Склонен до всего коснуться глазом
Разум неглубокий мой, но дошлый.
Разве, что в политику ни разу
Я не лазил глубже, чем подошвой.
И.Губерман
В детстве и юности я, как большинство моих сверстников, был пионером, потом вступил в комсомол. Комсомольцем мог стать любой подросток старше четырнадцати лет, но меня приняли на несколько месяцев раньше, возможно, как отличника, но, скорее всего, нужно было выполнять план по приёму в комсомол.
Я был добросовестным комсомольцем, в меру активным. Все комсомольские поручения старался выполнять, почти каждый год избирался комсоргом класса или старостой, а в институте комсоргом студенческой группы.
Если меня выбирали в комитет комсомола школы или институтского факультета, то там я больше одного срока не задерживался. Я был очень стеснительным с незнакомыми или малознакомыми людьми и в силу этого не мог проявить себя в структурах, охватывавших большое число людей. А, может быть, мне просто неинтересно было в них работать, поскольку, чем выше ранг организации, тем больше в ней претившего мне формализма.
Иметь дело со своим классом было проще и интереснее. Особенно я любил выпускать стенную газету и состоял в редколлегиях стенных газет класса, школы или факультета почти все годы. В то время стенная газета была обязательным атрибутом любого коллектива, как детского, так и взрослого.
В большинстве случаев, у редколлегии хватало сил на два номера в год - к празднику Октябрьской революции и к первомайским праздникам или ко Дню Победы, редко к Новому Году.
Газета представляла собой лист или два ватмана с заголовком, портретами вождей, рисунками знамен, герба или других символов советской власти, вырезанных из какого-нибудь журнала, обычно, из хорошо иллюстрированного красочного «Огонька», передовицы, списанной из газеты, и одной – двух статей, полученных с большим трудом от кого-нибудь из учителей или учеников.
Мне такую газету делать было неинтересно, мы старались придумать что-нибудь оригинальное, хотя, надо признаться, наши фантазии не шли дальше карикатур на одноклассников на тему: «кому, что снится», простеньких стишков и статеек.
Несмотря на примитивность, газеты пользовались популярностью, а некоторыми учениками воспринимались с возмущением и злостью, бывали случаи, когда карикатуры или статейки замазывались или газета срывалась.
Я учился в школе во время войны и в послевоенные годы, когда культ Сталина достиг своего апогея. В газетах, журналах, на радио он занимал непомерное место: десять сталинских ударов на фронтах, сталинский план преобразования природы, сталинские статьи по языкознанию.
Всюду висели, а в газетах то и дело печатались портреты Сталина в форме генералиссимуса. Почти каждый концерт на радио начинался с песен вроде «О Сталине мудром, родном и любимом прекрасную песню слагает народ…». Стены домов, колонны демонстрантов пестрели лозунгами типа «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!», «Сталин – наше знамя боевое!», «Слава Сталину!» и подобными.
Даже мне, мальчишке, подростку, выросшему в эпоху сталинизма, такое непомерное славословие казалось ненужным, назойливым подхалимажем, вызывало отторжение, появлялись «кощунственные» мысли: «Как же так? Такой мудрый, прозорливый, простой человек не видит всего этого? Не запретит, не остановит подхалимов?»
Впрочем, не надо переоценивать таких рассуждений – они возникали не часто и не особенно мучили меня. Несмотря на них, у меня в комнате висела репродукция чьей-то картины «Утро нашей Родины», на которой мудрый вождь в сером френче, с плащом в руках отечески взирал на простирающиеся перед ним бескрайние поля. Картина мне определённо нравилась.
О репрессиях предвоенного времени ходили неясные слухи, рассказывались анекдоты вроде следующего:
"Учительница рассказывает соседу, работнику НКВД: «Вы знаете, какие сейчас дети? Спрашиваю сегодня на уроке, кто написал «Евгения Онегина», а все молчат. Спрашиваю Петю Иванова, так, знаете, что паршивец ответил – только не я!» Сосед задумчиво покачал головой, а через три дня говорит учительнице: «Вы мне говорили про Иванова, помните? Так вот сознался гад – он «Евгения Онегина» написал!»
Мы понимали, кому попало, такие анекдоты не рассказывают.
Смерть Сталина была воспринята мной и моими товарищами по институту очень серьёзно. Во всяком случае, мы ожидали каких-то больших изменений, гадая, будут ли они к лучшему или к худшему. Будучи комсоргом, я собрал нашу студенческую группу и произнёс какую-то высокопарную патриотическую речь, чувствуя при этом, что она воспринимается без иронии.
Потом пришли шестидесятые годы, наступила «оттепель», у людей появилась надежда на лучшее. Действительно, при Хрущёве жить стало легче и крестьянам-колхозникам, которым вернули паспорта и позволили покидать село без разрешения властей, и горожанам, переселявшимся пусть в тесные типовые «хрущобы», но всё же в свои квартиры из осточертевших коммуналок.
. В это время я узнал о судьбе своего дяди И.Д.Верменичева, бывшего руководителем статуправления (ЦУНХУ), расстрелянного в 1937 году и реабилитированного в 1956. Многие историки считают, что репрессии против ЦУНХУ были вызваны якобы заниженной при переписи численностью населения СССР.
Постепенно мы забыли об очередях за хлебом и молоком, мясом и колбасой, печенье и сливочное масло перестали быть лакомством, поднялся первый в мире советский спутник, потом Гагарин, окрепла вера в могущество и передовые позиции Советского Союза.
В этот период отец, который все предшествующие годы, даже во время войны и сопровождавшего её патриотического подъёма, оставался беспартийным, вступил в партию. Этот шаг отца был осознанным и искренним – он верил в идеи коммунизма, хотя видел и понимал и прежние, и нынешние ошибки партии.
Он посмеивался в связи с кукурузной вакханалией, недоумевал, зачем разделили партийные органы на сельские и промышленные обкомы, райкомы, возмущался, когда резко увеличили налоги на личный скот.
Я хорошо помню стада одичавших ослов, бродивших в Таджикистане по Мирзараватской долине, где мы работали. У дехкан не было денег для уплаты налога на это выносливое неприхотливое животное, возившее и дрова, и воду, и хозяев, отправлявшихся в гости в соседний кишлак.
У меня критическое отношение к советскому строю постепенно нарастало, лозунг «Нынешнее поколение будет жить при коммунизме» вызывал усмешку, а когда я слышал призыв «Догоним и перегоним Соединённые Штаты Америки», вспоминал ответ «армянского радио» на этот вопрос – «Догнать–то догоним, а перегонять не будем, чтобы не видели нашей драной жопы».
В те годы руководители предприятий и даже его подразделений ( начальники экспедиций, геологических партий, в нашем случае) обязательно должны были быть членами КПСС. Большинство главных специалистов экспедиций и партий тоже состояли в коммунистической партии, но тут допускались исключения. Я вступать в партию не хотел и на неоднократные предложения секретарей нашей парторганизации подать заявление о приёме отвечал, что я не готов, не считаю себя достойным и т.п.
Каких-либо последствий для меня мой отказ не имел, руководство экспедиции и Управления геологии меня ценило и не придавало большого значения тому, что главный геофизик экспедиции - не коммунист. Не был членом партии и один из главных геологов нашей экспедиции.
Я не участвовал в партийной жизни, не бывал на закрытых партийных собраниях, но был неплохо информирован о том, что там происходит, от своих друзей-партийцев. Как заместителю начальника экспедиции во время его отпуска мне приходилось иметь дело с функционерами горкома партии, и я был осведомлён о партийных делах на этом уровне, что только укрепляло во мне нежелание вступать в партию.
Меня возмущали формализм и бессмысленность многих партийных решений и действий, равнодушие и лицемерие одних партийных функционеров и готовность мириться с ними, соблюдать правила игры других, вполне достойных людей.
Как нередко подбирались партийные кадры, можно судить по истории продвижения по партийной и административной лестнице одного моего знакомого геофизика. Выпускник геологоразведочного техникума на Украине, он был заурядным специалистом по радиометрии, но чем-то приглянулся горкому комсомола, попал в его состав. Потом стал функционером горкома партии, а вскоре избирается председателем Комитета народного контроля города Кайраккум и в этом качестве, в частности, ведет «беспощадную» борьбу с использованием производственного транспорта в личных целях.
Я, каюсь, свою служебную машину в этих целях использовал, но умеренно, обычно заезжая в магазин или на рынок при поездках по производственным делам. В выходные дни, чтобы не беспокоить водителя служебного УАЗика, мы обычно ходили в ближайший город Чкаловск пешком километра три по железной дороге, а потом на рынок. Оттуда уезжали на автобусе.
Мне приходилось проходить мимо дома, в котором жил до переезда в Кайраккум председатель комитета народного контроля, иногда встречаться с ним и «оправдываться» в том, что я иду пешком, а не еду на своей служебной машине. Он искренне удивлялся, почему, имея такую возможность, я её не использую.
Наш герой был в хороших отношениях с секретарём горкома партии, и когда того перевели в Душанбе на пост министра, последовал за ним и работал уже в Комитете народного контроля республики. Потом я узнал, что он назначен директором крупнейшего в Таджикистане цементного завода, и вот здесь не удержался. Завёл «шуры-муры» с секретаршей, жена устроила скандал, и ему пришлось уехать из республики. Личная жизнь партийца должна была быть примером для беспартийных.
Конечно, среди партийных и государственных деятелей СССР было немало достойных, талантливых людей. Мой товарищ по институту, умнейший и порядочный Юрка Кошлаков, со временем из главных геофизиков экспедиции перешёл на должность начальника геологического управления Таджикистана, а потом стал заместителем председателя Совета Министров республики и, думаю, работал там неплохо. Я встречался с многими толковыми, знающими своё дело специалистами и в нашем управлении, и в Министерстве геологии, и в Комитете по внешнеэкономическим связям.
Конечно, были такие люди и в руководстве партии, но это не решало дела. Советская и партийная системы себя изжили и загнивали. Это чувствовалось, прежде всего, по отношению к генсеку Брежневу.
Больного старого человека вместо того, чтобы снять и освободить место для более молодого и энергичного, всячески превозносили, осыпали наградами. Поэтому, когда у руля встал Горбачёв, и началась перестройка, появились новые надежды. Однако распад и гниение партийного аппарата зашли слишком далеко, и в отличие от Китая партия не смогла удержать власть.