VII
Отпуск
Уже давно отгремели последние залпы войны. Победа! Перед нами больше нет противника. Возвышенные чувства радости победы постепенно улеглись. У нас за спиной осталась полуразрушенная страна. Теперь перед народом стояли другие задачи. Задачи огромной важности для жизни наших людей – восстанавливать разрушенные города и села, заводы и фабрики. Возродить наше сельское хозяйство. Было много проблем и одна из них – нехватка рабочих рук.
Сокращение армии началось с увольнения наших девушек и мужчин старших возрастов. Сплошным потоком домой потекли эшелоны с демобилизованными воинами. А там… Ждали воинов-победителей. Дома их встречали с огромным ликованием. С цветами и со слезами радости на глазах. Для одних – огромная радость, и невосполнимое горе для тех, чьи отцы, мужья, сыновья, любимые остались на поле брани.
Страну захватил неслыханный водоворот, державший всех в полном напряжении человеческих сил. Страна стала не по дням, а по часам оживать, залечивать раны войны. Перед воинами, которые продолжали выполнять воинские обязанности по охране Родины на дальних рубежах, стояли новые задачи – перевести вооруженные силы на мирный лад. Но напряжение не спадало. А как хотелось сбросить с плеч этот тяжелый, порой казалось непосильный груз – груз войны.
За годы войны изменилось многое не только в стране, но и в каждой семье. У каждого воина в душе накопилась жажда – жажда встречи со своей семьей, с отчим домом. Не был исключением и я. Тоска по родному дому заедала меня – мне хотелось увидеть маму! Я не находил себе места. Желание было настолько велико, что казалось – я нахожусь на пределе своих сил. Я всё надеялся и ждал!.. Ведь на одном из первых совещаний командир полка заявил:
– Если поступит разрешение давать отпуска офицерам, первым поедет, в знак признания его боевых заслуг, как лучший комбат не только полка, но и дивизии - «комбат-Три».
В потоке не очень важных будничных дел обещание командира оказалось забытым. Но душа не забывала – ныла и требовала разгрузки.
Вот и пришло первое разрешение на отпуск, а батальон в это время находился далеко от места дислокации. Мы занимались прочесыванием лесов и сел от недобитых фашистских групп и прочей ещё не угомонившейся немецкой нечисти. Пока батальон вернулся, в отпуск уехали те, кто оказался "под рукой" – естественно, политработники....
А потом?... Потом отпуска запретили снова. Начались большие события на Дальнем Востоке… Наконец закончилась война с Японией. Опять разрешили отпуска, но меня опять, почему-то, обходят стороной. Почему?
Душевное напряжение дошло до предела. Я не выдержал. Буря негодования заставила меня пойти к командиру полка. Увидел меня, подполковник Игнатьев с радостью, вскинул руки и вскрикнул:
– Лида, к нам пожаловал дорогой гость, принимай его. Коля, ты почему ко мне так редко приходишь?
– Да я бы, Алексей Иванович, и сейчас не пришел бы, да душевная тоска пригнала меня. Вы на первом офицерском совещании объявили, что если разрешат отпуска – первому предоставите отпуск «комбату-Три». Так, «Третий» – это я и есть! Разрешение пришло, а меня почему-то обходят. Почему?
Алексей Иванович промолчал, а потом начал с другого:
– Лида, ну где ты там? Подай нам по пять-шесть капель и закусочки к ним. Мы с Колей выпьем за наши боевые успехи. На столе появилась традиционная бутылочка трофейного хорошего французского коньяка, кажется – Мартини, и тарелочки с салатиком.
Но я, все же ждал ответа, не спуская глаз с Алексея Ивановича. Он как-то виновато посмотрел на меня, и со вздохом сказал:
– Видишь ли, Николай, заменить тебя некем.
– Как? А если бы меня убило, то что – батальон остался бы без комбата? А капитан Варламов? Разве не замена… - немного, покривив душой, я предложил его кандидатуру.
– Он уже оформил документы на отпуск!
– Как?! Он..!– в изумлении вскрикнул я. В голове промелькнула мысль: "Этот "герой" с простреленной задницей, так и не сумевший спасти свою жопу, прячась под мостом, уже успел обскакать меня?".
– Видишь ли, у него жена больная, дети… Виновато улыбаясь, сказал Игнатьев, прочитав на моем лице недосказанное мной, но благодаря «солдатской молве» гуляющее по всей дивизии…
– А у меня мать – старушка! Ей уже за шестьдесят. Шесть лет ждет меня. Отец не дождался – умер. Капитан Пузенко, бывший директор МТС, с ротой в бою справлялся и с батальоном сейчас справится!
– Да, Пузенко кандидатура подходящая. Ну, не переживай, все решим – Алексей Иванович спокойно снял телефонную трубку и сказал: – Там срочно внесите в приказ на отпуск комбата третьего стрелкового. Врио комбата назначить капитана Пузенко. Документы на отпуск, бегом мне на подпись. Жду! – и взяв бутылку, спросил: – Ну…, Николай, поехали?
– Наливайте!
Пока мы, за наспех накрытым столом обсуждали наши насущные дела и вспоминали радостные дни Победы, на подпись поднесли отпускной билет и проездные документы до станции Тихорецк и обратно. Я поблагодарил командира полка, распрощался расцеловавшись с Лидой и с радостью выскочил. Наспех собрал своих заместителей и капитана Пузенко, объявил им приказ. Это известие все встретили с радостью, поздравили меня и пожелали доброго пути. Тут же запустили предложение "обмыть" мой отпуск. Я сказал:
– Бегом, по капле коньячка на посошок! А остальное потом, после возвращения, а то опоздаю на поезд.
VIII
Сборы были не долгими. Через час – полтора, вместе с капитаном Варламовым и его ординарцем - ефрейтором Куцем, мы катили в Берлин на пригородном поезде.
Еще до рассвета следующего дня мы оказались на вокзале в американской зоне Берлина. Дождавшись рассвета, мы вышли на привокзальную площадь. К нашему счастью мимо проходил патрулировавший по городу американский гусеничный бронетранспортер.
Заметив нас, он остановился. Среди экипажа оказался один, знающий русский язык. Он спросил:
– Можем ли мы вам в чем-либо помочь?
Я объяснил, что нам необходимо попасть на железнодорожный перевалочный пункт.
– О,кей! Садитесь!
Бронетранспортер долго колесил по улицам Берлина. Затем остановился и командир экипажа сказал:
– Попасть туда невозможно, в Советскую зону оккупации нас не пропускают. Мы подвезем вас к Бранденбургским воротам. Это всех устраивает?
Я сказал: – Да!
Минут через двадцать мы были у самых ворот. Окинули взором обгоревший Рейхстаг. Прошли под знаменитыми воротами и по Унтер ден Линден вышли на Александрштрассе.
Подошли к нашему регулировщику – аккуратно одетой, подтянутой девушке. Узнав нашу проблему, она тут же взмахом флажка остановила пустую полуторку и спросила шофера:
– Вы куда?
– На базу, за продуктами.
– Вот – завезете офицеров на железнодорожный пересыльный пункт.
– Да мне же надо срочно на базу…
– Ничего страшного. Завезете, а потом следуйте на базу. Это вам по пути. Помните, что это не моя прихоть, есть соответствующий приказ коменданта города.
Через некоторое время мы окунулись в этот разноголосый «муравейник», забитый отпускниками. Снова повезло, перед нами стоял поезд, уже готовый к отправке на Москву. Команда на посадку – и мы забрались на верхний стеллаж товарного вагона. Грянули трубы духового оркестра. Радостные лица отъезжающих и провожающих… Под прощальные крики расстающихся боевых товарищей, наш поезд тронулся домой, на восток.
Казалось - колеса вагонов отстукивают в такт нашим сердцам. Теперь душевную радость сменила тревога на сердце: "Как там дома? Все ли живы и здоровы?!" Ведь мы все так давно не были дома. И чем ближе мы приближались к дому, тем сильнее билось сердце. Тревога и переживания не давали уснуть. Путь длинный, но поезд шел быстро, почти без остановок.
Не доезжая станции Москва-Кольцевая нам объявили, что поезд пойдет прямым ходом на Северный Кавказ. "О, так, возможно, он без пересадки довезет меня до самого Тихорецка?!" – обрадовался я. Успокоившись, уснул крепким сном и проснулся только ранним утром.
Прохлада. Тихо. Не верится глазам, надо мною снова наше голубое, ясное, бездонно глубокое Кубанское небо. Только что взошедшее солнце своими приятными лучами брызнуло в приоткрытую дверь товарного вагона. Три коротких гудка. Паровоз чмыхнул, загремели буферные тарелки. Короткая остановка.
– Где мы?
– Станция "Сосыка". Кому надо вылезай! – объявил старший по вагону.
– Господи, да мы уже рядом! Мне наследующей! – обрадовано воскликнул я.
Дремота сразу прошла.
IX
Еще немного… и колеса вагонов отстукивая дробь накатывались на стрелки станции Тихорецк. "Радость – то какая!" – не выдержав своего удовлетворения, прошептал я, а в груди теплилось сладостное ощущение близости дома. Неужели это наш Тихорецк? Мне не верилось. Вот уже "Депо". Рядом несколько паровозов испускали пар. Промелькнули привокзальные постройки. Вот и вокзал "Тихорецк". Хоть всё в каком-то запущенном состоянии, но не смотря на годы войны и месяцы оккупации - всё сохранилось в целости.
На перроне народу много, но почти никто никого не встречал, больше зевак. Многие засуетились, сошел и я. Сошёл, на тот самый перрон, с которого в тридцать девятом году мама, со слезами на глазах, провожала меня на учебу в Киев.
Тут же, на привокзальной площади, у кого-то армянина я решил начистить до блеска свои хромовые сапоги. Вскрыл чемодан и ахнул! Пусто – «Ушли»! Тогда, пришлось удостоить такой чести свои парусиновые, с немного протертым носком, прошагавшие пол Европы "кирзачи". Шик, блеск, красота! Но чувство некоторой досады по "уплывшим" хромачам прошло не сразу. Мозг сверлил вопрос: "Кто и когда залез в мой чемодан?" Больше ничего ценного в моем чемоданчике то не было.
Среди людской толпы шныряли бойкие мальчуганы. Одни – поштучно предлагали папиросы, другие продавали пакеты с каким-то порошком. Они размахивали этими пакетами бегали и кричали: "Кто еще забыл купить порошки от клопов и тараканов?" Одна, прилично одетая дама купила два пакета и спросила:
– Мальчик, а как ими пользоваться?
– Очень просто, барышня: поймать таракана, насыпать ему в рот – он сам и сдохнет! – засмеялся пацан и улизнул среди прохожих.
"Ничего ж себе - предприимчивый малец!" – усмехнувшись, подумал я. "Надо ухо держать востро, а то и подмётки от последних сапог на ходу по отрывают. Надо же, как изменился мой Тихорецк?". Посмотрел расписание поездов и радостно воскликнул: "О! Скоро подойдет поезд «Краснодар-Сталинград». Везет же!"
Зашел в вагон. Поезд тронулся. Не заходя в купе, поставил чемодан возле открытого окна, стал смотреть и наслаждаться нашей родной кубанской природой. Уже середина сентября, а листья на деревьях еще не тронуты палитрой разноцветных красок. Зерновые уже давно убраны с полей. Кое-где на полях проведена лущевка. На этих обширных равнинных просторах стояли созревшие подсолнухи и своими шляпками смотрели в одну сторону, уже не поворачивая их за ходом солнцем. Еще зеленели листья кукурузы. Ох! Как это знакомо! В то время, когда я погрузился в размышления, наслаждаясь родной природой, ко мне подошла моложавая, прилично одетая, смазливая дамочка. Тихо сказала:
– Здравствуйте! Вы далеко?
– Нет! До станции "Ровная".
– На побывку, или демобилизованный?
– На побывку. Из Германии.
– Кто вас ждет?
– Мама. Меня ждет мама...
– Давайте поедем со мной на недельку? Тут недалеко, в Песчанокопскую. Жалеть не будете. Ну, как?
– Нет! Не могу. Меня очень ждет моя старенькая мама, – я тяжело вздохнул и добавил, – Я так давно не видел маму. Уже шесть лет я не был дома.
– Жаль! А то подумайте? Не будете жалеть…
За разговорами время пролетело, и наш поезд уже подкатывал к такому долгожданному "Ровному". Показался обгоревший элеватор, пустые зерносушилки и низенькая, поросшая бурьяном крохотная станция. Простившись с попутчицей, я вышел на перрон. Стоянка поезда все те же две минуты. Поезд тронулся. Стоявшей у окна дамочке я послал воздушный поцелуй. Она помахала мне рукой. С поезда сошло всего три человека. У них я узнал насчет прямой дороги в станицу Калниболотскую.
– Нет – ее запахали. Надо идти через четвертое отделение Кубанского зерносовхоза, а это удлиняло путь почти в два раза.
"Делать нечего… Надо идти". Вскинув полупустой чемодан на плечо, кожанку на руку – пошагал по знакомой дороге, где неоднократно ходили мои детские босые ноги.
X
Только вышел на прямую, профилированную дорогу, как от элеватора выскочила военного образца полуторка. Изрядно потрепанная машина затормозила напротив меня, принося за собой клубы пыли. Из кабины, в военной форме, при погонах старшего сержанта, выскочил шофер и восторженно выпалил:
– О! Капитан, откуда, куда?
– Из Берлина в Калниболотскую.
– По пути. Пожалуйста, в кузов..! – а увидев, что я многообещающе засунул руку в карман галифе, остановил меня:
– Не обижай – мы с военных не берем! А рука то, я вижу, немного не того..? – и сам, шустро подхватив мой чемоданчик, легко отправил его в кузов: – А ну, бабы, принимай героя!
Запрыгнул в кузов и я. Спереди на соломе, опираясь спинами на передний борт, вытянув ноги, сидели четыре женщины. Бодро поприветствовал землячек и под их пристальными взглядами я сел у борта на свой чемодан. Бабы перешептывались, лузгая семечки – бесцеремонно разглядывая и не решаясь ко мне обратиться. Я, улыбаясь смотрел на них, представляя какие страсти кипят у них на душе: "Та, неуж, це нашенский? Та, чий це такий..?" Меня, никто не узнал, и я решил: "Пусть помучаются, а буду прощаться, представлюсь. Маму то, наверняка, они все знают".
Я изучил присутствующих и узнал одну из них. Это была мать моего лучшего школьного друга – Алеши Черненко. И в голове у меня вертелась мысль спросить ее: "Как ваши сыновья?". Ведь у нее их три. Но я не решался, Марфа Павллвна сильно поседела, морщины изрядно усеяли ее лицо, это меня пугало и останавливало.
Автомобиль прыгал по дороге. Теплый веерок приятно ласкал шею. Наслаждаясь восхищенными взглядами одностанишниц, я поправил китель и свою "фирменную" фуражку от Второй Ударной армии.
– И чей же ты будешь? – первой нарушила молчание мать Алеши.
– Васильевны, – ответил я, подумав, что она меня все же узнала.
– И якой же це ты Васильевны?
– Елены Васильевны...
– О то бачите люды: - один сын и тот остался живым, а с моих трех сыночкив, и так ни одного нэма – побыто, – глядя на меня отрешенными глазами, даже не спросила, а объявила: – О то ж ты дето в тылу просидив!
– Та ни, ты Марфа, так не скажи: ты бачишь, скильке вин мидалев мая! – возразила ей соседка.
– Та знаемо, як ти мидали получают. За чужими спинами просидив, та орденов тих понаципив!
Все были шокированы, почувствовав себя неловко, отвернулись от нее, но молчали. Не ожидал такого отношения и я. Придя в себя, я уже набрал полные легкие воздуха, что бы дать отпор… Как вдруг, сидевшая рядом женщина положила свою теплую ладонь на мою руку и тихо попросила:
– Не надо, сынок. Смолчи.., она ж троих не дождалась…
Я выдохнул. Ком подкатил к горлу. Даже не горечь обиды, а боль осознания того, что война катком прошла по душам людей.
– Да, как бы я в глаза вам смотрел?... – еле смог выдавить из себя.
– Та, чи мы вси не бачим, та ни знаем який ты…. – гладя руку, пыталась успокоить меня соседка.
Я видел материнское горе и глубоко сочувствовал – ведь горе у нас было общим. У меня на глазах появились слезинки – мне было жаль всех её сыновей, но Алешу, моего верного закадычного друга, было жаль до боли в серце. Он был умным, добрым, обаятельным, обладал глубокими знаниями и охотно помогал другим. Мы с ним переписывались до самого начала войны, а после того как я получил звание лейтенанта, встретились в Новочеркасске и вместе просидели на вокзале до самого утра, ожидая пригородного поезда. Мы беседовали всю ночь, и нам было о чем поговорить. Об этом мало кто знает. Друзья по институту прочили ему будущее великого строителя. Он мечтал и вдохновенно рассказывал мне о будущем, о том сколько ещё нам предстоит построить… И вот… Всё - Алеши больше нет!
Я вспомнил его старшего брата Трофима, который еще до войны оказался в военном училище. Вспомнил, как в седьмом классе он нас задирал, и мы с Алексеем вдвоем наваляли ему в ответ. Теперь в живых нет и его. Как не нет в живых и их самого старшего брата – Василия. Получается, все трое, офицерами оказались на фронте и уже ни один не вернётся домой? О Боже!..А скольких ещё, там в станице, только из моих близких друзей не дождались домой матери?..
Машина скакала по ухабам, оставляя за собой длинный шлейф густой кубанской пыли. Солнце поднималось к зениту. На небе ни одной тучки. Сухо. В горле пересохло. Под тяжестью воспоминаний все, не глядя друг-другу в глаза, молчали…
XI
Вот показалась станица – моя любимая родина. Ее белые хаты, некогда утопавшие в садах. Да, за годы войны сады изрядно поредели. Виднелась, спасавшая нас в детские годы от жары, голубая лента реки Ея. "Боже! Разве я думал, что пройдя через горнило войны, снова увижу вас…". Радость ласкала и тревожила сердце от скорой встречи с мамой, с моим отчим домом. С домом, где я родился.
Машина остановилась у Терновской школы. Водитель тут же выскочил, предусмотрительно подхватив чемодан из кузова, подал его мне. Пожимая на прощание руку, сказал: "Приятной встречи, капитан".
Машина тронулась. Облако пыли рассеялось, и передо мной открылась знакомая с детства картина: моя улица и моя родная школа. По этой улице, еще мальчуганом, я босыми ногами поднимал пыль. В школе, хотя и не преднамеренно, но бил стекла в окнах. А дальше по улице справа виднелась камышовая крыша отчего дома, дома который я покинул шесть лет назад. "Неужели я приехал?" – сердце еще больше забилось от радости, слезинки завертелись на глазах. "Боже мой, я приехал!. И школа, и забор, и детвора все также носится вокруг школьного здания.
Раздался звонок на урок. Но кто-то из пацанов, заметив меня, закричал:
– Ля! Военный! – и детвора побежала не в классы, а мне навстречу.
Я оказался окруженным любознательной толпой мальчишек и девчонок. Им хотелось знать: кто этот военный, чей он будет? Одни просили разрешения понести мой чемодан, другие – кожанку, третьи – просто забегали вперед, чтобы рассмотреть мои награды.
– Петька, смотри, вот такая звездочка и у моего дедушки есть. Вот это да! – радостно вскрикнул рыжеволосый мальчуган.
И тут одна девочка, узнав меня, от восторга закричала:
– Ребята! Та це ж Колька – сын бабушки Лены-знахарки! Несколько шустрых мальчишек наперегонки рванули вперед по улице, на ходу крича через забор:
– Бабушка, баба Лена! Ваш Колька идэт!
– Та шо вы городите, де це вы его бачите? – и не веря ребятам, мама на всякий случай открыла калитку и вышла на середину улицы, – Де це вы его бачите? – приложив ладонь ко лбу, заслоняя глаза от солнечных лучей, смотрит вслед ребячьей ватаге, окружившей меня.
– Бабушка, так вот же он, стоит перед вами! – в один голос залепетала ребятня.
Среди учеников мама не заметила меня – многие ученики начальной школы были ростом с меня, а некоторые и выше. Когда мама увидела меня, ее сердце забилось от радости, глаза залились слезами. Не зная, что делать, она бросилась бежать от меня в огород, а опомнившись, заголосила:
– Ой, сыночек мой, та шош це я роблю? Ходим до хаты! – она бросилась меня обнимать, целовать, положив голову мне на плечо. Заголосила навзрыд:
– Ой, сыночек, сынок, батьке нашого уже нэма – похоронылы, – и теплые материнские слезы окропили мою грудь.
Я обнял ее обеими руками, прижав к себе, и держал как самое дорогое на свете – маму, которая подарила мне жизнь. Мы стояли долго, а детвора стояла и смотрела, как мать встречает своего сына с такой долгой и жестокой войны. Потом кто-то из них сказал:
– Дядя, возьмите свои вещи, – и, простившись, дети убежали на урок.
Немного успокоившись, осознав, что долгожданная наша встреча наконец состоялась, мы вошли в хату – пусто. Нет ни отца, ни сестрички, ни племянников – мама жила в доме одна. Ставни закрыты, в комнатах полумрак.
– Ой сыночка, давай же я тебе с дороги покормлю. Знаешь? У меня и коровка и кабанчик, и курочки есть. Собачка, тоже, с котенком живут.
– Хорошо, мамаша, – я вспомнил, что мама от нас требовала, чтобы ее звали "мамашей", – Пока вы собираете стол, я открою ставни. Ведь я приехал. Пусть яркое солнце светит в окна нашего дома.
– Открыв ставни, на одном из подоконников я увидел наш старый патефон и поставил первую попавшую пластинку – вальс "Брызги шампанского".
– Ой, сыночек, ты же мое солнышко, и свет, и музыка оживила нашу хату, в которой четыре года не видела ни того, ни другого. Боже, как радость! Не зря я молила Бога, чтоб он оставил мне сыночка живым, и каждый раз ставила свечку Николаю Угоднику. Слава Богу – дождалась. Я сынку давно жду тебя. Арьяну собрала, зная як ты в детстве любил его. Война закончилась, а чого тебе так давно не було? Уже вси, кто остался живым поприходили.
– Мамочка, я же не на совсем приехал, а только на побывку – в отпуск, а там в части у меня дела, много дел.
XII
Пока мы разговаривали, весть о моем приезде облетела полстаницы. Начали приходить и родственники, и соседи, и просто хорошие знакомые. Каждый своим присутствием выражал свое поздравление маме с возвращением ее сына живым и невредимым.
Мама наскоро накрыла стол и пригласила всех к столу, чтобы отметить такую радость, такое счастье.
– Слава Богу, дорогие мои гости, я дождалась сына. Бог мне его сохранил. А теперь – сидайте, наливайте, я уже сказала за него, мы и выпьем. А теперь хай слова скажет сын.
– Дорогие наши гости, следующий тост мы поднимем за тех, кого среди нас нет и никогда не будет – они сложили голову на поле брани во славу нашего отечества, нашей любимой Родины. Вечная слава им! Да пусть пухом им будет земля.
Все встали, выдержав минуту молчания, и в тишине этой минуты у многих накатились слезы, затмив глаза от пережитого горя, которое постигло почти каждую семью.
– Выпили и снова нальем. Я предлагаю этот тост поднять за здоровье всех присутствующих и за мою маму, которая сумела накрыть этот стол.
Все захлопали, сбросив унылость прошлого тоста, радостно чокались и поздравляли Елену Васильевну, мою маму, с таким событием.
– Закусывайте, дорогие гости, мы рады, что вы пришли к нам разделить с нами большую радость, шо я дождалась моего сыночка з войны живым и невредимым. – и тут же мама обратилась ко мне: – Скажи сынок, ото ты зимой прислав мини таке гарне письмо, ты писав, шо теперь наш путь домой лежит через Берлине, а чи був ты в цом самом Берлине?
– Був мам, був. В Москве никогда не был, а в Берлине был и сюда я приехал прямо из Берлина.
– О! Люды добри, чи вы чуете? Мий сын в самом том Берлине був.
– Так уж пришлось, что в своей столице не был. Вокруг ездил, а в Москву ни разу не попал. А по Берлину колесил на американском бронетранспортере и американцы подвезли меня к самым Бранденбургским воротам. – и далее я рассказал, как это случилось.
– Мам, как-то мой командир, видя что я из боя выходил весь оборванный, в крови, но постоянно живой, сказал: "Ну! Лейтенант, ты в рубашке родился!"
– Да, сыночек, я тебя родила в рубашке.
– Так вот, дорогие гости, мы встретились здесь потому, что я родился в рубашке!
Дальше разговоры пошли на высоких тонах. Каждый говорил о том, что накопилось у него на душе: о минутах радости и часах огорчения. Ребята, мои сверстники, попросили разрешения закурить. В нашем доме никто, никогда не курил, но по такому случаю, мама сказала: "Курите хлопцы". Они достали пачку "Казбека" и стали ее подсовывать мне. Я ее отодвинул и сказал:
– Некурящий!
– Неужели, – и тут же залились хохотом: – А мы думали у тебя выиграть бутылку, – вспомнив о моей ещё детской клятве: "Умру, курить никогда не буду. Перед вами клянусь" – и в знак клятвы ты загнал нож в землю...
– Бутылку я вам поставлю с большим удовольствием, а вот курить… Нет! Даже в самые тяжелые дни и часы боя я никогда не закурил. Еще солдаты мне предлагали: "Закури, командир, тебе легче будет!". Нет, друзья мои, я на фронте не закурил, а теперь тем более курить не буду до самой смерти.
XIII
К вечеру гости разошлись. Мама привела комнату в порядок. Я по старой привычке встретил корову из череды (стадо). Мама ее сдоила и предложила мне душистого парного молока, и с чувством полного удовлетворения смотрела на меня, как я с охотой, как и в прошлые времена, его опустошил. Мама предложила еще.
– Нет, мамаша, не треба.
– Я безгранично рада, что ты остался живым и теперь я вспоминаю тот час, когда я тебя родила. Был голод: у меня не стало молока и ты с первого дня, такая малютка, стал пить коровье молоко сразу со стакана. Мы с батькой обрадовались, что у нас появилась возможность выкормить сына. Батько сказал: "О це я бачу, шо наш сын буде крепышом".
Вечерняя заря угасла. Солнце давно скрылось за горизонтом. Жара спала – потянула вечерняя прохлада. Мама села на ступеньки крыльца, я присел с боку, несколько сзади, обнял ее и легонько губами прислонился к ее виску.
– Мама, вы чувствуете, что ваш сын Колька живой и сидит рядом?
– Чувствую, сына, чувствую. Слава Богу, что он спас твою душу мне на радость. О то ж, я не зря ходила до церкви и каждый раз ставила свечку Николаю Угоднику. Каждый раз наш поп зачитывал в молебне за здравие Николая.
– Спасибо вам, мама, а помните тот вечер, когда я так же подсел к вам, обнял и стал целовать, а вы сказали: "Чого ты лыжышся до мене?", "Так мне же завтра надо уезжать в военное училище – меня приняли", и тут же вы залились слезами.
Мы долго сидели и вспоминали прошлое. Горевали, что отец не дожил до этого радостного дня.
– О то ж, як батько вернулся от тебе из Воронежа, була такая пурга – билого свиту не було видно. Он весь в снегу, шо и лицо не видно и на усах и на бровях снег. Скандыбал, опираясь на вылыку палку и сказав: "О то, маты, не горюй, шо я ногу повредил, зато я сына побачив – с него буде человик. Командир его дюже хвалил. Побачив, а теперь и помырать могу". Побачив и помыр. Жалко. Ще жить мог, да его сибирская язва за три дня задушила.
– А где Домочка? – спросил я о сестре.
– Так она меня бросила – забрала сынив и пошла на квартиру. О це я и живу одна. Одна надежда на тебя.
Утро. Мама, как прежде, поднималась задолго до рассвета. К восходу солнца уже была истоплена хата, испечен хлеб, приготовлен завтрак. Была сдоена и отправлена в череду корова. Я тоже поднялся с восходом солнца, его лучи озарили небосклон. Я вышел на двор, утренняя прохлада обдала мой голый торс. Мама спросила:
– Коля, чи ты уже бреешься?
Я взглянул на себя в висящее на рукомойнике зеркало, и вспомнив спор с подполковником из политотдела в декабре прошлого года – рассмеялся.
За прошедшие после того разговора пять месяцев войны, я столько пережил, что можно сказать – «В тот момент я был ещё совсем юнцом». Но и теперь я не чувствую себя «стариком». Да я даже бреюсь раз в неделю - одним махом бритвы сметая весь пушок с своего лица. Я дома, а рядом мать, для которой я навсегда останусь ребенком. Я так же молод, что даже школяры меня признали и всё так же кличут – Колькой!
Время все расставило по своим местам.
С моих плеч спал груз пережитого за эти тяжёлые годы – груз спал, от добрых слов матери от её заботливого взгляда. Словно заземлив на себя все беды, приняла всю накопившуюся душевную усталость родная кубанская земля. Душа снова чиста! Я не опустошённый войной «старик», мне так же легко, как и в детстве.
Не я первый, и не я последний. Я воевал, а мать молилась за меня… Наверное, так было всегда - так же возвращались с войн наши отцы и деды. Так же - уставшими, возвращались они и после тяжёлой пахоты в поле. Падали от усталости, снова вставали и шли пахать, косить пшеницу, а если требовалось, то снова воевать…
И ни какой я не «Человек Войны», как какое то её порождение. Я просто русский человек вернувшийся с войны домой. С войны, которая стала пусть и тяжёлой, но всё же частью моего офицерского труда.
На этом я заканчиваю свое повествование о "Такой долгой войне".
А я на этом прерываю свой рассказ, о том прекрасном поколении советских людей, на чью доля выпало это нелёгкое испытание.
Произведение переименовано мною, уже без согласия человека прошедшего этот тяжёлый путь.
Тех, кому было интересно «дойти» со мной до конца, прошу высказать своё мнение.
Готов ответить на любые возникшие вопросы.