ДНЕВНИК СУДОВОГО ВРАЧА (в двух частях)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: «НАЧАЛО»*
1.
Засыпая, подумал: «Будет освидетельствование…» И точно: в половине второго - звонок, и в трубке раздраженно-спокойный голос капитана с просьбой-приказом явиться к нему. «Кто же на этот раз залетел?», думаю, спешно одеваясь. Уже давно был первый – матрос, я отметил его в журнале. Потом проверялся стармех, затем – радист, и вот теперь опять, слава Богу, матрос. Сажусь с ним рядом на диван, щупаю пульс, машинально фиксирую бегающие красноватые глаза, ощущаю изо рта сивушный запах… Однако, мало ли что покажется, я стараюсь быстро скрыться, забыть эти неприятные минуты пособничества начальству. Через два дня читаю приказ на доске объявлений, где меня отмечают за качественное освидетельствование. Я становлюсь псом. И капитанский террор продолжается.
Когда я, впервые оказавшийся в рейсе после двадцатилетнего врачебного стажа, услышал шелестящее про капитана «хороший-хороший», обрадовался. Но после все более приходил в уныние – таким гадким и неприятным оказался этот командующий на мостике. Сейчас-то я знаю, что каким бы ни был капитан, с ним конфликтовать не стоит. А тогда не знал. Впрочем, я его понимал, но вот другие – нет. У кэпа оказалась «торпеда» - вшитая ампула в теле, один из способов лечения от алкоголизма. Узнал я об этом случайно, но достоверно. Отсюда были все его выходки, даже странности в поведении. Он почти не спал, всего пару часов в сутки, зато ловил матросов и всех, кого мог заподозрить в том, что тот пропустил стаканчик. Команда в семьдесят человек была почти вся новая, поскольку у него никто не задерживался.
Старый костяк состоял лишь из нескольких человек, самых нужных и важных на корабле – старшего механика, шеф-повара, рефмеханика (бессменного и послушного предсудкома) и начальника радиостанции. Капитан и судового дока (т.е. доктора) хотел взять из своих прежних кадров, но тот вовремя улизнул на другое судно. Понятно, почему капитан намеревался использовать меня в своих интересах. Он старался, чтобы на всех на судне был какой-нибудь компромат. Статей об увольнении за прогулы и пьянство никто не отменял, это служило средством подчинения и устрашения. Выговоры копились в папке, с их помощью можно было при общем безмолвии творить беззаконные финансовые дела, продавать топливо, урезать в свою пользу культмассовые деньги, оббирать провизионки.
* Газета «Медик Севера», март 1994 г.
Второй месяц капитан держал меня в своих «бульдогах», чтоб «на законных основаниях» чинить расследования. Создавалось впечатление, что функции судового врача состоят только в том, чтобы освидетельствовать пьяные залеты команды. Ведь шел я на неведомую работу даже с некоторой опаской оплошать: иглодержатель хранил как зеницу ока, бинтов набрал, антибиотиками запасся, лекарствами от малярии. А на судне вместо болезней – сплошная пьянь.
Все на пьянстве попадались, кроме старпома. Он один был «чист», потому что не страдал, запоями. Он-то и уличил капитана в нечистых делах по камбузной части. У старпома с кэпом шла холодная война. Кэп его ловил, а старпом не попадался. У капитана неплохо работали осведомители, однако, старпом был неуязвим. Но вот однажды утром, в День рыбака, я был вызван в каюту капитана, где уже собрался весь комсостав, а перед кэпом на стуле, в стороне от всех, старпом – как подсудимый. Меня просят освидетельствовать его. Я растерялся: ведь мы со старпомом вместе чаевничали, парились в сауне, смотрели видик, говорили «за жизнь». Я от освидетельствования отказался, вызвав бешенство у капитана. Старпом, однако, признался сам, что принял «сто граммов», что его угостили матросы, когда он поздравлял их с праздником. Некстати напомнил и про темные дела на камбузе. Капитан, захлебнувшись, перешел на фальцет. Участь старпома была решена: списание в пассажиры.
2.
Почему нужна женщина на корабле? Объясняю как врач. С женщиной на судне этически и эстетически лучше. Меньше мата, больше чистоты. Пыль выметают, а не загоняют в углы, скатерти на столах меняют, а не перевертывают обратной стороной, являя «чистые» пятна от борща. Есть, однако, капитаны, которые не берут женщин принципиально. Такой попался мне во втором рейсе, из бывших военных. Его выгнали за пьянку в лигачевскую кампанию, и он пристроился на гражданке. Тоска и беспросветность господствовали во время всего рейса, общий пьяный загул продолжался по нескольку дней, брань и мат слышались на каждом шагу. Отсюда и происшествия. Один раз, в тихую погоду, швартуясь, чуть не налетели на другой корабль. А в другой раз долго не поднимали шлюпку, не видели ее с мостика, так крутило и болтало бедную битых полчаса вместе с потерявшим координацию капитаном. И по судовой трансляции регулярный мат, потому что иначе матросы не могли подняться на работу после бурного распития. Женщин на судне ни одной. «Не на кого глянуть, некого стыдиться» - горестно вздыхали в команде. Секс, психология, алкоголизм в таких ситуациях завязаны в единый и неразрывный, тугой узел. Кошмары по ночам, простатиты, раздраженность и агрессия – неизбежные последствия долгих рейсов. Алкоголь более или менее заглушает эти беды, но когда умеренности нет, сваливаешься в другую яму – в перепой. Пить нельзя и не пить тоже туго. Судно, которое идет в тропики из Мурманска, загружается сухим вином, положенным именно в медицинских целях. Но вместо того, чтобы время от времени раздавать по бутылочке каждому, затаривают каюты несколькими ящиками сразу: пейте, ребята! И за две недели, пока доберутся до тропиков, вино кончается, а корабль весь также и качает, не только от волн.
3.
Я чувствовал себя брошенным в пучину океана без науки плавать. Заваленный инструкциями, наставлениями и приказами, но без подсказки, совета коллег, без живого участия. Странная контора. Сослуживцы-врачи узнают друг о друге только где-то на африканской широте, по голосам радиотелефона, а вот собраться вместе у начальника медицинской службы, разобрать проблемы, высказать наболевшее, послушать коллег никак не удается. Водоснабжение и гигиена питания, дезинсекция и дератизация, паразитология и санитарный контроль – все смешивается у новичка «дока» в голове перед отлетом на судно. Только за три дня до самолета, когда мне становилось и стыдно, и страшно, что чувствую себя неподготовленным, мне помог случай. Тот самый врач, увильнувший от моего первого капитана- деспота, вдруг оказался со мной в ведомственном «уазике» по пути в аптеку. Он гениально подсказал: «книжки, книжки собирай… просматривай…»
Стармех – второй человек на судне. Он и за стол в кают-компании садится напротив капитана. Жалко его – спился. Это я понял уже к середине рейса, когда он сидел у меня в каюте, допивая из моей фляжки спирт, и пока всю ее не опорожнил, не ушел. Угнетающее снижение интеллекта. Не того, с помощью которого отгадывают кроссворды, а другого, неотъемлемого от понятия «интеллигентности» - духовности. Потерялось в нем нечто гораздо более тонкое, хрупкое, что заложено в лобных долях, что в первую очередь и поражается, алкоголем. Такт, воспитанность, учтивость. На смену им пришли обиды на всех и вся, упреки. Мол, я ни разу не спускался в «машину». Я был там. Действительно, горячий цех, наверное, прохладней по сравнению с тем, что делается внутри корабля в тропиках. Настоящий ад – к жаре еще присоединяется грохот металла, вибрация, качка. «Врачи раньше были лучше – выслушиваю назойливые обвинения, - руку отрезанную пришивали, а сейчас укола сделать боятся». Я на него не обижаюсь. Стармех помог вызволить старпома, уговорил капитана не наказывать его так жестоко. Да и сам капитан выдохся, когда нес за старпома вахты – самые трудные, с четырех до восьми утра. И даже приглашения его по трансляции на завтрак звучали как-то дико, в отличие от привычных доброжелательных приветствий старпома.
4.
Отходим от последнего причала к порту отлета. И тут новая беда – никак не могу найти боцмана. Отход, известно, его кровное дело. Оказалось, пьяный спит на баке. И снова капитанский метод – списать в пассажиры. Старпом просит меня – нужна помощь. Спускаюсь на нижнюю палубу, в каюту боцмана. Мутные глаза, сиплый голос и мрачный рассказ о разговоре с капитаном. Боцман сказал ему, что если спишут в пассажиры, он повесится. А капитан в ответ: «у меня в трюме места много, от груза освободили, - вешайся». Я вспоминаю случай из «скорой помощи», где работал последние годы. Если алкоголик высказывает суицидные мысли, его нужно определить в стационар. Одну женщину не довезли – она выпрыгнула из машины на скорости. Насмерть. Боцмана нужно спасать. Достаю последнее дефицитное лекарство, колю. Он засыпает, успокаивается, затихает. «Все на стакане» - сочувствует помогающий мне рефмеханик.
Намаешься, накружишься за рейс – некогда подумать о себе, вспомнить о детях. Но наступает время возвращаться домой – и забирает тоска по семье, по дому. Однако, душа рыбака в такое время особенно ранима. Казалось бы, пустяк – тормошит таможня. Но на пороге родного дома чиновничья бесцеремонность обижает так, что и самые сентиментальные мысли о родине заглушаются, уходят. Но вот все горести рейса позади. Радостные лица встречающих, возбуждение, толчея… Передо мной расстроенное, покрасневшее лицо старпома. «Паша, ты чего плачешь?..»
ЧАСТЬ ВТОРАЯ: «СТРАНСТВИЯ»*
1.
Удивительны повороты врачебной судьбы. Можно лет тридцать, от выпуска до пенсии, пропахать участковым, что очень почетно, но вот я на исходе второго десятилетия своего стажа сумел поменять шестое место работы и не просто перешел на другую должность, а встал на совершенно новую, неизвестную стезю по другой специальности.
Республика Гвинея расположена на западном побережье Африки, одно из трех государств, с похожими названиями. Рядом находится Гвинея-Бисау, южнее – Экваториальная. По таблице уровней жизни Россия занимает тридцать седьмое место, а Гвинея чуть подальше от конца – сто семьдесят третье. И действительно, кроме несносной жары и повсеместной грязи от ежедневных дождей, запомнились голые маленькие дети, не умеющие еще ходить, лежащие на глинистом полу (тут добывают бокситы); жилища в виде дощатых сараев в самом центре столицы Конакри. Здесь же, на улицах, готовят пищу и стирают, справляют естественные нужды. Основной продукт питания – каши. Рыба считается лакомством. Мясо в пищу не употребляют; тем более свинину, потому что основная часть населения – мусульмане. В изобилии, конечно, фрукты. Бананы, ананасы, кокосы, манго. Женщины ходят с огромными подносами на голове, полными этих даров, которые продаются достаточно дорого, но все же не очень – за пару кусков хозяйственного мыла можно получить один плод кокоса или манго. Там я впервые попробовал эту экзотику. По характеру народ очень скверный – придирчивый и наглый. Ощупывают тебя по всем карманам, словно по своим собственным, прилипнут к тебе на все время следования, скажем, к базару, и еще обратно, и не отстанут, пока им не дашь «милю» - бумажку в тысячу местных франков, равную доллару. Заходят потом без церемоний в каюту и шарят там по всем углам, чтобы взять то, что плохо лежит. Целыми днями шныряют в порту, около судов. Некоторые говорят по-русски очень хорошо, особенно смачно выражаются нашими матерными словами и подчас жалеешь, что русский язык так засорен… Видел много нищих, которые приходят на причал просить рыбы или хлеба, особенно часто попрошайничали дети. Ко мне обращались за пенициллином, витаминами и делагилом (от малярии) – самые популярные и необходимые лекарства. Малярия очень распространена, а лекарства дорогие. Пробыв около полумесяца за три захода в этой стране, я из Конакри отбыл.
Официально считается, что судовой врач - универсал, но самое частое занятие его – амбулаторная хирургия, гнойники и раны. В том жарком и застойном климате, где я работал, заживление этих процессов проходит плохо и медленно. Поэтому я старался уменьшить осложнения, самые малые ранки быстро зашивал. Принцип «отфутболивания» пациентов здесь неприемлем. Чаще после ран обращаются по глазам и зубам. Зубная боль часто становится неразрешимой проблемой в открытом океане. В одном из рейсов у меня измучался, страдая зубом, рыбмастер. Все средства испробовав, я решился, впервые для себя, зуб вырывать. Опыта никакого, налицо лишь щипцы, да руководство «Морская медицина». Инструменты нажарил, новокаина наколол, в свидетели позвал старпома. Когда я ухватил щипчиками по науке, рыбмастер закорчился и стал вырываться из моих цепких рук. Щипцы соскочили, коронка сломалась, рыбмастер побледнел, попробовал оставшиеся отломки во рту и натурально, жалобно, безнадежно и горько – завыл… У меня внутри все опустилось.
Республика Кабо-Верде, - бывшие острова Зеленого Мыса. Название это получилось как бы в иронию, и только побывав здесь, в этом убеждаешься. Ничего зеленого здесь нет, сплошные камни, а растительность только культивированная, потому что собственной воды, и то, на острове нет. Ее опресняют и добывают на станциях. Уровень жизни рядом с гвинейским, но вот по характеру жители отличаются. Вначале, после Гвинеи, было даже непривычно, чего это черные люди не лезут в карманы и каюты, а стараются даже обходить стороной. Дело в том, что эта Африка уже португальская, испытавшая влияние диктаторского режима. А вот Африка французская, западная, сплошь вольная и свободная аж с восемнадцатого века. В госпитале Минделу, крупнейшего порта Кабо-Верде, работают советские врачи. Именно советские, потому что в девяносто третьем я там застал прибывших с Украины с девяносто первого года, когда была в ходу помощь социализма отсталым странам. Зарабатывают не очень много – около шестисот американских долларов в месяц. Я у них обследовал матроса с почками, аппаратом УЗИ. На этих установках работают симпатичные кубинки, тоже по линии братской помощи. Дружат с нашими врачами. Мулатки Кабо-Верде значительно красивее. Среди них сильна традиция соединяться с белыми для укрепления потомства, это как бы долг всех местных девушек. Они здесь отдаются бесплатно, особенно морякам, и на каждом шагу, и даже среди бела дня. Для меня это прибавило забот, потому что ко мне обращались с профилактической целью и даже мне пришлось потрудиться урологом- венерологом…
Но зуб у рыбмастера не утихал. Всю ночь после неудачного удаления я не заснул, перемучался угрызениями совести и наутро предложил рвать остатки зуба под эфирно-масочным наркозом. Опять вызвал старпома, опять несколько часов мучений, но вожделенного отломка зуба я так и не зацепил. Жалел, что взялся за этот эксперимент, потому что на следующий день боль у мастера неожиданно прошла. Но еще через день у него разболелся другой зуб, который рядом, про который я не без стыда вспомнил, что его нечаянно ухватил и расшатал за время экзекуции с наркозом. Боль усиливалась и день, и два, и уже с неделю и все начиналось сызнова…
Леруик – место, известное среди моряков. Это городок, центр Шетландских островов, между Англией и Фарерами, остановка на магистральном пути от Северной Европы к Новому Свету. В здешней бухте собирается до семидесяти судов и во время штормов нередки столкновения. В госпитале «Армии спасения» мне пришлось побывать два раза. Медицинская помощь оказывается всем приезжим и живущим бесплатно, медсестры ходят в халатиках с красными погонами. Но уровень квалификации медиков – невелик. Это я узнал и определил не без удивления. Потому что в первый раз меня обслуживал негр, а во второй – араб. После их обследования и заключения, ничего нового они для меня не открыли. Единственное, о чем я жалел, это мой неважный медицинский английский.
Дакар, столицу Сенегала, крупнейший город Африки, с миллионным населением, мне удалось посетить лишь на пару часов, когда я сопровождал своего многострадального рыбмастера к местному дантисту. Впечатление от улиц было такое же, как и в Конакри. Рыбмастеру нужно было закончить дело с отломком, а тот, другой, соседний, злополучный зуб я все-таки вытащил. Дал пациенту внутрь сто пятьдесят, отборного спирта; старпома уже не приглашал, а вызвал двух дюжих молодцов, они заломили рыбмастеру руки, и я легко и безболезненно вытащил здоровый, но подвижный болезненный зуб… Дантист меня вызвал в кабинет через минуту после того, как туда зашел рыбмастер, и стал вперемежку французского с английским ругать меня в духе советских традиций. Какой, мол, такой «интерн», который неправильно удаляет зубы. Я ему по-английски отвечал, что я не интерн и не стоматолог, а только советский гинеколог. Дантист заизвинялся, заулыбался, а еще через минуты рыбмастер вылетел из кабинета как на крыльях…
Мои скитания продолжались еще и по Испании, и по Исландии, и по Норвегии, но об этом я напишу позже.
2.
Когда начинался этот рейс, третий по счету, я не знал, что он станет таким. А начиналось неплохо. В середине мая мы встали на бункеровку к причалу пригорода исландской столицы. Хотя в Рейкъявике всего семьдесят тысяч, но в нем есть и университет, и театры с музеями, и тот знаменитый Парламентский центр, где встречались Горбачев и Рейган. Помнят здесь и «Крущева», - так выразился пожилой таксист, возивший меня по городу в поисках нужного магазина. На каждом углу продавалась исландская шерсть, но я, верный принципам социализма, искал, где дешевле. Непривычно было видеть такую же холодную погоду конца весны, как и в Мурманске, но среди множества изобильных витрин, разнообразных кафе и разноязыкой речи, - так, как и в любом другом городе Европы. Но вот разговор по-русски я услышал лишь один раз, уже перед отходом, когда прогуливался по пустынным улицам ночью. …С того же времени, с конца мая, я стал регистрировать постоянный субфебрилитет старпома. Подъемы температуры были и раньше, и я их относил к затянувшейся форме респираторной инфекции, потом к остаточным ее явлениям, но дальше – в июне – уже не на шутку встревожился и, ничего не найдя объективного, кроме показаний градусника, стал лечить вслепую, антибиотиками, и тут же предложил списаться, на что старпом замахал руками, что, мол, доллары, что всего-то второй месяц рейса, и т.д.
Фарерские острова долгое время были датской провинцией и лишь недавно обрели самостоятельность. Если в Исландии было затруднительно общаться, то здесь английский знали все. Объяснялось тем, что всю вторую мировую войну здесь стояли английские войска, потому что острова расположены в важной стратегической зоне – на севере Атлантики, над Норвегией и Англией. Климат вполне благоприятен, несмотря на близость Арктики, - эдакая Земля Санникова. Зимой не ниже минуса пяти-десяти, а летом не теплее пятнадцать. На сорок семь тысяч местного населения приходится семьдесят четыре тысячи голов овец. Много безработных, из-за островного положения жители уезжают на заработки на континент, чаще в Данию. Люди гостеприимны, легко идут на контакт, что удивительно для Скандинавии. Цены приемлемы – килограмм семги стоит двадцать долларов, а банка натуральной черной икры – шесть. Было это осенью девяносто четвертого, остановились мы там в начале сентября, под разгрузку рыбы, в маленькой деревушке, довольно далеко от столицы Торсхавна, и только позднее я узнал, что до нее можно добраться автостопом – русских возят бесплатно, да еще дают на память пачку сигарет. Но за распространение спиртного бешеные штрафы - от десяти тысяч долларов. И почти везде играют в футбол…
Болезнь старпома прогрессировала. Я остановился на трех предполагаемых диагнозах: миокардит, нефрит, вирусная пневмония. За последних два данных было мало, но вот в одну из ночей, в конце июля, на фоне очередной антибактериальной терапии, случился гипертермический криз – до 40,5 градусов, с судорогами и бредом, и я, предполагая абсцесс легкого (туда не проникают антибиотики), дал радиограмму с мотивировкой о списании. Капитан не противился, но лишь на полдня, потом резко изменил тактику, закричал на меня, что вместе спишет и доктора, и что вообще, какой такой я врач, если не умею справиться с температурой. Но ответ пришел с рекомендацией эвакуации, телеграмму мне не показали, а я об этом случайно узнал от старпома. И все же капитану было некуда деться, он пообещал, что доставит больного в военный гарнизон, до которого было всего шестьдесят миль (промысел тогда вели в Баренцевом море). Наутро, когда мы, по словам капитана, должны были быть у берега, ничего этого не случилось – мы продолжали качаться на промысле. Капитан меня попросту тихо обманул, в самых худших традициях эпохи застоя. И я ничего не мог поделать – радиограммы мои блокировались, рапорты игнорировались. К счастью, промысел через три недели закончился, старпом теперь капитану не так стал нужен, и я переправил больного, бледного, изможденного, на транспорт, идущий в Мурманск, а сами мы двинулись к Европе…
Гамбург – проходной двор, морские ворота континента. Свыше двадцати тысяч судов под разными флагами ежегодно принимает гамбургский порт. Из общего числа жителей в 1 860 000 человек более 15% составляют иностранцы, среди них на первом месте турки, на втором – жители бывшей Югославии, дальше следуют поляки и русские. Последних здесь около 10 000. С помощью одного я купил машину; с турком, говорившем по-нашему, я познакомился на улице, а тот свел меня с чеченцем. Ночные улицы светятся секс-шопами, аквариумами-витринами, где сидят живые женщины, а тебя хватают за руки стоящие рядом же. Открыты магазины с оружием, на каждом шагу пивные с гамбургерами – с особенным, острым вкусом. Не отведав их, нельзя себя считать побывавшим в Гамбурге, так же, как и невозможно уехать из Рейкъявика без исландской шерсти. Город настолько красив и приятен, что его называют Северной Венецией. И правда, там не жарко – в начале сентября всего 10-15 градусов тепла.
Радостные впечатления омрачил неожиданный визит капитана в один из вечеров с вопросом, что я «ставил» старпому. Я с похолодевшим внутри замиранием в душе отвечал, что «болезнь сердца». И капитан сказал, что старпом в реанимации. У него оказался сепсис, эндокардит, формирование сердечного клапанного порока. И как я не услышал шумов? Так вот оступился на стезе судового врача. По приходу в порт меня дотошно проверяли, потом влепили выговор, затем грозили собрать лечебно-контрольную комиссию с последующим увольнением. Так я и просидел на берегу, ровно семь с половиной месяцев. Спасла меня только учеба в Петербурге, в Академии усовершенствования…
1995, С-Петербург