Пролог.
Надо ли говорить, с каким нетерпением каждый из нас, курсантов-артиллеристов, ждал своего первого выстрела из настоящего орудия?
Это подспудное ожидание приближающегося таинства, похожее на вожделение перед первой близостью с женщиной, сопровождало нас уже с начальных занятий по баллистике, основам теории вероятности и первой встречей с… НЕЙ в боксе, пропахшем смазкой ГОИ и ЦИАТИМом.
ОНА стояла, выкрашенная в цвет хаки, в ряду гаубиц, реактивных систем, пусковых установок ПТУР и миномётов.
Нас, стайку первокурсников, подвели к НЕЙ, как экскурсантов, зажатых в магию музея, и аккуратно выглаженный подполковник с указкой в руке стал показывать основные части пушки: лафет, люльку, ствол с казёнником (1) и дульным тормозом, противооткатные устройства, боевой ход с подрессориванием, уравновешивающий механизм и механизмы наведения. Эти названия были для нашего слуха настолько новые и необычные, насколько новыми и необычными они звучат сейчас для тебя, мой читатель. Подполковник в кителе с суворовским значком называл их твёрдо, по-военному, и совершенно безэмоционально, что придавало им какой-то флёр таинственности и даже святости.
Кто-то из курсантов (наверное, это был Гена Рымарь по кличке «шарнир») с разрешения преподавателя покрутил ручки поворотного и подъёмного механизмов. Ствол послушно ходил вправо и влево, поднимался вверх и снова возвращался вниз, и рука на рукоятке не ощущала сколь-нибудь серьёзного сопротивления.
100-миллиметровая противотанковая пушка Т-12 в скором времени должна была стать нашим первым орудием, рядом с которым мы ощутим непередаваемую мощь первого выстрела.
Но начиналось всё довольно буднично: освоив после нескольких тренировок боевую работу по приведению пушки к бою и обратно – в походное положение, изучив устройство и принцип действия автоматики и орудийных снарядов, усвоив в теории правила прицеливания, мы наконец в один из прохладных осенних дней выехали на стрельбище (оно находилось недалеко от города), рядом с ним тут и там были разбросаны крохотные деревушки с поэтическими названиями: Книжковцы, Рыжулинцы, Шумовцы, Ружичанка. Мы плохо понимали: как мирные населённые пункты будут сосуществовать с грохотом выстрелов. Мы плохо понимали термин «вкладной стволик». Но вскоре всё уложилось в наших мозгах: когда мы привычно раскидали станины, нам наконец показали мишенное поле, ничем особым не отличающееся от обычного «колгоспного» и этот самый вкладной стволик, который был извлечён из длинного деревянного ящика и закреплён внутри орудийного ствола.
Вкладной стволик был сделан из дула мосинской трёхлинейки. Несерьёзность затеи несколько задевала нас с нашими всё возрастающими артиллерийскими амбициями, но таковы были правила: до боевой стрельбы боевым снарядом мы должны были «отработать» на… имитаторе.
Стволик вделан в специальную круглую обойму, которая плотно входит в зарядную камору пушки, а затвор и казённая часть его остаются снаружи, и командир взвода по очереди вкладывает в неё трассирующие патроны, пока очередной стреляющий, запинаясь и суесловя, «рожает» команду наводчику.
Мишени – пара сооружений из натянутого на деревянные каркасы в виде танка вероятного противника в полный рост брезента (а может быть мешковины) маячили где-то вдалеке, километрах в полутора-двух, и были еле различимы в утренней туманной дымке даже в бинокль. А кто сказал, что настоящие боевые машины супостата должны быть видны как на ладони?!
Труднее всего было вычислить направление и дальность до цели, чтобы наконец «выдать» прицел – ориентиры сливались с местностью и были настолько скучными и обыденными, что с трудом получалось их определять, как ориентиры, сверяясь со своими записями в схеме, да ещё и быстро найти в ней требуемое расстояние.
«Наводчик! Ориентир пятый… широкий куст. Левее пятнадцать, цель первая – танк. Прицел – восемь. Наводить в середину. Огонь!». Наводчик, медленно соображая, выводит маховичками риску на требуемую цифру, работая рукоятками, наводит «стрелочку» на центр цели и кричит: «Готово!». Взводный, который стоит тут же за стволом, нажимает на курок. Яркая малиновая светящаяся точка трассера, урча, летит куда-то в сторону мишенного поля.
Тут, на первых порах, главное не попасть в цель, хотя и это важно, а соображать быстро, поскольку враг – это не офицер экзаменатор, стоящий за спиной с секундомером, а противник, который «стремится раздолбать» тебя в свою очередь, ведь, как говорил один персонаж, «у них тоже оружие имеется».
Марш-бросок.
Выезд на настоящий полигон, а не на стрельбище, был запланирован на февраль. Станция БОярка где-то недалеко от Ровно. Раннее утро. На железнодорожных платформах копошатся ещё не отошедшие ото сна курсанты в ватных зимних полевых костюмах: фуфайки, штаны, сапоги. Слышны команды офицеров и короткие распоряжения сержантов. Крепёжная проволока перегрызается огромными кусачками и автопоезда – машины с прикреплёнными за фаркопы пушками – аккуратно съезжают на площадку и выстраиваются в колонну.
Разгрузка идёт медленно. Те, кто закончил работу, развалились тут же в сторонке прямо на пыльной земле рядом с такими же пыльными кустами. Кто-то закуривает, кто-то, отпросившись, убежал на станцию в магазин за газировкой и сладостями. Тут же лежат сброшенные в кучку вещевые мешки с притороченными скатками и валенками. Противогазы, планшеты и оружие каждый таскает на себе.
Наконец колонна машин трогается и в облаках дорожной пыли уходит куда-то в даль, поросшую тут и там ракитняком и редкими рощицами каких-то деревьев.
Светит яркое солнышко. Снега в этих местах почти нет. Воробьи уже щебечут по-весеннему. Рядом со станцией в отдалении возвышаются корпуса кирпичного завода: железобетонные башни и наклонные галереи конвейеров, какие-то грандиозные сооружения из металла, похожие на наклонные металлические трубы с широкими поясами (они медленно вращаются вокруг своей оси и от них исходит тепло). Всё пространство вокруг завода покрыто слоем беловатой пыли. На предприятии делают силикатный кирпич.
Наш взводный старший лейтенант Осипов, высокий и статный, с небольшой головой, покрытой тёмными волосами, выбивающимися из-под шапки, и какими-то девчоночьими глазами с большими длинными и тёмными ресницами похож на цыгана. У него крутой нрав и цепкий ум. Говорят – он призёр конкурса по решению артиллерийских задач. Он стоит в шинели, в огромных запылённых яловых сапогах и в снаряжении. На правом боку на ремне портупеи кобур с «макаром».
«Взвод, строиться! В полной выкладке, автоматы – на грудь», – подаёт он своим резким и ломким, как у подростка, голосом зычную команду.
Взвод выстраивается в две шеренги по отделениям. Вскоре нас подводят к общей колонне батареи, а затем и дивизиона. Комдив (2), высокий красавец подполковник Каленковский в начищенных хромачах, в полевой фуражке и полевой куртке, приняв доклад замполита, громко и чётко объявляет приказ на марш-бросок в пешем строю.
Мы-то, олухи, думали – поедем на машинах…
Сорок километров мы частью шли, частью бежали. Иногда от командира батареи капитана Тарапкина Леонида Ивановича поступала команда «Газы!» и все курсанты, натянув противогазы, бежали километр, а может быть – три, преодолевая «заражённое облако». На привалах, которые объявлялись через каждый час, нам удавалось, не скидывая вещмешков, перемотать портянки.
Ода портянке (лирическое отступление №1).
Наблюдая за реформами, которыми сейчас занята наша армия, я заметил одну деталь: в погоне за новомодными трендами мы как-то позабыли о солдате, которому в походе, наряду с тёплой одеждой и плащ-палаткой, наряду с походной кухней и вычищенным оружием необходимы… сухие ноги. Суворов говорил: «Ружьё, сухарь и ноги береги пуще глаза!». Так почему же мы забыли традиции и заветы наших полководцев? В погоне за модой обули бойца в берцы и носки. Смотрится оно презентабельно – на строевом смотре. Но полигон – не плац. Через десять километров мало того, что от носков остаются одни дырки, так ещё и пот начинает разъедать ступни и кожу между пальцев, и от этой напасти воину не деться никуда!
Раньше солдат носил сапоги и портянки. А в вещевом мешке лежала пара запасных. Пройдёт военный до первого привала, разуется, снимет портяночку, перевернёт её сухим краем к стопе, а влажный намотает на голень. Пока делает следующий переход, тот конец, который икру облегает, высохнет и его можно снова мотать на ступню. Всё гениальное просто! Для похода лучше портянки для военного человека ничего не придумано!
Ну, это так, к слову, размышления в полудрёме, пока не прозвучит команда к построению. Когда изнурённые и жаждой обуреваемые мы наконец дошли до полевого парка, на котором стояли наши тягачи с подцепленными орудиями, прозвучало долгожданное: «Привал. Командирам взводов отправить представителей на ПХД (3) для получения пищи.»
Через час, наскоро отскоблив котелки от пристывшего жира, пакуем «сидора» и снова становимся в строй. На этот раз Каленковский даёт команду: «По машинам!»…
Вполне предсказуемо сержант Сальников сигнальщиком назначает меня (он ненавидит меня за то, что мешкаю, вечно отстаю, да ещё и задаю глупые вопросы). Вынув из чехла сигнальные флажки – красный и белый – вылезаю в прямоугольное брезентовое оконце прямо над кабиной, чтобы дублировать на марше сигналы от впереди едущих машин: «В колонну. Марш», «Налево», «Направо». Работа скотская – пока взвод дремлет на скамьях с зажатыми между ног автоматами, ты сквозь слёзы под студёными струями ветра пытаешься, разведя руки с флажками в стороны, удержаться на ногах, да ещё и следить за тем, что творится перед машиной. Через несколько минут нападает тоска, и тебе уже наплевать на боевую задачу – ты чувствуешь только как леденеют: лицо, горло и верх груди, как сопли, перемешавшись со слезами начинают сползать на подбородок.
Наконец, мне это дело надоедает и, воспользовавшись всеобщей дремотой, я вползаю обратно в кузов и сажусь на какой-то тюк – то ли вещмешок, то ли смотанная маскировочная сеть.
В это время машина сворачивает влево и резко тормозит. Слышится голос взводного: «К машине! Танки справа! К бою!».
Чертыхаясь и бестолково тыкаясь друг в друга, мы выпрыгиваем на дорогу. За время практических занятий нам уже ясно и привычно: кто где становится по сигналу «К бою!», чтобы отцепить пушку от тягача. Когда облепленные курсантами станины чуть приподнимают кольцо сцепного устройства, командир отделения Серёга Калитюк командует водителю: «Вперёд», и машина исчезает, обдав нас бензиновой копотью.
Расцепив станины, мы раскидываем их в стороны, сбрасываем чехлы с дульного тормоза и казённика, а наводчик Олежка Грищин защёлкивает фиксатор прицела в гнезде. Заряжающий в это время открывает затвор, готовый принять снаряд в нутро ствола.
Расчёт, встав на одно колено, размещается по своим местам. Я дежурю около снарядного ящика. Командир орудия, подняв красный флажок, истерично орёт: «Первое готово!» и глядит на взводного, маячащего где-то там… Соседние орудия тоже смотрят грозными стволами куда-то в поле.
«Отбой!», – слышится издалека. Потихоньку матерясь, мы сворачиваем «систему» и снова цепляем её за трёхмостовый ЗиЛ.
Таких тренировок было несколько. И каждый раз они проходили всё слаженнее и слаженнее, и каждый раз солёные шуточки по адресу отцов-командиров были всё злее и злее.
Было уже темно, когда Осипов в очередной раз скомандовал: «К машине». Против обыкновения команды «К бою!» не последовало.
«Командиры орудий, ко мне!». Младший сержант Калитюк тут же исчез, а мы, сгрудившись сзади машины, под тусклый свет габаритов стали доставать сигареты…
Перекур закончился быстро. Взводный сказал, чтобы мы выгружали пожитки и, взяв ломы, кирки и лопаты, следовали за ним.
На позиции.
На колышек, вбитый в супесь, Калитюк накинул стальное кольцо с привязанной к нему верёвкой. На верёвку, через каждый метр, пришиты белые ленточки. Отметив пять метров, он делает заметку лопатой. Пользуясь ей как циркулем, он намечает круг – будущий орудийный окоп, глубина которого будет 80 сантиметров. Нетрудно подсчитать (V = пr2 · h = 3,14 · 5*5 · 0,8 = 3,14 · 25 · 0,8 = 62,8 м3), что за ночь орудийный курсантский расчёт должен вынуть и уложить, считая вместе с ровиком для снарядов и щелью для расчёта, около 70 кубометров мёрзлой ровенской землицы.
Работа сначала шла туго – грунт отвердел за зиму сантиметров на двадцать, и целина поддавалась не сразу. Выручала хорошо наточенная большая сапёрная лопата.
Ода сапёрной лопате (лирическое отступление №2).
Кто на гражданке привык к лопате штыковой, тот не сразу принимает лопату сапёрную – какую-то не практичную с первого взгляда: тупую и прямую – ни углубиться как штыком, ни загрести как совковой. Но, когда оказываешься на полигоне или (не приведи всевышний) на войне, начинаешь понимать, что лучше и практичней инструмента не сыщешь. Во-первых, она плоская и занимает мало места; во-вторых, БСЛ-110 (4) имеет штык с рёбрами жёсткости и её очень трудно сломать; в-третьих, сапёрная лопата практически не требует помощи лома, потому что сама обладает достаточной прочностью и позволяет разрабатывать почву практически любой жёсткости и плотности; в-четвёртых, этим шанцевым инструментом можно вырыть яму небольшого сечения (к примеру, для столба, не прибегая к помощи совковой лопаты); в-пятых, она очень удобна для разметки окопа, потому что ей можно пользоваться для отмера расстояний, ведь длина её известна. В общем, как ни крути, а сапёрная лопата – настоящая палочка-выручалочка для бойца.
Ночью начальник училища генерал Боков лично обходил позиции, на которых копошились закопчённые курсанты в ватных полевых костюмах, валенках на резиновом ходу и шапках с опущенными ушами. Где-то к четырём часам утра взводный командир наконец принимает нашу работу. Широкий, десятиметровый круг был готов к размещению орудия. Вынутый из него жёлтый ровенский полигонный песок лежал плотно утрамбованный на бруствере за узенькой бермой, прикрытый сверху пластами слежавшегося снега. «Отбой! Подъём в 6 часов».
Мы попАдали, кто где стоял, прямо на жёсткий наст и уснули мертвецким сном, чтобы через два часа снова подняться и продолжить работу. Нам предстояло ещё вырыть укрытия для расчётов и ящиков со снарядами, закатить орудие, врыть станины глубоко в землю, почистить снаряды, натянуть масксети и быть готовыми к стрельбе.
Мне снился какой-то яркий и цветной сон. Я видел летний Крым, белокаменный Севастополь в сочной зелени платанов, катальп, кипарисов и акаций. Я нырял с известковых скал в зелёное море, а потом загорал на расстеленном пологе и, разомлев от июльской жары, придремал, подложив руку под голову. Когда кто-то стал пинать меня в зад, я со злостью и досадой подумал: «Неужели на Херсонесе нет свободного места, что надо пинать?..»
«Подъём!», – послышался злой голос Осипова. Я приоткрыл опухшие глаза и увидел тускло освещённую фигуру взводного, который пинал дрыхнущих тут и там курсантов, нетерпеливо рявкая: «Подъём! Подъём!».
Два часа пронеслись как пять минут. На востоке ещё даже не брезжило.
Минут через десять при свете фар мы, ещё не проснувшиеся, на «раз-два взяли!» закатили орудие в окоп. Затем для чего-то нас отправили в машину за брусом. Шесть или семь обрезков делового леса, из которого обычно строят дома, были принесены и сброшены кучкой на землю. «Копайте здесь и здесь примерно на метр, чтобы утопить станины в грунт. А под сошники, вот так, – взводный показал, как должен лежать брусок, – кладёте брус и ещё два бруса вкапываете вертикально, чтобы они держали горизонтальный от съезжания. Понятно?».
Конечно же мы ничего не поняли, но принялись копать. Где-то рядом ходили офицеры кафедры боевой работы, деловито подсказывая, что и как надо делать.
Через час работы длиннющие четырёхметровые станины были вкопаны в песок более чем на половину. Они уходили куда-то под землю под довольно большим углом и придавали грозному орудию загадочность и таинственность.
Мы не заметили в горячке труда, как рассвело и солнце выглянуло из утренней дымки.
Первый выстрел.
Снаряды привезли где-то через час-полтора. Подъехал ЗиЛ, в кузове под тентом – ящиков сорок или пятьдесят осколочно-фугасных новеньких унитарных патронов. Настоящий боевой снаряд почти всем из нас предстояло увидеть впервые. Меня, да и многих охватил какой-то мандраж, похожий на благоговение.
Водитель, солдат-срочник по второму году службы, открыл задний борт и проворно впрыгнул внутрь кузова, завернув наверх тент. Мы, было, ринулись принимать снизу укупорку, но он крикнул: «Отходите!» и ногой накренил первый ряд. Пять ящиков рухнули с кузова прямо на песок. За ними с грохотом последовал второй ряд. Боец выпрыгнул, засупонил борт, затянул верёвки крепления заднего полога, и машина, взревев, умчалась к следующему орудию.
«Чего встали? – нарушил минуту молчания Калитюк, – таскайте в погребок. И мы принялись за работу. Никаких ручек на этих ящиках не предусмотрено. Поэтому таскали их, подхватив суконными рукавицами под днища.
Подошёл взводный, открыл крышку, и мы с интересом заглянули внутрь. Застопоренные двумя деревянными распорками с фигурными вырезами, в ящике лежали два снаряда. Поразила их длина – чуть ли не полтора метра. Гильзы матово поблескивали сквозь смазку стальными боками. Выкрашенные в серый цвет снаряды, намертво заделанные в гильзу, тоже лоснились от технического вазелина и искорок инея.
Толстый слой смазки, застывшей на холоде, с трудом поддавался деревянному скребку, сделанному из найденной тут же щепки. Я подумал, что легче было таскать на себе пушку, разворачивать-сворачивать, нестись по команде к орудию, испытывать злую радость напряжённого труда номера расчёта, чем скрести снаряд замусоленной палочкой, стряхивая с неё мгновенно нарастающий липкий нарост смазки ГОИ-54П прямо внутрь ящика или в песок. Марш-бросок и бессонная ночь на позиции показались мне забавным приключением по сравнению с этой нудной процедурой, без которой невозможно было сделать ни одного выстрела. Вскоре расчёт присоединился ко мне, и работа пошла чуть веселей.
Наконец, выстрелы были готовы к бою. И по позиции поползло какое-то волнение. Оно исходило из окопа командира взвода, который, прижав к уху телефонную трубку, кричал что-то в неё комбату (5).
«Батарея, стой!»
Мы напряглись в ожидании. Откуда-то сзади выползли в своих серых шинелях с биноклями на груди офицеры кафедры артвооружения и кафедры боевой работы. Они стояли чуть поодаль и наблюдали…
Каждому из нас предстояло сыграть роль командира противотанкового орудия. Первый в своей жизни настоящий выстрел я наблюдал со стороны. Когда прозвучала команда: «Заряжай!», постарался спокойно достать холодную чушку снаряда из укупорки и поднёсти её заряжающему. Мой однокашник принял и аккуратно вставил его в зияющее жерло каморы. Потом он с усилием дослал снаряд до упора и затвор автоматически поднялся вверх, закрыв ствол…
Офицер кафедры подошёл к командиру орудия (стрелял первым, кажется, Серёжа Калитюк) и монотонно и буднично, приложив окуляры бинокля к глазам, стал рассказывать ему о том, какую цель он хотел бы увидеть поражённой. На поле вдалеке, по своему супостатскому обыкновению, в морозной дымке стояли и ползали в разных направлениях «вражеские танки и бронетранспортёры».
– Цель первая…, – пробубнил Калитюк. Убедившись, что наводчик, сообразительный и умный Грищин, увидел цель, он продиктовал ему прицел. Мы напряжённо и с любопытством следили за работой трёх главных действующих лиц в этой дуэли: командира орудия, наводчика и пушки. Она, как живая, послушно выполняла волю своего «хозяина». Она как будто говорила ему: «Не дрейфь! Щас мы его заколбасим!».
«Огонь!», – торжественно скомандовал Серёга. Олежка помедлил, а потом, убрав лицо от окуляра прицела, медленно нажал рычаг спускового механизма.
Выстрела я не услышал, потому что весь звук улетел вперёд и в стороны вместе со снарядом и с выхлопом, прорвавшимся через отверстия дульного тормоза. Я услышал только тонкий звон в центре мозга и почувствовал, как струйки воздуха проникли через внутреннее ухо в носовую полость и вышли через ноздри.
Я увидел, как в мгновение махина ствола откатилась на метра полтора-два назад, при этом орудие подпрыгнуло выше роста человека (в тот миг я вспомнил, как преподаватель боевой работы подполковник Евгений Жбанков, ироничный и толковый, несколько раз подчёркивал во время занятий, что кому бы то ни было садиться на станины или стоять над ними нельзя, так как чревато серьёзной травмой мошонки; наконец, до оргазма, охватившего яички, я понял, для чего он нас об этом настойчиво предупреждал).
Мощный накатник вернул ствол в исходное положение, а выбрасыватель тут же выкинул дымящуюся гильзу. Она с металлическим звоном грохнулась оземь, два-три раза перекувырнулась и притихла. Пыль, дым и песок закрыли всё пространство перед нами, на минуту лишив всех возможности что-либо видеть впереди себя.
В расчёте был заряжающим долговязый и худощавый Валера со странной фамилией Баца. Он обязан был: сразу после выстрела посмотреть на указатель длины отката, убедившись, что он не больше и не меньше положенного, вернуть его в исходное и прокричать: «Откат нормальный!»; затем заглянуть в ствол и, убедившись в том, что снаряд в нём не застрял, доложить: «Ствол чистый»; а затем подхватить с земли ещё горячую источающую кисловатый запах орудийного пороха гильзу при помощи намотанного на палку толстого матерчатого квача, пропитанного техническим вазелином, и закинуть её обратно в снарядный ящик.
Плохо помню, как я «работал» стреляющим. Скорее всего после моего первого выстрела урон «противнику» оказался минимальным, и мой расчёт был «уничтожен» ответным огнём.
Ярче и отчётливее я запомнил то, что в трёхстах метрах левее нашей позиции «работали» 85-миллиметровые Д-48 и их дульные тормоза сверлили наши барабанные перпонки тонкими иглами больно и обидно до слёз. Обидно, потому что мы не слышали тех командиров и не успевали прикрыть ушей пальцами.
Когда прозвучало бодрое «Отбой», звон в ушах стоял, не прекращаясь ещё долго: и когда мы сворачивались, и когда строились на инструктаж, и когда взводный повёл нас в поле на прочёсывание территории.
Таков порядок: после стрельбы местность проверяется на наличие неразорвавшихся боеприпасов. Каждый, увидевший подозрительный предмет, обязан доложить командиру, а тот принять меры к тому, чтобы как-то заметно обозначить его чем-нибудь ярким (обычно это – штатные пластиковые флажки на стальной ножке с буквой «М», а когда они кончаются, подходит любая цветастая хреновина, на торчащей из-под земли ветке). Это – для идущих после нас сапёров. Ничего взрывоопасного мы не нашли, зато насобирали на сувениры рваные, причудливой формы осколки от снарядов как память о первом выстреле. Тот первый осколок давних воспоминаний я храню до сих пор.
1 Ствол с казёнником – казённик – стальной брус, навинченный на ту часть ствола, в которую вставляется снаряд. Внутри и снаружи казённика монтируются: затвор с механизмом спуска, механизм открывания, выбрасывающий механизм, полуавтоматика и проч.
2 Комдив (простореч. артил.) – командир дивизиона.
3 ПХД – пункт хозяйственного довольствия.
4 БСЛ-110 – большая сапёрная лопата длиной 110 см.
5 Комбат (прстореч. артил.) – командир батареи.