В начале тридцатых годов прошлого столетия, когда люди жили своим натуральным хозяйством и слово «коллективизация» было для них непонятным, и тем более не верили, что подобное может случиться.
Накануне большого праздника Покрова Богородицы, мой дед, Алексей Васильевич Чернов со своим братом Петром решили прокатиться на городской центральный рынок Тулы. Поторговать бараниной, а на эти деньги прикупить одежонки детишкам (а детками Бог не обидел, по пятку у каждого), а к праздничному столу привезти осетрину, залом, хорошей колбаски с чесночком и вяленой рыбки, да кое-что к чаю. Святое дело с устатку попить чайку с сахарком вприкуску да калачом, да чтоб от блюдца с чаем ароматный парок поднимался.
Зарезали вечером они по барану, освежевали и подвесили в сенях для охлаждения. На рассвете запряг мой дед лошадку, оделся потеплее, опахнул барана белой тряпицей и аккуратно уложил в повозку.
Петр Васильевич тоже притащил своего барана и положил рядышком. Сели сами на соломку спина к спине, так они садились всегда, когда нужно было поговорить или просто покурить, положив табурет набок. Они всю жизнь прожили спина к спине.
Стоял последний месяц осени. Часто дул холодный ветер и шли нудные дожди и перепархивали первые снежинки. Понукая лошадку, едут братья по серой, мрачной дороге. От унылой картины душой овладевает скука, и они достают кисеты с доморощенным табачком, молча, крутят цигарки, прикуривая от огнива.
Спички были большой роскошью для крестьян, и пользовались ими, чтобы вечером зажечь керосиновую лампу или свечи. В печи всегда были горячие угли, их раздували, и мелко расщепленные лучины быстро разгорались, огонь разбегался по дровам, они сипели, и большая русская печь оживала, вздыхала, гудела и постепенно нагревалась, отдавая свое тепло приютившему ее дому и людям, спасая их от хвори и зимних холодов.
Остались позади печальные дали, дорога свернула в лес. Братьев не волновала поздняя осень. Ехали, молча, равнодушно поглядывая по сторонам. Из кустов поднялась стая птиц, потревоженные фырканьем лошади и скрипом телеги. Взгляд невольно останавливался на бересклете: он стал еще красивее, листья пестрые, трехцветные, с веток свисают ярко-оранжевые ягоды с черными глазками. Воздух чистый, свежий. Пахнет грибами, сырой землей и увядающей, почти почерневшей, листвой. И вдруг из-под пня выскакивает заяц-русак, метров десять бежит впереди лошади и скрывается в тени раскидистой ели.
Пригорюнились отцы не к добру это. Подъезжая к городу, мужички повеселели, поправили на голове шапки, одернули сюртуки, пригладили бороды и, прикрикнув на лошадку, поехали рысцой.
Не знали мои деды, какие сюрпризы может преподнести город доверчивому, доброму человеку. На окраинах рабочих кварталов преобладали одноэтажные, а в центральной части города на главных улицах двухэтажные дома. Под крышами домов витиеватые резные подзоры, очи домов - окна украшены кружевными наличниками. Материалом для декора в основном служила сосна. Узоры их сосновых досок, правильно выдержанных, выглядели очень красиво. На некоторых домах были золотисто-белого цвета, на других сине-серого. В своей обычной жизни обитатели Тулы, чаще всего простые ремесленники, стремились к красоте. Они не мыслили повседневного существования без прекрасного, украшали свои дома, ворота, коньки кровель вязью деревянного кружева. Глаз заезжего человека не уставал любоваться творением мастера. Но срок жизни деревянных построек сокращал их злейший враг огонь. Тула, как и многие города России, горела, чуть ли не каждый год. Особенно страшными были пожары в июне и сентябре 1834 года. Деревянные строения, за небольшим исключением, были полностью уничтожены. Тула представляла собой гигантское пожарище. Размеры бедствия были настолько велики, что сгоревшие улицы, обнесенные высокими заборами, оставались таковыми на долгие годы.
Миновав кремль, перекрестившись на Успенский собор, братья Черновы чинно подъехали к Центральному рынку.
Остановились мои деды на постоялом дворе. Поставили лошадку на отдых, дали ей овса, попили чайку и пошли на базар. Купили место, взяли весы напрокат и стали торговать. Торговля шла вяло, видимо, горожане еще не проснулись. А хотелось бы и продать, и купить кое-что, и вовремя вернуться домой.
Сопят деды, тихонько переговариваются, потирают руки, и тут подходит к ним мужичишко, щупленький, остроносенький, в пушистой шапке из лисьего меха и шустренький такой, говорит быстро, шепелявит и ногами притопывает, как будто замерз, а руки из карманов не вытаскивает.
--- И видать состоятельный, --- подумали братья --- и денег в карманах, видимо, много.
--- Продаете? --- спрашивает.
--- Продаем...--- отвечает Петр.
--- Мужики! Может, сторгуемся, я возьму у вас все оптом, --- говорит он.
Оживились деды, крепко подумали и решили, что сделка стоящая, да и время дорого.
--- По рукам!--- сказал Алексей Василич.
Складывают оставшуюся баранину в мешок, а мужик и говорит:
--- У меня с собой денег нет, вы пойдете со мной, здесь недалеко живу, я вам вынесу.---
Согласились. Мужичишко ловко взвалил мешок на плечо и пошли он впереди, а за ним гуськом два брата. Шли не более десяти минут, подходят к высокому забору с резной калиткой, мужик и говорит:
---- Подождите меня здесь, я сейчас вынесу вам деньги,--- и юркнул в калитку, закрыв за собой дверь.
Стоят деды полчаса, а может, и больше, уже счет времени потеряли.
--- Мужик, наверное, забыл про деньги... пойдем сами к нему, --- открывают калитку... а там пустырь, да свалка мусора посередине. Никакого дома и в помине нет, а мужик, по всей вероятности, в это время был на другом конце города. Посмотрели братья друг на друга, молча, и, опустив головы, пошли на постоялый двор. Винить было некого.
Вернулись они домой рано, мрачные, обиженные на все человечество. Денег хватило купить детишкам баранок, пастилы, да карамелек к чаю. Бабушка Нюша места себе не находила, ругала деда, что он ни на что не годится, что он растрепа, разиня и вообще, что он ни на что не способен. А дед молчал, признавая свою вину. Он вышел на крыльцо покурить с горя. Иссиня-черные тучи сплошной стеной закрыли все небо, и только над лесом оставалась светлая полоса, и та через несколько минут исчезла. Везде стало черно. ---- Хорошо, что мы рано вернулись,--- закручивая цигарку, подумал Алексей Васильевич.
Через пру лет началась коллективизация. При вступлении в колхоз нужно было отдать все, что имелось в хозяйстве, от коровы до плуга. Двор опустошался полностью. А у тех, кто не хотел вступать в колхоз, отбирали насильно. Были такие люди, которые категорически отрицали коллективное хозяйство, в том числе и мой дед. В деревне начали тайно резать скот, мясо закапывать в саду, а шкуры прятали. Трудно было заставить мужика, среднего трудового крестьянина отдать свое, нажитое, в руки людей, которым не доверяют. Прятали хлеб, зерно, вещи.
Начались обыски и аресты. Чекист Онуров и его сообщники, вооруженные наганами, заходили в избы крестьян и выворачивали все содержимое наизнанку, забирали всё самое ценное по их усмотрению. В это время мой дед Алексей Васильевич и его брат Петр Васильевич находились в лесу на угольнице, куда и пожаловал Онуров, чтобы арестовать братьев.
Бабушка Анна Петровна очень переживала и, услышав скрип полозьев, выбежала на улицу посмотреть. Лошадь остановилась у крыльца, в санях сидели братья Черновы. Онуров, выскочив из саней, вошел в дом, чтобы сделать обыск, пока хозяйка в растерянности. Не найдя ничего, он заглянул на хоры, где за занавеской сидела куча ребятишек, один меньше другого.
Пять пар детских испуганных глаз смотрели на Онурова, а под матрацем у них лежала шкура зарезанного бычка.
--- Ладно... Детей мы трогать не будем,--- сказал он и вышел в сени.
Алексею Васильевичу не разрешили даже попрощаться с детьми, по приказу начальника оставался сидеть в санях, пока Онуров с помощником обыскивали дом.
Увезли Алексея Васильевича как кулака, как собственника. Хорошо, что шкуру не нашли, а то пошел бы по статье как враг народа. Тогда моего деда могли бы вообще не увидеть. Нескольких человек арестовали в тот день в Гурово и отправили в волость. С полгода ничего не знали многодетные женщины о судьбе своих мужей, пока не пришло письмо из далекого Котласа, о котором и никто не слышал и не знал.
Дед Алексей писал, что путь был долгий, большую часть пути шли колоннами под конвоем. Котлас это конечный пункт. Расселились кто, где смог, в ближайших избушках, будках, вагончиках.
Из архива:
В 1930г. Образовался Котлас-лагерь, откуда через Северную Двину, Вычегду вели этапом заключённых на Усть-Вымь, а затем до Локчима, Верхнего Чова, Тимшера, Усть-Нема, Княжпогоста и т.д.
Высшим законом ГУЛАГ-а является «От заключённого надо взять всё в первые 3 месяца». В Коми республику всё больше и больше этапом приводили заключённых. В 1937г. по приказу наркома внутренних дел Ежова было запланировано репрессировать 228 950 человек, из них расстрелять 75 950. Это были «враги народа», им «паяли» 58 статью, политическую. Большинство из них были честные, добросовестные, порядочные люди; многие искренне верили в идеалы революции, коммунизм.
«Все, в основном, работали на лесоповале, - а меня писал дед,- как самого грамотного, определили на другую работу». Ему дали лошадь с повозкой, и он обеспечивал лагерь продуктами. Такая работа ему понравилась, и даже платили немного за работу. Он бабушке писал: «Нюша, ты не переживай, я по возможности буду тебе помогать». Прислал посылку ребятишкам: рубашечки, сандалики и гостинцы. Потом прислал еще одну посылку, и вдруг тишина, перестали приходить даже письма. Бабушка, Анна Петровна, забеспокоилась. Стала гадать на картах, выходило все плохо...
А случилось вот что.
Был донос, но с чем это было связано, никто не мог понять. На лесоповал пришли вооруженные военные, прекратили работу и всех конвоировали в лагерь. А так как никаких бараков не было, то всех завели в местную церковь и закрыли до особого распоряжения.
Время шло, но их не выпускали. Арестованные, кто слабее, стали умирать от голода и лишаться рассудка. Было страшно! В церкви стояли крик и стон. Но должен когда-то быть конец этим страданиям. Уже смеркалось, когда военные открыли ворота и скомандовали:
--- Мужики! Бегите в лес! Кто добежит, останется живым... ---
Толкая друг друга, спотыкаясь, мужики высыпали на улицу. Бежали, кто как мог. Все старались и надеялись скрыться в лесу, а военные их расстреливали в спину. Многие остались лежать на снегу. По-видимому, был приказ всех расстрелять.
Братья Черновы успели добежать до леса, но до дома они добирались два года. У них не было документов, не было денег. Все крупные населенные пункты они обходили стороной. При проверке документов их как дезертиров могли отправить еще дальше или расстрелять не месте. Это была неминуемая гибель.
В глухих деревнях, куда еще не дошла советская власть, они просили милостыню или работали у хозяев за еду. Так потихоньку они добрались до дома. Домой пришли ночью, чтобы никто не видел. Но в деревне на это уже никто не обращал внимания, коль вернулся, значит, отпустили.
С советской властью Алексей Васильевич так и не смирился.
Потеряв все, в колхоз он не вступил. Здоровье после ссылки пошатнулось, стал сильно болеть желудок. Работать пошел в карьер. Работа была тяжелая, и это еще больше отразилось на здоровье. Его брат Петр Васильевич болел точно так же. Их судьбы были настолько одинаковы, что трудно себе представить. Два брата одна жизнь. Мало того, что они друг без друга не могли долго находиться, даже год, день и час смерти у них был один. Разница только в том, что родились они с интервалом в два с половиной года.