Для путешественника дорога – жизнь; часть жизни для каждого человека! А ещё – направление. И иногда, прежде чем выберешь нужное и правильное направление, немало прошагаешь окольными путями.
Так же и с историей: без окольных дорог не обходится. Особенно у нас в России. Потому и не туда заходим.
Сорок шесть великих князей, создавших русское государство, семнадцать царей – императоров, приумноживших территорию, и восемь главных большевиков – коммунистов, менее чем за век разваливших страну, были поводырями или погонщиками на нашем пути. И сегодня вновь, как и при прежних правителях, сумятица в головах, в делах и в жизнях.
Трудности жизни во многом напоминают ранее пережитое, а сама жизнь, как многим кажется, несправедливая, в XXI веке пошла в очередную длинную тяжёлую гору.
Храмы, дворцы, книги и летописи – не связывают историю так непрерывно, как дорога. И есть основания считать Большую дорогу «нитью», соединяющей не только территорию страны, но и век с веком. А также тонкой ниточкой, назойливо завязывающей нам узелки на память.
Такой Большой дорогой в России явился Великий Опасный Сибирский тракт.
Именно Великий Сибирский тракт соединил территории и людей в самое большое в мире государство. Именно Великий Сибирский тракт дал жизнь тысячам больших и малых населённых пунктов. Именно с помощью Великого Сибирского тракта Россия «приросла» богатствами Сибири. Именно по Великому Сибирскому тракту были сосланы государственные преступники – будущие декабристы в «глубину сибирских руд». И именно окольные пути вывели нас на старинный Сибирский тракт, где и произошло дорожно-транспортное происшествие с декабристами.
***
Эти окольные пути, от которых мы не могли отказаться, были предложены в контрольно-спасательной службе Красноярска (впоследствии переданной в Государственный комитет по чрезвычайным ситуациям – авт.) Владимиром Козловым.
- Зовите меня Хатанга, - назвался Козлов. - Я член КСС, столбист. Сам из Ногинска. Окончил Московский институт гражданской авиации. Четыре года трудился в Хатанге. Сейчас в Красноярске работаю инженером в аэропорту местных авиалиний.
У нас - предложение. До выхода на тракт предлагаем подняться на некоторые из «наших Столбов» и сплавиться по реке Мана. Скрывать не буду: нам хотелось бы пообщаться с вами в деле.
- Хорошо, - согласился я. – В деле, так в деле. На «Столбы» и Ману мы отправимся вдвоём, так как нам надо ещё поработать в архиве и в музее.
С собой в эскпедицию взял Георгия Афанасьева с проспекта Вернадского в Москве, по рекомендации учёного секретаря Московского филиала Географического общества СССР Бориса Николаевича Лиханова (председателем этого общества тогда был знаменитый полярник, дважды герой Советского Союза, адмирал Иван Дмитриевич Папанин). Ребята сразу же прозвали его Жора, а я дал ему первое задание.
- Жора, купи хороший топор.
Через пару дней он пришёл ко мне домой и с грохотом сбросил на пол тяжёлый рюкзак. Оттуда я извлёк десяток новеньких топоров и сотню клиньев для топорищ.
- Зачем так много-то?
- А у меня тесть работает на «топорном» заводе.
…На следующий день вместе с Хатангой поехали к подножию горы «Пыхтун» и «запыхтели» вверх по дороге, ведущей в Красноярский государственный заповедник «Столбы», на базу Нарым.
Пока мы общались с медведем в живом уголке базы, подоспел обед и парень, назвавшийся Лёшей, пригласил нас к столу.
- Обедать будем во дворе дома Аннушки.
Мы готовы были обедать в любом дворе, так как уже несколько дней не ели горячей пищи.
За длинным столом сидело человек десять молодых ребят, одетых в спортивные костюмы и обутых в калоши.
Пока ели вкусный борщ во дворе дома Аннушки, я, неохотно отрываясь от миски, поглядывал на верхушки могучих деревьев, из-за которых выглядывали «божьи» Столбы, будто поставленные здесь сторожами-исполинами для охраны сине-зелёной тайги.
- Всего в заповеднике насчитывается около пятисот различных выходов сиенита, - «доступно» рассказывал нам Хатанга. – А самих скал-столбов 99. Высота их от шестидесяти до девяноста метров, а возраст около шестисот миллионов лет.
- Названия Столбов забавные, - продолжал наш Спасатель. - «Дикарёк», «Дед», «Бабка», «Перья», «Львиные Ворота»… Самый посещаемый «Первый Столб», так как на него может подняться любой неподготовленный турист без снаряжения. «Второй Столб» - самый высокий. Есть ещё «Третий Столб» и «Четвёртый Столб».
Встречается множество небольших останцев-столбов: «Каин» и «Авель», «Воробушки», «Скала Голубка», «Олимп», «Крепость»…
После обеда Хатанга скептически посмотрел на мои брюки и «лысую» обувь, покачал головой и вскоре принес красные спортивные штаны и кеды. Штаны оказались широковаты, и я подпоясался Жориным ремнём.
- Брюки надо поберечь, оборвёте их на «Шкуродёре». А галош больше нет.
И мы с ребятами отправились к огромному гладкому валуну.
- Этот камень для детей. Попробуйте на него забраться, - безо всякой иронии предложил Козлов.
«Прошагав» на четвереньках метров пять, я медленно пополз вниз.
Тем не менее, ребята посчитали нас готовыми скалолазами и повели к восхождению на «Второй Столб».
- Вы же хотели сфотографировать сверху панораму тайги. Вот с него фотографировать лучше всего, - тоже без иронии напомнил нам кто-то из парней.
У подножия скалы задрал голову вверх: «Столб» уходил высоко в небо. Фотографировать уже не хотелось. Но и отказываться от восхождения было поздно.
И мы вместе с группой покарабкались по «Столбу» в небо. Семь метров высоты до ровной площадки преодолели легко. А вот потом?!
После площадки пошли по гребешку. Справа обрыв. Ребята для страховки натянули верёвку. Ползу по щели под камнем, приподнятым множеством деревянных подпорок. На карнизе для страховки кто-то встал на край пропасти. Хотя какая это страховка? Дрогни, и вниз полетим вместе на острые вершины сосновых деревьев. Это под деревом хорошо, а над деревом висеть опасно.
Нас постоянно предупреждали.
- Обходим скалу. Осторожнее, идём к «Птенчику» (видимо, так зовут одно из местечек «Второго Столба» - авт.).
По «Птенчику» поднялись на лямках и верёвке. Чей-то голос «обрадовал»:
- Скоро будет «Танцплощадка».
На «Танцплощадке» стали свидетелями безрассудной отваги. Один из парней, назвавшийся Славой и находившийся, как он сказал, на больничном листе из-за сломанной ноги, станцевал на «Танцплощадке» и прыгнул навстречу бездне.
«Куда?»
А он уже стоял на пятках с нависшими над скалой носками ног, улыбался и гордо посматривал на нас с Жорой.
Славин смертельный прыжок никого, кроме нас, не испугал, и мы покорно потащились «всё выше, и выше, и выше».
В «Галином Садике» «полюбовались» выросшим на скале кустарником. Прелесть-то какая! На «Полке» посидели, опустив ноги над бездной. И, втиснувшись в вертикальную «Щель», каким-то чудом «взлетели» на вершину «Второго Столба».
На вершине открылся великолепный вид на «Первый Столб». Там тоже, как муравьи, сновали люди. Туда-сюда, туда-сюда. Вниз - вверх, вверх - вниз…
- Стройся! – Скомандовал Хатанга, стоя у флага СССР.
Все, включая нас, построились.
- Юре с Георгием выйти из строя и медленно пройтись вдоль фронта.
Мы послушно вышли и поплелись вдоль строя, получая от каждого из «партнёров» удар по заднице калошей пятидесятого размера.
- Поздравляю! Теперь вы столбисты, - «обрадовал» нас Хатанга.
- Хатанга, а где же «Шкуродёр»?
Володя ловко влез в щель, по которой мы выбрались на вершину скалы, пролетел вниз метров десять и крикнул:
- Притормаживайте, прижимаясь спиной к скале.
Благополучно спустившись вниз, гордые, мы пошли к Столбу «Дед», то и дело встречаясь с возбуждёнными группами скалолазов.
- Вы куда?
- На «Перья». А вы?
- На «Первый».
На нижнем уступе «Деда» туда-сюда сновали люди.
Вот мимо прошла сосредоточенная бабуля с сумкой.
Парень с девушкой из верёвки вязали узлы.
Мужчина элегантно подал руку пожилой женщине - так, как будто она выходила из вагона поезда.
«Дед» оказался крутым.
Подъём по щели в распор. Переход в горизонтальное положение. Поворот. Уход корпусом из-под камня. Перебор руками. Наконец, под ногами опора.
На «Перья» идти отказались.
***
До Маны, правого притока Енисея, чистой горной реки с живописными, кое-где скальными берегами – реки сплавной и несудоходной, добирались долго.
Нас четверо. С Хатангой его подружка Ира, художница и спортсменка.
На электричке приехали в какой-то посёлок, пешком дошли до железнодорожного переезда, перешли вброд речку, добрались до железнодорожной станции «Восток», явились ещё в другой посёлок, откуда на попутном грузовике в темноте достигли низовья реки Мана.
На рассвете собрали двухместную байдарку «Нептун» и поплыли на ней вчетвером, обгоняя брёвна, плывущие как торпеды, обходя топляки, коварно прячущиеся в воде как глубинные мины, и сопротивляясь течению, прижимающему нас к бонам (плавучим заграждениям, служащим для направления движения леса по лесосплавному ходу – авт.).
Учитывая, что «Нептун» - судно неустойчивое, а нас четверо, рано или поздно мы должны были перевернуться.
Так оно и случилось, как только мы засмотрелись на величественную красоту сопровождавших нас берегов.
Серые скалы причудливых форм с коричневатыми пятнами разных оттенков напоминали великанов всевозможных сказок. С трещинами, образовавшимися как будто в результате ударов по камню гигантским топором. С нишами, обжитыми птицами. Гротами, чьи широкие входы приглашали зайти. Деревьями и кустарниками, пристроившимися на стенах даже вертикально опустившихся в воду скал.
Глубина реки оказалась по пояс. Я встал на скользкое дно из брёвен, как будто специально подогнанных друг к другу, и подумал:
«Во сколько же слоёв леса «уложено» дно Маны? Какая часть тайги утонула во всех сплавных реках нашей страны? И, наконец, какова стоимость такой «выстилки»!?
Но раздумывать было некогда: на Иру плыли два огромных бревна.
Хатанга отважно прикрыл подругу, я с трудом оттолкнул «торпеды» в сторону, а Жора вылил воду из байдарки, ухватив при этом уплывавшие рюкзаки.
Перебравшись через бон, выбрались на берег. Ира сразу же «расчехлила» мольберт, Хатанга полез на скалу, а мы с Жорой разожгли костёр и занялись просушкой одежды и обуви.
- Возьмите на память о совместном плавании, - протянула мне Ира акварель с изображением Маны и противоположного берега, которую она закончила писать буквально через час.
Последние километры в устье реки мы плыли в кромешной темноте, пока не уткнулись в запань (ряд брёвен, прочно связанных между собой и перегораживающих русло – авт.). Перетащили байдарку берегом и поплыли дальше.
В темноте различили очертание освещённого моста. В свете ламп были видны клубы густого тумана, стелющегося с Енисея вверх по Мане. У какого-то деревянного мостика наше плавание закончилось.
***
Выдержав испытание «окольными путями», мы вернулись в Красноярск, где в государственном архиве нас ждали отобранные документы.
Фонд № 1299. Неопубликованная рукопись красноярского старожила Ивана Фёдоровича Парфентьева о старом Красноярске первой половины XIX века, в которой он в том числе написал, что «у него декабристы предвидели дар поэзии».
Поэта из Парфентьева не получилось, стал поверенным в делах крупных золотопромышленников и купцов, но о знатных красноярских поселенцах кое-что написал.
«…Давыдов вообще был грубого характера, к богослужению ходил редко и стоял только до великого выхода, должно быть по тяжести его, брюхо было большое».
«Митьков был высокого роста, худощавый, рыжеватый, вечно грубый. Жил в своём доме замкнуто (в метрической книге 1842 года записано, что Митьков первоначально жил у ссыльнопоселенца Антона Петрова), ворота всегда были на запоре, и днём и ночью были спущены собаки. Дом его был на Благовещенской улице, в улицу три окна, во дворе же длинный…».
Неужели действительно эти декабристы были людьми грубыми? Такими их ещё никто не знал. Так ли? Может, и так: прикрикнули однажды на молодого набедокурившего Ивана.
Но некоторые историки, в отличие от Парфентьева, Митькова, крестного одной из дочерей Давыдова, характеризовали как человека мягкого, доброго и отзывчивого.
К тому же он был болен, в связи с чем обратился за разрешением о получении от родственников дополнительных 1000 рублей на медицинские пособия.
После долгой бюрократической переписки высокопоставленных чиновников пришло письмо от графа Бенкендорфа "... о дозволении Митькову по уважению болезни получать 1000 рублей сверх доставляемых ему родственниками я считаю невозможным, ибо оно противно Высочайше утверждённым правилам и удовлетворение оного поступило бы поводом для других...".
А запомнился мне полковник Михаил Митьков участием в разработке устава Большой артели в Петровском Заводе, высококачественными метеорологическими наблюдениями, ставшими достоянием мировой геофизики и местом своего рождения: село Варварино Юрьев-Польского уезда Владимирской губернии (там у нас с велосипедов украли две палатки).
И товарищ Митькова русский офицер, адъютант князя Багратиона Василий Давыдов запомнился посвящённым ему стихотворением Пушкина «…Меж тем как ты проказник умный…», тринадцатью детьми, из которых шестеро остались в России, и одним из восьмерых первых секретных, оказавшихся на каторге в Благодатском руднике.
Да какими угодно людьми они могли запомниться! Только не «богатырями, кованными из чистой стали с головы до ног», какими их представлял Герцен. И не «воинами-сподвижниками, вышедшими сознательно на явную гибель».
Они были обыкновенными, образованными, умными, совестливыми и смелыми людьми, которых всегда не хватает в Российской власти…
Когда их везли в Сибирь, на каторгу по Сибирскому тракту, каждый из них размышлял: придётся ли когда-нибудь возвращаться обратно по этой дороге?
Отсюда - желание многих из них после тюремного заключения оказаться на поселении как можно ближе к России.
Такими поселенцами были братья Павел и Николай Бобрищевы-Пушкины, Семён Краснокутский и Михаил Фонвизин, перебравшиеся из Красноярска в Тобольск. И Михаил Спиридов, построивший дом в деревне Дрокино, к западу от Красноярска.
А ещё большинство из них были больны.
Николай Бобрищев-Пушкин сошёл с ума. Семён Краснокутский, побывавший до Красноярска в ссылке в Верхоянске, Якутске, Витиме, Минусинске, в результате паралича ног на восемь лет оказался прикованным к постели. Михаил Фонвизин, к которому приехала жена Наталья Дмитриевна, потерял всех своих детей и воспитывал приёмных. Митьков был болен туберкулёзом. Спиридов также умер после тяжёлой болезни.
Поселение для них оказалось более трудным, тяжёлым и вредным, чем неволя…
Перед выездом на старинный Сибирский тракт мы сходили на Троицкое кладбище.
Могилы Давыдова и Митькова около кладбищенской церкви. Захоронение Митькова было затеряно, и современный памятник с выбитым горящим факелом, символом свободы в несвободной стране, стоит на приблизительном месте захоронения рядом с могилой Давыдова. На памятнике написано: «Декабрист Митьков Михаил Фотиевич 1791 – 1849».
Памятник на могиле Давыдова в виде мраморной колонны, увитой ветвями с надписями по-старославянски, изготовленный в Италии и установленный его племянником, хорошо сохранился.
«Родился 1793 8 марта – скончался 1855 г. октября 25». «Помяни меня в Царствии Твоём». «Упокой Господи душу его!». «Здесь покоится раб божий Василий Львович Давыдов».
***
В Красноярскавтодоре нас ждал сотрудник, назвавшийся Глинским. Ведь Министерство автомобильных дорог РСФСР было одним из организаторов наших экспедиций.
- Старовойтов в командировке. Просил отвезти вас в ДРСУ №8, - передал Глинский волю начальства.
В ДРСУ встречал управляющий Есин.
- Хватит путешествовать на велосипедах. Подъезжайте завтра к восьми утра. Выделю машину. Поедете на ней по старому тракту до Ачинска. Там, где не проедете, съедете на асфальт.
Спрашиваю Глинского:
- Какая будет машина?
- Видимо, свободная. Возможно, поливальная.
Из «Воспоминаний» Парфентьева мы уже знали, в каком месте был устроен старинный Сибирский тракт на выезде из Красноярска в сторону Ачинска.
«…Московский тракт устроен был прямо с Большой улицы в гору, там была каменная будка и построена поскотина, но впоследствии, когда при спуске с горы разбили кого-то из пассажиров, тракт этот отнесён вправо, где и теперь существует».
Выделенным транспортом оказалась специальная дорожная машина для разбрасывания сыпучих материалов, пескоразбрасыватель. С водителем Михаилом Игнатьевичем Торутевым.
На таком транспорте мы ещё не путешествовали.
Михаил Игнатьевич - опытный водитель, лет ему было около пятидесяти, среднего роста, одетый в серый пиджак, синие брюки и рубашку в клеточку с надписью «Moscow». Он хорошо знал машину, трассу, тракт, людей. Был нетороплив и рассудителен. Родом из Горьковской (Нижегородской) области, но жил и работал в Сибири давно.
Мы неоднократно слышали, как про него говорили водители и дорожники: «Хороший мужик, на трассе всегда готов оказать помощь».
Торутев и без Парфентьева знал, куда надо направляться. И когда мы съехали с асфальтированной дороги на старый грунтовый тракт, я увидел, как водитель обогнавшего нас КамАЗа удивлённо посмотрел на пескоразбрасыватель.
- Смотрите, вот ориентир на старой дороге – телеграфные столбы, - начал знакомить нас Торутев с участком Великого сибирского тракта. – Сейчас проедем деревню Дрокино и сделаем остановку.
Михаил Игнатьевич остановил машину, вышел из кабины и пошёл поперёк дороги.
- Здесь участок неплохо сохранился, хотя и зарастает. Хорошо виден профиль тракта, валы, канавы для стока воды.
Такие приметы старинной Главной сухопутной магистрали, связывавшей Россию с Сибирью, нам были хорошо знакомы. Мы их «открывали» даже в Московской и Владимирской областях (хотя участки в Европейской части страны давно заросшие и не проезжие).
Замерили ширину дорожного полотна, покрытого гравием. Примерно восемь метров. Старая дорога тянется в обрамлении земляных валов четырёхметровой ширины, служивших бульварами для жителей окрестных деревень, и канав для стока воды. По обеим сторонам тракта - молодой лес.
В начале XX века здесь проезжал Антон Павлович Чехов, прославивший в целом Сибирский тракт и, в частности, знаменитую Козульку, которая ещё нас ждала впереди.
«Широкая просека, вдоль которой тянется насыпь в сажени четыре ширины из глины и мусора – это и есть тракт. Вдоль вала тянутся колеи глубиной в половину аршина и более, эти перерезываются множеством поперечных и таким образом весь вал представляет из себя ряд горных цепей, среди которых есть свои Казбеки и Эльбрусы. Экипаж находится в опрокидывающемся положении. Колёса увязываются.
Эта чёрная оспа есть единственная жила, соединяющая Европу с Сибирью», - писал Чехов.
Теперь дорога отдыхает, избавившись от Казбеков и Эльбрусов. На смену ей приходит выпрямленное шоссе с твёрдым покрытием.
Как будто услышав чеховскую характеристику тракта, Михаил Игнатьевич выдохнул:
- Сколько щебня и гравия вбухали в эту землю!?
Не доезжая Емельяново, выехали на шоссе. Здесь старый тракт ещё служит людям: на протяжении километра на него положен асфальт.
Далее обе дороги, старая и новая, продолжают идти рядом, метрах в двадцати, постепенно удаляясь друг от друга. Грунт на Московском тракте, как его ещё здесь зовут – рыхлый. Местность пошла горная: увалы, урочища.
На сорок пятом километре Торутев вновь остановил машину и отвёл нас на обочину дороги, где была видна встроенная в тракт деревянная конструкция.
- Это водопропускная труба. Она забита землёй, но ещё не сгнила. Почистить – так будет работать! Вот стойки, заборная стенка, сверху насадка. Вся конструкция опирается на лежни (на трубу в нашем привычном понимании абсолютно не похожая – авт.).
Прошли вперёд по тракту. Бревенчатый настил из подобранных одинаковых брёвен выглядывал их торцами из-под грунтового покрытия.
И каково по нему было ездить?
«В жидком навозе рёбрами выступают брёвна, езда по которым у людей выворачивает души, а у экипажей ломает оси (Чехов)».
На пятьдесят девятом километре увидели деревянный столб, выкрашенный когда-то белой краской с двумя чёрными полосами, уже не верстовой, а километровый - с дощечкой 59/759. Это расстояния соответственно до Красноярска и Новосибирска.
Оказалось, что некоторыми участками старого тракта ещё пользуются. Нам попался мотоцикл с коляской, гружёный сеном.
Но вот впереди увидели канаву, пересекавшую тракт.
- Михаил Игнатьевич, осторожно, канава.
- Это разве канава, - не снижая скорости, ответил Торутев. - И полуметра ширины-то нет. Мне как-то на грузовике пришлось прыгать через канаву шириной полтора метра. И что вы думаете? Прыгнул – как на танке!
Скоро приедем в посёлок Памяти 13 Борцам. Там я вас познакомлю с интересным человеком. Его все знают: он на дорожном Ачинском участке проработал мастером больше тридцати лет.
Алексей Иванович Ерофеев, действительно проработавший дорожным мастером 32 года, оказался потомственным дорожником. Отец его тоже всю жизнь проработал на тракте.
- Сваи забивали ручным деревянным копром, комелем вниз. Баба – 40 пудов. Всё листвяжное, и сваи листвяжные. Гвоздей не было. Приходилось делать костыли и прожигать дырки… В Ибрюле был этапный дом. Вот такой, - и дорожный мастер мастерски зарисовал этапный дом в моём дневнике.
- Так этот этапный дом купили под дачу. Последним в нём жил Григорюк Василий Никонович. Потом часть дома отрезали на дрова. Вот смотри, - Ерофеев показал на рисунок, - когда этап был, вот здесь, где окна, жило начальство, охрана, а каторжане находились в задней части дома. Когда яр копали под дорогу и нарушили мост, построенный в 1934 году, находили кандалы, кости, черепа каторжан, гробы, выдолбленные из дерева… Находили кресты. Тайга подходила к этапу. Река (Кача) была глубже, коней купали…
О реке Каче вспоминал и Чехов.
«На реке Каче под почтою провалился мост и едва не утонули лошади и почта – это одно из обычных происшествий. Сибирские почтальоны – мученики. Крест у них тяжёлый. Это герои, которых упорно не хочет признать Отечество…. От Томска до Иркутска почтовые телеги по 10 – 20 часов просиживают в грязи около разных козулек и чернореченских, которым нет числа».
Помолчал Алексей Иванович, помолчал, повздыхал и продолжил:
- А канавки для стока воды были хорошие. В деревнях каждый дом чистил их по шаблону.
- А столбы?
- Были. Видел и сам ставил, обновлял. Один из старых столбов был весь разрисован зэками. А что там было написано, не помню.
Мечтаю, чтобы до дома доехать по асфальту (а дом у Алексея Ивановича в Ибрюле –авт.).
Старая дорога была извилистая и связывала между собой притрактовые деревни. Для поддержания мы постоянно её ремонтировали. Пилили, возили лес вручную. Меняли прогоны, настилы.
Щебёнку брали из карьеров. Там работали заключённые. Что интересно: в щебёнке мы находили иногда деревянные поделки, игрушки; некоторые из них очень привлекательные. Мы уносили их домой, дарили детям. Откуда, думаете, эти поделки? Заключённые их и делали.
Верхний настил укладывали вот так, - и Алексей Иванович нарисовал в моём дневнике схему.
- Возили гравий, лопатами разбрасывали, делали мостики и мосты, трубы, ставили столбы, чистили канавы для стока воды.
Работу любил. Без щебёнки после дождя на тракте одна жижа. Кроме Ибрюля этапы были в Старой Козульке и Малом Кемчуге. Помню… А ещё - горы. И каждая имеет название. Есть Лиственная гора, Брюльская (или Ибрюльская), Елисеевка, Двухэтажная гора…
Лошадям с телегой нелегко было не только в гору въехать, но и съехать с горы. На спуске мужики держали за колёса телегу, чтобы кони не разнесли…
Об одном таком спуске вспоминал (а точнее, никогда не забывал) Михаил Бестужев, возвращавшийся после амнистии в Россию, похоронив в Селенге на Посадском кладбище рядом с могилой Константина Торсона брата Николая, сына Николая и жену Марию Николаевну.
***
В обозе ехало четыре повозки.
На первой везли Михаила Бестужева. На второй с двумя жандармами ехал Иван Горбачевский. На третьей – Александр Барятинский. Замыкал обоз брат Михаила Николай Бестужев, ехавший с сопровождающим их фельдъегерем. Каждая из повозок была запряжена тройкой курьерских лошадей. Все государственные преступники были закованы в кандалы.
Фельдъегерь постоянно нервничал и то и дело подгонял ямщика, избивая его эфесом сабли.
- За что, ваше благородие! - Ворчал возница.
Его старался защитить Николай Бестужев.
- Перестань! Ты же всех нас погубишь!
Но фельдегерь на недовольство ямщика и предостережения государственного преступника не реагировал.
Когда лошади подскакали к крутому спуску с перевала и понесли, фельдъегерь, ухватившись за ямщика, закричал:
- Держи!
Побитый и оскорблённый ямщик не выдержал издевательств и бросил вожжи гонцу.
- Ну, барин, ваше благородие, держи теперь сам!
Перепуганный курьер схватил вожжи и от страха направил лошадей на повозку Барятинского, чьи кони осторожно спускались с перевала.
Тройка лошадей повозки Николая Бестужева буквально вскочила в тележку Барятинского.
- Саша, спасайся, - только и успел крикнуть товарищу Николай Бестужев. Чтобы спастись от неминуемой гибели, Барятинский успел броситься на свою коренную лошадь.
Вся масса из двух повозок и шести сцепившихся коней, бесясь и обрывая упряжь, неслась кучею на тележку Горбачевского.
Испуганные кони в повозке Горбачевского шарахнулись, понесли под гору, и, задев первую повозку Михаила Бестужева, опрокинули её.
Михаил Бестужев, падая, зацепился своими кандалами на задней оси, а кони, испуганные падением тележки, потащили его за собой.
Упавший ямщик, переломив правую руку в двух местах, не мог её освободить от запутавшихся вожжей. И тащась под колесом, затянул левую вожжу коренной так сильно, что притянув её голову к самой оглобле, принудил её заворотить поперёк дороги и упереться в скалу.
Люди кричали, стонали, а перепуганные лошади тревожно ржали.
«Изнемогая от боли, я (Михаил Бестужев - авт.) не мог шевельнуться, а между тем с ужасом видел, как масса сцепившихся лошадей повозок брата Николая и Барятинского катится на меня. И эта масса точно на меня надвинулась: поперёк дороги стоявшая моя повозка их остановила, и взбешённые кони неистово били надо мной. Три раза острые шипы подков коренной задевали мою голову, но только один раз пробили череп: два удара я получил вскользь, и только сорвало кожу.
Брат Николай бросился с опасностью быть смятым, в свою очередь, кое-как вытащил меня из-под копыт лошадей.
Повозка же Горбачевского мчалась с такой быстротой, что на повороте, встретив воз с сеном, быстро повернув, выбросила далеко в сторону его, двух сидевших с ним жандармов и ямщика. Горбачевский страшно разбил всё лицо, ямщик переломил руку, и один из двух жандармов, сломав крестец, умер на дороге.
Пешком, изломанные и окровавленные, мы кое-как добрались до деревни, где благодаря брату Николаю, уцелевшему в этой катастрофе, все раненые получили первую помощь, какую возможно было получить при содействии сострадательных поселенцев».
***
Обследовали мы и Козульку, деревню в одну Трактовую улицу. Здесь подряд идут четыре сложных перевала. «…Трудно надеяться, чтобы Козулька когда-нибудь перестала ломать оси и колёса», - написал Чехов. У него здесь тоже сломался экипаж.
Однако надежда писателя всё-таки осуществилась. И мы стали свидетелями важного дорожного события, когда верхушки перевалов начали срезать мощными грейдерами.
- Сфотографируйте нас, - попросил кто-то из дорожников.
И мы с удовольствием запечатлели для истории «укротителей» Великого Сибирского тракта.
В произведении использованы документы Государственных архивов Красноярской и Иркутской областей.