Часть третья «Осада».
Бог войны плетёт свою страшную сеть,
Каждый человек обречён на свою долю
Кровавое солнце для воинов — щит,
Орёл летает по залитому кровью полю.
Из поэзии скальдов.
1
Дни потянулись длинные и томительные, каждый как месяц. Ночь как год. Даны обложили город. Продукты на рынке подорожали, а потом исчезли. Пришёл голод. Город переполнен ранеными и больными. Не хватает места даже на кладбищах. Давно хоронят в общих ямах, а кости из старых могил складывают кучами. Полежал сам, дай полежать другому! Милостивый бог в день страшного суда разберётся где чьё.
Беспощадный рок столкнул у реки два народа. Как благородные олени во время гона, сцепились рогами даны и франки, ни один из них не может ни победить, ни отступить.
Всё время хочется есть. Вчера стянули на кухне баранью ногу. Никто не видел и ничего не доказал, но подлюга повар всё равно нажаловался графу. В наказание пажей отправили к старику на задний двор промывать вонючие отбросы и выпаривать зловонную жидкость в перегонном кубе. Жобер попытался напомнить Его Светлости о своём благородном происхождении, но суровый вождь так на него глянул, что все возражения разом исчезли. Лучше день-деньской нюхать зловоние, чем попасть в немилость к хозяину. К тому же, они рассчитывали под шумок запечь похищенную ногу и съесть. Эльфус как менее брезгливый вызвался промывать отбросы, но скоро везде воняло одинаково мерзко. Старик сжалился, принёс им миску с уксусной водой и двумя тряпками из ветхой ткани. Тряпки следовало мочить и обматывать ими лицо. Стало чуть легче, но всё время тошнило, и болела голова. Есть больше не хотелось. Баранью ногу тайком отдали Мариз.
Он всё время мёрз. Тепло было только возле перегонного куба. Старик работал до изнеможения и телесной слабости сам, загонял до полусмерти мальчишек, и соли вышло преизрядное количество. Состав Мудрец готовил тайно. Хранил вместе с самыми разными веществами и солями, чтобы сторонний, даже просвещённый в алхимии и составах человек не проник в его тайну. Мудрец ещё не решил: готово ли человечество к принятию открывшейся могущественной, разрушительной силы. Даже страшно себе представить чёрный день, когда новое средство ведения войны попадёт в руки безответственных людей, таких как кровожадный дикарь Зигфрид. Последствия для цивилизации могут быть самыми чудовищными. Города и монастыри — эти кладези знаний и просвещения за высокими стенами, могут быть разрушены так же легко и быстро, как толстостенный чугунный шар, что убил несчастную девушку по его недомыслию. Старик вспомнил синее, окровавленное лицо без глаза и торопливо перекрестился, отгоняя страшное видение. Утрата знаний, собранных за стенами, отбросит человечество на столетия назад в тёмные века, приведёт к гибели сотен, а возможно, страшно себе представить, даже тысяч людей. Такую катастрофу человечество вряд ли переживёт. В лучшем случае ему предстоит вернуться в дикарское, первобытное состояние. В праве ли он, простой смертный, отпереть ящик Пандоры и выпустить чудовищное знание в свет? Даже соратникам не смел открыть свою тайну.
Железные сосуды под заряды изготовил Эберульф с сыновьями. Узнав друг друга лучше, упрямые старики подружились и даже стали проводить время вместе за алхимическими опытами с квинтэссенцией. Делить им нечего. Каждый силён в своём деле. Скоро мудрец совсем перебрался в кузню, где было всегда тепло и иногда кормили, из своей холодной каморки.
«...так этот есть знак – не скажу, сладострастия; нет, – но души слабой и весьма плотяной, привязанной к земле и неспособной никогда помыслить ничего великаго и высокаго...»,- отеческий голос епископа обращался прямо к ней, маленькой, ничтожной грешнице. С тех пор когда она дала себя потрогать мужчине и трогала его сама, её одинокое ложе превратилось в орудие пытки. После бессонной ночи Мариз принимала решение пойти к Жоберу, и пусть всё случиться, но стыд останавливал.
Девушка часто ненавидела своё выросшее тело, которое смогло забрать власть над её душой и волей, и вышло из повиновения. «Я падшая женщина!»-горькое осознание новой действительности пришло со сладким ощущением чужой руки на её лоне. Раскаяние явилось позже.
Огни лампад и святые лики над ними становятся зыбкими, дрожат, расплываются цветными пятнами. Из прекрасных глаз текут покаянные слёзы. В Божьем храме епископ Гозлен читает проповедь.
«...послушай, что говорит апостол Павел: хощу бо, да вси человецы будут, якоже и аз, в воздержании,- отеческий голос набирает силу. Клеймит и обличает,- из сердца слабого исходят помышления злыя, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства. Следовательно, сначала надобно очищать сердце, в котором находится источник жизни и смерти, как говорит Соломон: всяцем хранением блюди твое сердце: от сих бо исходища живота. Ибо плоть подчиняется его произволению и власти, и потому с особенным усердием надобно соблюдать строгий пост, чтобы плоть, утучненная обилием пищи, противясь внушениям души, безчинствуя, не извергла своего правителя – духа!»
Вчера мальчишки притащили баранью ногу, божились, что добыли честным путём. Мариз наварила чесночной похлёбки, и все ели: тощий Эльфус, Жобер, батюшка и она. Томительные сны не отпускали. «Наверное, виновата плоть утучненная куском баранины»,- сокрушенно думает юная грешница. После того вечера, когда всё изменилось, она не смеет остаться с Жобером наедине, даже просто взглянуть в его лицо. И он не смеет поднять на неё глаз. Словом, всё стало хуже и сложней. «Господь всемогущий, ответь, как мне быть! Дай совет. Я послушный воск в твоих руках!»-страстно шепчет девушка. Луч света прорывается сквозь мутное стекло окна на измождённое лицо святого отца. Нестерпимым небесным огнём вспыхивает на золоте креста. Отверзлись сухие губы старца и рекли:
«А эта болезнь вместе с укрощением тела и сокрушением сердца имеет нужду и в уединении, и удалении от людей, чтобы, по ослаблении гибельной лихорадки похотливаго разжения, можно было придти в состояние совершеннаго здоровья». «Спасибо, Отец небесный за мудрый и своевременный совет! Я не буду с ним видеться! Буду бежать прочь от его голоса, как робкая лань при звуке рога бежит от охотника, таиться, как пугливая рыба таится в тёмной глубине от удильщика!»-с ликованием благодарит юная дева Господа. Чего благодаришь, глупая? Не господа ты слышишь, но человека. Твоя душа и плоть едины. Молят и ждут одного — большой и настоящей любви! Господь заповедовал любовь, изуверы - умерщвление плоти!
Прежняя жизнь Балдуину кажется простой, понятной и счастливой. Одно солнце на небе, одна любовь на земле. Теперь у него было их целых три: одно яростное и испепеляющее, другое далёкое и манящее, третье его обычное и простое. Он любил жену, проводил страстные ночи с Алейной и млел, как подросток, при встрече с юной Мариз. Места в сердце для всех хватило. Граф не знал что с этим делать. Это было невероятным, всё равно что на небе вспыхнули сразу три солнца.
Человек не властен над небесными светилами и своим сердцем. Балдуин решил оставить всё как есть. «Пусть будет как будет, и всё идёт своим чередом!»- решает он.
Ветер. Крутобокие тучи, испуганными кобылами, толкутся в тесном, низком небе. Холодные, белые космы мокрого снега нестрижеными, лошадиными хвостами хлещут по земле. Сырой воздух кажется липким. Сигурд часто кричит во сне, франкская женщина тихонько будит, прижимается тёплым, гладким телом и успокаивает его, как малого ребёнка, тихонько бормоча слова непонятной речи. От тихой мелодии женских слов, одинаковой на всех языках, мужчина засыпает. Ему снится высокое, синее небо севера, белый снег, который не тает на земле противной жижей, а громко хрустит под ногами. Дышится легко и свободно. Он на широких лыжах, подбитых шкурой с ног лесного оленя, возвращается с охоты. Добыча приятным грузом давит на плечи. Сегодня беременная жена и сын, первенец которого она ему родила, лягут спать сытыми.
Сигурд стоит на высокой опушке. Внизу в долине ручья— маленькая хижина, по крышу занесённая снегом, где его ждёт ласковая жена. Пахнет дымом родного очага и жареным мясом. Мужчина отталкивается от склона коротким копьём-рогатиной, скользит над сияющим на солнце, снежным полем, словно легкокрылая чайка. Яркие солнышки вспыхивают в колючих кристалликах снежинок, слепят глаза... Сигурд мычит, бьётся во сне. Он не хочет туда. Но неведомая сила влечёт дальше. Картина сменяется. Белый снег испачкан красными следами, словно долго топтались по замёрзшему, клюквенному болоту. Всё испоганено чужими ногами. Кровавая полоса. В конце полосы труп верной суки-волкодава, истыканный стрелами. Кровь уже не течёт. На пороге простоволосая жена с перерезанным горлом и взрезанным чревом. Тишина. Только ветер перебирает светлые пряди на голове мёртвой женщины и нудно скрипит тяжёлой дверью. В очаге труп сына с ножом в груди. Сигурд вытягивает стальной клинок из маленького обгорелого тельца за знакомую рукоять. Единоутробный брат Клайв… Отец умер. Брат стал ярлом.
Вчера они с Хрольфом перепились и казнили знатных пленников в виду городской стены. Сколько раз зарекался на равных пить с брюхатым конунгом! К головной боли примешивалось чувство досады от потерянных денег. За знатных франков хорошо платят. Успокоил себя: если бы не погнался за деньгами и убил тогда франкского епископа, не пришлось бы торчать эту зиму под каменными стенами. Нет людей - не жди от них беды.
Ночью тёплый, западный ветер переменился. Небо очистилось, стало звёздно-чёрным и пугающе глубоким. К утру выстыло так, что липкая грязь вначале покрылась коркой, а потом сделалась твёрдой, как камень. Женщина сказала, что он во сне кричал. Неумеренное количество белого вина, выпитого вместе с красным, часто возвращают в один и тот же сон. Сигурд давно не думает о прежней жизни. Иногда ему кажется, что всё произошло с другим человеком, и к нему никакого отношения не имеет, словно сага, услышанная длинным, тоскливым вечером от брехливого скальда. Конунг трогает под рубахой глубокий рубец от левой ключицы до середины груди. Нет. Это было с ним. Шрам оставил меч брата, прежде чем секира Сигурда снесла молодому ярлу голову. Голова упала в снег и уставилась белыми глазами на своего убийцу. Сигурд тогда успел удивиться своей мысли: «Интересно, он сейчас меня видит?» Когда отомстил, радости не было.
Мост торчит поперёк реки, как острая кость в горле. Если его удастся взять, путь в сердце франкской империи будет открыт. Пусть эти крысы трусливо отсиживаются на своём острове. Голод сделает своё дело. Им придётся дорого заплатить за каждый день сопротивления!
Эбль со скорбным видом гоняет по тарелке пресный, варёный в простой солёной воде, горох. «Конечно, пост сильно экономит запасы еды при осаде, но силы для боя и хорошего настроения не прибавляет. Излишняя святость шагает бок о бок со спятостью»,- с иронией думает аббат. Обидно смотреть из-за стены как даны каждый день гонят в свой лагерь стада коров. «Я гоняю горох, они моих коров!»-каламбурит Эбль. Пока лошади в городе были в силе, воинственный аббат несколько раз предлагал епископу сделать набег, но упрямый старик всегда был против. Граф чаще был на стороне епископа. Сейчас исправных лошадей в городе не найдёшь. «Эх, дали бы ему сотню головорезов!-Эбль строит планы набега.-Неожиданной, кавалерийской, лихой атакой он сминает датские караулы, захватывает тучных бычков, пёстрых, круторогих коров. Гонит стадо в город. Копыта весело стучат по настилу моста. Звенят колокола. Народ ликует. Столько мяса!» Аббат сглатывает непрошеную слюну и принимается за безвкусный горох, обильно запивая его вином из кувшина. Ничего, он готов по примеру святых старцев жрать саранчу, но отстоять город!
Истерично бьёт набат. Громко топая по мёрзлой земле, Его Светлость граф парижский бежит к мосту. Рукоять меча норовит заехать в пах. Холодный воздух дерёт в глотке, словно с каждым вздохом глотаешь колючего ерша. Солдаты в тёмных кольчугах и плащах бегут спереди и сзади. Пар валит с красных от бега лиц. «Шевалье - это вообще-то конник, а не бегун»,- сердито думает граф, но уж сильно хочется уесть толстого аббата, который всегда его опережает. Первое, что он спросил ввалившись в башню: «Монсеньор Эбль здесь?» Получив отрицательный ответ, Балдуин довольно улыбается.
Лагерь данов выглядит, как муравейник, если в него воткнуть горящую головню. Чего они задумали? Его Светлость, тяжело отдуваясь, выбирается под защиту зубцов, невольно щурится от яркого света. Через снежное поле, оставляя чёрные следы, к башне тянуться повозки и люди. Скоро всё поле из белого становится чёрным. Люди непрерывной чередой подбегают к краю рва и бросают в него всякую дрянь, что могли дотащить из предместья. Против ворот даны строятся «черепахой». «Пытаются засыпать наш ров, а «черепахой» прикрылись от вылазки из города,- быстро соображает граф. Солнце взошло над чёрными, островерхими домами и слепит глаза. «Зря не разрушил и не сжёг всего предместья»,- запоздало сожалеет граф. Балдуин из-под руки вглядывается в суету вокруг башни. Край рва совсем близко, не далее полёта стрелы. Люди на той стороне выглядят жалко и затравленно. Они бросают свой груз и поспешно бегут за новым. Несколько воинов, одетых в железо и шкуры, подгоняют их палками, как рабочий скот. Получив свирепый удар, люди испуганно втягивают головы в плечи, не сопротивляются, спешат и суетятся ещё больше. «Это не даны, это наши!»-удивляется Балдуин. «Так воевать бесчестно,- возмущается граф,- использовать труд пленных подло!»
Граф посылает проклятия на головы язычников. Вчера своими глазами видел кровавые состязания датчан. Развлекались Зигфрид и толстый Хрольф Пешеход — рубили пленённых франкских рыцарей. Хрольф развалил тело несчастного шевалье Эно до крестца одним ударом. Больше всего Балдуина удивила покорность пленных перед смертью. «А что бы ты сделал, как себя повёл в таком случае?-думает граф,- но уж не стоял бы, как баран на бойне. Вцепился бы зубами...» Граф не заканчивает мысль, мотает головой, как норовистый конь, отгоняя словно надоедливую муху тягостное воспоминание. «Где их штурмовые орудия?»-спрашивает Его Светлость у караульных. «Вон тараны,- показал рукой начальник караула, крепкий муж лет тридцати, - а это высокое чудище - штурмовая башня. Я который день за ними наблюдаю. Худо нам будет, коль к стене подтянут!» «Спасибо, капитан!-благодарит командира граф.-Не подтянут! Теперь у нас есть это!» Его Светлость кивает головой на требюше и груду круглых каменных ядер. Наверх выбирается Эбль. Аббат выглядит усталым и похудевшим. Лицо словно оплыло к низу под действием силы тяжести. Вокруг рта прорезались глубокие морщины. Под глазами синие тени. «Святая братия совсем отощала,- думает Его Светлость,- надо им конины отправить, пока не пришло время Великого поста. Всё равно сено скоро кончится!» Прилетает первый камень. Гулко бухает по брёвнам кровли, катится. От неожиданности Его Светлость приседает, но сразу выпрямляется, смущённо оглядываясь по сторонам. Солдаты деликатно делают вид, что не заметили конфуза. Потом камни начинают лететь с однообразной частотой, и на них уже никто не обращает внимания. За последний месяц стены ещё больше укрепили.
Как баба не выла, не молила, Христа ради, оставить хоть коровёнку, хоть буассо зерна жестокого предводителя шайки, северяне вымели всё подчистую: все запасы хлеба, всю живность до последней курицы. Он с дочкой прятался на чердаке потому всё видел. Пока Мария, стоя на коленях, цеплялась за ноги большого и косматого, как медведь датчанина, другой подошёл к ней сзади и из злого озорства задрал юбки на голову. Бесстыдно сверкнули белые ягодицы. Жак не видел Марию голой, хоть прижил с ней троих деток. С желтоватой, всё еще тугой и гладкой кожей, широкими бёдрами и слишком худыми для таких бёдер ногами, тело жены с юбкой цвета болотной травы на голове стало как у гигантской, нелепой лягушки. Жак беззвучно застонал и закрыл глаза дочери рукой, сам не в силах отвести взгляда от того, что творится внизу. Датчане заржали мерзкими голосами. Мужчина почувствовал, что весь трясётся, как в горячке. Рука сама потянулась к ножу. «Убью девочек, потом прыгну вниз, и будь что будет!»-вихрем пронеслось в голове, но тело будто парализовало. «Может они уйдут, и всё обойдётся. Господь всемогущий, сделай так, чтобы они ушли»,- молил он Бога, сжимая в одной руке нож, другой прикрывая глаза тринадцатилетней дочери. Бог услышал его молитву. Озорник размахнулся и пнул Марию мокрым сапогом, оставив на жёлтых ягодицах грязный отпечаток. От сильного удара женщина упала вперёд, тяжело ударившись о пол, повалилась на бок и осталась так лежать. Тёмный след ноги стал красным. Вожак, что-то сердито выговорил озорнику и даны ушли.
Всю семью поймали на другой день, когда попыталась выбраться из предместья. Марию с дочерьми увели. Он их больше не видел. Полмесяца ходил за скотом, который даны сгоняли со всей округи в церковь Святого Жермена Осерского. Коровы в святых стенах, кровь и навоз в алтаре и ризнице. Днём и ночью голодные коровы протяжно и жалобно ревут, надрывая душу. Не долго терпел святой Герман такого святотатства. Наслал на скот болезнь. За неделю сдохла половина стада. Оставшихся коров даны выгнали из святых стен и вернули туда священников. Жак с другими рабами ещё неделю ходил за скотом, потом их пригнали к мостовой башне и заставили заваливать ров всем что придётся.
Холодно. Трое франков, надрываясь, катят по дороге воз, тяжело гружёный тушами дохлых коров. Окоченевшие ноги с раздвоенными грязными копытами узловатыми палками торчат из дощатого кузова. Мутные, слюдянистые, коровьи глаза бессмысленно пялятся в равнодушное небо. Груз останавливает злой, маленький датчанин с мешком из кожи за плечами и длинным мечом за поясом. Знаками показывает - надо забросить на телегу шесть трупов. Вернее, что от них осталось. Тела развалены на части от макушки до пояса. Голые, белесые трупы свалены бесформенной кучей у замёрзшей кровавой лужи. Жак с напарником пытаются поднять первое тело. Окоченевший труп разваливается на тяжёлые половинки. Датчанин заливисто хохочет, достаёт меч из побитых ножен и делает вид будто хочет разрубить Жака. «Вот и всё,- думает измученный голодом раб, смотрит на дана глазами, пустыми, как у дохлой коровы,- скорей бы всё кончилось». Христианин даже не молится. В милость Бога больше не верит. Норманн становится серьёзным, убирает меч, торопливо открывает свой мешок, достает хлеб. Протягивает круглую, тяжёлую ковригу франкам. Сквозь липкую вонь от крови и трупов Жак чувствует запах свежего хлеба. Рот наполняется слюной. Франки оторопело смотрят на ковригу, медлят. Датчанин улыбается и тычет хлебом в сторону пленников.
День окончен. Франков связали и построили длинной, унылой колонной. Некоторые плакали, другие молились. Большинство угрюмо молчало, смотрело в землю. Двое данов, один из них наш маленький знакомец, управляются на краю рва. Режут споро и умело, как опытные мясники, стараясь кровью не пачкать руки и одежду. Тела бросают в ров. Оскальзываясь на кровавой земле, к весёлому датчанину идёт Жак. Пустой мешок на длинном ремне по-прежнему болтается за спиной усталого от однообразной работы, маленького человека с севера, бьёт по худым ягодицам. Франк издали узнал своего палача. Подходит. Руки связаны за спиной. Старается заглянуть в глаза. Видит маленькое, равнодушное лицо и глаза, как у мёртвой коровы. Норманн ставит Жака на край рва и споро делает своё дело.
Он часто представляет себя могучим Зевсом Гонгилатом - Зевсом, выбрасывающим шары огня. Проснувшись далеко до света, старик тихонько лежит, завернувшись плотнее в своё прожжённое одеяло и мечтает. Вот он на стене. Внизу бескрайним морем неисчислимые толпы неистовых язычников вздымаются, как грозные волны, грозят поглотить без следа цивилизацию и прогресс. Себя и стену он видит как бы немного со стороны и сверху. «Глазами Бога, что ли?»-спрашивает себя удивлённо, но сладкое видение несётся дальше. Его фигура в просторном балахоне, похожем на рясу священника, издали кажется могучей, лицо в обрамлении седых волос грозным и вдохновенным. Даны катят к стене города огромную, всю покрытую чёрными шкурами, штурмовую башню. Чудовищная машина разрушения надвигается на беззащитный город, скрежещет кованными колёсами, покачивается на неровностях почвы. Сотни косматых северных дьяволов кривляются, дикими котами скачут по башне, лестницам и этажам, тянут к городу жадные руки. В страхе прочь бегут все, лишь он, спокойный и страшный в праведном гневе, остаётся на стене. Мощною рукой швыряет беспощадные, огненные шары. Сверкая, как маленькие солнца, шары падают на чёрную башню, взрываются, порождая облака плотного, сизого дыма. Тёмное орудие смерти стонет как живое, рушится, погребая под тяжёлыми обломками тысячи данов. Дева Мария с лицом деревенской дурочки, погибшей от его рук, смотрит на него с небес и улыбается… Старик встаёт, кутаясь в одеяло, поспешно ковыляет на улицу. Холодно. Слабая струя парит, оставляя на снегу жёлтые пятна. Небо светится мириадами далёких огней. Старик оправляет одежду. Если до вчерашнего дня он ещё сомневался в применении могильной соли, то после резни, которую устроили норманны все сомнения исчезли. Сегодня он явит силу соли миру, и человечество содрогнётся!
Раннее, раннее утро. Темно и холодно. К Большому мосту идут двое. Впереди сутулый человек в странном одеянии похожем на балахон, за ним рослый, стройный воин в кольчуге, блестящем шишаке, при мече на поясе. Воин несёт на плече увесистый мешок.
«Мир перевернулся. Он благородный дворянин, сын благородного дворянина, оруженосец Его светлости графа парижского, старшего королевского советника, владетеля многих бенефиций, полновластного владетеля замка Chateau de Mica, земель и людей вокруг него, принуждён таскать тяжеленный мешок за обгорелым, вредным и занудливым старикашкой в грязной хламиде, высокопарно и тенденциозно называющим себя Мудрецом. Коль ты мудрец — докажи. Яви силу мыли. Заседай в совете или, наконец, пиши учёные трактаты, а не возись с нечистотами, с коими и золотарь возится не захочет. Теперь вот зачем-то тащится на стены. На стене место воинам, а не старым развалинам. Того и гляди богу душу отдаст от дурного усердия или попадёт под шальную стрелу, а ты отвечай. Граф строго на строго запретил покидать Мудреца под любым предлогом и велел служить ему со всем усердием. С этой войной все спятили. Храбрые рыцари спрятались за стенами, как трусливые бабы, простолюдины командуют дворянами!»-мысли оруженосца от плохого сна и голода далеки от оптимизма. Жобер сердито сплёвывает, резким движением поддёргивает мешок на плече. В мешке звякает железо. Мудрец болезненно кривится. «Я же просил, Вас! Осторожнее...»,- старик молитвенно складывает худые руки с длинными пальцами под подбородком. Жоберу кажется, что теперь круглая голова торчит не из просторного балахона, а отсекновенная лежит на ладонях старца, как у святого Германа. Молодой человек вздрагивает. За минувшие дни насмотрелся отрубленных голов, рук, ног и прочих частей тела. Хватит на всю оставшуюся жизнь! «Вон, простолюдина Эльфуса граф сегодня взял с собой… А я прислуживаю сумасшедшему старику, хоть может он и из благородных... Наверняка, из благородных. Иногда такие манеры выказывает, что не стыдно предстать перед императором. Надо бы при случае выспросить, но старик ничего не рассказывает о себе, хоть по всему видно — мир повидал»,- думает Жобер, с унылым видом тащась за стариком. Вначале мысли в голове путаются, перескакивают с одного на другое. Потом их захватывает властный водоворот. Раз попав в стремительное течение, мысли начинают привычно бегать по замкнутому кругу, из которого не видно выхода. Имя этому водовороту Мариз.
Весь во власти воспоминаний, юноша шагает вслед за Мудрецом, уставясь невидящим взглядом в сутулую спину, механически переставляя ноги как сомнамбула.
«Женщины слабые духом существа, не способные противостоять искушениям плоти, вместилища скверны, сбивающие мужчин с пути истинного, не способные на великие и высокие движения души, как учат святые отцы. Нет! Сто тысяч раз нет. Мариз бежит его, как холодный снег бежит жаркого солнца, как робкая лань бежит охотника. Это он душу готов продать, лишь бы вернуться в тот вечер и ещё раз коснуться её. Это он неспособен ни на что великое и высокое!»-мысли ищут выход из колдовского круга. Не находят. Иногда кажется, что лучшее, что в его силах - это утопиться в Сене. Но всеблагой Бог благоволит влюблённым и даёт надежду. «Отчаяние не поможет. За счастье нужно бороться!-приходит спасительная мысль после долгих мук и размышлений, -на войне скоро становятся взрослыми. Я должен скорее добиться рыцарского сана, тогда она перестанет меня избегать. Я попрошу её руки!» Жобер довольно улыбается. Сразу потянуло на подвиги. Только какие подвиги свершишь, если таскаешь мешок с железяками за полоумным стариком? Но на душе стало легче. Надежда — вот что позволяет пережить любую мерзость сегодняшнего дня! «Пожалуйста, не отставай,- просительным голосом говорит Мудрец, обернувшись к юному дворянину, -мы должны успеть...» Что они должны успеть не договаривает, потому что из темноты выныривает берег и мост. В глубине прохода сквозняк треплет пламя редких факелов. Огромные чёрные тени часовых скачут по стенам. Пахнет тиной, дымом и гниющей плотью…
2
Невидимые в черноте ночи вёсла бесшумно проталкивают узкий корпус корабля сквозь невидимую воду. Тёмная громада стены более тёмная чем окружающая ночь вырастает из воды и надвигается на встречу, как гигантский утёс. Маленький датчанин с кожаным мешком за плечами стоит на носу у резной головы дракона, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь.
Отец назвал его при рождении Рассмус, что значит любимый. Но уже три десятка лет за вздорный нрав и быстрый нож его зовут Заноза. Пешеход отправил двадцать три драккара на остров, который франки называют Сите. Заноза старший на самом маленьком из них, всего на двадцать гребцов. Приставная лестница привязана к правому борту и изрядно торчит за корму. К берегу подошли затемно, но тут же нарвались на конный разъезд. Франки, не ввязываясь в бой, ускакали во тьму. Заноза грязно выругался. Внезапно напасть не получилось. Берег оказался песчаным, вязким у самой кромки воды. Там, где речное тепло не дотянулось, песок смёрзся.
Корабли подходят слева и справа. Норманны высаживаются на берег. На стене заплясали, заметались огни факелов, поднялась суматоха. Заноза бежит к стене. Мешок хлопает по ягодицам. В мешке большой, золотой крест христианского священника и хлеб. Крест — самое дорогое из его добычи. Хлеб про запас, мало ли как день сложится. Золото есть не станешь. За кусок хлеба голодный всё отдаст. Как обрадовались жалкие рабы, когда он им швырнул ковригу хлеба. Ну, не швырнул. Скажем дал. Один напомнил чем-то покойного отца, такие же серые и недоверчивые глаза. Когда вечером резал ему горло, рука дрогнула. Было досадно. Испортил кровью всю одежду.
Ночью плохо спал. Во сне вновь убивал сероглазого франка, жалкого и растерянного, старающегося заглянуть ему в лицо, толкал обмякшее тело в ров. Мёртвый падал на спину и смотрел с укором на Рассмуса глазами отца.
Погасли звёзды. Сена вспухла серым туманом. Туман упёрся в стены и башни города. На востоке густо намазало красным. Красное быстро ширилось, разлилось на полнеба, вытащило из безопасной темноты стены, башни, крыши домов и церквей, мосты. Скоро солнце всплыло из-за горизонта, вернуло в мир цвет и телесность, погасило небо, ставшее из красного обыкновенным. Туман расширился, поредел, расслоился, смешался с дымом из очагов, растаял. Даны разом пошли на приступ.
Видимо франкские камни выбили им все мозги, или изначально в пустых головах ничего не было. Надо же догадаться запрячь таран четвёркой коней и отправиться на такой повозке к воротам! Франки, не будь дураки, подпустили повозку ближе, дождались пока она заткнёт узкое горлышко дороги, идущей через ров, и перестреляли незащищённых коней, а теперь спокойно отстреливают этих дурней, что пытаются сдвинуть таран с места. Нет, так нельзя поступать! Надо делать всё, что противно ожиданию врага. Он протащит свой таран через ров. Не зря вчера лазил под острыми стрелами врага, показывал куда сыпать землю, как укладывать стволы и ветки. Прогонял всех, кто пытался как попало набросать на тропу дохлятины или другой дряни. Конунг обещал достойное вознаграждение тому, кто первым подведёт таран под стену. И это будет он.
Скрипят колёса. Раскачивается рама из лёгких сосновых брёвен. Тяжёлое, дубовое бревно тарана раскорячилось на толстых канатах, чтобы не мешало движению. Мерзко воняет от сырых шкур, обмазанных для огнестойкости навозом, от трупов, которые все дни осады сбрасывали в ров. «Хорошо, что подморозило,- думает хитроумный ярл Хакан — сын мудрого Свидура Синеусого,- хоть какие тут на юге морозы? Ни доброго снега, ни санного пути. Грязь и слякоть одна». Непролазная грязь и вечно хмурое, тоскливое небо действовали ярлу на нервы. Лечился хитроумный ярл вином. Надо честно признать, что вина на юге, хоть красное, хоть белое, лучше пива, что варят в родных селениях. А ещё тут много еды и женщин. Жаль позволил увязаться в парижский викинг жене, но кто же знал..? С другой стороны, своя баба под боком столько сил экономит.
Осадная машина в серой мути из света раннего утра и речного тумана продвигается медленно, плывёт, раскачиваясь на кочках, как корабль на крутых волнах. Три десятка разномастно одетых и снаряжённых северных воинов тянут и толкают тяжёлое орудие.
«Это кто там такой хитрозадый?»- простой вопрос от епископа озадачил Его Светлость графа, дотоле слишком редко общавшегося с учёными людьми. Оказалось, больших хулителей на свете трудненько сыскать. Многообразные бранные слова так и сыплются из них, как из рога изобилия. Особенно в этом деле преуспел толстый аббат в коем не больше святости чем в старом Ардре, известном на всю армию матерщиннике. Горелый Мудрец тоже иной раз в сердцах загнёт такое коленце, но чтоб известный набожностью и суровым нравом благородный старец Гозлен? Уместней всего было не заметить вульгарного выражения от святого человека, граф и сделал вид что не заметил. Балдуин выглянул из бойницы. В сером свете утра видит плохо мощеную, разбитую дорогу, крытый таран похожий на длинный стог сена, застрявший в узком месте, трупы коней. Одна лошадь ещё жива, бьётся в постромках. Чёрная кровь течёт на грязный снег. Трупы норманнов. Живых норманнов, пытающихся толкать таран вперёд. Хлёстко хлещут тетивы луков. Норманны стараются держаться внутри своего сооружения или за ним. «Так, здесь всё в порядке,- думает Его Светлость,- где же хитрозадые? Тьфу ты пропасть, прости меня, Господи!» Граф не любит и не одобряет бранных слов. Вернее не одобряет Элионор. У них растут две дочери. Балдуин крутит головой. Под самой стеной видит ещё один «стог». Людей снаружи нет. Кажется, что таран едет сам собой или по воле волшебника. «Вот значит как,- думает граф,- тропа через ров. Никогда не надо недооценивать противника». Вчера они с Эблем единодушно решили, что по завалам, которые сами себе устроили во рву даны, тяжёлое не протащить. Они недооценили противника. «Готовь «ворона»!-командует граф и смотрит как солдаты перетаскивают треногу, прикрепляют блок, подтягивают на канате деревянную птицу с крепким железным клювом.
Из чёрного провала бойницы дует. Мудрец плотнее кутается в плащ, натягивает глубже войлочную шапку, надвигает капюшон на самые глаза. Тело под хламидой из толстого сукна стынет, становится зябко. Старик с завистью смотрит на молодого оруженосца. Жобер беззаботно спит, прислонившись спиной к стене. Мешок с драгоценным грузом лежит у ног. «Если бы ты знал какая сила в твоих руках, не спал бы, как беззаботный младенец,- думает старик. Кроме старика и оруженосца наверху четверо часовых. Горят два факела, рисуют на бревенчатых стенах живые, жёлтые пятна. Старик прислушивается. Тихо. Мерные звуки шагов. Шаги приближаются, удаляются, на краткий миг затихают. Трое часовых ходят медленно и размеренно. Четвёртый рушит ритм. Ходит много быстрее, и шаги его легче. «Наверное, ростом не вышел»,- думает Мудрец.
Внизу в сердце башни возник и не стихает неясный шум, голоса. Сквозь бойницы в полу проникает свет многих факелов, звякает оружие. Командиры подымают людей. Предстоит трудный день. От темноты, плохого сна, раннего подъёма, неподвижности, мысли в старой голове путаются, цепляются одна за другую надоедливыми репьями, оборачиваются сонными видениями: вот он будто бесплотный дух летит над землёй. Под ним леса, поля, цветущие города и сёла; многоводные реки несут величаво свои воды к синему, синему морю, но вдруг слышится - нарастает лавиной железный шум; железные чудища, наполняя сердце ужасом нечеловеческой мощи, с лязгом и грохотом ползут по земле, плывут по морю, огромные, как города, стремительно проносятся по воздуху, извергают шары беспощадного огня. Рушатся храмы, простоявшие тысячи лет, гибнут монастыри и города в беспощадном огне, горят библиотеки, слабые людские тела разрывает на куски. Над всем стоит плотный, сизый дым. Дым плавает, клубится, изменяется, собирается безглазым, человеческим лицом, смотрит на Мудреца жуткими, глубокими, как бездна, чёрными дырами. Растворяется безгубый рот. Звук, словно затрубили десятки сигнальных рогов, разом закричали сотни людей. Старик вздрагивает всем телом и открывает глаза. Кричат и мечутся люди, занимая места у бойниц, гремит железо оружия, ревёт сипло сигнальный рог.
От бойницы Мудреца отогнал высокий лучник в чёрных доспехах, перебросил колчан со стрелами на бедро и начал удивительно быстро выпускать одну стрелу за другой в бледный прямоугольник бойницы. Только сейчас старик заметил, что уже рассвело, и он весь трясётся от холода. В башне рядом Его Преосвященство епископ Гозлен в светлой рясе поверх доспеха, аббат Эбль, граф Балдуин. Мудрец старается лишний раз не попадаться на глаза высокого начальства.
Шум возник в городе, зазвонили колокола, потом прибежал человек, взволнованно стал что-то докладывать командирам. Посыльный торопится, жестикулирует. Мудрец стоит далеко. Перед ним толпятся воины. Слышит обрывки предложений: «Корабли!.. Неисчислимые силы!.. Стена…. Лестницы.. Лезут!!» Старик пытается пробиться через стоящих солдат ближе к графу. Не успеть! Начальство коротко совещается. Звучат громкие слова военной команды. Стрелки в чёрных доспехах бегут вниз, строятся. На их место становятся лучники из городской стражи. Начинают сноровисто стрелять. Граф уводит свой отряд. Старик спешит следом. На мосту суматоха. Топот многих ног. Лязг железа. Толкотня. Часть вооружённых людей бегут в башню, часть не менее быстро и решительно им навстречу. Мудрец и Жобер опоздали. Отряд уходит. Толпа смыкается. Хаотично двигается. Старик волнуется, кричит, толкается. Его не слышат. Кругом невидящие глаза, в которых только одна мысль: «Я должен туда попасть! Я должен выполнить приказ, исполнить свой долг!» «Куда попасть» у всех разное, у одних на одной стороне реки, у других на другой, но вот сейчас в этот момент важнее этого для каждого из них ничего нет. Старика охватило чувство неясного томления и тоски, как у маленького мальчика, которого легкомысленные взрослые бросили в лесу без присмотра. Мысли беспокойно мечутся в голове. «Куда я бегу?-останавливает себя Мудрец,- приступ идёт повсюду. Я везде не поспею. У меня всего пять зарядов. Их надо применить в самом крайнем случае. Если даны возьмут башню, я разрушу её, я могу обрушить мост, или утопить любой их корабль. Нужно выбрать место откуда всё близко!» Мудрец останавливается среди людского потока и лихорадочно соображает, где он может нанести самый большой урон врагам. Его совсем бы затолкали, если бы не рослый оруженосец с таинственным и тяжёлым мешком…
Внезапно людской поток редеет, иссякает, и они остаются на пустом мосту. Беги куда угодно! До Мудреца вдруг доходит, что Бог или провидение само уже поставило его на нужное место. Бежать больше никуда не надо. Он уже здесь. Там откуда всё близко.
Рассмус-Заноза изо всех сил бежит к стене. Левой рукой держится за длинную лестницу из лёгких еловых стволов. Чуть выше середины привязаны крепкие верёвки. Шестнадцать человек несут лестницу, по восемь с каждой стороны. Четверо бегут, держа в руках концы верёвок. Заноза бежит первым справа. «Пора!-решает он, командует,- Ставь!» Острые концы втыкаются в мёрзлую землю. Заноза с напарником удерживают основание. Воины с верёвками пробегают под самую стену, тянут. Оставшиеся толкают снизу, подымают. Лёгкий конец лестницы взлетает к небу, железным крюком цепляется за камни стены. Уже бегут вверх, лезут, раскачивая упругое дерево. Их шанс в быстроте. Двадцать три драккара поставили двадцать три лестницы одновременно. Стена длинная, не могут франки стоять за каждым крепостным зубцом. Кому-то сегодня повезёт.
Граф Балдуин во главе Чёрного отряда бежит по лестнице внутри башни. Грохот шагов по деревянным ступеням. Лестница кажется бесконечной. Его Светлость взмок. Шум и крики на стене ему не нравятся. Такой шум бывает, когда часть стены захвачена. Конечно, влезть на стену не значит проникнуть в город, вначале придётся пробиться в одну из башен и захватить лестницы, но всё же… Горожане стойки в обороне, когда между ними и врагом лежит расстояние равное высоте стены. Им не устоять в схватке лицом к лицу с неистовыми северянами.
Вот и верхняя площадка. Открытый проход на стену охраняет совсем юный и тщедушный горожанин, оставленный, чтобы закрыть дубовую дверь и не дать врагам проникнуть в башню. Проход узкий, так что одновременно может пройти только один человек. Граф выводит отряд на стену. Впереди спины франкских ополченцев, за ними норманны. Норманнов с каждым мгновением больше, франков меньше. «Лучше бы их вообще сейчас не было,- сердито думает Его Светлость,- если побегут, сметут и моих со своего пути».
Балдуин строит отряд в плотную колонну по четыре, кричит горожанам на стене: «Отступаем!» Балдуин видит как франки оглядываются. Он им машет рукой и натужно кричит, краснея лицом: «Отступай в башню!» Горожане попятились, потом побежали.
Балдуин стоит впереди своего отряда и швыряет отступающих франков в проход между щитами своих воинов. «Сомкнуть щиты! Копья вперед! За мной ребята!»-командует Его Светлость, но сам остаётся на месте, пропускает свой отряд копейщиков.
Даны не выдержали удара и посыпались со стены на свои лестницы.
Эберульф спешил изо всех сил, но всё равно опоздал. Что поделаешь, если одна нога бежит, а другая за ней не поспевает. Ногу повредил в далёкой молодости. Пришлось спешно выскакивать из окна некоего дома, куда ревнивый муж вернулся раньше срока. Окно было на втором этаже, и хоть в те годы Эберульф был ловок и проворен, в левом колене что-то хряснуло. С тех пор нога больше не гнулась. Хорошо, война такое дело, что на неё всегда поспеешь, можешь даже из дома не выходить, она сама к тебе пожалует и пинком откроет любую дверь, за которой попробуешь укрыться.
Старый мастер остановился, чтобы перевести дух. Не дело стариков бегать на перегонки с молодыми, но когда рука по-прежнему сильна, не стоит прятаться от беды под юбками у своей старухи. Надо смело выйти навстречу, и горе любому ворогу, что по глупости попадёт под удар тяжёлой секиры.
Тусклый, сизый рассвет сменялся серым светом дня, когда Эберульф выбрался на стену. Увидел реку, расписные корабли с резными носами. Лестницы, лестницы, лестницы, словно худые пальцы хищной лапы тянутся к городу. И люди. Люди на стене, люди на лестницах, кораблях, на земле. Толкаются, торопятся, лезут вперёд, чтобы убить или быть убитыми. Из башен стреляют. Со стен кидают камни и льют смолу. Смертоносные стрелы жалят врага, но он уже на стене, теснит защитников. Даны работают словно его лучшие молотобойцы, только под их молотами не крепкое железо, а мягкая плоть людская. Франки отступают к башням, теряя воинов. «Где мои мальчики?- думает Эберульф.- Вот они». Небольшой отряд франков оказался заперт в середине стены между норманнами и не может пробиться ни к одной из башен. «Ко мне, мои кузнецы и ткачи! Строиться! Сбросим этих нелюдей в преисподнюю, откуда они явились!»-призывает Эберульф. Разношёрстное воинство строится. «Слава Богу, мне не придётся больше бегать,- думает старый мастер,- да я бы и не смог!»
Балдуин уже думал, что атака его отряда приведёт к окончательной победе, особенно, когда на норманнов ударили и с другой башни, но скоро его солдаты увязли. Противники застыли в самом высоком напряжении сил, как два мужичка, что решили побороться на руках, кто кого передавит. Пока франкам удавалось сдерживать напор врага, но слишком большой ценой. Данов гибнет больше, но они могут это себе позволить. Граф парижский не может. Его Светлость вооружает щитами и копьями городской сброд, который перед тем вывел из-под удара, ставит в две первых шеренги самых крепких и боевитых. «Свободные франки!-обращается он,- Родина в опасности! Здесь на этой стене решается судьба нашего славного Отечества, наша судьба. Не посрамим памяти предков. Вперёд!» Свободные рвутся в бой. Или не рвутся, но кто их спрашивает? «Труби отступление»,- тихонько говорит граф Эльфусу. Мальчишка трубит старательно выводя ноты. Чёрный отряд умело отходит в башню. Горожане на его место. «Вперёд!»-ещё раз командует Его Светлость и наглухо запирает проход в башню. Когда бежать некуда, люди становятся отважней. А куда денешься?
Граф велел прирезать всех лишних лошадей в городе, чтобы корма хватило для сотни тяжёлой конницы. Сотни у него не было, но и три десятка копий в нужном месте - это сила. Конный отряд вышел через восточные ворота, где некогда был ещё один мост. Мост разрушили, а проездная башня осталась. Над Сеной плавает туман. Солнце на тусклом небе кажется красным кругом.
«Осторожнее, милорд,- говорит начальник конной стражи,- тут топко». Кони вязнут по бабки в мелком иле похожем на грязь или грязи похожей на ил. Даже последние морозные ночи не смогли сковать чёрную, противную жижу. «Наверное, рядом подземные воды,- рассеянно думает Балдуин. Всё его внимание направленно на шум битвы. Вот гулко бухают камни по брёвнам многострадальной башни на правом берегу, крики со стены, тишина с левого берега. «Если они там навалятся, нам не устоять, -думает граф, -резерва у меня нет. Осталось выгнать на стены всех стариков, женщин и детей». Отряд трогается. «Милорд, ваш шлем!»-Эльфус протягивает графу памятный трофей. «Держись сзади!- говорит Балдуин оруженосцу,- будь внимателен. Труби что есть мочи, когда дам сигнал». Граф надевает шлем, и весь мир сужается до узкой щёлки перед глазами.
«Дядюшка, призывайте народ на стены,- говорит аббат епископу,- если норманны поставят ещё лестниц, город не удержать!» Епископ во главе своей воинственной свиты торопливо уходит. Избавившись от надоедливой опеки, Эбль облегчённо вздыхает и прикладывается к фляге, что висит у него на поясе. Даны всё же освободили дорогу и подвели к башне три тарана, но долго своевольничать под своими стенами аббат им не позволил. Окованные тяжким железом «вороны» полетели вниз.
Весь смысл его хитрого плана был в одновременном нападении на стены и башню. На взятие стены он не рассчитывал. Стена — отвлекающий манёвр. Ему нужен проход по реке. Пешком путь в сердце франкского королевства для Хрольфа, за тучность и гигантский рост прозванного Пешеходом, закрыт. Он должен открыть дорогу для своих кораблей. Для этого придётся взять башню на берегу и разрушить мост. Сигурд сказал, что это его последняя попытка в этом деле. Если приступ не удастся, он посадит дружину на коней и уйдёт к богатым городам и монастырям в восточную часть империи франков. А ты, Хрольф, как хочешь. Хочешь, сиди под городом, держи осаду. Хочешь, иди следом пешком.
Пешеход с ненавистью смотрит на своё ненавистное брюхо. Уже пятнадцать лет его не может выдержать ни один конь и ни одна женщина. Если бабу можно уломать поскакать сверху, то конь не баба. Его ни посулами, ни уговорами не уломаешь. В случае успешного набега конунгом севера станет удачливый соперник, а Хрольф останется со своим брюхом.
Наконец удалось оттащить кошками трупы лошадей и освободить дорогу для осадных орудий. По примеру хитроумного пьяницы Хакана загнал людей внутрь тарана под защиту из досок, шкур и навоза и двинул их под стены. Ярла Хакана пришлось придержать, чтобы франки не разбили его машину раньше времени. «Нападаем одновременно, сукины дети! Слышите меня! Одновременно!»- орёт конунг Хрольф. Тараны подошли, как он и планировал, разом с трёх сторон. Первый против ворот, второй с западной, третий с восточной стороны. Содрогнулись старые стены. В башню полетели стрелы и камни. Огромная осадная башня, покачиваясь на кочках, как сухопутный корабль, двинулась по узкой дороге. Ой, что сейчас будет!
Почти разом франки пустили на осадные орудия свои тяжёлые брёвна с острыми клювами на переднем торце. Первый же удар по его тарану убил трёх человек и сломал переднюю ось повозки. Хакан возблагодарил мудрого Одина, что не поленился, и по примеру косоротого сына ярла Харальдсона, поставил повозку на четыре оси. Только его таран ушёл из-под стены. Два других были разбиты и брошены. Осадная башня опрокинулась с узкой дороги в ров.
Весь мир сузился до узкой щелки перед глазами. Лошади идут стремя к стремени неспешной рысью. Лёгкий ветер с реки играет цветными значками на копьях. Дорога временами сужается так, что крайним всадникам приходится ехать по воде, благо, что берег везде пологий. Вот и угол башни. За поворотом враг. «Давай!»-делает знак граф юному трубачу. Звонко и высоко разносится чистый звук сигнального рога. Кони выходят из-за стены на бросок атаки, разгоняются, словно камни катятся под гору. Вновь поёт рожок. Опускаются копья, лёгкие значки колышутся в такт лошадиного бега. Его Светлость шпорит коня. Ворон несётся над землёй. Вся лавина всадников скачет плотной, единой массой. Тускло блестит чёрная сталь. Мёрзлый песок летит из-под копыт. Гудит земля.
Сигурд стоит на правом берегу выше франкского моста. Рядом сигнальщик с рогом и два знаменосца. Ветер стих. Тяжёлая, красная ткань недвижно повисла на высоком древке. Недалеко проклятая башня. Торчит на пустыре больным зубом. Под ней работают тараны, слышны тяжкие удары окованных крепкой сталью брёвен по камню, шум далёкого приступа от городской стены. Что там творится не видно из-за моста. Солнце уже высоко. Время ударить на мост пришло!»
Конунг делает знак рукой. Грозно ревёт турий рог. Вздуваются вены на висках трубача. Звук подхватывают сигнальщики ниже по течению. «Словно бабы и детишки перекликаются в густом лесу»,- неожиданно вспоминает детство Сигурд. Закрывает глаза. Матушка. Белые стволы берёз. Он ребёнок с полным спелой ягодой тяжёлым лукошком. Липкие маленькие ладошки от сладкого сока. Запах болотного багульника. Красная брусника. Открывает глаза. Шум боя, пахнет дымом и смертью. Корабли идут на штурм.
Проскакал по мосту, хлопая по воздуху белой рясой, его святейшество епископ парижский Гозлен. За ним бегом его свита. В городе ударили в набат. Стаи жирных ворон взвились над колокольнями чёрным дымом. Голубей, которыми когда-то был славен Париж не осталось, всех изловили и съели. Ветер, дувший порывами вдоль реки всё утро, к полудню стих. Юный оруженосец почти физически чувствует напряжение боя. Вот окованным сталью деревом о крепкий камень стен бьют тараны, свистят стрелы, шмелями гудят снаряды пращников, кричат люди. Шум боя у городской стены.
Вверх по реке выше моста у берега три пузатых, купеческих барки, до верху гружёных дровами. Рядом большая группа данов. Стройный, высокий воин в блестящих доспехах и дорогих мехах. С ним два знаменосца, трубач, телохранители. Блестит полированная сталь, нарядно и весело горят краски на расписных щитах и пышных одеждах. Предводитель стоит неподвижно чуть поодаль от основной группы. Сразу видно, что не он с ними, а они при нём. Чего-то ждёт или раздумывает. Потом важный дикарь делает знак рукой. Трубач подымает высоко огромный турий рог. Низкий протяжный звук повисает над водой. Его подхватывают. Жобер слышит и видит, как звук от одного сигналиста до другого быстрой волной прокатывается от человека под знаменем мимо моста к цветным кораблям-драконам. Драконы словно ожили, дрогнули, зашевелились людьми в железной одежде, как колючими чешуйками, вспенили тёмную воду лапами-вёслами и ринулись против течения вверх по реке на мост.
3
Мариз всегда смешило и немного раздражало трепетное отношение отца к своим доспехам, в которых когда-то давным-давно, в далёкой юности он был посвящён в рыцари при битве у трёх дубов несчастным королём Карломаном. Отец всегда сам ухаживал за нелепыми железками, смазывал маслом длинную кольчугу, чистил и точил меч. Иногда пытался, впрочем безуспешно, в них влезть. Налазил только шлем. Голова у взрослого человека не растёт в отличие от пуза и задницы. С тех пор как шевалье де Карруж стал чиновником для специальных поручений при покойном графе Филиппе де Бульоне, он несколько поправился, и в тесную кольчугу влезет разве что, изо всех сил втянув живот. Возможно, он даже пару раз вдохнуть и выдохнуть в таком наряде сможет, но уж никак не воевать.
Когда началась осада Парижа, Мариз поразилась произошедшей с отцом перемене. Он словно проснулся, помолодел. Так бывает когда человек преклонных лет обнаруживает, что всю жизнь занимался не своим делом, и вот на склоне лет находит, наконец, себя. Куда девалась его всегдашняя раздражительность, тусклый, словно сонный взгляд. Все канцелярские дела советник графов парижских свалил на смиренного брата Аскриха, молодого секретаря епископа Гозлена, а сам всюду следует за воинственным графом Балдуином. Граф на стены, отец за ним. Граф в казармы, отец туда же. Вчера сказал Мариз, что из нового графа может выйти настоящий вождь для франков, если Его Светлость сможет научиться глядеть на вещи трезво и избавится от иллюзий.
Неделю назад Его Светлость назначил шевалье де Карружа сотником городского ополчения, и теперь Мариз почти не видит отца дома. Эльфус — настоящий кладезь городских сплетен и слухов, рассказывает, что в городе много говорят о новом сотнике, который до смерти загонял и замучил смотрами и учениями своих воинов, но что и граф парижский и Его Святейшество епископ Гозлен очень довольны его усердием и распорядительностью.
Отца Мариз любила, но он был постоянно занят своими мужскими делами, и без матушки ей пришлось рано научится быть самостоятельной, вести хозяйство, распоряжаться деньгами и слугами. Но всё же отец это было что-то надёжное, постоянное, как воздух, земля, которые всегда были и будут и никогда не исчезнут. Вечером отец присел к Мариз на кровать, что давно не делал. Лицо его показалось девушке встревоженным. «Дочь моя,- сказал он, дрогнувшим от скрытого волнения голосом,- для всех нас настали тяжкие времена. Ни один истинный, свободный франк не может уклониться от своего долга перед Родиной. Идёт война, а на войне убивают. Каждый из нас должен быть готов предстать перед Высшим судиёй. В свой час не минует и меня эта участь. Я хочу, чтобы ты знала, что я тебя всегда любил и люблю, и если бывал суров, то это для твоего блага!» Де Карруж прерывисто вздохнул, словно хотел скрыть подступившие слёзы. «Что ты, папа,- попыталась успокоить его Мариз,- я знаю, всё будет хорошо». «Конечно, доченька, всё будет хорошо! Я в это верю! Бог не оставит своих детей без помощи. Но всё же выслушай меня. Если со мною что-нибудь случиться, вверяю твою судьбу покровительству Всевышнего и Его Святейшества епископа Гозлена. Нужные бумаги я уже написал. Епископ устроит твою судьбу. Ты сама вольна выбрать свою долю: стать женой рыцаря или невестой христовой. Наше поместье в Карруже я завещаю тебе как единственной наследнице!» Отец не смог больше говорить. Порывисто встал, отвернулся, сделал шаг прочь. Мариз почувствовала как слёзы льются из её глаз, старалась плакать беззвучно, а душа кричала: «Ты не должен так поступить со мной, папа. Я не готова!» Едва слышное всхлипывание невольно вырвалось из девичьей груди. Отец остановился, бросился к дочери, и они всласть поплакали в объятьях друг друга. Ранним утром шевалье де Карруж ушёл на войну. Больше она его не видела.
Из города на мост выступила сотня шевалье де Карружа - последний резерв города. Гул голосов, шум движения дробно рассыпались под крытыми сводами моста, захлопали тетивы луков и арбалетов, каменные ядра, сеющие смерть и разрушение, взметнулись в небо. Толстопузые барки с камнемётами с реки ответили встречным потоком камней. Расписные драконы разом выпустили злой рой острых стрел. Всё видит прозорливый франкский командир шевалье де Карруж. Громко и уверенно даёт распоряжения и приказы.
Не страшно отдавать свои жизни франкам. Епископ Гозлен и святая церковь благословила их на подвиг во имя веры. Ждёт погибших сам апостол Пётр с ключами от рая. Сонмы небесных ангелов встретят их на пороге, утрут горькие слёзы и пот, исцелят от ран и заберут к престолу господа Бога, где всегда поют чудесные птицы, растут благоухающие цветы, где пребудут все погибшие от рук нечестивых язычников возле престола господа Бога, не зная ни болезней, ни печалей, ни воздыхания, ощущая непрестанную радость и блаженство, в тепле, сытости и счастливом бездумии, как младенец в материнской утробе.
Не ведают страха воны севера. С отчаянной радостью идут на смерть молодые, чтобы вкусить любви небесных дев, которые, по слухам, никогда не ломаются и не отказывают смелым парням, не выносят им мозги, не то что земные. Легко умирают зрелые мужчины, чтобы беззаботно пировать за щедрым столом Одина в кругу друзей и героев, о которых поют скальды, чтобы тешить себя и богов воинскими играми и утехами. Ищут смерть в бою старые воины. Всё меньше среди живых боевых товарищей. Давно все они пируют в небесном чертоге одноглазого бога. Да и с «этим делом» у стариков там всё наладится. Уж точно, гладкие бёдра небесных дев лучше оплывших ляжек собственной старухи. От одного этого можно сбежать хоть в преисподнюю, не то что на небо!
Но чем больше режут друг друга франки и норманны, тем больше среди них сомневающихся. Жизнь на грешной земле - вот она рядом. Протяни руку, потрогай. Вот земля, вот твоя баба, понятно не небесная валькирия, но и ты не могучий Тор. Может повременить с небесным чертогом? Да и с бабой пока всё получается. Как-то попривык ты к жизни-то, прикипел. Понятное дело помрёшь, но это ещё когда. Может подальше от смертоносных камней и копий, может пойдём лучше на рыбалку сходим, чем на войну? Представляешь, сидишь зорьку на берегу тихой реки, а мимо течение проносит трупы твоих нетерпеливых врагов и жадных соратников. Хорошо, не правда ли?
Ну, так вот. Всё меньше отчаянных северных воинов лезет под острые франкские стрелы без видимой надежды на успех. Все кто торопился в небесный чертог уже там. Тут на земле обычные — те кто любят хорошо поесть, сладко поспать, не дураки выпить мёду, а известно, где мёд, там и скальды. Давай, затягивай нашу походную! А потом по бабам.
Северные корабли заполнили всё пространство реки. Мачты как сухой лес. Изнемогают франкские воины от боевой работы, а ты молодой и здоровый стой тут столбом, хоть пол жизни готовился воевать и больше ничего не умеешь. Так простоишь без подвига всю войну и останешься нищим оруженосцем. Старикашка ничего не говорит, только раздувает волосатые ноздри, да пучит глаза. Ему то старому что. Похоже, бабы давно не интересуют. В воспалённом мозгу молодого оруженосца быстро сложилась нехитрая логическая цепочка. Чтобы жениться на Мариз, надо стать рыцарем. Чтобы стать рыцарем, надо свершить подвиг. Выбрасываем промежуточные звенья. Получаем, чтобы спать с любимой, надо свершить подвиг, и как можно скорее, а то терпежу уже никакого нет.
Ну и стали бы вы на месте Жобера таскаться за занудным старикашкой? Нет. Вот и оруженосец не стал. Молча сунул мешок в руки оторопевшего Мудреца, схватил свой лук и помчался стрелять во врага.
«Так,- думает Сигурд,- настал нужный момент. Франки заняты по стенам». «Давай!»-даёт знак норманнский вождь. Три барки неслышно отходят от топкого берега. Каждая до верха полна сухим деревом: стволами дубов и вязов, брёвнами, вынутыми из стен домов и сараев, без жалости вырубленной виноградной лозой, хворостом, собранном в ближнем лесу. На борту малочисленная команда из полуголых молодцев, чья задача подвести суда под мост, зажечь хворост и убраться вплавь на берег. Пусть огонь сам сделает своё дело.
Старик ждал и дождался. Вот тот главный момент, что решит исход всей битвы. Предательски тихо, от берега отчалили внешне безобидные, огромные и неуклюжие, как крутобокие коровы, купеческие барки. Но это как нож тайного убийцы, спрятанный в широком рукаве плаща, более опасный и смертоносный, чем длинный меч в руке честного солдата. Весь город занят защитой от видимой угрозы, и только он один — Мудрец, видит смертоносный нож. Старик сразу догадался о назначении сих судов, гружёных дровами. Даны зажгут их, подведя под мост, и всё будет кончено. Деревянные стропила перекрытий сгорят, мост обрушится, башня останется без свежих сил и подкрепления. Норманны пройдут по реке, перебив всех защитников героического гарнизона. Что делать? Жобер его бросил. Дерзкий юноша ещё ответит за свой глупый поступок! «А может я сам виноват со своей излишней мнительностью и осторожностью,- думает Мудрец,-надо было открыть невежественному, но доброму мальчику часть правды. Если бы он знал о нашей с ним миссии, ни за что бы не сбежал. Ходил бы за мной, как собачонка за сахарной косточкой! Но пусть рука моя слаба, верю, мне достанет сил бросить снаряд во вражеское судно и утопить его!»
Старик вспоминает свой провидческий сон, и гордость пророка нового времени разгорается во впалой груди. На глазах выступают слёзы. Горло стискивает от полноты чувств. На негнущихся от волнения и нездорового образа жизни ногах, старец идёт к краю моста, волоча драгоценный мешок за собой. Нет это не шаги пожилого человека, это железная поступь неумолимого прогресса.
Старик чувствует волну жара, как из пасти мифического дракона. Он словно храбрый витязь Зигфрид, победитель дракона, сторожащего клад Нибелунгов. «Мне даже не надо пользоваться запалом,- думает храбрый победитель дракона Зигфрид и Зевс Гонгилат, порождающий шары огня, в одном лице. «Не слишком ли много пафоса для пожилого человека,- думает Мудрец,- скромнее надо быть»,- и пускает первый снаряд…
Рассмус оказался слишком быстрым для кряжистого франка в старом доспехе. Заноза трижды поразил врага, но толку было мало. Всё равно что бить мечом по окованному железом чурбаку. Только оружие испортишь. Заноза легко увернулся раз и другой раз, но всё же пришлось принять удар тяжёлой секиры на клинок. Драгоценный меч жалостно звякнул и обломился. Рассмус даже застонал от злости и досады. Где он найдёт замену драгоценному клинку? Заноза машинально поднырнул под удар, пропустив смертоносную сталь над головой и пнул франка ногой в грудь. Тело, закалённое годами тренировки само знало, что делать. От неожиданности франк шлёпнулся на задницу, и Рассмус успел ретироваться.
Мелкий как вошь дан вертелся угрём, несколько раз достал своим дрянным мечом Эберульфа. По звуку металла кузнец услышал, что клинок из дешёвых и переломится, если по нему попасть. Так и случилось. Клинок сломался жалкой соломинкой, но дан ушёл, наградив почтенного кузнеца на прощание обидным пинком. «Эх, кабы мне две здоровые ноги, чёрта лысого ты бы от меня отделался одной дешёвой железякой»,- думает Эберульф, с трудом поднимаясь на ноги. Доспех надёжен, но уж очень тяжёл. Его именно за тяжесть отказался выкупать один из молодых рыцарей. Глупец поплатился увечьем за выбор лёгкого доспеха у конкурентов, а у Эберульфа появилась собственная броня. «Мы слишком дорогие мастера, чтобы носить доспехи своей работы»,- говорит иной раз кузнец сынам, и долго смеётся своей незамысловатой шутке.
Даны всё лезли и лезли, и франкам приходилось туго. Эберульф решил, что пришёл его последний день, и думал только о том как отправить в преисподнюю ещё больше проклятых язычников, прежде чем сам падёт от смертельной усталости. В крепость собственного доспеха он верил. В крепость старого сердца — нет. Но случилось чудо. Потом ему жена расскажет, что епископ Гозлен вместе с женщинами города вынесли на стены мощи Святой великомученицы Женевьевы, и норманны бежали, убоявшись божьего гнева. Он не станет спорить с глупой бабой. Своими глазами видел как тяжкой, железной кувалдой по данам ударил конный отряд рыцарей под руководством графа парижского и загнал их на корабли. А тех кто остался на стене, уделали его ребята — славные кузнецы и ткачи города Парижа. В этом он уже участия не принимал, не было нужды. Слава Богу, оба сына остались живы.
Мудрец чуть не плачет. Драгоценный снаряд, его детище, его вклад в оборону, его тайная гордость и надежда булькнул в тёмную воду бесполезным булыжником, только круги пошли. Даны с горящей барки бросились в реку. Сверкнули голые пятки. Жар разгорается, накатывает волнами. Судно ближе. Гудит беспощадное пламя, горячие языки жадно лижут деревянные стропила моста, грозят пожаром. Сзади шум. Защитники моста бегут его защищать от новой напасти.
Поздно. Горящие суда под настилом. «Что делать?-растерянно думает Мудрец,- сейчас от жара рванут мои заряды в мешке. Прощай мост!» В голове сумбур и злость на себя: «Размечтался, распустил розовые сопли - Зигфрид, Зевс Гонгилат, старый дурак - вот ты кто!» Руки дрожат, глаза слезятся. «Видно предначертано мне судьбой умереть от огня,- с горечью думает старый человек, -не сгорел в пламени костра, сгорю на несчастном мосту!» В руках второй снаряд. Подойти ближе! От жара трещат и скручиваются волосы. Пахнет палёной шерстью. «Ничего, уже горел понапрасну, погорю за правое дело»,- решает Мудрец.
Старик над пламенем. Кидать не надо, просто выпустить из рук тяжёлый снаряд. Пламя ревёт и клубится, плюётся искрами. Старик разжимает пальцы и падает на грязный настил, хоть многое отдал, чтобы своими глазами увидеть первый взрыв, рождённый человеческим гением.
Рвануло знатно, но много слабее, чем ожидал мудрец. Настил чуть дрогнул. Мимо пролетели горящие головни, ветки, доски. Барка проломилась и пошла ко дну. «Это что было, учитель?»- рядом потрясённый Жобер. В руках бесполезный лук. «Не спрашивай! Бери снаряд, кидай в корабль!»- нерешительность и уничижение снесло с Мудреца успешным взрывом. Теперь он Зигфрид — победитель драконов, Зевс — извергающий шары огня!
Оруженосец берёт тяжёлый снаряд, прикидывает его вес, кидает. Снаряд падает в огонь. В барке вздувается огненный шар. Всё заволакивает кислым, сизым дымом.
«Так, должно быть пахнет в аду, если он существует»,- думает старик. В дерево моста рядом с лицом Мудреца впивается железный осколок оболочки снаряда. Барка раскололась надвое. Команду разметало. Обе половинки судна черпнули воду и затонули. Запалив судно и, направив его на мост, экипаж третьей барки не стал искушать судьбу и бросился за борт.
Если бы Сигурд не видел это своими глазами, ни за что бы не поверил в произошедшее. Все три судна были разорваны неведомою силою, словно туши беспомощных овец зубами полярного волка. Реку затянул сизый, плотный туман. Запахло кислым. «В этих землях христианский бог сильнее наших,- допускает крамольную мысль викинг,- от стояния под стенами, денег в карманах больше не станет. На востоке богатые земли и монастыри. Пусть толстяк сидит под Парижем сколько ему угодно. Сигурд с дружиной уйдёт отсюда завтра же. С него хватит!»
«Милорд, вы храбро сражались и умело руководили обороной моста!»-говорит шевалье де Карружу Жобер. Солнце заходит за чёрный горизонт, ненадолго раскрасив городские стены и башни фиолетовым. Юный оруженосец и отец прекрасной Мариз стоят не краю открытой площадки у камнемёта. «Спасибо, мой мальчик»,- благодарит юношу, разгорячённый, ещё находящийся во власти боя, сотник. Струйки пота оставили белые дорожки на осунувшемся лице с умными, карими глазами.
Рыцарь поводит плечами под кольчугой. «Всё же маловата»,- думает он. Многолетняя мечта влезть в доспех, который носил в юности, исполнилась. «Никогда не мечтайте о глупостях,- решает про себя храбрый шевалье,- не известно какие средства изберёт Бог для исполнения вашего желания. Я похудел, но для этого пришлось всему городу полгода сидеть в осаде!» Горячка боя ещё не прошла. Рыцарь чувствует как струйки пота бегут по спине, собираясь словно ручейки в речку, к ямке ниже поясницы. Руки чуть дрожат от усталости, будто сам своими руками выпустил все стрелы, метнул все дротики и бросил все камни, что пустила во врага его сотня.
Рыцарь пытается безуспешно справиться с завязками своего шлема с широкими нащёчниками. «Помоги»,- просит юного оруженосца. Жобер подходит ближе. Он ещё ни разу не притрагивался к отцу своей девушки и отчего-то волнуется. Видит совсем рядом довольное хорошо сделанной работой смуглое лицо, черную с проседью бороду. Слышит запах, сразу напомнивший ему о Мариз. Юноша тянет концы непослушных ремешков. Шевалье снимает тяжёлый шлем, стягивает кольчужный капюшон, кожаный, стёганный чепец с потной головы. От мокрых, слипшихся, густых волос идёт пар. Шевалье де Карруж довольно улыбается и становится сразу похожим на свою дочь, точнее сказать, дочь похожа на него, когда улыбается. Жобер отвечает ему слабой улыбкой. Он так давно видел смеющееся лицо любимой, что, кажется, это было в другой жизни.
С площадки, где стоят рыцарь и оруженосец хорошо видна гладь реки, корабли норманнов, испуганной, птичьей стаей сбившихся у правого берега, стена с которой горожане сбили врагов, несколько брошенных лестниц, трупы данов у подножья, густые заросли чёрного ракитника и какое-то движение в них. Шевалье де Карруж, заинтересованный движением, подходит к краю и склоняется над водой…
Рассмус-Заноза сидит в чёрном, ракитовом кусте. Ступня левой ноги опухла. Утром он дал обет мудрому Одину убить не менее трёх франков. Убил двух. Он бы убил больше, но чурбак в кольчуге сломал его меч, а потом франкская конница дважды прошла по рядам викингов, словно стая хищных тунцов через косяк пугливых сельдей. Его воины постыдно бежали на корабль. Франки опрокинули лестницы, и ему безоружному, без пути к отступлению, пришлось прыгать со стены. В горячке подумал, что самое неприятное позади, но ноге в сапоге стало вдруг тесно, а через миг на неё ступить было невозможно.
Заноза змеёй проскользнул в гущу зарослей и затаился. Франки не потеряли ни одного рыцаря. Худосочный франкский трубач подал сигнал. Конники ускакали. Рассмус готов поклясться, что их было не больше четырёх десятков. Если бы эти трусливые дурни не бросились наутёк на корабли, а построили стену щитов, франкам ни почём бы её не проломить. Заноза от злости и обиды готов заплакать. Стадо баранов, а не воины! Рассмус скрежещет от злости и боли зубами. Только бы дождаться темноты. Вода холодная, река широка, но не такие расстояния плавали!
Стальной шлем и кольчугу Рассмус снял и спрятал в кустах, оставил только длинный нож, кожаный ремешок пращи и сумку с добычей. Хлеб весь съел, пока прятался.
Зимнее солнце торопливо скользнуло за горизонт, на прощанье выхватив из густеющей тьмы верхушки башен и стены. Здесь внизу, где сидит Заноза, уже темно. Уповая на везение и раннюю мглу, Рассмус, не таясь, вылез из своего убежища и пополз к реке. Франк на мосту оказался глазастым или может просто случайно увидел движение на берегу, склонился над водой, высматривая, что там движется. Заноза уже подполз к воде, оставалось только оттолкнуться от песчаного берега, но уж очень удобно стоял любопытный франк. К тому же обет. Клятву богам следует исполнять, тогда и они позаботятся о твоей шкуре. В кармане у Рассмуса хранилось несколько продолговатых снарядов из мягкого металла, почти такого же тяжёлого, как золото. Жаль, конечно, лишаться одного из них, но обет есть обет. Заноза надел кожаную петлю на кисть, выудил из кармана увесистый снаряд, вложил его в пращу, раскрутил её над головой. «Всемогущий Один, пошли мне удачу! Это жертва тебе!» Рассмус загадал, если попадёт во франка, всё будет хорошо, и он вернётся домой с серебром и рабами.
«Там кто-то есть!»-говорит шевалье де Карруж и склоняется над водой. Сердитым шмелём гудит пуля. Жобер не успел посмотреть, куда указывает рука сотника, поэтому видит, как из впалого виска рыцаря вырастает тусклый, свинцовый снаряд. Голова дёргается. Шевалье удивлённо глядит в глаза юноши, а тело его валится, валится.
Жобер протягивает руки, думает, что успеет подхватить обмякшее тело, не успевает. Ладони хватают воздух. Тело шевалье летит в чёрную, стылую воду реки, которую он защищал.
Вот, скажем, ты мой сосед на западе. Ты выращиваешь пшеницу, я — рожь, ты — виноград, я — репу. Живём мы, работаем в поте лица и прочих частей тела, как заповедано Богом, никого не трогаем, обмениваемся продуктами своего труда. Иногда и тебе охота бывает отведать ситного, а репка вообще, говорят, для мужской силы первая еда, что уж говорить о белых булочках, что так любят падкие на сладкое бабы, или красного вина. Меняемся. Против меры пшеницы — две меры ржи, против меры винограда — три меры репы. Ты доволен. Я завидую.
Ты разбогател и купил корову. У тебя теперь и молоко с сырами, а у меня пареная репа с чёрным. Хочу я жить как ты, но не растёт у меня пшеница. Холодно ей на севере. За то хорошо растёт трава. Но я её не ем. Не могу. Желудок не так устроен. Учёные люди говорят - нет там какой-то книжки. А корова ест, у неё книжка есть. Но трава у меня, а корова у тебя. Корова ест траву, а производит всякие нужные вещи: молоко, навоз. Ты очень любишь свою корову, а жрать ей нечего, а у соседа трава… И вообще, он ленивый дикарь, потому живёт так плохо. Жрёт одну репу и запивает квасом. «А не облагодетельствовать ли мне, просвещённому человеку, сего унтерменша, и не научить его жить правильно,- решаешь ты,- заодно место для моей священной коровы завоюю. Есть что-то надо бедной скотине. Она-то чем виновата? Ведь тоже тварь Божия!» Ещё ты боишься за свои богатства - сыры и виноград, навоз опять же. Своим просвещённым умом ты совсем не понимаешь, как можно жить на севере, жрать чёрный хлеб с репою, и не помышлять отобрать все замечательные вещи, что у тебя - богатого соседа есть, а на севере нету. Как бы чего не вышло! И ты заводишь, на всякий случай, дубину для охраны своего добра, начинаешь слагать гимны или в газетах писать, что не должен владеть землёй с пастбищами человек, у которого нет даже коровы, чтобы этим пастбищем пользоваться.
«Этому жлобу с запада негде свою корову пасти, ну точно собирается напасть на меня. Вон и дубину завёл!»-решаю я, и приобретаю косу, которой можно и траву косить, и по горлышку строптивого соседа чиркнуть, если он дубиной начнёт размахивать. «Ну точно, он на меня напасть собирается,- решаешь ты,- зачем ему коса?У него даже коровы нет!» А я просто хотел сена накосить для твоей коровы, и мне голодную животинку жалко, к тому же сено на сыр можно обменять, но ты уже вооружился мечом, а я копьём. Какие будут теперь ваши аргументы?… Так начинаются войны.
- Это ты разрушил брандеры норманнов? - граф старается говорить приветливо, но получается плохо.- Не запирайся. Мне Жобер всё рассказал!
- Я, Ваша Светлость, - говорит Мудрец, стараясь смотреть прямо в глаза своего покровителя.
- Можешь ещё изготовить подобные припасы? С ними мы легко прогоним норманнов! - Балдуин с надеждой смотрит на грязного, измученного и закопчённого, как трубочист, старика.
- Простите меня, Ваша Светлость, - говорит упрямец твёрдым голосом, но ингредиенты для составления припаса нам в осаждённом городе не достать.
- Мы заплатим любые деньги. Купцы нам всё привезут! - настаивает граф.
- Это невозможно! - запирается упрямый старик, - их незнающему человеку взять негде.
Что поделаешь с этим упрямым ослом! Может он и не врёт. Пока отложим этот разговор до лучших времён.
«Вода. Она такая разная. Может быть чистой и грязной, тёплой и холодной. А ещё твёрдой. Твёрдая вода называется снег и лёд. Хоть любой кто видел снег скажет, что он мягкий. Это ещё одно чудо воды — мягкий снег из твёрдого льда. Ещё вода бывает газообразной. Это водяной пар. Вон он в высоком небе. Называется «облака». Вон то облако похоже на ангела. Совсем как ты. А это на смешную собачку. Смотри, вон хвост крючком и острый носик. Ты спрашиваешь, что же на небе в самом деле ангелы или водяной пар? Это - что ты желаешь увидеть и во что веришь. Правда сильно зависит, чьими глазами на неё смотрят. Но ты совсем замёрзла, моя девочка. Пойдём в покои. Старая Ненси натопила нам жаркий камин и приготовила твои любимые пирожки. С яблоками? Конечно с яблоками. Самыми сладкими яблочками на свете!»- белокурая женщина с серыми глазами и маленькая девочка, взявшись за руки, идут со двора. По синему небу беззаботно плывут белые облака, но там где ночью блестящей, неподвижной шляпкой гвоздя, на которую подвешено звёздное небо, висит полярная звезда, низко-низко над горизонтом быстро вырастает чёрная туча, беременная мокрым снегом, ненастьем и бедой.
4
Оскальзываясь на мокрой земле, чёрной, зловонной рекой на восток тянется орда норманнских всадников, одетых в железо, драгоценные меха и ткани, дешёвые шкуры и плохо выделанные кожи. Словно щупальца морского спрута тянутся вглубь страны конные колонны. От непролазной грязи и прилипчивого мокрого снега всадники выглядят одинаково жалко. Остались удобные и безопасные корабли у проклятого острова на Сене, где наткнулась сила людей с севера на упрямство и волю франкского епископа.
Низкое небо швыряется мокрой, снежной кашей, так что скоро поля и леса, деревья, фигуры лошадей и всадников становятся белыми, только там где прошли щупальца уродливого спрута, остаются дороги, чёрные от следов сотен лошадей, воющие от горя франкские женщины и дымные пятна пожарищ. Хмур предводитель жестоких норманнов. Не по-доброму они расстались с Хрольфом Пешеходом. Толстый конунг договорился до того, что обвинил Сигурда в предательстве общих интересов и неверности своему слову, сказал, что лучше иметь дело с франкским императором, чем с таким союзником как Сигурд.
Тревожные думы гложут усталый мозг, словно голодный пёс пустую кость. Слишком легко воины с севера отказываются от веры, обычаев, что сделали их сильными. Ради красивых подарков принимают крещение в воде, привыкают пить сладкое вино вместо пенного эля, спать в тёплой постели, а не на меховой подстилке в снегу; молодёжь капризная, ленивая и изнеженная. «Что станет с ними, когда мы уйдём в страну вечных воинских игр и пиров?»- думает печальный конунг. От большого конского тела идёт приятное, живое тепло. «А может хорошо, что так всё случилось? Хорошо, что обиженный конунг Хрольф Пешеход, крещённый христианским священником в Роберта, будет сидеть под Парижем, как проклятый, и надёжно сторожить единоверца епископа Гозлена. Может правы были боги, не давшие разрушить франкский город. Не ведомы смертным замыслы богов!
Снег тает на шапке из редких, чёрных соболей, холодит плечи и колени. Да когда же это кончится?
Мокрый снег падает на острые крыши романских соборов, деревянные навесы поверх городской стены, лепится к голым кронам деревьев, дырявым, ажурным ковром ложится на дороги и сразу тает, превращаясь в мутную, грязную жижу под ногами. Земля напиталась водой, всюду непролазная грязь. Нет пути ни конному, ни пешему. Сена поднялась, отгрызла берега, вода крутит тугие водовороты у стен башни Пти-Пона.
Если ты часовой и долго смотришь на чёрную воду, чего там только не увидишь: белые глаза водяного, вон корчит тебе рожи, дразнится, шевелит сомовьими усами; зеленоволосые русалки бесстыдно выставляют круглые груди, манят: «К нам, к нам, славный юноша! Ступай скорее к нам. У нас вечный праздник и веселье. Закружим тебя в хороводе, заласкаем, зацелуем! Сделай только шаг. Быстрая вода унесёт твои горести к далёкому океану. Пусть плачет жестокосердная гордячка, пусть старится в одиночестве. Ветра времени осыпят белым пеплом волосы, согнут гордую спину, иссушат высокие груди, железный плуг времени прорежет скорбные морщины на прекрасном челе её, а ты будешь всё такой же юный, как в тот день когда она прогнала тебя!»
Бедняга Жобер целый день не мог сказать Мариз о смерти отца. Не смог сказать об этом вечером и утром другого дня не смог. И никто не смог. Девушка ждала отца. Была спокойна и даже весела. Он не мог украсть улыбку с любимого лица, тянул время в глупой надежде, что всё как-нибудь само собой решиться, но всё становилось только хуже.
Тогда он отчаялся и выпалил ей прямо в глаза всё, что видел, не выбирая щадящих слов, не оставляя надежды на чудо: «Я был рядом. Помог снять ему шлем. Убит камнем в висок. Тело упало в воду. Больше ты его не увидишь. Его душа сейчас в раю. Крепись. Я с тобой». Она не услышала или не захотела слышать главное: «Я с тобой». Изо всей силы больно толкнула его маленькими кулачками в грудь и убежала в свою комнату. Эльфус приказал ему идти следом. Жобер до утра простоял перед запертой дверью. Он бы по своей воле никогда не покинул свой пост. Но суровая война забирает жизнь не только у убитых. У графа осталось мало хороших конников. Оруженосец должен был сопровождать господина во время вылазки за стены.
Жобер в том предприятии убил своего первого датчанина. Может и не первого. До того он много раз стрелял из лука. Скорее всего, попадал, а может и нет. Он не видел. Но не на этот раз. Датчанин был высокий, худой, плохо одетый, без кольчуги и шлема. Только круглый щит из досок и маленький топор из плохого железа. Норманны гнали стадо с востока, когда на них напал отряд франкских рыцарей. Северяне попытались уйти, но их кони устали от долгого перехода и не смогли скакать по раскисшей земле. Жобер нагнал худого всадника на пегом коне и ударил его по голове мечом. Удивился, как легко убить человека… Когда вернулся в город, в комнатах Мариз и её отца жили незнакомые люди.
Жобер вымолил у графа разрешение нести службу на самом дальнем пункте обороны в башне Малого моста, подальше от тягостных воспоминаний, от города и жестокой девушки.
Опасно связывать свою судьбу с высокими покровителями. «Вожди приходят и уходят, а нужда остаётся. Опасно сидеть на высоких стульях. Чем больше башня, тем громче падает. Подальше от начальства, поближе к кухне»,- это истины проверенны временем, и не нам с вами с ними спорить. Семь рыцарей, что так рьяно блюли на турнире интересы короны остались ни с чем. Мало того, что ни с чем, так ещё верный слуга короля, пфальцграф императора, первое копьё королевства, распорядитель судебных поединков Филипп де Бульон на глазах изумлённой публики в одночасье превратился в изменника; ты в его коварного пособника, а бывший государственный преступник в героя и графа парижского. Честно сказать, когда тебе чуть за двадцать, всё равно кто наверху - красный грифон или чёрный леопард. Они такие же слуги императора, как и ты. Но когда вместо монаршей милости и богатых трофеев ломают карьеру и задвигают тебя со товарищами в дальнюю башню на левый берег, коей даже норманны брезгуют, охранять грязных, мужицких коров, честное слово, обидно! Остаётся только утешать себя солдатской мудростью: «Подальше от начальства, ближе к кухне. Опасно сидеть на высоких стульях. Высокие башни громче...», но это я, кажется, уже говорил.
Оказавшись на задворках истории, можно неплохо провести время. Пока другие геройствуют, погоняем соколов в полях. И удовольствие, и прибавка к скудному столу. Заодно, святое дело - побить мародёров. Не важно кто они — доморощенные мерзавцы или пришлые с севера. Опять же прибавка к столу. Так что неизвестно кому повезло — новому графу парижскому или нам, попавшим в его немилость.
К семерым подручным графа де Бульона нынешний граф парижский прислал четырёх своих воинов. Самый заметный из них старый Ардр - матерщинник и знаток воинских обычаев. Нам то что? Делить нечего. Одно дело делаем - бережём свою землю от лютого ворога. Это начальство всё власть делит. Вчера прислали ещё одного - лизоблюда от графского стола малыша Жобера, смазливого малого с румяным личиком и золотистыми волосами. Знаем за что любят графья золотоволосых пажей, или куда. Отправили его в караул. Пусть глазки на воду пучит. Тянуть солдатскую службу, не подливку с графских тарелок облизывать. Так что нас теперь в башне двенадцать — семеро наших и пять графских. Хоть что нам делить… Но я опять повторяюсь.
«Ибо если сочетающиеся с миром оставляют отца и матерь, соединяясь с тленными людьми, то тем более дева, подвизающаяся в воздержании, должна оставить все земное и прилепиться к одному Господу. Свидетельствует моему слову и сам Апостол, говоря: «незамужняя заботится о Господнем, как угодить Господу, чтобы быть святою и телом, и духом; а замужняя заботится о мирском, как угодить мужу, и разделилась». Говорю это потому, что всякая воздерживающаяся дева или вдова, если она имеет заботу в этом мире, то эта забота является мужем ее; если владеет она имуществом или имеет состояние, то попечение о них оскверняет мысль ее. Ведь как через мужа оскверняется тело жены, так и мирские привязанности пачкают душу и тело воздерживающейся, и она не является чистой духом и телом. Заботящаяся о деле Божием имеет Женихом своим Христа. Обручившаяся же с тленным мужем творит волю его, ибо сказано, что «жена не властна над своим телом, но муж»,- слова епископа из-под сводов божией церкви, растекаются благоуханным елеем по ушам. Горючие слёзы бегут из прекрасных глаз несчастной, одинокой и испуганной девушки. Страшно одной на белом свете. Только отец небесный - наш надёжный приют, тихая гавань в жестоком, штормовом море течения жизни, только святая наша католическая церковь не оставит сироту в одиночестве, примет под тихий монастырский кров вместе с твоими бедами, страхами, одиночеством, за одно, с движимым и недвижимым имуществом, что завещал тебе отец; избавит от скверны мирского, чтобы не иметь заботы в этом мире и прилепиться душою к одному Господу. Сердце девушки окаменело от горя. «Тот»,- она теперь только так думает о Жобере, больше никогда не называя его по имени, даже невольно думая о нём, даже про себя, не вслух, тот снял шлем с головы отца, сам сознался: «Если бы он был в шлеме...» Был рядом и не уберёг, не удержал даже тела… Видеть его не хочу!
-Намерение посвятить жизнь служению Господу богу похвально, дочь моя, но твой отец, упокой Господь его душу, просил тебя не торопиться в своём выборе! Труден путь Христовой невесты…
-Отец мой, я страдаю!
-Что ты знаешь о страдании, дитя моё? Ступай за мной! Епископ встаёт и широким шагом следует по длинным, плохо освещённым, переходам своего дворца. Поступь старца тверда, несмотря на приступы кашля, временами беспощадно сотрясающие его плечи. Редкие служители, попадающиеся навстречу, почтительно останавливаются, застывая в низком поклоне, или подходят под благословение. Святой отец привычно суёт руку для поцелуя.
В переходах холодно. Епископ и девушка выходят на немощёный внутренний двор. Несколько тощих коров щиплют короткую траву. С низкого неба валится холодная морось. Скорее дождь, чем снег. Они пересекают двор и входят под арочные своды обширного помещения. Ещё не войдя внутрь, Мариз слышит ужасный запах гниющей человеческой плоти, грязного тела и мочи. После света дня в помещении темно. Прямо на полу на охапках старой соломы лежат люди. Одни стонут и умоляют о помощи, взывают к Богу, потрясая своими ранами, другие лежат неподвижно, равнодушно уставившись в потолок, словно видят там нечто недоступное взору других людей. От ужасного смрада и созерцания людских мучений хочется бежать вон. Между страждущих, пытаясь облегчить страдания души и тела несчастных, ходят служители церкви. «Отец мой, где я? Что это за место?» «Это Божий дом, дочь моя! Послужи Богу здесь,- говорит епископ,- после поговорим с тобой о страдании. Сестра Марта!-зовёт святой старец высокую женщину с крупными чертами большого, белого лица под монашеской накидкой.-Я привёл тебе помощницу!» Неслышно ступая по каменному полу, подходит монахиня. На Мариз внимательно глядят усталые, добрые глаза.
Далеко, далеко, куда уходит ночевать наше солнце, в мелких, прибрежных водах неведомого западного материка живут морские коровы. День-деньской они пасутся на тихих подводных пастбищах. На передних лапах у них твёрдые копыта, как у слона, а вместо задних — круглый хвост лопатой. Они настолько ленивы, что зелёные водоросли растут на их толстой коже, и настолько большие, что нет у них врагов.
Палящее южное солнце и тёплые бока морских коров нагревают солёную воду. Горячим как кровь, обильным потоком вода устремляется на север, где вечные льды и снега слушают вой зимних метелей, где жирный палтус лежит в мягком иле и ждёт свою добычу, где плоская камбала с глазами на одном боку таращится с песчаного дна, где худосочная, вечно голодная треска таится во тьме, где пёстрые единороги ныряют в тёмную глубину и жадно шарят в вечной черноте дна длинным, чувствительным бивнем в поисках добычи.
От столкновения тёплых вод, омывших замшелые бока морских коров и холодных вод Ледовитого океана родились тёплые туманы. Потоки сырого тепла поднялись в небо и влекомые ветрами с Атлантики устремились вглубь материка. Напитанные водой тучи, роняя капли небесной влаги, протащились по долине Сены от устья до истока, где пролились холодным дождём, до краёв наполнив канавы, реки и ручьи. Сена приняла в себя многочисленные воды Марны, Анделя, Йонны и Эра, напиталась силой и яростью. В ночь 6 февраля своенравная река затопила берега и снесла третью опору Малого моста. Высокая опора рухнула в Сену, унеся с собой два пролёта, вместе с торговыми лавками и крышей, крытой красной черепицей.
«Мост. Мост!!!»-кто-то громко кричит в темноте. Только бы заткнулся! Как хочется спать. Жобер простоял ночь в карауле. Река тревожно шумела, несла деревья. Толстые стволы с торчащими вверх ветками в темноте походили на длинные, норманнские лодки. Юный оруженосец несколько раз был готов поднять тревогу, но каждый раз убеждался - это просто деревья. Его сменили под утро. Жобер, не раздеваясь рухнул на твёрдый топчан в караулке, закутался с головой в толстый, пахнущий овечьей шерстью, тёплый плащ и провалился в глубокий сон без сновидений, словно умер. Сознание с трудом возвращается в усталое, озябшее от неподвижности тело. Ещё темно. Живой свет факелов в руках караульных. Чёрные тени огромными, ночными мотыльками мечутся по стенам.
Поджигают дрова в кованых, железных клетках. Сухие поленья разгораются, наполняя высокое помещение светом и теплом. Ещё не проснувшись, юноша хватает оружие, поддаётся общему настроению срочно действовать, бежать, стрелять, натыкается на будничный взгляд Ардра. Старый солдат спокойно смотрит на поднявшуюся суматоху. «Отдыхай, малыш, -говорит он,- Сена смыла мост. С природой воевать бесполезно. Сегодня будет трудный день». Лицо старика выглядит усталым и печальным.
Нога опухла и почернела. Два дня пролежал, снедаемый жаром. Лицо Рассмуса осунулось, глаза ввалились, но из сознания не уходил. Лежал под пологом на твёрдом ложе, укрытый тяжёлыми шкурами, вцепившись потными руками в драгоценный крест внутри сумки, единственную свою добычу. Он не может себе позволить вернуться домой с пустой сумой. Викинг на франкскую землю - единственный шанс выбиться из нужды, купить клочок земли, построить дом, привести в него хозяйку и зажить спокойной сытой жизнью. Хорошо бы пригнать рабов. Пусть делают всю грязную работу! А он будет делать сыновей и дочек своей жене и ходить на охоту для удовольствия, и чтобы не потерять силу.
Ему почти удалось сколотить вольную ватагу, чтобы поработать не на чужого дядю, пусть его зовут хоть Сигурд, хоть Хрольф, а на себя, но проклятая нога всё испортила. Ничего, он живучий, выздоровеет. Ох, держитесь тогда девчонки! Рассмус любой докажет, что Занозой его прозвали за характер, а не за то, что у него в штанах.
Проснулся рано. Жара не было. Тело воняло потом и чесалось. Шкуры на ложе засалились. Дома бы выбросил их на мороз и выбил потом палкой. И все дела. Здесь на юге от грязи и вшей не отделаться, просто беда! Рассмус слышал, как в лагере поднялась суматоха. Маленький воин вооружился ножом и выполз наружу. Солнце уже встало. Проклятый дождь кончился. Сена вздулась, затопив низкий берег, так что почти добралась до рогатин и палисадов. Горят костры. Едкий запах дыма смешивается с вонью лагеря, который полгода простоял на одном месте. Невозможно шагу ступить, чтобы не вляпаться в чьё-нибудь дерьмо. Хрольф приказал вырыть ямы и ходить только туда, но попробуй уследи за каждым засранцем!
К кораблям, дожёвывая на ходу, спешат вооружённые люди. Со стороны реки рогатки сняты. Разношёрстное воинство, радостно переговариваясь, лезет на борт. Отходит один корабль. За ним сразу ещё два. Заноза с трудом ковыляет к людям. «Что случилось?»-встревоженно спрашивает у радостно-возбуждённых, спешащих, как на деревенский праздник, припоздавших соотечественников. «Заноза, пойдём с нами!-отвечает ему знакомый воин,- у франков Малый мост смыло!» Воины торопятся. Рассмус смущённо показывает на больную ногу. Ему равнодушно сочувствуют и убегают дальше. Корабли отваливают. Берег пустеет.
«Не мотайтесь против бойниц,- ругается старый Ардр,- отстрелялся — уходи!» Под прикрытием черепахи из щитов враги пытаются приблизиться к воротам. «Дай твой лук, малыш»,- просит старый солдат. Жобер терпеть не может когда его называет малышом, однако фамильярность от Ардра терпит и лук передаёт. «Раньше нас учили стрелять так!»-говорит старик и быстро пускает пять стрел одну за другой круто вверх. Стрелы жаворонками взмывают в небо, зависают на короткий миг в верхней точке своего полёта и падают оттуда за стену из круглых щитов стремительными соколами. Черепаха дрогнула, откатилась, оставив у стен три недвижных тела. «Хороший результат, старина»,- хвалит Ардра шевалье де Госсуэн, весёлый любитель соколиной охоты.
Де Госсуэн, шевалье де Сёй и шевалье де Эрве неизменная троица, готовая многое отдать за счастье гонять любимых соколов в полях и перелесках. Но, похоже, их привольная жизнь кончилась. Эрлан, Ги и Эрменфруад таскают камни по крутым лестницам на верх. «Эй, лентяи, помогайте!»-зовут они. «Староват я для этого дела,- ворчит Ардр,- да и лучнику беречь пальцы и дыхание для стрельбы надобно!» Старый солдат и ещё четверо лучших стрелков остаются у бойниц. Остальные идут таскать камни.
Когда это кончится? Время тащится немощной старухой. Приступ следует за приступом. Жобер едва держит лук. Руки налились свинцовой тяжестью. Вот бы сюда такие снаряды, что разметали вражеские корабли по воле старого колдуна! Почему он не сделал их больше? Они с Эльфусом догадались, что снаряды как-то связаны с перегонным кубом и мерзким гнильём, с которым они возились столько дней. Попытались выйти на разговор, добиться правды от старика, но тот включил дурака и отмолчался. Теперь пришла расплата. Уже ранены стрелами молодой Эрви и храбрый рыцарь Арно. Разбито лицо шевалье де Аймара. Камень из пращи попал несчастному в левую скулу и выбил верхние зубы, сломав челюсть. Красавчик Аймар сидит в углу, обхватив голову. Чтобы заглушить боль, раскачивается и тянет тоскливое: «О-о-о». Но когда даны идут на очередной приступ, встаёт и яростно кидает в них камни. Многих сам убил и покалечил.
Щедро платят франки норманнам за свои мучения и раны.
В проём узкой бойницы влетает случайная стрела и впивается в ногу Жобера. Юноша с удивлением смотрит на длинное, грубое древко, словно выросшее из его колена. Ощущение, как палкой ударили. Хватается за ногу. Боль приходит не сразу, но когда приходит, становится нестерпимой. Старый Ардр грязно матерится, вспоминая разных богов и чёрта. «Я же говорил — не мотайтесь против бойниц. Садись, раззява!»- приказывает он. Юноша валится на грязный пол, в глазах испуг. Каждое движение причиняет невыносимую боль. «Убери руки»,- орёт на него Ардр, ножом взрезает штанину. Крови почти нет. Стрела попала в сустав меж костей и там застряла. Солдат прокаливает нож в пламени факела. «Ори если хочешь,- говорит Ардр Жоберу, садится ему на грудь, кивком подзывает дюжего Аймара, командует,- держи его за ногу!» Юноша из-за спины Ардра не видит, что с ним делают. «Не дёргайся! Орать можешь сколько угодно»,- говорит Ардр Жоберу. Горячая сталь рассекает кожу под коленом с обратной стороны раны. Юноша дёргается, Ардр уговаривает: «Потерпи, потерпи. Вот она… «Сейчас будет больно»,- предупреждает лекарь. «Куда уж больнее!»-думает Жобер, стискивает зубы. «Тяни ногу!- командует Ардр помощнику,- Сильнее!»
За ногу тянут, сустав растягивается, старик проталкивает стрелу вперёд сквозь коленку и надрез в коже. Жобер орёт. Мышцы жалко трясутся от напряжения и боли. Ардр обламывает наконечник и извлекает древко из раны. Дурнота подступает к горлу юноши. Грязный, закопчённый потолок начинает удаляться, проваливаться, нет это не потолок проваливается, это он сам летит в блаженную бессознательность.
На уцелевшей части моста беспомощно суетятся люди. Чёрная вода крутит водовороты, несёт всякую дрянь, что смогла умыкнуть с верховьев реки, где живут гордые и своенравные бургундцы. Свая моста под напором рухнула, обрушив два пролёта. Обломки моста образовали завал на пути реки. Рядом с проломом хищным буревестником кружит норманнский драккар. К нему подходят ещё два, надёжно отрезая водный путь к южной башне, но выше моста им не пройти. Его Преподобие епископ парижский Гозлен наблюдает за происходящим с высоких стен Сите. За последний месяц франкский вождь ещё больше постарел, осунулся. Только глаза из-под кустистых, седых бровей горят прежней неистовой решимостью. «Ну, сделай же что-нибудь!»- говорит Гозлен Эберульфу. Епископ уже не грозится, не приказывает — умоляет. «Ваше Преподобие, мы делаем всё что можем,- беспомощно разводит руками старый мастер,- там у меня лучшие люди!» Но твёрдо знает — мост не восстановить. Чудеса случались во времена Христа. Теперь время иное -жестокое и рациональное.
Норманнам надоело терять людей. Откатились. Постреливают, изображают бурную деятельность перед лицом начальства. Каждому безусому юнцу будет приятно потом рассказывать: «Когда мы брали Париж...» «Ага, брали они Париж. Выпустили по десятку стрел и отсиживаются за щитами.
Во взятии городов ничего хитрого нет. Всё что сделал один человек, другой сломать способен. На всякий щит есть свой меч. Твёрдый камень рушит крепкое железо, дерево — огонь, огонь побеждает вода»,- так примерно думает Рассмус, посиживая на мелкой, пегой лошадёнке. Ему удалось переправиться на левый берег. Помогли свои ребята. Их драккар только ткнулся в берег, как приятели с бодрыми криками ломанулись под стены. «Куда спешите,- сказал им Заноза,- поберегите шкуры. У Одина без вас сегодня гостей полно будет. Не хрен лезть дурным медведем на рожон. Послушайте лучше меня…»
Ребята, преисполненные энтузиазма, умчались по заданию Рассмуса, добыв ему перед расставанием смирную лошадку. Против камня есть железо. Против дерева - огонь, против огня - вода, но до воды из башни далеко!
По грязной дороге, погромыхивая на ухабах, поскрипывая на камнях бодро катится телега до верху гружённая соломой, створками дверей, ставнями, хворостом, всем, что можно найти в нищей сельской местности, и что ещё не сожгли в очагах за длинную холодную зиму уцелевшие крестьяне. Телегу толкают его ребята. Втащили на небольшой взлобок не далее как в сорока шагах от ворот мостовой башни и сели отдохнуть. Нет не отдохнуть, а покрасоваться перед тупыми соотечественниками, пытающимися из луков и пращей разрушить толстые стены, и высокими начальниками — смотрите, какие мы умные!
Промедлить — значит дать врагу время подготовиться. «Я им сейчас покрасуюсь!»-ярится Заноза, пинает в бок невинную лошадку здоровой ногой. Не знавшая за свою длинную жизнь такого обращения, кроткая, деревенская скотинка взбрыкивает, и нелепо подбрасывая круп несётся к телеге. По свирепому лицу Занозы ребята поняли, что поступают неправильно. Раскатили телегу и направили её в арку ворот злосчастной башни, поспешно сунув на ходу в солому горящий факел. Телега, взбрыкивая не хуже Рассмусовой лошади, раскатилась, набрала ход и влетела в темноту арки под радостные всеобщие крики и одобрение. Вначале ничего не было, потом поднялся удушливый столб дыма, скрывший от ненавидящих глаз норманнов башню с её бревенчатыми стенами, забралами, смертоносными бойницами и машикулями. Мечталось, чадный дым рассеется, и вместе с ним проклятая башня, забравшая столько жизней храбрых воинов. Гори, гори, ненавистная башня! Норманны бьют в щиты, затем кто-то запел торжественный, старинный гимн во славу могучего Тора, сына мудрого Одина. Его подхватили.
5
Прослышав, что малый мост смыло, Эльфус явился к графу с предложением отправить на правый берег лодку, но Его светлость сказал, что Его Святейшество ему сказал, что мост непременно исправят. Викториан про себя подумал - лодка мосту не помеха, но если начальство говорит восстановят, значит начальству виднее, потому он успокоился и занялся неотложными делами службы — надо было срочно вычистить сапоги милорда, проследить за уборкой покоя, навестить в конюшне графского Ворона, передать устный приказ от графа к капитану шевалье де Раймунду явиться незамедлительно к его Светлости, найти брата Аскриха, передать ему грамотку от Его Светлости, получить от вышеназванного брата некую посылочку и немедля доставить её в большой дом, расположенный вблизи епископского дворца, и вручить хозяйке лично в руки. Граф недавно показал этот дом Эльфусу с наказом искать его там, если тому будет срочная надобность, и угрозой вырвать ему язык, если Эльфус будет его распускать. Вот ещё, сильно надо! Граф его за дурака держит что ли, будто Эльфус не догадывается, в каких еженощных службах принимает участие хозяин, и что за монашки чистят графское платье.
Было уже светло, когда Эльфус нашёл брата Аскриха. Молодой монах прочитал письмо графа, спросил: « Что, Его Светлость сам не мог явиться за деньгами? Сумма довольно велика». На что Викториан, не зная о какой сумме и каких деньгах идёт речь, но привыкший точно выполнять все повеления хозяина, заявил с присущим слугам приближённым к высоким персонам апломбом и наглостью, что не ему простому оруженосцу, и не брату Аскриху, обсуждать ясные приказы Его Светлости. Их нужно выполнять без промедления, точно и в срок. Брат Аскрих пожал плечами и выдал из железного сундука увесистый кожаный кошель, наказал: «Спрячь подальше. Головой ответишь!» Юноша кивнул, дескать кого учишь! Мешочек оказался увесистым. В нём приятно звякали тяжёлые кругляши. «Сколько медяков!»- подумал наивный оруженосец и перевязал кошель туже, чтобы деньги лишним звоном не выдавали своего присутствия. Засунул кошель в нарядную сумку на ремне, что носил для всяких нужных мелочей, сумку перекинул на живот, подальше от уличных воришек и отправился к таинственному дому. Дверь открыла высокая, пожилая женщина со здоровенными ручищами и седыми усами на верхней губе.
-Чего надо?-голос - копейщиками командовать или малых детей пугать.
-Посылка для госпожи,- стараясь держаться одновременно учтиво и независимо отвечает посыльный.
-Давай сюда!-суёт огромную лапу под нос оруженосцу.
-Велено передать в собственные руки!-Эльфус, слава Богу, не дитя, чтобы бабы бояться, не таких грозных видали. Пытается прошмыгнуть в узкую дверь мимо воинственной служанки.
-Куда! Кем велено?-великанша перекрыла дорогу обширным задом и стоит, как скала.
-Его Светлостью графом парижским Балдуином!-Эльфус привык, что ссылка на могущественного хозяина помогает устранить любые препятствия. Сработало и на сей раз.
-Ещё громче ори!-выговаривает ему баба. В таинственном доме по какой-то неведомой причине желают сохранить связь с могущественным хозяином в тайне. Эльфуса впускают. Привратница выглядывает на улицу. Никого. Удовлетворённо вздыхает, так что шевелятся седые волоски на верхней губе, запирает дверь.
-Следуй за мной!
Широкая парадная лестница. Ступени скрипят под тяжёлыми шагами. За дверью уютная зала. Жарко натоплено. В кресле возле столика молодая дама в просторной тунике. На столе хлеб и фрукты, серебряный кубок. У женщины большие, карие глаза, чёрные волосы змеями по плечам. Протянула узкую руку. Эльфус оторопело пялит глаза на глубокую лощинку в длинном вырезе платья. Сзади больно щиплется и шипит стражница: «Целуй ручку...» Юноша неуклюже тычется губами в гладкую кожу. В горле пересохло, в ушах звон. Стоит оторопелым болваном, растеряв свою обычную бойкость. Красивая дама вопросительно изогнула собольи брови: «Ты кто, прелестный паж?» Оруженосец бы назвал голос чувственным, если бы знал это слово. Жобер отдал Эльфусу платье из которого вырос, так что наш бывший оборванец выглядит теперь весьма импозантно, как молодой человек из хорошей семьи.
-От Его Светлости графа..,- начинает слегка запинаясь, юноша свою волшебную формулу, выручавшую его уже не раз.
-Ах, ты должно быть Жобер?- перебивает дама.
-Нет. Я новый оруженосец и паж его светлости Эльфус Викториан!-называет юноша с гордостью своё смешное имя, словно герцогский титул.
-Очень приятно,- говорит женщина, приветливо улыбаясь,- меня зовут Алейна,- а где Жобер? Про него говорят, что он милый и воспитанный юноша.
-Жобер воюет,- отвечает оруженосец,- я к Вам по поручению Его Светлости. У меня посылка,- самообладание частично вернулось к молодому наглецу, и он решается добавить,- прекрасная госпожа! Последнее юный поэт говорит искренне и пылко. Женщина довольно смеётся. Эльфус поспешно лезет в сумку, пытаясь скрыть смущение, достаёт увесистый мешочек и протягивает его даме, не смея взглянуть в её сторону, чтобы опять не уткнуться глазами в манящую глубину выреза на платье. От неловкого движения кошель падает. Женщина и юноша одновременно наклоняются за пропажей и сталкиваются головами.
-Простите, прекрасная госпожа Алейна,- лепечет сконфуженный паж.
-Крепкая голова у пажа,- смеётся дама, потирая ушибленный лоб. Небрежно бросает кошель на стол. Завязка лопается. На скатерть вываливаются монеты. Юноша оторопело смотрит на мягкий блеск жёлтого метала. Столько золота Эльфус в жизни не видел.
Смуглый юноша напомнил Алейне брата, каким он был много лет назад — худеньким, большеглазым и робким, похожим на неуклюжего птенца в первом взрослом оперении.
-Передай графу мою сердечную благодарность! Ты, наверное, голоден. Позволь отблагодарить хозяина скромным завтраком для его верного посыльного! Лизетта, принеси ещё один прибор для господина Эльфуса,- приказывает госпожа служанке,- и захвати для нашего гостя с кухни что-нибудь посущественней фруктов и воды.
Из дома красивой госпожи оруженосец выбрался в полном раздрае чувств. К нему, вчерашнему оборванцу, знатная дама отнеслась как к равному. На прощание одарила одним из жёлтых кругляшей и милой улыбкой. Они с Жобером в ночных разговорах решили, что хозяин поступает подло, посещая дом, где живёт чужая женщина, но увидев её, юноша хозяина оправдал. Вспомнив о Жобере, Эльфус заторопился. В доме госпожи он провёл немного времени. Стараясь не чавкать, торопливо запихал в себя паштет и хлеб, запил вином, и сославшись на дела службы, выскочил из-за стола. «И этот спешит спасать мир»,- грустно подумала женщина. Когда юноша ушёл, Алейна тщательно пересчитала деньги, убрала в шкатулку и радостно закружилась по комнате.
Февральское солнце светит через прозрачные облака. Сыро и ветрено. Людей на улицах мало. Эльфус бежит к южной стене. «Мост, конечно, исправили, их спасли,- думает он и предвкушает встречу с другом,- мне столько надо ему сказать».
Жобер очнулся от дыма и криков, и ещё от того, что с него тянули ремень. Поймал похитителя за руку. Ардр. «Отдай, малыш»,- говорит старый солдат. «Скорее!»-просит испуганный голос. В клубах дыма кричат и мечутся люди. «Вяжи, крепче вяжи!… Да не так! Ничего не можете». Ремни прикрепляют к медному котлу. Юноша хочет сказать, что его старый ремень может порваться, хватает ртом воздух. Едкий дым рвёт лёгкие. Приступ мучительного кашля, больно отдающего в раненую ногу, складывает его пополам. «Чего разлёгся? Давай за мной. Ползи к мосту!»-кричит Ардр. Жобер ползёт к лестнице. Ардр уже внизу гремит медью котла. Жобер видит как шевалье де Сёй торопливо отвязывает и выпускает ловчих птиц. Соколы стремительными молниями взлетают над гибнущей в огне башней, кружат, прочерчивая небо острыми крыльями в поисках добычи или хозяйской, заботливой руки. Под ними только чёрный столб дыма. Улетают живыми, стремительными стрелами. Эх, соколы, мне бы ваши крылья!
Лестница. Жар бьёт в лицо. Жобер сползает вниз. Здесь дыма ещё больше. Навстречу Ардр с обрывком ремня. «Воды!- заполошно кричит Госсуэн,- ещё воды!» «Не будет больше воды, упустили котёл»,- говорит Ардр и помогает юноше выбраться из огня. Кашляя и плюясь, выползают на остатки моста. Здесь уже почти все наши. Последним из башни выбирается, раненый в бедро рыцарь Арно.
Обычный серый день. Тусклый медяк солнца за облаками. Чёрная река, чёрный дым. Высокие стены Сите. На берегу норманны бьют в щиты и красиво поют.
«Вот, я раба Господня; да будет Мне по слову твоему. Господи, тебя молю. Смилуйся. Сохрани жизни защитникам Твоим, укрой их плащом твоей благодати, чтобы ни острое железо, ни жестокий огонь не причинили им никакого вреда. Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей; молю донеси просьбу сердца несчастной грешницы Мариз де Карруж до сына твоего любезного, Господа нашего Иисуса Христа»,- губы девушки чуть шевелятся, проговаривая про себя слова, нет ни слова, вопль одинокого сердца. Люди теснятся, толкаются, она не замечает. От башни идёт дым. Тяжёлые, чёрные клубы вначале словно нехотя окутывают бревенчатые стены, лепятся к земле, затем яркие, весёлые язычки прорываются на крышу. Чёрный дым светлеет, становится белым. Пламя гудит, вздымается к небу, далеко разбрасывая искры и головни. С неба падает белый пепел. Быстрое течение кружит его в водоворотах, уносит к морю. На жалких остатках моста двенадцать неподвижных мужских фигур тёмными силуэтами на фоне живого, изменчивого белого дыма. Неустойчивый ветер тянет столб на мост, силуэты растворяются в белом дыме. «Господи, сделай так, чтобы дым исчез и они вместе с дымом, а потом оказались рядом целые и невредимые»,- девушка сама не верит в свои мечтания, но не может, всемогущий Господь Бог быть таким жестоким, чтобы отняв отца, забрать ещё и ЕГО.
Навстречу расстроенный Лоуп. «Мост восстановили? Подмога на месте? Жобера не видел?»-обрушивает на знакомого мастера Эльфус град вопросов. Здоровенный малый только беспомощно машет рукой, отводит глаза и пытается улизнуть от расспросов. «Нет, ты морду не вороти! Скажи что с мостом?-обеспокоенный оруженосец клещом вцепляется в жертву,- обещали быстро исправить. Слышал своими ушами!» «Я не обещал. Мост сейчас восстановить невозможно»,- смущённо бормочет старший сын хромого Эберульфа.
Известие повергло в шок молодого оруженосца. «Я же им говорил!»-в голове ярость, крайняя степень досады. Эльфус зол на болтуна епископа, растяпу графа, но более всего на себя. «Утешайся мыслью, что ты предупреждал!-думает юноша,- Почему всегда за решения, которые принимают большие люди, отвечают простые смертные? Что делать? Бежать к Его Пустоголовой Светлости? Зря потеряю время! Надо срочно найти лодку». Мысли вихрем несутся в голове. «Лоуп, помоги достать лодку! Ты знаешь кто может помочь?»-теребит Эльфус мастера. «Зачем тебе лодка?»-задаёт идиотский вопрос Лоуп. Эльфус от злости сразу не может найти слов, только шипит, как кусок раскалённого железа в холодной воде. У недалёкого здоровяка, наконец в глазах появляется понимание. «Бежим, я знаю знакомого рыбака с лодкой!»-говорит Лоуп. Они бегут по узким и кривым улицам города, пока до Эльфуса не доходит, что они стремительно приближаются к западной стене, которая находится ниже моста.
-Стой!- орёт он на Лоупа в ярости,- ты куда меня тащишь?
-К рыбаку. Сам же просил!-удивляется детина.
-Баран!-продолжает бушевать Эльфус,- как мы мимо норманнских кораблей пройдём?
-Чего разорался?- обиделся кузнец. Здоровяк Лоуп не привык, чтобы с ним так разговаривали,- Сам ищи свою лодку! До юноши доходит, что он, пожалуй, перегнул палку.
-Ну извини,- говорит он примирительно,- а выше моста у тебя знакомого с лодкой нет?
-Нет! - решительно заявляет Лоуп, - и вообще, мне некогда с тобой возится. Своих дел полно!
-Не оставляй меня,- просит оруженосец,- без тебя я не справлюсь!
-Это твои дела!-бросает на прощание мастер и уходит. Эльфус с тоскою смотрит вслед.
«Лодка,- думает он,- где бывают лодки? Лодки бывают на берегу! Мне срочно надо на берег». Юноша разворачивается и изо всех ног бежит в часть Сите, расположенную выше Малого моста к восточным воротам.
Моя нога никогда не будет прежней. Мы стоим на уцелевшей части моста. Пламя пожара жжёт кожу. Позади чёрная вода. Живым не дамся. У меня шесть стрел. Шесть стрел — шесть жизней. Шесть жизней за одну — хорошая цена! Наши городят баррикаду. Без ноги я не боец. Интересно видят ли нас из города?
Горожане с той стороны моста оставили попытки завести на уцелевшую опору бревно. Башня рушится внутрь себя, взметая столб искр. Красиво и жутко!
Караул у восточных ворот. Два десятка солдат под командованием молодого, рьяного служаки, высокого поста достигшего не связями, а усердием. Прибегает запыхавшийся паж и заявляет, что ему тот час необходимо выбраться из города и требует открыть ворота. Ага, счас! Бежим, подковы теряем. Так скоро любая кухарка или непотребная девка будет городскими стражниками распоряжаться. Задаю ему резонный вопрос: «Кто велел? По какому праву? Предъявите ваши полномочия?» Хлопает глазами и воздух ртом хватает, как рыба без воды. Так и отметим: «Самозванец пытался покинуть пределы города. Держи его, ребята, узнаем кто таков. Ах, ты ещё лягаться!»
Успокоили буяна древком пики под дых. В суме ничего подозрительного. Вопрос: «Обломать бока и отпустить или задержать до выяснения? Подозрительный тип. Одет как благородный. Зачем ему за стену? Для сношения с врагом?»-думаю я и решаю для начала допросить. Избить всегда успеется.
-Кто таков?
-Эльфус Викториан!
-И что? Ты вообразил, что все должны знать твоё поганое имя?
-Я оруженосец Его Светлости графа парижского Балдуина!
-Что? Оруженосец Его Светлости? Ага, а я император Карл III. Видал я и Его Светлость, и его оруженосца. Тот поздоровее тебя будет и волосы, что твоя солома, а ты чёрный, как жук.
Упрямец сопит: «Я новый оруженосец Эльфус. Жобер, которого ты видел, в башне Пти Пона».
-Горит твоя башня. Наши на остатки моста отступили. Хана им!
-Я хотел их на лодке вывести. А вы мешаете!
Малец почти плачет. Может и не врёт. Вроде и был второй оруженосец у графа.
-Помоги достать лодку!-слёзно молит пацан,- Я замолвлю за тебя словечко Его Светлости.
Словечко в нужные уши завсегда хорошо. Ну, есть у них лодка. Лодка на острове нужная вещь. Всегда можно за жратвой на тот берег смотаться или за немалую мзду вывести нужных людей, кому надоело сидеть за каменными стенами. Сидючи в обороне, не очень-то разбогатеешь. Невесёлые мысли командира стражников отражаются на его лице.
-Давай лодку! Я хорошо заплачу,- яростно шепчет чернявый.
-Сколько?
-Золотой!
-Золотой? Врёшь. Покажи.
-Покажи лодку!
За воротами в кустах старая посудина. На золотой можно купить десять таких. Малый мост за поворотом стены, но звуки хорошо слышны. Даны бьют в щиты. Столб синеватого дыма стоит в сером небе.
-Вёсла давай!
-Не ори. Покажи деньги и ступай в лодку. Я принесу вёсла.
«Интересно, где монету утаил? Ребята хорошо умеют обыскивать»,- думает начальник. Пацан открывает рот. Между зубов золотой кругляш. «Так и знал - за щекой! Надо всегда рот проверять». Начальник караула, не скрываясь, тащит вёсла. «Чего стесняться? Скажу ребятам, что лодку по приказу графа Балдуина отдал. Пусть проверят. Лишь бы не видели, как беру деньги!» Настроение молодого начальника улучшается. День прошёл не зря. Помогает оттолкнуть оруженосцу тяжёлую лодку от берега. Греби пацан, может у тебя получится!
Ах, сокол, ты мой сокол легкокрылый! В каких лесах-полях летаешь? Чей взор радуешь быстрым полётом? Мне бы, сокол, твои крылья. Улетел бы я в далёкую рощу, где гуляет моя любимая, сел на её ловчую перчатку с кожаной кистью. Пусть снимет с меня путы любви. Сегодня отправлюсь в дальний полёт, в страну откуда ни один не возвращался. Что ждёт меня там — райское блаженство в доме отца небесного или вечные муки? Скоро узнаю. Ждать недолго осталось. Догорит башня, и явятся по наши жизни свирепые, безжалостные враги. Умирать страшно. Как хочется жить!
-Эй, на мосту, сдавайтесь! Датчане не сделают вам вреда. Хватит лить кровь, мы же христиане!-соблазняет громкий голос из-за стены дыма. Речь без акцента на чистом франкском языке. Так говорить могут только урождённые парижане.
-Пошёл в жопу, христианин! Так мы и поверили. Твои хозяева хотят дёшево взять наши жизни? Пусть попробуют. Нам терять нечего!-орёт Ардр. Баррикада вышла на славу. Просто так не взять. Удара три ногой она точно выдержит. А что доброе построят до смерти усталые, раненые люди из обломков моста? От стрел и дротиков укроет, на большее она не рассчитана.
-Покоритесь судьбе, дети мои! Христос заповедовал кротость,- продолжает увещевать невидимый голос.
-Иди на осине повесься, Иуда!-отвечают с моста.
-Мне не верите,- говорят из дыма,- послушайте, к вам лично обращается великий конунг севера Роллон.
-Храбрые франки, сдавайтесь, клянусь Одином, что поступлю с вами, как следует поступать со смелыми, отважными людьми!-говорит конунг с чудовищным, варварским акцентом, будто в язык пчела ужалила,- даю время на размышление, пока огонь горит. Потом пощады не будет. Ветер относит дым на воду. За дымом огромный датчанин и плюгавенький священник.
Ветхая посудина, как решето. Чтобы не утонуть, временами приходится бросать вёсла и вычерпывать воду. Стремительное течение подхватывает неуклюжую лодку и выносит на стрежень. На высоком, крутом берегу догорает южная башня. Мост. Деревянные опоры с воды кажутся высокими, как городская стена. Бешеное течение опрокинуло третью опору, уронив в воду два пролёта моста. Образовалась дыра в двадцать шагов. Два десятка шагов отделили тех, кому суждено погибнуть сегодня, от тех кто умрёт потом. Ниже моста хищные силуэты норманнских кораблей. Враги всё ближе. Приходиться лечь на дно лодки в зловонную воду, чтобы не заметили с судов, и тихонько править веслом. Это даже хорошо, что старая посудина набрала воды — меньше торчит над поверхностью. «Мне нужно причалить ко второй опоре. Глаза норманнов заняты пожаром. Может не заметят. Нам с ребятами под прикрытием дыма удастся уйти. Только бы успеть...»,- когда выживаешь, мысли не отличаются глубиной и разнообразием. Лодку несёт мимо намеченной цели, в дыру, прямо на вражеские корабли. Приходится вывалиться за борт в чёрную, холодную воду, бултыхать ногами и изо всех сил толкать тяжёлую посудину перед собой, укрываясь за бортом. Пусть думают, что пустую лодку несёт течением.
А может ещё погоняем соколиков? Когда Роллон предложил сдаться на почётных условиях, в сердце шевалье де Госсуэна вспыхнула надежда. Он посмотрел на лица друзей и прочёл в них, что они с ним согласны. Зачем храбрым дворянам умирать? Можно в плену спокойно дождаться, когда осиротевшие родители выкупят родную кровинушку. В том нет ничего зазорного. Вон и Его Святейшество отсидел кроткой овечкой, и никто его не упрекает. Помнится в монастыре рассказывали про царя Соломона, который говаривал соплеменникам, что живая собака, лучше дохлого льва, потому что живым есть ещё надежда, а мёртвым — увы. Лишь бы графские не принялись геройствовать. А они могут. Простолюдина никто выкупать не будет! Их участь — рабство до смерти.
«Пятнадцать шагов от сгоревшей башни до провала за спиной. Убогая баррикада из досок. Шесть десятков стрел на всех. Подмоги ждать не от кого. Пятеро ранены тяжело. Позиции не удержать,- машинально оценивает обстановку старый солдат,- но дорого дадутся норманнам эти пятнадцать шагов». В благородство врагов Ардр не верит и готовится к последнему бою. Он давно свыкся с мыслью о смерти, но всё же надеялся, что она придёт позже.
«Из-за одного старого, упёртого придурка нас всех перережут, как баранов!-думает шевалье де Госсуэн,- надо его кончать. Молодой Жобер не в счёт. От боли ни черта не соображает. Дёрнется - прикончим и его. Всё равно в плену с такой раной ему не выжить. Бедняга де Арно, пожалуй, тоже отвоевался и красавчик Аймар. Графские Эрменфуад и Ги может выкарабкаются. На простолюдинах заживает, как на собаках. Остальные просто наглотались дыма. Всё-таки хороший доспех на войне - первое дело.
-Вы сдаётесь?- наседают из дыма.
-Клянусь святым Германом, ещё раз крикнешь о сдаче, пущу стрелу!-свирепо орёт Ардр искусителю. Головни подёрнулись белым пеплом. Жар отступил. С реки тянет холодом.
Привязал лодку к уцелевшей опоре. Дерево от сырости осклизло и позеленело. Здесь не залезть. Рядом уцелевшая балка пролёта моста, один конец которой упал в воду, другой удержали наверху стальные скобы. Скользко. Придётся снять обувь. Бревно под весом качается. Вцепился, как младенец в материнскую шею в минуты опасности. Полез вверх словно гусеница, за которой они наблюдали с Мудрецом в беззаботные, счастливые дни мира. Зажимаем бревно ногами, вытягиваем тело, охватываем руками, прижимаемся изо всех сил грудью, подтягиваем ноги. Бревно качается, скрипит. Высоко. Тело трясёт от напряжения, страха и холода. Мутная от дождей река крутит опасные водовороты и грозит гибелью. Господи, помоги! Совсем близко крашенная красным голова норманнского корабля глядит на юношу чёрными, круглыми глазами. Эльфус замирает, вцепившись намертво в бревно, но даны смотрят выше, туда, где мост, где его друзья. Потом вдруг норманнский корабль разворачивается и быстро уходит на вёслах вниз по течению. За ним другие. Эльфус облегчённо вздыхает и лезет выше. Теперь его не увидят. Наконец, толстые доски настила. Сердце выбивает радостный марш. Подтянулся. Никого. Ветер гонит белый пепел. В луже крови труп маленького человека с перерезанным горлом. Ардр. Доспехи с него уже сняли.
Балдуин увидел Мариз на стене и больше не смог отвести от неё взгляда. Девушка стояла среди зевак и смотрела за реку. Холодный ветер зло дёргает светлые пряди волос. Горе и серое небо безжалостно выпило радостную, весеннюю зелень глаз, стёрло с губ милую улыбку. «Девочка моя,- думает взволнованный граф,- как бы я хотел взять на себя твои беды». Граф догадывается, что между молодым Жобером и девушкой что-то происходит, но не ревнует. «Боже, пусть она будет всегда счастлива!»- просит Балдуин равнодушные небеса. Башня на том берегу провалилась внутрь себя, подняв к небу столб злых искр. Красное пламя сменилось чёрным дымом, плотные клубы которого, поднимаясь к равнодушному небу, светлели, истончались. Три корабля сторожат реку. Норманны стоят толпами. Живой огонь словно могучий, древний бог заколдовал всех людей вокруг— тех, кто смотрит на огонь со стены и тех, кто стоит на берегу рядом с живым пламенем.
Девушка сложила тонкие руки у груди, губы едва заметно шепчут молитву. Его Светлость граф парижский складывает лодочкой свои здоровенные ладони и повторяет раз за разом слова, что идут из глубины его сердца: «Господь всемогущий, Отец наш небесный, ты читаешь в моём сердце как в открытой книге, ничего для себя не прошу. Сохрани у груди своей эту девочку, укрой от беды. Подари ей счастье и надежду!» Слышит ли Господь просьбу грешника, то ему одному ведомо, но с каждым искренним словом душа графа становится покойней и чище.
6
Гордая башня превратилась в жалкое пепелище. Норманны выстроились черепахой за щитами.
-Сложите оружие. Вам не выстоять против моих удальцов. Франки, вы доказали, что достойны пировать в высоких покоях Одина вместе с самыми храбрыми мужами!-коверкает благородный язык парижан варвар Роллон.
-Ступай к чёрту, жирная свинья!- отвечает конунгу Ардр. Двенадцать защитников укрылись за хлипкой баррикадой. Впереди шестеро лучников — пять графских во главе с непримиримым Ардром и рыцарь Арно, тяжело раненый стрелой в бедро. За ними рыцари и вассалы покойного де Бульона с мечами и секирами в руках. «Без команды не стрелять. Подпустим ближе!»- кричит шевалье де Госсуэн. Ардр невольно поворачивает голову на звук, морщится, дескать чего орать, всё понятно. Рыцарь делает ему успокаивающий знак кивком головы. Старый солдат врубил в настил любимую секиру, чтобы она всегда была под рукой и наложил стрелу на тугую тетиву лука. Рот старика хищно щерится. Пришло время смертей. В милость бога не верит старый солдат, слишком много и долго он прожил на земле. Пришло время платить по счетам, но в ад он явится во главе большой компании язычников с кровавыми отметинами от его оружия. «Черепаха» пришла в движение. Норманны на берегу бьют в щиты.
-Приготовиться!- командует Госсуэн.
Дождь стрел прилетел из-за щитов и бьёт в баррикаду. «Не стреляйте! Мы сдаёмся!»- громко кричит славный шевалье де Госсуэн и отбрасывает окровавленный нож. Ардр корчится у его ног и пускает горлом кровавые пузыри. Старика пришлось кончить. У малыша Жобера отобрали лук. С остальными договорились.
Высоко в небе живыми серпами три сокола. Опустела земля без хозяйской руки, но что тебе горевать если дом твой — небо! Покружили гордые птицы над сгоревшей башней и унеслись на сильных крыльях в широкие поля где жирные, трусливые крысы воруют зерно у крестьянина, где жаворонок висит в высоком небе, где краснощёкие девки поют песни, собирая виноград. Отныне предстоит ловчим птицам научиться жить свободными или умереть.
Чёрное пепелище. Грязная, разбитая дорога. По обеим сторонам дороги толпа варваров. Радостно и оживлённо гогочут, толкаются, с любопытством вытягивают шеи. В глубине толпы выделяется великан Роллон и Заноза. Роллон — гигантским ростом, Заноза - потому что сидит на мелкой, пегой лошади. На дороге жалкая кучка франков. Впереди трое рыцарей в хороших, дорогих доспехах, за ними ещё двое бережно поддерживают третьего со стрелой в бедре. Ещё один ковыляет, держась за голову. Лицо и кольчуга спереди в бурой, похожей на ржавчину крови. Сзади двое воинов, одетых похуже, тащат под руки светловолосого юношу. Замыкает шествие бородатый крепыш в кровавой тряпке на бритой голове вместо шлема. Рыцари пытаются выглядеть важно и с достоинством, что при перемазанных сажей лицах выглядит жалко и нелепо. Норманны обступают всё теснее, скрывают группу пленников от глаз высокого начальства. Поднимается суматоха, возня, слышны возмущённые крики, глухие звуки ударов. Чей-то голос кричит: «Я буду жаловаться!» Удар. Всё стихает. Толпа выплёвывает на свободное пространство перед конунгом жалких франков, босых и ободранных, как цыплята, после встречи с умелыми руками расторопной кухарки. Под левым глазом высокого рыцаря из передней тройки багровеет синяк. Роллон насмешливо глядит на героев.
-Тут кто-то хотел пожаловаться? В ответ обиженное сопение и скорбный взгляд здоровым глазом.
-Я обещал вас за смелость и упорство отправить в чертог Одина, я это сделаю! Клянусь, Вы умрёте славной смертью! Пусть все жители города Парижа увидят высокую честь, которую я оказываю достойным противникам.
Священник посоветовал Роллону проявить высшее уважение к пленникам. Что может быть почётней для воина, чем смерть от острой стали, принятая с должным мужеством? Пусть франкские храбрецы пируют в небесном чертоге, ему не жалко! Он их всех туда готов отправить.
Заноза чуть от злости не лопнул, когда услышал слова конунга. По справедливости, эти пленные франки — Рассмусава добыча, его рабочая скотина и гарантия безбедной старости. Топтался бы толстяк под стенами, если бы Заноза не сжёг башню. «За этих расфуфыренных гусей можно хороший выкуп взять,- думает маленький воин,- на хорошую ферму и стадо коровок хватит». Подъезжает к Хрольфу, излагает свои претензии и притязания. Толстяк смотрит на него с изумлением, как на заговорившего пса, нагло хохочет в лицо и поворачивается задницей, словно Рассмус пустое место. Знакомые по разным лихим делам телохранители из ближней дружины конунга оттесняют пегую лошадку дерзкого приятеля. «Ты что ополоумел так с вождём разговаривать?»-спрашивает один. Заноза злится, пытается говорить о справедливости. «Иди, иди отсюда покуда цел. Всыпят тебе палкой по рёбрам — вот и вся справедливость!»- доброжелательно втолковывают ему бывшие
кореша-соратники и выталкивают взашей.
Маленький, жалкий христианский священник стоит на высоком берегу своенравной Сены и потерянно смотрит на приготовления к казни. Два суетливых дана притащили с пожарища толстый обрубок бревна. Положили на край обрыва. С одного конца обрубок обуглился. Вразвалочку, не спеша, красуясь силой, подошёл жилистый молодец с голой волосатой грудью и узловатыми от мышц руками. Примерился рубить дорогим, нарядным топором. По-хозяйски поправил бревно ногой. Среди норманнов уважительно зашумели: «Гримнар… Сам Гримнар будет казнить». Роллону притащили стул, застелили франкским плащом. Великан тяжело плюхнулся обширным задом на сиденье, что-то сказал челядину. Тот метнулся передавать приказ. С франков сняли доспехи. Когда с рыцарей стали срывать дорогие кресты священник не выдержал и протолкался к пленным.
-Помолимся, братья мои…
-Уйди! Иуда тебе брат!
-Я только хотел остановить кровопролитие… Как заповедовал нам Отец наш Небесный! Покаянные, искренние слёзы текут по маленькому, грязному лицу, оставляя на худых, впалых щеках светлые дорожки. -Дозвольте мне разделить вашу судьбу и умереть вместе с вами!-смиренно просит странный монах. Становится на колени среди пленных и начинает читать, воздев очи горе, всхлипывая и подвывая:
-Тебе, Господи, единому Благому и Непамятозлобному, исповедаю грехи моя, Тебе припадаю вопия, недостойный: согреших, Господи, согреших и несмь достоин воззрети на высоту небесную от множества неправд моих,- голос монаха набирает силу, в глазах разгорается огонь фанатичной веры, словно своими глазами лицезрит недостойный грешник прекрасные ангельские лики, сурового апостола Петра, с ключами от царствия небесного, райское сияние Божественной благодати из-за высокой стены из длинных, ржавых плетей колючего терновника на каменных столбах, высокие до неба ажурные вышки, белый, слепящий свет снопами из круглых, огненных глаз, слышит злобный лай огромных собак, улавливающих души грешников, которые пытаются пролезть в рай помимо Божьего соизволения. Сползаются измученные франки на голос, манящий царствием небесным. Скоро монах оказывается в центре круга истово молящихся рыцарей. А клирик уже кричит в равнодушное небо тёмные, жуткие слова, размазывая слёзы по грязному лицу:
-Но, Господи мой, Господи Тя умолю, очиститися прежде конца от всякаго греха: страшно бо и грозно место имам проити, тела разлучився, и множество мя мрачное и безчеловечное демонов срящет, и никтоже в помощь спутствуяй или избавляяй! Видит своими глазами монах - идёт он по белой дороге во главе одиннадцати казнённых. Шествуют они ровно и стройно, а головы, как святой Герман, держат под мышкой. Кто правша держит правой рукой, а кто левша — левой.
Первым казнили высокого рыцаря с синяком на лице. Он сам дошёл до плахи и положил голову на чистую часть бревна.
Тело сбросили в реку. Гримнар показал себя с лучшей стороны. Чистая работа. Заноза должен был признать хорошую работу мастера. Валькирии, наверно, с ног сбились, доставляя души в небесный чертог. Заминка вышла только со светловолосым. Мальчишка обеспамятовал. Пришлось его тащить до окровавленной колоды. Гримнар разозлился на задержку, и рука дрогнула, а может виной были длинные, золотистые волосы юноши. Голова сразу не отделилась. Пришлось закончить работу вторым ударом. Монаха прогнали пинками. Не достоин. Кто ты такой, чтобы примазываться к славной смерти. Почётную казнь заслужить надо!
Его светлость стоял на стене и считал. Досчитал до одиннадцати, когда подняли голову за жёлтые, длинные волосы и бросили её в реку. Пошли круги. Мариз потеряла сознание. Балдуин успел подхватить обмякшее тело и застыл в растерянности с девушкой на руках, не зная что делать. Граф скоро устал, но был готов бесконечно терпеть, чтобы чувствовать на своём лице тепло от её дыхания. На том берегу больше никого не казнили. Куда девался двенадцатый? Кажется, не было старого Ардра. Неужели ушёл?
Конунг попытался загладить свою неправедную вину перед Рассмусом и прислал ему старую кольчугу, дешёвый серебряный образок с изображением матери Христианского бога, снятые со светловолосого. Маленький воин тут же их променял с выгодой на хороший франкский меч, но обида не прошла.
«На смену длинной зиме всегда приходит весна, и только старость сменяется ещё большими холодами. Справедливо, когда отмирает старое дерево, на его месте появится новый побег, чтобы пройти свой путь от трогательного зелёного листочка, до гордого исполина, на широкую крону которого может опереться само небо. Но, Господи, чем ты занят, где твои глаза, когда от безжалостной стали падают молодые деревья, не давшие плодов; что делать на небе юным, не познавшим твоей мудрости; о чём ты будешь беседовать с человеком, не вкусившим радости созидания, не узнавшим сладости и горести любви, драгоценного груза отцовства? Скучно будет тебе с безусым юнцом. И душа юнца, не изведавшая трудного счастья преодоления греха, будет всегда сомневаться в твоей мудрости и томиться даже в райском саду»,- так думает Мудрец, сидя у постели Мариз. Трагическая смерть юного Жобера потрясла старика. Долгие годы ему удавалось жить в одиночестве, укрывшись от людей за баррикадами книжных знаний, никого не впуская в свою жизнь. Удавалось жить без любви, но и без боли. Теперь это время кончилось. Его Светлость не решился поместить девушку в своём дворце, но настоял перед монахинями, чтобы несчастную лечили не только молитвой, и приставил к ней своего лекаря, на роль коего назначил Мудреца. Но бессильны лекарства, если душа убита немилосердным страданием. Во врачевании души Мудрец был склонен больше доверять времени, искусству монахинь и силе молодого организма, чем собственным скромным стараниям.
Время шло, а желание жить не возвращалось. Девушка лежала, уткнувшись носом в пустую стену. Старик со следами ожогов на добром лице ласково гладил по голове, поил горьким лекарством. Приходил Эльфус, пытался развлекать разговорами, рассказывал новости. Спалив башню, норманны ничего не добились. Их корабли по-прежнему заперты ниже города. Граф предпринял вылазку и побил много врагов. За гибель защитников отплачено сполна. Девушка смотрела в потолок и молила бога, чтобы Эльфус заткнулся, оставил её в покое и не мешал страдать. Она вспоминала трогательную заботу батюшки, подчас неуместную и неуклюжую, думала о маме, которую почти не помнила, но больше всего думала о Жобере. Два раза являлся Его Светлость, молча сидел у постели, скорбно вздыхал. После графа всегда являлась монашка, притворно улыбалась, в голосе фальшивая бодрость и оптимизм, пыталась кормить Мариз луковым супом. Мариз терпеть не может луковый суп, но послушно глотала бульон, чтобы скорее отделаться от противной притворщицы. Так прошла неделя. Всё изменилось в первый день новой седьмицы. Громыхая сапогами, во главе многочисленной свиты в келью вломился епископ Гозлен. Лицо его ещё больше осунулось и стало походить на череп, обтянутый старческой, обветренной кожей с тёмными пигментными пятнами. Он часто кашлял, прикладывая к губам сухой кулак. Епископ потрогал холодными пальцами лоб девушки, постоял у постели страдалицы, покачиваясь с пятки на носок, задумчиво потеребил свой длинный, породистый нос и велел подать платье. Немедленно, как по волшебству, в руках старика оказалось похожая на рясу, серая бесформенная рубаха, в которой Мариз ухаживала за больными. Суровый старик бросил одежду на кровать девушки, велел ей одеваться и немедленно отправляться к раненым и больным в Божьий дом. Так Мариз выздоровела.
Оставшись без помощи от императора, занятого делами папы римского в далёкой Италии, епископ Гозлен и граф Балдуин провели совет и решили призвать в союзники лучшего имперского военачальника Генриха. Могущественный граф Генрих сын графа Поппона - главный защитник восточно-франкского королевства. Ему удалось почти без потерь со стороны своих войск уничтожить огромную шайку норманнов под Прюмом, позже повторить свой успех с дейсбургскими норманнами, чьи кости остались лежать по обоим берегам Рейна, совершить множество славных деяний и одержать ряд крупных побед. Год назад норманнский наёмник императора Готфрид поддержал бунт графа Гуго Лоторингского. Генрих убил изменника вместе с его наследниками. Гуго Лотарингского заманил в западню и велел подручным выколоть ему глаза. Короче граф Генрих был честный человек и смелый воин.
Генрих выступил из Саксонии в конце февраля. Шли холодные дожди, реки разлились. В начале марта, страдая от холода и бескормицы, потеряв третью часть лошадей, армия подошла к Парижу. За зиму норманны укрепили свой лагерь на правом берегу Сены ещё больше, скопили там множество запасов продовольствия. Выходить на честный бой не пожелали, хоть значительно превосходили войска Генриха численностью. Конные разъезды графа нападали на всех, кто пытался покинуть лагерь. Шло время, кони дохли, воины голодали, страдали от грязи, простуды и поноса. Генрих жалел, что ввязался в эту авантюру, но уйти к Рейну без должного количества здоровых лошадей не мог.
Когда на выручку городу пришла армия графа Генриха, парижане очень обрадовались, но скоро радость сменилась унынием. Снять осаду с города армия не смогла. Продовольствие на разорённых землях кончилось, и горожанам пришлось кормить восточных франков из своих скудных запасов. Граф парижский только сурово хмурил брови, когда ему докладывали сколько буассо зерна, голов крупного и мелкого рогатого скота отправили в лагерь Генриха. С приходом весны, в городе жизнь не изменилась, только стало теплее. Ласковое солнышко дольше задерживается на небе, подсохла земля, но тепло принесло новые беды — вонь из рва вокруг правобережной башни, куда норманны всю зиму сбрасывали трупы людей и животных, грязную воду и желудочные болезни.
Ранний вечер. На стене двое в кольчугах и при оружии.
-Твои солдаты скоро съедят всё моё продовольствие.
-Они ни могут не жрать! Я бы рад отсюда убраться, но без коней мне не уйти. Снять осаду с Парижа я бессилен. Тут нужна вся императорская армия. Прости. Мужчины неловко замолчали. А что тут скажешь? Всё без слов ясно.
-Говорят вернулся Зигфрид.
-Возможно.
Ветер доносит из-за рогаток дым лагеря. Смешиваясь с вонью из рва, оттаявший воздух кажется омерзительным, но оба воина этого не замечают. Привыкли. В норманнском лагере лают собаки, ревут коровы.
-А у наших гостей с конями всё в порядке,- с горечью в голосе говорит граф Генрих.
-Если мы возьмём у них коней, ты уйдёшь?
-Да! Но возьмём коней вместе.
Итак, Балдуин и Генрих договорились. Балдуин шепнул Эблю, Эбль своим людям и всё завертелось. Про готовящееся дело прознал Гозлен и настрого запретил участвовать в вылазке обоим своим военачальникам одновременно. Поразмыслив, военачальники признали правоту епископа. Так, к своей досаде, Балдуин со своим отрядом остался в правобережной башне прикрывать отход франков, если дело пойдёт не по плану.
Одной ненастной, ветреной и безлунной ночью лазутчики Эбля вырезали норманнский караул и сняли рогатки с восточной стороны лагеря. В проход ударила конница Генриха, учинив спящим настоящее избиение. Эбль со своей командой пробился в часть лагеря, где даны хранили скот, и угнали табун лошадей для армии Генриха и большое стадо коров и быков для парижан. Норманны скоро пришли в себя, организовали отпор, стрелами и дротиками без жалости убивая коней под всадниками. Франки отступили к своей башне. В горячке боя даны увязались следом, но попав под обстрел, откатились в свой лагерь, потеряв многих убитыми и ранеными.
Славную победу решили отпраздновать вечеринкой в узком кругу в доме Алейны. Пригласили графа Генриха, но он не пришёл, сославшись на занятость, усталость и плохое самочувствие. Честно сказать, граф нисколько не кривил душой, ссылаясь на болезнь. Уже четвёртый день вельможу мучил понос, от которого он спасался молитвой, постом и отваром из горьких трав.
Дул южный ветер, весна будоражила кровь. После бессонной ночи граф проспал целый день и сейчас чувствовал прилив сил. Балдуин с удовольствием помылся в огромной дубовой бочке, что досталась ему от прежнего графа, оделся во всё чистое. Эльфус подровнял острыми ножницами хозяину усы и бороду, расчесал остатки волос на лысой голове и с удовольствием глянул на дело рук своих. Его светлость не дал долго собой любоваться, потребовал, чтобы оруженосец лез в ту же лохань. Эльфус скривил недовольную рожу, но всё же залез в остывшую воду. Балдуин со скорбным видом посмотрел на худое тело подростка с выступающими рёбрами и верёвочками мышц. За прошедшую зиму его паж изрос и ещё больше отощал. Граф, помятуя свои годы службы оруженосцем, старался оставлять на своём блюде изрядные куски для Эльфуса, но, как говорят, не в коня корм.
Подходя к дому Алейны, Его Светлость почувствовал томление в груди.
Аббат был уже изрядно навеселе, смеялся и тискал своих бесстыдных подружек. Балдуин надеялся скоро остаться с Алейной наедине, но девушки в один голос заявили, что им скучно и они хотят танцевать. Пришлось подчиниться. Освободили середину залы. Алейна пела и играла на лютне. Аббат и граф со своими партнёршами прошлись несколько раз рука об руку в медленных, плавных, приличных танцах, мило улыбаясь и раскланиваясь. Женщины ступали легко и гордо как королевы, соблазнительно покачивали круглыми плечами и бёдрами, с притворной скромностью опускали ресницы на порочные глаза. Держа в своих руках то маленькие, горячие пальчики быстрой Фифи, то мягкую ладошку Леи, Балдуин глаз не сводил со своей обожаемой Алейны. Крошка Фифи, разозлённая таким невниманием к собственной персоне со стороны кавалера, больно ущипнула его за плечо. Балдуин стерпел, только удивлённо взглянул на маленькую женщину. Танцоры ещё немного потоптались, пока Алейна в раздражении не откинула свой инструмент и не заявила, что их танцы не веселее похоронной процессии, играть ей надоело и она сама желает танцевать. Из всех присутствующих заменить её мог только аббат, некогда в далёкой молодости сам пытавшийся сочинять стихи и песни, но давно забросивший это никчёмное занятие.
Хозяйка капризно надула красивые губки и потребовала, чтобы мужчины немедленно нашли музыканта, иначе вечеринка закончена. Эбль, зная упёртый характер своей сестрёнки, только пожал плечами и предложил Балдуину выпить по чашке крепкого бургундского. Дамы изобразили женскую солидарность. Мужчины выпили ещё. Веселье затухло не начавшись. Эбль уже прикидывал, хватит ли в доме вина, чтобы гордо напиться двум крепким мужам до беспамятства, дабы не унижаться выпрашиванием женских милостей, когда Его Светлость, не отличавшийся без надобности остротой мысли, но когда допекало, соображающий быстро, вспомнил про своего оруженосца, поэта и музыканта Эльфуса Викториана.
Утром умер молоденький мальчик. Юнец лежал на животе, потому Мариз не заметила, когда это случилось. Просто она подошла, чтобы подбодрить несчастного, а он ей не ответил. У мальчика были обварены кипящим маслом спина и плечи. Облился, когда подавал котёл в машикуль. Девушка совсем перебралась в монастырскую келью под опеку сестры Марты. Монахини ухаживали за больными и ранеными. Работы было много, и сёстры валились с ног от усталости и бессонных ночей. Мариз старалась не иметь любимчиков среди больных, но этого молодого воина заметила сразу. У него были золотистые волосы как у Жобера. Часто девушке казалось, что юноша повернёт голову, и она увидит любимое лицо. Даже наблюдая каждый день множество смертей и горя, она ни могла не думать о Жобере и о себе. Иногда она злилась на любимого, который ушёл в небесный Иерусалим, оставив её в одиночестве страдать и мучится на земле, но чаще сердилась на себя. Сейчас её прежние мысли о грехе, девичьей чести и забота о своём девстве казались ей глупыми, детскими бреднями. Чем больше смертей вокруг себя она наблюдала, тем сильнее хотела жить, тем дороже ценила все проявления жизни.
Посыльный без церемоний вытряхнул Эльфуса из тёплой постели, сунул под нос кулак. В кулаке писулька от хозяина. Следовало немедленно одеться во всё лучшее и чистое и отправляться с посыльным. Обязательно взять с собой арфу. Трижды подчёркнуто жирной, кривой чертой. Арфу взять легко, с лучшим и чистым дело обстоит хуже. Ещё граф на словах передавал, чтобы Эльфус надел хозяйский чёрный плащ. Последнее распоряжение, учитывая судьбу несчастного Ансеиса, погибшего из-за баронского подарка, оруженосцу не понравилось. Утешил себя мыслью, что только слепой спутает мальчишку с дюжим и высоким графом парижским, но решил на всякий случай держать ухо востро. Когда посыльный повернул в сторону епископского дворца, оруженосец сразу догадался куда его ведут. Страх сменился неясным томлением и ожиданием чуда. Посыльный толкнул его к маленькой дверке в крошечном саду за каменной оградой, сказал: «Стучи!», скабрезно ухмыльнулся и скрылся в темноте.
Эльфус робко поскрёбся в потайную дверку. Сердце громыхало так, что казалось стуком перебудит всех собак в городе. Дверь открылась, мальца втащили внутрь. Темно, узкий коридор, тянут за руку, хихикают. Женщина. «Здесь ступеньки, держись за меня, храбрый оруженосец»,- голос звучит нежным колокольчиком, как у юной девушки. Эльфус обхватывает дерзкую девчонку за талию. В темноте не страшно. «Наверное служанка»,- решает малец и распускает руки. Сильное почти мальчишеское тело, упругие, большие для маленького тела груди. Девчонка не против, заливисто хохочет, виснет на шее, впивается горячими губами в рот оруженосца. Теряют равновесие. Арфа громко звякает струнами, ударившись о перила. На звуки возни наверху лестницы распахивается дверь. В жёлтом круге света от масляной лампы высокая, молодая дама с очень тонкой талией и пышными бёдрами.
-Ты почему не взяла даже свечи, Фифи?- голос низкий, грудной, говорит, как голубица воркует.
-А мы с молодым человеком и без света нашли то что нам надо!-заразительно смеётся смелая провожатая. Чёрные волосы в мелких кудряшках забраны в высокую причёску, длинная гибкая шея, большие блестящие глаза, красные, свежие губы. Эльфус от стыда и страха готов провалиться сквозь землю, обалдело и испуганно смотрит на важную даму, которую только что тискал в темноте как простую служанку. Маленькая женщина прикладывает пальчик к пухлым губкам, лукаво улыбается юноше и тащит его за руку к свету по крутой лестнице.
7
Зима в замке Chateau de Mica пролетела в каждодневных заботах. Дети росли и требовали всё большего внимания. Раньше, казалось, научатся крошки ходить, и будет легче, теперь с тоской вспоминай те годы, когда они держались за твою юбку, и ты их всегда видела. Все хлопоты по огромному хозяйству свалились на неё. Никакой мудрый советник не снимет ответственности за неверное решение с владельца, потому что правит он именем последнего. Элинор доверяла советникам и управляющим, но всегда вникала в суть их работы и старалась понять почему принято то или иное решение. Вчера ей пришлось настоять на отправке конных разъездов во все земли графства. Когда старый барон де Мента возразил, что это слишком хлопотно и затратно, а чернь сама подымет тревогу и прибежит укрываться в замки под защиту хозяина, если враг вторгнется в пределы графства, она твёрдо остановила его отговорки от караульной службы, заявив, что хозяин живёт трудами черни, а не наоборот. Мы бережём стада, которые нас кормят, почему с крестьянами следует поступать иначе? Старый барон сразу не нашёлся что ей ответить, а поразмыслив, признал правоту молодой хозяйки. Она не забывала думать и молиться о муже. За прошедшие месяцы разлуки образ Балдуина, как реального человека, постепенно слился с тем идеальным образом рыцаря и мужа, что она придумала для себя, о ком мечтала, будучи юной девчонкой и молодой женщиной, познавшей телесную любовь. Она постепенно забывала реального Балдуина и всё больше влюблялась в его выдуманный образ. Элинор стала проще одеваться, меньше следить за собой, реже глядеться в зеркало. Зачем? Её верный рыцарь и защитник, который так её любит, сейчас далеко. Для кого ей надевать наряды, кому нужен мягкий блеск её серых глаз, её милый смех, нежность? Разве что детям. А дети её обожают и любят любой. Она успокоилась и думала, что в её жизни уже больше ничего нового не произойдёт, но весною пришло письмо, которое всё перевернуло.
В этой части дома Эльфус не был. Большой покой. Мягкий, трепетный свет от масляных ламп. Ночная мгла за тесным переплётом рам. Камин. Сундуки вдоль стен. Кушанья на низком помосте, низкие лежанки, покрытые мягкими шкурами, драгоценным мехом и множество шёлковых, ярких подушек по всей комнате.
У камина на складном стуле - госпожа Алейна в тунике из нежного светло-зелёного шёлка с драгоценным шитьём в виде трав по вороту и подолу. Тихо перебирает серебряные струны лютни. Подле нелепым столбом, отсвечивая лысиной, торчит Его Светлость. «А вот и мы!-громко возвестила проказница Фифи, ввалившись в залу.- Милый граф, представьте же нам скорее своего оруженосца. По-моему, он очень милый и отважный молодой человек!» Маленькая женщина ожгла юношу дерзким взглядом. Эльфус потупился. «Нет, посмотрите как он мило краснеет»,- засмеялась плутовка.
Граф не мог признаться благородным дамам, что оруженосцем у него служит безродный сирота, поэтому немного помедлив и подёргав себя за обрубок пальца, что обычно делал, когда испытывал замешательство, сказал: «Сей достойный юноша происходит из римского рода Викторианов, а зовут его Эльфус. Он весьма храбр, что неоднократно доказал делом, сведущ в грамоте и науках, а так же свободно владеет мастерством стихосложения и музицирования на разных инструментах». «Ах, какая прелесть!»-оживилась Фифи. Граф же подошёл к «прелести», сунул ему кулак под бок и прошипел свистящим шёпотом: «Веди себя прилично. Руки и язык не распускай, вина не пей, плащ не снимай, дабы твои лохмотья не видели. Поиграешь и уйдёшь. Понял?» Понял. Дураков тут нет.
Наглый мальчишка, что обошёлся в темноте с ней как с девкой, Фифи понравился. Ей надоело, что все мужчины, с тех пор как она вышла замуж и стала важной дамой, обращаются с ней словно она хрупкая стекляшка, которую надо оберегать, а не живой человек, хоть жизнь нанесла ей такой удар, от которого на мелкие части разобьётся прочный гранит, не то что хрупкое стекло, а она выжила. Правда, мальчик потом только мило краснел и опускал пушистые, как у девчонки ресницы, но её муж при первой встрече вёл себя так же. Куда потом делась его робость.
Фифи со страхом поняла, что с недавних пор думает о Жероме, как о покойнике, словно его уже не было в её жизни. «Да так оно и есть! - разозлилась маленькая женщина на себя. - Он только стонет и ноет, его прикосновения омерзительны, а ревность смешна. Надо больше узнать об этом оруженосце. У прославленного графа Балдуина не должен служить юноша из захудалого рода. Мальчишка всего на три-четыре года её младше. Из оруженосцев вырастают рыцари. Может ей удастся получить нового мужа? Женился высокородный шевалье Жером де Вилье на деньгах её отца, почему благородный Эльфус Викториан не согласится? Надо только не забывать разыгрывать скромницу перед мальчишкой и не давать себя лапать на его глазах милому аббату Эблю»
Генрих ещё неделю стоял под Парижем. По городу поползли слухи: скоро подойдёт император с огромной армией, сам папа римский благословил его на освободительный поход. Против объединённых имперских армий норманнам не выстоять, и корабли им не помогут. Надежда на скорое избавление вспыхнула в сердцах горожан. Так хотелось верить в хорошее. Когда войска Генриха ушли, людей охватила паника. Парижане решили, что восточные франки продали их норманнам. Всё больше становилось недовольных. Всюду воцарило уныние. Письма к императору оставались без ответа. А в прочем, отсутствие императорской армии - это и есть самый ясный ответ повелителя. Пришло время принимать нелёгкое решение.
Совет в большой зале епископского дворца. Цветные стёкла окон не в силах приглушить радостный блеск мартовского, погожего утра. В такое прекрасное время хочется всех любить и смеяться, но лица собравшихся хмуры и озабочены.
-Мы уже достаточно насиделись в осаде. Император Карл, да хранит его Господь Бог, мог бы и поторопиться,- говорит негоциант Максимилиан,- большего самопожертвования, чем оказали парижане, никто не в праве требовать от своих подданных. Я сам был за решительную оборону, но мы несём слишком большие потери. Дальше так продолжаться не может!
-Что ты имеешь в виду. Говори яснее, купец, -епископ не скрывает своего нетерпения,- меньше общих слов. Что ты предлагаешь делать? Максимилиан отвечает не сразу. Обводит собравшихся взглядом в поисках поддержки. Наконец, говорит с наигранным, как у плохого актёра, надрывом в голосе:
-Мы страдаем от голода и лишений, гибнем на стенах, не пускаем вглубь королевства полчища свирепых язычников, и, где помощь? Граф Генрих, воин славный победами и верный слуга императора, уходит, оставив нас один на один с жестоким врагом, могучий владыка большей части мира, чьи интересы мы отстаиваем, не щадя живота своего, отделывается пустыми обещаниями, бургундцы, чьи земли мы защитили, не прислали ни одного солдата. Доколе будем терпеть? Может пришло время пойти на сделку с норманнами и пропустить их под мостами в Бургундию?
-Это про какие лишения ты говоришь, Максимилиан, про те, от которых твой стан округлился за дни осады, как у беременной женщины? От каких страданий товары в твоих лавках продаются втридорога? И на стене я тебя ни разу не видел!- цедит сквозь худые губы яростный епископ,- Да, соглашусь с тобой - парижане страдают. Мы потеряли многих достойных людей. Но норманны потеряли больше. Мы сковали их основные силы. Они крепко завязли под Парижем. Без нашего сопротивления невозможна была победа под Шартром и Ле-Маном. Да мы потеряли Эрвё и несколько монастырей, но уступи мы, утраты были бы куда более горькими. Нет, не зря погибли наши люди! Максимилиан не нашёлся что ответить и замолчал, но по лицу легко читалось - слова епископа его не убедили. Никто в зале открыто не поддержал купца, хоть у многих его смелая речь нашла отклик в душе. Но тут на сторону негоцианта неожиданно стал аббат Эбль.
-Ваше Преосвященство, Ваша Светлость, Вы благородные дворяне и Вы, уважаемые представители города, скоро весна. Близится время посева. Если наши крестьяне не выйдут в поля, стране угрожает голод. Его Преосвященство вчера направил ещё одно письмо к императору, в коем полно обрисовал тягости и бедствия, постигшие нас с вами. Будем уповать на милость бога, мудрость и мужество императора, который не оставит в беде своих верных слуг, но и самим хорошо принять определённые меры. Я считаю, что уважаемый Максимилиан в чём-то прав. Конечно, речи о том, чтобы пропустить норманнские корабли по Сене не идёт. Но если мы можем договориться с норманнами и купить их уход, для крестьян это будет благо! Они должны выйти на поля! На мгновение в зале повисла тишина. Потом раздались крики.
-Правильно! Лучше отдать деньги,- говорили одни.
-Нельзя верить язычникам! Нас обманут. Они заберут наше серебро и не уйдут,- отвечали им несогласные.
-Без торговли мы терпим убытки!-возражали им.
-К чёрту ваши убытки. Кто заплатит раз, будет платить постоянно. Норманны быстро промотают наше серебро и придут за новым! Так будет повторяться каждый год. Дискуссия грозила затянуться. Неожиданно оказалось, что сторонников откупиться в зале большинство. Но самый жаркий спор возник вокруг того — кто будет платить? Балдуин не спешил вмешиваться в спор. Они с Эблем вчера обо всём договорились и распределили роли. Пусть накричатся. Сидел со скучающим видом, полуприкрыв глаза, но сразу вычленил главный вопрос про деньги. Пришло его время:
-Нам не надо откупаться от каждого язычника. Достаточно купить их предводителя! Тут я прикинул сколько теряет город доходов из-за осады и утраты торговли,- сказал он.-Нам выгоднее совершить сделку, чем сидеть за стенами. Деньги соберём в складчину. А может и платить не придётся. Пока пойдут переговоры, наш христианнийший император явится всей силой и прогонит язычников. О требуемой сумме вас осведомит брат Аскрих.
Его Преосвященство хмуро посмотрел на своих ближайших соратников, которые без его воли так вывернули ход совета. Чего задумали эти пройдохи? Может они правы. В беспочвенные упования про скорое явление мудрого и могучего императора Карла III со всем христианским воинством больше не верит старый епископ.
Сигурд взял хорошую добычу в Эрвё и поспешно вернулся на Сену, получив от Хрольфа тревожные известия. Великан сообщал, что его лагерь обложили со всех сторон восточные франки под командованием удачливого Генриха, а в Париже говорят о скором подходе Карла III со всею военною силой империи. Сигурда известия встревожили. Ко времени подхода франкского императора надо вновь собрать все силы великой армии в единый кулак. Главной же причиной поспешного возвращения были опасения остаться без поддержки флота посредине враждебной страны. Когда дружина Сигурда вернулась под стены Парижа, оставив не отомщённой гибель товарищей под Ле-Маном и Шартром, Генрих уже сбежал в Саксонию, и никакого франкского императора по близости не наблюдалось. Всё вернулось на круги своя. Корабли по-прежнему были блокированы ниже города. За месяц пока Сигурда не было, людям Хрольфа удалось разрушить башню на левом берегу, но положения это не улучшило. Епископ поставил на мосту камнемёты, и подходить к ним близко ни один корабль не решался.
Продолжать посылать под стены на верную гибель людей, Сигурду кажется глупостью несусветной, и самое главное, не приносящей никакого дохода, поэтому когда странствующий священник, которых много шляется по норманнскому лагерю передал предложение от повелителя франков встретиться, Сигурд без раздумий согласился.
Любопытный христианский священник Занозе показался подозрительным. Жрецов распятого Бога много толкается в норманнском лагере. Роллон этому не препятствует, справедливо считая, что местный небесный покровитель не помешает его воинству. Рассмус старается не думать о таких тонких материях. Его вполне устраивает вера предков, хоть иногда не прочь послушать речения служителей Христа. Чего не послушать человека, коль он так складно умеет врать. Наши скальды до простых воинов не снизойдут. Им подавай ярлов да конунгов или сыпь серебро пригоршнями за их поганые саги.
Жрец подошёл к Рассмусу, заговорил о боге, а потом начал потихоньку выспрашивать где можно увидеть конунга Зигфрида. Если тебе всё равно среди кого проповедовать, зачем тебе наш вождь? Заноза отделался общими словами, но решил проследить за подозрительным христианином.
Священник ходил по лагерю казалось бесцельно, пока не встретил женщину Сигурда. Разряженная в меха и дорогие наряды баба прогуливалась по лагерю, демонстрируя свои прелести. Заноза при случае бы с удовольствием выяснил так ли хороша она на ощупь как на вид. Почему всё лучшее на земле достаётся богатым и знатным?
Священник и женщина долго беседовали вполголоса. Заноза ничего не услышал, как ни старался. После разговора женщина ушла. Странный священник успокоился и до позднего вечера просидел на берегу, закутавшись в тёплый плащ, словно внезапно утратил интерес ко всему происходящему. Женщина вернулась к христианину, когда зажглись первые звёзды. Баба Сигурда была одета просто, так что Рассмус вначале принял её за служанку. Заноза проследил их путь до самого шатра. В темноте это было не трудно. Глупые люди предпочитают творить тайные дела ночью, когда их проще выследить. Морщась от боли, Рассмус проскользнул в чёрную тень шатра и лёг за суровой тканью. Нога всё ещё беспокоила. Разговаривают двое.
-Высокородный и могущественный владетель желает говорить с тобой, храбрый вождь и конунг Зигфрид.
-А зачем мне нужен разговор с твоим владетелем?
-Наш вождь предлагает тебе самому назначить сумму в серебре или золоте, коей будет достаточно, чтобы ты склонил своих воинов снять осаду.
-Я над свободными не властен. Я один из них. Они повинуются мне, когда им это выгодно.
-Но ты же конунг!
-У нас каждый хозяин задрипанного хутора считает себя конунгом. Со всеми не договориться.
-А если попробовать?
-Попробовать можно…
-За сколько?
-За шестьдесят фунтов серебряных денег, но я желаю с твоим вождём встретиться лично. Это возможно?
-Я передам твои слова.
Эльфус стоял на мосту и предавался занятию достойному юного философа — задумчиво плевал в воду. На лице печать всех скорбей земли. Жизнь набрала угрожающую скорость, и мальца это стало тревожить. Год назад он был безродным, сопливым мальчишкой, а теперь паж и оруженосец величайшего защитника королевства Его Светлости графа парижского Балдуина. После памятного музыкального вечера графу пришлось тряхнуть мошной и заказать две перемены платья для подопечного. Носатый и чёрный, как жук, мастер долго ходил в восхищении вокруг юноши в нарядной обновке, снимая невидимые соринки с чёрных штанов и туники, широкого сюрко тёмно-малинового цвета, восхищённо закатывал глаза и хвалил превосходный материал, добросовестность кроя и пошива. Зря старался старый пройдоха! Эльфус больше денег не заплатил, с каких доходов? Всё же носатому портному удалось всучить заказчику щёгольский чёрный берет с пером в счёт будущего жалования. Граф результатом осмотра оказался доволен, но велел надевать обновки только по особым случаям.
«Особые случаи» представились в тот же вечер. Госпожа Алейна пожелала брать у юного барда уроки музыки и стихосложения, о чём не преминул предуведомить его щедрый хозяин. Срочных дел не было, солнце светило ярко, настроение у Эльфуса было безоблачное, до урочного срока бездна времени. Юноше страсть захотелось похвастаться своим первым в своей жизни нарядом, который сшили специально для него. Он не придумал ничего лучшего как пойти в госпиталь к Мариз. Девушку нашёл на тесном заднем дворе Божьего дома среди монахинь. Женщины стирали кровавые тряпки в огромных лоханях. Стойкий запах крови и гноя пропитал воздух. Казалось, что запах намертво въелся в камни, которыми вымощен тесный двор, в лужи грязной воды с розовой пеной, в тряпки с коричневыми разводами, пугающими привидениями страдания, свисающие с верёвок, в самих усталых женщин с красными от стирки и холодной воды руками. Мариз взглянула на беззаботного, сияющего, как новенький динарий, оруженосца с молчаливым укором, как взрослые смотрят на резвящихся, неразумных детей в доме, где идёт траур. Столько в её глазах было внутренней боли и печали, что Эльфусу стало стыдно за свою неуместную в этом месте скорби щенячью радость от весеннего дня, ощущения молодой силы в здоровом теле, стыдно за удовольствие от обновки, так ловко сидящей на его ладной, сухопарой фигуре. Несущаяся в нём во весь опор радость словно споткнулась о стену чёрного горя.
-Как ты?-вымолвил юноша, смешавшись.
-Как видишь.
-Если нужна помощь ты только скажи…
-Спасибо… Неловкое молчание повисло в воздухе. Из мокрой тряпки на каменные плиты капает вода. Подол платья из серой, некрашеной холстины и грубые башмаки совсем промокли.
-Ты о нём вспоминаешь?
-Да…
-Я вспоминаю о нём каждый день,- добавил Эльфус излишне поспешно.
-Я тоже.
-Очень жаль что так получилось. Я думал, что успею.
-Я знаю.
Снова замолчали. Пауза становится тягостной.
-Не забывай, я всегда готов помочь, только скажи,- юноша неловко мнётся, тянет время.- Ну я пойду?
-Иди.
Разве так он представлял их встречу, разве нашёл слова, чтобы выразить чувства, что толпой теснятся в его груди? Теперь торчи в одиночестве бездушным чурбаном на мосту, думай о своих недостатках, смотри на чёрную воду, высматривай в тёмной глубине смысл жизни и ищи те слова, которые должен был сказать, но не сказал, не хватило ума. Ты слишком тщеславен, коль вообразил, что научился повелевать словами. Это слова повелевают тобой, а не ты ими. По своей воле приходят, по своей воле уходят. А быть может, нет таких слов на свете, чтобы другого человека утешить в его горе.
8
Утро следующего дня застало Рассмуса в радостном возбуждении. Маленькая ферма на родине, весёлая жена, куча сопливой ребятни, обожающей своего удачливого папашу, становились ближе. Заноза мурлычет под нос незамысловатый мотивчик, неспешно обмозговывая воодушевляющие возможности, которые открыл перед ним подслушанный ночью тайный разговор. Можно перехватить франка с его шестьюдесятью серебряными фунтами. Этих денег хватит на всё. Но одному Занозе с его увечной ногой такого дела не потянуть. Придётся взять пару верных товарищей. С друзьями придётся делиться. Шестьдесят фунтов на троих — это каждому по двадцать! Двадцать фунтов в три раза меньше чем шестьдесят. К тому же, если Сигурд прознает, что его обнесли деньгами — нарежет из наших шкур ремней. Вожди не любят делиться. Из троих обязательно кто-нибудь проболтается, и тогда прощай родина. Нет, забрать деньги у конунга - слишком большой риск. Лучше забрать самого «высокородного и могущественного» франкского владетеля, после того как он передаст деньги Сигурду. На честную военную добычу ни один конунг не посмеет претендовать. Захотят отпустить знатного пленника - пусть выкупают. За парижского епископа франки заплатили хорошие деньги один раз, заплатят и второй. Это будут не жалкие двадцать фунтов, а сколько мы запросим! То что могущественный владетель - это старый парижский епископ, Заноза не сомневается. А кто ещё? Надо только надёжных помощников выбрать - рисковых и не подлых, на кого можно положиться. Хорошо у Рассмуса такие есть на примете.
Его Светлость проводил Эльфуса к госпоже Алейне. За столом приветливой хозяйки собрались все — аббат, Леа, Фифи. Поужинали. Граф почти не пил. Мило поболтали. Когда стемнело, мужчины ушли, оставив юного пажа развлекать прекрасных дам.
Ночь стоит холодная. В правобережной башне ждут. Брат Михаил, жилистый человек неопределённого возраста с серым невыразительным лицом и сутане священника, сидит на бодрой лошадке каурой масти. Проворный Кастор, незаменимый помощник в тёмных делах, держит под уздцы верного Ворона.
-Всё готово, милорд!-докладывает сержант.-Вот то что вы просили. Кастор передаёт графу две тяжёлые, седельные сумы из крепкой кожи. Балдуин взваливает груз на своего коня. Ворон недоуменно косится на хозяина словно безмолвно спрашивает: «Ты что ополоумел, хозяин? С каких пор благородный боевой конь должен мешки таскать?» «Ничего, потерпи»,- треплет по холке любимца Балдуин. «Тут всё?-спрашивает у Кастора граф. «Не сомневайтесь, Ваша Светлость,- отвечает Кастор,- мы с братом Аскрихом трижды пересчитали». «Ну, с Богом!»-говорит аббат. Мужчины коротко обнимаются. Кастор держит стремя. Граф привычным движением взлетает в седло. Ворота открываются.
Прекрасная госпожа де Вилье всё делала, чтобы привлечь внимание красавца-оруженосца — соблазнительно выгибала спинку, заглядывала ему в глаза, призывно и заразительно смеялась, запрокидывая голову, демонстрировала шею и мягкие ямки возле ключиц, но всё было напрасно. Эльфус не сводил восторженных глаз с графини Эриланг. Балдуин и Эбль ушли по своим таинственным, неотложным делам, оставив юного поэта развлекать прекрасных дам. «Почему все мужики, стоит им завидеть Алейну, становятся полными идиотами? - грустно размышляет про себя маленькая женщина, - Что в ней особенного? Нет, конечно, графиня ещё хороша! Но разве не видно, что она уже старая. Пройдёт не много времени, и милые морщинки у глаз превратятся в морщины, груди обвиснут, на ногах вздуются уродливые синие вены. Графиня бесплодна и уже никогда не родит наследника. Кому нужна порченая женщина?» Фифи с обиженным видом отошла от оруженосца и села рядом с Леа. От грустной песни юного менестреля про несчастную любовь и разлуку сентиментальная подруга шмыгала покрасневшим носом и украдкой вытирала слёзы платком. «Этой дурище только бы поплакать. Что ты знаешь о настоящем горе?» - с ожесточением подумала о простоватой и доброй подруге Фифи. Маленькая женщина с досадой наблюдает, как посматривает на юного поэта Алейна, как живым огнём сверкают её глаза из-под пушистых ресниц.
«Господи, мне не о чем беспокоиться, - пытается успокоить себя маленькая женщина, - какая может быть связь между баронессой Эриланг и мальчишкой? Граф Балдуин ни за что не выпустит из своих рук прекрасный приз, что отвоевал у прежнего её любовника. На что бедняжка надеется, чего смотрит на Эльфуса, как кошка на мышонка?» Некоторое время маленькая госпожа де Вилье неподвижно сидит, печально опустив голову, слушает нежный голос юного поэта и воображает себя в его объятиях. Потом решительно встряхивает красивой головкой с упрямым лбом: «Пока графиня играет в возвышенную любовь, я буду действовать смелее. Все мужчины одинаковы, и всем от нас бедных нужно одного и того же. Попробуем мальчику это дать...»
- Прости меня, милая сестрица, я сегодня непременно должна вернуться к мужу. Он с ума сойдёт от беспокойства, если я останусь у тебя! - сказала Фифи прекрасной хозяйке дома.
- Как пожелаешь, дорогая моя! - Алейна удивлённо подняла чёрную бровь на подругу. До сих пор госпоже де Вилье ничего не мешало оставлять несчастного Жерома на попечение слуг сутками.
- Час поздний. Улицы для одинокой, молодой женщины небезопасны. Дозволь мне взять в провожатые нашего храброго пажа! - попросила Фифи хозяйку дома, отводя глаза от лица подруги и стараясь говорить будничным голосом. - Ты же не допустишь, милая сестра, чтобы со мною случилось несчастье? Госпожа де Вилье постаралась сделать честные-честные и невинные глаза и всё же осмелилась посмотреть в лицо подруги.
Вдоль дороги ни одного укрытия. Пришлось лечь в придорожной канаве прямо в вонючую грязь. Ночь — хоть глаз выколи, но всё же Рассмусу удалось разглядеть худого франка в сутане, неспешно и важно следующего впереди дюжего телохранителя на огромной лошади. Франков встретили пятеро конных воинов Сигурда и увезли во тьму на встречу с продажным конунгом.
Рассмус выбрал место для засады ближе к франкской башне, чтобы не вмешались дружинники из лагеря. План простой. Подручные нападают на телохранителя, он берёт епископа. Простые планы самые надёжные. За себя Заноза не сомневается. Ему удастся справиться со стариком, не подвели бы ребята, уж больно грозный вид у франкского головореза. Понятное дело, не возьмёт могущественный епископ в защитники кого попало. Хорошо, что убить человека много проще чем пленить. Длинный Вак и Весельчак Харбард должны справиться. Оба знают своё дело.
Лежать пришлось долго. Рассмус устал дрожать от ночного холода, когда послышалось неспешное постукивание подков по камням дороги. От тьмы отделились два чёрных силуэта. Длинный и Весельчак пропустили епископа мимо и напали на телохранителя. Услышав шум сзади, священник, вместо того чтобы бежать, натянул поводья. Заноза воспользовался замешательством, запрыгнул на круп коня, охватил старика за шею и свалился вместе с ним в канаву. Епископ оказался крепким и вёртким, несмотря на преклонный возраст. Заноза закрыл замок из рук и давил жилистую, сухую шею, пока тело не ослабло. Мимо, громко топая огромными копытами, промчалась лошадь. Рассмусу некогда рассматривать, один конь скачет или со всадником. Это уже не имеет значения. Епископ лежит спокойно рядышком. Лишь бы не помер старый со страху раньше времени!
Телохранитель ушёл, раскроив булавой Длинному Ваку череп так, что мозги вывалились в канаву, а Весельчаку отбил нутро и сломал плечевую кость. Чёрная кровь течёт по губам Харбарда. Это жадная Хель — могучая хозяйка мира мёртвых пьёт горячее дыхание жизни. Закатил весёлый друг глаза. Не видят они этого мира. Страшное лицо Хель в них. Одна половина его чёрно-синяя, другая мертвенно-бледная. Руки и груди у неё как у живой женщины, а ляжки и ступни как у гнилого трупа. Забвение сулят её объятия или существование в виде жалкого, синерожего, вечно голодного, живого покойника — драугры, до тех пор, пока не наступит последний день этого мира. Волк Сколь проглотит солнце, и поведёт страшная Хель армию мертвецов, чтобы разрушить мир людей. Шепчут кровавые губы: «Не хочу...» «Чего не хочу, то ли помирать, то ли в объятия Хель?-думает Рассмус,- сказал бы яснее». Заноза, немного поколебавшись, прирезал друга. Пусть пирует с Одином. К тому же, кто знает, что успеет наболтать кореш, если его найдут живым? Теперь точно концы в воду! Рассмус возблагодарил могучего Тора, что франк со страху обделался и не отбил епископа. Занозе нипочём с конным не справиться. Епископа придётся тащить одному. Но Рассмус скорее был благодарен франкскому головорезу, избавившему его от опасных подельников, чем был на него в обиде. Всё сложилось, как сложилось, делиться ни с кем не придётся, никто не предаст, и Заноза этим был доволен.
Эльфуса отправили сопровождать госпожу де Вилье. Час был поздний. Оруженосец хотел спать, потому торопился. Ночные дела хозяина порядком вымотали юношу. Он широко шагал по тёмным улицам, держа руку на эфесе меча. Но вряд ли бы бедолага заметил грозящую опасность, так сильно был погружён в свои мысли. Голова оруженосца целиком занята мыслями о прекрасной Алейне. Юноше показалось, что за обедом госпожа задела его ногу, теперь он напряжённо думал произошло это намеренно или случайно. Фифи изо всех сил старалась не отстать от задумчивого провожатого.
- Сжалься над слабой, маленькой женщиной, храбрый мой паж, - взмолилась госпожа де Вилье, - я устала за тобою бежать. Позволь опереться о твою руку!
- Прости меня, прекрасная госпожа, - очнулся оруженосец от бесплодных мечтаний и остановился. Луны не было, но на небе было светло от мягкого мерцания мириадов звёзд. Призрачный свет разливался по крышам домов и соборов, оставляя глубину улиц и дворов в густой и непроглядной тьме.
Маленькая женщина подошла вплотную к юноше. В ночной прохладе паж отчётливо ощутил близкое тепло её тела. От быстрой ходьбы лицо женщины раскраснелось, чёрные кудри выбились из под лёгкой накидки. Госпожа Фифи крепко взяла руку оруженосца, встала рядом, и они медленно пошли по тёмным, пустынным улицам. Эльфусу ещё ни разу в жизни не доводилось бродить по ночным улицам с молодой, красивой женщиной, и он был взволнован. Маленькая госпожа расспрашивала юношу о его семье, внимательно слушала его сбивчивые и уклончивые ответы. Эльфусу пришлось на ходу выдумать целый рыцарский роман про несчастного сироту из благородной семьи на службе у графа Парижского. Фифи участливо вздыхала, называла нашего лгунишку «бедненьким мальчиком», ласково заглядывала снизу вверх в честные глаза своего провожатого, наваливаясь на худое плечо юноши большой и упругой грудью. Эльфус врал вдохновенно. Когда они дошли до огромного особняка шевалье де Вилье, с поэтом произошло, что обычно бывает с самыми хорошими вралями. Он сам почти поверил своим россказням. А почему и нет? Вполне могло случиться так, что настоящий отец оруженосца благородный граф или барон, а не тощий менестрель, случайно зарезанный в уличной драке.
У порога особняка семьи де Вилье госпожа Фифи остановила оруженосца. «Вот мы и пришли», - сказала женщина тихим, нежным голосом, заглядывая юноше в лицо. На мгновение Эльфусу показалось, что она хочет его поцеловать. Это было так невероятно, что бедный оруженосец испуганно отшатнулся. Можно, конечно, обмануть многих, но всемогущий Бог с неба всё видит и не допустит, чтобы он - вчерашний, нищий мальчишка, целовался со знатной дамой и хозяйкой богатого дома. Если про это узнает её могущественный муж, его слуги кнутами запорют наглеца на конюшне за дерзость и будут правы.
Накануне Балдуин получил весточку из замка. Граф рассеянно просмотрел отчёт кастеляна. Всё как обычно: бла-бла-бла трудности, бла-бла, но мы справились, недоимки и штрафы собраны, виновные понесли суровое наказание, достойные отмечены. Слава императору! С нетерпением и душевным трепетом прочитал строки, написанные собственной рукой жены. Элинор писала, что очень скучает, дети здоровы, зима в замке прошла без потерь, только захворала и сдохла его любимая сука, ведь лет ей было немало. За зиму никто не умер. Начались работы в полях. Была задолженность по церковной десятине, но к сему времени и она, слава богу, погашена. В конце жена сообщала, что получила грамоту от императора с настойчивой просьбой явиться ко двору вместе с детьми и испрашивала на то разрешения от мужа. При дворе безопасней, Элионор не будет так одиноко, а дети могут завести полезные знакомства и завязать связи. К письму прилагались маленькие трогательные посылки — криво написанные рукой сына слова «папа я тебя люблю», русая прядь Аннушки, перевязанная красной шёлковой нитью и контур маленькой ладошки младшенькой.
Известие о повелении императора графа озадачило, но скорее удивило, чем встревожило. Его светлость поцеловал милые реликвии, открыл шкатулку, где хранил ценности и памятные его сердцу вещицы, такие как платочек, вышитый собственными ручками Элинор в тот год, когда они только поженились. Всё было на своём обычном месте. Исчез платок. Балдуин попытался припомнить, когда последний раз вынимал драгоценную реликвию. Это было до Алейны. Утрату платка граф счёл тревожным знаком. Поэтому не удивился, когда норманны на них напали. Подлые трусы выманили его из замка и попытались убить, но верный Ворон вынес. В горячке боя потерялся человек Эбля. Жаль, конечно, малого, но на войне как на войне…
Пока знатный пленник был без сознания, Рассмус заткнул ему рот тряпкой и крепко связал по рукам и ногам. Потом долго тащил старика к реке. Епископ скоро очнулся, бился и мычал. Пришлось малость прибить старого. Почувствовав, что с ним не шутят, пленник примолк и перестал сопротивляться. У Занозы от напряжения дрожат ноги, и горячий пот течёт по спине. Нужно торопиться, потому что телохранитель может поднять тревогу, а бегать с тяжёлым стариком на горбу занятие для здорового человека утомительное, тем более для Рассмуса в его нынешнем состоянии! На берегу спрятана лодка. Проклятая нога болит, но своя ноша не тянет. Не графья с конунгами, потерпим. Возможно это последняя тяжесть, которую он тащит собственноручно.
Мокрый запах воды. Свалился вместе с пленником на землю. Где-то здесь лодка. Мостки. За мостками на воде длинная тень. Выбирал достаточную для четырёх человек. Ничего, он справится. Вернулся за епископом. Какой прыткий старикан! Ползёт словно гигантская гусеница. Коль такой шустрый, ползи к лодке сам. Подкрепил свою волю парой пинков. Епископ понял. Умеючи, с любым человеком договориться можем. Врезать по сопатке, и нет языкового барьера!
Рассмус оттолкнулся ногой от вязкого берега и ввалился в лодку. От сильного толчка под бортом зашумело, длинная посудина заскользила по воде. Течение подхватило беглецов, вынесло на стрежень. Во франкской башне подняли тревогу. Поздно. Беспокойные крики всё дальше, всё безопасней, как далёкий лай собаки на другом берегу - беспокоит, но тебе уже не угрожает. Заноза облегчённо выдохнул, словно камень тяжёлый с души сбросил или вынырнул из чёрной опасной глубины, вытянулся на дне лодки рядом с пленником. Лодка чуть качается. Вода негромко плещется за тонкими досками борта. С неба льётся звёздный свет. Тепло постепенно уходит из разгорячённого тела в холодную ночь, становится зябко, но шевелиться не охота. Силы растворились в наступившей тишине вместе со страхом. Мир и покой снизошли на маленького воина. Больше не надо бежать, бояться, сомневаться. Его счастье, как пропуск в новую, счастливую, безоблачную жизнь лежит спелёнутое словно младенец рядом. Рассмус почувствовал даже что-то похожее на симпатию и благодарность франкскому епископу за безопасное будущее, уютную ферму, ласковую жену, сытую жизнь. Идёт жестокая война, горят дома, гибнут люди, но его это уже не касается. С него хватит, навоевался. Получит выкуп и сразу домой, на Родину. За будущее счастье жадным богам уплачено сполна! Весельчак Хабард, надеюсь, передал от меня моё почтение одноглазому богу. Про то как захрипел Весельчак под его ножом, как глядел на Рассмуса прежде чем умер, лучше скорее забыть. Надеюсь, друг отправил бы меня без колебаний на пир Одина, если бы я не смог больше воевать.
Фифи быстро взбежала по широкой, каменной лестнице своего особняка. Мальчишка струсил и умчался от неё в ночь, как чёрт от ладана. Она не решилась его удержать, и было жаль несчастного Жерома, неловко изменять в его доме, но воспоминания о том, как прерывался голос милого юноши, когда она касалась его плеча грудью, были приятны. Мысли о юноше волновали больше, нежели грубые ласки вечно пьяного аббата. Фифи невольно улыбнулась воспоминаниям и вошла в комнату бедняги Жерома, заранее готовясь вдыхать тяжёлый запах лекарств и умирающего тела, сжимаясь внутри себя от брезгливой жалости к некогда любимому человеку. Госпожа де Вилье достаточно хорошо знала свой дом, чтобы обойтись без огня. В комнате мужа горела свеча, Жером не спал. Круг жёлтого света лежал на голой, деревянной столешнице, оставляя остальное пространство тёмным. Жером был не один. Две густые, чёрные тени, соединившись в одну, двигались по светлой стене. Молодая толстуха сидела на её муже, здрав сорочку на шею, так что Фифи хорошо рассмотрела голую спину и белые, рыхлые ягодицы женщины. Госпожа узнала свою служанку Эльзу. Жером тискал её за большие отвисшие груди. Толстуха громко дышала и елозила по телу калеки. Госпожа де Вилье застыла на пороге. От увиденного в глазах потемнело. «Дура, какая же я дура!» - подумала про себя с досадой маленькая госпожа. От измены Жерома стало немного обидно и досадно, но одновременно, словно груз упал с хрупких плеч маленькой женщины. Чувство вины за собственное предательство исчезло. Фифи с облегчением вздохнула и незамеченной вышла из спальни. Женщине удалось догнать юного оруженосца…
Госпожа де Вилье проснулась в постели мужа и сладко потянулась. На душе было спокойно. Её несчастный Жером не так и несчастен. Он способен получать удовольствие от любви! Фифи опустила руку и пошарила у мужа между ног. Нет, там всё такое же как прежде мёртвое и холодное. Но ведь глаза не могли её обмануть. Жером с удовольствием лапал толстую Эльзу, она по нему елозила, и им обоим это нравилось. Фифи повернула голову и всмотрелась в спокойное лицо спящего. Если не знать, что он без ног и всего остального, её муж очень даже видный кавалер. Жаль, что всё так произошло с ними. Фифи грустно размышляет, рассматривая родное и одновременно постылое лицо бедняги Жерома. «Почему ты меня не попросил, - думает женщина, - разве я бы отказалась потереться, если тебе это приятно? Зачем тебе понадобилась толстуха?» От греховных мыслей внизу живота молодой жены становится мокро. Женщина берёт всё ещё живую руку Жерома, тянет к себе между ног и начинает двигаться, прижимаясь к горячей ладошке сильнее и сильнее. От шумного дыхания и движений жены несчастный калека просыпается. Видит рядом искажённое страстью лицо Фифи и в панике выдёргивает руку. Красивое лицо калеки искажает гримаса страха и брезгливости. «Что с вами, мадам? Вы не в себе. Успокойтесь!» - выговаривает муж резким тоном разгорячённой жене. Волна стыда заливает шею и щёки молодой женщины. Тело словно цепенеет. Жалость и желание сменяется яростью. Фифи словно разъяренная фурия соскакивает с семейного ложа. Чёрные волосы змеями по плечам, глаза сверкают, румянец пламенеет на высоких скулах треугольного, маленького лица. «Ну и подыхай один! - кричит женщина в ярости. - Я к тебе больше не притронусь, калека! Калека! Калека!» Фифи в одной сорочке вся в слезах выскакивает из семейной спальни.
Через два часа успокоившаяся, чисто умытая и причёсанная госпожа де Вилье тихонько поскреблась у двери в спальню мужа. «Кто там? Это ты, Фифи? Входи!» - голос Жерома звучит приветливее чем обычно. Госпожа де Вилье с покаянным видом входит в спальню, всю залитую дневным светом. Окно приоткрыто, тяжёлый запах лекарств не так силён как обычно. Муж сидит, обложенный со всех сторон подушками, и ест кашу. Румяная, белокожая толстуха Эльза в чистом переднике, подвязанном под высокой грудью, стоит подле и с обожанием глядит на своего господина. Светлые, тонкие волосы служанки опрятно убраны под чепец, большие и мягкие руки сложены на округло выступающем животе. Эльза коротко взглянула на вошедшую хозяйку большими и кроткими, как у коровы, голубыми глазами и печально вздохнула. Большие груди обильными, молочными холмами поднялись в вырезе холщовой, чистой сорочки и вновь опали.
-Здравствуй, милый! - сказала Фифи приветливо. - Здравствуй, Эльза! -Здравствуйте, госпожа, - голос у служанки грудной и тёплый.
-Ступай. Я сама помогу господину! - обращаясь к служанке, госпожа де Вилье постаралась сохранить в голосе приветливость. Эльза вопросительно взглянула на господина. Жером знаком показал служанке, чтобы она вышла.
-Прости меня, милый Жером, - проворковала Фифи и как ласковая кошка потёрлась лбом о лицо мужа, - я хотела сделать тебе приятное.
- Я понимаю, но больше так не делай. Это большой грех, - сказал муж тоном строгого учителя.
- Я больше не буду, - побожилась грешница и приняла вид раскаявшейся, маленькой девочки, - клянусь, я сегодня же исповедуюсь нашему духовнику милому аббату Эблю и вытерплю от него любое наказание, которое он сочтёт достаточным. При этой клятве бедняге Жерому показалось, что прелестные губки Фифи лукаво улыбнулись.
Госпожа де Вилье дождалась пока муж закончит завтракать, сама вытерла ему кашу с губ и лица, стряхнула крошки с постели.
- Тебе позвать Эльзу? - спросила жена.
- Позови, - попросил Жером.
- Ну, я пошла, - сказала жена.
- Ты куда? - спросил муж.
- На исповедь, я должна получить наказание за недостойные хорошей жены и христианки поступок, - ответила госпожа де Вилье и скромно потупила глазки.
- Если будешь поздно возвращаться, возьми провожатого, - попросил заботливый муж.
- Хорошо! Фифи наклонилась к мужу и коснулась его щеки своею, громко обозначив губами поцелуй. В ямку у ключицы, о которую своим голым животом тёрлась служанка, она больше никогда Жерома не целовала.
9
Хрольфу надоело нюхать оттаявшее дерьмо, и он приказал своим людям перебраться на левый берег к аббатству Сен-Жермен де Пре, где остановился Сигурд после набега на Эрвё. В новом лагере разместились свободно. Два дня возводили укрепления. Люди разленились. Пришлось паре самых дерзких вправить мозги через заднее место. Утром случайно заметил драккар Сигурда. Лодка ткнулась в илистый берег. На сушу вышло четверо дружинников вместе с дерзким конунгом. Двое тащили тяжёлые седельные сумы из крепкой кожи. Хрольф бы ничего не заподозрил, если бы Сигурд вдруг не смешался, завидев его на берегу. Приветствовал излишне громко и радушно, бросился первым обниматься, что обычно никогда не делал. Слишком горд. Пока Сигурд тискал в объятиях огромного, как медведь, конунга, дружинники с сумами скрылись. На прямой вопрос: «Что в мешках?» отшутился, сказал что это его грехи тяжкие, перевёл разговор на еду и выпивку. Сказал, что видел у франка такую огромную лошадь, которая и его увезёт. Интересно, где он нашёл такую лошадь, и что было в седельных сумках?
Небо из чёрного стало серым. От воды поднялся молочный туман, крохотными шариками осел на стеблях сухой травы, ветках деревьев, изгородях. Одежда отсырела. Рассмус закутался в пахучую овчину и прижался к христианскому епископу. Старик перестал дрожать. В стальном шлеме и толстой стёганной куртке, поддетой под кольчугу, удобно лежать на досках настила, каково приходится старому епископу, увязанному крепкой верёвкой, как кусок кровяной колбасы? Он поди не привык к такому обращению. Не двинул бы старый прямо к своему распятому богу. Эй, погоди маленько. У нас с тобой ещё много дел!
За ночь река отнесла лодку от города. Здесь можно спокойно переодеть важного старика в платье поплоше и обмозговать дальнейшие планы. Чем больше думал Заноза, тем яснее понимал, что его трудности только начались. Как удержать добычу в своих руках? Где прятать епископа, как подать весть франкам? Весь мир объединился против маленького датчанина и его простой мечты.
Ветер с берега принёс дым очага. Заливисто забрехала собака, учуяв чужаков. Рассмус жадно втянул носом запах человеческого жилья и решительно направил лодку к чёрным зарослям ракитника на другом берегу. Сейчас нужно укрыться, согреться, отдохнуть. Думать будем потом.
Долго не мог причалить. Мешали ветки. Пока возился, стало совсем светло. Наконец, протолкнул лодку к глинистому берегу, удовлетворённо вздохнул, такое глухое и тайное место ему и было нужно, выпрямил спину и оглянулся на своего пленника. Священнику удалось сесть. От увиденного у Занозы зазвенело в ушах, пришла смертельная усталость и отчаяние. Ревнивые Боги его опять обманули. Из-под глубокого капюшона на Рассмуса озадачено глядел подозрительный монах с которого всё началось.
Разговаривают граф и аббат.
-Зигфрид взял деньги. Поклялся своими Богами, что попробует увести воинов. Но норманны не верны клятвам, ты знаешь. На обратном пути на нас напали. Я прорвался, а твой человек нет. Очень жаль! Боюсь, деньги потрачены впустую.
-Странное нападение! Тебя было проще задержать во время встречи. Зачем им понадобился мой монах?
-Может монах предатель?
-Не думаю. Отец Михаил - верный сын церкви. Много лет сеял слово божье среди северных язычников. Да и зачем это ему было надо? Аббат замолкает, колеблется, но всё же спрашивает: «Много было нападавших?»
-Темно было. Считать некогда. Думаю человек десять. Днём на месте засады нашли два трупа,- отвечает Балдуин поспешно, не глядя в глаза аббату.
-Как ты думаешь, почему нападавшие не забрали своих погибших?
-Не знаю. Может опасались нашей ответной атаки. Торопились скорее убраться восвояси.
-А монаха взяли. Зачем им мой монах?
Рассмус выдернул кляп. Священник прочитал свою участь в глазах маленького норманна и торопливо заговорил. Говорил на настоящем человеческом языке, как говорят в Дании. Это Занозу подкупило и он решил выслушать пленника, может не зря таскал его на собственном горбу в ночи. Убить всегда успеется. Было до слёз жаль Весельчака Хаббарда и Длинного Вака, так нелепо погибших, но более всего было жалко себя. Досадно.
В окна врывается яркий, праздничный свет. Золотые пылинки вспыхивают в толстых, солнечных лучах. Его Светлость высокородный и могущественный владетель граф Балдуин сидит за столом с куском пергамента, потея от старания, собственноручно карябает на нём буквы гусиным пером. Выходит неплохо. Когда-то давно маленький Балдуин был ловок в книжных науках, но с тех пор прошло много лет и руки regni maximus defensor, что с благородной латыни на плебейский язык переводится как «величайший защитник королевства», более привыкли к мечу и булаве, нежели тонкому перу. Грамота, утверждающая новый лестный титул для парижского графа, со многими льготами и привилегиями пришла от императора Карла III почти одновременно с весточкой от жены. Тут явно прослеживалась связь, и Балдуин встревожился не на шутку. С чего бы такие милости, как дарованная возможность собственноручно надевать туфлю на правую королевскую ногу и не снимать шляпы в присутствии царственной особы? Обе милости более походят на утончённое издевательство со стороны императорской власти. Если бы письмо от жены пришло до его связи с Алейной, граф без сомнений, запретил Элинор покидать замок. Теперь же его подлое в собственных глазах поведение лишило права распоряжаться судьбой жены. В ответном письме Балдуин сообщил, что он, слава богу, жив и здоров, коротко отписал о трагической смерти молодого Жобера; пажом и оруженосцем у него теперь мальчишка, которого в прошлом году подобрал на турнире, о том что еды в городе достаточно, он не забывает ходить в церковь и менять платье. В конце приписал: «Принимать или не принимать приглашение императора решай сама». Отправил письмо с тем же надёжным гонцом, в тайне надеясь, что жена останется дома.
С утра небо было ясным. Только на западе со стороны Пролива намазало белым, словно небесная телица Аудумлу разлила молоко. К полудню белое расползлось по всему небу, стало тяжелеть, наливаться, как синяк под глазом. Ночью пошёл нудный дождь, растворил в себе берега, леса и рощи, дома и крестьянские лачуги, замки и монастыри. От частых, мелких капель вода в реке будто закипела. Рассмус высадил монаха задолго до лагеря. За последние сутки Заноза потерял двух друзей и стал богаче на шесть золотых монет, которые дал ему монах. По три монеты за каждого убитого. Не густо. Этот монах - мутная личность. Да и монах ли он? Пообещал ещё денег, если его отпустят. За попа много денег не выручишь. Раб из него никакой. Лучше взять золотом. С деньгами хлопот меньше, чем со скотом или людьми. Скот или раба в суму не спрячешь. В лагере про ночное происшествие не говорили. Не стал болтать и Заноза. В заветной сумке золота прибавилось.
Ночью неожиданно вернулся лазутчик Эбля отважный брат Михаил. Монах был грязный и усталый. Поведал, не вдаваясь в детали, что его захватила шайка норманнов. Невежи во тьме приняли его за парижского епископа. Где были их глаза? Как можно спутать простого монаха с епископом? На прямой вопрос аббата: «Сколько было нападавших?» с жаром ответил, что в шайке было не менее двадцати человек. Его Светлость побил кучу народу прежде чем с честью покинул поле боя. Участь брата Михаила была печальна, но ему удалось Божьим именем договориться с кровожадными язычниками. Теперь брат Михаил должен десять фунтов за своё освобождение. Если деньги не отдать, ход во вражеский лагерь для него навсегда заказан. Услышав назначенную сумму, Эбль даже крякнул от досады, но граф сразу согласился платить, сказал что нужные люди в стане врага того стоят и отвалил серебро из своих личных запасов, добавив сверху десять золотых монет лично смелому монаху за героизм и «правильное понимание долга». Аббату показалось, что брат Михаил чуть усмехнулся, когда граф с готовностью вывалил свои деньги. Но были и хорошие вести. Перед возвращением в Париж отважный монах проник в лагерь норманнов. Ему удалось переброситься парой фраз с Зигфридом и узнать, что сделка остаётся в силе.
«Вставай, конунг, свободные ярлы вызывают тебя на совет!» Сигурд щурится от яркого света, свободно падающего в открытое окно просторного покоя, где когда-то жил настоятель монастыря, а сейчас живёт он, человек родившийся далеко на севере. Душно Сигурду в тесных стенах, но франкская баба сказала, что устала от кочевой жизни, хочет спать на кровати, что все великие конунги и повелители должны жить в величественных, каменных покоях, а не в полотняных будках. Почему не попробовать? Конунг сердито смотрит на ярла Свидура Синеусого. Давно стали белыми иссиня-чёрные усы старого ярла. Если бы не был ярл другом отца, учителем и верным соратником Сигурда в бурной молодости, отправил бы конунг за дерзкие слова старика в Вальхаллу, где его давно заждались. Очень хочет спать могучий конунг. Ночь потратил на встречу с парижским графом Балдуином. Потом баба благодарила за кровать так пылко, что чуть эту кровать не сломали.
«Что хотят от меня услышать свободные бонды и могучие ярлы?»-Сигурд притворно улыбается бывшему покровителю, скрывая раздражение. Выжившие из ума старики всё пытаются вернуть отжившие порядки, когда всем правил совет. Молодёжь давно живёт по другому. «Поторапливайся, конунг! Там узнаешь. Тинг ждёт тебя!»-бросает высокомерный старец и выходит из покоя на прямых от осознания собственной важности и спеси ногах.
Сигурд с тоскою смотрит на спящую, уютно свернувшуюся калачиком, как кошка, рыжую, франкскую женщину. Больше всего ему сейчас хочется нырнуть в блаженное тепло, но приходится сделать усилие и вылезти из постели. «Не торопись, мой повелитель,- рыжая женщина отбрасывает лёгкое одеяло из мягких и скользких лисьих шкурок. В дерзких глазах ни капельки сна,- Пусть ждут своего вождя. Запомни — ты их владыка, они твои слуги!» Высокие, торчащие врозь груди мягко колышутся, манят большими, розовыми сосками. Конунг чувствует внезапное желание. Женщина довольно смеётся, тянет его к себе. «Кошка, ненасытная, рыжая кошка богини Фреи,- думает Сигурд, когда женщина оказывается сверху,- только богиня ездит на своих кошках, а эта оседлала меня». Конунг переворачивает женщину, ставит её на четвереньки на край кровати. Фастрада с готовностью выгибает спину. Оглядывается назад. Рыжие волосы цветом краснее чем лисий мех падают на лицо. Сигурд убирает непослушные пряди, чтобы видеть её глаза, кладёт руки на бёдра, тянет рывком на себя, мощно входит. Рот женщины округляется, будто губами поймала букву «О». Мокро блестят белые зубы. Женщина с каждым шумным выдохом пытается вытолкнуть застрявшую букву изо рта и никак не может. Лицо становится страдальческим. Рыжие веснушки ярче выделяются на розовой коже. В дверь заглядывает юная служанка с одеждой для госпожи, но тут же выскакивает, как ошпаренная, и стоит под дверью, с замиранием слушая, как женщина кричит: «Да, мой господин! Да! О, божечки, божечки!»
Тинг собрали во франкской церкви. У южан глупая страсть к большим помещениям и высоким потолкам. «Будь здесь хоть в половину так холодно как на нашей родине,- думает Свидур,- люди зимой бы околели. Ни каких дров не напасёшься такое протопить». От местной гнилой сырости старика часто знобит и болят колени. Иногда боль бывает такой мучительной, что он не спит всю ночь. Едкая муравьиная настойка, которой его лечит знахарь, совсем перестала помогать. Только маленькая и весёлая рабыня Уна утешение в старости. Сыновья смеются над ярлом, говорят что отец стал как младенец - без мягкой титьки молодой наложницы спать боится, но Свидуру всё равно. Давно умерла жена, выросли дети. Холодно одному на свете, и девчонка к нему прикипела. Нашёл своё счастье на земле старый ярл. Не торопится больше на встречу к Одину. Страшно оставить Синеусому маленькую рабыню с большой реки на востоке. Худо придётся молодой женщине, если уйдёт старик в Вальхаллу. Плачет добрая Уна, клянётся, что последует за своим вождём и хозяином.
«Конунг Сигурд Отважный,- с раздражением думает мудрый ярл,- неблагодарный щенок, который недавно ел с руки, из которого он сделал человека и любил больше чем родных детей, возгордился и стал главным противником старинных обычаев воинского равенства. Его самоуправное решение оставить Париж и уйти грабить восточные франкские земли едва не привело к катастрофе. За ним ушли ярлы Ганглен и Трада со своими дружинами. Армия оказалась разделённой. Какая осада города половиной армии, когда целой взять не могли? Пришлось трусливо отсиживаться в лагере, спасаясь от конницы Генриха. Ганглена и Траду франки жестоко разбили под Шартром и Ле-Маном. Несчастным ярлам едва удалось сохранить жалкие остатки дружин. Без кораблей нас всегда будут бить. Правда, удачливый мальчишка вернулся с большой добычей и вовремя, но хитрый Генрих ушёл и избежал поражения.
Без Сигурда совет ничего не решил. Когда гордец в сопровождении своих дружинников вошёл в залу, всем присутствующим стало понятно, что этот человек поставил себя выше их. Он не стал оправдываться за опоздание, по-хозяйски прошёл в середину собравшихся, оглядел разгорячённых спором вождей, насмешливо спросил: «Ну, что решил высокий тинг?» В ответ возникло длинное молчание, прерываемое только сопением могучего конунга Хрольфа. Наконец вперёд выступил мудрый ярл Свидур.
-Совет своё решение до тебя доведёт! Что ты, конунг Сигурд, нам скажешь, что посоветуешь? -жёстко спросил гордеца Синеусый,- Ведь ты у нас теперь самый умный. Решения тинга для тебя не указ. Ты увёл дружины, своевольно разделил наши силы. Если бы мы были вместе, конница Генриха из-под Парижа не вернулась бы домой, тела его воинов гнили бы в полях, и вся восточная Франкия оказалась бы в наших руках. Твоя жадность - причина многих напрасных смертей! В голосе старика слышится обида и горечь. По залу прошло движение. Сигурд сделал успокаивающий жест своим дружинникам.
-Ты сам назвал меня самым умным, так выслушай меня, старик. Не тебе меня обвинять в жадности. Вы все получили свою долю из моей добычи. Что случилось, то случилось по воле богов. Вот мой совет. Этот город нам не по зубам. Нечего без толку терять людей! Перед нами вся страна лежит как баба, ножки раздвинула — иди бери. Сядем на коней, пройдём по западным и восточным землям. Возьмём столько золота и серебра сколько сможем унести, будем есть с серебра золотыми ложками!-Сигурд закончил свою пылкую речь и победно оглядел собравшихся. Обычно его речи действовали, но не в этот раз. Против выступили ярлы Трада и Ганглен, которые раньше всегда поддерживали конунга.
-По франкским бабам ты у нас главный знаток,- сказал с насмешкой в голосе густобородый, рыжий и наглый ярл Трада Сигурду,- тут тебе равных нет! Конунг дёрнул головой как от пощёчины.
-Довольно шуток! Им не место на тинге,- перебил рыжебородого ярл Ганглен.- Наслушались мы твоих сладких речей, Сигурд. Где наши воины, пошедшие за тобой? Ты им обещал богатства, а дал смерть,
-Это вы вели в бой своих людей. Не я. Вы так пожелали. При успехе, Шартр и Ле-Ман были бы вашей добычей. Почему в поражении вы вините меня?-изумился Сигурд.-Вы сами во всём виноваты!
-Хватит препираться!-вмешался в спор мудрый ярл Свидур.-В поражении виновны все. Вы распылили силы, и франки вас побили. Конунг Сигурд вновь предлагает свой безумный план, который уже однажды привёл нас к беде. Зачем рыскать по всей земле в поисках добычи, когда франкские богатства лежат здесь за каменной стеной. Протяни только руку!
-Уже полгода тянем руки. Как бы ноги не протянуть! Возможно, скоро мы пожалеем, что не убрались отсюда вовремя. Если франки восстановят мост в нижнем течении Сены, наши корабли окажутся в ловушке, -Сигурд не может скрыть раздражения.
-Так и случится, если мы будем напрасно терять время. Ты обещал договориться с епископом. Мы поверили тебе и пошли за тобой. А теперь ты предлагаешь надеяться каждый на себя! - закричал в ярости ярл Трада, топая ногами и брызжа слюной на рыжую бороду. Рожа рыжего ярла раскраснелась, того и гляди удар хватит.
-Франкские синьоры, как крысы по норкам, трусливо сидят каждый за своей стеной. Пока они действуют разрозненно, мы сильнее их. Пойдём к ним сами! Чего вы упёрлись в этот город? В этой земле множество других мест, где смелые воины могут взять добычу! Оставим флот и кормщиков под Парижем, пусть стерегут епископа. Если мы разожжём войну по всей франкской земле, каждая крыса будет тушить пожар в собственном доме! Клянусь могучим Тором, никто к Карлу не придёт. Император армию не соберёт,- попытался включить всё своё красноречие Сигурд.
- Не клянись понапрасну! Как всегда, сладки твои речи, конунг. Но мы не можем отступить, не покрыв себя позором. Во что бы то ни стало, возьмём этот город на меч, франки умоются кровью, старый епископ горько пожалеет о своём упрямстве! - перебил Сигурда великан Хрольф.
-Берите! Я разве против? Чего откладывать? Завтра и начинайте. А я посмотрю со стороны. Всё что возьмёте в городе - ваше! Или вы только горазды языком трепать, как бабы, - сказал Сигурд собравшимся на совет ярлам с насмешкой, - я своим воинам поклялся, что не стану посылать их на верную смерть, но если кто желает поучаствовать — пожалуйста! А про себя подумал: «Я своё серебро уже взял. Попробуйте вы взять своё!»
Целый день в лагере на правом берегу были видны приготовления, а вечером лазутчик сообщил, что у норманнов состоялся совет, на завтра назначен общий приступ. Корабли высадят десант выше Сите. Конунг Зигфрид со своими людьми поклялся богами в штурме не участвовать. Настало время преподать самоуверенным данам хороший урок.
10
Чуть свет оруженосец помог облачиться хозяину в боевой доспех, прикрепить к поясу кольчужные поножи, подать порыжевший от частого употребления подкольчужный кафтан, натянуть тяжёлый хауберт, кожаный подшлемник, застегнуть закрывающий подбородок кольчужный капюшон.
- Слушай меня внимательно,- сказал суровый граф юному оруженосцу,- пойдёшь на стену. Геройствовать не лезь, под стрелы не подставляйся. Это не твоё дело. Пусть Эберульф со своими ребятами геройствуют. Да не делай такую кислую рожу. Навоеваться успеешь. У тебя будет важнейшее задание. Подашь сигнал для атаки. Когда норманны высадятся на берег и полезут на стену, дунешь сюда. Труби покуда не увидишь нашей конницы. Его Светлость протянул оруженосцу потрёпанный сигнальный рог, который достался ему от отца. - Береги его,- добавил граф,- вещица для меня памятная! Если что… Знаю, знаю, Ваше Сиятельство, голову снимете!
Кони вынесли на высокий берег и встали. От воды подымается белый туман. Каменные, зубчатые башни и высокие крыши соборов острова Сите торчат из комковатой, мятой мути, закрывшей реку и правый берег. Под лучами подымающегося солнца, туман выглядит таким плотным, что кажется, будь на то воля всадников, их кони легко проскакали по его белой поверхности, как по снежному полю, прямо к крышам и башням на острове. Из-под кручи высокого левого берега отваливают одна за одной пузатые барки и длинные узкие драккары, исчезают в белой мгле. Под горячими лучами солнца лента тумана пухнет, надувается, становится прозрачной. Струящийся воздух ломает строгие очертания стен и башен. Туман подымается от быстрой воды, без следа растворяется в апрельском, голубом небе. Блестит солнце, блестит река, блестит оружие нападающих. Корабли ткнулись в песчаные отмели острова и замерли, найдя твёрдую опору посредине ненадёжной воды.
Рослый, ухоженный, франкский жеребец с длиной спиной и лоснящимся крупом покосился недоверчиво на Сигурда и потянулся мягкими губами к первой траве. Скорее по привычке утверждать всюду свою волю, чем по необходимости, конунг потянул поводья: «Но, побалуй у меня!» Вся долина реки с островом посредине, его круглыми башнями и мостами, зубчатыми стенами, крутыми черепичными крышами, пологим Монмартским холмом на низком правом берегу, предместьями и монастырями, рощами и виноградниками, похожими издали на сухие изгороди, открылась взору конунга и его дружинников. Из кораблей суетливыми, железнобокими муравьями высыпали храбрые соотечественники и побежали к стенам. В руках длинные и тонкие, как из прутиков, штурмовые лестницы. На стене всё больше и больше франкских воинов. Отсюда с далёкого берега, кажущиеся безобидными и нестрашными соломинками, полетели в нападавших острые стрелы. Железнобокие фигурки стали падать и отползать к кораблям, но всё больше встаёт лестниц, всё больше людей лезут вверх - цепкие, многочисленные и упрямые, как лесные муравьи. Подошли ещё корабли. Вся отмель покрылась копошащимся, сверкающем на солнце оружием, людским, живым пятном. Внезапно в проходной башне за поворотом крепостной стены беззвучно открылись ворота. Из ворот по четверо в ряд пошла франкская, тяжёлая конница, невидимая нападавшим из-за выпуклого бока башни. Сигурд насчитал сотню всадников и сбился. Конунг в возбуждении и досаде подымается на стременах, трогает коня шпорами. Жеребец послушно идёт с кручи к воде. Поздно. Соратникам ни чем не поможешь. Всадники обогнули бок пузатой башни, построились. Железнобокие увидели опасность, заметались, попытались оградиться щитами. «Почему раньше не поставили заслон против ворот? Если бы я был там, были бы острые колья, стена щитов и лучники за ними!»-с досадой думает Сигурд. Вереница франкских рыцарей тронулась, вытянулась смертоносной, сверкающей на солнце стальной рекой, постепенно набрала скорость, как снежная лавина с горы, и врезалась во фланг штурмующих стену норманнов. Железнобокие муравьи опрокинулись, смешались, побежали. Упали паутинки лестниц с хищными мурашами на них. Вздрогнули корабли, как живые, и стали отходить от берега. Сигурд грязно выругался и почувствовал себя обманутым. Он сильно продешевил.
В тот же вечер посадил конунг свою удалую дружину на лёгкие драккары и ушёл вниз по реке. Про богатый, беззащитный город Байё, лежащий ближе к морю, шепнул Сигурду при последней встрече франкский монах Михаил. Свободные ярлы и бонды выбрали свою участь, он избрал свою.
Священный гнев разжёг неистовый Один в крови ярла Свидура Синеусого, влил молодую, яростную силу в тело, вернул остроту мысли и ясность взора старым глазам. Словно и не было многих лет. Вновь сильны руки и спина. По воле одноглазого бога прозревает мудрый ярл будущее, видит развалины ненавистного, франкского города, вереницы жалких рабов-твэллов с верёвками на шеях, бредущие послушно, как рабочий скот, на невольничьи рынки к далёкому ромейскому морю, корабли полные золота, идущие на север. Верит Свидур — всё так и будет. Исполнилось ещё одно обещание, что было предсказано ярлу. Родится от него великий воин, который соберёт под своей могучей рукой все земли подлунного мира. Выполнил Один своё обещание. Накануне маленькая наложница сказала, что носит под сердцем ребёнка от старого ярла.
Спрыгнул Свидур Синеусый в воду и побрёл к берегу, грозно потрясая оружием. Пять храбрых сынов и их воины пошли за ним следом. Могучие ярлы Трада и Хаббард уже на стенах. Корабли великана Хрольфа с сотнями воинов спешат присоединиться к битве. Не дадут никому пощады яростные сыны севера. Уже помыли чашки для небесного пира прекрасные дочери одноглазого бога - ждут героев, но город будет покорён. Богатые дары унесёт жаркое пламя к престолу могучего Одина. Камня на камне не останется от ненавистного города. Пусть видит неистовый бог, как служат ему его дети. Пусть стыдится и завидует трус и предатель Сигурд. Более всего жалеет сейчас старый ярл, что много лет тому назад поддержал Сигурда, а не законного наследника — твёрдого сердцем Клайва.
За поворотом стены возник шум, словно вешняя вода продирается сквозь твёрдые камни, вначале едва слышно, потом всё громче и смелее. Из-за круглого бока пузатой башни на берег повалила франкская конница, заблестела на солнце броня. «Щиты, щиты вперёд!» - страшно закричали храбрые люди с Вест-фольда и Хордаланда, смелые воины из каменистой Норвегии и благословленной Дании, гордые готландцы и исландцы. Раненым медведем заревел храбрый ярл и бросился навстречу опасности. Если сейчас ударить по не успевшей выстроиться для атаки коннице, сомнут храбрые сыны севера трусливых франков, закидают меткими метательными копьями, побьют из смертоносных луков незащищённых коней, подрубят острыми секирами тонкие, лошадиные ноги, перережут глотки упавшим рыцарям.
Цветные фигурки с круглыми щитами оказались неожиданно близко. Прилетела стрела и ткнулась в пластину хауберта. Балдуин дал шпоры Ворону. Конь понёс, всхрапывая широкими горячими ноздрями и скаля длинные белые зубы. Земля испуганно загудела, затряслась в узкой прорези шлема. Норманны кинули лёгкие дротики, огородились щитами, двинулись было навстречу, но остановились, смешались, отступили к кораблям. Лишь какой-то сумасшедший, тяжело увязая ногами в песок, продолжал бежать, размахивая жалким мечом. Когда Ворон, вскидывая крупом, проносил мимо бегущего дана, граф поднялся на стременах и ударил в шлем тяжелой палицей. Затылочная пластина дорогого шлема с лицевой, богато украшенной маской и кольчужной брамицей, проломилась. От сильного удара глаза бегущего человека выпали из орбит, череп внутри шлема лопнул, горлом хлынула кровь. Мёртвое тело упало ничком под ноги коней.
Скоро всё было кончено. Вдавленная конскими копытами в кровавый песок норманнская пехота покрыла телами отмель. Вода в реке покраснела от крови. Самые проворные отступили на корабли. Уцелевшие в атаке даны сбились в кучки, ощетинились копьями и мечами под прикрытием круглых щитов. Графу показалась знакомой кольчуга высокого, сухопарого норманна. Безбородый юнец скалил зубы из-за синего с красным щита с блестящей, круглой металлической чашкой посредине и потрясал копьём. На пощаду норманны не рассчитывали и сдаваться не собирались. Граф вытащил меч, разгорячил коня, хищно и страшно гикнул, бросил его на «черепаху» из щитов. Ворон присел на задние ноги, прыгнул, проломил грудью и копытами строй. Стальные подковы ударили по дереву щита. Балдуин разрубил наискось безусое лицо под стальным шлемом. Отвернул. Безбородый упал. Даны закричали, сомкнули строй. Конники из Чёрного отряда закружились вокруг «черепахи». Хищное, радостное возбуждение, как у молодых волков, почуявших кровь, овладело франкскими рыцарями. Они громко смеялись, разевая усатые рты под стальными шлемами, подзадоривали и подбадривали друг друга. То один, то другой молодец направлял коня на щиты и выхватывал из рядов норманнов очередную жертву. Граф больше в игре участия не принимал, стряхнул пернатую стрелу, застрявшую в чёрном сукне широкой накидки, собрал часть отряда, чтобы быть готовым отразить повторную атаку норманнов, укрывшихся на кораблях, но трусы предпочли осыпать стрелами франков издали. Прибежали жадные горожане, принялись добивать раненых врагов и грабить тела. Скоро на отмели не осталось ни одного живого северянина. Нет больше железнобоких. Всюду в лужах крови лежат белесыми, давленными мокрицами жалкие голые тела. Балдуин спешился и нашёл в груде трупов норманна в знакомой кольчуге. Граф не ошибся - это броня несчастного Жобера. Когда выпрямлялся, увидел на шее убитого серебряный образок девы Марии и языческий амулет — молот Тора. Не спас грозовой бог молодого воина. Граф сорвал образок и плюнул в разрубленное лицо. Кольчугу и языческий амулет с трупа поспешно содрали жадные руки, едва Его Светлость сел на коня и отвернулся.
11
Забилась, закричала маленькая рабыня, когда внесли сыновья холодное тело Свидура Синеусого в осиротевший шатёр. Тяжёлой, франкской палицей разбита мудрая голова, как гнилой орех. Рыжей, жёсткой от засохшей крови тряпкой свисает седой чуб с бритого черепа. Не спас ярла драгоценный шлем старой работы. Тёмная баба не знает, что надо веселиться и праздновать смерть хозяина, ушедшего к яростному богу, которого так чтил при жизни покойный. Пришлось ярлу Хакану — старшему сыну Свидура Синеусого немного поучить дурочку. Скоро будет пить счастливый отец хмельной, старый мёд в Вальхалле — высоком чертоге одноглазого Одина, жрать жирное мясо огромного, как гора, вепря Сэримира. Каждое утро убивают погибшие герои волшебную свинью и жарят её, и варят, делают лакомые колбаски с салом и чесноком, но за ночь вырастает чудесный вепрь и делается прежним, таким большим, что его мяса хватает всем воинам, погибшим в кровавых битвах от начала времён. И будет так до последнего дня нашего мира. Не болят больше кости у старого ярла. Зазывно улыбаются покойнику дочери Одина, красотой и умением в любовных играх превосходящие земных дев, как высокое небо превосходит грязную землю.
На другой день по велению ярла Хакана вырыли рабы холодную и глубокую яму-могилу для дорогого батюшки, его временное пристанище, обложили внутри деревом. Положили сыны в неё крепкого вина, лука, хлебов и мяса, пусть сытно будет отцу в трудной дороге. Поставили у головы любимую арфу, чтоб не скучал дорогой покойничек. Жрица Одина большая и толстая, как лесная медведица, остригла мёртвому ногти, чтобы не чем было делать корабль смерти Нагльфор, который доставит армию злобных великанов на последнюю битву богов, людей и чудовищ в страшный день Рагнарёка. Вложила выпавшие от удара палицей глаза в глазницы. С шутками и смехом внесли в холодный, подземный дом тело убитого. Пусть видит счастливая душа, как радуется её освобождению от скорбей земного существования многочисленная родня, как славит богов.
Вечером собрались весёлые родичи и поделили всё имущество могущественного вождя на три равные части. Долго делили. Много вина и пива выпили. Богат был старик. Одна часть сокровищ пойдёт на пошивку погребальной одежды из драгоценной, венецианской парчи, собольей высокой шапки, серебряного пояса, богато изукрашенного цветными каменьями и прихотливым узором из золотых проволочек. Другая - на весёлую тризну. Пусть не забывает знатный родич при случае замолвить нужное словечко в уши сурового бога за заботливых родственничков. Третью поделили между собою. Привели зарёванную и испуганную Уну. На лице багровый кровоподтёк — след разъяснительной и воспитательной работы. Теперь баба знает, что смерти хозяина надо радоваться. Говорили ласково. Дали выпить большую чашу хмельного, сладкого вина. Закружилась голова глупой девы. Затуманились голубые глаза. Бессмысленная, непонимающая улыбка выплыла на круглое, как блин, детское лицо с розовыми, пухлыми губами и маленьким носом в мелких конопушках.
- Уна, ты любишь своего хозяина? - спросил ласково опьяневшую девушку хитрый Хакан. Никогда прежде не был так ласков ярл с простой наложницей.
-Да, мой господин,- опасливо ответила девушка и невольно потрогала свой синяк.
- Не бойся, тебя больше никто не тронет. Ты говорила, что не хочешь с хозяином расставаться?
- Говорила.
- Ты бы хотела быть с ним всегда? - вопрос повисает в воздухе. Девушка растерянно оглядывает присутствующих мужчин, смотрящих ей в глаза с непонятным для неё пристальным и возбуждённым вниманием. Это её смущает и тревожит. Что от неё хотят все эти люди? Конечно, старый господин был добр к ней, очень обрадовался, когда она сказала, что ждёт от него ребёнка и подарил драгоценный браслет. Девушка бы хотела быть со своим добрым хозяином, но его убили злые люди.
- Что ты молчишь? Скажи, ты бы хотела с ним не расставаться никогда? - ещё раз вкрадчиво спрашивает ярл ласково, но настойчиво.
- Да, - едва слышно выдыхает девушка.
- Умница, Уна! - хвалит рабыню хитроумный Хакан. - Выпей ещё вина. Сейчас тебя уведут в шатёр. Ешь, пей, веселись. Радуйся, ты скоро встретишься с мудрым Свидуром, чтобы всегда быть вместе.
Младшие братья Хакана увели пьяную девушку в шатёр и поставили крепкий караул. Больше никто добровольно со старым ярлом на тот свет идти не согласился.
Балдуин нашёл Мариз в Божьем доме. С прозрачного личика на графа глянули огромные, зелёные глаза трогательные и недоверчивые, как у беспомощного оленёнка. Сердце захлестнула знакомая волна любви и жалости. Его Светлость мучительно искал нужные слова, не нашёл и молча протянул девушке серебряный образок девы Марии. Руки мужчины и женщины соприкоснулись. Граф чуть задержал тонкую, нежную руку и вложил реликвию в холодные пальцы. Несколько мгновений девушка рассматривала вещь, на обратной стороне разглядела криво процарапанное иголкой «Мариз» - надпись, которую сама сделала в детстве. Слёзы брызнули из прекрасных глаз. Девушка бросилась на грудь графа и разрыдалась.
Это было самое сладкое мгновение в бурной жизни Балдуина.
Тело ярла Трады слуги и родственники не нашли. Придётся рыжему ярлу бродить до скончания нашего мира вечно голодным, живым мертвецом - драугрой и пугать баб и малых детишек лунными ночами жутким зубовным скрежетом, таинственными скрипами и воем.
С утра пьяная, разряженная в новые одежды Уна сидела в своей палатке на низком ложе и хвасталась перед подружками нарядами и драгоценностями, которые ей вчера надарили. Девушки ели и пили. Вначале Уна показала сорочку из тонкого льна мягкую и нарядную, украшенную по вороту полоской ткани с яркой вышивкой, большие овальные броши, скрепляющие высоко над грудью платье - два куска разноцветной ткани пропущенных один над левым, другой над правым плечом, бусы из янтаря, серебряные цепочки и браслеты для рук и ног с яркими каменьями, посверкала драгоценными колечками на пухленьких, коротких пальчиках. Потом они рассматривали разные полезные каждой женщине мелочи: маленькие ножнички - постригать ногти, гребешки для волос, кошелёк из тонкой кожи, снятой с телячьей мошонки, и золотые монеты в нём. Подружки немного похихикали над кошельком. Завистливая и злая Хэдвиг сказала, что наверное этот кошелёк из мошонки старика Свидура, член которого был годен только на это. Уна от несправедливой обиды беспомощно, по-детски захлопала белыми ресницами, возразила, Хэдвиг возводит напраслину на хозяина, призналась, что уже третий месяц носит под сердцем дитя Свидура и беззвучно заплакала. Слёзы полились ручьями по доброму, круглому лицу с маленьким, курносым носиком. Выплакаться в сласть ей не пришлось. Явились посыльные от ярла Хакана и увели девушку в его шатёр.
Ярл Хакан был ласков и добр к бедной наложнице, дал выпить сладкого вина, помог снять дорогие, новые одежды, приласкал, долго и умело любил на своём ложе. Бедная Уна не знала, что это может быть так сладко. Она изнемогала, смеялась, охала и плакала. Ярл Хакан подарил девушке дорогой браслет и перед расставанием сказал: «Передашь нашему господину, что мы это сделали из большой любви к нему». Вечером Уна смеялась и пела песни. Все следующие дни пьяную девушку водили по палаткам, где её любили разные мужчины, вначале сыновья хозяина, потом другие родственники, дарили дорогие подарки, угощали и каждый прощаясь говорил: «Скажешь господину, что мы это делаем из любви к нему».
В канун последнего дня выкатили три бочки эля. Положили лук, хлеб и мясо. Поставили котлы с горячей, ячменной кашей на свином сале. Желающие подходили, ели и пили. Погребальный помост соорудили на берегу реки. Сшитый гибкой лозой из тонких, ясеневых досок, длинный корабль покойного ярла мужчины вынули из реки и поставили на помост, подпёрли крепкими палками и кольями. Принесли много сухого хвороста, брёвен и досок, так что вокруг корабля образовалась деревянная платформа. Работали, праздновали целый день, радовались за мудрого ярла Свидура, спешащего на восьминогом коне Слейпнире на пир к одноглазому богу, и его щедрую родню.
На десятый день рано с утра вновь явилась жрица бога Одина с двумя помощницами. Принялась командовать и распоряжаться визгливым, как у морской чайки, голосом, странным для женщины с таким большим телом. По её приказу на корму корабля поставили палатку Свидура. Внесли в неё резную скамью, покрыли яркими коврами и поволоками. Тело конунга вынули из временной могилы, сняли с него грубые боевые доспехи, омыли окоченевший труп и обрядили в погребальную одежду из мягкого шёлка с золотыми пуговицами, отороченную редкими, чёрными соболями. Закрыли разбитую голову высокой, собольей шапкой. Тело положили в палатку на корабле и подпёрли подушками. Запыхавшиеся от суеты и приготовлений слуги принесли толстой ведьме вина, благовонные травы, пиво и хлеб, мясо и лук. Жрица разложила пахучие ветки и стебли по кораблю, потому что покойничек раздулся и стал пованивать, а продукты бросила перед ним. Притащили на верёвке упирающуюся, испуганную собаку. Ведьма умертвила пса, разрезала тушу на две части и бросила в корабль. Двух коней ярла гоняли кнутами по кругу, пока пена не стала капать с их круглых боков, потом зарезали. Убили двух коров, обезглавили петуха и чёрную курицу. Часть жертвенного мяса — потроха, головы и ноги бросили в корабль. Поставили на берегу огромные котлы, развели жаркий огонь и стали варить в них остальное мясо для тризны, чтобы все желающие могли разделить его с погибшим ярлом.
Из палатки хитроумного Хакана нетвёрдой походкой вышла хмельная от сладкой телесной любви и вина, улыбающаяся, маленькая, разряженная, как небесная дева, Уна. Шестеро мужчин принесли дверную коробку от шатра с расписанной яркими красками створкой и чёрной кованной ручкой и поставили её на землю. Двое воинов остались держать двери, четверо встали впереди неё. Девушка подошла, ступила на скрещённые руки мужчин. Её подняли на руках лёгкую как пушинку, так что она могла заглянуть за закрытые и запертые тройным узлом Одина двери.
- Я вижу моего отца и маму мою! - произнесла послушная Уна слова, которые попросил её сказать ласковый ярл Хакан, после того как подняли её первый раз.
- Я вижу своих родичей, - сказала она, когда сильные руки подняли её к небу второй раз. Голос девушки внезапно дрогнул. На мгновение ей показалось, что видит она добрые глаза родного батюшки, которого убил железным мечом её ласковый муж, прежде чем забрал их с матерью на свой корабль и увёз на север. Третий раз подняли мужи маленькую наложницу. Выше двери увидела она блестящую реку и зелёный луг с пёстрыми мирными коровами, синее небо и белые лёгкие облака, ласковое солнце, такое же как в далёком детстве на большой реке, которую она больше никогда не увидит. Слёзы навернулись на голубые глаза с белёсыми ресницами, но сказала она, то что затвердила в шатре доброго ярла Хакана:
- Вижу моего господина, сидящего в зелёной роще. Вкруг него прекрасные ликом мужи и отроки. Они веселятся. Мой господин зовёт меня, так ведите же к нему!
Взяли под руки девушку шесть мужей, которые показывали ей загробное царство и повели к кораблю, со всех сторон окружённому толпами воинов с лучшим своим оружием. Жрица Одина встретила ласково. Дала выпить из священного кубка. Глотнула Уна волшебного зелья и почувствовала себя словно на небе, так легко и весело ей стало. Запела счастливая девушка прощальную песню, подарила заботливым жрицам свои браслеты и ступила на корабль. Великанша подала второй кубок. Сделала глоток маленькая женщина, закружилась голова от тяжёлого запаха смерти и волшебного зелья, отстранила Уна кубок, но непреклонная старуха заставила выпить до дна и подтолкнула девушку ко входу в знакомую палатку. Девушка вступила в нагретый солнцем полумрак, задохнулась от дурманящего запаха трав и мёртвого тела. Следом влезла жрица и все шесть дюжих, краснорожих от жары и выпитого эля мужей. Старуха заставила встать маленькую женщину коленями на скамью, лицом к трупу. Двое мужчин взяли Уну крепко за руки, двое схватили за лодыжки и раздвинули ей широко ноги. Сзади подошёл муж, задрал на спину сразу ставшую мокрой от пота тонкую, новую сорочку. Грубо и сильно вошёл. Громко задышал, задвигался. Лицо молодой женщины утратило осмысленное выражение, глаза закатились, так что были видны одни белки, рот раскрылся. «Крепче, крепче еби, - закричала возбуждённым голосом толстая жрица,- покажи богу своё старание и силу, что ты её словно пёрышком гладишь! Начини её семенем, как хозяйка начиняет фаршированную рыбу. Насаживай, как на кол. А ты, дева, подмахивай. Покажи, как любишь господина! Не закрывай глаза. Гляди на него!»
Уна подмахивала, содрогалась от горячих движений в её теле, стонала, кричала, старалась смотреть в незнакомое, синее от смерти, равнодушное лицо трупа в дорогой одежде и краем сознания ни на мгновение не переставала думать о своём сыночке, который теперь никогда не родится. От чего-то она была уверена, что беременна мальчиком.
Мужчины менялись. Белая сперма стекала из красного от долгого совокупления лона на нежные, мягкие ляжки маленькой, славянской женщины. Уна кричала. Снаружи стали громко бить оружием о щиты и петь священные гимны. Девушка почти теряла сознание от зелья и долгого совокупления, когда мужчины оставили её лоно. Жрица поцеловала её в уста и уложила рядом с трупом. Четверо, ещё возбуждённые и горячие от духоты и недавнего старания послужить богу, взяли женщину крепко за руки и за ноги. Ведьма накинула на шею Уны тонкую верёвку из моржовых кишок, дала её концы в руки свободным воинам. Те сильно потянули, девушка забилась, захрипела. Выкатились голубые глаза. Посинело лицо. Подол льняной, тонкой сорочки потемнел от мочи. Жрица выхватила длинный нож со сточенным от долгого употребления лезвием и в неистовом исступлении, страшно вращая глазами, вонзила его между рёбер несчастной жертвы раз, другой, третий. Кровь брызнула из тела, попала на руки, лицо толстой ведьмы. Жрица выкрикивала визгливым голосом древние и тёмные слова гимна, посвящённого одноглазому богу, пока не обессилила, и помощницы не забрали у забрызганной кровью старухи страшный клинок.
Когда перемазанные кровью жрица и её подручные спустились с корабля, помост облили маслом. Вперёд вышел ярл Хакан в длинном до полу плаще. Повернулся спиной к кораблю. Ведьма подала горящий факел. Ярл взял факел правой рукой, левой сдёрнул плащ с голого тела. Был ярл сух и силён. От осознания, что на него смотрят сотни глаз, мужское достоинство ярла торчало как на статуэтке бога плодородия и телесных радостей Фрейра. Хакан прикрыл задний проход ладошкой, чтобы не оскорблять живой огонь видом своего срама и принялся пятиться к кораблю. Богиня смерти не должна видеть лица и одежды старшего в семье, чтобы не знать, чья очередь первому уходить в мир иной следом за батюшкой Свидуром. Допятился голый человек до корабля. Факел с невидимым от яркого солнечного света пламенем упал на сухие дрова, рассыпавшись колючими искрами. Так же, не оборачиваясь к огню лицом, ушёл ярл Хакан. Стали к помосту подходить родичи, бросать горящие факелы в дрова. Потом пошли все остальные согласно родству и званию. Нестрашные, прозрачные, весёлые язычки пламени побежали по сухим веткам, вспыхнуло масло. Запахло домашним очагом. Пламя окрепло и вдруг рвануло высоко к небу, заревело грозным зверем. От жара загорели лёгкие доски корабля, вспыхнула, распалась ткань палатки, открыв её жуткое содержимое. Задымились подушки, драгоценные одежды и волосы на мёртвых людях. От страшного жара труп старого ярла зашевелился, как живой. Толпа ахнула. Жрица радостно и громко закричала: «Покойник благословил остающихся перед уходом!» Тело ярла раздулось, лопнуло, потёк прозрачный жир. Пламя заметалось, завыло, рвануло кверху столбом. Люди отпрянули от нестерпимого жара. Скоро в пламени не стало ни длинного, лёгкого корабля, ни мудрого ярла Свидура, ни маленькой славянской женщины с её не рождённым ребёнком, который должен был стать властелином мира. Из неба посыпался белый пепел.
Граф стоял на стене и смотрел на неистовый столб огня на левом берегу быстрой Сены, на толпы норманнов вокруг гигантского костра. Пламя жадно тянулось к голубому небу, вырастало огненным грибом. Потом огненная ножка прервалась, опала. Налетел ветер с реки и унёс шляпку из грязного, тяжёлого дыма к морю, словно ничего и не было. Балдуин обернулся назад. В вечернем свете пред ним предстал великий город, с его узкими, грязными и зловонными улочками, толстыми, каменными стенами, башнями и колокольнями, словно придавленными к земле собственной тяжестью, город, ради которого он оторвал от себя год своей жизни. Год, который никто ему не вернёт. Этот город был Балдуину омерзительным.