Раз Махал Боруссиевич Хазин, Вертухай Пидарасыч Гоблин и Анатоль Франс отправились ходоками к Андрэ Жиду. Ну, отправились и отправились и х ...й с ними, как говорится, но то - то и оно - то, что пришли они не к бессоннице сакральной, а к Андрэ Мальро, имена - то одинакие, как у адресата и рыжей ведьмы из колхозного штата. Перепутали маленько. Приходят и говорят :
- Ты пошто, Андрэ Мальро, х...ню всякую гонишь десятилетиями, а народ, - и кажут эдак руками - то, - между тем продолжает ездить к Иван Яковлевичу в сумасшедший дом советоваться ? Дискредитация, - говорят, - получается свободной мысли России.
Мальро - ноль внимания. Он француз и не просто не понимает, что они там ему гонят, ему реально по хер на все их гнилые рамсы, на свободу и судьбу демократии причухонских выселок, его заботит грибной соус Вателя, под который, если верить Талейрану, можно схавать и перчаточную пару императора. А эти не унимаются, гордые, лихие, озабоченные.
- Зырь, - кричит ему ( Мальро, стал быть ) гадостный мусор и лысый, - как я Бочариком скреативлю живопырку канадских мудаков, изображу брови Брежнева и насмешу Аркадия Бабченку.
И кажет ему ампутированный хер. Без яиц. Вообще, как у андела божиего или лошадиного графа, чистое место, выпуклость такая лобковая, на бильярдный шар похожая. Мальро - по барабану, даже не глядит в сторону ходоков, размышляет о Шендеровиче. Шершав в меру, глуп неимоверно и все, понимаешь, не поймается никак, автор сказочек даже фильтр придумал для Гугла, мол, тыр, пыр, никаких Шендеровичей и их нету. Умен Гугл. Соображение имеет, как оно через плечо. Выходит вперед, отодвинув Пидарасыча культяпкой Достоевского ( она у него вечно скулела и на спину падала, стоило птице кагану нахмуриться ) сам Хазин. Тоже шершавый, но улавливаемый уравнителем Вуйкеса, хошь на Первом, хошь на втором, хошь у толстых обоссанных старух на " Эхе ", он и в прокламациях фигурирует, раздаваемых на автостанциях и речморвокзалах демобилизованными по контузии ума гиркинцами. Выходит, значится, и как заорет тенором евреюжным :
- А вот налима кому, налима !
Тут надо лишний раз напомнить, что Мальро - француз. У их речь другая совсем, не русская, слышит он другое, более привычное галльскому франкофонному уху. И кажется ему, что оскорбляет его Хазин. Гнида. Но Мальро воспитан и благоразумен по - европейски, он даже дрочит через асбестовую трубу, что в штате Калифорния, наравне со свинцом, запрещена есть. Потому терпит и ждет, когда вылезет очками Франс.
Такое, Лизонька, кисочка, можно продолжать бесконечно. Или долго. Во всяком случае, я лично в сети всего лишь пять лет, могу говорить про пятилетку токмо, решающую, конечно. Цельных пять лет решать с какого конца разбивать яйцо мироздания - это ведь уметь надо. Это, примерно, как постоянно сымать Севастополь Сталинградский и удивляться потом, отчего конечный продукт на х...й никому не нужен, кроме Потупчик и то за деньги. Но мы не будем. Мы не станем. Мы скажем о Гулливере. Заявим в полный голос, выйдя на площадь с потомками чехословацких узников совести, прихватив бесстрашного Леню Гозмана и десяток членкорров Бибисей.
- Люди, - говорит Гулливер, нервными движениями интровертного истерика поправляя чорное пальто. Тут надо отвлечься и указать, что Гулливер - Баширов, все свои сорок лет играющий одну роль, как Бумбараш или председатель райкома, как разбитый фонарь или танкист в рубчатом шлеме, как ликвидатор в сапогах Машков или мордач Пореченков, вечно деревянный Махно армянских сериалов, изображающих степь Тараса Бульбы несколько поникшей - от колоса до колоса не слыхать бабьего голоса - и опухшей, хотя Гоголь прямо говорил, что татарина на конике не видно. Вот, короче, Баширов и говорит снова, после вступления из слова " люди ".
- Я распускаю и сам распускаюсь.
Это он о доверии им гонит, людям, а люди в количестве трех экземпляров ненастоящих людей виртуальности скушной, как омлет, это : Несмиян, Потупчик и Витухновская. Как бог крестьянский едины суть втроих, как изобретатели рунета Кашин, Просвирнин и Ваенга, как березовый сок в совдепии. Или томатный.
И штоп не заканчивать сказочку доносом преосвященному, мамо, спешу подогнать тебе, милая, носастая, зеленоглазая, продолжение ажидации Снарка.
Искали в наперстках – и здравых умах;
Гонялись с надеждой и вилкой;
Грозили пакетами ценных бумаг;
И мылом маня, и ухмылкой.
Но напрасна погоня в просторе пустом,
Впереди непроглядная тень;
И Бобер от земли оттолкнулся хвостом,
Чтоб достать ускользающий день.
Благозвон закричал: – Что кричит Какбишьвас?
Он кричит, он на кручу взошел.
Он рукою взмахнул, он главою потряс —
Вне сомнения, Снарка нашел!
Все смотрели, и Бойня воскликнул: – Постой!
Он и был лоботрясом поныне! —
Это Булочник – их безымянный герой —
Одиноко стоял на вершине.
Был он прям и велик – но всего только миг;
А к исходу второго мгновенья,
Словно спазмом пронзен, смело бросился он,
В бездну мрака, объятую тенью.
– Это Снарк! – слабый голос в их души проник.
(Слишком тих, чтоб звучать наяву.)
Загремело «ура», поздравления, крик;
И зловещее: – Нет, это Бу-у-у…
И – молчанье. Но вдруг еле слышимый звук
Напряженного слуха достиг.
Он звучал, будто «…джум!» – этот тающий шум —
Просто ветер, что сразу затих.
Было тщетно искать в наступающей мгле,
Затопившей пустыню кругом,
След того, что они – на священной земле,
Где их Булочник бился с врагом.
С полусловом в устах и на полукивке,
Не склонив до конца головы,
Он внезапно и плавно исчез вдалеке —
Ибо Снарк был Буджумом, увы.