Иллюстрация: "Арбатский художник и маленькая скрипачка", рисунок автора.
*************
Москва, годы 2000-2003…
Кроме граждан достопочтенных, по Арбату много всякого народа шаталось: маргиналов, бомжей, разномастных попрошаек, - людей не особо симпатичных.
Одни добывали скудное пропитание самостоятельно, другие околачивались возле художников, понемногу на них паразитируя.
И почему-то крепко застряли в памяти…
«ФАЛЬШИВАЯ МОНАХИНЯ»
Как-то сидела я на арбатской мостовой рядом с Володькой, коллегой и приятелем. Сразу после знакомства он показался славным парнем, и я начала было считать его другом. Вскоре выяснилось, что Володька – алкоголик конченый, и «дружить» с ним – значит постоянно «одалживать» ему деньги на выпивку. По принципу: «Я должен тебе двести рублей, одолжи мне ещё двести, тогда я буду должен тебе четыреста. Нет, лучше одолжи триста, и я буду должен тебе ровно пятьсот».
Смекнув это, я решительно простила ему все долги и взяла курс на плавное, но неуклонное отдаление. И отдалилась ровно настолько, чтобы остаться с ним в отношениях тёплых и прохладных одновременно.
Достаточно тёплых, чтобы при необходимости просить друг у друга карандаш или ластик, но и достаточно прохладных, чтобы ему неловко было занимать у меня деньги.
У Володьки были глубокие внимательные серые глаза, он нравился всем женщинам без исключения. Я его хорошо изучила, и потому знала, что когда он страдает от абстинентного синдрома (то есть каждое утро), лицо его становится необыкновенно одухотворенным. Этим, или чем другим, привлёк он внимание одной прелюбопытной особы.
Вблизи нас стояла нестарая тётка в монашеской одежде. Она самозабвенно распевала псалмы, а в руках держала икону и кружку для пожертвований.
Пела она, пела, вдруг подошла к Володьке и показала ему содержимое кружки: «Ты смотри, какой-то му…к сто рублей кинул! Побегу за водкой!»
И вправду, побежала. Принесла бутылку, уселась рядом с моим приятелем. Пришлось это кстати, так как судя по строгому и скорбному Володькиному лицу, его похмельные страдания были в тот день велики. Стали они пить и беседовать. Духовная особа оказалась простой жизнелюбивой женщиной, совсем без религиозных заморочек. У Володьки же тогда очень запутались взгляды на устройство мироздания; было им, что обсудить.
Мы с ней тоже пообщались. Звали её, кажется, Тамара. Я предложила ей сигарету, но курить прилюдно та почему-то стеснялась и сказала: «Я дома покурю. У меня дома сигареты есть». Ещё сообщила деловито, что у неё сожитель – придурок, бьёт её всё время и буянит. «Хочешь, тебя с ним познакомлю?» - «Да зачем же мне?» - я удивилась, не в силах понять её логику.
Лжемонахиня ещё что-то болтала, наконец, хвастливо заявила: «А хорошая у меня профессия!» Я вытаращила глаза, поражённая таким цинизмом. Ничего себе профессия – побираться под видом монашки! Тамара стала торопливо оправдываться: «Но я и в обитель тоже деньги сдаю!» Уж не знаю, в какую там обитель она что сдавала… С Володькой они стали частенько совершать возлияния вместе.
Однажды какой-то въедливый очкастый мужик распознал, что Тамарина святость притворная, и стал её разоблачать: «Вы – фальшивая монахиня!» - восклицал он с пафосом. «Отвали, козёл! Дуй на Красную площадь, там и митингуй!» - завопила Тамара. То есть сказала она не «дуй», а другое созвучное слово. Почему она послала его именно на Красную Площадь, не знаю. Но сказано было лихо, и мужик трусливо ретировался.
Потом она пропала с Арбата.
«РАССТРИГА»
Мнимая монашка сама покупала водку и угощала других, но такое поведение было исключительным. Чаще «спонсорами» выступали художники. Возле того же Володьки околачивался приземистый мужик с седой бородой и схваченной шнурком белоснежной шевелюрой. Говорили, что он поп-расстрига. Действительно ли тот был в прошлом священником, неизвестно. Он «окормлял» всех желающих, готовых ссудить ему чуток деньжат или налить стаканчик. Терпеливо стоял неподалеку от Володьки или другого мастера, ожидая, когда же тот кого-нибудь нарисует. Затем они вместе шли в ближайшую рюмочную. А потом расстрига сидел возле своего благодетеля и вёл душеспасительные беседы. Объяснял, как надо жить правильно.
Я вовсе не считаю подобных людей дармоедами. Это ведь они оказывают психотерапевтические услуги! Профессиональный психолог возьмет некоторую сумму за час работы, в течение этого часа будет слушать вас угрюмо, а полезные рекомендации даст так торопливо, что сразу станет понятно, как вы ему безразличны.
А тут – всего за сто граммов водки возле тебя весь божий день готов сидеть персональный «психоаналитик», слушать любой, изречённый тобой бред, принимать близко к сердцу твои дурацкие проблемы, смотреть сочувственными глазами, говорить сердечным тоном, давать менее или более разумные советы…
Расстрига ошивался весь сезон возле тех моих коллег, которым не жалко было для него толики «огненной воды». По затраченному времени вполне сопоставимо с работой какого-нибудь штатного психолога/
БРАТ ЛУКАСА НИФОНТОВА
Вообще много было таких, кому глоток алкоголя доставался за оказание неких нестандартных услуг. Кто что умел…
Иногда попрошайки предлагали портретируемым, пока те позируют, сбегать для них за пивом; ну, и в случае получения согласия и выполнения взятого на себя поручения, вознаграждались, как они говорили, «за ноги».
…Однажды, рисуя портрет некоего бизнесмена, я засиделась допоздна… Тому, видимо, необходим был слушатель, чтобы рассказать о накипевшем, пожаловаться на дядю-депутата и на стерву-жену, и на всяко-разно, но я на эту роль почему-то не подошла.
И он сказал бродяге, который возле нас топтался:: «Ты подожди. Она сейчас закончит, я тебя угощу». Я подозревала:, что угощение (на самом деле – психотерапевтический сеанс) обойдётся ему подороже моего портрета, это казалось несправедливым, и было грустновато. Но каждому своё, как известно. Я дорисовала, собралась в спешке и побежала к метро, а два мужика отправились вкушать свою амброзию. Им обоим было не к спеху.
Иные арбатские завсегдатаи получали право на участие в возлияниях в обмен на нечто совсем уж эфемерное, не поддающееся рациональному осмыслению. Как можно заработать выпивку обаянием? Харизмой? А вот можно!
Ещё когда я была на Арбате новичком, немало изумил один человек…
...Никто мне не был рад сначала . «Старожилы» смотрели угрюмо, и чувствовала я себя неуютно.
Как-то под вечер, уж уходить собралась, симпатичный парень подошел, улыбнулся дружелюбно и сказал: «Меня Володя зовут». Так мы с Володькой познакомились. Я ещё не знала, что степень его дружелюбия прямо пропорциональна количеству принятого на грудь.
Затеялась неторопливая приязненная беседа…
Вдруг я заметила: уличная атмосфера вокруг нас почему-то начала меняться!
Появился какой-то чел, невысокий, неплечистый, длинноволосый, с широко расставленными карими глазами, со впалыми щеками, элегантными узкими скулами , со стильными гуцульскими усами. Уселся возле Володьки. Заулыбался, и, казалось, веселеет вся улица. Беззаботность как будто разлилась веером от его крупных круглых глаз, стекла по усам и разошлась по мостовой кругами.
Возле чела затоптались другие художники. Ими овладело радостное возбуждение, которое охватывает членов мужской компании, когда те собираются послать все дела к чертовой матери, хорошенько выпить и побакланить душевно.
Тогда я, кажется, впервые уходила с ощущением, что Арбат не так уж тосклив и страшен, жить можно!
И каждый раз, когда обаятельный товарищ появлялся, вокруг него распространялось какое-то мерцающее тепло.
Он оказался братом знаменитого художника Лукаса Нифонтова. По слухам , последний именно на Арбате начинал когда-то свою фантастическую карьеру. То, что ему удалось отсюда свалить, на всю страну прославиться и сказочно разбогатеть, придавало его имени таинственный ореол.
…Вот все знают, какая главная картина у Репина - «Иван Грозный убивает…».
Или у Сурикова - «Боярыня Морозова».
Или у Серова - «Девочка с персиками».
Или у Дали - «Растёкшееся время». И так - со всеми классиками.
А кто может сходу назвать какую-нибудь известную картину Нифонтова? Мало кто... Но все имеющие телевизор знают его в лицо и по имени. Как так?
Каким образом ему, (обладателю вполне умеренного, на мой взгляд, дарования,) удалось «сделать» публику, отгадать её запросы и ответить её представлениям о великом художнике? Какую роль играли в этом нехилое мужское обаяние, трудолюбие, точный коммерческий расчёт, везение? Предположений было много, но никто из нас ничего не знал наверняка. И все страстно узнать хотели.
Отблеск этого тайны падал на брата Геннадия, который фамильным обаянием обладал. Но больше, кажется, ничем, ни трудолюбием, ни смекалкой.
По моим наблюдениям, он на Арбат являлся, когда хотелось выпить, а не на что было. Потусив возле коллег, находил-таки компанию, где ему наливали. Почему? Слышала однажды, как он , уходя, сказал на прощанье кому-то: «Я тебя с Лукасом познакомлю!»
Получалось, что поили его за красивые глаза и за обещание познакомить со знаменитым родственником?
Так-то оно так, да не совсем…
Обычно он пребывал в состоянии беззаботного возбуждения, и довольно часто ему на кураже удавалось найти в толпе зевак модель для кого-то из художников, его приятелей. Это ценилось, ведь портретистов на Арбате всегда толклось больше, чем желающих быть увековеченными на листе ватмана или торшона.
Лицом Геннадий был даже симпатичнее прославленного брата. Тростинка-тело, круглые горящие глаза. И, как я уже сказала, необъяснимое обаяние, которое распространялось вокруг, как только он появлялся. Сразу всё становилось легко и непринуждённо.
Он мог подойти к бредущим по Арбату девчонкам, поднять одну из них на руки и посадить в кресло перед Володькой. И ничего, в ответ только весёлое хихиканье. Володька рисовал хохочущую и краснеющую от смущения фемину, и та охотно платила. Или не платила, тогда портрет оставался у автора! Но это не имело значения! Всем было весело и душевно.
Или он возникал на пути у идущей барышни и, глядя ей в глаза романтичнейшим из взглядов, возлагал свои руки на её рамёна, обнимая то ли девушку, то ли весь женский род в её лице. Дальше она оказывалась в кресле перед Володькой…
Увенчивался этот процесс, как вы понимаете, лёгким возлиянием.
Однажды Владимир попробовал сам применить на практике финт с наложением дланей на девичьи плечи. Стоя посреди дороги, попытался слегка обнять проходящую мимо девчушку. Да не заметил, что следом шагает её отец. «Руки убери!» - рявкнул тот.
Больше коллега мой с обнимашками не экспериментировал.
Вернувшись на Арбат через много лет, я вновь увидела Геннадия.
Кто-то шёл по ряду художников, отпуская одобрительные замечания, похлопывая иных по плечу. Удостоилась покровительственого похлопывания и я.
Обернулась, глянула, кто это там, сразу узнала.
То же тело – тростинка, та же прическа а ля Мик Джаггер, те же гуцульские усы. И хотя время не сильно изменило его внешность (появились только седина и морщины, эка важность!), впечатление он оставлял другое, не то, что прежде.
Куда делся когда-то лившийся из его глаз инфернальный свет?
Где сопровождавшая его раньше атмосфера лёгкости и куртуазности?
Укатали, видно, Сивку крутые горки.
«Здравствуйте, Геннадий.»
«Она меня узнала!» - воскликнул тот. Но не разошлось вокруг него цветными волнами радостное оживление, как когда-то… Или я с возрастом разучилась такое улавливать?
«ЗОРРО»
Если уж заговорили про обаяние…
Был ещё один профессиональный попрошай, тип небезынтересный.
Красивый мужчина, прямо гранд испанский: стройный, с изящной осанкой и римским профилем. Его начинающие седеть густые длинные волосы были зачесаны с античного лба назад и связаны в стильную косичку.
С ним была восьмилетняя дочка, удивительно хорошенькая .
Теплота их отношений на фоне безразличной ко всему улицы бросалась в глаза.
Мужественный отец был защитой для прелестной хрупкой девочки, которая беззаботно проводила время на арбатской мостовой среди галдящей публики. Это так умиляло…
Взгляд у него был пристальный и серьёзный, держался он тактично, но уверенно, как будто точно знал, как надо, как всё должно быть. Казался рыцарем, всегда готовым прийти на помощь.
Я мысленно называла его «Зорро».
Присутствие девочки многократно усиливало его обаяние. Он действительно её нежно любил, это было несомненно. Детская непосредственность в сочетании с мужской сдержанностью заставляли сердце обливаться мёдом
Зорро тусил среди художников, с умным видом беседовал, иногда кому-то «подгонял» клиента за небольшие комиссионные. При этом вел себя в высшей степени «галантерейно».
И я не сразу догадалась, что его поведение – разновидность попрошайничества. Не сразу разглядела, что, появляясь утром на Арбате, он в первую очередь уважительно здоровается с теми, кто может пригласить его выпить за компанию. И не сразу поняла, что в этом случае неординарная мужская харизма используется для «добывания денег из окружающей среды».
У тех, кто был подобрее, Зорро ухитрялся выпрашивать немалые суммы, якобы в долг.
Он попробовал силу своего обаяния и на мне. Сначала была произведена лёгкая «артподготовка»: пристальные серьёзные взгляды издалека, сдержанные почтительные поклоны. При знакомстве поцеловал руку и посмотрел проникновенно; произнес к месту несколько сочувственных фраз... Я ощутила, каким мощным он обладал магнетизмом: моё женское естество было моментально взбудоражено, наэлектризовано, вздыблено!
Далее красавец перешел от многозначительных взглядов к делу
Рассказал, что по-профессии он художник. Что все его работы пропали десять лет назад, когда затопило его мастерскую. (- Разве за десять лет нельзя было написать новых?)
Что остался когда-то один с маленькой дочкой и вынужден был и работать, и ребёнка в одиночку воспитывать….
«А куда делась мать?» - спросила я.
«На кудыкину гору!» - он ответил с обиженным видом.
Как будто я обязана была догадаться, что именно случилось с его женой.
Кстати, так этого и не узнала.
Перечислил свои проблемы: надо платить за квартиру, сумма набежала солидная, и надо дочку кормить, и столько всего надо!
Попросил денег.
Его беды меня не тронули. Мой житейский опыт учил: материальные трудности не обрушиваются на человека разом, а накапливаются постепенно. И оказаться в подобной финансовой пропасти можно только если очень и очень долго раздолбайствовать.
Я твёрдо ответила, что не одалживаю денег, никому и ни при каких обстоятельствах. Красавец-мужчина тут же потерял ко мне интерес. Даже исключил меня из числа персон, с которыми он в обязательном порядке почтительно здоровался, являясь по утрам. Это было неприятно, зато отрезвило.
Я всё думала, если он художник, почему не пытается влиться в ряды арбатских портретистов?
Он попробовал. Ничего не вышло. Мало того, что работа его не понравилась: девица, которую он уговорил позировать, и денег не дала, и рисунок разорвала в гневе.
«Господи, да что же он там сотворил?» - недоумевала я.
Вообще это не было редкостью, что результат разочаровывал портретируемого. В этом случае происходило одно из двух. Чаще работу просто не брали и за труд не платили. Но изредка случалось и такое: заказчик, которому очень не нравился получившийся шедевр, сначала вручал художнику деньги за работу. А потом демонстративно, на глазах у автора, рвал злосчастный портрет в клочки.
Но чтобы и не заплатили, и рисунок порвали, мне видеть не приходилось.
Продавать картины он тоже попробовал. Как-то развернул на мостовой длинную простыню, покрытую яркими пятнами краски, беспорядочными брызгами, кляксами, отпечатками детских ладошек и всем таким прочим. Посидел возле своего творения денёк… Бестолку, конечно; никто не купил…
Короче , только побираться у него получалось хорошо, результативно. По моим наблюдениям он денег выклянчивал больше, чем иная старушка-нищенка, вовсе немощная с виду.
Кстати, девочка пыталась как-то зарабатывать. Я видела её, раздающей прохожим рекламные листовки.
В конце концов Зорро назанимал изрядные суммы у всех добросердечных арбатских завсегдатаев. Но даже самые жалостливые второй раз ничего не дадут, а кто-то и потребует возврата долга. Всё чаще и чаще под глазом на его красивом лице можно было видеть вульгарнейший синяк.
Наконец и он исчез.
«ГРАФ»
Непьющие художники на Арбате встречались. Но они, казалось, были в меньшинстве.
Конечно, сильный соблазн вытекает из самой ситуации создания портрета. Ведь это требует немалого напряжения, умственного и душевного. Попробуйте-ка за полчаса изобразить человека так, чтоб было и похоже, и красиво… Чтоб заказчик сам себя узнал и себе понравился. И чтобы идущие мимо тоже его узнавали и хвалили работу. Когда портрет готов и деньги за него получены, ох, как хочется расслабиться, прежде чем начнешь охотиться за следующей жертвой.
И кураж нужен, чтобы уговорить кого-то «рисоваться». А где его взять? Легче всего – опрокинуть стаканчик. Много раз слышала, как коллеги-мужчины говаривали: «Простоял весь день зря, а выпил чуток, и сразу «посадил» клиента!» Можно предположить, что слегка поддатый человек излучает энергию более сильную и тёплую, чем трезвый. Она-то и привлекает людей.
Для многих ситуация оказывалась роковой. Вчерашний вполне уважаемый мастер мог постепенно перейти в разряд непросыхающих, опускаясь всё ниже и ниже. Глядь, и уже работает за «сколько дадите», лишь бы хватило на порцию водки.
Читала я, что в джунглях не все растения добывают питательные вещества из почвы. Некоторые, эпифиты, которым нужны только свет и влага, укореняются прямо на стволах более мощных собратьев или опираются на них, взбираясь повыше.
Так и иные спившиеся художники, не утруждая себя ни созданием собственных «рекламных» картинок, ни покупкой кресел и зонтов, начинали слегка паразитировать на коллегах. Они скапливались в конце Арбата, у Смоленской площади, где конкуренция была послабее и атмосфера терпимее. Я тоже там обреталась в первые годы своей арбатской жизни.
Был среди нас Граф, с виду низенький коренастый седой бородач. Не знаю, почему его так называли.
Ну так и вот… Сидишь, предположим, рисуешь барышню. Её кавалер стоит рядом, ждёт. Вдруг над головой раздается густой и сочный баритон Графа: «У вас такая обаятельная улыбка, что я не смог удержаться!» - и протягивает парню шарж: несколько загогулин, нанесённых фломастером на лист бумаги для ксерокса.
«А сколько стоит?» - осторожно интересуется тот.
«Ну, настоящий шарж вообще стоит пятьсот рублей! Я в «Крокодиле» двадцать лет работал! Но раз вы не заказывали, то – сколько дадите!»
Только совсем уж законченные сухари отказывались взять почеркушку, которая, кстати, совершенно случайно могла оказаться похожей.
Если за неё давали рублей пять, Граф говорил разочарованно: «Нууу, этого мне даже на кофе не хватит!» (Пятьдесят граммов «кофе» в рюмочной стоили шесть рублей). Обычно он получал рублей десять-пятнадцать.
Я тогда работала очень активно. «Каталась колбасой» по панели, пытаясь залучить кого-нибудь, за любые деньги, чаще дёшево. Среди моих клиентов преобладали парочки. И, околачиваясь возле меня и мне подобных, Граф получал возможность зарабатывать хоть что-то себе и на выпивку, и на закуску. Вот такая у него была «экологическая ниша»! Ко мне он начал относиться по-отечески, ласково называл «Малыш», и меня это грело! Я чувствовала себя полезной и значительной.
Финал был по-арбатски зауряден. Граф продолжал спиваться. Иногда его можно было видеть лежащим весь день навзничь на мостовой. Воняло от него как от бомжа, и другой алкаш взял обыкновение шантажировать кого-то из художников: «Дай денег, а то положу Графа рядом с тобой!»
И ведь давали!
Умер он в тот же год.
МАЛЕНЬКИЕ СКРИПАЧКИ
Вообще, наблюдая за уличной жизнью, я иногда впадала в тоску. Начинало казаться, что между нами, художниками и уличными артистами с одной стороны, и нищими попрошайками с другой, нет чёткой границы. И мы, и они – рыбки-прилипалы, только немного разных пород., увивающиеся вокруг рыбин покрупнее, то есть граждан добропорядочных и состоятельных, способных не только заработать себе на жизнь и на разные удовольствия, но и выбросить малую толику своих доходов на ветер.
А разве подогреть чуток уличного музыканта или шаржиста, это не деньги на ветер?
Если эта мысль вам кажется абсурдной, вспомните судьбу Эдит Пиаф.
Ведь это чистая случайность была, что хозяин кабаре услышал её, поющую «на панели», и пригласил в своё заведение. А если бы Луи Лепле не забрел тогда на улицу, где она пела? Или был бы в плохом настроении? Или время было бы другое, а не весёлые двадцатые? И не узнал бы мир потрясающий голос, сгинула бы уличная певичка в безвестности.
Недаром она назвала свои мемуары «На балу удачи».
…Среди арбатских артистов встречались музыканты-дети. Иных наряжали нелепо, чтобы придать им трогательный вид: в лохмотья и какие-то дурацкие чепчики.
Иногда было не очень понятно, где кончается выжимание слезы из прохожих и начинается демонстрация собственно «искусства»
В некоторых случаях высокое мастерство сомнений не вызывало. Помню одну пятилетнюю скрипачку.
Как-то Вдадимир кого-то рисовал, я сидела рядом праздно, вдруг из-за его спины появилась девочка со скрипкой. У неё была умненькая симпатичная мордашка и две косички.
Она подошла и, наклонившись слегка в сторону Володькиного клиента, как делают музыканты в ресторанах, исполнила пьеску.
Насколько я могла судить, игра была достаточно виртуозной
Детская фигурка и личико повторяли позы и выражение лиц взрослых скрипачей.
Портретируемый протянул ей какую-то денежку…
И так, появляясь частенько на улице, юная музыкантша шустрила со своей скрипкой возле художников. Если ей давали за игру мелочь, она бросала её в деревянную баклажку с хохломской росписью, которую таскала с собой. А бумажные деньги отдавала молодой женщине, бредущей следом. Та скорей прятала их в сумку.
Звали скрипачку Анюта. Как-то раз мы разговорились.
«Моя мама работает в ансамбле народных инструментов и очень мало зарабатывает! А я – зарабатываю больше, чем мама!» - похвалилась девочка, с восторгом растопыривая ладошки.
«Она зарабатывает больше, чем её мама» , - пересказала я однажды эти слова даме, над портретом которой пыхтела в тот момент. Предполагала, что заказчицу мою восхитит трудовой героизм ребёнка, и меня поразила её реакция: «Вы раскрыли мне глаза! А я-то дала ей столько денег!»
Я прикусила язык, осознав только тогда, что большинство прохожих протягивало девчушке монеты и купюры вовсе не за её виртуозную игру, а из жалости. А ведь Анюта исполняла длинные сложные пьесы, и поэтому её модус операнди вовсе не казался мне разновидностью попрошайничества.
Мы, художники, часто спорили, правильно ли, что такая мелюзга зарабатывает подобным образом. Некоторые из коллег считали, что детям нельзя соприкасаться с миром денег, другие – что наоборот, это хорошо, когда ребёнок с детства узнает цену труду. Я тоже думаю, что хорошо. Для малышей это оставалось игрой! И, казалось, без особых усилий, без душевных травм и разочарований они изучают законы жизни, психологию людей. Моцарта ведь не испортило то, что родитель пристроил его к делу с пятилетнего возраста. Слушатели у него, правда, другие были: короли да аристократы… Ну, да уж это – как кому повезёт!
Были ещё две малюсеньких скрипачки-сестрёнки. Когда я увидела их впервые, им на вид было три и четыре года. Они, конечно, не музицировали, а просто «пилили» свои скрипочки. Скорее, играли в «игру на скрипке», как играют «в магазин» или «в дочки-матери». Был поздний вечер, часов двенадцать; их папаша, здоровенный молодой мужик, сидел неподалеку, поджав колени к подбородку, задумчивый такой.
«Вот сукин сын! Шёл бы канавы копать!» - не выдержал кто-то из коллег.
Девчушки, два крошечных чертенёнка в растянутых трикотажных костюмчиках на тщедушных тельцах, казалось, вовсе и не мучаются, наоборот, им было весело. Они толкались, хихикали и дрались скрипками. Но всё же хилые их фигурки выглядели на тёмной улице беззащитными и неуместными. И нам всем страстно хотелось , чтобы лоботряс-папик оказался когда-нибудь на принудительных работах, желательно, каторжных, и чтоб обязательно в кандалах.
Через год-другой одна из сестрёнок, подросшая, освоившая скрипку получше, уже делала «серьёзный бизнес». Помню её, постоянно мельтешащую среди прохожих при свете фонарей с инструментом наготове.
Она вставала на пути у гуляющих и спрашивала решительно: «Вам кого сыграть: Синатру или Паганини?»
Растерявшиеся при виде отважного карапуза, прохожие останавливались, слушали несколько тактов «Путников в ночи»*, растроганно кивали, торопливо совали девочке стольник и шли дальше.
Интересно было бы узнать, что с ними со всеми сталось… Теперь это уже взрослые барышни. Что-то поделывают? Добрым ли словом вспоминают свои арбатские приключения?
МУЗЫКАНТЫ
Вообще музыкантам было труднее. Художники, сколько бы их ни было, могут сидеть вплотную. А музыканты вынуждены стоять на солидном расстоянии друг от друга.
Много лет подряд у Смоленки работал целый оркестр. Набор инструментов был джазовый, а исполняли они не только джаз, а и разные популярные мелодии. Потом появился ещё один «музыкальный коллектив», откуда-то с Украины. Инструменты у них были немного другие: струнные те же, но без духовых; лабали они всякие хиты и располагались метрах в пятидесяти от первого оркестра.
Сначала оба состава играли одновременно…
Вот это был дурдом, доложу я вам! Когда стоишь ровно посередине: в правое ухо дудят одни, в левое – другие наяривают; справа – «Ах, голубка моя, как тебя я люблю…», слева – «Владимирский централ, ветер северный!...» К вечеру без вина чувствуешь себя совершенно пьяной.
Потом они сообразили, что это всё-таки не дело, и стали играть по очереди. Песенку – одни, песенку – другие. Но джазовые, видать, считали себя основными, так как не дожидались, когда конкуренты закончат свой хит, и вступали на их последних тактах.
Я часто завидовала музыкантам: вышли, поиграли в своё удовольствие, - и им денег накидали! Если бы мне платили за то, что я просто сижу и рисую!.
Позже я перешла в другой конец Арбата, И там бывало, что под вечер неподалёку чей-то саксофон вдруг неожиданно выпевал «Аве Марию» Шуберта, вмиг уничтожая уличную суету и делая меня счастливой. Тогда я думала, что музыкантам, за то, что они способны моментально перенести душу в рай, на том свете все грехи должны прощаться.
Продолжение здесь http://proza.ru/2021/01/03/2007
-------------
Примечания.
Фрэ;нсис А;льберт Сина;тра (англ. Francis Albert Sinatra: 12 декабря 1915, Хобокен, Нью-Джерси — 14 мая 1998, Лос-Анджелес) — американский певец (крунер), актёр, кинорежиссёр, продюсер и шоумен. Одиннадцать раз становился лауреатом премии «Грэмми»[2]. Славился романтическим стилем исполнения песен и «бархатным» тембром голоса.
"Путники в ночи", Б Кемпферт ( "Strangers in The Night", B. Kaempfert) - песня из репертуара Френка Синатры