Из рассказов Симы Блюмкиной. Законный брак

               
           А  я  ведь   говорила,  что  на  чужих  санях  далеко  не  уедешь…  И  если   кто-нибудь  попытается  жить  не  так,  как    сам  умеет,  а  как    другие  умудряются – неприятностей  не  оберешься.

         Когда  мы  собирались  в  Израиль,  шла  активная  переписка  между  нами  и   родственниками,  которые  уже  по  ту  сторону Средиземного моря  оказались. Они  нам  тогда  кучу  полезных  советов  надавали:  что  везти,  что  не  везти,  и  как  провезти…

    Много  было  дельных  рекомендаций,    я  искренне  за  них  своим  тетушкам    и  подружкам  благодарна.   В  одном  только  я  с  ними  согласиться  не  могла:  написали  они,  что  моим  родителям  следует  перед  отъездом…  развестись.  Дескать,  пособие  по  старости  на  двоих  одиноких  стариков  получается  чуть  ли  не  в  полтора  раза  больше,  чем  на  супружескую  пару.

      - Что  это  вы  придумали? – сказала  я родителям. – 44  года,  как  один  день  душа  в  душу  прожитых, разве  можно  из-за  каких-то  денег  перечеркнуть,  и  на  помойку  выбросить?  Не   подходит  это  ни  для  вашего  возраста,  ни  для  характера.

     Но  мою  маму,  Риту  Петровну  разве  переубедишь?  Уж  если  она  себе  что-то  в  голову  втемяшила – пиши  пропало.  Советских-то  евреев  по  умению  приспосабливаться  к  обстоятельствам  ни  один  чукча  не  переплюнет.  Зря  она  что  ли  когда-то  после  войны  из  Ривы  Пинхусовны  в  Риту  Петровну  превращалась,  и  из  медсестры – в маляры  перед  пенсией  переделывалась?   Отца  из  Вульфа Мордехаевича  во  Владимиры  Дмитриевичи    она  же  убедила  переписаться.   И  правильно  сделала – в  Киеве  Владимиром  Дмитриевичем  жить  было  куда  как  удобнее,  особенно  после  войны.
 
     И  что  вы  думаете?  Они  таки  развелись.  И  даже  имущество  между  собой  поделили  без  суда. Собрание  сочинений  Гоголя  забрал  папа,  а  30-томный  Горький  достался  маме,  Пушкина и  Эренбурга  упаковал  отец, а  Диккенса  и  Ромен-Ролана – мама.  Для  большей  убедительности  решили  и  в  Израиль  поврозь  ехать:  мама  со  мной  и  Аркадием  вначале,  а  отец  через  полгода  с  семьей  моего  брата.

   Сказано – сделано. Мы  с  мамой  здесь  оказались.  Она – ничего,  держится.  Аркадию  даже  понравилось,  что  теща  с  нами  живет:  оно  и  в  доме  чисто,  и  обед  свеженький,  и  у  меня  больше  времени  свободного  на  овладение  ивритом  остается.  Письма  на  Украину  мама  ежедневно  писала,  а  надписывать    адреса  на  конвертах  меня  просила: «Чтобы  ихнее  КГБ   не  догадалось!»

     Но  вот,  слава  Б-гу,  и  они  сюда  прибыли.  Я  им  квартиру  недалеко  от  нас  подыскала.  И  стал  наш  папа  ежедневно  в  гости  наведываться.  А  что?  Кто  может помешать  любящему  отцу  навещать  родную  дочь?

   Только  все  равно  настроение  у  него  неважное.  Не  вижу  я  в  его  глазах    радости  от  новой  жизни.   Сидит  на  краешке  дивана,  как  воробей,  готовый  вспорхнуть  у  любую  минуту,  и  молчит.  А  если  и  говорит,  так  все  больше  детство  свое  бесприютное  вспоминает,  как  рос  он  без  родителей  по  дядькам  да  по  теткам,  потому  что  родных    его  отца  с  матерью  по  разным  лагерям  ГУЛАГа  растащили.  Так  он  с  ними  больше  и  не  увиделся. 
   
     А  мама  ему  в  унисон  начинает  свои  ужасы     про  эвакуацию,  про  то,  как  они  с  матерью  похоронку  на  отца  получили,  и    как   не  застали  в  Киеве  в  живых  никого  из  родни,   как  дом  их  был  занят,  а  их самих  прописывать  в  родном  городе  отказывались…

   У  меня  от  всех  этих  воспоминаний  никакой  иврит  в  голову  не  идет.  Я  им  предлагаю:

   -  Пошли  бы  вы  прогуляться  что  ли!  Чего  дома  сидеть?  Воздух   чудесный,  виды  великолепные.  Раньше  за  такой  красотой  в  Кисловодск  надо  было  ездить,  большие  деньги  платить.  А  здесь – пожалуйста,  наслаждайтесь  красотами  Галилеи,  сколько  хотите,  и  совершенно  бесплатно. К  тому  же    полезнее,  чем  на  диване  сидеть. 

   Они  согласились.  Правда,  решили  для  большей  конспирации,  выходить  из  дому,  когда  уже  темнеть  станет. И  места  для  прогулок  выбирать  не  слишком  людные.  Не  проблема!  У  нас  тут  все  места  вообще  безлюдные:  соседи  все  больше  на  скамейках,  да  на  крылечках  сидят  и  друг  про  дружку  сплетничают.  А  за  три  шага  от  дома  уже  никого  и  не  увидишь.  Ну,  разве  что  какой-нибудь  случайный  прохожий…

     Так  вот  идут  мои  родители  по  практически пустынной  улице (  не  под  ручку,  конечно,  а  просто  рядышком).  Идут – беседуют,  а  как  заметят  пешехода,  идущего  навстречу,  так  мой  папа  по-партизански   резко  куда-нибудь  сворачивает с  тротуара:  к  чужому  дому,  или  на  газон,  или  в  кустарник  вечнозеленый  и  вечно  цветущий…  Или  вообще  на  другую  сторону  улицы  спортивно  перебегает (благо,  движение  у  нас  не  особо  интенсивное).

   Уже  после  второй  такой  прогулки  стала  я  замечать,  что  соседи  на  ближайших  скамеечках  стали  очень  выразительно  в  их  сторону  поглядывать,  а   вслед  им  сразу  шушукаться  начинают.  Попыталась  я  своего  отца  переубедить  не  перегибать  палку  с  конспирацией,  вести  себя  поспокойней,  тогда  и  подозрений  меньше  будет.  А  он  мне  отвечает:

  - Ничего  с  этим  поделать  не  могу:   я рядом  с  ней  себя  сразу  преступником  чувствую.
   Но мы  на  семейном  совете  и эту  проблему  решили.  Стали  гулять  все  вместе: выходим  из  дому  вчетвером,  а  иногда  и  впятером - с  дочкой.  И  кто в этом  новоявленном  таборе  по  дороге  беседует – никого  не  касается.  А  польза  общая – воздухом  всем  дышать  полезно.  Вот  только  иврит  опять  пострадал…

    Так  хорошо  у  нас  все  получалось,  пока  однажды  во  время  одной  такой  совместной прогулки,  говорит  мне  мой обожаемый  папа  Воля:
  - Ты,  Симочка,  у  меня  ведь  уже  девочка  взрослая,  правда?
  - Ничего  себе, - отвечаю – вопросик!   Мне,  пап,  уже  на  пятый  десяток  перевалило,  ты  что,  забывать  стал? 
  - Ничего  я  пока  не  забываю, - говорит. – И  не  надо  мне  о  моем  возрасте  напоминать.  Я  и  сам  знаю,  что  я – человек  пожилой.
  - Ну  и  что  же, - отвечаю, -  конечно! А  что  ты:  молоденький,  что ли?
  - Верно, - говорит  он  грустно, - не  молоденький. Так  что  же  из  этого  следует:  что  я  уже  совсем  не  мужчина,  что  ли?
… «Ах  вот куда  он  поворачивает, - думаю. – Ну-ну, интересно:  к  чему  бы  это?»
  - Я  же -  со  своей  собственной  женой  наедине  побыть  возможности  не  имею…   Куда  годится  ситуация  такая?  Это  за  такой  жизнью  стоило  за  тридевять  земель  в  этот  самый  Израиль  ехать?
  - Извини  меня,  папа, - говорю  я  ему,  но  эту  глупость  не  я  придумала.  Я,  между  прочим,  с  самого  начала,  если  ты  помнишь,  против  была. Ну,  так  кто  меня  послушал?  А  теперь,  конечно,  мучаетесь…  Но  вдвоем  побыть – это  достижимо.  Это  мы  вам  устроим.

   А  мне  как  раз  на  работе  давали  путевку  на  конец  недели  в  Тверию – со  скидкой. Так  мы  с  Ариком  и  Катей  на пятницу-субботу  туда и съездим.  А  старичкам  дадим  возможность  тут  без  нас  попраздновать.
 
   Сказано-сделано.  Уехали  мы  в  горячих  бассейнах  купаться,  а  квартиру  родителям   в  полное  распоряжение  оставили.   Пусть  и  им  счастье  улыбнется.
    Улыбнулось!.. Возвращаемся  мы  на  исходе  субботы  с  чемоданами – и  застаем  обоих  родителей  в  своей  квартире.  Мама – в  слезах,  а  папа – уже  в  гипсе.
  - Господи!  Да  что  же  тут  у  вас  без  нас  произошло? – спрашиваю. – Вы  уже  как  дети  малые!  На  минуту  оставить  страшно.

  Оказалось,  явился  вечером  мой  папа  на  романтическое  свидание,  как  настоящий  рыцарь:  с  букетом  роз,  большой  коробкой  шоколадных  конфет  и  маленькой  бутылочкой  коньяка (для  храбрости).  Ночью  все  было, как  в  сказке  «Тысяча  и  одна  ночь», но  под  утро  стариковская  бессонница  дала о  себе  знать,   и  беспокойство  проснулось: «Как  утром  выходить?  А  ну  соседи  увидят!  Куда  надо  доложат…  Пенсии  лишат…»  Короче,  решил  он  выбираться  из  дому  затемно.  И  чтобы  внимания  не  привлекать,  свет  на  лестнице  зажигать  не  стал.  А  соседка  снизу     выставила  из  квартиры на  ночь  огромный  пластиковый   чемодан,   который  им  с  багажом  пришел.  Отец  его,  конечно,  в  темноте  не  заметил,  и  с  ним  вместе  с  лестницы  кубарем  загремел.  Да  как  загремел!  Крику  сколько  было!  Все  жильцы  из  своих  квартир   повыскакивали:  думали – грабители   на  кого-то  напали.    Вначале  полицию  вызвали,  а  уж  потом  «скорую  помощь».

   В  результате  оказалось,  что  ключица  у  моего  отца  сломана,  колено  вывихнуто,  а  в придачу – сотрясение  мозга.  Ну,  как  вам  это  нравится?
И  при  всем  при  этом  выражение  лица  у  него  самое  что  ни  на  есть  счастливое.  «Что  это – думаю – с  ним  такое?  Уж  не  повредился  ли,  не  дай  Б-г,  рассудком?»

   А  он  подзывает  меня  к  себе  пальцем   и  говорит  заговорщицким  шепотом:
   - Когда  я  тут  упал  и  стукнулся,  колено  у  меня  вывихнулось,  а  мозги,  наоборот – вправились.  Хочу  я   вашей  маме  по  всей  форме сделать    предложение  руки  и  сердца.

    Ну  и  что  вы  думаете,  через  три  месяца  мы   сыграли  им  свадьбу. Все  как  полагается:  в  зале  торжеств  с  хупой  и  раввином. Моя  дочка  Катя  помогала   любимой  бабусе делать  макияж,  и  надевать  свадебный  костюм  цвета «оф-вайт»   Мы  туда всех своих  любопытных   соседей  пригласили,  и  соучеников  по  ульпану.  А  родственники  и  бывшие  сослуживцы  даже  из  других  городов  приехали.  И  папа  мой   единственной невывихнутой  ногой,  опираясь  на  костыль,  бокал  разбивал,  и  серыми  от  волнения  губами  клялся:  «Если  забуду  тебя  Иерусалим,  пусть  отсохнет  моя  правая  рука…»   
    За  это  время  мои  родители  успели  еще  раз  переименоваться:  мама  Ривкой   стала,  а  отец – Зеэвом.  И  когда  меня  спрашивают,  как  это  из  Володи  Зеэв  получился,  я  всем  объясняю,  что  Владимир – это  Вульф,  а  Вульф  - это  по-немецки – волк, а  Зеэв – это  тоже  волк,  но  уже  на  иврите.
 
 Теперь  мои  родители  живут  в  отдельной  съемной  квартире.  А  пособие?  Ну  что  пособие…  Конечно,  оно  в  сумме  меньше  стало.  Тетя  Хава - Ева  давно  предупреждала:  «За  честность  дорого  платить  приходится».  Это  верно,  никто  не  спорит,  нужно  платить.  Но,  может  быть  она  того  стоит? 
     Сима  Блюмкина,  Израиль,  весна.