практически ничего. Вопрос у меня был только один – с женой или один. Один. Я тогда категорически отказался. «Не пожалеешь?»  спросил комбриг – добрая душа и, когда он при мне доложил командиру дивизии мой ответ и подтвердил, что я стою рядом, он снова спросил, не пожалею ли. Так впервые мне была предложена командировка за границу.
  После всех этих треволнений к концу августа я, наконец, вернулся к  соскучившейся жене. Но счастье было недолгим – через 3 дня всю нашу инженерную братию срочно отправили на остров Кумбыш в Белом море, где у нас находилось 2 дивизиона. Связь с этим островом была только морем, а зимой – на вертолёте или на лыжах (18 км). Вертолёт штука дорогая. Поэтому мы, как правило, ходили на лыжах, а иногда первое время и просто пешком. Думали, что на неделю, а получилось – две.

 
  Молодые жёны взбунтовались, потребовали их тоже отправить на остров. Каково же было наше изумление, когда, придя к катеру, чтобы возвращаться домой, мы обнаружили на нём своих жён! Так что возвращались уже вместе. При этом инциденте (женском бунте) открылось ещё одно прекрасное качество Лены. Она из всей команды была самая тихая. За всю последующую нашу совместную службу она ни разу не обращалась к моему начальству ни по каким вопросам. Хотя среди офицерских жён довольно часто попадались такие, кто периодически ходил по начальству для решения различных вопросов – квартира, звание мужа, должность и пр. Лена никогда даже не знала толком, где находится мой штаб. По-моему, был один случай, когда я надолго пропал, и она позвонила выяснить, жив ли ещё её муж. Золотая жена!

Как я совершил побег из госпиталя
  На этом злоключения этого тяжёлого «медового» года не закончились. Буквально через пару дней после возвращения я единственный раз за всю службу угодил в госпиталь, отравился какой-то колбасой. Эта трагикомическая история заслуживает более подробного рассказа. Дело в том, что как раз в этот период по городу гуляла эпидемия дизентерии. И я пал жертвой борьбы с этим  злом. Меня поместили в инфекционное отделение госпиталя, в котором находилось довольно много таких же бедолаг, как я. Очевидно, военторг завёз партию некачественной колбасы. Уже к утру я чувствовал себя прекрасно и начал проситься на волю. Врач говорит – нельзя. Взяли посевы, через 3 недели они дадут результаты, и тогда будут решать, что делать дальше. Я объясняю, что никаких признаков дизентерии нет, явное отравление, я чувствую себя прекрасно, у меня молодая жена, которую я почти не видел… Всё бесполезно. Инструкция. Полное отделение здоровых мужиков мучается дурью, некоторые – с удо-вольствием, а ничего поделать нельзя. Короче говоря, в субботу я попросил Лену принести тренировочный костюм, предупредил соседей по палате и дежурную сестру, что вернусь в понедельник, и пошёл с Леной к друзьям. Оттуда все вместе сходили в кино, а затем – на покой. Около часу ночи просыпаемся от грохота в дверь. На пороге наш начальник медслужбы и врач из госпиталя, злые ужасно – выходной день, а им из-за меня не дают отдохнуть. Пришлось ехать с ними в госпиталь. Оказывается, дежурная сестра сменилась, а сменщице ничего не сказала. Та, обнаружив моё отсутствие, испугалась и, хотя соседи по палате её отговаривали, позвонила дежурному по госпиталю. Тот – оперативному дежурному Военно-морской базы (начальник гарнизона – командир базы), а этот умник будит среди ночи адмирала с этим «важным» сообщением. Началась обратная волна – командир базы будит командира моей бригады, и далее – по нисходящей добрались до меня. В общем, устроил я небольшой переполох. Утром ко мне заявился начальник политотдела госпиталя, которого прежде никто в глаза не видел, он до этого не снисходил. Провёл со мной душеспасительную беседу. А я твержу одно:
–Если до конца недели не выпишете, сбегу снова.
–Пойдёшь на гауптвахту.
–Сажайте, но я здоров и отсиживаться здесь не намерен.
Короче говоря, стороны к соглашению не пришли. Не знаю, как они это всё оформили, но через день меня единственного выписали. Самые увлекательные события произошли на следующий день. Только я появился на проходной, как всегда немного опоздав на работу, дежурный по части ухмыляется и говорит:
–Бегом к командиру бригады. Он тебя уже поджидает.
Захожу, докладываю, мол, такой-то явился по приказанию. Командир бригады:
–Ну, ты даёшь! Рассказывай.
–Что рассказывать?
–Что и как было. Как бежал из госпиталя.
Я заунывным голосом начал рассказывать всю историю. Он слушал, слушал, потом перебивает:
–Так ты что, через забор не лазил и санитаров не бил?
–Да нет.
–Ладно, иди.
 По-моему, я его расстроил, и до конца он мне не поверил. Выхожу от командира, на меня все набрасываются, хихикают и требуют подробного отчёта. Оказывается, в ту злополучную ночь моего побега из госпиталя дежурил по части наш энергетик Саша Хоменко – шутник, фантазёр и любитель розыгрышей. Причём, когда он что-нибудь придумывал, через несколько минут начинал сам в это верить. Именно он в ту ночь будил врача, выяснял мой адрес, в общем, координировал действия. И вот как выглядел на утро его рассказ о событиях минувшей ночи.
  «Ну, Лемстер, ну даёт тихоня! Поддал, перелез через забор госпиталя в больничной пижаме. Дома ещё надрался. А, когда приехали его забирать в госпиталь, отметелил санитаров, едва удалось его связать и доставить на место».
  После этого я долго ходил в героях.
  Раз уж зашла речь о побеге из госпиталя, то должен честно признаться, что в этом смысле я рецидивист. Прецедент уже имел место лет за шесть до описанного выше. А дело было так. После второго курса я приехал на каникулы к родителям в Житомир. Через неделю отдыха у меня начались сильные боли в животе. Целый день я терпеливо переносил эту боль, а к вечеру, когда стало совсем невыносимо, меня на скорой увезли в госпиталь. Дежурный врач пощупал меня и определил все признаки аппендицита. Пришлось вызывать дежурного хирурга, который, как это было принято, ушёл домой поужинать и не спешил возвращаться. Ждать пришлось довольно долго. Пока ждали, я вдруг почувствовал, что боль ушла. Совсем ушла. Когда появился хирург и заявил, что надо делать операцию, я категорически отказался давать на это согласие. Меня совершенно не устраивала перспектива провести значительную часть отпуска в госпитале. Меня оставили на ночь, чтобы понаблюдать за моим состоянием. Утром ситуация не изменилась. Медики категорически отказывали мне в выписке, объясняя, что не имеют на это права: раз приступ был, надо было проводить операцию, т.к. он обязательно повторится, и неизвестно, чем это может закончиться. Короче говоря, ни одна из сторон не хотела отступать. Поэтому на следующий день кто-то из друзей принёс по моей просьбе мне тренировочный костюм (кажется, это был Вова Хмара), и я нагло перелез через забор и сбежал из госпиталя. Вечером начальник госпиталя позвонил папе, они посмеялись и оставили меня в покое. Но история получила продолжение. Ровно через месяц после возвращения из отпуска в училище приступ повторился. Причём он застал меня среди ночи в постели. Казарма наша была далеко от медпункта. Я до утра терпел, а спозаранку поплёлся к врачу. Мне сделали экспресс анализ крови, после чего немедленно загрузили в машину и отправили в госпиталь, который находился от нас далеко. Там сразу положили на стол и начали операцию. Почему-то столпилось много народа. И вдруг я слышу: - «Ты не там разрезал». – Сейчас я вспоминаю это со смехом, а тогда почувствовал себя весьма неуютно. Шрам после этой операции у меня вдвое больше, чем у других людей, прошедших эту процедуру. На следующий день, когда я был уже совсем в норме, оказалось, что на мне проводились показательные занятия со слушателями Ленинградской медицинской академии, и один из них меня оперировал. Так наказал меня всевышний за побег из госпиталя.
Дома я обнаружил сюрприз – Лена купила диван-кровать и стол. Это была первая НАША мебель.

 Год выдался очень трудный, времени на отдых совершенно не оставалось. Не успел я вернуться из госпиталя, как начался Карибский кризис. 15 октября американцы обнаружили, что СССР развернул на Кубе свои баллистические ракеты. Началась эскалация напряжённости. Нас подняли по тревоге и перевели на режим повышенной готовности. Это значит, что если в обычном состоянии дежурные расчёты находились круглосуточно на рабочих местах только в дежурных дивизионах, то сейчас на этот режим были переведены все. Над миром нависла реальная угроза мировой ядерной войны. Лично для меня это означало, что я непрерывно мотался из одного дивизиона в другой, практически без пауз. Спал в машине только во время переезда. В самый напряжённый момент вдруг возникла неисправность на одном из ЗРК, поиск и устранение которой был у меня самым продолжительным за всю мою практику – 5 или 6 суток, сейчас уже не помню точно. Именно суток, т.к. работа не прекращалась всё это время ни днём, ни ночью. Сначала работал расчёт дивизиона. Затем подключился инженер из нашей службы. На следующий день подключили меня, а затем и спецов из дивизии и из армии. Все наши усилия были напрасны. По несколько раз мы проверили и настроили все системы. Всё было идеально. Но, как только выходили в эфир, комплекс переставал  подчиняться. А обстановка была очень напряжённая. Каждые 2 часа звонил телефон. Требовали доложить обстановку. Выслушав очередную порцию нецензурщины, я клал трубку. И вот в этот момент я получил один важный жизненный урок. Зам. главного инженера сказал, что я не умею правильно докладывать, и что в следующий раз он сам будет отвечать на звонки. Дело в том, что я всегда лаконично говорил, что причину ещё не нашли. А он, когда позвонили, начал перечислять, что сделали то-то и то-то, по ходу устранили ещё несколько неисправностей и т.д. и т.п. И начальство удовлетворённо ответило – «продолжайте работать». В дальнейшем в жизни я не раз встречался с этим методом «вешать лапшу на уши». Особенно широко им пользуются политики и правоохранительные органы. И я сейчас твёрдо знаю: если вместо лаконичного ответа о результате работы тебе начинают рассказывать о проведённых мероприятиях, значит дело очень плохо. В нашем случае беда была в том, что мы никак не могли определиться даже с местом поиска, локализовать дефект. Все пуговицы были пришиты прекрасно, но пиджак не получался. В первый и последний раз в жизни я сдался и доложил об этом наверх. И вот, когда все уже вышли из кабины, а я, выходя последним, оглянулся, то увидел, что один из приборов даёт неправильные показания, хотя только что было всё нормально. Благодаря этому буквально через 10 минут удалось локализовать дефект, а ещё через четверть часа и устранить его. Отсюда вывод, прямо как в «Двух капитанах» – не пасовать, «бороться и искать, найти и не сдаваться». Окончание  этой истории совпало с окончанием Карибского кризиса.
  В это время наши хозяева сказали, что получили новую квартиру и нам надо искать себе новое пристанище. Пришлось идти к начальству, и довольно быстро мы получили первое казённое жильё – комнату в четырёхкомнатной коммунальной квартире на четвёртом этаже большого каменного дома. Кроме нас там жили ещё две семьи с кучей детишек, кажется, их было пять. Наша комната была узкой и длинной – 3 на 6 метров. Зато с балконом. Немного позже родители прислали нам деньги, и мы купили шкаф, разделив им комнату пополам. Чтобы завершить рассказ о соседях, в целом нормальных людях, скажу, что муж одной из соседок в то время сидел в тюрьме, но вскоре на несколько месяцев вышел на свободу. Так вот, бывали случаи, когда я приходил на обед, а Лена говорила, что обеда нет, т.к. пьяный сосед спал поперёк коридора (наша комната была дальней от кухни), а она боялась через него переступать. Скоро приехала мама Лены (подходило время рожать), и она любила проводить с ним душеспасительные беседы. Видать, ему это надоело, и он снова сел (не знаю, за что он без конца садился, но дома, если не считать пьянства, он вёл себя тихо). Жили мы скромно. Я получал в то время 150 рублей, но поскольку Лена работать не могла, то получалось не густо. Обычно после получения зарплаты мы шли в магазин и закупали на весь месяц макароны, крупы и прочее. И, тем не менее, не голодали,  а ещё и принимали гостей (сами тоже ходили в гости). У нас был замечательный коллектив. Все молодые, образованные, жизнерадостные. Постоянно шутили и разыгрывали друг друга. Любили играть в преферанс. Когда изредка выпадало время пообщаться, мы проводили его очень весело. С ностальгией вспоминаю то время и всех своих сослуживцев. Жизнь разбросала нас по всему Союзу, но я всех помню. Жёны наши тоже очень сдружились и общались между собой гораздо чаще, т.к. мужья постоянно были в отъезде. В этой первой нашей квартире появилась на свет наша Наташа. Нет, родилась она, конечно, в роддоме, а здесь прошли первые месяцы её жизни. Хорошо помню эту ночь. Несмотря на позднее время, я ещё находился на работе, и каждый час звонил в роддом, куда накануне мы с её мамой отвели Лену. И вот в час ночи уже 27 января мне ответили, что Лена родила  девочку и всё нормально. Я, радостный, побежал домой и с порога закричал маме: «Поздравляю с Наташей», т.к. имя мы с Леной придумали заранее. Мои родители прислали нам большую красивую книгу чешского автора Спока «Наш ребёнок» (в то время жуткий дефицит), в которой детально было расписано всё: как купать, как одевать, какую поддерживать температуру в комнате и пр. и пр. По этой книге мы и растили её, а  потом и Галю. Купили новинку – «шагающую» коляску (у нас был четвёртый этаж дома старого образца, что равносильно нынешнему пятому). Наташа обладала прекрасным свойством: как только она оказывалась на свежем воздухе, сразу засыпала и просыпалась только дома. Полной её противоположностью оказалась младшая – Галя. Эта не только не засыпала, но всё время пыталась выбраться из коляски, того и гляди упадёт на землю. Пришлось коляску кому-то подарить и таскать её на руках. А жизнь шла своим чередом. Я уже стал капитаном, и Наташа, когда немного подросла, говорила: – «Я капитанана доця». В возрасте трёх месяцев она совершила своё первое авиапутешествие.  Лена с мамой и Наташей улетели на лето в Хмельницкий, а я остался разбираться со своей техникой. Я уже был признанным авторитетом в этой области. Причём, не только в нашей бригаде, но и за её пределами. На полигонах, бывало, к моему шефу приходили командиры из других частей (даже из других объединений) с просьбой одолжить им Борю, когда у них возникали серьёзные технические проблемы. В практической работе мне очень помогало то, что я практически на память знал схемы и, главное, функциональные связи между различными системами. На то время основная масса техников уже достаточно хорошо владела своими системами и справлялась самостоятельно. Но довольно часто случалось, что причиной дефекта являлась не та система, в которой техник обнаруживал ненормальность, а совсем другая. Пока все, изучая схему, искали дефект в одном месте, я переходил к другой системе (а часто и в другую кабину) в поисках первопричины дефекта. Благодаря знанию связей и опыту, делал я это довольно быстро, что и производило эффект. Расскажу один эпизод подобного рода, произошедший не на полигоне, а в нашей Армии. Однажды вызвал меня мой шеф и сказал, чтобы я срочно позвонил главному инженеру ЗРВ Армии. Позвонил. Он мне даёт команду срочно выехать в Плесецкую бригаду и разобраться на месте, можно ли отремонтировать там ЗРК, который уже две недели неисправен. Они зашли в тупик и просят прислать представителей завода-изготовителя. Я взял, естественно, под козырёк. Когда разговор закончился, местный шеф, а потом – и мои коллеги, сказали, что я напрасно согласился. Там же есть свои спецы, можно и оконфузиться. Я в те годы был ещё достаточно легкомыслен, ни о каких моральных проблемах не задумывался, меня интересовала чисто техническая сторона вопроса. Хотя в других частях периодически прибегали к помощи заводских представителей, я всегда справлялся сам. Меня посадили в поезд, и я поехал с опаской, но с интересом. Ехал я в бригаду, которая охраняла ныне всемирно известный ракетный полигон Плесецкий (кстати, именно с него  был запущен второй искусственный спутник Земли), названный так по имени посёлка, в районе которого он располагался. На то время это был очень засекреченный объект. Чтобы попасть в бригаду, надо было пересечь город Мирный и территорию полигона. Для этого требовался специальный допуск, которого я на тот момент не имел. Я всех этих тонкостей не знал, вообще не имел представления о том, что здесь находится. Помню, ночь, снег, холодина. Меня встретили на вокзале, сунули в руки какие-то фальшивые бумаги и рекомендовали помалкивать. Проехали КПП и ещё 2 часа ехали по тайге. Могучая тайга, высоченные строевые ели впечатление оставляли мощное. В последующие годы я довольно часто приезжал туда по делам, но это первое впечатление сохранилось..


 

 
               Дорога на стартовые площадки.
Кстати, на этой дороге в последующем дважды я встречал медведя. Приехали. Я сразу взобрался на вышку (неисправен был передатчик, расположенный рядом с антеннами на открытой всем ветрам вышке). Холодно, пальцы не слушаются, всё вокруг металлическое, включая измерительные приборы. Проверил всё и уже через 10 минут сказал, какую деталь (трансформатор) надо менять. Дело в том, что я однажды уже с такой неисправностью сталкивался. Сопровождавший меня заместитель главного инженера бригады выразил сомнение, но выполнил всё, что я сказал. Короче говоря, через 2 часа после моего приезда в дивизионе всё заработало нормально. Нас вызвал командир бригады (это в 6 утра), высокий красавец по фамилии Городецкий, заслушал и учинил своим страшный разнос. Я почувствовал себя очень неловко. Только сейчас я осознал, что имеется ещё и моральный аспект во всей этой истории. Тем более, что комбриг тут же начал предлагать мне должность (высокую) у него. Я этого пострадавшего (Рыбакова) помнил ещё по училищу, знал, что в техническом отношении он ноль, но всё равно чувствовал себя очень неловко. Пытался оправдать его, говорил, что у меня гораздо больший опыт и пр. Вот так закончилась эта история, добавившая в мою копилку авторитета и расширившая мой жизненный кругозор. Я продолжал привычную деятельность, включая подготовку дивизионов к выезду для выполнения боевых стрельб на полигоне. В нашей семье это слово «полигон» упоминалось очень часто и несло в себе особый смысл. Очень многое было связано с ним. Поэтому считаю нужным немного раскрыть его. Итак,

ПОЛИГОНЫ
   Всё, о чём я пишу ниже, относится ко временам моей службы, т.е. до середины восьмидесятых годов 20-го века. Что касается секретности сведений, то всё давно устарело и есть в интернете. Я уж не говорю о том, что ещё в начале шестидесятых, когда у нас всё было до ужаса секретно, американцы поздравляли начальника полигона Кап Яр (Капустин Яр) генерала, кажется Ярового, с днём рождения. В процессе службы личный состав войск (от рядового солдата до генералов) изучал технику, её эксплуатацию и боевое применение (правила ведения боевых действий). Но как проверить эффективность этой работы? Как убедиться, что бесконечно вносимые изменения в аппаратуру дают положительный эффект? Как проверить, что правила ведения боя соответствуют современным требованиям? Только практикой. Для этой цели и существуют полигоны, на которых личный состав выполняет боевые стрельбы по реальным целям, соответствующим по параметрам средствам нападения вероятного противника (сначала это были крылатые самолёты-мишени, а позже – ракетные). Выполнение стрельб на полигоне очень много значат для всех офицеров. Главное, успешные стрельбы способствуют появлению уверенности в себе. Никакая теория не может заменить реальной картинки уничтожения мишени. Но кроме этого очевидного результата, существуют и меркантильные соображения. От результатов стрельб зависят должности, звания, зарплаты и пр. Поэтому весь год вся бригада (полк) работает на те несколько дивизионов, которые в следующем году должны выполнять стрельбы. Каждый год выезжают несколько дивизионов из части (на всех не напасёшься денег). К этому событию идёт интенсивная подготовка, а по возвращении встреча победителей превращается в настоящий праздник с торжественным обедом и концертом само-деятельности. Лена не раз в таких концертах участвовала, была ведущей. Что из себя представляют полигоны? Во-первых, они располагаются в целях безопасности в малозаселенных местах. В наше время это были в основном казахстанские степи от Волги до Балхаша. Но не только там. Есть полигоны, как Кап Яр, на которых войска получают новую технику и проводят в ходе стрельб практически заводские и приёмные испытания. Последний раз я участвовал там в стрельбах при приёме первого С-300 то ли в 1980-м, то ли в 1981-м году (не помню точно). А такие полигоны, как Ашулук и Балхаш, предназначались для выполнения стрельб войсками.
 
                Полигон Капустин Яр.
 
Полигон Балхаш. Огонь ведёт С-75
 Зенитно-ракетный комплекс С-300
 Для этой цели там имелись комплексы различных систем ЗРК, необходимые службы и группы опытных инструкторов, проверявшие сначала теоретическую подготовку, а уже потом – способность настраивать технику и вести боевую работу.
 Полигон Ашулук. Палаточный городок
Личный состав прибывающих частей размещался в палатках и испытывал все «прелести» полевой жизни среди барханов. Песок, жара, жажда… Температура воздуха достигала временами 40-45 градусов. А внутри кабин с аппаратурой от раскалённых шкафов царил настоящий ад. Люди ухитрялись заболевать ангиной и даже воспалением лёгких от вентиляторов и перепадов температур в кабинах и снаружи. А если прибавить к этому, что запрещалось нарушать форму одежды, т.е. мы ходили в сапогах, при галстуках да ещё подпоясанные портупеями. В нынешнее либеральное время это назвали бы пытками. Так оно и было на самом деле. Но никому не приходило в голову куда-то жаловаться. Только потихоньку про себя матерились. Учились бороться с трудностями самыми различными. Тяжелей всего было, конечно, в Ашулуке. Мне приходилось проводить там значительное время, т.к. я ездил с каждым дивизионом (а позже и с каждой частью). Правда, со временем, когда я вырос до главного инженера полка, ночевал я уже не в палатках, а в гостинице. Это не гостиница в нашем современном понимании, а пятиэтажное кирпичное здание с комнатами на несколько человек и солдатскими кроватями. Водопровод, туалет.  После палатки – воистину люкс. Поскольку я был там почти постоянным жителем, то всех инструкторов хорошо знал, а они – меня. Поэтому и отношения между нами были нормальными. А вообще-то это была публика весьма высокомерная и капризная.  Перед ними все лебезили, поскольку, как я уже писал, от них зависела карьера не только нижнего звена – техников, но и командования дивизиона и части. Их задаривали дефицитами, коньяком и сувенирами. Холопство – страшный бич. У меня с ними были особые отношения, попозже я расскажу об этом, но даже видеть всё это со стороны было омерзительно. Смотреть на стрельбы с улицы было очень интересно. Завораживающее зрелище. Хотя я потерял счёт, сколько раз  наблюдал старты, но каждый раз смотреть было интересно, особенно – ночные пуски. Вообще-то эта тема неисчерпаема и я ещё к ней вернусь, а сейчас возвращаюсь к основному повествованию.
  Всё свободное время я уделял чтению. Продавщицы в книжных магазинах меня знали и откладывали для меня новинки. Кроме того, я был подписан на журналы «Юность» и «Наука и жизнь». Читал их от корки до корки, хранил и долгое время таскал их за собой при переездах. Вдруг пришла телеграмма от знакомого преподавателя из родного училища. Он требовал срочно приехать, есть работа. Что-то наврал шефу, и он отпустил меня на три дня в Минск. Это уже было другое училище – другие нравы, другие взаимоотношения. Оказывается, создавалась кафедра по лазерам и мазерам (это были новейшие открытия, наши учёные получили Нобелевскую премию за это). Начальник кафедры предложил мне должность, на что я радостно согласился, тем более, что эта тематика меня действительно интересовала, я следил за ней по журналу (вскоре все публикации на эту тему закрыли). Мне тут же указали мой стол, познакомили с сотрудниками, а Нагаев (начальник кафедры) пошёл к заместителю начальника училища по науке, чтобы оформить все необходимые формальности. Это была чисто символическая процедура – кадровик звонил в Москву и на следующий день получал выписку из приказа о назначении. После длительного отсутствия пришёл Нагаев и смущённо заявил мне, что ничего не получается, что-то неуклюже объяснял. Я, конечно, расстроился. Это был первый удар в моей службе, когда я получил отказ из-за национальности. Именно на это намекал Нагаев и несостоявшиеся коллеги по кафедре. Фактически о том же мне рассказал через несколько часов заместитель начальника училища по науке. Старых преподавателей уже половину уволили, а оставшимся не давали продвижения по службе. Пока шёл по коридору, встретил несколько старых преподавателей. Они узнавали меня, расспрашивали о службе. Меня удивило, что знают, где я служу, как складываются отношения вплоть до некоторых деталей. От них же я узнал, что в Трудах училища опубликованы мои курсовые работы и дипломный проект (даже не подозревал об этом). Бывший руководитель моего дипломного проекта затащил меня на кафедру и вместе с новым начальником кафедры убедили оформиться соискателем. Это значило, что под их руководством я должен был написать диссертацию в части. Тут же пошли со мной в учебный отдел, и оформили все формальности. Вот такая получилась поездка в родной вуз. Кандидатские экзамены во время отпуска я, правда, сдал. Но работать над диссертацией реально у меня не было никакой возможности. Не оставалось  времени. Вот пишу и думаю – а стоило ли так подробно останавливаться на этом эпизоде из своей жизни? Можно было рассказать в двух-трёх фразах или даже вообще не указывать. Но тогда не будет понятна эволюция моих взглядов и решений в дальнейшем. О том, что у нас есть антисемитизм, я уже знал. Но воспринимал это как проявления частные, хотя и очень болезненные. Каждый такой эпизод оставлял на душе рубчик, но я не связывал это с системой. Тем более, что практика вроде опровергала подобные предположения. Поэтому дома я даже не рассказывал истинной причины неудачи. Мой интернационализм был непоколебим. И вообще, я всегда говорил детям, что хороших людей больше, чем плохих. И даже сейчас, хорошо битый жизнью, остаюсь при том же мнении.
  А жизнь текла своим чередом. Бесконечные поездки, ремонты, полигоны, продвижение по службе. Мы получили первую в нашей жизни квартиру. Какое это было счастье! Это сейчас презрительно говорят – «хрущобы». А тогда наша квартирка (31 квадратный метр) на первом этаже 5-этажного дома с раздельным санузлом и туалетом, с титаном для подогрева воды, с маленькой кухонькой (6 квадратных метров) казалась нам дворцом. Воистину, только узнав, что такое плохо, можно понять, что такое хорошо. Лена пошла работать воспитателем в детский садик, благодаря чему Наташу взяли в тот же садик, в другую группу. Это создавало, правда, проблемы (ребёнок не мог понять, почему мама к ней не подходит), но иного пути не сидеть дома не было. За это время немного подросла моя зарплата, плюс – у нас ввели 15-процентную надбавку за удалённость. А теперь ещё прибавилась зарплата Лены. Так что экономическое положение стабилизировалось. Через год после рождения Наташи Лена пошла работать учителем в сменной школе рабочей молодёжи. Я уже писал, что практически всё население города работало на заводе. Работы там велись круглосуточно. И школа была не просто вечерняя, а работала в две смены – с утра и вечером. Поэтому Лена дома фактически только ночевала. Ведь кроме уроков была ещё проверка тетрадей, педсоветы, посещение учеников на дому и, наконец, подготовка к урокам. Я говорил, что эта работа тяжелее, чем у командира взвода. Контингент учеников был очень специфичен. Взрослые люди, в основном ещё достаточно молодые. Но у многих свои семьи и, главное, работа, на которой они зарабатывали гораздо больше своих учителей. Оригинально сложились отношения с директрисой школы. Ревекка Борисовна Креймер (девичья фамилия моей мамы). Фамилия её мужа Табачник (девичья фамилия Лены). И оба они, как и мы, винничане. Позже мы подружились, бывали друг у друга в гостях, но, как ни старались, родственных связей не нашли. Они были значительно старше нас, Ревекка прекрасно играла на рояле. Иногда она делала это во время обеденного перерыва в ресторане, который в дневные часы работал как столовая и находился недалеко от школы. Так вот Ревекка придумала новую методику проведения уроков по литературе, о которой ни до, ни после я не слыхал. На этих уроках использовалась музыка, урок превращался в просветительскую лекцию. Лена провела несколько таких уроков, но они вызвали большой резонанс. Проводился даже открытый урок, на который приезжали учителя из других школ области и телевизионщики. Именно Ревекка настоятельно рекомендовала Лену в партию. Это был период оттепели, а мы были настоящими детьми своего времени. В последующие годы, когда мы уехали из Северодвинска, наша дружба продолжалась. Умерла Ревекка в Луганске, а дети её, по слухам, живут в Израиле.
  На лето Лена с Наташей улетали к родителям, а я продолжал свои полигонные «гастроли». Там я был уже совсем свой человек. Все инструкторы меня знали и доверяли как специалисту, поэтому в мою вотчину не вмешивались. Наоборот, случалось, что я помогал им. Я сам проводил подготовку нашей техники к стрельбе (если требовалось, то и собственноручно), тренировал боевой расчёт и т.д. Доходило до смешного. За час до непосредственно боевой стрельбы приходил старший инструктор (его присутствие на стрельбе было обязательным) и спрашивал меня, кто здесь офицер наведения и что он из себя представляет. Я говорил, мол, не волнуйся, я его готовил лично, не подведёт. Надо сказать, что ни разу я бригаду инструкторов не подвёл. Проблема возникала только одна. На следующий день после стрельб проводилось подведение итогов, на которое приходило командование бригады, а иногда – и выше. Старший инструктор делал доклад и зачитывал оценки каждому технику по результатам теоретической и практической подготовки, делал замечания, давал рекомендации. Но поскольку никто из инструкторов никого не проверял, то эти оценки выставлял я. И моя задача заключалась в том, чтобы в ходе разбора какой-нибудь простак не бухнул, что его не проверяли.
Быт, повседневная жизнь налаживались. Потихоньку обрастали мебелью. Появился телевизор, а позже – и холодильник, и стиральная машина. Случались в нашей жизни и очень комичные случаи. Однажды приехала нас проведать моя мама. Вышли с ней погулять. Вдруг она остановилась как вкопанная, и растерянно-недоумённо смотрит то на меня, то ещё куда-то. Проследил за её взглядом, и сразу всё стало понятно. Дело в том, что служил у нас один офицер – мой двойник, из-за которого у меня были вечные недоразумения и неприятности. Полностью мой двойник, нас часто путали. И вот даже мама, увидев его, растерялась, такое сильное было сходство. Ситуации бывали не только смешные, но и драматичные. Однажды гуляем мы с Леной и Наташей по центральной площади. Лето, тепло, белая ночь. Вдруг подходят несколько девиц и начинают оживлённо со мной разговаривать, вспоминать вчерашний вечер в Доме офицеров. Я сразу всё понял и пытаюсь объясниться. Но не тут-то было, не верят. Уже и Лена вступила в дискуссию. Так и ушли, не поверив, со словами –«днём с ребёнком, а вечером с девками на танцах». Хорошо, что у меня было железное алиби – несколько часов назад мы только прилетели из отпуска. Иначе – не отмоешься.
  Те годы вспоминаются как самые лучшие, самые счастливые. Думаю, что дело было не только в том, что мы были молоды, полны сил и энергии, веры в себя и в своё дело. У нас был прекрасный коллектив, объединённый не только общей работой, но и общими интересами. Мы читали и обсуждали одни книги, пели одни песни, редкое свободное время проводили вместе. Конечно, все мы были разные, с разными взглядами и мнениями. Но всякие обсуждения проходили в дружеской обстановке, без конфликтов. Постоянно шутили и разыгрывали друг друга. Прошли десятилетия, целая жизнь. Иных уж нет, а те – далече. Но мы с Леной до сих пор с теплом вспоминаем тех друзей и то время. С некоторыми поддерживаем связь до сих пор.
  В 1967-м году мой шеф (главный инженер бригады) отправился военным советником во Вьетнам, где в то время шла война между Севером, поддерживаемым СССР, и Югом, поддерживаемым США. Исполнение его обязанностей было возложено на меня, 30-летнего капитана. Я сразу ощутил тот груз ответственности, который лёг на мои плечи. Бригада к этому времени разрослась по количеству дивизионов. На вооружении были все 3 вида ЗРК, имевшиеся в СССР. В мои обязанности теперь входили вопросы, с которыми ранее я никак не соприкасался: ОРГАНИЗАЦИЯ эксплуатации всего вооружения бригады: это и ракеты, и всё стрелковое вооружение (от пистолетов до автоматов), и материально-техническое снабжение, и связь с предприятиями промышленности, рекламации и т.д. и т.п. Работы и раньше было много, а сейчас вообще не хватало суток. К старым заботам (ремонт техники и полигоны) добавилось много новых. Участились инспекции со стороны наверху сидящих. За довольно небольшой срок прошли инспекции Главкома ПВО и Министерства обороны, на которых мы показали неплохие результаты. Никуда не делись и стрельбы на полигонах с соответствующими проблемами. Семью видел урывками. Лене приходилось очень туго, но она вела себя достойно, не хныкала. В августе 1968-го года вернулся из Вьетнама шеф (Василий Алексеевич Желтов), получивший там ранение – несколько шариков от американской бомбы, один из которых так и не смогли удалить. Он тут же был назначен на повышение на должность главного инженера ЗРВ Армии, а мне было официально предложено занять его место. Неожиданно для всех я сослался на молодость и попросился на должность главного инженера архангельского полка. Начальство знало, что фактической причиной являлась семейная трагедия, и просьбу мою удовлетворили.  Начался новый этап нашей жизни. Как всегда, новое место – новые проблемы самого разного характера. Даже и не знаю, с чего начать. Первая - молодость. Хотя многие в этом полку обо мне слышали, но недоверие и ревность имели место. Командир полка, правда, был мне знаком ещё по училищу (был моим курсовым командиром) и давно приглашал к себе  главным инженером. А вот остальные его заместители были на 10-15 лет старше меня и очень подозрительно посматривали на молодого «выскочку». Начальник службы вооружения (фактически мой заместитель) тоже был значительно старше меня, да ещё и претендовал на 3-х комнатную квартиру, которую отдали мне. (Она относилась к категории так называемых служебных квартир, которые выделялись по должности). Ему никак не удавалось скрыть своё недовольство и недоверие ко мне. Через 2 недели полк выезжал на полигон для выполнения учебно-боевых стрельб, и я активно подключился к этой работе. Кое-какие мои требования воспринимались с непониманием и недоверием, но у меня к тому времени был уже громадный опыт в этой работе, я точно знал, что требуется. Надо отдать должное командиру полка – он полностью доверял мне и требовал беспрекословного выполнения всех моих распоряжений. Короче говоря, после тщательных сборов полк выехал железнодорожным эшелоном (всё те же товарные вагоны, как во время войны) на полигон, а командование (командир, начальник политотдела и я) через пару дней вылетели туда же самолётом (через Москву и Астрахань). По ходу дела начальство решило проверить меня на прочность, точнее – на устойчивость к алкоголю. Начали с архангельского аэропорта, продолжили в Москве и Астрахани. Слишком увлеклись этой проверкой, не рассчитали свои силы. В Москве я еле довёл их от ресторана до гостиницы. А в Астрахани они были уже совсем никакие. Хорошо, что мы прилетели раньше, и до прибытия эшелона было время прийти в себя. Больше они проверок мне не устраивали. Нам была поставлена задача по тем временам невыполнимая. Дело в том, что тогда только начали переходить со стрельбы по крылатым мишеням на стрельбу по ракетным мишеням. Это абсолютно разные по сложности задачи. Опыта ещё практически никакого не было. Нам предстояло уничтожить 2 такие мишени. При этом, хотя по правилам стрельбы на уничтожение одной такой цели полагалось 3 ракеты, нам выделили 3 ракеты на уничтожение двух мишеней. Т.е. шансы на успешное выполнение задачи были ничтожны. Я, как всегда, обеспечивал исправность и правильность настройки комплексов. Даже проводил специальные занятия по особенностям настройки аппаратуры при выполнении именно этой задачи. Настроение у всех было – сбить бы хоть одну мишень, хотя я уверял всех, что всё будет отлично (правда, сам в этом не был полностью уверен). И вот когда при выполнении стрельб обе мишени были уничтожены, все – и исполнители, и начальники всех уровней, и даже инструкторы были просто ошеломлены, никто не мог поверить в такой успех. Главный инженер Армии, человек серьёзный, опытный и очень выдержанный, даже пустился в пляс. Дома нас встречали как героев – с оркестром, торжественным обедом и концертом художественной самодеятельности. А я получил полное признание уже в новой для меня части. Причём, как среди  командования, так и в дивизионах. Даже мой заклятый друг (начальник службы вооружения) признал меня безоговорочно, и в оставшиеся годы совместной службы отношения между нами были ровными, без каких-либо конфликтов. Только после возвращения с полигона я сумел съездить за семьёй и перевезти их на новую квартиру. Квартира была для того времени шикарная. Трёхкомнатная, со всеми удобствами на втором этаже двухэтажного офицерского домика. Правда, горячая вода подавалась по графику. Да не очень уж и горячая. Отопление было тоже слабое. Зимой, во время морозов температура в квартире держалась около 12 градусов. Но были мы в то время молодыми, закалёнными и, главное, – оптимистами. С тех пор и вплоть до отъезда в Израиль квартирный вопрос у нас не возникал. Наташа пошла в детский садик. Она была очень живым ребёнком, я бы сказал даже – спортивным. Знакомые говорили мне, что ей надо было быть мальчиком. Рано научилась читать, и страсть эта сохранилась на всю жизнь. Лена опять была в положении, поэтому не работала. А я получил звание майора и занимался уже привычным для себя делом – эксплуатацией вооружения.
  Хочу особо отметить один важный вопрос. Полк этот был особенный. На его территории размещалась специальная (читай – ядерная) база, которая вскоре получила всё необходимое и снарядила часть ракет своими зарядами. Когда я назначался в полк, то ничего этого не знал. Узнал сразу после возвращения с полигона. Мы совместно принимали у строителей специальные хранилища для таких ракет, проводили некоторые совместные работы и т.д. Это была первая такая база в наших краях. И мы были первыми, кто должен был получить эти «подарки». Вопрос был настолько засекречен, что к документации и посещению таких хранилищ допускались только три человека – командир, начальник штаба и я. Даже начальник политотдела не имел к ним допуска! Именно это обстоятельство долгое время не позволяло мне поверить в наличие в СССР антисемитизма на государственном уровне. Как могли назначить на такую должность меня, еврея, зная, что для меня всё будет открыто? Тем более, что я и без того имел высшую степень допуска – именно у меня хранилась карта частот всех ЗРК. Меня наверняка дотошно проверяли, прослушивали разговоры и читали письма, и могли без проблем найти на это место русского. Значит, рассуждал я, это всё-таки не государственный, а бытовой антисемитизм. А то, что антисемитов хватает на любом уровне я, конечно, знал и понимал. Старался на эту тему вообще не думать, боясь оказаться неправым, поставить под сомнение все идеалы. Потребовалось ещё больше 10 лет, чтобы я, прижатый конкретными многочисленными фактами, вынужден был признать ставшее уже очевидным. Из моего повествования может показаться, что вся служба у меня шла гладко, без проблем, но это, конечно, не так. Были и стычки, конфликты, различные недоразумения. Просто со временем в памяти всё сглаживается, плохое уходит из памяти. Но были и серьёзные потрясения, которые врезались в память на всю жизнь. Об одном из них я сейчас расскажу.
КАК Я ОТСАЛЮТОВАЛ В ЧЕСТЬ 100-ЛЕТИЯ РОЖДЕНИЯ ЛЕНИНА
  Срок службы ракет, как и любой другой техники, ограничен. А когда они находятся на боевом дежурстве, т.е. на пусковых установках, и заправляются горючим и окислителем, этот срок сокращается до пяти лет. Это означает, что каждые пять лет ракеты, находящиеся на дежурстве, надо было заменять на новые. (Разумеется, всё, о чём я пишу, относится к той технике, которая существовала тогда). Работа эта довольно сложная и опасная, требует самого серьёзного к ней отношения. Надо собрать из комплектуюших элементов новые ракеты, снарядить их боевой частью, заправить компонентами топлива, доставить на стартовые позиции и установить на пусковые установки, после чего состыковать между собой электрическую часть первой и второй ступеней ракеты.  После этого провести в обратном порядке те же работы с ракетами, только что снятыми с боевого дежурства, включая их доставку к месту постоянного хранения. Я дал общее перечисление работ, чтобы подчеркнуть их сложность и важность. В этом мероприятии задействованы десятки людей самых разных специальностей. Хочу подчеркнуть один момент очень важный для понимания того, что произошло потом. При транспортировке ракет в собранном состоянии топливные баки пусты, а первая и вторая ступень ракеты (электрика) не соединены. У нас в тот раз замена дежурных ракет пришлась на январь 1970-го года – года 100-летия со дня рождения Ленина, к чему уже велась политработниками усиленная подготовка. Ну, а мы делали своё дело. Зима выдалась снежная, дороги занесло. В трёх дивизионах работы уже были проведены. Оставался последний – самый далёкий, на берегу Белого моря. По пути надо было пересечь по льду две реки, а потом ещё проехать километров 15 по льду Белого моря. Проехать деревню Лапоминка, а потом ещё 7 километров занесённой снегом трассы с очень сложным профилем. Осуществлялась перевозка в тёмное время из расчёта, чтобы вернуться на место до рассвета. Командир технического дивизиона говорит, что простудился, высокая температура, едва стоит на ногах. Ладно, говорю, лечись, колонну пусть возглавит начальник штаба Ленкин. Но я вдруг проявил инициативу и решил поехать с колонной, подстраховать их, хотя в мои обязанности это не входило и, вообще, не было принято, чтобы главный инженер полка водил колонны. Но я отлично знал эту трассу и очень боялся за один участок, где дорога поворачивала почти на девяносто градусов, а узенькой бетонки из-под снега не было видно.  Двенадцатиметровая ракета лежит на  прицепе с седельным устройством. Достаточно небольшой ошибки водителя и всё рухнет с крутой насыпи вниз.  А водители ведь молодые ребята, призванные на 2 года, не имеющие достаточного опыта. Короче говоря, колонна вышла в путь. В опасном месте остановились, машины прошли его поодиночке без спешки. Прибыли в дивизион, выполнили все необходимые работы. Всех накормили и дали немного времени передохнуть. Часа в 4 утра выехали в обратную дорогу. Было 30-е января 1970-го года. Снова с предосторожностями прошли опасный участок и через несколько километров выехали на лёд Белого моря. Я успокоился: всё прошло успешно, дальше дорога лёгкая. Приложил к уху транзистор, слушаю музыку. Позади колонна – машина прикрытия, три машины с ракетами и замыкающая машина прикрытия. И вдруг откуда-то сзади небо озаряется сполохами. Я успел ещё спросить водителя – что это, как зарницы? И тут же слышу хорошо знакомый по полигону грохот ракеты. Надо мной справа сверкнул свет от стартового двигателя и всё стихло. Приказал остановить машину, встал на подножку и смотрю назад. Колонна стоит. Считаю по фарам – все машины на месте. Я уже понял, что произошло, но не хочется в это верить, хочется проснуться. Такого же просто не может быть даже теоретически! Разворачиваю машину, медленно проезжаю вдоль колонны (она растянулась приблизительно на километр), освещая автомобильными фарами. Около последней машины в колонне, перед машиной прикрытия вижу человеческую фигуру. Смотрю на прицеп – ракеты нет. У меня нет времени и права на эмоции. Первое: что с людьми? Подбегаю и вижу: майор Ленкин что-то ищет в снегу. Ты что? – «Ищу кодовые фишки» – отвечает. (На ракетах имеются съёмные кодовые фишки, в которых закодирована частота канала управления ракетами. Это очень секретная информация. Поэтому при снятии ракет с дежурства эти фишки перевозятся отдельно. При старте ракеты струя газа от стартового двигателя выбросила эти фишки из кабины в снег). – К чёрту фишки. Ты как себя чувствуешь? -  Он поднимает голову, и я вижу, что лицо и кисти рук совершенно красные. Но разговаривает нормально, соображает. – «Да вот средний палец на руке не чувствую, а в остальном нормально». – У меня нет времени на эмоции. Состояние водителя аналогичное – и физическое и эмоциональное. Понимаю, что они оба в шоке. Спрашиваю Ленкина, что случилось. Он ничего не помнит и не понимает. Что делать? Назад, в дивизион можно домчаться минут за 20. Но там вся медицина представлена в лице фельдшера, что явно недостаточно. До госпиталя ехать не меньше часа. Выдержат ли они? Рискую. Сажаю за руль тягача командира взвода подвоза (офицера), раненых и отправляю их в госпиталь. На всё это уходят считанные минуты. Ситуация требовала действовать максимально быстро. Теперь появилось немного времени попытаться разобраться в ситуации. Итак. Ночь. Мы стоим на льду в устье Северной Двины. Никакой связи, к счастью, нет. (Имевшаяся у нас радиостанция позволяла связь только внутри колонны из-за малого радиуса действия). Я понимаю, в ходе движения прямо с прицепа тягача стартовала ракета (речь идёт о ракете для комплекса С-75, которые до сих пор без конца показывают в различных хрониках и кинофильмах). При этом она струёй пороховых газов расплавила лобовое стекло кабины тягача  и обожгла, сидевших в ней людей. Понимаю и то, что, судя по кратковременности полёта, маршевый двигатель не запустился, что и понятно: компоненты топлива в баках ракеты отсутствовали (были нами откачаны). Но вот, как и почему запустился стартовый двигатель? Это просто невозможно. Грубо говоря, это ёмкость с пороховыми шашками, которые могут загореться только от пиропатронов, напряжение на которые поступает от генератора, находящегося в маршевой части. Но физическая цепь, соединяющая ступени ракеты, как я уже писал ранее, разомкнута, электроразъёмы опломбированы и жёстко закреплены.  И вообще – это просто перестраховка, т.к. на ракете отсутствует топливо и сжатый воздух для запуска генератора, вырабатывающего электроэнергию. В общем, произошло то, чего никак произойти не могло. Обхожу колонну, опрашиваю солдат – кто что видел и слышал. Больше всего меня интересовали показания водителя с замыкающей машины прикрытия, которая ехала метров на 50 позади пострадавших. Водитель говорит, что увидел какую-то странную вспышку, услышал громкий треск, какой бывает, когда рвут брезент, затем пламя, грохот. Ситуация усугублялась тем, что все солдаты были ещё необстрелянные, ни разу не бывали на полигоне и не видели реальных пусков ракет. Я повёл колонну дальше, оставив повреждённый прицеп на месте происшествия. Часов в 5 утра прибыли в часть и я сразу вызвал в штаб командира полка, заместителя и начальника штаба. Первым прибежал Шмидт, зам командира. Он только глянул на меня и сразу понял – ЧП. Он рассказывает, что у меня на шинели были пятна крови, но я этого не заметил. Тут же появился и начальник штаба – Труфанов. Командира полка по случаю запоя поднять не смогли. Но, поняв ситуацию, тут же послали начальника медицинской службы с нашатырным спиртом ставить на ноги командира полка. Надо же было срочно звонить командиру дивизии. Позвонили в госпиталь. Выяснили, что состояние обоих пострадавших тяжёлое, но стабильное, угрозы жизни нет. Появляется Галака, командир полка. Ничего толком не соображая, звонит командиру дивизии. Каждый раз при очередном докладе тон всё выше и выше, первая реакция была нецензурная. «Ты что, Галака …….., ещё не протрезвился? Так просто ракеты не летают. Чего ты там не договариваешь?» Это была реакция Хюпенена, командира дивизии. Сунули трубку мне. Я объяснил ситуацию. Получил команду через 40 минут быть в штабе Армии. Приезжаю. Ведут к начальнику ЗРВ.  Выслушав меня, он звонит в Москву, в Главный штаб ПВО. Первая реакция уже привычная. Затем сообщают, что срочно направляется специальная комиссия для расследования происшествия. А мы, начальник ЗРВ, командир дивизии и я выезжаем на место происшествия. Уже рассвело. На льду торчит искалеченный прицеп. Осматриваем место и обнаруживаем то, чего в темноте я не видел. В пятидесяти метрах от того места, где находился я в момент происшествия, на льду лежит покалеченная ракета. Т.е., не отклонись она немного вправо, свалилась бы буквально на мою голову в прямом смысле. Рядом полынья, в которой плавает отлетевшая носовая часть ракеты с боевой частью. Всех нас интересовало в первую очередь соединение ступеней ракеты. Проверили. Всё, как положено –разъёмы расстыкованы, заглушены и запломбированы. У меня немного отлегло от сердца, т.к. боялся, что ночью, уставшие техники могли допустить ошибку. Началось чесание в затылке и выстраивание всяких гипотез. Ничего не получалось. Ну, не могут пороха сами по себе вспыхнуть. В это время над нами появился вертолёт, севший метрах в ста от нас прямо лёд. Прилетел командующий нашей 10 ОА ПВО дважды Герой Советского Союза Н. Д. Гулаев. Это был заслуженный герой, боевой лётчик, простой и прямой человек, не боявшийся никого и ничего. О нём можно много и интересно рассказывать, но это отдельный разговор. Встал на лыжи и пошёл к нам. Докладывайте! Послушал объяснения, походил вокруг ракеты и вдруг увидел, что блок радиоуправления при падении раскололся, как орех, и обнажился его монтаж. Гулаев был страстным рыбаком. Он присел и начал выдёргивать из монтажа блока проводки самых разных цветов, приговаривая при этом (я запомнил на всю жизнь):
 «Симонов, Хюпенен, посмотрите какие мормышки! А вы мне какую-то фигню про ваши паршивые ракеты рассказываете». Поднялся, махнул рукой – вы тут разбирайтесь – и пошёл к вертолёту. Меня поразило, как спокойно он отнёсся к случившемуся. Начальство тоже уехало, а я остался организовать охрану места и эвакуацию остатков ракеты. Боевую часть решили не вытаскивать, а взорвать на месте. Прибывшие взрывники 2 дня не могли её подорвать. Для меня начался кошмар. Дней 20 длилось расследование. Из-за этого события  во всей стране были остановлены перевозки ракет этого типа на прицепах до выяснения причин. Очень компетентная комиссия, в которую входили специалисты - практики и конструкторы (в том числе и я) рассматривала самые различные варианты. Какие только версии ни придумывались, какие эксперименты ни проводились! Никак не получалось у нас «запустить» ракету при таких условиях. Я упорно настаивал на своей версии, о которой упомянул в ходе повествования – за считанные мгновения перед стартом ракеты произошло три атмосферных сполоха. Пострадавшие – Ленкин и его водитель– не помнили ничего и не понимали, как оказались в госпитале. Всех солдат чекисты так напугали тем, что они несут уголовную ответственность за дачу ложных показаний, что они стали отказываться даже от своих слов, сказанных мне сразу на месте происшествия. Чекисты опрашивали местных жителей, подозревая вариант диверсии. Но проведённый эксперимент исключил этот вариант. Пороховую  шашку положили в тире и стреляли по ней из всех видов стрелкового оружия, включая охотничье ружьё. Не загоралась. На мой запрос Гидрометцентр ответил, что за весь период наблюдений с 1895-го года грозовых явлений в это время сезона не наблюдалось. После долгих и безуспешных попыток найти хоть какое-нибудь разумное объяснение произошедшему, один из членов комиссии Слава Грачёв предложил притянутый за уши вариант, в который и сам не верил. На мои возражения он ответил честно: «Боря, дай хоть какой-нибудь правдоподобный вариант, мы всё сразу подпишем. Уже 20 дней стоят все перевозки, несутся колоссальные экономические потери». Комиссия свою работу завершила фактически ничем. Мне дали предупреждение о неполном служебном соответствии. Вот так я салютовал в честь 100-летия со дня рождения Ленина. Родина этого не забыла. Я, наверно, единственный офицер в Советской  Армии, который не был награждён памятной медалью в честь юбилея вождя. Надо бы записаться в книгу рекордов Гиннеса, только не знаю, как это сделать. Но на этом история не закончилась. Прошло 10 лет. Я служил уже давно главным инженером ЗРВ дивизии и жил в Васьково. Однажды часов в 11 вечера звонит из Архангельска  главный инженер ЗРВ армии Желтов и требует выглянуть в окно. Я ничего не обнаружил. А он утверждает, что в районе Архангельска над морем сильные сполохи. Звоню главному инженеру в Плесецкую, рассказываю, в чём дело, прошу проверить. У них тихо. Звоню в Северодвинск, прошу главного инженера выглянуть в окно (у него квартира недалеко от моря). Картина та же, что и в Архангельске. После этого звоню снова Желтову: «А помните, что произошло 10 лет назад, день в день? А вы мне никто не поверили». Вот так я поставил для себя точку  в этой истории. Я таки был прав.
  В положенное время Лена родила Галку – вертушку и непоседу. А произошло это так. В пятом часу утра у Лены начались схватки. Я тут же вызвал машину и отвёз её в роддом. Когда приехали, она заявила, что всё уже успокоилось. Тем не менее, я её оставил в больнице, а сам поспешил в часть, т.к. мне предстояло ещё встретить на вокзале прибывающего для службы в наш полк в качестве нового заместителя командира полка Александра Шмидта (наш тандем начался в Северодвинске и продолжается по сей день в Израиле) и ехать с ним в дивизион проводить занятия. По дороге мы заехали ещё раз в роддом, там сказали, что пока всё тихо. А когда снова заехали туда на обратном пути домой, около трёх часов дня, меня встретили словами, что Лена только что родила девочку, ещё находится на столе. Таким образом, Шмидт стал первым свидетелем (наравне со мной) появления на свет Галки.  Впоследствии она любила по нему ползать (мы были соседями). Ещё не научившись ходить, она уже носилась по всей квартире на четвереньках, ухитрялась взбираться на стул и рушить из серванта всё, до чего могла дотянуться. В этот год, чтобы облегчить Лене жизнь, её мама забрала к себе Наташу. Там в 6 лет она пошла в школу. Вроде бы обычное явление, но в условиях, существовавших в то время порядков, оно превратилось в громкое событие со скандалами и слезами. В школу в СССР принимали с семи лет, а Наташе не хватало 7 месяцев. Сначала её согласились принять в школу, потом РАЙОНО (районный отдел народного образования) запретил делать это. Затем после долгих уговоров и слёз согласились устроить ей экзамен. И хотя всё, что положено было, она прочла, написала и решила, разрешения всё равно не дали. И только после дальнейших уговоров дали добро. Нечего высовываться, больно умные. Позже с Галкой повторилась та же история. Она пошла в школу в 6 лет, уже прилично умея читать. Ей тоже устроили экзамен. Но времена уже были не те, да и школа была «своя», в военном городке (мы уже жили в Васьково). Так что с ней вопрос решился без особых проблем. Наташа вернулась к нам уже второклассницей. Спустя небольшое время Лена пошла на работу. И опять эта еврейско-антисемитская тема! Я её не ищу. Она сама меня преследует. Не в моём воображении. Просто я последовательно отражаю те события, которые происходили в нашей жизни. Причём о многих таких моментах я даже не упоминаю. Мы старались их не замечать, не придавать значения, но всё это было. Я старался не акцентировать на них внимание, придумывал для семьи всякие отговорки, но тема эта постоянно вылезала сама, то в одном, то в другом месте. Итак, продолжаю повествование. Вместо старого начальника политотдела у нас уже год был молодой выпускник Военно-политической академии Лёня Чувычин. Грамотный, общительный, знающий своё дело человек. Он предложил Лене работу на как раз освободившееся место инструктора по учёту партийных и комсомольских документов. Люди моего поколения знают – это святая святых партийной кухни. Там картотека на абсолютно всех членов партийной организации. Допускались на это место только особо проверенные и надёжные люди. Работа ответственная, но полностью канцелярская. Лене очень не хотелось этим заниматься, но выбора не было. 50 метров от дома и от детского садика, в котором была Галя. Очень удобно. Она согласилась. Был издан приказ о назначении. Но документы все секретные, а оформление допуска занимало обычно 2-3 недели. Так что делать на работе ей было нечего. Но прошло уже больше месяца, а допуска нет. Я почуял неладное, и решил прояснить ситуацию. Поймал в коридоре штаба нашего КГБшника и спросил, что происходит. Он удивился, сказал, что по его ведомству всё давно прошло без замечаний. Потом перезвонил и сообщил, что всё застряло в политотделе Армии. Через день пришёл допуск, и Лена приступила к работе. Мне потом приятели рассказали, что член военного совета Армии, генерал, орал на Чувычина не своим голосом, топал ногами, требовал, чтобы он отменил приказ о назначении. Но тот стоял твёрдо на своём, сказал, что полностью ей доверяет и готов нести за неё ответственность. Так она была назначена на эту работу. А Лёня нам не рассказал ничего. Прекрасный был человек. Я вообще заметил, что все эти антисемитские ограничения исходили в основном от партийных органов, а кадровики и командиры по большей части не обращали внимания на национальность, а руководствовались деловыми качествами. Лена с этой работы через год ушла, сначала в библиотеку на командный пункт Армии, который находился недалеко от нас, а затем корректором  армейской газеты, на которой она закрепилась уже до нашего переезда в Воронеж. Работа корректором ей понравилась. Там она пользовалась большим уважением. Секретарь газеты ежедневно посвящал ей коротенькие стихи. Коллектив был дружный. Иногда они приезжали к нам просто отдохнуть и выпить по рюмке чая. Наступил уже период, когда евреи стали
массово выезжать в Израиль. Уехала и тётя Лены. От меня это какое-то время скрывали, и переписку с ней вели через третьих лиц, чтобы не навредить моей карьере. Мы с Леной от всего этого были очень далеки. Ни о своём еврействе, ни об Израиле мы даже не думали, свято верили в свои идеалы и в то, что у нас лучшее в мире государство. Да мне, собственно говоря, и думать ни о чём, кроме работы, некогда было. Нагрузка была предельная. За это время мне несколько раз предлагали различные новые назначения, а потом, опустив глаза, называли псевдопричины, почему назначение не состоялось. Это официально. А неофициально, без свидетелей, говорили истину. Мне было жалко этих кадровиков, хороших людей, которые в какой-то мере были тоже жертвами системы. Особенно запомнился один случай. Было это в конце 1970-го года. Предложили поехать советником начальника ЗРВ дивизии на Кубу.
Даже город назвали рядом с американской базой Гуантанамо. И фамилию человека, которого я должен был заменить. Но я, имея уже большой горький опыт, спросил, насколько это реально, т.к. жене как раз предложили хорошую работу. «Ни в коем случае, –говорит начальник отдела кадров Армии, знавший меня с первого дня службы в Северодвинске. – Срочно представь  фотографии установленного образца. Через 2, максимум   3 недели, выезд». Прошло 3 недели, месяц, два месяца. Молчок. Я позвонил сам. Ответ: «Извини, Боря, не прошло. Без объяснения причин». Как память об этом эпизоде нашей жизни осталась фотография, которую мы с Леной называем кубинской. Жена Шмидта шутила, что ей уже надоело делать эти фотографии: всё равно безрезультатно. (Она в то время работала главным начальником в областной фотографии).  До окончания военной службы было ещё много различных предложений с неизменным результатом. Я ни разу никого не просил о должностях и званиях, инициатива исходила не от меня. В дальнейшем повествовании я больше не буду эту тему поднимать. Просто каждый такой случай не проходил бесследно, оставлял шрам в душе. Просматривалась чёткая закономерность, и даже такой болван-идеалист, как я, не мог этого не обнаружить. В семью я свои сомнения не выносил.

   ЗАМЕСТИТЕЛЬ НАЧАЛЬНИКА ЗРВ ДИВИЗИИ
  Новый этап нашей жизни начался в 1973 году. Новый командир дивизии, но старый наш знакомый (тот самый, в то время командир полка, который успешно выполнил стрельбы по ракетным мишеням) уговорил перейти на должность заместителя начальника ЗРВ дивизии. Эта должность была весьма своеобразная. С одной стороны – руководящая. Я руковожу организацией эксплуатации всего вооружения в зенитно-ракетных частях. С другой стороны – подчинённые мне главные инженеры бригад имеют категорию полковника, а я – подполковника. С этого момента начался заключительный 10-летний этап моей военной службы. Городок наш располагался в лесу в 20 километрах от Архангельска. Жили мы в большом 200-квартирном кирпичном доме, окружённом лесом. Кроме него было ещё два десятка деревянных двухэтажных домов. Всё рядом – штаб, магазин, школа, детский садик. Неудобство состояло в том, что Лене надо было ездить на работу в Архангельск в маленьком автобусе, который ходил всего 5 раз в день. Ну, а я вообще в этот период дома бывал крайне редко: то в частях, то на полигонах. Причём, если раньше я летал на полигоны только со своей частью, то теперь–  с каждой, т.е. почти оттуда не вылезал. То Ашулук, то Кап Яр, то Балхаш.  Школа у нас была очень хорошая. Среди офицерских жён всегда было много учителей. Поэтому была возможность большого выбора. Кроме чисто преподавательских качеств большую роль играло и то, что все были свои. Учителя были заинтересованы в хорошей подготовке ребят. Атмосфера в каком-то смысле патриархальная. У нас не существовало понятия «репетиторство». Учителя по вечерам проводили консультации и буквально тащили учеников на эти дополнительные занятия. Что касается конкретно Наташи и Гали, то они учились хорошо. Мы с Леной даже не знали, какой материал они в данный момент проходят. Только на начальном этапе изучения математики я их научил логически рассуждать при решении задач (никогда ни одного примера, ни одной задачи не решал вместо них, показывал только на похожих  задачах), и в дальнейшие годы они не только справлялись самостоятельно, но и помогали одноклассникам. Несколько раз я заставал картину, придя раньше времени домой, как Галка консультирует нескольких одноклассников дома.
  В редкие периоды, когда появлялась такая возможность, мы принимали гостей. У нас была своя постоянная компания, сформировавшаяся ещё в Северодвинске. Время проводили весело – выпивали, танцевали, пели. Лена принимала участие в гарнизонной художественной самодеятельности, читала и пела в хоре. В связи с нашей удаленностью от города мы решили купить машину. Проблема заключалась в том, что у нас никогда не было сберегательной книжки и никаких накоплений. Жили от получки до получки. Поэтому пришлось долго копить деньги на самый дешёвый советский автомобиль «Запорожец» и (спасибо родителям, помогшим нам) в 1979 году мы стали автовладельцами. Водительских прав у меня не было. Поэтому я нацепил на заднее стекло  букву «У» и брал в поездку в качестве «инструктора» кого-нибудь, у кого были права. Правда, довольно скоро я официально сдал на права и стал ездить на законных основаниях. Эта машина прослужила мне верой и правдой 5 лет. А, когда переезжали в Воронеж, мы её продали и приобрели «Жигули», служившие нам почти 12 лет.
  Время шло, дети подрастали, я был уже подполковником. В это время пришла к нам в дом беда – начало резко падать зрение у Наташи. Был в Архангельске всесоюзно (и даже всемирно) известный офтальмолог профессор Бедило. Проверив Наташу, он сказал, что у неё редкая форма миопии, не подлежащая лечению. Единственное, что можно сделать, – это провести операцию, резко замедляющую ухудшение зрения. Пришлось делать эту операцию. Сначала - на одном глазе, а на следующий год –  и на втором. Эта беда преследует Наташу всю жизнь. И опять – еврейский вопрос. Пока вопросы антисемитизма касались только меня, я с этим смирился, молчал, дома этот вопрос вообще не поднимался. Наоборот, если возникал такой вопрос, я продолжал настаивать, что это частные проявления, а не система. Но наконец, проявления антисемитизма добрались и до детей. Я хорошо помню это состояние растерянности и беспомощности, когда не знаешь, что сказать и что делать. Дочка, которая знает, что папа большой и сильный, может всё, жалуется, что за ней бегает мальчишка и кричит «жидовка», ждёт от тебя защиты, а ты понимаешь, что не можешь помочь. Она (Галя) поняла, что еврей, жид – это что-то позорное, плохое и через несколько лет тайком подтёрла в метрике запись «еврейка», исправив её на «русская». Наташа приблизительно в том же возрасте столкнулась с этим явлением в больнице. Я пришёл её проведать, и она с обидой рассказала, что девочка в палате заявила, что все евреи плохие, они отравляют воду в колодцах и вообще хитрые и жадные. Пришлось что-то невразумительное мне промямлить. Но это ерунда по сравнению с тем проявлением уже не детского, а государственного антисемитизма, с которым она столкнулась сразу после школы, подав документы для поступления в ленинградский институт культуры. Документы даже отказались принять в приёмной комиссии, заявляя, что в следующем году будут на территории СССР проходить олимпийские игры. Поэтому принято решение не принимать иногородних. Надо же было хоть как-то мотивировать этот отказ. Я возмутился и позвонил председателю приёмной комиссии, настаивая на приёме документов, угрожая, что так это не оставлю. На что получил вполне ясный ответ: «Даже если вы добьётесь приёма документов, она гарантированно не поступит. Не тратьте зря время и здоровье». Разве такое может пройти бесследно? Через 2 года, закончив библиотечное училище в Архангельске, Наташа снова сделала попытку поступления. На сей раз в университет на филологический факультет. Документы приняли, но поставили четвёрку за сочинение и тройку по английскому, хотя у неё по этим предметам всегда были только пятёрки, а сочинения зачитывали как образцовые. Разумеется, все эти события заставили меня посмотреть на окружающий мир, на систему открытыми глазами, заставили меня начать пересматривать все свои взгляды и отношение к окружающему. О событиях с детьми и со мной лично я уже говорил. Я ещё пытался найти какие-то объективные объяснения происходящему, доказывающие, что всё это отклонения от нормы, не характеризующие систему. Году в восьмидесятом я даже написал письмо Брежневу по этому вопросу. Я же видел отношение к себе со стороны различных русских людей – и начальников, и не начальников. Отношение нормальное – дружеское, доверительное, товарищеское. Но в это время произошло ещё несколько фактов, заставивших меня признать, что суть проблемы в антисемитской политике государства, а не в поступках отдельных антисемитов. Поэтому письмо Брежневу так и не отправил. Приведу только пару примеров. Был у меня на службе офицер Рома Черноморец.  Очень грамотный, работяга. Я даже долгое время не знал, что он еврей, т.к. внешне это было не заметно, а читать личные дела не хотел принципиально, чтобы не возникало предвзятое мнение о них. Поехал Роман в Харьковскую академию поступать. Возвращается расстроенный. Сдал все экзамены отлично. Последний экзамен – военная топография, которая нужна была нам, как зайцу стоп-сигнал. Получил по ней четвёрку. А на следующий день на мандатной комиссии ему заявляют, что он не принят, - двойка по топографии. И никаких объяснений. Даже начальник политотдела академии, мой хороший знакомый, только развёл руками и сказал, что бессилен помочь. Второй случай вообще вопиющий. Каждую весну приезжали к нам представители различных академий для подбора абитуриентов. Мы им готовили заранее списки тех, кто подал рапорта на поступление. Они проезжали по частям, проводили беседы, а потом возвращались к нам для составления окончательного списка. Всегда это было чистой формальностью. Так было и на этот раз. В список не вошёл только один офицер с живописной фамилией Рубинфайн. А это был не просто офицер, а командир отличного дивизиона, признанного по итогам года лучшим. По иронии судьбы он был женат не просто на русской женщине, а на дочке полковника КГБ. В беседе принимали участие с нашей стороны 3 человека – начальник отдела кадров, начальник ЗРВ и я. Ответ на наш недоумённый вопрос  о причине получили чёткий и лаконичный ответ: «Он же еврей, меня немедленно выгонят из академии, если будет хоть одна еврейская фамилия». Нашему гостю в голову не могло прийти, что я еврей (очевидно, принял за грузина, как часто бывало). Несмотря на все уговоры, представитель академии категорически отказался включить несчастного Рубинфайна даже в список для приёма документов. Не знаю, как сложилась судьба этого офицера дальше, т.к. через 2 месяца я уже подал рапорт на увольнение из армии. Меня уговаривали остаться ещё послужить, но для меня вопрос был решён. Тем более, что были и другие причины, по которым я не считал возможным продолжать службу. Чтобы покончить с национальной темой: знакомый кадровик мне честно сказал, что есть указание дать возможность дослуживать, но не продвигать по службе. Вторая причина, которая стимулировала моё увольнение – это начавшееся разложение армии. Собственно говоря, началось оно давно. При встречах на полигонах мне приятели рассказывали много историй об этом – здесь и звания, и карьеры, и квартиры и пр. Мне даже не верилось во все эти рассказы. Думал – перегибы, личные обиды. У нас на Севере этого не было. И вот в конце семидесятых – начале восьмидесятых эта зараза добралась потихоньку до нас. Пришёл новый командующий из южных краёв. Он потащил своих людей, которые начали устанавливать новые порядки. Началось повальное очковтирательство, наказания невиновных и награждения непричастных, подхалимаж, строительство дач за казённый счёт силами солдат и т.д. За свою службу мне довелось десятки раз подвергаться инспекциям разного уровня, включая инспекции Генерального штаба, но такого, что началось, не было никогда. С нас начали собирать деньги на оплату гостиниц, питания и пр. для проверяющих. Т.е. деньги на все эти расходы, выплачиваемые официально, клались в карман, а расчёт проводился за счёт проверяемых. О какой объективной проверке может идти речь в таких условиях? И каков моральный облик этих инспекторов? Я, а за мной и все офицеры моей службы, категорически отказались от участия в этом безобразии, за что был обвинён в жадности и отсутствии патриотизма. Этот пример я привёл как показатель начавшегося разложения армии. Ведь всё это плавно перетекало в снижение уровня боевой подготовки и, как результат, в снижение уровня боевой готовности. Таких примеров множество. Вот ещё один.
  Года за два до моего увольнения из армии позвонил мне знакомый из Главного штаба ЗРВ (к тому времени у меня повсюду было полно знакомых – бывших моих выучеников-сослуживцев) и предложил съездить в Ярославль для приёма выпускных экзаменов в Высшем училище ЗРВ. Я согласился. Для меня это был как бы отпуск, да и просто интересно было. Начальник училища тоже бывший сослуживец, уже генерал Гена Рылеев. Нас, членов госкомиссии, разместили в гостинице, устраивали интересные экскурсии по Золотому Кольцу и другим местам, даже приглашали в семьи, устраивая обеды на дому. Мне всё это было крайне неприятно, т.к. оказалось, что для всего этого с офицеров – преподавателей были собраны деньги (мы же ни за что, кроме гостиницы, не платили). Самым страшным испытанием для меня явились экзамены. Уже после первого я понял, что напрасно сюда приехал. Уровень подготовки выпускников и теоретический, и практический был неудовлетворительным. В наше время ни один из них не получил бы диплом. Не знали самых элементарных вещей, вплоть до закона Ома. Ни о каком укреплении обороны с таким контингентом говорить не приходится.
  Служить в такой армии было противно.  Последние 2-3 года я уже с нетерпением ждал, когда мне исполнится 45 лет – возраст, при котором я имел право уволиться. И на следующий день после дня рождения я подал рапорт на увольнение. И, наконец, последняя причина. Здоровье. Последние годы службы нагрузка резко возросла. И просто физическая, и психологическая. Бесконечные командировки – Балхаш, Ашулук, Кап Яр, Кильдин, Плесецкая, Северодвинск, Архангельск. Абсолютно бессистемное питание, чем придётся. Одно только получение С-300 чего стоило для моей нервной системы! Не хочу вдаваться в медицинские подробности, но чувствовал я себя очень неважно. Начальник отделения госпиталя, куда я был направлен для прохождения обязательной медицинской проверки при увольнении, пошутил: «Ты держишься только за счёт портупеи». Когда я выписывался из госпиталя, он запретил мне всё –  и турник, и бег, и игры. Одному моему приятелю, Аркаше Ковалёву, который уговаривал не увольняться, послужить ещё, я ответил, что уволюсь на 5 лет раньше (полковник должен был служить до 50 лет), зато проживу на 10 лет больше. И сейчас я понимаю, что был абсолютно прав. Не уволься я тогда, до написания этих мемуаров дело не дошло бы. А прошло уже 35 лет. Правда, я нарушил рекомендации врача, начал потихоньку бегать, постепенно увеличивая дистанцию. Но это уже другой разговор. Как старый спортсмен я знал, как это надо делать. Между написанием рапорта на увольнение и его реализацией прошло ещё 11 напряжённых месяцев. За это время было ещё много работы, включая стрельбы на полигонах. При последних, кстати, чудом остался цел и невредим, т.к. сбитая мишень рухнула в 25 метрах от меня, а её осколок (20см на 10см) упал в нескольких сантиметрах от моей ноги. И было это 18 сентября 1982 года. Долгие годы я хранил этот осколок как память, но при переезде в Израиль пришлось его оставить Наташе. К сожалению, она его выбросила. А 26 апреля 1983 года пришёл приказ об увольнении, и после 29 лет военной службы я стал гражданским человеком. Медицинское заключение: «не годен к военной службе в мирное время, ограниченно второй степени – в военное».
Ниже фотография, сделанная 9 мая 1982 года. На следующий день я подал рапорт об увольнении.
 
ГРАЖДАНСКАЯ ЖИЗНЬ
  С уходом на «гражданку» сразу возникает несколько проблем. Проблема первая – где жить. В городке у меня квартира служебная. Её уже поджидает мой сменщик. За 3 года до этого я в соответствии с указом правительства вступил в строительный кооператив в Воронеже. Там строительство затягивалось, обещали сдать в следующем году. Пришлось идти к командиру дивизии. Учитывая мои заслуги и т.д., он дал разрешение пожить на старом месте ещё год. Спасибо ему. Проблема вторая – работа. Многие мои знакомые после увольнения решали годик отдохнуть, а потом думать на эту тему. Большинство из них через год-полтора ушли в мир иной. У меня на этот счёт своё мнение. Любой механизм не любит резких изменений нагрузки, её надо менять плавно. Но какую работу выбрать? Канцелярская – не для меня. Мне нравилось возиться с медицинской техникой, которую я потихоньку ремонтировал, когда лежал в госпитале. Я даже поговорил с начальником соответствующего областного управления Архангельска. Он усиленно меня приглашал, но, поразмыслив, я решил отказаться. Если за это браться, то надо заниматься всерьёз и долго. А я планировал в течение года получить квартиру и переехать в Воронеж. Поэтому ровно через месяц после увольнения я уже вышел на работу инженером гражданской авиации в отряд, дислоцировавшийся на нашем аэродроме. Правда, приходилось идти на работу вокруг, по тайге (7 км), но это меня не только не смущало, но даже нравилось, т.к. вписывалось в мою программу оздоровления (через несколько месяцев я уже бегал на работу и с работы трусцой). В мою задачу входило ввести в эксплуатацию комплекс (на то время – новинка) по расшифровке так называемых «чёрных ящиков», которые оказались вовсе и не ящиками, а прочными металлическими шарами красного цвета, внутри которых закреплен ленточный магнитофон, автоматически фиксирующий все технические параметры аппаратуры самолёта в ходе полёта. Таких ящиков есть два (один дублирует другой). В случае катастрофы при падении самолёта «ящики», как правило, выживают, и по сохранившимся записям можно установить причины аварии. Но это только одно назначение ящиков, широко известное. Есть у них и второе назначение, очень важное для лётчиков – оценка пилотирования. После каждого полёта по результатам расшифровки проводится оценка качества пилотирования с оценкой. А эта оценка значила очень многое для пилота – это классная квалификация, это зарплата, это карьера. До этого расшифровка проводилась вручную группой дешифровальщиц, которые по кинолентам очень низкого качества осуществляли эту работу. Во-первых, проверялись далеко не все параметры. Во-вторых, качество записи было настолько низкое, что объективную оценку просто невозможно было выдать. В-третьих, всегда можно было за коробку конфет или духи договориться. Новый комплекс, созданный на базе компьютера М-6000, который я называл «Эмочка», исключал из процесса проверки и оценки человека. Носителем была ещё перфолента. Устройством ввода служит  электрическая машинка «Консул». Все контролируемые параметры выносились на графопостроитель.  К моменту моего прихода в отряд комплекс уже был установлен, но ни разу не включался, и к нему все боялись подходить, т.к. ни у кого не было опыта работы с электронной, а тем более вычислительной, техникой. Изучив техническую документацию (а это я умел делать), я довольно быстро научился включать комплекс и его эксплуатировать. После этого начались проблемы. 
  Первые же пробные проверки показали, что лётчики не умеют летать. То есть они, конечно, умеют поднимать самолёт в воздух, управлять им, сажать. Но они совершенно не умеют и не желают соблюдать правила и порядки, обеспечивающие безопасность полётов, которые разработаны и рекомендованы авиационной практикой и конструкторами. Пилоты–  народ  несколько высокомерный (даже самые скромные из них), на остальное человечество они смотрят свысока в прямом смысле. По отряду разнёсся слух, что какой-то тип, ничего не смыслящий в авиации, берётся оценивать их работу. Пришёл разбираться сам командир эскадрильи, только что приземлившийся. Я попытался ему всё рассказать, объяснить, что от меня ничего не зависит, всё решает компьютер, что было истинной правдой. Вижу, что он ничего не понял и не поверил. «Ты только что прилетел, – говорю. Давай твой самописец и проверим твой полёт». Так и сделали. Он получил тройку. Я ему стал объяснять. Вот на графопостроителе все параметры в течение всего полёта. Короче, он своими глазами увидел, где и какие параметры нарушал: курс, крен, тангаж, тяга двигателя, глиссада снижения и т.д. Ушёл он от меня, задумавшись. Лётчики стали относиться ко мне уважительно, а в считанные недели стало заметно, как растёт уровень пилотирования. Год работы в авиаотряде дал мне много. Я, находясь физически в старом окружении, начал привыкать к новым людям, новым отношениям. Резко снизилась нагрузка, заметно улучшалось самочувствие. Каждый день я стал ночевать дома, общаться с детьми и Леной. Осенью меня направили даже на совершенствование в Рижский институт инженеров гражданской авиации. Благодаря этому я два месяца пожил в Риге, где никогда до этого не бывал. На неделю прилетала ко мне Лена, и мы даже сходили там в театр. Дети подрастали. Наташа уже стала совсем взрослой, закончила в Архангельске библиотечное училище (о её попытках получить высшее образование я рассказывал выше). Галка успешно училась, помогала отстающим ребятам, участвовала в самодеятельности и общественной работе. Весной 1984-го года был сдан дом в Воронеже, в котором мы купили квартиру (спасибо родителям, поддержавшим нас финансово). Отличная трёхкомнатная квартира, 76 квадратных метров, с большим балконом и с большой кухней. И мы засобирались к новому месту жительства после 26-ти лет, прожитых в архангельском регионе. Проводить нас собрались друзья по длительной совместной службе. Последние посиделки прошли уже без мебели, на ящиках. Пили из стаканов и майонезных баночек. Обнялись, а в 5 утра на «Жигулях» выехали своим ходом в Воронеж. За штурмана сидела Галя. Наташа отдыхала на Юге, должна была приехать прямо в Воронеж.
ВОРОНЕЖСКИЙ ПЕРИОД
  Приехали в Воронеж в первых числах июня 1984-го года. Выбрали мы этот город для проживания совершенно случайно. Когда я написал рапорт на вступление в строительный кооператив, мне был предложен список из 20-25-ти городов. Там были Одесса, Прибалтика, Курск, другие города. Я хотел Винницу, чтобы быть рядом с родителями, но её не было. Посмотрели энциклопедию. В Воронеже оказалось много вузов, театров, крупных предприятий. Мы хотели, чтобы дети закончили  университет. Выбрали Воронеж.            
  Как говорила моя бабушка Хана, что ни случается, всё к лучшему. Выбери мы Украину или Прибалтику, сидели бы сейчас без пенсии. Кроме того, оказалось, что в Воронеже живут друзья молодости наших родителей. а с их дочкой Женей Лена в детстве даже дружила. В общем, стали обустраиваться на новом месте. Галя пошла в школу с математическим уклоном, над которой шефствовал местный университет. Туда человека с улицы не брали. Предварительно она прошла собеседование. Наташа сначала поработала в библиотеке, а на следующий год поступила без проблем на филологический факультет университета.
                Виды Воронежа
 
 
 
 
         Правда, в этом вопросе у нас были большие разногласия. Я отговаривал её от этого шага, объясняя, что любовь к чтению это не основание для выбора профессии. Предупреждал, что ей предстоит работа учителем в сельской или районной школе, что ей не понравится. Предлагал журналистику, юриспруденцию, иностранный, медицинский. Что угодно, но только не филфак. К сожалению, мне не удалось её переубедить. До сих пор считаю, что виноват в том, что не сумел настоять на своём, переубедить Наташу. В дальнейшем получилось всё так, как я и предсказывал. Лена нашла работу корректором очень быстро – в трёхстах метрах от нас находилась городская типография. Сначала к ней отнеслись настороженно. Но со временем, когда узнали её лучше, отношения наладились. Опасались, что раз она партийная, то будет рваться к каким-то должностям, чего-нибудь требовать. Когда отношения стали доверительные, ей сотрудницы сами об этом рассказали. Самым трудным оказалось найти работу мне. Я не знал толком, какие есть в городе организации и предприятия, куда обратиться. Пошёл в бюро по трудоустройству и сразу получил направление в один из НИИ (научно исследовательский институт). Там мне предложили работу на выбор в нескольких отделах. Я выбрал работу младшим научным сотрудником в отделе систем управления оборудованием. Правда, сомневался, справлюсь ли. Меня заверили, что справлюсь. Для меня учёные, научные работники – это всегда были какие-то небожители. Митчел Уилсон, Даниил Гранин, Вениамин Каверин своими книгами очень повлияли на моё мировоззрение. Как герой Гранина, я готов был работать грузчиком в научной организации, чтобы быть рядом с такими людьми. К сожалению (а может – к счастью), жизнь оказалась гораздо прозаичней и всё расставила на свои места. Короче говоря, я, опытный инженер, но уже в солидном возрасте (47 лет), с большой робостью пошёл работать в научное учреждение. Первое время я вообще ничего не мог понять. Когда была аудиенция у кадровик, несколько начальников отделов с пеной у рта доказывали, что я нужен именно им, что у них масса работы, мало работников и т.д. Когда же вышел на работу, то обнаружил ошеломившую меня реальность. Я никому там не нужен. Ситуация полностью соответствовала юмористическим рассказам, публикуемым в «Литературной газете». Я воспринимал эти рассказы как гиперболу, а они, оказывается, полностью соответствовали реальности. Большой отдел (60 научных сотрудников), выполнявший очень важные и нужные разработки, практически бездействовал. Во-первых, половина людей была в отпусках (дело происходило то ли в июле, то ли в августе). Во-вторых, те, кто имелся, откровенно валяли дурака – читали, вязали, обсуждали садово-огородные дела. Правда, первое время в моём присутствии они пытались изображать какую-то деятельность, но довольно быстро поняв, что я не «стукач», перестали маскироваться. Я впервые понял уже известную мне фразу: «они делают вид, что платят,  а мы делаем вид, что работаем». В-третьих, правда, гораздо позже, я понял, что действительно грамотных, думающих людей, способных что-то разрабатывать и создавать новое, было 4-5 человек, а остальные умело пускали пыль в глаза. Впрочем, думаю, что это понимал не только я, но и начальство. Просто таковы были правила игры. Но понимать это я начал позже, а пока стал приставать с требованием дать мне конкретное задание. Первые 2 дня меня водили по институту, устроили экскурсию. Институт был очень большой, всесоюзного значения. Он назывался экспериментальный научно-исследовательский институт кузнечно-прессового машиностроения. Сокращённо ЭНИКМАШ. Мне объяснили, что начальник сектора должен через 2 недели выйти из отпуска, и тогда он меня озадачит. Поскольку я не унимался, поручили сделать блок-схему какого-то устройства, мол, этого хватит на 3 недели. Через 2 часа схема была готова. Думаю, что я чего-то, наверно, не понимаю. Взял в архиве нечто подобное. Вижу – всё правильно сделал. На следующий день представляю начальству схему и требую нового задания. Они смотрят на меня, как на психа, и никак не поймут, что мне от них надо. Сиди и не высовывайся. А я не могу понять, как можно ходить две недели на работу и  ничего не делать. В конце концов, поручили освоить новое ЧПУ (устройство с числовым программным управлением). Если будут вопросы, спросишь у Юры, говорят. Он уже год этим занимается и написал отчёт по этому вопросу. А этот Юра – пожилой мужчина, всегда аккуратно одет, в костюме, очки в золотой оправе. В общем, выглядит весьма респектабельно. Именно таким я себе и представлял настоящего учёного. Я даже робел к нему обращаться. Почитал документацию, разобрался в схемах (в чём, в чём, а в этом-то я разбирался хорошо). Это заняло несколько дней. После этого включил ЧПУ и начал его настраивать. Надо сказать, что окружающие посматривали на меня недоумевающе, но с интересом. Потом оказалось, что такие вопросы просто так не решаются. Это вызывает большие дебаты, дополнительное финансирование. И вообще никто не хотел за них браться. А тут вдруг появился энтузиаст. У меня возник какой-то чисто технический вопрос, в котором я не был уверен. Решил обратиться к Юре. И вот здесь-то обнаружилось, что король голый. Он долго излагал какие-то околонаучные мысли, но ответа не давал. На мой прямой вопрос, включал ли он вообще ЧПУ, последовал отрицательный ответ. А ведь он целый год его изучал (это была его единственная тема) и написал громадный отчёт о достоинствах и недостатках данного устройства. Так начал блекнуть ореол о советских учёных в моих глазах. А ведь именно Юра чаще других использовал в своих разговорах выражение «мы учёные». В последующем мне не раз доводилось видеть его в горизонтальном положении нетрезвым даже на улице. Так проходило моё знакомство не только с советской наукой, но и с жизнью вообще. Я начал понимать, что, проходя службу в армии, не имел вообще представления о том, что творится в стране. Мои газетные и книжные представления были очень далеки от реальной действительности. Об этом я ещё расскажу позже, а сейчас продолжу рассказ о своей работе в НИИ. Впрочем, и это требует разъяснений. Раньше под научной работой я понимал работу в «чистой» науке – физике, химии, математике, медицине и т.д. То есть,  открытие новых законов природы, разработка новых теорий и т.п. Оказалось (для меня), что есть ещё и прикладная наука, которую лично я наукой не признаю. Да, конечно, в прикладной области делаются прекрасные, замечательные, очень нужные вещи. Это изобретательство, которое использует новейшие достижения науки и технологий, очень важно в повседневной жизни человечества. Но всё же,  это ИЗОБРЕТЕНИЯ, а не ОТКРЫТИЯ. В области изобретательства трудится масса умных и талантливых людей, я их ценю и уважаю, но назвать учёными язык не поворачивается. В конце концов, я получил очень интересную тему – разработка системы управления для гибкого производственного модуля (ГПМ). Это выражение тогда только появилось. Начал с удовольствием над этим работать. Здесь требуется разъяснение. ГПМ – это сложное устройство, которое включает в себя механическую часть (сам пресс, штампы, устройство подачи материала и т.д.) и систему управления. По старинке руководителем проекта являлся конструктор-механик, а разработчик системы управления с ним сотрудничал. В прежние времена, когда изготовляли только пресс, блок управления являлся маленькой его частью. В ГПМ всё принципиально менялось. Всё определялось системой управления – выбор штампа, его автоматическая замена, выбор материала, его подача, непосредственное управление работой пресса и пр.  Поэтому моя работа шла в тесном взаимодействии с конструктором собственно пресса. В своей работе я широко пользовался опытом и знаниями, полученными при эксплуатации ЗРК. Поэтому многие идеи, которые я закладывал в свою разработку, для остальных были откровением. Они подходили, расспрашивали, удивлялись. Довольно быстро меня признали равноправным разработчиком. Это всегда очень хорошо чувствуется. Я разрабатывал алгоритмы работы систем, стыковал их между собой, а затем передавал программисту. По утрам, до работы я бегал каждое утро 7 км, и, пока бежал, мысленно эти алгоритмы составлял. Поэтому, когда приходил на работу, оставалось только их перенести на бумагу. Коллеги всегда удивлялись, как быстро у меня эти алгоритмы появляются. Я им честно всё рассказывал, но некоторые относились с недоверием. Я и сейчас и несколько раз выше часто «якаю». Звучит, как хвастовство, но всё было так, как я это описываю. У меня нет необходимости хвастаться, просто вспоминаю былое. Кстати, об алгоритмах. Поскольку все мы разрабатывали системы управления, то все писали алгоритмы, но их графическое написание впервые увидели у меня. Они просто писали в тетради последовательность выполнения операций. Больше всего нравились мои алгоритмы программисту, т.к. они значительно облегчали его работу. Когда программа была полностью готова, я проверил её на стенде, имитирующем пресс, который по моему заданию изготовили механики. Эффект был потрясающий (опять хвастаюсь). Во-первых, я сам знал, чего хочу, но никогда и нигде не видел. Впечатляет режим диалога с ЧПУ. На экране идут вопросы (какое изделие, какой штамп, полоса или лента и т.д.) и какие цифры нажимать. На стенд выдаются соответствующие команды, там загораются сигнальные лампочки о принятии команд, и в заключение всего начинает двигаться тяга, имитирующая шток пресса. Началось паломничество из разных отделов, потом потянулось руководство. В заключение приехал инспектор из министерства, сделавшего заявку, для проверки освоения денег, выделенных для этого заказа. Он был поражён. Во-первых, потому что работа (моя часть) была выполнена на полгода раньше срока, а во-вторых,– увиденным. Обычно в качестве отчёта представлялись различные бумаги, чтобы разобраться в которых, шли в ресторан. Инспектор несколько раз посмотрел всё, потом попросил разрешения и сам понажимал клавиши на ЧПУ. После этого по согласованию со своим начальством предложил мне сделать подобную разработку для заказа, который заберут из Свердловска и передадут нам. Я до сих пор этой работой очень горжусь. Ведь это был 1984-й год. Всё только начиналось. Носитель ещё был на перфоленте. И вообще ничего подобного я сам не видел. Хотя где-нибудь подобное уже, возможно, и существовало, для меня это было личным изобретением. К сожалению, мне самому не удалось довести эту разработку до окончательной реализации, т.к. для разработки и изготовления самого пресса требовалось ещё не менее года, а у меня подходила очередь на квартиру в Виннице, куда я и уехал. Впрочем, я горжусь всеми работами, которые успел выполнить, будучи уже гражданским инженером. Дело в том, что в армии я знал, что многого достиг, что пользуюсь авторитетом, что моя работа полезна. Но всё это было направлено на повышение боевой готовности, на совершенствование работы техники, придуманной и разработанной другими людьми. А в гражданской жизни я разрабатывал САМ и, главное, видел реально результаты своей работы. Видел, как мои изобретения на самом деле облегчают жизнь рабочим и способствуют их безопасности. Это давало мне истинное моральное удовлетворение.
              В 1985 году я работал в Виннице инженером-конструктором 1-й категории на электротехническом заводе в бюро робототехники. К моменту моего прихода бюро существовало уже несколько лет, шкафы были заполнены кипами бумаг с различной перепиской, но «живого» робота здесь никто не видел и не знал, с какой стороны к этому вопросу подходить. Придётся опять хвастаться, но единственное, что могу сказать в оправдание, всё здесь истинная правда, так было на самом деле, до сих пор есть живые свидетели всех этих событий. Оказалось, что на заводском складе есть давно роботы-манипуляторы и цифровые контроллеры. Я затребовал помещение со сжатым воздухом, притащил туда два комплекта аппаратуры, почитал документацию и принялся за работу. Через пять дней я пригласил главного инженера завода на демонстрацию работы роботов. Я сделал простейшую программу: один робот берёт стакан с водой, разворачивается и переливает эту воду в другой стакан, после чего второй робот берёт этот стакан и, развернувшись, выливает воду в ведро. Для современного человека это нормальное явление, чуть ли не в детском саду дети уже могут делать такие вещи. Но в то время (1985-й год)… Откровенно говоря, я сам такое видел только в кинохронике, когда показывали японскую роботизацию. Короче говоря, главному инженеру всё понравилось. Ко мне в лабораторию потянулись любопытные со всего завода, начали водить разных начальников, даже из ЦК компартии Украины кого-то приводили. Важно было показать, что завод идёт в ногу со временем и осваивает передовые технологии. Но дальше этого дело не шло, главный инженер явно «волынил». Сначала я никак не мог понять причину, потом разобрался. Роботизация производства лишала его возможности манипуляции, процветавшими в той системе махинациями по различным припискам и фальсификациям. Я решил начать со штамповочного цеха. Нормальному современному человеку даже трудно представить, что из себя представлял этот цех в то время. Громадное помещение, в котором установлены около сотни больших штамповочных прессов по несколько метров в высоту. За каждым прессом сидит работник (по большей части работница), который вручную подсовывает под штамп заготовку, после чего нажимает ногой на педаль. Штамп со страшным грохотом опускается, формируя деталь, и поднимается вверх. Затем цикл повторяется. И так 8 часов с небольшим перерывом на обед. А поскольку работали одновременно десятки прессов, то канонада стояла в цеху невероятная. От одного грохота с непривычки можно было одуреть. В этой атмосфере, выполняя монотонно одни и те же операции, люди действительно дурели, притуплялось внимание. Результатом являлось то, что периодически кому-то отрывало пальцы, а иногда и кисть руки. Именно поэтому я выбрал этот цех для роботизации, чтобы предотвратить травмирование людей. Для начала выбрал два пресса и ознакомился с тем, что на них производят. После этого подготовил манипулятор для соответствующих деталей и составил программу для контроллера. Потом я пошёл на хитрость. Поймал момент, когда главный инженер улетел на несколько недель в Москву на какое-то мероприятие, и самовольно, явочным порядком, стал устанавливать роботы на двух выбранных мной прессах. Отладка заняла недели две. Рабочим понравилось, т.к. их работа заключалась теперь в том, чтобы нажимать на кнопку включения робота, следить за наличием в накопителе заготовок и разгружать накопитель с готовыми деталями. Грохот остался, но работа стала проще, легче и, главное, безопасней. Так что, когда приехал главный инженер, ему не оставалось ничего, как поздравить меня. После этого он сам стал водить руководящие экскурсии в цех для демонстрации заводских достижений. Что касается меня, то для меня самым важным было то, что я видел реальные результаты своей работы, осознание её важности и, конечно, та благодарность и уважение, которые оказывали мне рабочие. К сожалению, мне не удалось развить успех в штамповочном цехе дальше, т.к. пресс для этого был ещё в стадии изготовления, а начальству это не очень-то было и надо. Правда, я успел роботизировать ещё пару станков-автоматов в сборочном цехе, но не придал этой работе особого внимания. Когда через пару лет я приехал проведать родителей в Винницу, то пошёл на электротехнический завод проведать коллег. Проходя по сборочному цеху, я обратил внимание на один станок. Мне понравилась его автоматизация. Когда стал расспрашивать рабочего, он удивлённо посмотрел на меня и говорит: «Так это же вы его разработали, ещё учили меня, как им пользоваться». А я начисто забыл. Бывает, оказывается, и такое. Продолжить работу на этом заводе мне не пришлось. Пригласил областной военком на двухмесячные сборы в армию в связи с проводимой инспекцией министерства обороны. Попросил – потому что, как я писал выше, по состоянию здоровья в приказном порядке меня призвать не могли. А мне вдруг захотелось одним глазком увидеть, как поживает армия. И посмотрел. Лучше бы не видел! Описывать подробно не хочу. Полнейшее разложение. Офицерский состав сверху донизу абсолютно безграмотен в техническом и тактическом плане, всех интересуют только личные вопросы, карьера и деньги, на состояние дел в частях всем наплевать. В общем, понял, что в своём решении об увольнении был абсолютно прав.
  После возвращения с армейских сборов я, наконец, получил квартиру, в очереди на которую стоял 3 года, обменял её на Воронеж и вернулся к семье, с которой был в разлуке целый год. Правда, иногда мы приезжали друг к другу. Столько событий произошло за этот год и в стране, и в семье! Главное семейное событие – Галя закончила учёбу в школе и, практически без подготовки, поступила в воронежский университет на факультет прикладной математики. Такой выбор (спасибо папе, т. е. – мне) очень помог ей в дальнейшем. А из событий более масштабных главные – Чернобыльская катастрофа и перестройка, начавшаяся в стране. Взрыв атомного реактора в Чернобыле – это не только техногенная катастрофа, это катастрофа в сознании и мировоззрении людей не только в СССР, но и во всём мире. К сожалению, чувство катастрофы в сознании некоторых людей слишком быстро притупилось. Опять появляются идиоты и безграмотные авантюристы, начинающие снова бряцать ядерным оружием, не сознающие, что тянут весь мир (в том числе и себя) к реальному уничтожению. На вопросе перестройки остановлюсь немного позже. Вернувшись в Воронеж, я пошёл в ЭНИКМАШ, где узнал, что мой проект передали другому человеку, т.к. не верили моему обещанию вернуться для завершения работы (их понять можно), а он многое из того, что уже было сделано, упростил (просто снизил уровень автоматизации), не хватило квалификации. Впрочем, позже, хоть и в урезанном виде, два ГПМ всё-таки изготовили и отправили – в Киев и, кажется, в Свердловск. А я решил попробовать себя на новом месте. Как раз создавалась служба госприёмки продукции, и я начал работать в этой службе, проверяя качество выпуска телевизоров «Рекорд». В смысле личного образования расширил свой кругозор, освоив технологию производства телевизоров того времени. Но главное, что я вынес из очередного своего производственного опыта, – это понимание безнадёжности больной советской системы – рядовым работникам на всё наплевать, а для руководителей главное – красиво отчитаться, пустить пыль в глаза. Борьба за качество стоила мне многих нервов. На меня писали жалобы не только в местный обком, но и в ЦК КПСС. Короче говоря, в конечном счёте, мне надоело бороться с ветряными мельницами, и я перешёл в НПО (научно-производственное объединение) «Энергия». Хотелось вернуться к творческой работе. Организация весьма солидная, работала на космос. Священный трепет перед научными работниками у меня давно уже пропал. Единственно, за чем я внимательно следил при всех оформлениях на работу, чтобы не быть связанным с какими-нибудь секретами. Сначала это было связано с тем, что мы с папой хотели поехать за границу, разыскать могилу его погибшего на фронте брата, а позже подспудно начала зреть мысль и о выезде в Израиль, хотя я ни с кем ею не делился. На новом месте я оформился в ОМА (отдел механизации и автоматизации). Собственно говоря, именно этим я и занимался последние пять лет. Мне повезло. Практически сразу достался проект автоматизации гальванического цеха. О гальванике я имел очень отдалённое представление, т.к. химию никогда не знал. Но когда я увидел гальванический цех и те условия, в которых там работают (по преимуществу женщины), то понял, что я просто обязан сделать этот проект и внедрить его. Когда я описывал штамповочный цех в Виннице, мне искренне казалось, что страшнее ничего быть не может. Оказалось, что может. Представьте себе, что вы заходите в большое помещение и оказываетесь в бане. Впрочем, молодые даже не знают, что такое общественная баня советского времени. Это не римская баня с бассейнами, душами, где богатые люди, удобно расположившись, ведут неторопливые беседы об искусстве, о политике и прочем. В советских банях десятки людей на небольшой площади моются из тазиков, к душу очереди, в воздухе пар и очень влажно. Так вот, в гальваническом цехе, когда входишь, в первый момент приблизительно такая же картина – густые облака пара, жара и влажность. Только люди при этом не голые, а одетые, в резиновых больших передниках,  резиновых рукавицах  с определённой периодичностью опускают в большие чаны с растворами металлические заготовки, а потом через определённое время их вынимают. А пары – это не водяные пары, а пары вредных химических растворов, которые медленно, постепенно разъедают внутренности людей. Открытого огня нигде нет, но в остальном – полная иллюзия ада, каким его изображают живописцы на картинах. Не знаю, как можно работать изо дня в день, из года в год, постепенно уничтожая своё здоровье. Правда, им выписывали молоко, давали какие-то ещё льготы, но здоровье не вернёшь никакими льготами. Интересно, что, когда я начал свою работу, они подходили и тревожно спрашивали, не останутся ли без работы. Что делать? На что-то жить надо. Я их успокаивал и обещал придумать какое-нибудь занятие. Правда, это их не спасло. Когда в 2004 году я приехал в Воронеж, не только гальваника, а весь завод не работал, а оборудование частично ржавело, частично было растащено. Но это было уже спустя больше 10-ти лет. А пока я с энтузиазмом взялся за создание системы управления для автоматизированных гальванических линий. Для этой цели был выделен новый большой цех, в котором располагались параллельно 4 линии. Проект механики был к моему приходу уже готов и завершался монтаж линий. Нужна была система управления. Для этого я использовал новейшее на то время ЧПУ (устройство с числовым программным управлением) ленинградского производства. Составил технологический алгоритм процесса, по которому приглашённые из Ленинграда программисты сделали программное обеспечение на носителе из перфоленты. Получилось неплохо. Диалоговый режим. Программа рассчитана на дурака, т.е., если оператор по ошибке нажал не ту клавишу, система на неправильную команду не отреагирует. Это сейчас все грамотные, никого ничем не удивишь. А тогда всё было впервые, всё было необычным. Ни персональных компьютеров, ни планшетов, ни смартфонов, ни даже простейших мобильных телефонов ещё не существовало. Даже домашний видеомагнитофон был недостижимой мечтой. Один вид дисплея приводил в трепет. Помню, как мы впервые начали отладку системы в цехе. На меня это произвело сильное и приятное впечатление. Когда видишь, как оживает груда железа и начинает по задуманной тобой программе выполнять «осмысленные» действия, это впечатляет. Тем более, что я сам такого никогда раньше не видел. Эта картина была только в моём воображении. Линия длиной 36 метров представляла собой последовательность металлических резервуаров, заполненных химиками-технологами необходимыми жидкостями, а над ними ходили два робота-манипулятора, управляемые по программе от ЧПУ, которые в установленное время с помощью специальных захватов погружали и вынимали заготовки из резервуаров. Рабочие должны были только своевременно подготовить заготовки, а затем снять готовые детали. Оператор ЧПУ находился наверху на застеклённом балконе, откуда мог визуально наблюдать весь процесс. Основное помещение цеха с четырьмя линиями практически всё время было безлюдно. Приятно было осознавать, что освободил людей от работы в адских условиях. После этого мы успели той же командой сдать ещё пять гальванических линий для завода «Электросигнал». Навык и взаимопонимание у нас уже были. Так что работы эти прошли без проблем. Я делал часть программы, которая относилась к манипуляторам, остальное – ленинградские программист      Период времени после армии и до отъезда в Израиль был насыщен большим количеством событий в нашей жизни. В 1984-м году внезапно в семидесятилетнем возрасте умерла мама Лены - мама-Ната, как мы её называли. (Папа Лены, Илья, умер от диабета ещё раньше – в 1970-м году). В 1990-м году ушла из жизни моя мама – мама-Фаня. После этого мой папа – папа-Иосиф переехал к нам в Воронеж и жил уже всегда с нами. Это события грустные. Но были события и приятные, радостные. У нас появился зять Саша, и Галя Лемстер стала Галиной Рогозянской. (Позже, в США они все стали Рогозинскими). Саша является наглядной иллюстрацией того, что  «может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов российская земля рождать». Несмотря на то, что родился и вырос он в дальней деревне на границе Воронежской и Луганской областей (ныне граница России и Украины), он уже в школьные годы стал победителем областных математических олимпиад. Без проблем поступил на математический факультет воронежского университета, который успешно закончил. Уже в студенческие годы увлёкся программированием, изучая его самостоятельно. В дальнейшем он сделал программирование своей профессией, в чём преуспел. 
       
 Соответственно появились сваты, Лина и Володя. О них я напишу немного позже.
  Появились внучки – сначала Дина, а через несколько лет и Саша. Таким образом, мы стали бабушкой и дедушкой. Конечно, значительно прибавилось хлопот. Основная проблема, стоявшая перед нами, заключалась в том, чтобы дать возможность Гале закончить университет. Поэтому ночью за детьми присматривали женщины, а я перешёл на работу в ночную смену, чтобы сидеть с детьми днём, когда остальные на работе и учёбе. Позже Лене, которая уже работала корректором в городской газете, пришлось на два года раньше положенного уйти на пенсию. В свои детские годы Дина была очень подвижным, общительным и непосредственным ребёнком. Я возил её на танцевальный кружок «Солнышко». И когда возвращались на автобусе домой, она начинала что-нибудь громко рассказывать. Это привлекало внимание попутчиков, они начинали задавать ей вопросы. Дине очень нравилось, что она стала центром всеобщего внимания, и она начинала выступать ещё громче, вызывая смех и одобрительные восклицания. В пятилетнем возрасте она совершала с нами довольно продолжительные пешие прогулки и никогда не жаловалась на усталость. Уже в Израиле, в первые дни после приезда мне надо было пойти в соседний городок (5 км в одну сторону) забрать медицинскую карту Саши малой. По неопытности я решил идти в шабат, да ещё и в полдень. Диночка, как я её ни отговаривал, увязалась за мной. А я даже воды не сообразил взять с собой. Дикая жара, никакой тени, всё закрыто. Я пришёл едва живой, а Дина ни разу не пожаловалась. Вот такая она была. Наташа блестяще окончила университет и как лучшая выпускница получила назначение учителем русского языка и литературы в хорошую школу в крупный районный центр. Но, как я когда-то и предсказывал, работать там, да и вообще учителем, не захотела и после нескольких попыток устроилась лаборантом на кафедру в родной университет.  Так много произошло событий, что я уже не помню точно их последовательность, просто перечисляю. Несколько лет в свободное время я участвовал в строительстве кооперативного гаража для своих «Жигулей», которые верой и правдой служили мне до самого отъезда в Израиль. Не считая текущих поездок по различным нуждам, каждый год не менее одного раза (а случалось и дважды) мы ездили к родителям в Винницу и Запорожье, где жила Галя, сестра Лены. А однажды совершили поездку по маршруту: Воронеж, Литва, Минск, Винница, Воронеж. Так что и машина, и гараж нам очень были нужны. Не говоря уже о том, что надо было ездить на земельный участок, который мы получили. Земельный участок 10 соток, который надо было обрабатывать. Неожиданно оказалось, что мне это занятие очень понравилось, и я с удовольствием возился в земле. А если учесть, что это был период, когда не было ни денег, ни товаров, то можно говорить, что я совмещал приятное с полезным. Пробурил на участке колодец, поставил будку (раздельный санузел). В «туалете» хранился рабочий инструмент, а в «ванной» стояли нары и там я передыхал. Абсолютно все овощи мы выращивали на этом огороде. Папа возглавлял команду по маринованию овощей. Лена ему помогала. В общем, было хорошее натуральное хозяйство. Весной приезжал Саша со своей командой студентов (они называли Сашу «дед»), и они быстро сажали картошку. А осенью эта же команда проводила уборку картошки. Для меня это было большим облегчением. Кстати, и в строительстве гаража Саша иногда помогал мне.
   В Воронеже мы нашли старых, ещё из детства друзей (Женя и Наум Краснеры) и новых – Зоя Дворникова, Ира и Николай Постыки, Галя Тихонова. Некоторые из них уже ушли из жизни, а с оставшимися мы поддерживаем связь по сей день.
  Практически весь воронежский период нашей жизни пришёлся на времена перестройки и гласности. Так это тогда называлось. Для людей нового поколения требуется разъяснить, что это такое. Существовало громадное государство, которое называлось Советский Союз, в состав которого входили 15 национальных социалистических республик. Формально республики числились независимыми, хотя на самом деле эта независимость существовала только на бумаге. Существовала одна единственная коммунистическая партия, т.е. никакой конкуренции не было. Все виды выборов носили формальный характер, т.к. проводились на безальтернативной основе. После окончания второй мировой войны страна отгородилась от всего Западного мира «железным занавесом». Это значило, что граждане СССР не могли выезжать за границу, страна была отрезана от передовых технологий в различных областях деятельности. Доступ к западным СМИ (средствам массовой информации) отсутствовал. Вся информация (как потом выяснилось) о жизни в западных странах была искажённой и лживой. Уровень развития технологий и жизни в СССР значительно уступал западным странам, хотя нам говорилось всё наоборот. И мы всему этому верили, т.к. других источников информации у нас не было. Нынешнее выражение «зомбоящик» очень точно передаёт смысл телевидения того времени. Всё это я пишу очень поверхностно, только обозначаю общую картину. На самом деле эти вопросы требуют очень внимательного и глубокого изучения. Последние годы существования Советского Союза характеризовались постоянным ухудшением экономического положения страны и уровня жизни населения. Реально это означало, что на полках магазинов почти ничего не было. Самые необходимые товары продавались по талонам. Молоко отпускалось только по талонам на маленьких детей и стариков. Страну спасало то, что она являлась одним из основных экспортёров нефти. Но когда цены на нефть на мировом рынке упали, ситуация в стране стала катастрофической. Руководство страны понимало, что надо что-то делать, чтобы предотвратить новую революцию. И вот в этот момент руководителем страны стал Горбачёв, первым делом объявивший перестройку и гласность. Что это значило? Изменения в организации ведения хозяйства (разрешены кооперативы), фактическое разрешение частной собственности. «Разрешено всё, что не запрещено». Это цитата. Разрешено говорить и писать всё, что вздумается. Частично открываются архивы. Создаются новые политические движения. Реальные демократические выборы. И т.д. и т.п. Начинаются брожения в республиках, борьба за их отделение. Громадное значение имела гласность. Открылись  преступления руководства страны (геноцид) против своего народа. Преследования целых народов по национальному принципу: высылка из родных мест прибалтийских народов, чеченцев, ингушей, татар. Готовившаяся ссылка в Сибирь всех евреев. Убийство Михоэлса, расстрел еврейского антифашистского комитета… Эти преступления можно перечислять долго. Причём, злодеем был не только Сталин, а вся система, начиная с Ленина. Преступный сговор с фашистской Германией и фактически совместное развязывание второй мировой войны.  У людей начали открываться глаза на историю страны и окружающий мир. В конце 1989-го года был разрешён выезд евреев на постоянное жительство за границу, которого они добивались многие годы. Сразу лавина евреев, побросав всё, рванулась в эмиграцию. За несколько лет территорию СССР покинули более двух с половиной миллионов евреев. В основном уезжали в Израиль и в США. На эту тему ходило множество анекдотов. Например, такой. Объявление: «Меняю лицо кавказской национальности на жидовскую морду». С этим потоком из страны уехали практически все наши родственники и ближайшие друзья родителей. После того как мы проводили сестёр мамы и папы в Израиль, мама сказала мне: «Боренька, давай и мы поедем». На моё возражение, что наш твердокаменный коммунист не согласится, мама ответила: «Папа уже тоже согласен». Вообще эту страшную психологическую драму, которую пережили особенно наши родители – убеждённые коммунисты, выросшие с детства на идее коммунизма, ещё никто не изучил и не описал. Крушение всех идеалов. Уверен, что на эту тему ещё появятся достойные романы. К сожалению, мамино сердце не выдержало, и через полтора месяца после этого разговора мама умерла. Папа переехал к нам в Воронеж, где при его общительности очень страдал от отсутствия собеседников. Вопрос же эмиграции мы заморозили, чтобы дать Гале возможность закончить учёбу в университете. 
В конце 1991-го года окончательно развалился СССР. Откололись все республики Средней Азии, Кавказа, Прибалтики, Белоруссия, Украина и Молдавия. 1-го января 1992-го года в России была проведена финансовая реформа, в результате которой были обесценены все денежные накопления населения. В создавшейся ситуации у людей стала просыпаться личная инициатива, направленная на выживание в этих тяжелейших условиях. Я не ставлю себе целью давать оценку правильности или неправильности проводившихся реформ. Это вопрос очень сложный. Учёные до сих пор спорят на эту тему и не могут прийти к единому мнению. Я просто вкратце описал ситуацию в стране, чтобы можно было представить общую картину, и чем я руководствовался в дальнейших своих поступках.
Как я стал предпринимателем
  Конец восьмидесятых, начало  девяностых годов. На прилавках магазинов пусто. Всё по талонам, страшная инфляция. На какие средства мы существовали? Пенсии, зарплата и огород. Галю с Сашей закармливали продукцией своего натурального хозяйства сваты. Так что голод нам не грозил. Но в связи с тем, что всё вокруг рушилось, хотелось какой-то независимости. В самом конце 1993-го года я решился на шаг, который надо было совершить уже давно, создал ООО (общество с ограниченной ответственностью) под названием «ЛИР» (Лемстер и Рогозянский). В штате было 2 человека – я и Саша. Обзавелись штампом, печатью и зарегистрировались в райисполкоме. В то время это делалось просто и быстро. Можно было под очень маленькие проценты получить ссуду в банке, но я не решился. Сейчас сожалею об этом. Занимались мы тем же, что и раньше, – гальваническими линиями в НПО «Энергия». Только оплата шла уже нам, а не всему сектору, в котором я до этого работал. Счастье наше было непродолжительным (слишком долго я не решался на этот шаг). За первый квартал нам деньги выплатили, а за второй сказали, что денег нет и готовы выплатить продукцией: кофемолками, миксерами и прочими изделиями. Дело в том, что продукция была, но её не могли реализовать. Все самостоятельно искали покупателей, оформляли продажу и таким образом получали деньги на зарплату. Я долго не хотел получать зарплату товаром, но в конце года согласился. Впоследствии раздарил всё это добро родственникам и знакомым. Даже в Израиль, когда был в гостях, привёз много. Кстати качество товаров было отличное. Мой миксер отработал больше 25-ти лет, а кофемолка работает и сейчас. В связи со сложившейся ситуацией пришлось искать новые пути заработка. Возможностей открылось много, надо было сделать только правильный выбор.  Это было время, когда все занялись торговлей. Повсюду на улицах и в подземных переходах стояли люди и чем-нибудь торговали. Интересно было наблюдать, как это делали интеллигенты (учителя, инженеры и др.). Первое время они явно стеснялись этого занятия, но потом втянулись, и некоторые даже не стали возвращаться в свою профессию. Именно тогда появились так называемые «челноки», которые ездили за границу (по преимуществу в Китай), приобретали там товар и дома его перепродавали. Судьба завела меня в Москву к родственнику-художнику, который знал все ходы и выходы и имел множество нужных связей. Сначала он привёл меня к человеку, сделавшему очень заманчивое предложение. Это было время, когда только появился в Москве гербалайф, который быстро стал завоёвывать популярность. Мне было предложено организовать продажу этого продукта в Воронеже, стать филиалом московской фирмы. Все финансовые расходы (на аренду помещения, рекламу и пр.) фирма брала на себя. Предложение очень заманчивое и перспективное. Но у меня вызывало отторжение всё, что было связано с торговлей. Корни этого уходили ещё в молодые годы, когда я слышал разговоры, что эти хитрые евреи все торгаши, обсчитывают и обвешивают несчастный русский народ. Ещё тогда я зарёкся иметь дело с торговлей. В общем, я отказался от этого предложения. Второе предложение было ещё заманчивее. В этом месте меня предварительно хорошенько протестировали, убедились, что я не самозванец, а действительно бывший подполковник и занимался серьёзными вопросами. Я понял, что это команда, представляющая армию. Они предложили мне открыть филиал банка в Воронеже для бывших афганцев. Моей задачей опять было только найти подходящее помещение, а всё остальное они брали на себя. Я обещал подумать, но на самом деле решил отказаться, т.к. почувствовал, что могу оказаться в роли зицпредседателя Фунта. А идти в тюрьму даже за большие деньги мне не хотелось. Кончилось тем, что я согласился на предложение Сени (моего родственника) торговать книгами. Поскольку денег у меня не было, то первое время он обеспечивал меня книгами бесплатно, а я возвращал долг после реализации книг. В этот первый раз мне забили весь багажник «Жигулей» и заднее сиденье так, что машина просела. Вопрос стоял, как организовать продажу этих книг. Сам я делать это постеснялся, поэтому пошёл по торговым точкам. Договорился довольно быстро, что под небольшой процент они будут заниматься их реализацией. Распродажа прошла удивительно быстро. Система заработала. Каждые 2 недели Сеня с железнодорожными проводниками пересылал мне новые партии книг. Уже через 3 месяца у меня появилась возможность не брать книги в долг, а сразу покупать их. Я пошёл в университет и арендовал за какие-то гроши 2 квадратных метра в фойе, на которых разместил стол и нанятого мной продавца-студента. Расчёт с ним я проводил на очень выгодных для него условиях. Ежедневно каждый десятый рубль из выручки оставался ему. Теперь уже я с продавцом сам ездил в Москву на книжную ярмарку и в издательства для приобретения книг. Я хорошо изучил спрос, и поэтому распродажа происходила очень быстро. Особенно в то время пользовались большим спросом учебники для «чайников» по компьютерам и книги по садоводству и огородничеству. Мне уже моей машины было недостаточно, подумывал об аренде грузовика. Кроме того, расширил ассортимент. Наряду с  книгами начал продавать другие дефицитные товары – иголки, нитки, зажигалки и пр. Дела шли хорошо, и за восемь месяцев моя прибыль составила 1 миллион 400 тысяч рублей. Правда, это были не те деньги, что до перестройки, но всё равно довольно приличная сумма. По курсу на то время около 800 долларов, т.е. по 100 долларов ежемесячно. Для сравнения – столько же составляла моя военная пенсия. Вслед за мной Галя с Сашей тоже занялись книжной торговлей. Но у меня в семье подняла голос оппозиция в лице папы и Лены, всё время выражая недовольство моей предпринимательской деятельностью. Они требовали, чтобы я прекратил торговлю.  По этой причине, а также по некоторым другим весной 1994-го года, когда торговля шла на подъём, я завершил свою предпринимательскую деятельность. На это повлияло ещё два фактора. Первый – начался огородный сезон, а это не оставляло времени ни на что больше. Второй фактор – желание поехать осенью в гости к родственникам в Израиль, т.к. появились мысли о выезде туда на постоянное место жительства (ПМЖ). И третий фактор – папа начал сдавать. Врачи говорили о камнях в почках, надо, мол, лечь на продолжительное обследование. Но если уж обследоваться, то лучше это сделать в Израиле. Тем более, что внешних признаков болезни тогда ещё не было видно, и я думал, что это что-то возрастное. Всё-таки уже 81 год. Семейный совет решил после окончания огородной компании отправить меня на разведку в Израиль.
ОЗНАКОМИТЕЛЬНАЯ ПОЕЗДКА В ИЗРАИЛЬ
  В середине октября 1994-го года я вылетел в Израиль. Зачем? Во-первых, было просто интересно познакомиться со страной. Во-вторых, своими глазами всё увидеть, послушать родственников и приятелей, которых уже в Израиле было достаточно много. К этому времени мы с Леной уже выучили алфавит на иврите (Галя откуда-то принесла букварь и разговорник), несколько десятков слов и наиболее ходовые выражения. Как-то я сидел на кухне, читал разговорник, а Лена занималась хозяйством, ходила туда и обратно. И я в порядке закрепления выученного материала сказал ей: «Шви, иша, бэвакаша». Мол, не маячь перед глазами. И вдруг обнаружил, что фраза прозвучала в рифму. Так появилось моё первое рифмованное «произведение» на иврите. А слова эти означали «сядь, жена, пожалуйста». Кстати, слово «иша» в зависимости от контекста может переводиться и как жена, и как женщина. В середине октября 1994-го года я впервые ступил на землю Израиля и был покорён всем, что здесь увидел. Главное, я действительно ощутил себя впервые ДОМА, на родине, хотя никогда до этого здесь не бывал, да и читал об этой стране очень мало. Это не красивые слова, это ощущение возникло само по себе, где-то изнутри. Я не могу этого объяснить даже для самого себя. В аэропорту меня встретила двоюродная сестра Ляля, которая со всем своим семейством (мамина старшая сестра тётя Бетя, Лялин муж Эдик и дочка Розочка) приютила меня. Спустя годы я понял, как трудно им было это сделать. Они сами были только 4 года в стране, очень мало зарабатывали, ежемесячно выплачивали компенсацию за полученную ссуду на квартиру. И при этом больше двух месяцев вынуждены были кормить, поить и развлекать меня. По гроб жизни я буду благодарен им всем за тепло и долготерпение, которые они проявили. Сейчас они все (кроме Розочки, конечно) ушли уже в мир иной, но тёплые чувства к ним я сохраню навсегда. Я приехал на два месяца. Первую неделю я ездил в гости к родственникам и знакомым, которых было в Израиле много: Пастернаки в Тель-Авиве, Иерусалимские в Иерусалиме, Оксманы в Маале Адумим, Гринманы в Нацрат-Илите, Вайнеры в Тверии, Шмидты в Нетании. Всюду меня встречали очень тепло, дарили подарки, подробно рассказывали об особенностях жизни здесь и, конечно, звали в Израиль на постоянное жительство. Всем приходилось очень несладко, но все излучали оптимизм и энтузиазм. Дети и внуки постепенно встраивались в новую жизнь, а стрикам, конечно, приходилось значительно сложнее, но они знали, на что шли, и были к этому морально готовы. Они были частью первой волны репатриации. Миллион человек практически одновременно приехал в Израиль, собственное население которого на то время составляло 4 миллиона человек. Основными проблемами были жильё и работа, которую (любую) очень трудно было найти. Даже дворником нельзя было устроиться. Местные работодатели, конечно, использовали ситуацию, нещадно эксплуатируя и обсчитывая новичков. Никто ведь не знал иврита и своих прав, а газет, телевидения и радио на русском языке не было. Многие из вновь прибывших попали прямо под ракетные обстрелы СКАДами с территории Ирака, где проходила война, в которой Израиль не участвовал. Все участники первой алии (репатриации) настоящие герои, им пришлось гораздо тяжелее, чем всем последующим. И тем не менее, как я уже писал, они не хныкали, не жаловались и не жалели о содеянном. Те, кто называет первую алию колбасной, просто непорядочные люди, приехавшие на подготовленное именно первопроходцами место. Им пришлось бороться за выживание в новых очень сложных условиях, которые для приезжающих позже стали уже значительно легче. Встречаясь со своими друзьями и родственниками, которых я знал десятки лет, обратил внимание на то, что  что-то в них изменилось. Долго не мог уловить, что же? И вдруг обнаружил. Есть популярная в галуте (рассеянии) песня «Еврейские глаза» со знаменитыми словами:
Еврейские глаза, еврейские глаза –
Они порой бездонные, как море,
В них грусть осенних дней и слёзы матерей,
Печаль непроходящая и горе…
Так вот у всех стали совершенно другие глаза. Грусть и непроходящая печаль исчезли. Это открытие потрясло меня. Я уже специально вглядывался, чтобы проверить свою догадку, и каждый раз убеждался, что это глаза нормальных, СВОБОДНЫХ людей, живущих на СВОЕЙ родине, как бы трудно им ни приходилось. Значительно позже поэт Игорь Губерман отразил это в стихах, которые начинаются строфой:
Люблю я родину свою,
И движет мной не чувство долга.
Люблю и всё, на том стою,
Хотя присел бы ненадолго
И заканчивает стихотворение строфой:
  Люблю я родину и всё.
  Люблю безудержно и рьяно,
  Люблю за то, люблю за сё,
  Но большей частью – несмотря на.
 
Израиль меня поразил. Трудно выделить что-то главное, слишком многое здесь было необычно и непривычно. Очень многое было совершенно новым для меня. Но два момента хотелось бы отметить особенно. Первое. Как это государство, такое маленькое и по территории, и по численности населения, не имеющее своей армии и вооружения, сумело выстоять и победить в войне за независимость против пяти арабских стран, вооружённых до зубов и оснащённых мощнейшей советской техникой? Если бы был верующим, то отнёс бы это к разряду чудес. Но я неверующий (во всяком случае, мне не подходит ни одна из традиционных религий). Остаётся одно. Мужество и непреодолимое желание быть свободной страной. Израильтянам было за что воевать, отступать было некуда. Альтернатива была одна – полное уничтожение всего народа. Мне стыдно, что всё это я узнал и понял так поздно. Второе, чем поражает Израиль, – тот оазис, который он создал на песках и болотах. Уму непостижимо, как на такой почве можно было создать цветущий сад. И эта тенденция продолжается. Здесь и достижения в области кибернетики и новейших технологий, и опреснение солёной воды, и выращивание осетров посреди пустыни. Перечислять можно долго. Малюсенький Израиль, на который явно или замаскированно продолжает нападать большинство стран мира, обучает всех сельскому хозяйству и поставляет в Россию (!!!) с её знаменитыми чернозёмами овощи и фрукты. Ошеломило меня посещение танкового музея. И не потому, что это был действительно прекрасный музей, в котором экспонировались все танки, начиная с египетской колесницы и до современного танка «Меркава». Меня потрясло, как
бережно хранится память обо всех воинах-танкистах, погибших в различных войнах. Есть полный список всех погибших и вся информация о них. Израиль упорно пытается получить от Сирии танк с телами двух танкистов, захваченный сирийцами во время войны. Здесь я впервые увидел, что солдат в Израиле не пушечное мясо, а гражданин, представляющий ценность для государства. Отслужив почти 30 лет в Советском Союзе, я знал, что государству абсолютно безразличны миллионы солдат, погибшие на полях войны, неизвестно где похороненные (а многие и не похороненные вообще).  Впоследствии, живя уже здесь, я неоднократно имел возможность убедиться в том, как высоко ценится в Израиле жизнь солдата.  Мой давний сослуживец, с которым мы многие десятилетия служили на Севере и который в конечном счёте «заманил» нас в Нетанию, Шмидт, сводил меня на экскурсию в банк, который после наших сберкасс казался дворцом. Я впервые увидел каспомат и прочую банковскую технику, о которой в то время не имели представления даже в Москве. А племянница Роза сводила меня в каньон. Поразили простор и идеальная чистота. А когда мы зашли в магазин инструментов, то у меня вообще разбежались глаза от обилия (у нас же всё тогда было дефицитом) и разнообразия выбора. Однажды довелось мне ехать в тёмное время из Нетании в Хайфу, и я был удивлён тем, что вся трасса была освещена получше городских улиц Воронежа. Я не пишу ничего о посещении Старого города Иерусалима и Стены Плача. Мне кажется, что словами эти впечатления передать нельзя. Всё на уровне эмоций. О своих впечатлениях об Израиле я мог бы рассказывать очень много, но перейду к дальнейшему повествованию. 

Моя первая работа в Израиле.

  Именно для того, чтобы узнать и понять страну глубже, я пошёл работать. Кем может работать фактический нелегал? Ну, конечно, дворником. Кстати, даже в этом простейшем вопросе всё было организовано совсем не так, как в России. Там были при каждом доме дворники.  Здесь же наполнялись большие автобусы из нескольких городов работниками и ехали для проведения уборки в города (в моём случае – в Герцлию). И так каждый день с шести утра до позднего вечера в 2 смены. В 6 утра надо было уже быть на месте. Поэтому вставал я в 4 часа ночи, Эдик меня кормил и снабжал едой на день. Потом шёл пешком несколько километров до места сбора. Автобус ехал из города Ор Акива, подбирал  нас в Хадере, затем делал ещё несколько остановок в Нетании. Кроме нашего, приезжало ещё два автобуса с арабами. Контингент моих коллег был очень разношёрстный. Преобладали люди в возрасте 40+, т.к. в этом возрасте наиболее трудно было трудоустроиться. Особенно без знания языка. Были здесь учителя, врачи, инженеры. Были такие, кто рассматривал эту работу как временную, а сами одновременно усиленно учили иврит. Были и люди в возрасте 60+, которые получали социальное пособие и не испытывали острой необходимости в работе. Например, один инженер, кандидат наук из Москвы, рассказывал мне, что пошёл на эту подработку на 6 месяцев, чтобы купить видеокамеру, которая в то время для нас казалась чем-то недостижимым. Были и два настоящих алкоголика, которые пытались «завязать» и просили нас удерживать их. Правда, удавалось им это плохо. Вот в такой компании я два месяца знакомился с Израилем. Из их рассказов я узнал массу полезной информации о самых разных сторонах жизни здесь, о проблемах и много таких «мелочей», на познание которых ушли бы, если не годы, то довольно длительное время. Работа была довольно лёгкой и мне даже нравилась. Улицы после Воронежа казались совсем чистыми. Свежий воздух, прекрасная погода. Мне повезло. Работа пришлась в основном на ноябрь-декабрь, когда жара уже спала. Я шутил, что за такую работу не мне должны платить, а наоборот – я. Когда я спрашивал, как они переносят эту работу летом, в пик жары, отвечали, что уже привыкли. К концу моего пребывания в Израиле я уже понимал, что продолжать жить в России просто не смогу. Я полностью осознал, что нас здесь ожидает. Знал не только плюсы, но и минусы. Спасибо коллегам - подметальщикам, они просветили меня достаточно хорошо. Я знал, что не будет нормальной работы, не будет своей квартиры, не будет гаража и земельного участка. Зато будет СВОЯ страна, и дети, а особенно внуки, будут жить и расти в нормальной обстановке. В разговоре по телефону с Леной я сказал, чтобы она учила иврит. По итогам своей трудовой деятельности в Израиле я даже заработал достаточное количество денег для компенсации расходов на эту поездку. Хотел отдать эти деньги Ляле и Эдику (они прилично потратились на меня), но они категорически отказались их принять. Кстати, я привёз с собой в Израиль в качестве подарков изделия НПО «Энергия» (миксеры, кофеварки и пр.). В ответ меня тоже задарили всякими подарками, которые я едва дотащил до Воронежа.
ОТЪЕЗД В ИЗРАИЛЬ
  Вернувшись в Воронеж, на семейном совете я подробно рассказал о деталях поездки и заявил, что дальнейшей жизни в России не представляю, что надо ехать. И если до этого у папы и Лены ещё были колебания, то после события, произошедшего в моё отсутствие, они со мной согласились. Дело в том, что, когда я был в Израиле, папа как участник войны, поехал отдохнуть и подлечиться в хороший санаторий под Воронежем. Будучи человеком общительным, он быстро знакомился с окружающими. Через неделю после начала его отдыха часть отдыхающих сменилась, и за его стол в столовой подсадили новую семейную пару, значительно моложе его по возрасту. Папа поздоровался и представился: «Иосиф Исаакович», на что услышал в ответ: «А что это за имя такое не русское»? «Ну как же? – ответил он, пытаясь смягчить хамский тон нового соседа. – Древнее библейское имя» И в ответ услышал громко, на всю столовую: «Вот и езжайте в свой Израиль. Нечего вам в России делать». Люди за соседними столиками всё слышали, оборачивались, но ни один не сказал ни слова. Для папы это был тяжелейший удар, оскорбивший его до глубины души. Ему, человеку, посвятившему всю жизнь этой стране, воевавшему за неё всю войну (на пиджаке его было несколько рядов орденских планок, которые свидетельствовали об этом), плюнул в лицо какой-то сопляк, неизвестно за какие заслуги угодивший в санаторий для ветеранов войны. И ни одна живая душа не подняла голос, чтобы поставить на место хама и защитить старого (ему был уже 81 год) заслуженного человека. Смысл происшедшего был очень простой и, к сожалению, давно известный. Мы, русские, здесь хозяева, мы здесь всё решаем. А всякие нацмены просто приживалы, которые могут рассчитывать только на нашу милость. Хотим – казним, хотим – милуем. Как писал Высоцкий:
Зачем мне считаться шпаной и бандитом,
Не лучше ль податься мне в антисемиты.
На их стороне, хоть и нету законов,
Поддержка и энтузиазм миллионов.

Воевал, не воевал неважно. Всё равно антисемитское мурло будет считать, что ты сидел в Ташкенте. Такого унижения и оскорбления папа выдержать уже не мог. Он собрал вещи и на две недели раньше времени уехал из санатория. Разумеется, мы все понимали и понимаем, что не все русские антисемиты. Среди наших друзей, а сейчас – и родственников, всегда было много порядочных русских людей. Наверно, поэтому до этого случая лично с такими эпизодами не сталкивались, хотя много слышали от других. Антисемиты есть в любой стране, но всюду боятся высовываться. Атмосфера, когда антисемиты правят бал при полном молчании окружающих (что означает фактическую поддержку), невыносима. После этого удара папа уже не сумел оправиться. Он сразу стал резко терять вес, появилась слабость, боли. Впоследствии оказалось, что заболевание онкологическое, но мне кажется, что толчком к нему явился этот ужасный случай, который, если даже не был причиной болезни, то значительно ускорил её развитие. Короче говоря, мы начали готовить документы и собираться в дорогу: собирать вещи, что-то покупать, что-то продавать, учить язык и т.д. Трудней всего было расставаться с книгами, которые папа собирал долгие годы.               
   Готовилась к отъезду в Израиль и Галя со своим семейством. Они подали документы раньше нас и действовали самостоятельно. Там были свои сложности, связанные с национальностью Саши – её мужа. Надо отдать должное Гале, её целеустремлённости и настойчивости. Они летели по специальной программе, которая называлась «Первый дом на родине». По этой программе их размещали на первое время в кибуце, где усиленно изучали язык. Когда мы прилетели в Израиль на два месяца позже, встречавшая нас Галя уже довольно прилично разговаривала на иврите. Проблема была с Наташей, которая отказалась репатриироваться с нами и решила остаться в Воронеже. Всегда считал и считаю по сей день, что она допустила огромную ошибку, которая отрицательно повлияла на её дальнейшую жизнь. В том числе – на здоровье. Я имею в виду зрение, которое, возможно, можно было сохранить. Тем не менее, она взрослый человек, а я всегда был противником навязывания своего мнения. Моя вина заключается в том, что я не сумел её переубедить.                Незадолго до выезда в Израиль мы с папой съездили в Винницу, где попрощались со своими бывшими сотрудниками и с несколькими ещё не успевшими выехать родственниками. Первого сентября 1995-го года мы отметили папин день рождения (82 года) и на следующий день выехали в Москву для окончательного оформления документов в израильском консульстве. А 7-го сентября вылетели в Израиль. В Москве и в Воронеже нас провожало очень много людей, были трогательные прощания, слёзы, пожелания дальнейших встреч.         
 ПОЧЕМУ Я УЕХАЛ В ИЗРАИЛЬ
Это вопрос принципиальный и очень важный. Во всяком случае – для меня. Каких только обвинений и ярлыков не навешивают на таких, как я. От предательства до шкурничества. Одна наша знакомая сказала, что мы вообще перевёртыши, ищем, где богаче и комфортнее жить. В партию вступали по расчёту, чтобы только сделать карьеру.  Безыдейные космополиты. В общем, полный букет. Сразу скажу –  все эти обвинения абсолютно беспочвенны. К нашей семье отношения не имеют. Хотя я действительно знал людей, к которым некоторые из этих характеристик можно было отнести.
              Проводы в Воронеже
 
Проводы в аэропорту Шереметьево
. Мне всегда нравилось выражение – «каждый понимает в меру своей испорченности». Каждый судит по себе, что означает то же самое. Хоть это и очень сложно, но я хочу попытаться в этом разобраться. Правильнее сказать – изложить то, в чём я уже разобрался. На это требуется определённая смелость. Я знаю многих людей, которые не хотят, а правильнее будет сказать – боятся разобраться в своём прошлом, в своих ошибках. Прячут голову в песок. Так проще. Не хотят, а иногда и не могут оценить события, происходящие в стране и в мире. О многом я уже писал по ходу повествования, так что иногда придётся повторяться.   
          Итак. Я вырос в стране, в которой существовала определённая ЕДИНСТВЕННАЯ идеология. В тонкостях её я не разбирался, но верил тому, что пишут и говорят, и полностью эту идеологию разделял. Тем более, что детство моё пришлось на годы войны, и для меня существовало только две идеологии – наша и фашистская. А носителями нашей идеологии были  наши вожди и наши отцы, которые этим вождям верили. Это сейчас, задним умом, я понимаю, что нет ничего страшней ЛЮБОЙ ФАНАТИЧНОЙ веры, основанной не на знаниях, а на поклонении. Фанатики, ортодоксы способны на любое преступление или подвиг (в их понимании),  на который укажет ВОЖДЬ, как бы он ни назывался, – фюрер, шейх, гуру или ещё как-нибудь. Я не понимал, что когда у нас говорили о равенстве, то имелась в виду уравниловка, которая противоречит любым законам развития общества. Что равенство возможно только в правах, да и то только как цель, к которой надо стремиться, но никогда не достижима. Я не понимал, что идея коммунизма утопична в принципе. Я не понимал, что интернационализм не исключает национальную самобытность и само существование наций. Я многого не знал и не понимал. Когда нынешние российские «коммунисты» называют себя наследниками Ленина и Сталина, у меня это вызывает только смех. Они не понимают даже, насколько пародийна эта ситуация. Полностью выхолостив теорию Ленина-Сталина (землю – крестьянам, фабрики – рабочим, никакой частной собственности, религия – опиум для народа и т.д.),  они были бы мгновенно расстреляны любым из вождей, оживи они хотя бы на час. Расстреливали за гораздо менее значительные прегрешения. В свои 24 года я вступил в партию, искренне веря в её идеи. И заявление написал только после многомесячной обработки со стороны замполита дивизиона майора Кандаурова. На его прямой вопрос, что меня удерживает, я после колебаний честно рассказал, что недолюбливаю лично Хрущёва, т. к. считаю его неискренним. На что он ответил, что достаточно признавать программу и устав партии. Кстати, позднее я имел возможность убедиться, что в среде военных даже на высоком уровне многие недолюбливали Хрущёва. Приведу для иллюстрации один эпизод из нашей жизни. Был у нас начальник артиллерийских мастерских майор Аблов. И вот однажды (дело было ещё за полтора года до снятия Хрущёва) проходило партийное собрание управления бригады. После доклада и прений, как всегда, секретарь партбюро зачитал проект постановления, в котором, в частности, предлагалось «в связи участившимися нападками со стороны китайских и прочих ревизионистов на первого секретаря нашей партии, во всех документах, докладах, выступлениях и пр.  указывать «лично Никита Сергеевич Хрущёв». И вдруг поднимается Аблов и громко и чётко заявляет: «Убрать эти слова. Хватит с нас одного культа личности»! Наступила пауза, а потом крики поддержки предложения Аблова. Бедный председатель собрания не знал, что делать, как вести себя. Это была открытая фронда. Откровенно говоря, я уже не помню, в какой редакции была принятая резолюция собрания. Но хорошо помню, что для самого Аблова никаких отрицательных последствий не было, а наоборот – через полгода его назначили на повышение командиром дивизиона. Партия – это не что-то абстрактное, а конкретные люди, носители её идей. С годами мне стало открываться всё больше ошибок, обмана и даже преступлений, исходящих не только от отдельных руководителей, но и от всей системы. Ранее я много писал об антисемитизме, который длительное время не хотел, но, в конце концов, был вынужден признать государственным. Потихонечку начинал прозревать и в других вопросах – о равенстве, о терроре, как внутреннем, так и международном,  и пр. Вера моя начинала таять. А уж в более поздние годы, когда началась перестройка и открылись информационные шлюзы, настоящая правда была, как ушат холодной воды. Стало абсолютно ясно, что нам всё время врали практически во всех вопросах. Здесь и убийство Михоэлса, и расстрел еврейского антифашистского комитета, и дело врачей, и пакт Молотова-Риббентропа, и расстрел польских офицеров в Катыни, и  присоединение Прибалтики, и геноцид против целых народов (чеченцы, ингуши, татары и др.), и агрессия против Чехословакии и Афганистана, и, и, и, …. А Великая Отечественная война, которая стала возможной только благодаря тому, что предварительно помогли Гитлеру развязать мировую войну? А цена победы, ради которой бездарные руководители положили миллионы собственных граждан. Зачастую не ради победы, а ради звёзд на погонах. А личные качества наших предводителей? Мне до сих пор не даёт покоя содержание меню руководителей блокадного Ленинграда. Икра, сёмга, пирожные (ежедневно) и прочие деликатесы в городе, в котором ежедневно от голода умирали тысячи людей, в том числе и мой дедушка. После такого информационного душа моя вера в идеи коммунизма как-то сама собой улетучилась. Я обнаружил, что всю сознательную жизнь отдал службе преступному режиму, который держался на насилии, лицемерии и обмане. Конечно, признавать это больно и трудно, но необходимо. Кстати сказать, из партии я не выходил, но когда захотел сделать это, то обнаружил, что её просто нет, самораспустилась, растворилась в космосе. А самовольно создавшаяся компартия России – это жалкая пародия на своего могущественного предшественника. Впрочем, об этом я уже писал. Из своего тридцатилетнего партийного опыта я вынес для себя один вывод. Если хочешь сохранить свободу и самостоятельность мышления и действий, ни в какие партии вступать нельзя. Так что идеологически меня к России уже ничего не привязывало. Оставаясь поборником тех же духовных (их ещё называют христианскими, хотя первоисточником является Тора) ценностей: не укради, не убий и т.д., я стал индивидуалистом.    Вторым фактором, побудившим меня к отъезду, явился антисемитизм, о котором я уже много писал и не хочу повторяться. Я понял твёрдо одно – ни в одной стране еврей не был и не будет своим. В этом явлении бывают приливы и отливы. Как ты не ассимилируйся, ты всё равно чужой. Ты не знаешь родного языка, обычаев, истории и культуры. Ты вырос в данном случае на русской культуре и русский язык для тебя является родным, но своим тебя всё равно не признают. Как в том анекдоте, где только что выписавшийся из сумасшедшего дома человек прибегает назад в больницу с криком, что на улице курица. На заявление врача о том, что он не зерно, выписавшийся отвечает замечательно: «Я-то знаю, что я не зерно, но курица этого не знает и заклюёт меня».  Ассимилировавшийся еврей считает себя русским, цепляет на себя православный крест, но антисемит этого не знает, для него еврей в любой шкуре еврей. Надо иметь СВОЁ государство. И тогда можно ездить и жить по всему миру. И с теми, кто живёт в галуте, считаются более или менее до тех пор, пока есть сильный и независимый Израиль. Незадолго до смерти папа сказал мне, что его и его поколения евреев вина заключается в том, что они лишили нас национальности.                И последнее – о патриотизме. Понятие это очень личное, почти интимное. Это слово лишний раз не произносят, оно не предназначено для трибун.  Так же, как с трибун не кричат о любви к матери или вообще о любви к кому-нибудь. Ещё со школьных лет я понял, что тот, кто громко кричит о любви к родине, на самом деле лицемер и для него это просто выгодная в той или иной ситуации фигура речи. Слово это затаскано до неузнаваемости. Но никуда не денешься, надо попытаться понять и это явление. Что за ним скрывается? Место рождения? Да, его изменить нельзя. И в былые времена, когда абсолютное большинство людей умирало там же, где и появлялось на свет, любовь к родине – это и была любовь к родным берёзкам или степям, пустыням и т.д. Но потом в это вмешались политики и, как всегда, всё испортили. Представьте себе, вы живёте среди своих берёзок, но в результате происходящих событий эти берёзки оказываются, то на территории патриархальной крестьянской России, то на социалистической территории, то на территории неокапиталистической России, то, не дай бог, вообще  другой страны (Украины, Белоруссии, Эстонии и т.д.). Вы по-прежнему любите свои берёзки, но вам заявляют, что вы не патриот, потому что не любите социализм, капитализм или какой-то ещё строй. «Патриоты», которые ещё вчера называли себя коммунистами, остаются таковыми, являясь уже капиталистами и даже олигархами. Так что же это слово означает, что понимать под словом «родина»? Если это понятие географическое, то всё понятно. А если оно политическое, то оно означает сплошное лицемерие и ханжество. А теперь усложним задачу. Я рос в период войны, а впоследствии в военных городках. Поэтому село Якушенцы как моя родина, которую я покинул в годовалом возрасте, значится только в метрике. А далее идут порядка десяти городов в разных странах. Поэтому родины в географическом понимании этого слова для меня нет. Но если раньше таких, как я, было мало, то в нынешний век быстро прогрессирующей коммуникации их становится всё больше и больше. Миграция населения достигла гигантских размеров. Причины разные. Кто-то ищет хорошую работу, кому-то не подходит местный климат, некоторые бегут от войны и пр. Такой статистики нет (по крайней мере, у меня), но я думаю, что счёт идёт уже на сотни миллионов людей. Эти люди не привязаны к какому-то определённому географическому месту и даже к какой-то одной стране. Так кто же они (мы)? Может, страшно сказать, космополиты? А с чем этот космополитизм едят? Вот что говорит Википедия:
Космополити;зм (от др.– греч. ;;;;;;;;;;;; (kosmopolites) — космополит, человек мира) — идеология мирового гражданства, ставящая интересы всего человечества в целом выше интересов отдельной нации или государства и рассматривающая человека как свободного индивида в рамках Земли. Согласно Дж. Р. Солу космополитизм (от греч. мир, Вселенная и гражданин мира) — это мировоззрение и культурная установка, направленные на осмысление единства мира, универсализма. Оказывается, ничего страшного, на мой взгляд, безродные космополиты не представляют. Надо просто любить то место и ту страну, где живёшь, но ни в коем случае не быть заложником любых политических  демагогов.
  Завершая этот раздел, могу сказать, что, переезжая на постоянное место жительства в Израиль, я никого не предавал и никому не изменял. У меня осталось в России много русских (и не только русских) друзей, очень порядочных людей, с которыми продолжаю поддерживать связь. Так что национализмом здесь и не пахнет. Продолжаю оставаться интернационалистом и оцениваю людей по их человеческим качествам, а не по национальной принадлежности. И ещё раз хочу напомнить, что, переезжая в Израиль, я не получил не только какой-нибудь материальной выгоды, а даже, наоборот, ухудшил своё положение в этом смысле. Но знал об этом заранее и сознательно на это шёл. Кстати, в это же время открылась возможность для выезда в Германию, где условия проживания были значительно лучше. И нам предлагали эмигрировать туда. Но мы сказали, что нас устраивает ТОЛЬКО Израиль.               
  Я разочаровался в идеологии коммунизма. Это больно, но необходимо признать. Тем, кто прячет голову в песок, рекомендую набраться смелости пересмотреть свои взгляды. Я не хочу жить в стране, в которой я буду всегда иногда желанным, иногда нежеланным, чужаком. Я не хочу жить в стране, в которой закон, что дышло…  Я не хочу, чтобы мои внуки страдали от «дедовщины», не хочу, чтобы они проливали кровь в чужих странах из-за прихоти руководителей, чьи дети, кстати, не воюют, а пользуются всеми благами цивилизации по заграницам. Я хочу, чтобы мои дети и внуки жили в стране, в которой могут получить нормальное образование и нормально работать. Не буду продолжать этот ряд. 
 Я хочу жить в СВОЕЙ стране, в которой (опять же по Губерману) «… кто-то, перебрав, не крикнет мне: «Вали отсюда!».

ИЗРАИЛЬ

  7 сентября 1995 года мы (папа, Лена, я) прилетели в аэропорт Бен Гурион в Израиле на ПМЖ (Постоянное место жительства), где нас встретила Галя, которая жила здесь уже 2 месяца. Она отвезла нас в кибуц Рамат Ашофет, в котором проживало её семейство. Там нас приютили на несколько дней, чтобы мы могли осмотреться, прежде чем принять решение о дальнейшей жизни.

 
           Из самолёта в здание аэропорта
Началась действительно новая жизнь. Новым для нас было всё – природа, климат, язык, пища, наш статус, законы, праздники и т.д. Через несколько лет свои ощущения и мысли я зарифмовал:
 
 
                Первый день в Израиле

   Куда меня, ребята, занесло?..
Куда меня, ребята, занесло?
Из льдов России в земли Иудеи.
Здесь много солнца, море и тепло,
И здесь живут почти одни евреи.
    Евреи белые, евреи чёрные,
    Евреи всех оттенков и цветов,
    Так непохожие   
    Но  в чём-то схожие
 С судьбой своих великих праотцов.
Здесь снова научиться надо жить,
Забыть про прошлый опыт и седины,
Учиться надо снова говорить,
И рацион перевести на апельсины,
    А также киви, авокадо, ананас,
    Банан, кокос и много прочих фруктов.
    Привыкнуть надо, что всегда здесь есть
    Прекрасных изобилие продуктов.

Здесь неба купол ясен и бездонен,
Холмы скалистые вокруг до горизонта,
Оливы в окружении камней
И воздух такой чистый, что хоть пей.
    Здесь много я увидел и узнал,
    Почувствовал, что к космосу я ближе.
    Нет ощущения такого ведь нигде –
    Ни в Сан-Франциско, ни в Москве и ни в Париже.
               
Конечно же, проблем – хоть завались,
Ведь многое для нас здесь незнакомо,
Но только здесь, впервые за всю жизнь,
Почувствовал себя я сразу дома.

И я действительно сразу почувствовал себя дома, несмотря на незнание языка и всего остального. Это не слова, а мои реальные ощущения, которым я не могу дать вразумительного объяснения. На следующий день к нам повалил народ со всех концов Израиля. Родственники и давнишние друзья. Все приезжали с различными подарками, с тёплыми словами и добрыми пожеланиями. Я очень рад был за папу. После смерти мамы и переезда в Воронеж он очень страдал от отсутствия общения. Он буквально воспрянул духом, казалось, болезнь отступила.

 
Галя с Сашей с утра уезжали в ульпан изучать язык, а дети ходили в садик. В кибуце была прекрасная природа – сосновый лес, цветы. Замечательный плавательный бассейн. В столовой кормили на убой. Кстати, дети рассказали забавный случай, связанный с трактовкой слов на различных языках. Когда они приехали сюда, Саша была чуть старше полутора лет и только начинала говорить.

Фото сделано 25 сентября 1995 года Нетания.      
И вот буквально в первый же день в детском садике во время еды воспитательница, считая, что Саша закончила есть, взяла у неё тарелку. Саша же ухватилась за тарелку с криком «дай!». Воспитательница тянет тарелку к себе, а Саша к себе с криком «дай» и слезами. Воспитательница была обескуражена и ничего не поняла, пока не приехала из ульпана Галя. Разобрались. Оказывается, на иврите это слово имеет совсем другой смысл – «хватит, достаточно». Как раз это и ввело воспитательницу в заблуждение. Так что учите языки, господа! Ко времени нашего приезда Саша уже вовсю болтала на иврите, а по-русски говорила с сильным акцентом. Спустя годы она перешла на английский. Так что русский язык для неё всегда оставался иностранным. Дина была старше и всегда говорила на русском без акцента. На эту тему у меня есть небольшой рассказик. Помещаю его ниже, хотя он нарушает нить повествования, но уж очень к слову.

                Ирония судьбы
Картинки из жизни.

Начало семидесятых годов прошлого уже века. Украина. Захожу в комнату и вижу такую картину. Мой племянник – подросток стоит перед зеркалом и, не заметив моего появления, старательно раз за разом повторяет: - ГГГРГГРГ… Заметив меня, он смущённо замолкает. Говорю: - Не смущайся, Миша, всё нормально. Четверть века назад я делал то же самое. Разумеется, длительные тренировки сделали своё дело, и он перестал картавить.
  Двадцать пять лет спустя. Середина девяностых годов. Израиль, Нетания. Захожу в комнату и вижу хорошо знакомую картину. Моя старшая внучка, ученица первого класса, прекрасно говорящая по-русски и уже прилично владеющая ивритом, стоит перед зеркалом и старательно выводит: –РРРРГГРРГГ… Учится картавить. Не правда ли – это вызывает улыбку. Сейчас она живёт в США и произносит букву «Р» нужным образом в зависимости от того, на каком языке говорит.
Наша национальная черта – мы не хотим (по крайней мере, внешне) выделяться из общей массы.
   Через несколько дней мы переехали на жительство в Нетанию, где наши давнишние друзья Майя и Александр Шмидты помогли нам найти квартиру, оформить все формальности, открыть счёт в банке и записаться в больничную кассу. Обустройство в центре страны давало возможность рассчитывать, что после окончания ульпана сюда же переберутся дети. Но главное, – здесь было хорошее медицинское обслуживание, а папу надо было срочно показать врачам. На следующий день после переезда в Нетанию мы пошли к своему семейному врачу. Она осмотрела папу и ознакомилась с  результатами всех анализов, сделанных в Воронеже. Результаты были неутешительные – если местная проверка подтвердит воронежские анализы, то сделать ничего невозможно, т.к. метастазы уже поразили лёгкие. В Воронеже врачи об онкологии ничего не говорили. Говорили о камнях в почках и необходимости проведения длительного тяжёлого обследования. Я, конечно, очень расстроился, но папе сказал только о необходимости проведения новых анализов. А пока он наслаждался Израилем. Гулял, смотрел, слушал, общался с друзьями и родственниками. К своему изумлению, я узнал, что он прекрасно знает Тору. Буквально за два дня до смерти, уже будучи прикованным к постели, он рассказывал нам назначение и историю происхождения мезузы.
Очень трудно описывать этот период, насыщенный большим количеством событий и ежедневным узнаванием чего-то нового. Наши старинные приятели, с которыми мы больше 30 лет вместе служили на севере, а потом продолжали поддерживать связь по почте, Шмидты, помогли нам обустроиться в Нетании (они репатриировались на два года раньше нас). А 25 сентября пришли нас поздравить с Рош Ашана. Они сделали нам потрясающий подарок: сняли на видео это новогоднее застолье. Благодаря этому в нашей семье навсегда остался реальный образ и голос папы. Первые 2 месяца после приезда он ещё гулял по близлежащим улицам, сидел на свежем воздухе, знакомился с новой страной. Потом  здоровье резко ухудшилось, он уже выходил посидеть только около подъезда. А последний месяц очень ослаб и, в основном, лежал. Вёл себя папа очень мужественно, ни разу не пожаловался на боль, не проявлял раздражительности, до последних дней понемногу читал. Всё время беспокоился о том, как сложится дальнейшая жизнь у Гали. Ушёл он из жизни в ночь с 25-го на 26-е января 1996 года. Похоронен в Нетании. Каждые полтора-два месяца мы ходим на его могилу. Вечная ему память.               

   Жизнь текла своим чередом  наполненная массой событий. Дина пошла в первый класс. Преподавание велось, естественно, на иврите. Галя с Сашей продолжали интенсивно изучать иврит.
 По вечерам подрабатывали, выполняя какие-нибудь не престижные работы. Мы с Леной тоже начали ходить в ульпан, учить иврит. Разумеется, только занятий в классе было не достаточно. Я пытался на улицах читать все вывески, постоянно в уме спрягал глаголы, по вечерам смотрел фильмы с титрами на иврите, пытаясь их читать. Кроме этого, я полностью перестал читать газеты и книги на русском. Читал только газету на лёгком иврите. Правда, в связи с папиной болезнью много занятий мне приходилось пропускать. Появились новые знакомые, новые друзья, с некоторыми из которых мы дружим до сих пор. Помаленьку осматривались и начинали привыкать к новым обычаям и порядкам, к новым деньгам  и ценам. В общем, вживались, абсорбировались. В январе Галя с семьёй после окончания программы, по которой они учились, переехали тоже в Нетанию. Стало немного веселее. Дина продолжила учёбу уже в местной школе. Мне очень понравилась система обучения: детям не ставили оценок, не ругали. У детей не возникал комплекс неполноценности, связанный с недостаточным знанием языка (ведь в классах почти все были сабры, местные жители). Кроме этого, к ней прикрепили дополнительную учительницу, которая помогала после уроков во всех непонятных вопросах. Главной проблемой было то, что в те времена не существовало продлёнок. Школы и садики работали до 12.40, до часу. Поэтому, если родители работали, то единственным спасением были бабушки-дедушки. Эта обязанность у нас в семье легла на Лену.   Гале с Сашей пришлось очень сложно. В связи с громадным наплывом репатриантов найти работу в те годы, тем более квалифицированную, было очень сложно.
 

Поэтому хватались за любую работу (жить на что-то надо) из расчёта впоследствии найти что-нибудь более подходящее. Саша пошёл работать на молочную фабрику, где мыл громадные чаны из-под молочной продукции. Зарплата минимальная, но чем-то их подкармливали. Галя устроилась на фабрику по обработке алмазов. Работа трудная физически, да к тому же ещё и вредная из-за алмазной пыли. Она была единственной репатрианткой на фабрике, что способствовало тому, что она, если не в совершенстве, то очень хорошо освоила иврит. В дальнейшем ей это очень помогло. Вообще, должен сказать, что Галя в Израиле открылась для нас с Леной с новой стороны. Что она девочка способная, мы знали всегда. Но до приезда сюда она была довольно легкомысленной личностью. И то, что она проявила исключительное упорство и настойчивость, не чуралась никакой, самой грязной работы, для нас явилось приятной неожиданностью. Между тем, уже через два месяца произошло важное приятное событие, о котором мы до сих пор вспоминаем со смехом. Дина нашла работу для папы. Как-то в разговоре с приставленной к ней учительницей она рассказала, что папа работает рабочим, но по профессии он программист. Учительница дала Дине номер телефона, по которому надо было позвонить её знакомому по поводу трудоустройства. Так Саша стал, наконец, программистом во вновь создаваемой фирме. Офиса у них ещё не было, и они работали из дома на своих компьютерах. Это было единственное имущество (компьютер), которое  он привёз из Воронежа. Через месяц у них появился офис с казенным оборудованием. Первые 2 месяца зарплата была низкая, а потом начала довольно быстро расти,  и к концу года увеличилась в несколько раз. Саша почувствовал  моральное удовлетворение от работы, появились деньги. Он купил видеокамеру, и дальнейшая жизнь уже фиксировалась на видео и отправлялась в Жилино Сашиным родителям. Дальше жизнь у Саши шла только по восходящей. Так прошла Сашина абсорбция. После того как определился Саша, начала искать место под солнцем и Галя. Пройдя пару промежуточных непродолжительных мест, она закончила курсы программистов и стала успешно работать в серьёзной  фирме, обеспечивавшей программным обеспечением юридические организации. Таким образом, до конца 1997 года абсорбция детей практически завершилась, и началась нормальная повседневная жизнь. Они обросли новыми друзьями и, как мне кажется, были довольны жизнью.
  Я пишу воспоминания о своей жизни. Но, рассказывая о себе, не могу не рассказывать о жизни детей и внуков, т.к. это наша общая жизнь, всё в ней переплетено, тем более в такие переломные моменты. Нам с Леной пришлось сложней, т.к. найти работу (приличную) в нашем возрасте было почти невозможно. Все работодатели хотели работников не старше 40 лет, а нам было уже 60. Кроме того, на нас накладывалось ещё одно ограничение – мы должны были обеспечить детям возможность нормально работать. Без нашей помощи они этого сделать не могли. Я уже писал об этом выше. Надо было присматривать за внуками. По этой причине Лене пришлось отказаться от работы корректором в местном еженедельнике на русском языке. Но поскольку пособия, которое мы получали, на  жизнь не хватало, надо было где-то ещё подрабатывать. Поэтому с утра Лена шла убирать подъезд в  одном большом 7-этажном доме, а оттуда она бежала в другой конец города (по жаре) на Галину квартиру, чтобы забрать Сашу из садика, приготовить обед, покормить детей и т.д. Иногда, если я приезжал с работы пораньше,  то помогал ей в уборке подъезда. Но это было не часто. Дети уезжали на работу спозаранку и возвращались в 8-10 вечера. Так что смена у нас была длинная. Лена вообще совершала чудеса героизма. Она водила детей на пляж (2 километра вверх), а оттуда по очень крутой лестнице надо было подняться с девочками и коляской (Саша ещё была слишком мала, чтобы выдержать эту дорогу) и возвращаться домой. Сейчас уже ни Галя, ни Саша с Диной не помнят, но своей успешной абсорбцией  как минимум наполовину они обязаны  Лене.
А сейчас – о себе.
 

  Главной задачей я определил для себя – освоить иврит в достаточной степени, чтобы мог общаться с местными жителями в различных ситуациях. Этому я посвящал всё свободное время. Должен сразу честно сказать, что я не проявил в Израиле необходимой настойчивости для поиска более или менее приличной работы. Конечно, в моём возрасте это было сделать сложно, но, думаю, не безнадёжно. Поэтому свою трудовую деятельность здесь начал с уборки фабрик, крупных суперов и закончил охранником банков. Как шутили в армии: прошёл путь от командира пятого до командира первого стрелкового взвода. Кем я только не работал. Уборка, изготовление колбас, сосисок и т.п., работал на пескоструйке, строительным электриком, на взрывных работах, охранником. Я спокойно отношусь к не престижной работе. Стыдно не работать и ходить с протянутой рукой. Стыдно воровать. А честно зарабатывать на хлеб насущный нормально. Кстати, для меня было неожиданностью, что коренные израильтяне относятся без всякого высокомерия к людям, выполняющим грязную работу. Вообще взаимоотношения между начальником и подчиненным партнёрские. Начальник никогда не хамит и не унижает рядового работника. Начальники сами не боятся чёрной работы. Когда я занимался уборкой в крупном супермаркете, неоднократно бывали случаи, когда управляющий отправлял меня помочь, скажем, разгрузить товар или в молочном отделе, а сам брал у меня швабру и выполнял за меня мойку полов. Представить себе в России директора магазина (я уже не говорю крупного) моющим шваброй полы я до сих пор не могу. Благодаря этой работе я лучше узнал страну, её людей, нравы и обычаи. В связи с тем, что я получал пособие (сначала предпенсионное, а потом и пенсионное), работать я мог ограниченное число часов. В охране объекты были разбросаны по всей стране. Поэтому я купил небольшую подержанную японскую машину, на которой изъездил значительную часть страны – от Ариэля до Ум Аль Фахема.. Благодаря   этому получше познакомился с Израилем.
  Несколько раз приходилось охранять объекты на пару с арабским охранником. По двое суток. Мы оба вооружены, вокруг ни души (правда, в нескольких километрах арабские сёла). Первое время было страшновато, особенно спать посменно. Потом привык. Коль уж затронул тему арабов, выскажу своё мнение по этому вопросу. Почти 20 лет я работал рядом с арабами. И, естественно, внимательно наблюдал за ними. Впечатление – в массе своей они нормальные люди, которых интересуют те же вопросы, что и остальных: семья, еда и т.п. Очень почтительно относятся к старикам. Мне довелось несколько месяцев участвовать в строительстве частного коттеджа. Вся бригада была арабская. Я в этой бригаде не состоял, вёл монтаж электрики параллельно с их строительством (это технологии очень связанные). Так вот пару раз были моменты, когда я делал свою работу на пределе физических сил. Подходили молодые ребята, помогали без всяких просьб с моей стороны. Вообще относились ко мне очень уважительно, называли «отец» или «дядя». Предлагали всегда кофе, воду. В общем, были нормальные отношения. Причём, это же стройка, мы одни. Ничего не стоит сбросить вниз, а потом сказать, что он, мол, оступился. Мне кажется, что, как и в других народах, активное воинствующее меньшинство (бандиты и головорезы) держат остальных в страхе, манипулируют ими, держат в заложниках. И наша беда в том, что невозможно отличить, кто террорист, а кто нет. Вырабатывается комплекс недоверия, потихоньку поневоле становишься расистом. Такова объективная реальность. И ещё один важный момент. Я уже писал, что работал с арабами на десятках объектов в самых разных местах, в основном на стройках и в банках с утра и до вечера. Практически никто в течение дня не становится в известную коленопреклонённую позу для молитвы. Бывают одиночки, но они составляют абсолютное  меньшинство. Я беседовал (в основном с молодыми) на эту тему. Практически все говорят, что они светские. Некоторые ходят раз в неделю в мечеть в порядке соблюдения обычаев. У меня сложилось стойкое впечатление, что в Израиле отсутствует чёткая национальная политика по отношению к национальным меньшинствам, в частности, к арабам. С одной стороны, мы утверждаем, что нет такой национальности «палестинцы», с другой сторон сами их так называем во всех выступлениях официальных лиц и СМИ. Пора бы уже чётко определиться и соблюдать единую линию поведения. Другая сторона вопроса – у рядового обывателя сложилось впечатление, что все арабы мусульмане. СМИ стригут всех под одну гребёнку. А ведь это вопрос принципиальный. Общеизвестно взаимоотношение арабов-мусульман и арабов-христиан. Последние постоянно подвергаются давлению со стороны мусульман и повсюду вытесняются. А где здесь наши власти? Ну и, наконец, последняя группа – светские арабы. Не берусь оценивать количественно, но группа, как минимум, очень значительная. Мне не понятно, как ведётся обучение в арабских школах. Я сталкивался с молодыми парнями, которые не знают ни одного слова на иврите. На мой недоумённый вопрос они отвечают, что иврит не учат. Это не на территориях, этот разговор у меня был в Бака Аль Гарбия.                Возвращаюсь к нашей повседневной жизни. В выходные дни и в праздники мы часто выезжали на природу, готовили там шашлыки. Было шумно и весело. У Лены нашлось в Израиле несколько школьных подруг. Периодически они приезжали к нам, устраивали девичники, на которых я был первым парнем на деревне. В 1996 году приезжала к нам в гости Наташа. Ей всё понравилось, но оставаться здесь на жительство не пожелала. Вся эта наша жизнь запечатлена на видео под названием «Семейные хроники». Так что желающие могут ознакомиться с 
этим периодом подробнее. Однажды, в конце 1998 года Галя ошарашила нас сообщением, что они выиграли грин-карт в США. Оказывается, они давно уже оформили документы, но нам ничего не сказали. Сейчас, когда они уже полностью обустроились во всех вопросах, у них появились сомнения, стоит ли начинать всё сначала. Новая страна, поиски работы, жилья, учёба для детей и т.д. Хотя нам с Леной этого и не хотелось, но я посоветовал им ехать. Если не использовать этот шанс, потом всю жизнь будет мучить мысль, что не использовали его. В случае неудачи можно всегда вернуться в Израиль, где уже всё знакомо. Начались предотъездные хлопоты, оформление документов, медицинские комиссии. Саша прошёл интервью по телефону с американским филиалом фирмы, в которой он работал, чтобы перейти туда по переводу.  После этого он слетал на новое место ещё на разведку. Таким образом, ехали на уже подготовленное место. В 1998 году у нас произошло ещё одно очень важное событие: Наташа родила 10 февраля Женечку. Лена по такому случаю бросила меня одного и улетела почти на 3 месяца помогать Наташе. А спустя год Наташа с Женей прилетели к нам на ПМЖ. По такому случаю мы сняли 3-х комнатную квартиру. Таким образом, 3 месяца наше семейство впервые за все последние годы оказалось вместе. А в последний день мая мы
  проводили семейство Рогозянских в США, где они почему-то стали Рогозинскими. Нам остались их мебель и компьютер. Наташа пошла учиться в ульпан, где довольно быстро и успешно продвигалась в изучении языка. У неё появилась даже ученица – хозяйка мебельного магазина, которая для привлечения русскоязычных покупателей решила изучить русский язык. Галя с Сашей поселились в Силиконовой долине в Купертино. Они выбрали довольно дорогой район, в котором хорошие школы и не популярны наркотики. При зачислении детей в школы они допустили одну большую ошибку, которая в дальнейшем отразилась на всей судьбе Дины. Разумеется это моё личное мнение. К сожалению, я сам это понял только спустя несколько лет. Дело в том, что при зачислении в школу местные учителя тестировали детей. Дина показала отличные результаты, и её зачислили не в 5 класс, куда она должна была идти, а в шестой. Это вызвало восторг у её родителей, да и у нас с Леной тоже. В Израиле Дина отлично успевала в школе, её даже приглашали в интернат для особо одарённых детей в Тель Авиве. Но «перепрыгивать» через класс, учитывая слабое знание языка, было нельзя. Дине казалось, что она всё понимает, а на самом деле это было не так. Начались различные недоразумения, связанные с этим и она быстро скатилась в середнячки. И, главное, привыкла к такому своему статусу. К сожалению, понял я это слишком поздно. Уже в декабре того же года я поехал к ним в гости посмотреть, как они устроились. Конечно, место и условия жизни были очень хорошие. Красивая природа. Во дворе по деревьям прыгают белочки. В лесах непуганые олени. Они купили машины, т.к. там это не роскошь, а необходимость. Язык освоили достаточно быстро. С этим проблем не было. Основная трудность была в том, чтобы утром развезти детей по школам, а после занятий забрать домой. Пока я там гостил, от этой проблемы я их освободил. Утром я отвозил Сашу на работу (он работал в соседнем городке Сан Хосе), а потом машина была в моём распоряжении. При необходимости ездил в магазин, забирал детей из школы, готовил обед, а в конце дня ехал за Сашей на работу. Саша с Галей несколько раз меняли место работы, каждый раз выбирая более выгодные условия, в первую очередь, более высокую зарплату, т.к. уровень их профессионализма значительно вырос. Они возили меня на экскурсии в Сан Франциско и другие места, с восторгом всё показывая и рассказывая. А на рождество (большие каникулы) сняли на несколько дней гостиницу в ЛосАнджелесе и всей семьёй поехали туда, чтобы показать мне Дисней Ленд. Сами они там уже бывали, но с удовольствием смотрели ещё раз. Это грандиозное зрелище, которое производит потрясающее впечатление. Тем более, что раз в году на рождество там проводится специальный карнавал. В Купертино они обросли сразу друзьями. Создалась прекрасная компания, которая сохраняется вот уже 18 лет.

    
Купертино. Центр города

Вообще впечатления от посещения Калифорнии остались очень хорошие. Красиво, чисто, потрясающие супермаркеты и много чего другого. При всём этом я понял, что это не моя страна. Тесный, но громадный Израиль, в котором есть всё: от пустынь и Мёртвого моря до снежного Хеврона, от взбалмошных и крикливых израильтян-просто-людинов до светил мировой науки и техники, от Стены плача до современных небоскрёбов, заменить мне не могут никакие другие красоты и технические достижения. Только здесь я чувствую себя  ДОМА..
   Зимой к нам прилетел Алёша, отец Женечки, чтобы поработать по-чёрному и заработать немного денег. Они с Наташей решили создать полноценную семью, пожениться. Наташа решила вернуться в Воронеж. Меня это очень расстроило, считал и считаю это большой ошибкой с её стороны.  Таким образом, впервые за длительное время (37 лет) мы с Леной остались одни. Странное это состояние. В квартире тишина, не надо бежать к внукам, количество забот сразу сократилось. Тихо, пустынно и тоскливо. Появился новый повод для волнений: а как там у них? Саша оставил нам свой компьютер. Так что с «американцами» мы поддерживали связь по электронной почте и по ICQ, предшественнице СКАЙПа. С Наташей держали связь по телефону. Вскоре выяснилось, что Наташа ждёт опять ребёнка. Это нас очень беспокоило, т.к. она в связи с плохим зрением повторно должна была идти на кесарево сечение. Вообще в этом вопросе она проявила большое мужество. Лена снова засобиралась в Воронеж, чтобы помочь Наташе на первых порах после родов. Вылетала уже после того, как Наташа родила, чтобы подольше побыть около неё (тогда разрешалось вылетать за границу на срок чуть меньше трёх месяцев). 8 октября двухтысячного года на свет появился Дима – первый внук мужского пола. Пока Лена знакомилась с внуком и помогала Наташе, я продолжал нести службу в одной из охранных организаций в качестве шомера, что по-русски означает охранник. И тут случилось нечто.

Мистическая, но абсолютно правдивая  история, произошедшая со  мной в октябре двухтысячного года
   В сентябре 2000-го года в Израиле разгорелась вторая интифада, начатая палестинскими арабами. Это было жестокое кровавое восстание. В ход шли камни, гранаты, другие взрывные устройства. Взрывались кафе, магазины, рестораны. В районе дельфинария в Тель-Авиве самоубийца взорвался на дискотеке, погубив десятки молодых ребят. Собственно говоря, кровавые теракты проводились и до того. Только в апреле в Нетании, когда Наташа ещё жила здесь, произошло 3 теракта. Самый крупный из них произошёл на Песах в гостинице «Парк», где террорист взорвал мирно празднующих стариков. Погибли десятки человек. Отличие интифады в том, что эти выступления были массовыми и открыто поддерживались властями автономии. Вот в этот самый период, в октябре я нёс охрану одного из КПП (контрольно-пропускного пункта) в поселении Цур, недалеко от Калькилии, города, относящегося к палестинской автономии. Очень симпатичный городок. Работа была посменная. Я дежурил с 7 утра до 7 вечера, а следующие 12 часов дежурил мой сменщик. Поскольку это было далеко от Нетании, то работали только те, у кого были свои машины. Я получал предпенсионное пособие и поэтому не имел права работать больше определённого количества часов. Иначе сокращалось получаемое мной пособие. Пишу это потому, что оно имеет отношение к дальнейшему повествованию. Итак, в одну прекрасную ночь с воскресения на понедельник мне снится сон, который  врезался мне в память на всю жизнь: Звонит мне наша секретарша Норит и говорит буквально следующее: «Борис, завтра тебе надо будет ехать в Цур. Но учти, что обычная дорога закрыта на ремонт, поэтому не сворачивай в сторону Калькилии, езжай прямо, перед Кфар Сабой сверни налево до 4-й трассы, там опять налево. Потом проедешь наш блок-пост и через пару километров свернёшь налево». Короче говоря, подробнейшим образом рассказала мне новый маршрут. На моё возражение, что я уже месячную норму выработал, она сказала, что шеф отнесёт эти часы к следующему месяцу. Дальше мне снится, что на обратной дороге домой в определённом месте (несмотря на то, что это был сон, до сих пор могу показать на местности, в каком) по мне открывают стрельбу из кустов, я начинаю отстреливаться. В этот момент я просыпаюсь и думаю: что за чертовщина мне снится. Но сон запомнился  во всех подробностях, до сих пор помню. Я даже рассказал со смехом кому-то из знакомых этот сон днём. Проходят понедельник, вторник. В среду вечером раздаётся телефонный звонок. Звонит Норит и, к моему удивлению, слово в слово говорит те слова, которые я изложил выше. Когда она описала новый маршрут, я даже уточнил некоторые точки поворотов. Всё совпало один в один! Конечно, я был поражён. Наутро я поехал, соблюдая все полученные инструкции. Учитывая виденный сон, я впервые дослал патрон в патронник пистолета и положил пистолет не в кобуру, а на соседнее сидение. Новый маршрут точно соответствовал описанию. Дорога прошла без происшествий. Дежурство было обычным. Вечером приехал сменщик. Обычно к его приезду я уже сидел в машине, говорил, что всё в порядке, желал удачи и нажимал на газ. А в этот раз я подошёл к нему и начал о чём-то болтать. Он удивился и спрашивает, почему я не уезжаю. Я говорю, что спешить некуда, жена улетела к дочке. Короче говоря, я задержался на 10 минут по сравнению с обычным. И вот в тот момент, когда я выезжал на основную трассу, которая шла к нашему блок-посту, мимо меня пронеслись 2 грузовика с солдатами и джип. Я пристроился им в хвост. Когда приблизились к тому месту, в котором, судя по моему сну, меня должны были обстрелять, действительно стали слышны выстрелы, солдаты высыпали из машин, а я нажал на педаль газа и помчался домой. Только зашёл в дом, включил радио и услышал, что в указанном месте террористы обстреляли машину, в которой ехала женщина. Женщина не пострадала, пробоины в кузове машины. Прибывшие солдаты уничтожили то ли двух, то ли четырёх (не помню сейчас точно) террористов и за двумя ещё идёт преследование. Всё это уже не во сне, а наяву. Вот такая мистическая история приключилась со мной. Большинство тех, кому я об этом рассказывал, относятся к моему рассказу иронически, со скепсисом. Но для себя я знаю, что это быль, ни одного слова вымысла. Научного объяснения этому у меня нет. Я слышал от других и читал в книгах, что иногда людям кажется, что какие-то жизненные эпизоды уже имели место. Такие же ощущения бывали и у меня, но вот такого чёткого проявления смещения во времени со мной никогда ни до, ни после этого не случалось.
   За время отсутствия Лены я успел ещё раз побывать у Гали и Саши в Купертино. В то время я ещё мог приносить им пользу, беря на себя часть забот о детях. Возил их в школу и забирал оттуда, кормил (освоил приготовление нескольких блюд), проверял домашние задания по математике, играл. А перед сном по их требованию читал русские народные сказки (была у них такая книга). В то время и у Дины и у Саши были подруги, говорящие на иврите, благодаря чему они не забывали язык. По выходным часто устраивались пикники на природе с шашлыками и другими яствами. Всё это проходило весело в большой русскоязычной компании, которая с каждым годом увеличивалась. Иногда (а я приезжал как раз на период больших рождественских праздников) ездили по городам и весям Калифорнии, знакомясь со страной. Детям очень нравилось выбирать ёлку (сосну) на праздники, для чего специально выезжали на делянку, где они выращивались. Однажды со мной произошёл забавный казус. Галя попросила меня сходить в качестве родителя на какое-то торжество (кажется, хануку) в школу к Саше. Что я и сделал. Дети играли, отвечали на какие-то вопросы. Поскольку я языка не знаю, то просто наблюдал за происходящим и за Сашей. Посреди этого веселья ко мне подошла какая-то женщина и начала что-то мне говорить. Я, даже не пытаясь услышать, прерываю её и на чистом английском языке говорю прекрасно освоенную мной фразу: «Sorry, I don”t speak english». Женщина как-то странно на меня посмотрела и отошла. А до меня вдруг дошло, что она произносила какие-то знакомые слова. И только тут я понял, что это мама Сашиной одноклассницы израильтянка. Мы оба друг о друге слышали от детей, и она решила со мной пообщаться на родном иврите. Мне было, конечно, очень неловко. В последующем я ей всё объяснил, мы иногда беседовали, когда ждали детей из школы.
  Дорога домой, в Израиль не обошлась без приключений. Я летел на самолёте голландской авиакомпании KLM с пересадкой в Амстердаме. Надо сказать, что уже при посадке в самолёт в аэропорту Сан Франциско, когда я услышал вокруг израильскую речь, как-то потеплело на душе, я почувствовал, что возвращаюсь домой. На соседнем кресле в самолёте оказался израильтянин по имени Шрага, музыкант из Зихрон Якова. Мы с ним как-то сразу задружились и до самого Бен Гуриона уже не расставались. В Амстердам мы прилетели в 8 утра, а вылет в Израиль был в 8 вечера. Небольшая группка из нашего рейса самоорганизовалась, и мы прямо в аэропорту взяли тур по Амстердаму в микроавтобусе. Поскольку гид говорил на английском, одна израильтянка добровольно переводила мне на иврит. Конечно, я понимал не всё, но основное всё-таки понимал. Экскурсия получилась очень интересная. Основные события начали разворачиваться вечером. В 7 часов все собрались на посадке. Уже 8 часов, мы должны были взлететь, а посадка ещё не началась. 9 часов – посадки нет. Начался ропот. Около 10 часов каждому из нас вручили официальное письмо (оно у меня хранилось много лет в качестве реликвии) и объяснили на словах, что в связи со сложной политической обстановкой в Израиле (имелась ввиду интифада) экипаж отказывается туда лететь. На словах попросили прощения за неудобства и пообещали, что рейс всё-таки состоится, но через Грецию. Вскоре началась посадка в самолёт. Мы со Шрагой уже устроились в своих креслах, но в это время посадку отменили. Нас собрали, извинились ещё раз и объявили, что рейс состоится на следующий день в 12 часов. А пока нас доставили в шикарную гостиницу, где разместили в отличных номерах. Каждому выдали небольшую сумочку, укомплектованную всем необходимым и даже лишним. Там было всё: женские прокладки, шампунь, зубная паста и зубная щётка, одноразовые бритвенные приборы и т.д. и т.п. Пригласили в ресторан и устроили прекрасный шведский стол с массой всякой еды. Мы со Шрагой быстро перекусили и пошли спать (уже было за полночь), но основная масса израильтян осталась праздновать на халяву. Мало того, когда около 10 утра мы пришли завтракать, вся наша публика уже сидела в ресторане и уплетала за обе щёки. Когда пришёл за нами автобус, их пришлось буквально вытаскивать из-за столов. Да, халява – великая вещь. Дальше всё прошло без приключений. Прилетели нормально и разъехались по домам. Вот такое приключение у меня случилось под занавес моего путешествия в Америку. Нечто подобное вскоре повторится, о чём я расскажу позже.
   Через день после меня прилетела из Воронежа Лена. Семья восстановилась и новый, 2001-й год мы встретили вместе. В то время у нас была своя компания, в которую входили Ляля с Эдиком, Софа Краснобаева с Сашей, Белла Шейнина с Семёном и другие. Как правило, Новый год и День победы мы отмечали у нас дома. Время проводили весело, с песнями и танцами. Тогда ещё у меня была машина, и периодически выезжали в праздники на шашлыки в лес или к Ляле. Иногда ходили по праздникам компанией в рестораны, где много танцевали. В общем, конец 90-х, начало 2000-х годов вспоминаются как время сложное, но интересное и весёлое.
  В июне Лена снова полетела к Наташе,  чтобы помочь ей. Дима рос слабеньким, много болел. Наташа с двумя детьми управлялась с трудом. Лена взяла на себя кухню, да и во всём остальном очень помогла Наташе. Я ещё ничего не писал об Алёше, о Наташином муже в то время. Алёша оказался отличным любящим отцом. Он посвящал детям всё свободное время: играл с ними, кормил, постоянно возил на природу. Несмотря на то, что впоследствии они с Наташей расстались, продолжает принимать активное участие в жизни детей, всячески им помогает, включая финансовые расходы.
  Рассказывая о тех временах, должен отметить громадную помощь, которую оказывали Наташе Сашины родители – Лина и Володя. Они всегда живо интересовались её делами и поддерживали продуктами. У них был довольно большой личный участок, скот. Им приходилось очень много работать, чтобы вести своё хозяйство. А ведь нужно было работать ещё и в колхозе. Если вернуться к более ранним временам, то нельзя забывать, что они очень помогали Гале с Сашей, когда те жили ещё в Воронеже. Вообще Сашины родители прекрасные люди, достаточно образованные, много читали. Володя (вечная ему память) прекрасно разбирался в механике, готовил хрен и горчицу, каких не подадут ни в одном ресторане. Вообще, хозяйство у них было образцовое. У Лины до сих пор прекрасная память и по разгадыванию кроссвордов с ней никто не может сравниться. К эмиграции детей они отнеслись резко отрицательно и долгое время не могли нам этого простить, хотя решение Галя с Сашей приняли самостоятельно ещё раньше нас. С годами пришло осознание того, что решение было принято правильное. Благодаря этому дети и внуки смогли жить и работать нормально, достичь того уровня развития, которого не могли получить в России. Сейчас мы поменялись ролями: Лина живёт с детьми и видит их каждый день, а мы – только по СКАЙПу. Такова жизнь.
  Рассказывая о тех, кто очеиь помог Наташе, не могу не вспомнить о наших друзьях Ире и Николае Постыках. Когда Наташа осталась одна, они всячески ей помогали и поддерживали её. Благодаря им мы в Израиле постоянно могли видеть и слышать наших воронежских внуков по видеозаписям, которые делал Николай Иванович. В трудные времена конца 90-х годов Николай взял на работу Алёшу, чем реально очень помог Наташиной семье. Вообще Николай очень активный человек, отличный, как сейчас говорят, менеджер. Человек, который всего достиг не воровством, не обманом, а личным упорным трудом.
Я – ВЗРЫВНИК
  Это было время, когда у меня дома хранился кроме пистолета ещё и автомат «УЗИ». Я участвовал в подрывных работах, с помощью которых создавались площадки для предприятий и трассы для строительства автострад. В связи с тем, что мы использовали большое количество взрывчатки, охранник был не один, как обычно, а нас было пятеро, вооружённых автоматами. На случай если террористы попытаются овладеть взрывчаткой. Когда мы приезжали на рабочий участок, там уже были пробурены по специальной схеме до тысячи шурфов различной глубины в зависимости от плотности камня (как правило, эти работы проводились на скалистых холмах) и объёма грунта, который надо было удалить. Старший специалист опускал в каждый шурф взрывчатку, которая внешне полностью походила на варёную колбасу, продаваемую в магазинах. В каждую такую «колбаску» он вставлял взрыватель, от которого тянулись наружу длинные провода. Вот эти-то провода я и соединял между собой в единую электрическую цепь, которая выводилась на магнетто. Магнетто устанавливалось на приличном расстоянии от места подрыва за каким-нибудь укрытием, чтобы во время подрыва мы не пострадали. Правда, иногда большущие глыбы падали около нас. За время нашей работы пострадавших не было. Эта работа не входила в мои обязанности. Я, как и все остальные охранники, обязан был охранять место работы от каких-нибудь неожиданностей. Представьте себе – жара, ни одного облачка, никакой тени. Правда, в отличие от Нетании, там всегда было сухо. Но целый день стоять без дела на этой жаре изо дня в день… Это была настоящая пытка. До сих пор удивляюсь, как это выдерживали остальные. Я же уже на третий день предложил свои услуги взрывнику. Он с удовольствием их принял, и я уже совмещал охрану с конкретной работой. Лишний раз убедился, что, когда занят делом, вроде бы и не так жарко, и время идёт быстрее. Делал я это всё абсолютно бесплатно, хотя мои коллеги в этом и сомневались. Зная местные нравы и порядки, думаю, что моя фирма какую-нибудь плату за мою помощь брала, но это только мои предположения. Несколько раз мы проводили эти работы для арабов. Вот тогда-то я и узнал вкус настоящих стейков и сладостей (пахлавы). Так я освоил в Израиле ещё одну специальность.
  Между тем, Лена нашла себе тоже новое занятие. Её всё время мучила мысль, что она ничего не вносит в семейный бюджет. Пока были здесь дети, она была всё время при деле, была востребована. Мне было изначально ясно, что различные уборки и уход за стариками это не для неё, не тот характер. И вот она нашла себе работу по уходу за детьми. Эта работа ей очень подошла. Она относилась к своим подопечным, как к собственным внукам. Читала им книжки, рассказывала сказки, гуляла, кормила и т. д. И дети, и их родители её очень любили, души в ней не чаяли. Поэтому, когда по различным причинам приходилось расставаться с одним ребёнком, быстро находился новый ребёнок. Летом  этого года Лена впервые проведала нашу американскую команду. Конечно, получила массу удовольствия от общения с  семьёй и впечатлений. Галя с Сашей к тому времени уже достаточно твёрдо стояли на ногах.
  Весной 2002-го года я наконец-то увидел вживую своего внука. Это был для нас с Леной год юбилейный: нам исполнялось по 65 лет, а 22-го апреля ещё и сорокалетие нашей совместной жизни. В начале марта прилетела Наташа с детьми, и два месяца мы провели вместе. Решили все торжества совместить и отметить 22 апреля. А остальное время посвятили отдыху и приятному времяпре-провождению. Женя уже стала достаточно большой девочкой. Дима был очень подвижным, постоянно не сидел на месте, куда-то нёсся. На ногах он стоял ещё недостаточно твёрдо, без конца падал и набивал себе шишки. Но никогда по этой причине не плакал. Я много работал, но всё-таки старался почаще бывать дома. В это время опять разгулялась интифада, участились теракты и в Нетании. Поэтому на назначенную дату в ресторан многие иногородние гости приехать побоялись. Кроме нашей компании никого в ресторане не было, никто не мешал нам общаться, произносить тосты, разговаривать. Нас всё равно набралось 25 человек, и мы очень хорошо провели время. Дима выглядел шикарно в костюме и с бабочкой. Сначала он от обилия народа и музыки немного боялся, но потом осмелел. В общем, юбилей мы отметили очень хорошо и запомнили на всю оставшуюся жизнь. Само торжество запечатлено на видео. За время пребывания у нас дети значительно окрепли, загорели на море, научились не бояться воды.
  После того, как Наташа с детьми улетела домой, продолжилось празднование наших юбилеев. Мы с Леной улетели в Америку, и Галя с Сашей устроили нам шикарное торжество в Сан Франциско. Мероприятие проводилось в каком-то очень престижном ресторане, одном из двух, в которых, кроме традиционной трапезы, есть ещё и танцы. В других ресторанах можно только хорошо покушать. Посреди зала был оборудован довольно большой бассейн, по которому на плавучем пароме передвигался оркестр. Периодически откуда-то сверху шёл искусственный дождик. В честь юбиляров официанты принесли что-то сладкое с горящим огнём. Галя с Диной и Сашей танцевали что-то зажигательное на площадке, а мы с Леной постеснялись. Когда я всё-таки решился к ним приобщиться, музыка кончилась. В общем, всё прошло очень интересно, мы получили большое удовольствие. Кстати, забегая вперёд, расскажу продолжение этой истории. Когда мы вернулись в Нетанию, в один из вечеров наша приятельница познакомила нас с подругой, прилетевшей отдохнуть в Израиль. Эта приятельница была, как и мы, эмигрантка из СССР. А муж у неё был чистокровный американец. Разговорившись с ним (разговорившись – слишком громко сказано), мы вдруг выяснили, что он является одним из двух хозяев именно того ресторана, в котором мы так хорошо провели время. Всё-таки земля круглая и мир тесен. Возвращаюсь назад, к Гале. Рестораном дело не ограничилось. Нас ещё возили по разным красивым местам, показывали всякие достопримечательности. 
  Последний период нашей жизни (а это – жизнь в Израиле) настолько насыщен событиями, что сейчас я, несмотря на громадное количество фото и видео материалов, уже путаюсь во времени и последовательности этих событий. Впервые за нашу долгую совместную жизнь (никогда не думал, что столько проживу) мы с Леной живём на одном месте больше двадцати двух лет. Эти годы вместили эмиграцию, вживание в новую страну с её языком и обычаями, изменение личного статуса, появление внуков и их взросление, знакомство с новыми странами и т.д. и т.п. Когда-то во времена моей службы в армии Лена мечтала жить не в военном городке, а просто в большом городе, где есть много людей, театры и прочие блага цивилизации. А чтобы побывать за границей, увидеть другие страны, даже и мысли не было. За последние 20 лет она побывала уже в Париже, Гамбурге, Стокгольме, Осло, Копенгагене, Праге, Амстердаме (недолго), Австрии, Италии, Нью-Йорке, Сан-Франциско, ЛосАнджелесе, Сан Диего, Санта Барбаре, Лас Вегасе, острове Родос и Кипре. Разумеется, всюду мы были вместе, кроме Парижа. Но это отдельная история. Одно перечисление всех этих мест внушает уважение. А ещё было много мест в Калифорнии, по которым возили нас Галя с Сашей при наших многократных посещениях Америки. За эти годы старшие внучки, Дина и Саша, закончили школы и университеты и уже работают. Младшая внучка, Женя, поступила в институт в Москве. Наш единственный внук, Дима, учится уже в 10-м классе. Галя и Саша стали настоящими профессионалами, мастерами своего дела, зарабатывают приличные деньги, имеют свой прекрасный дом, правда. ещё не выкупленный у банка. Конечно, для этого приходится очень много работать, но оно того стоит. Когда меня спрашивают, чем занимается младшая дочь, я гордо отвечаю, что она вице-президент (без уточнения – чего). Вполне очевидно, что количество событий и впечатлений зашкаливает. Вряд ли возможно всё описать. Поэтому остановлюсь только на некоторых. Например,
КУРЬЁЗНЫЙ СЛУЧАЙ В АМСТЕРДАМЕ
Мы возвращались с Леной от Гали домой с пересадкой в Амстердаме. Дело было в начале января. Прилетели мы утром, а в Израиль вылет ближе к вечеру. Хотели взять в аэропорту экскурсию по Амстердаму, но сначала решили убедиться, нет ли изменений в расписании. Так, на всякий случай. Стали смотреть на мониторе расписание вылетов. К своему удивлению, нашего рейса я не обнаружил. Думаю, может ещё рано, вылет-то вечером. Но червь сомнения появился. Решили подождать часок. Через час я вижу, что рейсы, вылетающие в наше время и даже позже, уже есть, а нашего нет. Тут уж мы заволновались. Разыскали стойку компании, выполняющей наш рейс, и стали выяснять отношения. Вот когда мы по-настоящему пожалели, что не знаем английского. Хотя в Амстердаме и на английском говорить не любят, предпочитают голландский. Начали с помощью русско-английского разговорника, который в полёте всегда со мной, объясняться. Служащая посмотрела наши билеты (тогда ещё не было электронных), куда-то убежала, потом вернулась с подкреплением. Я довольно быстро понял, что сегодня этот рейс не летит, но почему и что делать, никак не мог уразуметь. Короче говоря, после долгих и мучительных объяснений я понял, что за время нашего путешествия (а прошло более двух с половиной месяцев) расписание полётов изменилось, т.к. зимой сократился пассажиропоток, и самолёты стали летать через день. Мы можем лететь на следующий день днём. Но какой это был разговор! Говорила в основном Лена, а ответы понимал почему-то лучше я. Когда ситуация прояснилась, я, как человек уже побывавший в этой ситуации, знал, что делать, и твёрдо заявил: «Hotel, food, car», т.е. – гостиница, питание, транспорт. Моё заявление было принято с пониманием. Нас куда-то повели, вручили нам индивидуальные сумочки с полным джентельменски набором, о которых я уже писал (в  них было всё от женских прокладок и до бритвенного прибора), талоны на питание и автобус, посадили в автобус, в котором выдали туристическую карту города и отвезли в гостиницу. При этом водитель сказал, в какое время он будет на следующий день ждать на этом месте. Правда, кормёжка в этой гостинице была более умеренная, но вполне нормальная. Так у меня появилась возможность поводить Лену по Амстердаму. Это было в центре города, недалеко от музея Ван Гога. В этом районе я уже хорошо ориентировался, и мы пошли гулять. Уже были сумерки, малолюдно и холодно. Хорошо, что мы взяли с собой тёплые куртки. У меня и на кепи и на куртке было написано «битахон», а на Лене была тёплая защитная куртка, которую дала ей Ляля, с эмблемой парашютика и надписью израильских десантников. Так что являли собой увлекательное зрелище. Редкие прохожие посматривали на нас с опаской и уважением. Читать на иврите они, конечно, не могли, но смысл понимали. Надо сказать, что я терпеть не могу, когда израильских туристов предупреждают не разговаривать на иврите и не показывать ничем, что они израильтяне. Каждый раз, отправляясь за границу, я специально надеваю кепи с надписью на английском или «Израиль» или «Иерусалим». Помню, как однажды при пересадке в Атланте какой-то американец, увидев на мне армейскую футболку (дело было летом) с магендавидом и надписью на английском и иврите «израильские вооружённые силы» просиял восхищённой улыбкой и показал большой палец. Возвращаюсь к путешествию по Амстердаму. Сначала мы гуляли по площади, а затем я решил, ориентируясь по схеме, сделать небольшой круг, чтобы вернуться к гостинице другой дорогой. Было уже совсем темно, на улице ни души. Громадные освещённые витрины, но почему-то без товаров. Только спустя время я понял, что мы идём по улице красных фонарей, которые горели над этими «витринами». Мы хорошо прогулялись и вернулись в  гостиницу без приключений. А на следующий день пошли гулять по отличному парку с прудами. Там люди бегали, ездили на велосипедах и просто гуляли и сидели на скамейках. Потом вернулись в гостиницу, взяли вещи. Автобус пришёл вовремя. Без всяких неожиданностей мы вернулись в Израиль.  Вот так состоялась незапланированная экскурсия по Амстердаму. Всего сутки, но всё-таки…Я продолжал работать охранником. Но если раньше я ездил чуть ли не по всей стране, охраняя по преимуществу банки в арабских поселениях, то теперь я закрепился за Нетанией. В летний сезон больше работал на местных пляжах. Таким образом, надобность в автомобиле исчезла. А содержать её только для личных нужд дело для пенсионера слишком дорогое. Поэтому с болью в сердце машину я продал. Привыкнуть к этому было очень сложно, но со временем свыкся
 Могу с гордостью сказать, что за всю водительскую практику у меня было только 2 автопроисшествия в Архангельске. Оба раза били мою машину не по моей вине. Правда, сейчас я дошёл до такой жизни, что внучки, которых когда-то я обучал азам вождения, говорят, что вожу машину я плохо. Конечно, у них практика вождения гораздо больше моей. Приходится это признавать.
  Хочется отметить ещё один важный момент, Всю жизнь я был политически очень активен, а на заключительном этапе жизни потерял право голоса. Так я это формулирую для себя. Всегда считал и продолжаю считать, что для участия в общественной жизни надо иметь моральное право на это. Сейчас же у меня сложилась такая ситуация, что, скажем, в отношении России я не имею права давать какие-нибудь замечания или рекомендации, т.к. там не живу. Не выношу, когда кто-нибудь, проживающий вне Израиля, начинает давать советы и даже чего-то требовать. А что касается Израиля, то здесь ситуация ещё серьёзнее. Какое я имею право кому-то что-то указывать, если даже те, кого я считаю неправыми, воевали за эту страну, теряли близких, строили её, едва сводили концы с концами, когда мы жили уже с телевизорами, стиральными машинами и холо-дильниками?  А я в это время, пусть и невольно, действовал во вред Израилю, готовил специалистов, которые впоследствии использовали полученные от меня знания во вред Израилю. И то, что я их готовил для другого, для обороны СВОЕЙ страны, не облегчает моей моральной вины. Разумеется, у меня есть своя точка зрения на всё происходящее у нас в Израиле, в России и вообще в мире. Но это всё только для обмена мнениями на уровне «пикейных жилетов» и в социальных сетях. Иногда обидно, но такова реальность, с которой я должен считаться.
  А время, между тем, уже не шло, а бежало. Это наблюдение, которое обнаружено всеми пожилыми людьми. Чем становишься старше, тем быстрее идёт время. Как сформулировал Булат Окуджава: «Чем дольше живём мы, тем годы короче». Только что был шабат, и вот он наступает снова. Только вчера внуки под стол пешком ходили, а сегодня они уже вполне взрослые люди. И вот тут-то начинаешь понимать – наступает старость. Как ни старайся, какие меры ни предпринимай, а время берёт своё, твоё собственное тело временами выходит из подчинения. Ухудшаются зрение, слух, слабеет память. Мне очень нравится один старый, но очень точный анекдот. Женщина приходит на работу, усаживается за свой стол и достаёт из портфеля всё необходимое для работы. В том числе утюг. На недоумённые вопросы сослуживцев зачем она принесла утюг, она рассказывает, как несколько раз возвращалась домой проверить выключен ли утюг, но, выйдя на улицу, тут же забывала, Кончилось тем, что она решила забрать утюг с собой, чтобы не волноваться. Мы так же по нескольку раз проверяем выключение воды и электроплиты. Начинаются воспоминания, и невольно приходит тот самый вопрос: ЖИЗНЬ МОЯ, ИЛЬ ТЫ ПРИСНИЛАСЬ МНЕ? Конечно, бег и плавание дают свой эффект, обеспечивая поддержание физического состояния организма. Но старуха с косой уже маячит где-то недалеко. Важно поддерживать форму не только физическую, но и интеллектуальную, чтобы не превратиться в растение. И начинаешь придумывать себе различные занятия для извилин: делаешь видеофильмы (даже если они никому не нужны), сочиняешь какие-то рифмы, пишешь на старости лет какие-то рассказики и пр. Всё только для того, чтобы не потерять ясность ума. Впрочем, я забежал немного вперёд. Всё это происходит, когда прекращаешь работать (на кого-то), а в описываемое время я ещё работал. Мне всегда хотелось заняться чем-то более живым, чем охрана. И такой случай подвернулся. С подачи Саши Краснобаева я начал работать у частного предпринимателя-электрика на строительстве квартир и коттеджей.  Когда произносится слово «электрик», мы сразу представляем себе человека, который ремонтирует свет, розетки и т.п. Электрик на стройке – это совсем другое. Это прокладка в ходе строительства магистралей для подключения электрооборудования, а на конечном этапе – прокладка проводов и монтаж электрооборудования. Работа довольно трудная физически и не очень чистая. Тем более что в ходе строительства проложенные мной магистрали рвутся и нарушаются при проведении бетонных работ. Приходится довольно много работать с так называемым «конго» (фактически это отбойный молоток). Выполнять эти работы где-нибудь под потолком, стоя на стремянке, достаточно тяжело. Тем не менее, мне эта работа нравилась. Я видел, что делаю полезное дело, видел результаты своей работы и получал моральное удовлетворение. Проработал я электриком полтора года. За это время мы (нас было двое, а иногда и один) сделали много квартир в Тель-Авиве, Кирьят-  Сефере (район Модиина), каких-то ещё местах, названий которых не помню. Кроме того, несколько вилл в Герцлии и Нетании. Причём, на строительстве котеджа в Нетании я работал в  одиночку  (имеются в виду работы, связанные с электрикой). К сожалению, пришлось эту работу закончить и перейти вновь на работу охранником. Дело в том, что работа с отбойным молотком отрицательно сказалась на моём здоровье. За полтора года у меня резко упал слух. Без слухового аппарата слышу очень плохо. Приходится по несколько раз переспрашивать собеседника, и чувствуешь себя очень неловко.
КАК Я СТАЛ ГОРНОЛЫЖНИКОМ
 В декабре 2010 года  переехала к детям в Америку Сашина мама Лина. В то время мы с Леной как раз гостили у детей. Так что собралась большая семейная компания. В качестве развлечения решили поехать отдохнуть на озеро Тахо, находящееся на границе Калифорнии и Невады. К тому времени я уже 15 лет не видел снега. И Лена почти столько же. А Галя с Сашей совмещали приятное с полезным. Они пристрастились к катанию на горных лыжах, которому обучились в Америке, и почти каждый выходной день зимой ездили с приятелями кататься. Таким образом, демонстрировали нам зимние красоты и одновременно получали кайф от своего увлечения. Красота там действительно изумительная:  мощный лес, укрытый шапками снега, искрящегося на солнце, а внизу – большое бирюзовое озеро.  Но мне хотелось большего – я тоже хотел покататься на горных лыжах. А что? Прожив 26 лет на Севере, я много ходил на лыжах и по службе, и просто катался с Леной. Съезжал и с горок. Конечно, я знал, что горные лыжи короче и шире, но никаких проблем от этого не ожидал. Когда я заявил о своём желании, начались проблемы другого характера. Я подвергся сильнейшему давлению всего семейства, потребовавшего, чтобы я купил нижнее бельё, которого я не носил, даже живя на Севере. После того как, не выдержав такого жёсткого прессинга, я сдался, предстояло ещё реализовать это решение. В большом супере в выборе мне, пардон, подштанников принимали участие, кроме нас с Леной, ещё несколько продавцов и сочувствующих покупателей. В конце концов, меня успешно одели (условно). На следующем этапе, проходившем уже в горах, приобретались для меня ботинки и лыжи (в аренду). Этой операцией руководил Саша. Так как я ничего не понимал (имеется ввиду язык), то  просто безропотно выполнял Сашины команды. Сначала на меня натянули какие-то ботинки, в которых я почувствовал себя, как в кандалах, потом их обмерили каким-то электронным прибором, отрегулировали размер креплений и затолкали туда мои ботинки вместе с ногами (или, наоборот, ноги с ботинками). Всё. На этом подготовительный этап закончился, можно было приступать к катанию. Почему-то ноги в коленях полностью выпрямить я не мог и все оставшиеся часы передвигался на полусогнутых. Для начала меня отвели на небольшую горку для самых маленьких и начинающих. Проблема заключалась в том, что снега в нормальном понимании не было. Он был весь утрамбован тысячами людей, и лыжи всё время уезжали куда-то по своему усмотрению, не спрашивая моего желания. Надо мной висел дамоклов меч: через несколько дней мы улетали, и я не имел права падать и ломать конечности. Собственно говоря, самих падений я не боялся, боялся, учитывая свой возраст, последствий этих падений в виде переломов. Далее надо было подняться на горку на эскалаторе, затем спуститься с горки самостоятельно и повторять эту операцию до тех пор, пока не надоест или не перейду на более высокую горку. Легко сказать «спуститься». Там же по ходу надо было выполнять и поворот на скорости, иначе  унесло бы на какой-нибудь забор или ещё бог знает куда. Короче говоря, поднялся я на эскалаторе и только ступил на грунт, как мои лыжи куда-то попытались уехать. Я едва остановил их и удержался на ногах. А дальше было точно по анекдоту: «О том, чтобы спрыгнуть, и речи быть не может. Но как мне слезть отсюда?» Любая моя попытка пошевелиться приводила к неуправляемому движению лыж в неизвестном направлении. Я даже не мог занять стартовой позиции для спуска. И что же делать? Хоть плачь. Снять лыжи и спуститься вниз пешком? Внизу стоят и смотрят на меня Лена, Лина и просто любопытные (наверно, делали ставки – спущусь на ногах или на животе). Галя с Сашей, которые поднялись вместе со мной, попытались убедить меня отказаться от продолжения эксперимента, но на это я ответил категорическим отказом. Тогда они провели со мной ознакомительный курс с рассказом и показом. Главное: как надо тормозить и как выполнять повороты. После этого я совершил свой первый пробный спуск, после которого, как ни странно, остался на ногах. На второй заход я пошёл уже смелее. Он тоже завершился успешно. После этого я отпустил детей (они, конечно, тысячу раз пожалели, что связались со мной, т.к. уже не могли кататься спокойно), а сам продолжил тренировки. Как и положено, с каждым разом получалось всё увереннее. Галя с Сашей периодически звонили, проверяли всё ли в порядке. Решил сделать перерыв, подошёл к  мамам.
 
Они, оказывается, замёрзли, стоя на одном месте практически без движения. Получил свою порцию похвал за достигнутые успехи (в основном, от Лины). Пригласил их попить кофе (есть никто не хотел) в расположенном рядышком кафе. Заказал 3 кружки кофе с бальзамом. Продавец что-то меня переспрашивал, я активно объяснял на своём прекрасном языке с мимикой и размахиванием руками. Вроде бы объяснились. Принесли нам наш кофе. Пьём. Вижу, Лина чем-то недовольна. Говорит, что вкус какой-то странный. Я попробовал из её кружки и всё понял. Оказывается, нам принесли две кружки с кофе, а одну с бальзамом. Уж не помню, как мы выходили из этой ситуации: то ли переливали, то ли я выпил весь бальзам, но такой конфузный для меня случай имел место. После этого я продолжил катание и настолько осмелел, что перебрался на соседнюю горку, которая была раза в два выше. И как раз, когда я почувствовал себя уже совсем уверенно, наступили сумерки и меня остановили. Так в 73 года я совершил свой горнолыжный подвиг, доказав, что возраст этому не помеха. К сожалению, это не получило развития, т.к. на следующий день мне было поручено отвезти женщин в городок и побродить с ними там до приезда остальных. После этого мы впервые посетили казино, в котором Лена ухитрилась обмануть однорукого бандита и выиграть целых 10 долларов, которые она хранила много лет как сувенир, а сейчас не может найти. На этом моё знакомство с горными лыжами закончилось, и, несмотря на его краткость, я им остался очень доволен.
                ВСТРЕЧИ С ЮНОСТЬЮ.
  Здесь, в Израиле, мы в некотором смысле вернулись в молодость. Сначала Лена, а позже и я встретились со своими одноклассниками по учёбе в школе. Это очень странное и в то же время приятное состояние. Забавно со стороны видеть и слышать, как старушки и старики называют друг друга девочками и ребятами и оживлённо вспоминают детские и юношеские годы. Люди молодеют, в глазах появляется блеск, отходят куда-то на задний план болячки и текущие заботы. И ты видишь уже не стариков, а друзей своей молодости.
Кто мог бы подумать,
Кто мог бы сказать
Полсотни лет примерно назад,
Что встретимся снова,
Спустя эти годы,
В стране, что родилась
Под знаменем Торы?
    И вот собрались мы
    Компанией тесной,
    Чтоб вспомнить
    О юности нашей беспечной,
    Поведать о годах,
    Проведенных врозь,
    И вспомнить о тех,
    Что дожить не пришлось.
С тех пор почти каждый год мы встречаемся, устраиваем посиделки, поддерживаем связь по СКАЙПу. Нашлись и одноклассники, и однокашники по училищу, проживающие в других странах. С ними мы тоже поддерживаем связь. Всё это помогает пережить нелёгкие, прямо скажем, годы эмиграции. В самом начале воспоминаний я рассказывал о трёх одноклассниках, поступивших вместе в одно военное училище,– Гриншпуне, Геллере и Лемстере. После училища нас всех раскидало по необъятным просторам Союза – на Север, Дальний восток и Юг. И вот через 45 лет мы встретились. Прошла целая жизнь. Служба, семья, дети, внуки… А встретились, как будто и не расставались, без нового привыкания друг к другу. Хотя внешне изменились, внутренне остались такими, как были ещё в те годы. Геллер фонтанирует нескончаемыми идеями во всех областях техники, политики и экономики. Имеет 10 авторских свидетельств и кучу изобретений. Он же всегда шёл своим особым путём, который обязательно отличался от общепринятого. Гриншпун, как и положено отличнику, мастер на все руки, особенно в электрике и электронике. Но не только. Отлично стрижёт (в семейном кругу) и преуспевает в различных домашних делах. О себе ничего сказать не могу, т.к. сложно оценить себя со стороны. Могу только отметить, что стараюсь поддерживать физическую форму: подолгу плаваю кролем, хожу почти каждое утро быстрым шагом по 6 километров (минимум), подтягиваюсь ещё  по 7 раз на перекладине и т.д. По поводу нашей встречи Лена даже сочинила стихотворение.
 Посвящение бывшим лейтенантам

Ах, как вы были элегантны
В те очень давние года,
О, молодые лейтенанты,
Мы так любили вас тогда!
Кто на Восток, а кто на Север
Заброшены по воле рока
Служили честно и достойно
Без лени, страха и упрёка.
Потом, в стране обетованной,
Текущей молоком и мёдом,
Не растерялись, не сломались,
Крепчали духом год от года.
Вы были воины, как прежде,
И как пример мужьям иным,
Опорой нашей и надеждой,
И нашим компасом земным.
По-молодому заводные,
Вам всё на свете интересно:
И интернет, края иные,
Взобраться по стене отвесной,
Чтобы оттуда, с высоты,
Воскликнуть в дивном изумленье:
-Какой простор! Не торопись,
Помедли, чудное мгновенье.
Так будьте же бодры, здоровы.
Для нас ведь это очень важно.
Пока вы есть, пока вы с нами,
Нам вместе ничего не страшно.
Мы с Вилей живём недалеко друг от друга в Нетании. Геллер же проживает в Москве, но каждый год приезжает к нам в гости. По-моему, его уже запомнили работники гостиницы как постоянного клиента. А вот другие наши одноклассники живут далеко от нас (это мой солдатский юмор) – в Бат Яме Саша Крабе, а в Ашдоде Илья Нудельман и Белла Грипс с мужем (недавно он, к сожалению, ушёл в мир иной). Все мы были очень рады, когда нашли друг друга. Постоянно находимся на связи. Периодически встречаемся. Подружились и наши жёны. Когда смотришь со стороны на их общение, создаётся впечатление, что они тоже одноклассницы. Встречался я здесь и с Роней Долбиром, и с приезжавшими в Израиль некоторыми одно-кашниками по училищу: Пиней Эйдлиным, Юрой Перловым, Лёней Шлейфманом, Саней Жашковым. Из проживающих здесь наибольшего успеха в Израиле достиг Илья Нудельман. Ему удалось поработать по специальности, и местные, которые с очень большим недоверием относятся к пришлым, признали его ценным специалистом. Он возглавлял строительство знаменитого третьего терминала в аэропорту, а также руководил (правильнее сказать – построил) большое количество современных жилых домов. И даже, когда после инсульта трудно было работать, ему выделили автомобиль с автоматической коробкой передач (в то время это была новинка) и не хотели отпускать на пенсию. Когда стало совсем тяжко, привлекали хоть на несколько часов в качестве консультанта. Я всем с гордостью рассказываю, какой у меня есть знаменитый товарищ.
            

 К встрече одноклассников.
 Декабрь 2016 г. Нетания.
                Призрачно всё в этом мире бушующем –
                Деньги, богатство, карьера, чины.
                Только любовь да поддержка товарищей
                В призрачном мире верны и вечны.
А помните? Всё было впереди.
Простор – бескрайний, время – бесконечно.
И девочки настолько хороши,
Что ты готов любить их вечно.
Чубы густые, вихри в головах,
Надежды дерзкие. Казалось – всё под силу


 
В воображении, в безудержных мечтах
В края далёкие нас уносило.
Иные бегали с мячом, а кто-то
С парашютом к нам летал,
Я подружился с турником,
А кто-то в шахматы играл…
Прошли, промчались, пронеслись десятки лет.
И снова собрались мы вместе.
Седые, лысые, чубов былых уж нет,
В руке дрожит стакан, не пистолет,
И шаг не тот, и хочется в тепло,
Да и осталось нас уж меньше, чем ушло.
 По виду – старики. Но нет, шалишь!
Вдруг загорается в глазах огонь,
И плечи расправляются невольно,
Ничто уж не болит, тебе не больно!
Груз прошлых лет спадает, ты летишь,
И ты уже, как в юности, глядишь.
И жёны на глазах помолодели тоже.
Во взглядах – страсть, осанка стала строже,
Как в юности, горят глаза, порозовели щёки,
Опять все ягодки, как в молодые сроки.
Жизнь просыпается в тебе,
 
    С друзьями происходит то же.
    И снова хочется мечтать,
    Как будто стал уже моложе.
    Обнять желаешь всех друзей,
    Поцеловать подругу.
    Так выпьем, будет веселей!
    Протянем дружбе руку.

                ЗОЛОТАЯ СВАДЬБА

  Одним из самых ярких и запоминающихся событий последних лет стало празднование золотой свадьбы, которая состоялась 22 апреля в ресторане «Маэстро» в Нетании. Одновременно с этим отмечались и наши с Леной юбилеи. Нам стукнуло по 75 лет .По такому важному случаю мы собрали всю родню и приятелей. К сожалению, не смогли присутствовать наши старшие внучки. Торжество прошло, как мне кажется, очень хорошо. Было много гостей. Не было посторонних, и мы могли общаться без помех. Много            
  Лихо станцевали «семь сорок» Миша Лемстер с Софой и  Сашей Краснобаевыми. Женя с эстрады спела нам песенку про дедушку и бабушку. Мы с Леной исполнили песенку, посвящённую нашему юбилею:
         
 К золотой свадьбе

Прожили вместе мы с тобой полвека,
Но годы пролетели словно миг,
Вчера ещё был юным лейтенантом,
А нынче, посмотри – уже старик.
Прошли с тобой мы длинный путь,
    Пришлось нам всякого хлебнуть,
    Беду и радость мы делили,
    И с этого пути нам не свернуть.
Растили мы с тобой детей и внуков.
Судьба всех разбросала по Земле,
Израиль, Калифорния, Россия,
Спасибо, что есть СКАЙП уже везде.
    Пришла пора нам отдыхать,
    Дорогу младшим уступать,
    Теперь их время золотое,
    Дай бог им лучше нашего сыграть.

 

   
 
    Кстати, все рифмы, которые используются в  этих воспоминаниях, ни в коем случае не претендуют на поэзию, а являются рифмованными мыслями, так что прошу быть снисходительными. 
  В общем, всё прошло хорошо. Впервые увидела Израиль наша сваха, Сашина мама Лина Рогозянская. Она с детьми объездила всю страну, включая Мёртвое море, Эйлат и, конечно, Иерусалим.  По-моему, впечатления у неё остались самые благоприятные.
   В том же году, учитывая свой возраст и малую вероятность совершить это позже, мы с Леной посетили могилы своих родных, похороненных на Украине, - Ильи Табачника в Хмельницком, Натальи Ройтман в Запорожье, Фани Лемстер, Розы и Ромочки в Виннице. Позже, уже в Нетании, мы установили памятную плиту в честь умерших ближайших родственников на папину (Иосифа Лемстера) могилу, и теперь там отмечаем памятные даты.
                ЗАКЛЮЧЕНИЕ
  Сейчас, когда мне уже за восемьдесят, мысленно оглядываясь на прошедшую жизнь, сам удивляюсь: неужели всё это было со мной на самом деле? Неужели это я, тот худенький мальчик, который вытворял чёрт знает что на гимнастических снарядах и побеждал на соревнованиях? Неужели это я, тот самый военный инженер, которого все звали Боря (до определённого возраста),  который знал, настраивал и ремонтировал массу сложнейших электронных систем самых разных ЗРК и слово которого по этим вопросам воспринималось как истина в последней инстанции?  Неужели это я без всяких переучиваний внедрял систему расшифровки чёрных ящиков? Неужели это я уже в возрасте 50+ разрабатывал и внедрял различные автоматические линии и робототехнические комплексы? Неужели это я уже в пенсионном возрасте освоил всякую современную электронику (правда, только как пользователь), снимаю и  монтирую видеофильмы? А природа и пейзаж, которые меня окружают уже более двадцати двух лет? Море, пальмы, песок. И плавать продолжаю до часа без перерыва кролем. И подтягиваюсь на перекладине и держу подолгу «уголок». Не галлюцинации ли это всё? Да нет. Всё так было и есть. При всех проблемах, которые встречались и продолжают встречаться на жизненном пути, я
счастливый человек. Меня окружает (правда, в

 

 

значительной степени виртуально)  семья – жена, дети, внуки.
Я был свидетелем и соучастником колоссального технического прогресса человечества. Ведь, когда я
был ребёнком, всё, что имелось у человечества, – это репродуктор (детекторный приёмник) на стене, газеты, книги и кино. Таких слов, как холодильник, стиральная машина, телевизор, микроволновая печь и т.д. даже не существовало. Я уже не говорю о мобильных телефонах, компьютерах, планшетах и пр. По большому счёту мы действительно счастливое поколение.               


  На склоне лет…

На склоне лет живу в Раю
На Средиземном море.
               Сюда от Бел ого дошёл
Сквозь радости и горе.

И вот теперь  настал мой час,
Свободен нынче я.
Компьютер, море, тренажёр–
Ближайшие друзья.
    Под тёплым небом ноября
    На нетанийском пляже
    Лежу почти что нагишом,
    И жарковато даже.
    Песочек, море, неба синь
    Приятно глаз ласкает…
    И атмосфера эта вся
    Мне Рай напоминает.
 
                ЗАВЕЩАНИЕ

  Дорогие мои потомки! Ныне здравствующие и те, которых мне не дано никогда   увидеть. Даже не представлял раньше, как трудно будет начать это обращение. Есть в этом что-то мистическое, нереальное. И всё-таки я решился на этот поступок.
   Я прожил довольно долгую жизнь, но не могу завещать вам ни дворцов, ни каких-то крупных денежных средств, ни драгоценностей, ни прочих богатств, хотя всю жизнь добросовестно работал на различных постах, о чём подробно написал выше в своих воспоминаниях. И дело вовсе не в том, что не способен был нажить приличное состояние. Кстати, абсолютно честным путём нажить громадное состояние невозможно за редким исключением (люди, способные сделать открытия и капитализировать их). Мой краткий опыт предпринимательской деятельности показал мне, что я способен на это, знаю, что и как надо делать. Но, главное, надо задаться такой целью. Эта цель требует наложения на себя множества ограничений в повседневной жизни: в приобретении товаров, в образе жизни, в расходах и пр. Причём, это ограничения не на какой-то определённый период времени, а на всю жизнь, т.к. громадная конкуренция в мире бизнеса может мгновенно разрушить все достижения. У богатых людей нет фактически отпуска, голова их круглосуточно занята мыслями о бизнесе, конкурентах и т.д. У них не бывает настоящих друзей, только партнёры. И интересы бизнеса ставятся превыше всего. Кроме того, большое богатство, как и большая власть, разлагают людей. Вырабатывается чувство вседозволенности и превосходства над другими людьми. Становятся ли богачи от этого счастливее? Не думаю. Роскошь и вседозволенность не заменяют настоящего семейного счастья. Наоборот, среди  бедных счастливые семьи встречаются гораздо чаще (по моим наблюдениям), чем среди богатых. Люди в них ближе и отношения более искренние и тёплые, чем у богатых. Богатство не даёт настоящей любви и не спасает от болезней. Да, медобслуживание лучше, но и оно не спасает от рака и других опасных заболеваний.
     Моё представление о жизни ставит на первое место не материальные, а духовные ценности. Да, конечно, хочется иметь и то, и другое, и третье. Но никогда это «хочется» не было для меня чем-то главным, принуждающим нарушить законы морали и нравственности. Всегда считал, что если человек хорошо работает, он в состоянии обеспечить себя и свою семью всем необходимым для жизни. Всегда учил детей не придавать слишком большого значения вещам, даже самым дорогим, таким, как телевизор, компьютер, автомобиль и т.п. Утрата вещей – это всего лишь утрата каких-то железок и тряпок. Главное при этом - взаимопонимание и взаимоподдержка в семье. «Всего важней погода в доме».
  Для меня главными в любом человеке всегда были такие качества как стыд, совесть, честность, верность, порядочность, отзывчивость, чувство собственного достоинства.  В детском возрасте этими чертами обладают практически все (я говорю о семьях с нормальными родителями). Проблемы начинаются по мере взросления. Жизнь постоянно ставит перед людьми моральные проблемы, соблазны. Поначалу очень малые, потом более сложные. Стоит один раз позволить себе поступить нечестно, аморально, и дальше покатишься по наклонной. Соблазны бывают очень велики, перед ними трудно устоять. Они бывают самые разные, но все объединяет одно – искушение совершить что-то такое, что не совместимо с совестью и моралью. С годами всё проходит, отсеивается, как шелуха. То, что казалось когда-то важным, нужным, оказывается чем-то никчемным. Только совесть всю жизнь при вас и сопровождает вас до последнего вздоха. Она является безжалостным духовным судьёй вашей жизни. И она не оставит вас в покое никогда, до последних дней, постоянно теребя вашу душу и напоминая обо всех допущенных в жизни прегрешениях. Иногда поступить по совести бывает очень трудно, т.к. приходится идти против всех или большинства окружающих. Знаю это по себе, не единожды испытал в жизни. При этом окружающие особенно злы на тебя, т.к. ты являешься для них живым укором их низкого поступка. Например, голосование на собрании с осуждением поступка некого Икс. Все знают и понимают, что на человека возводится напраслина, и в разговорах между собой этого не скрывают. Но голосуют не по совести, а как укажет некто, от которого зависят их доходы, карьера и пр. Или оценка каких-то событий или поступков, когда твоя позиция не совпадает с позицией официальной или общепринятой. В таких ситуациях очень трудно проявить принципиальность, т.к. ты идёшь не против каких-то врагов, а против своих коллег и друзей, с которыми постоянно общаешься. Но надо чётко определиться, что для тебя главное – чистая совесть или фальшивые друзья. После этого круг друзей, как правило, сокращается.
  Очень важно в жизни сохранить чувство собственного достоинства, не поддаваясь соблазну поддакивать власть имущим. Берегите своё достоинство. Помните, что даже ваши враги и противники уважают только тех, кто не пресмыкается перед ними, а не всяких лизоблюдов.  Не допускайте никогда хамства и оскорблений в свой адрес. Для этого даже не обязательно вступать в драку или спор. Зачастую бывает гораздо эффективнее просто подняться и уйти.
  Взаимоотношения с коллегами по работе (учёбе). Здесь всё просто, хотя и трудновыполнимо. Веди себя с другими так, как ты бы хотел, чтобы относились к тебе. Не интриганствуй и не сплетничай. Особенно это важно, если ты начальник. Проявляй максимальную доброжелательность и терпимость. Ни в коем случае не кричи на подчиненных и не груби. Последнее всегда является признаком слабости. У любого руководителя всегда есть достаточно рычагов, чтобы решить вопрос, не повышая голоса. Когда-то очень давно мне рассказали историю, за достоверность которой не ручаюсь, но которой я старался руководствоваться в своей работе. Некому начальнику приносит исполнитель проект какого-то документа для визирования. Просмотрев его, начальник говорит:
 – Прекрасно, вижу, что вы хорошо поработали. Только вот знаете, мне кажется, что в этом месте лучше будет не так, а этак. Вы не возражаете? А как вы смотрите, если вот здесь мы добавим то-то? А может быть, ещё и здесь внесём изменения?
 И так далее. В итоге весь документ оказался в правках и полностью изменился его смысл.
– Как вы считаете, так будет точнее изложено то, что вы хотели предложить? Если подчинённый не полный идиот, он понимает, что выполнил работу плохо, получил урок (консультацию), как надо это делать. В то же время начальник проявил такт, не нанёс оскорбления плохому работнику, не унизил его. Конечно, в таких условиях создаётся добро-желательная рабочая атмосфера, а подчинённые уважают начальника и учатся у него.
  Одним из важных недостатков людей является то, что с годами они забывают, что сами были детьми и, главное, свои мысли и поступки в детском возрасте. Рассматривают детские шалости и поступки с позиций взрослого человека. Начинают кричать на детей, ругать их и даже бить. Никогда не забывайте себя в детском возрасте, будьте снисходительны, вспоминайте свои шалости и проступки. Запугать ребёнка легко. Но это приводит к двум серьёзным недостаткам, которые повлияют на его последующую жизнь. Во-первых, вы психологически приучите ребёнка к тому, что на него можно кричать. Вы подавляете его гордость. Поэтому и во взрослой жизни он будет считать нормой, что какие-то начальники могут на него кричать и оскорблять его. Во-вторых, ваше неправильное поведение приведёт к тому, что ребёнок замкнётся в себе, перестанет с вами делиться своими чувствами и переживаниями. Вы потеряете контакт с собственным ребёнком, а это чревато самыми серьёзными тяжёлыми последствиями. Ребёнок должен чувствовать в вас старшего друга, с которым хочется поделиться и посоветоваться. Особенно важен подростковый возраст, в котором происходят резкие психологические и физиологические изменения организма. В этом возрасте необходимо особенно бережное отношение к ребёнку.
  Я прошу прощения за столь, казалось бы, очевидные и банальные истины, которые я здесь излагаю. Но для меня это не банальные истины, почерпнутые из книг или иных источников знаний, а результат моего ЛИЧНОГО жизненного опыта. Это самое большое моё богатство, которому нет цены. Всё остальное можно купить или сделать. Я за эти знания заплатил прожитой жизнью.
  Завещаю своё богатство вам с надеждой, что хоть чем-нибудь оно облегчит вам жизнь.
                БУДЬТЕ СЧАСТЛИВЫ!
               







РАССКАЗЫ
ОЧЕРКИ









   МЕЗУЗА
Все события  и действующие лица реальные.
Некоторые из героев, включая главного, здравствуют и  ныне.
  На дворе 1974 год. Разгар холодной войны. Экономика СССР и США работают с полной нагрузкой, наращивая, модернизируя и создавая новые вооружения, в том числе и ядерные. Политическое противостояние между Западом и Востоком обострено до предела. Мир стоит на грани новой мировой войны, хотя на самом деле её никто не хочет. Просто ситуация может выйти из-под контроля.
  Руководители всех стран, даже самые оголтелые, понимают, что надо принимать практические меры, делать реальные шаги для снижения общей напряжённости. После длительных и трудных предварительных переговоров лидеры США и СССР Джеральд Форд и Леонид Брежнев договорились встретиться лично для окончательного обсуждения и подписания договора об ограничении стратегических вооружений (ОСВ). Встреча была спланирована на 23-24 ноября 1974 года под Владивостоком.
   Наверху договорились. Теперь необходимо было подготовить всё для реализации встречи в конкретном месте со всем общепринятым международным сервисом. В переговорах должны были принять участие 120 человек (по 60 человек с каждой стороны). Плюс СМИ  – 70 иностранных и 40 советских корреспондентов. Плюс обслуживающий персонал, охрана и т.п. Всех надо было разместить, создать условия для работы и отдыха. Причём, всё это надо было сделать на высочайшем уровне, принятом в западных странах: системы кондиционирования воздуха, системы пожаротушения, системы охранной сигнализации, современные бесшумные скоростные лифты и пр. Ну и, в первую очередь, сами здания, которых в необходимом количестве просто не было. В качестве места встречи был выбран санаторий Дальневосточного военного округа. Работа предстояла очень ответственная и сложная. Да к тому же и опасная для карьеры. Надо было найти подходящего исполнителя – опытного профессионала на которого можно было бы свалить всю ответственность за неудачи, а в случае успеха прикрыть высокопоставленной грудью для наград. И, как писали в аттестациях, «делу коммунистической партии и Советского правительства преданного».
  И такого исполнителя нашли. Начальник ОКС (отдел капитального строительства) округа подполковник Котляр Даниил Беньяминович. Практический стаж военного строительства около 30 лет. Руководил и осуществлял строительство важнейших военных объектов – командные пункты фронтов, базы хранения специальных видов оружия и военной техники и множество других. Отец  медик, во время войны – хирург военного госпиталя. Родной дядя – бывший командующий (во время войны) инженерными войсками Красной армии, Герой Советского Союза генерал-полковник Котляр Леонтий Захарович.
Кроме того подполковник Котляр уже имел опыт подготовки к подобной встрече. 20 мая 1961 года в Хабаровске должна была состояться пятичасовая встреча Хрущёва с президентом США Уайтом Эйзенхауэром. И инженер-капитаны Котляр и Лубман Марк Тевьевич под руководством начальника Военпроекта №533 инженер-полковника Лохманова М. П. построили на территории аэропорта Хабаровска большой круглый ресторан из стекла, который там стоит до сих пор и в народе носит имя «стекляшка». Встреча лидеров в тот раз не состоялась в связи с пролётом над территорией СССР 1 мая 1961 г. американского лётчика Пауэрса.
  Кандидатура Котляра всесторонне подходящая. Единственный недостаток – еврей. Но и это хорошо: в случае чего есть на кого свалить вину. Ну, а то, что, находясь уже 5 лет на должности полковника, не получил ещё это звание, тоже хорошо: будет ещё больше стараться отлично выполнить работу.
    Для размещения глав делегаций были выбраны на территории санатория несколько флигелей для первых лиц, которые предстояло полностью переоборудовать и привести к современным международным нормам того времени. Кроме того необходимо построить всю инфраструктуру городка: три новых здания для размещения членов делегаций, представителей СМИ, охраны и обслуживающего персонала. Разумеется, тоже в соответствии с международными нормами. В одном из зданий должен был находиться медицинский центр с 50-метровым плавательным бассейном. А также такие «мелочи», как дороги, тротуары, уличное освещение и пр. До назначенной встречи оставалось всего  5 месяцев. Работа закипела сразу и продолжалась днём и ночью. Приходилось на ходу осваивать новые технологии и новую технику, так как многое было совершенно незнакомо и ранее в Союзе не использовалось или почти не использовалось. Например, системы пожаротушения или кондиционирования воздуха были в то время у нас редкостью и слишком примитивными. Короче говоря, в результате колоссального физического и психологического напряжения, а также активного использования всего богатства русского языка, все трудности были преодолены, все необходимые работы были успешно выполнены. Можно было вздохнуть спокойно.  И вот в этот момент, когда строители только попытались расслабиться, грянул скандал, который грозил срывом всех планов, даже отменой встречи, которую готовили длительное время тысячи людей.
  Дело в том, что правой рукой Джеральда Форда был государственный секретарь США Генри Киссинджер. Именно он с американской стороны вёл предварительные переговоры и готовил эту встречу, предназначенную для того, чтобы остановить сползание мира к новой мировой войне. Тот самый Киссинджер, о котором в Союзе ходил анекдот: будто бы он спросил советского корреспондента Валентина Зорина, не еврей ли тот. И в ответ на слова «Я русский» заявил: «Ну, разумеется. А я - американский». Я не случайно упомянул этот анекдот. Киссинджер – еврей. Не ортодоксальный, но соблюдающий традиции. А раз так, то на входе в его апартаменты должна быть МЕЗУЗА! И вот накануне встречи представители американской стороны обнаруживают отсутствие мезузы на двери, ведущей во флигель Киссинджера, и заявляют, что, пока она не появится, его ноги здесь не будет. Но это же скандал, СРЫВ ПЕРЕГОВОРОВ! Начинается тихая паника. Командующий округа генерал Армии Петров В.С.:
–Котляр, ты слышал?               
 –Слышал.
–Что такое мезуза?
В ответ недоумённое молчание.
–Я тебя спрашиваю – что такое мезуза? Ты же еврей!
–Понятия не имею. Никогда этого слова не слышал.
Дело в том, что Котляр, как и большинство фактически ассимилированных евреев (тем более – военных), Торы не знал и никаких традиций не соблюдал, т.к. их тоже не знал.
– Делай что хочешь, но к утру эта МЕЗУЗА должна быть на месте!
К сожалению, я не могу здесь привести даже часть тех эпитетов, которые сопровождали диалог. Но  любой выходец из Советского Союза, не сомневаюсь, догадается.
  Ошарашенный Котляр начинает искать людей, знакомых с еврейскими обычаями. Вместе с заместителем начальника политуправления округа он едет в обком партии, чтобы поговорить с работником, занимающимся вопросами религии. Тот подсказывает, что на окраине Владивостока есть синагога. То есть официально никакой синагоги нет, но на самом деле… Ну, ты же понимаешь… Уже наступила ночь. В 2 часа они едут 20 километров во Владивосток, разыскивают требуемое здание. При этом зам. начальника политуправления на всякий случай самоустраняется от дальнейшего. «Иди один», – говорит он Котляру. Котляр стучит в двери, поднимает перепуганного старичка, который никак не может понять, что от него требуется. В конце концов до него доходит смысл происходящего, после чего он задаёт единственный вопрос: – «Ты аид»? –Следует утвердительный ответ, и в качестве подтверждения этого факта Котляр указывает на свой нос.  Старик кивает головой и исчезает в глубине помещения. Потом появляется с коробочкой, внутри которой находится мезуза, и вкладывает туда записку. Всё, задача выполнена. Но что делать дальше? Раввин (наверно, это был раввин) подводит Котляра к двери и терпеливо объясняет, как и куда крепится мезуза.  Поблагодарив старика, экспедиция возвращается на базу. К 5 часам утра операция по оснащению флигеля Киссинджера мезузой была успешно завершена. Переговоры начались в установленное время и прошли успешно. Они действительно имели громадное значение для судеб мира. Но это уже тема другого разговора.
  Вот так мезуза повлияла на то, что судьбоносные для всего мира переговоры состоялись.
  Эти события имели ещё одно, отнюдь не эпохальное, но важное для героя этой истории  значение. Подполковнику Котляру наконец присвоили давно заслуженное воинское звание ПОЛКОВНИК.
P.S. Родина «щедро отблагодарила» полковника Котляра Д. В. Несмотря на то, что он отдал 38 лучших лет своей жизни службе Советскому Союзу (из них –  большую часть службе на Дальнем Востоке и Урале, нынешней России), пенсию из России он не получает, так как к концу службы (3 года) он попал на Украину. Замечу, что закончил он воинскую службу ещё в СССР в 1986 году. Все обращения к российским властям по этому вопросу, включая обращение к министру обороны C. Шойгу, завершились отказом.
Ниже:  полковник Котляр и подполковник Лемстер 23 февраля 2016 г.  Нетания. Израиль
 .
P.S. Вскоре после публикации этого рассказа  Даниил Котляр умер. Ушёл он из жизни так же достойно, как и жил. Последние месяцы ему трудно было ходить, быстро уставал, ощущал постоянную слабость. Он мог бы прожить в таком состоянии ещё какое-то время, но не захотел жить беспомощным и слабым, создавая проблемы себе и близким. И поэтому пошёл на очень рискованную операцию с ничтожными шансами выжить. Это был поступок настоящего мужчины и офицера.
                УЛИЧНЫЙ МУЗЫКАНТ
 
   Анатолий со своим аккордеоном постоянно сидел на одном месте – на улице Герцеля, метрах в тридцати от её пересечения с улицей Дизенгоф. Он отличался от всех остальных уличных музыкантов города тем, что не играл отдельные короткие фрагменты различных мелодий, а постоянно пел своим приятным баритоном под собственный аккомпанемент популярные песни различных авторов на русском языке и на идиш. Когда уставал петь, просто играл популярные мелодии. Причём было видно, что это ему самому доставляет удовольствие. Жители Нетании, по крайней мере проживающие в центре города, всегда узнавали его. Многие, проходя мимо, здоровались. Некоторые останавливались и просили спеть что-то по своему вкусу. Иногда даже возникали небольшие импровизированные концерты, на которых заказчики пели вместе с Анатолием. Он стал как бы постоянным элементом улицы, как аптека, рядом с которой он сидел. Я, как и многие другие, проходя, всегда здоровался с ним, иногда на несколько минут останавливался поговорить. Как-то я увидел, что рядом с ним стоит на земле то ли миксер, то ли тостер, сейчас уже и не помню. На мой вопрос он ответил, что вот, мол, сломался, думал отремонтировать, да оказалось, что слишком дорого. Я предложил ему отремонтировать, разумеется, бесплатно. Здесь ведь часто выбрасываются различные бытовые электроприборы, требующие пустячный ремонт, из-за дороговизны ремонта. Отремонтировал.  Он ещё пару раз просил меня отремонтировать какую-то мелочёвку. Так у меня установились с Анатолием более близкие отношения. Знал я о нём очень мало, как-то неудобно было расспрашивать, отрывать его от работы (для него ведь это была работа, возможность получить хоть небольшую прибавку к скудному пособию). Был он человек уже пожилой, пенсионер. Жил в Ор Акиве. В Нетанию его привозил сын-адвокат по дороге на свою работу. До сих пор не могу простить себе, что так и не удосужился расспросить подробнее о его прошлой жизни, да и настоящей тоже. Как и все старые люди, периодически он болел, делал операции (удалял аденому простаты и др.), и всегда возвращался на своё место. Не знаю, как это делается, но во время его отсутствия ни один уличный музыкант это место (а место очень выгодное – центр, людно) не занимал.
  Но однажды Анатолий пропал надолго. Я знал, что у него есть какое-то серьёзное заболевание, о котором он не хотел распространяться. Вероятно, было связано с онкологией. Несколько месяцев не было видно Анатолия. Проходя это место, я каждый раз с надеждой смотрел – а вдруг? И это «вдруг» случилось. Однажды я увидел Анатолия на привычном месте. Сильно похудевший (а он никогда не был полным), бледный, он тихонько пел что-то популярное, аккомпанируя, как всегда, на аккордеоне.
Я остановился, поздоровался, сказал, что рад его видеть. Он отставил аккордеон и рассказал, что тяжело болел, прооперирован, чувствует себя очень слабо. Я, конечно, сказал, что ему не надо спешить с этой работой, надо отлежаться, набраться сил… Он только грустно улыбнулся и сказал:
–Понимаешь, мне уже не отлежаться. Врач запретил поднимать вообще какие-нибудь тяжести. Ты видишь, что аккордеон уже другой – половинка (я только сейчас обратил внимание, что аккордеон вдвое меньше прежнего), но и этот я поднимаю с трудом. Но это моя жизнь, это то, что ещё держит меня на этом свете. Прекращу играть – сразу конец. Я играю сейчас не ради денег, а потому, что не могу без этого жить. Сколько ещё дано, буду играть.
И продолжил свои ежедневные выступления . Я не могу это назвать работой.
  Через месяц я улетел на два месяца в Америку проведать дочь с семьёй, а когда вернулся, Анатолия на своём месте не было. На этом месте сидел уже другой человек и периодически что-то наигрывал на аккордеоне.
  Прошло уже два года с тех пор, но каждый раз, проходя по улице Герцеля в этом районе, я вспоминаю Анатолия – человека, для которого музыка и игра для людей были сутью его существования. Мне его не хватает.
 
                ВОЛОНТЁР

Есть люди с пламенной душой,
Есть люди с жаждою добра,
Ты им вручи свой стяг святой,
Их манит и влечёт борьба.
Николай Гумилёв.

Я давно интересовался людьми, евреями, которые первыми вступили в борьбу с советской системой и пробили в ней брешь, открыв нам дорогу в Израиль. И вот судьба подарила мне возможность познакомиться с таким человеком. Когда я начал писать этот очерк, то хотел просто написать о волонтёре, бескорыстно помогающем людям. И только в ходе написания очерка узнал, что она из тех самых, из первооткрывателей. Она этим не кичится. Думаю, что большинство её подопечных даже не подозревают об этом. Среди репатриантов из Советского Союза она в Нетании человек известный. Очень многим выходцам из Советского Союза она помогла преодолеть сложнейший период абсорбции в Израиле. Эта помощь была самой различной: аренда квартиры, трудоустройство, перевод документов, иногда просто совет. Всего не перечислишь. Главное, что вся эта помощь в абсорбции на новом для людей месте осуществлялась абсолютно бескорыстно и от всего сердца.
 Зовут этого волонтёра Шуламит Пеэр (Левина).  Не понаслышке, а из собственного опыта она знает, как сложно обустраиваться в новой стране без знания языка, законов и обычаев. За спиной у неё трудная и интересная жизнь, достойная отдельной книги. Но в данном повествовании я ограничусь только кратким изложением её жизненного пути.  Первые годы жизни Шуламит прошли в литовском местечке Камаяй, населённом в основном евреями, недалеко от границы СССР. Поэтому, когда началась война, они оказались практически прямо на линии боевых действий. Как всё поколение детей войны, она прошла долгий и трудный путь. Семье Шуламит удалось на второй день войны бежать на телеге, запряжённой лошадью, вглубь страны. Пять месяцев они добирались до Йошкар-Олы. Потом  Казахстан, Узбекистан, Украина. Это были тяжелейшие годы нужды и голода,  когда пределом мечтаний было сытно покушать. Только через пять лет семья вернулась в Литву. Но поселились уже в Вильнюсе, т.к. в родном местечке не осталось в живых ни одного еврея – все, кому не удалось бежать, были уничтожены во время войны. Дальше школа и Каунасский политехнический институт, который Шуламит успешно закончила по специальности инженера-электромеханика. Ещё со школьных времён  Шуламит была знакома с хорошим парнем Аркадием, который после школы учился в военно-морском училище, и вышла за него замуж, учась на втором курсе института. У них родилась дочка. Сразу после окончания учёбы молодая семья выехала по месту службы мужа на Север в город Полярный, где они прожили 4 года – с 1956 до 1960 года. Там родился в 1959 году сын Марат. Муж служил на
 
           Фотографии из семейного альбома
тральщике: искал и обезвреживал морские мины, которые в обилии остались после войны. В основном эти работы проводились в районе Новой Земли. Поэтому дома он бывал редко и недолго. Шуламит занималась детьми. Кто бывал в тех краях, знает, что условия для проживания (особенно в то время) были очень трудными. Но она не жаловалась, приспособилась к тем условиям, которые имелись. В 1959 году отец вместе с сестрой Шуламит эмигрировали в Польшу, где у них жили родственники. Как только Аркадий доложил об этом на службе, он немедленно был отстранён от всех работ, связанных с секретностью (как будто у офицеров есть работы, не связанные с секретами). Статус его стал неопределённым. Не было бы счастья, так несчастье помогло: как раз в это время Хрущёв провёл сокращение армии на 1200000 человек. Благодаря этому сокращению семья Шуламит стала опять гражданской и вернулась в Вильнюс, где они прожили до 1972 года. Шуламит стала работать по специальности, а Аркадий работал и одновременно окончил вечерний институт. В 1967 году Шуламит приехала в Израиль по гостевой визе проведать сестру и отца, которые к этому времени уже перебралась из Польши сюда. Это был не тот Израиль, который мы видим сейчас. Государство только начало становиться на ноги. Жизнь была трудной и скудной. Но всё необходимое для жизни у людей было. Страна превентивно находилась в состоянии войны с окружающим арабским миром, стремящимся уничтожить Израиль. Война эта принимала то горячее, то холодное состояние Но Шуламит сразу почувствовала, что это её страна. За несколько недель до окончания сроков действия визы началась шестидневная война, в ходе которой Израиль, как известно, разгромил превосходящие силы арабской коалиции. Это явилось полной неожиданностью для противника и курирующего его Советского Союза. В ходе войны Шуламит не просто морально поддерживала Израиль, но и сдавала кровь для лечения раненых. Когда расставались с сестрой, прощались навсегда, т.к. СССР разорвал дипломатические отношения с Израилем. И хотя при расставании Шуламит  сказала, что всё равно через 5 лет встретятся, никто в это не верил. В том числе и она сама. Заявление это оказалось пророческим. Но об этом я напишу позже. Когда вернулась в Вильнюс, в их квартиру началось паломничество –  местные евреи подробно расспрашивали об Израиле. Для себя же Шуламит поняла, что в этой стране для неё жизни нет, её место в Израиле. И вот тут-то и проявился её бойцовский характер.  Борьба с советской системой за эмиграцию в Израиль была настоящим испытанием характера. Было всё, начиная с обращений в ОВИР (трижды получала отказ), писем в ЦК КПСС и ООН и кончая голодовками протеста и задержаниями. Эта борьба была долгой и изнурительной. В октябре 1971 года 98 евреев из всех районов Советского Союза от Дальнего востока до Прибалтики (в том числе и Шуламит в составе группы из 24-х человек из Литвы) собрались на площади перед зданием ЦК КПСС с петицией о разрешении выезда евреев из СССР в Израиль на ПМЖ. Добирались они очень сложно, кружными путями, т.к. выезд из Вильнюса им был закрыт. Все они были задержаны на непродолжительный срок и после «душеспасительных» индивидуальных бесед отпущены. Им повезло. Дело в том, что планировалась встреча Брежнева с Никсоном, в преддверии которой  было принято решение продемонстрировать добрую волю. Были после этого ещё демонстрации в Вильнюсе. В последних числах декабря 1971 года семья Пеэр получила, наконец, разрешение на отъезд в Израиль. На сборы давался месяц. 23 января 1972 года Шуламит с семьёй выехала из СССР через Вену в Израиль и 28 января прибыла на место. Предсказание Шуламит сбылось. Далеко не каждый был способен вступить в, казалось бы, безнадёжную, многолетнюю борьбу с советской системой, выдержать все испытания и победить. С тех пор ежегодно вся семья собирается в этот день в Эйлате, чтобы отметить это событие.
  Начался новый этап  жизни. Всё надо было начинать с нуля. В первую очередь – изучение иврита. Эмигранты той волны сталкивались с громадными трудностями, связанными в первую очередь с незнанием языка, законов и порядков. Ведь в то время не было  русскоязычных газет, радио, телевидения и т.д. Необходимо было за первые четыре месяца учёбы в ульпане максимально быстро суметь приспособиться к новым условиям жизни. Но были и хорошие моменты. Первоначально они получили маленькую квартирку под Хайфой. Но Шуламит повезло – её пригласили работать преподавателем электротехники в новую школу в Нетании. Поэтому они перебрались в Нетанию и после дополнительных курсов по изучению иврита она начала работать в школе. 20 лет, с сентября 1972  до 1992 года, она успешно отработала на этом месте. В это время уже активно шёл процесс большой алии из бывшего СССР. Но ещё до ухода на пенсию, в 1990-м году она начала помогать новым репатриантам. Однажды она услыхала на улице разговор двух женщин. Они делились своими проблемами. Надо было отдавать детей в школу, детский садик, а куда идти, как это всё оформить, они не знали. В их голосах было отчаяние и страх перед будущим. Шуламит прекрасно понимала их проблемы. Поэтому она включилась в разговор, выяснила детали и помогла в течение ближайших дней все проблемы решить. В дальнейшем эти женщины не раз обращались к Шуламит за помощью, и долгие годы они поддерживали дружеские отношения. Она не могла равнодушно относиться к тем трудностям, с которыми сталкивались новые репатрианты, и поэтому сразу после выхода на пенсию стала работать волонтёром в консультационном центре по адресу Арав Кук 13. Кто из нас не помнит этот консультационный пункт, в который мы обращались в первые годы после приезда со всеми вопросами? За 6 лет работы в этом центре Шуламит помогла десяткам (а может, и сотням) людей освоиться и найти для себя место в новой жизни. Но этим её деятельность не ограничивалась. Она участвовала в создании партии «Исраэль ба-алия» и входила в его центральный Совет, а также в Совет партии по Нетании. Состояла в Сионистском форуме по округу А-Шарон, включавшем 8 городов. В социальной службе муниципалитета Нетании занималась связью с пожилыми малоподвижными людьми, привязанными к дому, помогала им решать возникающие проблемы. 10 лет работала редактором изданий журнала «60+» на русском языке и идиш. 10 лет работает в организации «Яд Сара», где провела 135 видео-интервью с людьми, пострадавшими в Холокосте, для музея «Яд Вашем». Кроме того, работает в юридической консультации организации Яд Рива», помогая людям решать юридические проблемы. 20 лет организовывала и проводила поэтические вечера с любителями русской поэзии. Многие годы проводит у себя на дому с людьми золотого возраста занятия по совершенствованию иврита с двумя группами. Эти занятия давно превратились в клуб по интересам. Участвует в организации и проведении не субсидированных музыкальных вечеров с участием профессиональных артистов. Пишу эти строки и недоумеваю – как эта уже немолодая женщина ухитряется вести столь напряжённую общественную работу? Где она берёт на всё силы и время? И всё это добровольно и абсолютно бескорыстно. Сколько душевных сил и времени надо расходовать на такую деятельность! Кажется, можно спокойно сидеть на  заслуженной пенсии и наслаждаться жизнью. Надо иметь поистине большое и сострадательное сердце и любовь к людям. Одна из учениц Шуламит посвятила ей такие строки:
Спасибо нашей Шуламит, В её душе огонь горит.
И нам, конечно, повезло:
Ведь рядом с ней и нам тепло.
  Хочется пожелать Шуламит здоровья, успехов в её благородной деятельности и счастья с её большой и дружной семьёй.

 
    
Это рассказ не о спортсмене-чемпионе, которым должен гордиться Израиль, а об удивительном ЧЕЛОВЕКЕ Григории Рубине. За мягкой застенчивой улыбкой скрывается человек исключительно мужественный, целеустремленный, упорный, не впадающий в панику перед ударами судьбы и неблагоприятными обстоятельствами, умеющий преодолевать любые трудности и побеждать, человек из плеяды героев
ЖИВЁТ В НЕТАНИИ ТАКОЙ «ПАРЕНЬ»
     Почему в кавычках? Да потому, что «парню» этому 81 год. А выглядит он – дай бог так выглядеть молодому: стройный, подтянутый, ни грамма лишнего жира. И если не учитывать седину, то можно смело принять его за сорокалетнего.  Но главное – это не только внешнее впечатление, но и фактическое состояние его тела, «перетянутого» сплошь мышцами.
  Июнь 2016 года. Город Манчестер (Англия). Чемпионат Европы по Powerlifting (разновидность поднятия тяжестей). В заключительном подходе для спортсменов старше восьмидесяти лет на помост поднимается израильский спортсмен Григорий Рубин. Набрав в троеборье 405 килограмм, он побеждает всех своих соперников и становится абсолютным чемпионом Европы 2016 года. При этом ему вручаются 3 кубка и 5 золотых медалей. В ходе выступления установлены 10 мировых рекордов. При вручении наград в зале звучит гимн Израиля Ха-Тиква, а Григорий поднимает высоко флаг Израиля. Публика восторженно приветствует победителя, просит автографы. Победа Рубина широко освещается в британской и иностранной прессе.
 
Но до этого результата Григорию предшествовал длинный и сложный путь. Он родился в 1936 году в тогда ещё буржуазной Литве, которая была потом в соответствии с Пактом Молотов-Риббентроп захвачена Советским Союзом. Потом были война, эвакуация в Куйбышевскую область, голодные военные годы. В общем, полный набор, через который прошли все дети этого возраста в тяжёлые военные годы. Затем возвращение в Литву, школа.  Родители купили сыну коньки, и он начал с увлечением на них кататься на городском катке. Это были ещё те коньки, которые мы привязывали к валенкам верёвками. Местный тренер заметил шустрого и упорного паренька и пригласил к себе в команду, где ему выдали уже настоящие коньки с ботинками. Настойчивый и целеустремлённый мальчик стал делать быстрые успехи и через короткое время стал чемпионом Литвы в скоростном беге на коньках.
 
Параллельно он увлёкся и велосипедным спортом, в котором тоже стал чемпионом Литвы. Надо сказать, что всё это давалось очень непросто. Приходилось преодолевать массу чисто бытовых проблем. Дело в том, что в связи с семейными обстоятельствами пришлось бросить нормальную школу и идти работать на завод. Надо было помочь матери содержать семью, в которой были ещё сестра и брат. Пришлось оставить не только обычную школу, но и музыкальную, в которой он 6 лет учился игре на скрипке. Кстати, скрипка у Григория с собой и играть он не разучился.
Так что и школу, и институт Григорию пришлось кончать заочно. Несмотря на все трудности, он успешно сочетал и работу, и учёбу, и спорт, всюду достигая высоких результатов. Мало того, на заводе его привлекли ещё и в команду по штанге, которую он довольно быстро освоил, и тоже достиг высоких результатов. Жизнь налаживалась, на заводе Григория, несмотря на молодость, начали продвигать по службе. Он женился на молодой выпускнице киевского института, с которой живёт в счастливом браке вот уже 60 лет.
  Но внезапно обрушилась беда: начали отказывать ноги. Длительное и тяжёлое лечение дало возможность ходить, но только с палочкой. Так молодой успешный человек вынужден был прекратить спортивную карьеру. Тогда казалось, что навсегда. Остались работа и семья.
  В 1990 году Григорий репатриировался в Израиль. И здесь, на святой земле он снова проявил свой бойцовский характер и волю. Во-первых, несмотря на уже приличный возраст, он сумел очень хорошо освоить иврит, благодаря чему со временем получил приличную работу, продвинулся по служебной лестнице, получил от работы машину и в свои 81 год продолжает работать.  (Ранее до возраста 73 года работал заместителем директора фирмы). Подчёркиваю – фирма не русскоязычная.
Это его первый подвиг. Во-вторых, по прибытии в Израиль Григорий, несмотря на больные ноги, начал работать рядовым рабочим на стройке. В то время краны в Израиле на стройках не использовались. Поэтому надо было без конца таскать тяжести (цемент, песок и пр.) по лестницам. И, как ни странно, именно эти физические нагрузки привели к тому, что он начал ощущать улучшение состояния ног и со временем начал ходить без палочки. Надо сказать, что Григорий никогда не бросал заниматься маленькой (49 килограмм) штангой, привезенной из Литвы. Однажды в 2010 году внезапно появились проблемы с руками, они начали болеть. Обращение к врачам не принесло облегчения. И тогда Григорий обратился за консультацией к спортивному тренеру в тренажёрный зал, и тот, проведя несколько целевых тренировок, избавил Григория от болей в руках. Одновременно он рекомендовал начать заниматься пауэрлифтингом – силовым троеборьем. Так, после пятидесяти-летнего перерыва семидесятичетырёхлетний Григорий Рубин вернулся в спорт. Это был его второй подвиг в Израиле. Снова проявились его воля, упорство и бойцовский характер. Уже через 3 месяца он стал чемпионом страны, установив новые рекорды Израиля в своей весовой категории. А дальше началось его победное шествие по чемпионатам Мира и Европы.
Июнь 2011 года. Чемпионат Европы в городе Егер (Венгрия). Абсолютная победа с результатом в троеборье 352,5 кг.
Декабрь 2011 года. Чемпионат Мира в Риге. Абсолютная победа. 357,5 кг.
Сентябрь 2012 года. Чемпионат Мира в Словении. Опять победа. 425 кг.
Сентябрь и ноябрь 2013 года. Чемпионат Мира в Венгрии и Праге. Победы.
Июнь 2014 года.  Чемпионат Европы в Баку. Победа.
Август 2014 года. Чемпионат Мира в Москве. Победа.
Июнь 2015 года. Чемпионат Европы в Риге. Победа. 10 мировых рекордов.
 И наконец – чемпионат Израиля
За этими великолепными  результатами скрывается не только тяжёлый труд, но мужество и воля, на которые способны единицы. За месяц до соревнований в 2011 году в Венгрии у Григория была диагностирована паховая грыжа. Поскольку времени до соревнований оставалось мало, он отказался от операции и в таком состоянии поехал на чемпионат, завоевав своё первое «золото».
  После победы в 2015 году в Риге случился микроинсульт с потерей речи и способности двигаться. Усилиями медиков и воли Рубина удалось не только восстановиться, но ещё и триумфально выиграть чемпионат в Манчестере.
  Кроме того, за этот период ему сделали несколько онкологических операций.
  Всего за период с 2011 по 2016 годы Григорий Рубин завоевал:
- 15 золотых медалей на мировых чемпионатах;
- 19 золотых медалей на европейских чемпионатах;

- 25 золотых медалей первенства Израиля;
- 29 кубков различного достоинства.
Им установлено 29 мировых рекордов.
Каждая медаль – это гимн государства Израиль, при котором все встают.
  И всё-таки это рассказ не о спортсмене-чемпионе, которым должен гордиться Израиль, а об удивительном ЧЕЛОВЕКЕ Григории Рубине.
    Награды многократного чемпиона мира
 

За мягкой застенчивой улыбкой скрывается человек исключительно мужественный, целеустремлённый, упорный, не впадающий в панику перед ударами судьбы и неблагоприятными обстоятельствами, умеющий преодолевать любые трудности и побеждать, человек из плеяды героев Джека Лондона.
  Сейчас Григорий Рубин готовится к первенству Израиля, которое состоится 28 апреля. А после этого дважды пройдёт первенство Мира: в сентябре в Словении и в ноябре в Москве.
  Пожелаем ему удачи и успехов.
  P.S. С удивлением и стыдом узнал, что абсолютно никакой ни финансовой, ни моральной поддержки со стороны государства не осуществляется. Все финансовые затраты – на оплату тренеров, приобретение билетов, бронирование гостиниц и пр. идут за счёт спортсменов. (Речь идёт не только о Григории Рубине). Мало того, все израильские СМИ об этих достижениях вообще молчат (то ли не знают, то ли игнорируют). Только на девятом израильском канале изредка появляется небольшая информация.
  Хочется спросить президента государства, главу правительства, депутатов Кнессета: неужели  тот факт, что в различных крупных городах мира благодаря этим спортсменам периодически звучит Ха-Тиква и поднимается израильский флаг не стоит того, чтобы всячески поддержать героев страны, а не тратить деньги на бесполезные туристические поездки министра спорта Мири Регев? Неужели не надо пропагандировать их успехи в СМИ? Ведь это самый эффективный способ воспитания патриотизма у молодёжи и реальный вклад в здоровье нации.
  Мне кажется, что это вопрос государственной важности.
  Хотелось бы, чтобы эти мои слова не повисли в воздухе, а  помогли бы нашему общему делу.
                МИР ТЕСЕН.
                Из серии         «Невыдуманные истории».
   Когда в конце 80-х годов прошлого века великий и могучий Советский Союз охватила агония, перед советскими евреями распахнулись двери для выезда на историческую родину (Израиль) и  вообще на Запад   для воссоединения семей. И тут-то и началось! У сотен тысяч евреев - сионистов и интернационалистов, коммунистов и антисоветчиков, светских и религиозных,  учёных и рядовых рабочих, и т.д. и т.п. - заговорила кровь далёких предков. И все они со своими чадами и домочадцами, побросав практически всё имущество, нажитое десятилетиями, с пустыми карманами бросились вон из страны, "где так вольно дышит человек ". Или, как говорится в другой песне, стали "менять партбилеты на один -  в    Иерусалим". Всё остальное  население  союза нерушимого республик свободных завидовало евреям жгучей завистью, обвиняя их в том, что, мол, сами заварили  здесь революционную кашу, а теперь первыми покидают тонущий корабль. Не  буду рассматривать    объективность этих обвинений. Это  вопрос очень непростой и  не относится к теме повествования. Ситуация породила множество анекдотов. Например, такой. Объявление: "Меняю лицо кавказской национальности на жидовскую морду".
В бесконечном потоке покидающих нерушимый союз были и два молодых человека. Он и она. Её звали Майя, его - Зиновий. Были они в то время не только не знакомы, но даже и не подозревали о существовании друг друга. Он был из тёплого южного Харькова, а она из сурового заснеженного Архангельска. Как и всех, их беспокоил один ГЛАВНЫЙ вопрос: как обустроиться на родине предков? Ведь нет ни денег, ни имущества, ни квартиры, ни знания языка, законов и обычаев страны, в которой предстояло укорениться и провести всю оставшуюся жизнь. Майя с родителями выбрали для жительства Нетанию, курортный город, в котором не было почти никакой  промышленности. Поэтому трудоустроить громадную массу людей, внезапно появившихся в городе, было практически невозможно. Люди с радостью хватались за любую, самую непрестижную работу. Майя закончила в Архангельске лесотехнический институт по специальности технолога-мебельщика. По этой же специальности и работала несколько лет. Выезжая в Израиль, она заранее настроилась на то, что с такой профессией в стране, в которой и лесов-то настоящих нет, ей придётся переквалифицироваться на другую профессию. Поэтому начала, как и абсолютное большинство, с работы уборщицей. Но к её счастью, в Израиле, таки да, производили мебель и нуждались в квалифицированных технологах-мебельщиках. Вопреки всем своим грустным ожиданиям уже через несколько месяцев после окончания  ульпана (курсов по изучению иврита) Майя нашла работу по специальности. С тех пор жизнь пошла по восходящей по всем своим направлениям. Она до  сего дня  продолжает работать  в этой отрасли, являясь авторитетным специалистом среди коллег. Зиновий со своим отцом тоже выбрали для проживания Нетани Проблемы были для всех одинаковые: жильё, язык, но главное - работа. Причём, работа любая, т.к. рабочей силы на Израиль свалилось гораздо больше, чем он в состоянии был трудоустроить. Среди громадного количества репатриантов было множество прекрасных специалистов в самых различных  областях, но государство оказалось не готовым использовать открывшиеся перед ним великолепные возможности. Зиновий, опытный инженер-энергетик, авторитетный и известный в своей отрасли специалист, был рад, что ему удалось устроиться рабочим в  бригаду электриков, а не подметать улицы. На помощь пришёл анекдотичный случай. Израилю потребовался специалист-энергетик в какой-то узкой специфической области  (я   не    специалист, да  детали здесь и не важны). Соответствующие инстанции обратились в харьковский проектный институт, который высоко котировался в этом вопросе, с просьбой оказать  помощь специалистом. Ответ их ошеломил. "Мы, конечно, можем удовлетворить вашу просьбу, но  почему бы вам  не     прибегнуть к  помощи нашего лучшего специалиста в этой области, который  живёт в Израиле?"  Зиновия сразу разыскали,  и  с тех пор он успешно много лет работал в крупнейшей израильской компании "Хеврат  Ахашмаль". (Сейчас уже ушёл на  пенсию). К сожалению, далеко не всем так повезло, как Зиновию. Многим отличным специалистам не удалось здесь реализоваться, а государство на этом понесло убытки. Но это уже другая тема.

  Возвращаюсь к  основному повествованию. Зиновий  не только был отличным  инженером, но ещё и симпатичным молодым человеком неплохо поющим под собственный аккомпанемент на гитаре. В какой-то момент эти два молодых человека встретились, понравились друг другу и создали семейный союз. Этого не могло не произойти, эта встреча была предопределена свыше. Но не буду забегать вперёд. Как-то во время просмотра семейного альбома Зиновия Майя удивлённо остановилась, всматриваясь в групповой снимок, на котором было несколько офицеров.
- Как  к  тебе попала эта фотография?
- Так это фронтовая фотография моего папы. А что тебя  удивило?

 

- Это  родной дядя моего папы, Альтман.   
   Указала Майя  на одного из изображённых на фотографии. Такой же снимок хранится у нас дома. На фото мы видим 5 офицеров-фронтовиков.
  Судя  по погонам, снимок сделан после 1943 года. Нас на этой фотографии интересуют только два человека. Слева с гвардейским значком  и орденом отечественной войны сидит майор Альтман, родной  дядя отца Майи  А. Ш. Интересно, что у меня есть фотография майора Ш., сделанная спустя приблизительно 30 лет, на которой удивляет поразительное сходство этих двух людей. Если не знать истории снимков, можно даже подумать, что это один и тот  же человек. Майор Альтман был командиром части, в которую приехал по своим делам корреспондент  фронтовой газеты майор  К., известный в  то время поэт. На его стихи написано много песен, одну из которых и сегодня исполняет популярный певец Гарик Сукачёв, долгое время считавший эту песню народной. Майор К. стоит за спиной Альтмана. О жизни и творчестве поэта К. есть довольно большой раздел в   Википедии.  Судя по скромности наград, остальные офицеры на снимке тоже журналисты.
  После этой случайной фронтовой встречи Григорий Альтман погиб в боях не дожив до победы, а поэт К. продолжил свой жизненный путь. Однако судьбе было угодно, чтобы через 50 лет эти два рода встретились снова в лице наших героев Майи и Зиновия. Дело в том, что Зиновий оказался сыном бывшего майора К. МИР ТЕСЕН! Случайная фронтовая встреча оказалась знаком свыше, разгадать который удалось только через 50 лет.
  Что сказать в заключение? К. прожил Майей и Зиновием до 2008 года, не дотянув 3 года  до столетия. Отец Майи  А. Ш. недавно отметил восемьдесят девятый день рождения. Желаем ему до 120. Герои наши успешно интегрировались в израильскую жизнь, объездили всю Европу.
  Желаю им счастья и здоровья.
P.S. Имена действующих лиц по их просьбе изменены.
  P.P.S. Интересная это штука - жизнь. Иногда создаёт такие истории, которые нарочно не придумаешь.
             Я ХОЧУ.
Хочу, чтобы небо, хочу, чтобы солнце,
Хочу, чтобы счастье стучало в оконце.
Хочу, чтоб здоровье, хочу, чтобы радость,
Хочу, чтоб войны для детей не осталось.
    Хочу, чтоб свобода, хочу, чтобы дружба,
    Хочу, чтоб не трудной была наша служба.
    Хочу, чтоб богатство, хочу, чтобы щедрость,
    Хочу, чтобы сгинула гнусная бедность.
Хочу, чтобы стыд, хочу, чтобы совесть,
Удача была чтоб, а вовсе не горесть.
Пришел  чтоб в измученный битвами дом
Столь долгожданный надёжный шалом.
       



                О Г Л А В Л Е Н И Е
Посвящение                2
Жизнь моя, иль ты приснилась мне?.. От автора         3
Как меня зовут                5
Предки                6
Дедушка Ицик                8
Бабушка Хана                10
Дедушка Мойша                13 Бабушка Минця                15
Папа                17
Как мой папа стал парашютистом                20
Мама                28
Детство, война                37
Взросление, отрочество и юность                44
Военное училище                80
Армейская служба                93
Как я сидел на гауптвахте                99
Я женился                109
У меня появилась новая родня                117 Как я совершил побег из госпиталя                128
Полигоны                140
Как я отсалютовал в честь 100-летия
рождения Ленина                155
Заместитель начальника ЗРВ дивизиона         168
Гражданская жизнь                127
Воронежский период                181
Как я стал предпринимателем                206
Ознакомительная поездка в Израиль              210
Отъезд в Израиль                217
Почему я уехал в Израиль                221
Израиль                229
Ирония судьбы                234
Мистическая, но абсолютно правдивая
история                249
Я – взрывник                257
Курьёзный случай в Амстердаме                262
Как я стал горнолыжником                268
Встречи с юностью                272
Золотая свадьба                278
Заключение                281
Завещание                283
Мезуза                291               
Уличный музыкант                298               
Волонтёр                301
Живёт в Нетании такой «парень»                308
Мир тесен                316







«Жизнь моя, иль ты приснилась мне?..»




  Корректор– Е. Лемстер

Литературное и техническое редактирование,  художественное оформление и дизайн обложки –
Е. Милькина

В оформлении книги использован фотоархив семьи Лемстеров, Пеэр и Рубиных
а также использованы фотографии некоторых сайтов интернета








Отпечатано в типографии ABCprint
www.printabc.co.il