Мой дед по отцу, Семенов Иван Исаевич, родился в Клешне, а крестили его и венчали в Спас-Конино в Преображенской церкви. В этой церкви крестили и моего отца, Сергея Ивановича, и меня в шестилетнем возрасте вместе с моим двоюродным братом Юрой.
Цилиндрическая колокольня Преображенской церкви долгое время возвышалась над холмами, среди которых протекала речка Малая Крушма. Но в начале восьмидесятых годов прошлого столетия колокольня сгорела во время грозы, в нее попал электрический разряд молнии. Больше недели горела колокольня, как вселенская свеча на ветру, давая понять людям, что грядут большие перемены и беды обрушатся на нашу землю. В семидесятом году умер последний батюшка, который служил в этой церкви и поддерживал ее существование. После его смерти в этот приход больше никто из служителей не приехал.
В 1983 году с мужем и сыном я посетила места своих предков. Очень грустно смотреть на поруганные, оскверненные храмы. Сердце сжимается и плачет о том, что мы теряем великое наследие прошлого. Глядя на этот истерзанный храм, я вспоминала, как нас, маленьких ребятишек, водили крестить. В храме было торжественно, нарядно, и при свете множества свечей свершалось таинство обряда, потом мы приняли святое причастие — сладкий кагор в маленькой серебряной ложечке. Сейчас мне кажется, что это было совсем в другой жизни.
Возвращаюсь в те далекие годы, когда мой дед был крепким мужчиной, с веселым нравом и цыганской внешностью и, будучи уже женатым человеком, относился к числу зажиточных ремесленников. Село стояло на большаке (в настоящее время это старая калужская дорога), и жители Клешни имели приличный доход, изготавливая резные пряхи, а из отходов делали ложки, плошки, веретена, игрушки. Проезжие купцы, коробейники, крестьяне и всякий заезжий люд охотно раскупали нужные в хозяйстве изделия ручной работы. Население Клешни называли «пряшниками». Наверное, нельзя жить долго и хорошо на нашей грешной земле.
Когда Ивану Исаичу исполнилось тридцать лет, началась первая мировая война. Молодые отцы и парни ушли на фронт. У Ивана остались молодая жена и трехлетний сынишка, а второй ребенок должен был только родиться. В народе говорили: «Плачь, не плачь, родная матушка, а на войну народу забрали почти полсвета».
По большаку двигались обозы с поклажей. Скользили по грязи солдаты в шинелях с мешками за спиной, мелькали фигуры офицеров и плащах.
--- На кого же вы нас покинули, милые соколики? — причитали бабы.
Нескончаемым потоком шли солдаты на запад. Никто ни у кого не спрашивал: «С кем война и за что»,— это было неважно, главное — «Россия в опасности». Так и ушел по этому тракту мой молодой дед на защиту своего Отечества. Но ему не пришлось похвастаться геройскими подвигами, фронтовая жизнь сложилась не в его пользу.
На протяжении нескольких месяцев не прекращались жестокие бои. Высшее командование мечтало, что под их натиском падут Краков и Вена, и русская армия сможет войти в незащищенный тыл Германии.
После полутора лет войны, разгрома, всеобщего упадка духа, хозяйственного разора и политического развала Россия снова пошла в наступление по всему фронту. Австрии был нанесен смертельный удар, Германия тайно предлагала мир. Орловские, тульские, рязанские мужики снова распевали «Соловей-пташечка» на улицах Марселя, Парижа и бешено ходили в штыковую атаку. По всем городам России формировались ополчения. Число мобилизованных доходило до двадцати четырех миллионов. Солдаты были измучены: то наступление, то отступление.
Земля дрожала. И вдруг уже на реке Одере издалека наискось к реке взвились огненными лентами десятки ракет, и земля озарилась как будто солнечным светом. Немцы поднялись из убежищ, и пошли в атаку. Они своей атакой развалили весь план наступления. Полегло сотни солдат на поле боя. Измученные, голодные, вшивые солдаты уже не в состоянии были сдерживать натиск врага. Они поняли, что являются пушечным мясом в интригах власти.
Началось отступление на восток. На мост через вздувшуюся реку двинулись скопища людей и телег. Громыхали колеса, раздавались крики команды, лошади приседали, цепляясь копытами за размокшие доски. Дальний конец моста тонул под массой народа. Вдруг пронесся гул голосов. Что-то случилось! Страшно заржали лошади, издалека донесся протяжный голос: «Спасайся-я!» Рвануло воздух. Стреляли, казалось, отовсюду, по всей реке. Солдаты бежали, обгоняя повозки. В воде плавали бородатые лица. Вся отмель кишела бегущими людьми. Вдалеке двигались понтоны, полные людей, только некоторые из них доплывали до берега, и переправившиеся части бежали в поле. Над рекой грохотала буря ураганного огня. В центре моста разорвался снаряд, и одному из солдат оторвало ногу. Это был клешнинский мужик, дальний родственник моего молодого тогда деда.
Пробегая мимо, Иван увидел его, но что можно сделать в этой суматохе, кого спасать себя или его. Свистели пули над головой, рядом в воду шлепались снаряды. Он уже пробежал мимо, но вдруг услышал душераздирающий душу крик. Лежащий в крови деревенский мужик умоляюще смотрел и кричал: «Братка!!! Иван!!! Не оставляй меня!!!» — дрогнуло сердце моего деда, вернулся за ним. И только поднял он его на плечо... Пулеметная очередь, просвистели снаряды, взрыв... еще взрыв... И все взлетело на воздух, нет мужиков и нет моста. А пулеметная очередь еще некоторое время секла воду, потом все стихло.
Кто из солдат успел переправиться на другой берег, они остались живы, и мой дед тоже мог бы добежать до берега, если бы не вернулся за товарищем. Такова душа солдата! Такую историю поведал моей бабушке вдове Ольге Ермиловне, вернувшийся с фронта солдат, прямой свидетель этого кровопролития на реке Одер.
Солдат принес зеленый сундучок с вещами, который нашел, в случайно уцелевшем обозе и письмо. Этот сундучок цел у нас и по сей день как память о деде, о великих сражениях первой мировой войны.