Мой комсомол

 
ответ на соцопрос городской газеты

   
 

  Особенно тёплых ностальгических чувств воспоминания о  комсомоле у меня не вызывают, хотя, конечно,  были  и светлые минуты, связанные  с моим «комсомольством» - молодость всё-таки есть молодость! Что касается формирования себя, как личности, то основным своим воспитателем в детстве  считаю всё-таки не комсомол, а пионерию (помимо семьи, школы, спортивной легкоатлетической секции и книг)

  Пионером я был активным – участвовал в школьной самодеятельности, в театральных постановках старшеклассников, читал стихи на районных конкурсах чтецов, неоднократно побеждая в них, был заядлым спортсменом и филателистом. Причём, я был активным участником общественной жизни не только в школе, но  и за её пределами. Помню себя, например, в роли  лидера  неформальной «тайной» тимуровской команды, а также организатором неофициального первенства села по футболу (после окончания 6 класса, во время летних каникул,  я с парой друзей образовал несколько футбольных  команд  из числа деревенских сверстников-пацанов, лично составил календарь игр, даже позаимствовал из дома награды и призы - для лучших команд и игроков, хорошо запомнил хрустальную вазу, например,  которая, к слову, после окончания чемпионата, к моему стыду и позору, была «торжественно» возвращена моей маме после оглашения ей  «претензий»   родителям  «героев спортивных баталий»)

  К моменту же моего вступления в комсомольскую организацию в 1978 году  я был уже увлечён совсем другими идеями – играл в школьном вокально-инструментальном ансамбле и общался в большей степени с той категорией  молодёжи, которую  принято было называть «шпаной» и «хулиганьём».

  Впрочем, полностью  избежать влияния воспитательных функций коммунистического союза молодёжи в те годы было почти невозможно.  Именно по комсомольским «учебникам» я и начал своё обучение основным, жизненно необходимым «наукам» того времени:  двуличию, лицемерию, двойным стандартам:  когда, понимая и принимая правила игры, думаешь одно, прилюдно говоришь совершенно другое, а делаешь – третье,  зачастую не совпадающее с тем, что думаешь и говоришь. Тогда это происходило повсеместно:  с трибун и по телевизору говорилось одно, а в курилках и на кухнях совсем другое и это противоречие было обычным для большинства и у многих  не вызывало никаких возражений. В моей жизни, правда, подобная «школа жизни»  случилась уже  во время прохождения срочной службы в армии и в первый год после «дембеля»  (годы студенчества как-то не отпечатались в моей памяти с точки зрения политического воспитания, хотя, возможно, впечатление это и обманчиво) А тогда, сразу же после демобилизации -  весной 1985 года, меня экстренно «выбрали» секретарём совхозной комсомольской организации после неожиданного ухода с этой  должности моего  предшественника (вернее, предшественницы), дабы не обезглавливать «совхозный комсомол» и не оставлять сельскую молодёжь без своего «вожака» во время посевной. Вот тут-то я и столкнулся в полной мере со всеми прелестями  «Морального кодекса строителя коммунизма»: на партийных и комсомольских совещаниях, различных заседаниях, пленумах и отчётных собраниях. Помню, например, как в составе партийной совхозной антиалкогольной комиссии (а это было время горбачёвской кампании по борьбе с пьянством) ездил по отделениям Пироговского совхоза с целью проработки нарушителей трудовой дисциплины на почве беспробудного пьянства (согласно директивам партии и правительства): каждое такое судилище  над, по сути, больными людьми, - с обилием правильных слов о вреде алкоголизма, о гражданской совести и долге, обычно заканчивалось общей попойкой всего состава суда (иногда даже с участием подсудимых), которая, причём, не всегда даже проходила за пределами зала заседания, в котором говорились идеологически выдержанные речи. Первое время меня такие метаморфозы, помнится, просто вводили в ступор и прострацию. Впрочем, учеником я был достаточно способным и послушным, так что довольно быстро постигал нелёгкую науку комсомольского функционера. К слову, именно тогда я попутно и совершенно непроизвольно освоил дополнительную профессию – журналиста: в то время, да и раньше, надо полагать,  работа комсорга во многом оценивалось не по качеству её выполнения, а по отчётам и зависела от умения комсомольского организатора грамотно и правильно сформулировать мысль, в частности, образно и ярко описать собственный труд в газетной статье. Вот тогда-то в полной мере и проявились мои литературные способности, отмеченные, кстати, ещё замполитом роты, назначившим  меня в одночасье редактором боевого листка во время прохождения службы в «учебке» автороты в г. Чебаркуль.

  «Хватило» меня, впрочем, ненадолго – на год с «хвостиком»: буквально в первый же отпуск я сбежал на учёбу в Свердловск, поступив в первое попавшееся под руку учебное заведение.  Противоречия, с которыми я столкнулся во время работы комсоргом, настолько, видимо, вывихнули моё сознание, что примерно где-то через год я был уже в противоположном «лагере», буквально, в стане идеологических врагов - в нонконформисткой среде панк-рок-андеграунда, проповедующей противоположные  комсомолу нравственные принципы и законы. Полученные же ранее  «знания» и навыки, впрочем,  не прошли даром:  помимо собственно творческой деятельности, я неожиданно «выдвинулся» по линии продюсирования, становясь инициатором и  организатором различных рок-мероприятий, проявляя при этом недюжинные и невиданные для панков продвиженческие способности.  Так, например, используя давние комсомольские связи, я вполне в духе своих бывших соратников «по партии» проталкивал на областные рок-фестивали, зачастую проходящие в те годы под патронажем и неусыпным комсомольским контролем,  непроходные панк-группы Свердловска и Каменска-Уральского по путёвкам Каменского райкома ВЛКСМ, из-за чего даже имел на одном из фестивалей  нелицеприятные трения с музыкантами мартюшовской рок-группы «Вариант», вполне справедливо возмущёнными моей  бесцеремонной наглостью. У некоторых моих новых друзей моё комсомольское прошлое и методы освоения настоящего вызывали недоверие и мне порой приходилось сдерживать свои прежние привычки и замашки.  И  в последующие годы комсомол полностью не отпускал меня, предлагая всё новые заманчивые предложения и апробированные методы их реализации. Так, что я всю жизнь  выдавливаю из себя по капле комсомольского «раба». И, надеюсь, не только я один делаю это, но и другие также стараются изживать пережитки своей  комсомольской юности.

  Есть в моём отношении к комсомолу, впрочем, и определённое чувство благодарности и ощущение небесполезности пройденного пути и проведённого в этой организации времени. Именно благодаря комсомолу я  получил прививку на всю оставшуюся жизнь - особую чувствительность  к  двурушничеству, лицемерию и цинизму, закулисной возне и стукачеству, на основании чего могу с определённой точностью заявить: комсомол жив! И идеи его по-прежнему живут и побеждают! А вот это уже не смешно, а на самом деле страшно.

  Ведь, в общем-то,  ничего по сути не изменилось в нашей жизни, в обществе за прошедшие годы, особенно это касается  последнего десятилетия, явно не отличающегося «вегетарианскими» нравами: люди-то остались те же самые, с теми же привычками, с тем же комсомольским воспитанием. А покаяния за советские грехи  (как в послевоенной Германии, например)  я что-то не замечал (за исключением, некоторых образцов современного российского искусства, в частности, литературы, кинематографа, но только не на официальном уровне!) Не случайно ведь, почти все основные комсомольские функционеры остались на плаву и в нынешнем времени, моментально перестроившись под изменившуюся конъюнктуру, перекрасившись в новые цвета. И это как раз – лучшая, наиболее правдивая характеристика комсомола: его непотопляемости, приспособленчества к любым обстоятельствам – умения держать нос по ветру, подобно флюгеру, чему, слава Богу, мне обучиться так и не удалось, а посему в число новых властителей политических мод я так и не попал, да и не пытался…