Глава 8
Мы расстались, не сказав больше и слова, как только я, отпустил её руку, открыл калитку во двор. Есения смущенно ответила сестре и скрылась в доме. Я пошел к Фадею Панычу, который поджидал меня, навалившись локтями на перекладину стойла. Он вопреки моим предположениям не стал высказываться в адрес нашего с Есенией совместного появления. Мыслями, по-моему, он был где-то в районе ярмарки.
Конь, запряженный в телегу с рулонами толстой материи с густой шерстяной бахромой по краям, перебирал копытами в нетерпении, сравнимом с хозяйской нетерпеливостью. Похоже самотканые ковры сулили хорошую прибыль.
- Иди, перекуси на дорожку, - предложил Паныч, совсем по-отечески. Мне и в голову не пришло отказываться, моя сговорчивость, как он признался позже, его немного удивила. Вообще мне показалось, он был сверх меры доволен, что мы с его дочкой как он сказал «поладили» и даже не сердился, что позже выехали, кивнув в сторону трёх телег перед нами, он добавил:
- Ждать в телеге перехода не будем, почитай все уже в городе.
Конь шел быстро. Обгоняя одного из односельчан, сидевшего рядом с мальчиком на телеге заполненной плетёными клетками. Паныч спросил, заменяя интересом приветствие:
- Степан, курей продать решил или подлечить?
- Завшивели, кажись. Подстилку с утра сжег. Жинка курятник белит. – Он посмотрел на свою птицу, подумал и видимо решил поделиться умной мыслью: Петуха обменяю, чтоб кровь освежить, – и тут он заметил, что я, сдерживая усмешку, поглядываю на неумытое лицо мальчишки рядом с ним, и нарочито просто добавил, - Ванюху для компании взял. Чтоб к бабьим нежностям не привыкал.
Ну заметно же, что проблема у сынули с курами схожая, но мужик, одёрнув мальчишечью руку от лохматой шевелюры, продолжил, не потеряв внешнего достоинства:
- Любому не помешает Путь пройти, чтоб очиститься.
- Это точно! – согласился Паныч, а я только кивнул головой в поддержку, слабо просекая в чём суть столь точного изречения.
Паныч помог мне с пониманием незамедлительно:
- Что? Профукали вы явчане Ярмарочный День! А мы вот любых паразитов в раз теряем. Любую хворь, ну только не родовую или увечную можно вылечить, по Пути в этот день проехав.
- И старость тоже? – ухмыльнулся я.
- Старость штука хитрая. Она как паразит не лютует. Живёт не в теле, а рядом, кровь стылой жижей разбавляет и не отстанет нипочём, - получил я абсурдный ответ, сказанный вполне серьёзно, и задумался: «А что если признать наличие этого самого верного спутника извечной жизни, как нечто идущее пока поодаль от меня, изредка напоминая о себе апатией и цинизмом. Со временем мы сойдёмся с ним как одно целое. Тогда, ослабевший от старости мозг начнёт раздражаться кипучестью чужой молодости, а тело стонать унынием, вспоминая былые возможности. Насколько легче было бы её победить? И я стал думать, как изолировать возможные с ней контакты, удивляясь действию этого мира на меня! Я думал о проблемах масштабных, не способный решить собственные. Мне стало очень грустно от этих мыслей, от чувства безысходности и осознания обречённости человеческого существования к тому же.
- Ну, что скис? – Спросил меня Паныч. Я не ответил, зачем ему пересказывать столь грустный повод для размышлений. - Впереди прекрасный день! – пообещал мой неунывающий возница, необременённость мыслей которого могла бы стать залогом человеческого счастья. Он улыбался, раздувая свои пышные усы, пересказывал мне одну нехитрую байку за другой, вожжами, подгоняя наш хвостоухий транспорт.
Дорога до Начала Пути заняла не больше часа. Ехали через лес. Если бы не деревянные колёса подо мной, я бы мог подумать, что гощу у знакомого в обычной российской глубинке. Обычное разнотравье для умеренного климата Урала. Время лесной ягоды. Я удивился, почему местные ребятишки малину не собирают, а Паныч ответил, что это медвежий малинник, а детворе своих ягодников вокруг села - не обобрать.
Подъехав к месту, где тропа резко обрывалась, я удивился тому, что мы вдруг оказались первыми, так как впереди нас ни одной телеги больше не было. Паныч произнёс: «Добро пожаловать в Царь Град!», густая лесная зелень, как отражение в воде подёрнулась рябью и вместо леса перед нами, соединившись с краем утоптанной дорожки, выстроилась мощёная камнем дорога, разделившая два ряда домов.
Я рисковал свернуть шею, разглядывая под деревянным ободом колеса тонкую линию соединения двух разных поверхностей дорог. Невероятность перехода из одного места в другое захлестнула меня до дрожи. Потрясённый я не заметил как мы миновали окраину, которая, на мой взгляд, не многим отличалась от Марьинки, разве, что усадьбы вокруг ветхих домиков были меньше. Если я и надеялся увидеть роскошные дворцы столицы Чуди, то проезжая одну избу за другой быстро понял, что просчитался. Охотников за роскошью тут точно не было. Деревянные дома разных размеров не отличались самобытностью или уникальностью. Четыре стены, небольшие застеклённые окна, маленькое крыльцо под навесом, соломенные, реже черепичные крыши. За невысоким частоколом оград главенствовала простота и практичность.
Тем не менее, город кипел самобытной жизнью: не широкие улицы заполнены вереницами телег, всадниками и пешими компаниями мужчин в простых деревенских одеждах, только изредка мимо нас проходили женщины в одиночку или парами. Я уже не удивлялся этому: жёнам некогда, они хозяйство поднимают, чтоб их «повелители» с голоду не померли. Я представил свою избалованную, младшую сестру в здешнем селе: «Хочу на ярмарку! Возьми меня в Царь Град!» А я ей в ответ: «Нельзя! Женщина на рынке сейчас не в тренде. Ты кушать свари, пол подмети, огород прополи, дом выбели, а потом спи отдыхай, пока я на шопинге…».
Ближе к торговой площади находились кирпичные здания. С большими, от незаполнености бытом тёмными окнами и крепкими дверями. Похоже, они выполняли функции административных зданий.
- Дом Советов, - объявил Паныч с гордостью указав взглядом на двухэтажный дом с высокими ступенями отделанными природным камнем.
- Надо же прямо как у нас в России.
- Как ты свой Мир назвал?
- Россия- это не мир, это страна, где я живу.
- Что такое страна?
- Это много городов и сёл, за которые отвечает один глава государства.
- То есть ты хочешь сказать, что в Яви правят несколько царей.
- Царей вот, как раз, и не осталось. Последнего почти сто лет назад большевики расстреляли.
- Не дай Род такого! Ты хоть не потомок Цареубийцы?
- Уверен, что нет. Хотя, в моём родном городе это произошло, но я не знаю, кто там именно замешан был.
- И как же вы без государя живёте?
- Не скажу, чтоб хреново. Раньше и вправду думал, что не очень, - из опасения обидеть Фадея Паныча сравнением, я промолчал, собираясь мыслями и чуть не поперхнулся от накатившего приступа тошноты, глядя как несколько щуплых слабаков издевается над человеком, прикованным цепями к верху стены.
Какой-то беззубый старикашка, щерясь в обе десны от прилива воинственности, ткнул мужчину в кандалах палкой в бок, что-то брякнул о потере мужской силы, от чего другие одобрительно кивали головами и загоготали, словно стая сытых гусей, которым и жрать не хочется - да мимо зерна пройти жадность не даёт.
- Фадей Паныч, за что его так?
Паныч отвёл глаза,
- Как я думаю - это урман. С утра в Марьинке болтали что воевода клохтуна в цепи заковал.
- А по доходчивей? Я не просёк что за чел?
- Не человек он - нежить типа упыря, убийца-людоед, судя по тому, что говорят.
Наша телега двигалась дальше по дороге, а народец тем временем продолжал глумиться над скованным цепями, перепачканным в грязи людоедом. Некоторые особо опасливые кидали проклятия, боясь подойти ближе, другие, проявляя сдержанность, но уступив агрессивности, топтались ближе к стене, их вялые попытки как я не сразу понял, сводились к тому, чтобы выдрать с головы упыря чёрные, длинные до плеч волосы или разорвать его одежду. Они вытягивали руки, цеплялись за спутанные кудри, одновременно, стараясь сохранить максимально безопасную дистанцию, и при этом причинить хоть какое-нибудь увечье упырю. На самом деле им это как-то слабо удавалось.
- «Одежда крепкая или силёнок маловато? Вот ведь, если этот крепыш с фигурой атлета не качественно скован?!» - Закованный в кандалы мужчина, казалось, не замечал их нападок, когда камень полетел ему в лицо, он не сделал попытки увернуться. Глаза открыты, он смотрел вдаль или никуда, и вдруг, как если бы до него дошли мои мысли, его взгляд нашел меня, и не замечая удара камнем по лицу, он рыкнул и бросился в нашем направлении, натягивая звонкие цепи как струны.
Толпа трусливо отпрянула, людской гомон усилился. По рассечённой щеке «нелюди» потекла обычная алая жидкость.
- И кто это наверняка устанавливает, человек он или нет?
- А зачем? Ежели клохтун пойман, суд скорый - вечером на кострище.
- Если он не человек, как утверждают, у него не будет обычных функций… Ну, там пульса нет. А он с виду живой, вон кровь из раны потекла.
Мой оппонент молчал, не проявляя никакого интереса к предмету спора. Его равнодушие к судьбе чужого человека меня раздражало.
- Фадей Паныч, а что ты делать будешь, если меня сегодня урманом объявят?
- Тебя-то почему? – изумление застыло на его лице. - Ты ж никого не убил и в зверя не превращаешься.
- А вдруг и он не превращается. Ты же это наверняка не знаешь?
Паныч задумался, немного, затем махнул на меня рукой: - А ну тебя! Голову не морочь! Тоже мне клохтун нашелся!
«А-а-а, струхнул малость! Засомневался, кого в телеге везёшь!» - я погладил угол рта, скрывая кривую ухмылку. Щетина неприятно карябала кожу. – «Хорошо, что не вздумал девчонку зацеловать. Ей бы сейчас пришлось прикладывать к лицу компрессы как после поцелуев с ёжиком. Ага! Есения и компрессы! Нашел же что представить! Она либо в поле, либо в огороде вкалывает. А вообще нужно, про этого упыря разузнать, вдруг какой горемыка типа меня здесь очутился».
Поворот направо скрыл упыря вместе с его экзекуторами, в тот момент, когда хлипик в коротких штанишках, с шутовскими кривляниями, пристраивался сбоку от прикованного, с явным намерением дать тому пинка. Он был намного ниже объекта наказания, такое впечатление, будто упыря специально на забаву «недоделанным» подвесили. Чтобы напустить больше бравады, «мужичок с ноготок» что-то выкрикнул и занёс ногу для удара. Пнул ли он урмана или нет, я не узнал, жеребец Паныча сделал поворот и теперь тащил деревянную телегу по другой улице. Мыслями, я был ещё где-то до поворота, пока не осознал, что самый центр этого города какой-то неестественно пустой. На расстоянии площадью не менее километра были видны только глыбы камней, кусты, да курай выше человеческого роста. Я покрутил головой, не понимая, мы в городе или уже нет. Справа, как и раньше город, жилые дома и жители, идущие потоком в одном с нами направлении, а слева от дороги нагромождение огромных камней образовывало углубление, похожее на альков. Плющ заплетал плиты полуразрушенной серой ограды, мешая рассмотреть пустырь, что находился за каменной кладкой.
«Зачем они оставили столько места в самом центре города, вместо того, чтобы убрать глыбы и построить новый район?» - Подобное отношение к обустройству жизни нарушило мои представления о здешнем понимании прагматичности.
- Что ты видишь сейчас? – Фадей Паныч натянул поводья, конь остановился.
- Большой пустырь, развалины какой-то древности, что ли...
- А ты говоришь «урман»! – воскликнул он, - Человек ты, как я или он, - отец Есении указал на прохожего и тронул коня. – Нооо! Пошел! – Сзади, с других повозок на нас уже сыпались ругательства, за то, что мы своей телегой образовали в столице средневековую транспортную пробку.
- Чего это ты так радуешься? Ну, не увидел я ничего кроме развалин и что?
- А то, что здесь не это увидеть можно, если ты не простой человек.
- Ты сам, что видешь?
- То, что честным людям положено.
- То есть пустырь?
- Пустырь не пустырь, только пялиться на старые развалины не советую, - в назидание сказал Паныч, всем своим видом показывая, что я данной темы не стою.
«Вот и поговорили! Чтоб тебя! - булькало моё самолюбие, - не объяснил толком, что там за стеной».
Мы подъезжали к торговой площади. Её начало виднелось впереди большим нагромождением торговых палаток и телег в дюжине сотен метров от поворота.