Обычный, ничем не примечательный день из жизни инженера, работающего на одном из уральских заводов, подходил к концу.
И да, этот инженер я.
Смена позади, с её проблемами и трудностями, давлением начальства и сорванными сроками заказа, перекурами и нервами.
Дорога домой в тот вечер, не оставила о себе никаких воспоминаний, кроме пожалуй старика, встретившегося по дороге.
Старик, как старик, я бы наверное даже не обратил на него внимания.
Он шёл мне на встречу, а я не замечая ничего вокруг брёл домой, думая о том, какой фильм посмотреть вечером.
Поравнявшись со мной, он приостановился, и положил руку на рукав моей футболки.
Я остановился, и с недовольством вынул наушник из уха.
– «Сынок, угости махоркой» - голос был хриплым, и каким-то усталым.
Я раздражённо достал пачку из кармана, выщелкнул сигарету, и протянул старику.
И тут я увидел его глаза.
Нет, ничего необычного, нечего отталкивающего или вызывающего я в них не увидел.
Но что-то на секунду привлекло моё внимание, выхватило из рутины дороги.
В них было что-то знакомое, вызывающее неясную тревогу...
Пока я задумчиво убирал пачку в карман, силясь понять что же меня насторожило, старик шаркающей походкой скрылся за поворотом.
Встряхнув головой я двинулся дальше, наверное показалось, да и не мудрено, день сегодня был не простой, снова проблемы с испытанием нового инструмента.
Вечер прошёл как обычно.
Жена с обидой в голосе жаловалась на начальство, что не заботится о наборе рабочих, работать уже почти не кому, о лишении премии по пустякам.
Обсуждение работы в саду, на предстоящих выходных, во время ужина, всё как обычно.
Фильм, выбранный мной на одном из сайтов, оказался не интересным, и было даже жаль потраченного времени.
Второй час.
Жена уже спала, за окном ещё пьяно переругивались какие-то мужики, усталость закрывала глаза, и выключив компьютер, я отправился спать.
Скрип.
Скрип повторился, и довольно сильно тряхнуло.
Да что за ерунда, я устало открыл глаза, дадут мне сегодня отдохнуть или нет!
Подвода, неспешно едущая по просёлочной дороге снова подпрыгнула на колдобине, и колесо жалобно скрипнуло.
– «Да чтоб тебя, Сидорчук! Старшина, где ты, мать твою волшебницу! Я кому говорил, подготовить обоз!» - кажется это был мой голос.
– «Так товарищ командир, времени же не было, в наступлении же вторую неделю, вот и не успели починиться, звиняйте товарищ командир» - голос раздавался откуда-то слева.
Так, стоп.
Какой обоз, какой старшина, где я? Почему я выговариваю какому-то Сидорчуку? Какое наступление, и почему я еду на подводе?
Рой вопросов без ответов закружился в моей сонной голове.
И тут остальные звуки накрыли меня с головой. Слышался звук чавкающих по грязи сапог, бряцание чьего-то котелка, негромкое переругивание, всхрапывание лошадей, стон раненого, и ещё масса сливающихся в один непрерывный поток звуков .
Открыв глаза, увидел колонну идущих солдат, в которой и двигалась наша подвода.
Странная форма, непохожая на форму российской армии, да я бы сказал, и на западную форму, часто показываемую в новостях, тоже не похожа.
И тут я вспомнил.
Гимнастёрки, да гимнастёрки. Потёртые, залатанные, полинялые от пота на спинах, местами прожжённые и с пятнами засохшей крови. И такие же пилотки, с отверстиями от случайных пуль. Скатки и трёхлинейки, у некоторых автоматы с дисковыми магазинами, кажется ппш.
Откуда я это всё это знаю? Фильмы? Да, много было пересмотрено фильмов про войну, и книжки конечно читал, но где я?
Может это сон?
В недоумении потянулся протереть глаза...ааа. Да чтоб тебя, голову резануло жгучей болью, так что в глазах снова потемнело…
Звуки сквозь глухую ватную пелену снова стали доходить до моего сознания…
Я вроде жив… Что со мной… Привиделось…
Открываю глаза, и вижу, что нахожусь в каком-то блиндаже, освещённом чадящей керосиновой лампой. Лежу на шинелях, под головой чей-то вещмешок. Рядом с топчаном стоит грубо сколоченный стол и два чурбака, вместо стульев. Успеваю заметить, прежде чем усталость снова гасит сознание, лежащий на столе планшет с портупеей, и торчащий из него уголок пакета с надписью «секретно» да два треугольника писем рядом.
Просыпаюсь. Не открывая глаза, пытаюсь вспомнить, что же мне вчера привиделось.
Голова трещит, и отказывается что-либо выдавать толкового.
Необычный запах табака заставляет открыть глаза. Что-то знакомое в этом запахе, что-то из детства… Вспомнил, это же махорка, её ещё дед мой курил. Да как же, помню, бывало кисет свой достанет, ну это мешочек такой сшитый, под табак, оторвёт от газеты полоску бумаги, согнёт на коленке, насыплет сверху махорки небольшую горку, и свернёт в трубочку, облизнёт краюшек, огладит пальцами. Покурит, и сизый, кисловатый дым клубами наполняет комнату.
Только нет деда на этом свете, уже как лет десять…
На столе стоит котелок с дымящейся картошкой, рядом лежит пара ломтей хлеба и две банки, на которых читается — агар пекинг провижн, Чикаго. В памяти всплывает слово лендлиз, американцы значит…
Из-за полога плащ палатки, натянутой в качестве двери, доносятся голоса.
– «Товарищ старшина, вы же сами вчера говорили, не беспокоить, значит не велено, стало быть не пущу!» - голос говорившего явно принадлежал молодому парню, и скорее всего родом с деревни, судя по говору.
– «Да ты дурья твоя голова, я же тебе этот наказ и давал! Эх ты, душа-портянка, пускай тебе говорю!» - а этот голос был уже знаком мне, и слышал я его не далее как вчера. Старшина, точно старшина.
– «Что там происходит, да пропусти ты его уже. Видать дело у него неотложное» - что там за шум.
В блиндаж ввалился невысокий, крепкого сложения мужчина. Небольшая прядь седых волос выбилась из-под пилотки, такие же седые усы грозно топорщились, и шевелились в такт говору старшины.
– «Товарищ старший лейтенант, я же ему и говорю, охломону этому, командир сам приказал явится с докладом о данных разведки по пришествии группы. Ну это, во общем пока вы в сознании были, команду дали. А он упёрся, и ни в какую, вот же бисово отродье, душа- портянка!»
– «Стоп Сидорчук, не помню ничего, голова трещит… Ты это, давай по порядку, что да как, вчерашний день совсем стёрся из памяти».
– «Так шли мы за немцем, драпает же он, так вот не доходя до передовой колонну нашу "мессер" и накрыл, зараза, наглый такой, и откуда только взялся сволочь! Бомба в аккурат рядом с вами и упала, метров за десять, ребят наших посекло, вас опять же зацепило!
Ну мы до ближайшего подлеска вас на руках и домчали, а тут и наши самолёты подоспели, горел "мессер" знатно, за пригорком небось всё ещё чадит.
Наш полевой врач, Хамраев, человек учёный - дело своё знает, осмотрел вас, голову забинтовал, да не тревожить сказал хоть сутки, пока дескать в сознание не придёт, хорошо бы говорит постельный режим, да только война!
Так вот, как мы добрались до передовой, под вечер, расположились да часовых расставили, всё как устав велит, так почти через час вы в себя приходили, да приказ дали, отправить группу разведки за языком.
Под утро вернулись… точнее один вернулся… успел сказать, что напоролись на дозорных, полегли одним словом все, один он успел уйти, да и то не жилец».
На последних словах рука старшины неловко потянулась к голове, в попытке снять пилотку, но только поправила её, и опустилась.
Повисла гнетущая тишина. Старшина, как-то враз постаревший, задумчиво уставился на треугольники писем. Я же тем временем лихорадочно пытался собрать хаотично мечущиеся мысли.
Реальность такова, что я нахожусь на фронте Великой Отечественной войны, в звании старшего лейтенанта, и мне нужно принимать решения, как это случилось одному Богу ведомо.
Из раздумий меня выдернул голос часового.
– «Здравия желаю товарищ капитан!»
И следом в блиндаж зашёл статный, с заметной выправкой капитан.
– «Старшина проверь часовых» - старшина проворно скользнул в дверь.
Это я сказал или капитан? В голове ещё мутилось.
– «Старлей, распорядись, пусть организуют чайку, растрясло в дороге. Да ты не смотри волком, уживёмся, война и не такие калачи притирает. Звать меня Казачок Михаил Иванович»….
– «А да тебя кажись крепко зацепило» - сказал он, видя как меня шатнуло к стене.
– «Часовой, врача, живо».
– «Здравия желаю товарищ капитан! Уже легче, не нужен доктор, вчера моих солдат самолёт немецкий посёк, заботы там и без меня хватит».
– «Добро. Давай о деле, пока твои нам чаю спроворят. Привёз я тебе старлей приказ за номером 227, слыхал о таком?»
– «Да как же не слышал, слышал, от соседей наших, до них вперёд вести доходят. Приказ ни шагу назад, как его солдаты называют».
– «Совершенно верно, и наша с тобой задача старлей, обеспечить выполнение этого приказа, так что распорядись собрать сержантов после обеда для проведения полит работы по ознакомлению.
А пока, я смотрю у тебя картошечка остывает, так давай за стол пере дислоцируемся, заодно и тушёночку американскую откроем. Да ты не тушуйся, как звать меня ты теперь знаешь, как тебя звать я и раньше знал, в штабе наслышаны о твоей роте. А за знакомство есть у меня с собой наркомовские!»
Устроились за столом.
Капитан достал из внутреннего кармана фляжку и разлил по стаканам на четверть.
– «Ну давай старлей, за нашу победу!»
Водка обожгла горло.
Наскоро откушенная картофелина, и следом кусок мяса с ножа, осадили пламя в горле. Прокашлялся, в голове посветлело.
– «А я ведь тебе пополнение привёз, да. Классного специалиста снайпера, точнее специалистку, да ты подожди, подожди отнекиваться. Увидишь, она тебе так фрицев прижмёт, что на руках её носить будете!»
– «Да я же не спорю, товарищ капитан, совсем нас кукушки немецкие за последнюю неделю замучили, на переходах колонну выслеживают!»
– «Вот это то она как раз и исправит! Ты не смотри, что девчушка молоденькая, дело своё она туго знает!»
Выпив ещё по одной за знакомство и осадив всё это тушёнкой решено было лично ознакомится с пополнением, и заодно проследить как старшина распорядился провизией, присланной в роту с недавнего эшелона.
"Зис" славная машина, труженица войны, стояла не далеко от подлеска.
Рядом сновали солдаты, выгружая ящики с провизией. За всем этим делом зорко приглядывал старшина Сидорчук, не переставая меж тем что-то говорить рядом стоящей девушке.
По мере приближения до нас донеслась часть этой беседы.
– «Ты дочка в лучшую роту попала, командир у нас человек душевный, солдатики не охальники какие, не обидят!»
– «Отставить Сидорчук, провиант принял?»
– «Так точно товарищ командир!»
Я меж тем рассматривал девушку.
– «Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! Младший сержант Ерохова прибыла для прохождения службы!» - стоит вытянувшись во фрунт, лицо серьёзное, глазами пристально следит за мной.
– «Вольно, следуйте за старшиной Сидорчуком, он покажет вам место расположения.
Старшина, поставь бойца на довольствие, определи на постой».
И уже вполголоса добавил:
– «И архаровцам нашим скажи, узнаю чего, или боец сама пожалуется, ну ты понял что будет».
Затылком ощущаю взгляд, это капитан улыбаясь смотрит на то на меня, то на девушку, и следом на Сидорчука.
– «Да ты не переживай старлей, она себя в обиду не даст, на переправе один сунулся было, да теперь в лазарете здоровье поправляет, а там уже как трибунал решит» - посуровев закончил он.
Не прост, ох как не прост новый политрук, чего ждать пока не ясно. Да собственно выбирать-то не приходится, да и на его месте простому-то и не быть.
Я смотрел вслед удаляющейся девушке. Старшине она взять вещмешок не позволила, да и винтовку, тяжело ударяющую по бедру, несла сама.
Поглядим, что навоюется.
После обеда в блиндаж начал собираться младший комсостав роты.
– «Здравия желаю товарищ капитан!»
– «Здравия желаю...»
– «Здравия...»
– «Все в сборе? Вижу что все, ну те кто есть, согласно списка.
Зовут меня Казачок Михаил Иванович, ваш командир по боевой и политической подготовке. Прошу так сказать, чуть не сказал любить, хотя это не возбраняется, но уважать».
Среди сержантов послышался чей-то шёпот — «а казачок-то поди засланный» – и следом чей то смешок.
– «Бойцы, словили тишину!» - голос капитана вмиг напитался нотками металла.
Сержанты умолкли, недоуменно и как-то с опаской переглянувшись.
– «Я здесь вам не шутки шутить! Я привёз приказ от командования, за номером 227, надеюсь все уже слышали!
Так вот сержанты, вы отвечаете головой за своих подчинённых! Струсил солдат — виноват сержант, значит недоработал по политической подготовке! Кто расскажет солдату как он должен воевать, как отстаивать с оружием в руках нашу Родину? Кто поможет преодолеть страх перед врагом, и не поддаться панике и не побежать назад? Кто поднимет в атаку залёгший под огнём пулемётов строй?
Я вас спрашиваю, кто защитит наших матерей и дочерей?
И вам же отвечу на мой же вопрос!
Это вы, сержанты, должны быть для солдата за отца и за матерь, когда ему трудно!
Это вы должны помочь преодолеть солдату его страхи!
Ваши слова о любви к нашей родине должны звучать призывом в сердцах солдат!»
Сержанты притихли и внимательно всматривались в лицо говорившего капитана, прониклись. На их лицах читалось огромное желание понять, говорит ли капитан то, о чём на самом деле думает, ведь над смыслом произнесённых слов не властна даже смерть.
– «Доведите до бойцов ваших подразделений приказ нашего командования, это ваш долг и ваша обязанность» - тем временем продолжал капитан.
– «Приказ за номером 227 нашего Наркома обороны СССР Иосифа Виссарионовича Сталина.
О мерах по укреплению дисциплины и порядка в Красной Армии и запрещении самовольного отхода с боевых позиций, должен быть выполнен любой ценой!
За не выполнение трибунал и штрафной батальон, а в условиях боевой обстановки расстрел на месте!
Надеюсь всем здесь понятно, товарищи, чего ждёт от нас товарищ Сталин и наша Родина?
Далее пообщаемся с каждым лично, после наступления, назначенного на завтра!
Можете быть свободны».
Сержанты выходили из блиндажа уже без шуток, в глубокой задумчивости, не громко переговариваясь между собой. Завтра им предстояло вести солдат в бой, из которого не всем предстоит вернутся.
Глядя в спины выходящих подчинённых я в задумчивости потёр лоб.
– «Да ты не думай о грустном старлей, кому суждено вернутся, те вернутся! Может и мы с тобой завтра голову сложим, да только двум смертям не бывать, а одной не миновать! Так вроде кто- то из известных полководцев говорил!»
Голос капитана был бодр, и даже как показалось, чуть весел.
– «Товарищ капитан!»
– «Да что ты заладил, товарищ капитан товарищ капитан, нет же в блиндаже никого, давай на ты! Нам с тобой за эту роту отвечать, и в бой её вести, так что давай на ты, Владимир Юрьевич!»
– «Так точно товарищ…» - сказал было я и осёкся.
– «Михаил Иванович, я до врача нашего отойду, что-то мутит опять, в глазах рябит. А вы… ты располагайся, я скоро».
Но скоро в тот день не получилось.
Выйдя из прокуренного капитанскими папиросами блиндажа на свежий воздух, я почувствовал как закружилась голова, и остановился оглядеться, пройдя каких-то пару десятков шагов. Постояв несколько минут, я решил пройти и осмотреть нашу позицию.
Солдаты в окопах занимались разными после обеденными делами, так сказать по распорядку.
Некоторые спали, прикрыв глаза пилоткой, прислонившись к стенке окопа, кто-то даже разложил постиранные портянки на бруствер. Чуть в сторонке старый солдат не спеша писал письмо на родину. Расположив мятый листок на коленке, в задумчивости мусолил химический карандаш во рту, от чего его губы становились синеватого цвета.
Следом расположилась группа с гармонистом в центре. Неспешно водя мехами тальянки, он в пол голоса пел;
– «Ласковый и нежный взгляд
у моей любимой!
Я вернуться к ней бы рад,
да только вот война!
Только бы пулей не убило,
не взорвало миной!
А уж я к тебе вернусь,
родная сторона!
Знаю, что ты ждёшь меня,
и что победа скоро!
Сердце просится домой,
да нужно воевать!
В бой иду я за тебя,
а враг бежит с позором!
Ты у калитки жди меня -
выходи встречать!»
Остальные слушали, улыбались и чуть слышно подпевали.
За поворотом, в окопе, трое солдат живо обсуждали завтрашний день, при этом один из них ещё и ярко жестикулировал.
Я прислушался.
– «Завтра когда наступление начнётся сначала братки артиллерией немца отутюжат, а там и мы в рост побежим!»
– «Брехло, артиллерию на соседний участок фронта оттянули, там прорыв по более нашего будет!»
– «Да тебе то откуда знать, можно подумать ты сам видел!»
– «А давай у Санька спросим, у Задержки! Может он чего слышал».
– «А почему Задержка?» -спросил молоденький солдат из последнего пополнения, до это только внимательно слушавший разговоры этих двоих, при этом посмотрев на отдельно сидящего солдата.
– «Эх, паря, это же наша песня, Саня то наш. Мы же по началу тоже не знали, от чего у него такое прозвище, пока однажды в штыковую бок о бок с ним не пошли! Как в окопы к немцам запрыгнули, слышим с той стороны где Санёк бежал:
-Задержи дыханье!
Даже обернулись.
А он нож выхватил, глаза как лёд мёрзлые, между фрицами так и снуёт, а те снопами валятся! Сначала замирают, как будто и вправду дыханье задерживают, а опосля мешком оседают!
В тот бой фрицы кровью умылись, да и нам досталось, до сих пор перед дождём нога ноет, куда лопатка немецкая прилетела».
Я обратил внимание на бойца сидящего чуть в стороне от говоривших.
Он задумчиво смотрел в сторону немецких окопов, и улыбаясь правил оселком нож.
Пройдя дальше встретил спешащего по делам старшину.
– «Сидорчук, а где расположили медсанбат?»
– «Так товарищ командир, здесь же рядом, чуть дальше только, глубже в подлеске. Рустам Бахтиярович уже спрашивал как ваше самочувствие!»
Иду в указанном направлении, и среди начинающейся полосы не больших берёзок, из-за холма слышу голос, молодой, что-то с азартом рассказывающий. Обходя стороной холм подхожу ближе.
Молодой солдатик, кажется остальные называли его Жека, что-то увлечённо рассказывал нашему недавно прибывшему снайперу. Она молча слушала, изредка улыбаясь, меж тем точными чётко выверенными движениями продолжая чистить винтовку, "мосинку", вдруг вспомнилось мне.
А девчонка то, вовсе молоденькая. Лицо совсем юное, щёки чуть раскрасневшиеся, нежные, с маленькими ямочками, глаза синие, немного доверчивые...
Наверное в мирное время была студенткой, или гимназисткой.
Сколько же вот таких молодых жизней оборвала война, и сколько ещё их оборвётся...
– «Ангелинка, а ты знаешь какой у меня на гражданке мотоцикл был, ух закачаешься! Я на нём даже ветер мог обогнать, ну не сильный, а такой...» - он неопределённо помахал рукой.
– «Ангелинка, а ты любишь мороженное, а кино? А давай после победы встретимся, пойдём в кино, купим много мороженного и конфет в буфете, а после кино пойдём гулять в парк, там знаешь какие вальсы оркестр играет!»
Становится легче, и спокойнее. Люди не боятся завтрашнего наступления, значит сможем выполнить приказ, значит одолеем врага.
Иду дальше, ориентируясь на доносящиеся не по далёку звуки.
Вот и медсанбат.
Несколько палаток, скрытые за деревьями, греющиеся на солнышке рядом с одной из палаток бойцы, с повязками бинтов, с проступающей сквозь них запёкшейся кровью. Сердито покрикивающие санитарки, торопливо распределяющие раненых.
Всё это виделось как один живой организм, непрерывно двигающийся и изменяющийся.
Полог одной из палаток откинулся, и наружу вышел военврач, вытирая руки полотенцем.
Достал из портсигара папиросу и закурил, и посмотрел в мою сторону.
Военврач Хамраев двинулся ко мне на встречу, это был мужчина чуть более тридцати лет, среднего сложения, не узок плечами, да и роста не маленького. На лице, блеснувшем солнечным бликом очков, отражалась усталость и озабоченность последних дней. Но так же там была написана и доброта и сочувствие. Твёрдая и уверенная поступь походки, выдавали в нём умудрённого военным временем человека.
– «Здравствуй Рустам Бахтиярович, а я к тебе направляюсь, поблагодарить, вот как видишь снова в строю!»
Странно, но во время дороги до медсанбата голова перестала болеть и кружится, наверное уверенность и спокойствие моих солдат так подействовали.
– «Владимир Юрьевич, то что тебе лучше, это очень хорошо, а то бойцы переживают, как без командира то. А не выпить ли нам чаю, я вот как раз собирался, на операции здорово вымотался, сил нет».
Мы прошли за палатки. Там под сенью молодой берёзки стоял грубо сколоченный стол и две лавочки. Медсестра появившаяся из-за ближайшей палатки, принесла нам стаканы в подстаканниках и котелок с чаем. Из котелка пахло чабрецом, мятой, и другими пряными ароматами трав.
– «Люблю знаешь ли душистый чай, и папиросу с табаком Вирджинии. Из штаба иногда привозят офицеры».
Мы помолчали несколько минут наслаждаясь ароматом чая, снова появилась санитарка, и поставила на стол маленькую баночку.
– «Угощайся Владимир Юрьевич, варенье вишнёвое, моё любимое, досталось по случаю!
Может расскажешь чего про нового особиста, а то солдаты разное бают, да только что из это правда».
– «Да пока ничего не ясно, человек он вроде с виду серьёзный, опять же и служба обязывает. Приказ привёз, сержантам после обеда доводил. Ну поживём увидим, думаю сработаемся».
Закурив вторую папиросу врач пристально посмотрел на небо.
– «А ты знаешь Володя, небо такое же как в тридцать девятом, когда мы с другом на рыбалку ездили. Мм, что это были за деньки, мы до сих пор с ним в письмах вспоминаем. Он кстати на соседнем фронте в медсанбате как и я служит. Да я про него тебе рассказывал, Руслан Шаркаев. Учились мы с ним вместе в Узбекистане. Я потом к себе в Казань вернулся, а он по распределению в Ленинград был отправлен, да так там и остался.
Эх, закончится же когда-то эта война... После победы приезжай ко мне в Казань командир, такой плов сготовлю, какого ты нигде не едал. А потом мы с тобой Володя, к другу моему поедем в Ленинград, по набережной пройдём, в ресторане отдохнём, вспомним эти дни, друзей наших вспомним».
А я задумался о своём...
Вспомнилось детство, друг мой Серёга, наш двор, футбол, как мы сбегали из дома на ночные купания в речке...
В памяти всплыла фотография дочки. Где она сейчас, как она там, в другом времени... Давно уже не виделись, совсем взрослая стала, дел много...
От мыслей меня отвлёк голос военврача.
– «Эх, отдохнуть бы да некогда, бойцов спасать надо, после победы отдохнём».
– «Спасибо Рустам Бахтиярович, за вкусный чай, и за помощь твою спасибо, и мне пора».
За обходом расположения и затянувшейся беседой время прошло не заметно. Враг не проявлял себя никак, ни одного выстрела или крика, даже на секунду могло показаться, что нет никакой войны, а на дворе самое что ни на есть мирное время.
Вечерело.
Особист время не терял, и уже рассматривал красные стрелки на разложенной вдоль стола карте, сверяясь с раскрытыми рядом бумагами. Когда я вошёл он быстро свернул бумаги и убрал их в планшет, поправил портупею и сказал:
– «Старлей, командование нам доверило выполнение важной задачи, завтра нам нужно быстрым и сокрушительным ударом выбить немцев, и как мы это будем делать предлагаю обсудить детально!»
- «Хорошо Михаил Иванович подожди минуту, дневальном прикажу чтоб чаю нам соорудил.
После того как дневальный принёс дымящийся чайник, мы с особистом достали циркуль и карандаши, пододвинули керосинку поближе и склонились над картой…»
Примерно через час ожесточенных споров о том, как следует отсечь вражеский пулемётный огонь с фланга, да как с меньшими потерями преодолеть расстояние до окопов противника, внимание наше неожиданно переключилось на несколько выстрелов прозвучавших в тишине.
И сразу следом тишину смело градом очередей со стороны противника.
Выскочив из прокуренного блиндажа в сумерки я зычно крикнул в сторону наших окопов:
– «Старшина, сержанты, немедленно доложить, что происходит!»
Над головами у нас зацокали пули.
И почти сразу в сумерках увидел быстро двигающуюся короткими перебежками фигуру старшины.
– «Сидорчук, мать твою- волшебницу, немедленно доложить, что случилось!»
– «Товарищ командир, пули же вокруг...» - пригибаясь выдохнул старшина.
За спиной послышался голос особиста: – «старлей, давай в блиндаж, там и расскажет!»
Быстро вернулись обратно в прокуренное помещение, прикрыв проём двери пологом плащ палатки. Грохот очередей так же резко стих, как и появился, только одиночные винтовочные выстрелы, да немецкая ругань доносилась с дальних вражеских окопов.
– «Докладывай!»
– «Докладываю! Товарищ командир, со вчерашнего вечера повадился нас снайпер немецкий как воробьёв отстреливать, головы поднять не давал, двоих наших в медсанбат отправил! Да вот днем сегодня, как ладно- то, с товарищем капитаном девчушка прибыла, снайпер то бишь. Мы то конечно подмоги-то и не ждали, шибко она молоденькая! Да только засветло ещё, пока Женька наш вокруг неё крутился да баснями развлекал, заприметила она лёжку кукушки немецкой, о чём мне и доложила. Покумекали мы в три головы, Женька наш наотрез отказался отступиться, и вызвался помочь. Да хоть куклой, приглянулась ему видать девица! Ну и придумалось нам, как подловить фрица. А точнее девчушка подсказала, молодец всё-таки, как это сподручнее провернуть. Так вот как смеркаться- то начало снайпер- то наша чуть дальше в лесок отошла, а мы с Женькой до окопа двинулись. В то стало быть место, где фриц наших положил. И когда условились, Женька самокрутку на рогульку прицепил, в окопе распалил да над бруствером- то тихонько и поднял! Минуты не прошло, цвинькнуло пулей, только искры полетели, а из леса уж наша пальнула, не растерялась! Ну и в ответ вражины- то открыли стрельбу пулемётную, леший их задери! Да брань потом летела с той стороны! Пока перебежками- то бежал через окопы до вас, от солдатиков наших слышал, ну тех что разумеют речь немчуровскую, что дескать накрыло снайпера фашистского! Стало быть капут ему!»
Я оглянулся на капитана, озадаченно потерев затылок.
Он хитро улыбаясь сказал: – «а я говорил тебе старлей, девчонка дело своё хорошо знает, и трудностей не боится, вот и первый подарочек! Старшина, а доставь-ка нам сюда младшего сержанта Ерохову, и солдатика этого, как там его, Женьку, во и его давай!»
Старшина прытко выскочил в темноту.
– «Старлей ты давай сам солдатика приструни, а то он дюже быстро с романтикой к снайперу нашему подкатился. Так глядишь завтра вместо наступления за цветочками ей убежит! Сам разберись, а то моя рука жестче будет».
Спустя пару минут полог опять распахнулся, и из темноты в помещение вошли двое.
– «Товарищ старший лейтенант, младший сержант Ерохова по вашему приказанию прибыла!»
– «Товарищ старший лейтенант, рядовой Положенцев по вашему приказанию прибыл!»
– «Докладывай, младший сержант!»
– «Днём по прибытии в расположение роты, мной была обнаружена точка ведения огня немецкого снайпера, о чём и было доложено старшине Сидорчуку. Затем был составлен план ликвидации, который и был приведен в исполнение десять минут назад. Немецкий снайпер ликвидирован. Сама видела, через прицел, попадание в голову».
В то время пока она всё это говорила, я разглядывал её пытаясь понять, как же ей не страшно на этой войне.
Волосы собраны в два хвостика, на щеке свежая ссадина, взгляд прямой упрямый, даже с каким-то вызовом.
– «Благодарю за службу, младший сержант! Вопрос о награждении будем рассматривать после завтрашнего наступления».
– «Служу Советскому Союзу! Разрешите идти?»
– «Можете быть свободны».
Проводив её взглядом, я развернулся и оглядев молодого бойца, сказал; – «рядовой Положенцев, два наряда вне очереди!»
– «Есть два наряда вне… за что, товарищ командир? Я же… я же помочь хотел. Да фрица мы уделали!»
– «Три наряда вне очереди. За то, что без каски!» - и указал ему на пулевое отверстие в пилотке. - как на заводе...» - отчего-то подумалось мне.
– «Так ведь это уже после было, когда сюда бежал!»
– «Отставить разговоры, наказание отбудешь на кухне, после завтра приступишь! Кругом!»
Боец вышел в темноту ночи, неразборчиво бурча себе под нос.
– «А я проверю» - капитан указал пальцем в направлении двери. - Не хватало ещё чтобы этот романтик недоделанный нам снайпера испортил! Владимир Юрьевич, ну ты понял, о чём я!»
– «Да ясное дело понял! Разберёмся».
Мы продолжили наш прерванный разговор обсуждая, завтрашний день. Как далее сообщил мне Михаил Иванович, артиллерии нам штаб не дал, но обещали миномётную прополку в аккурат перед наступлением. Выработав стратегию, выкурив пачку Беломора, и выпив пол чайника чая, было решено отойти на отдых.
– «Вот только никак в толк не возьму, откуда бойцам стало известно, чтоб штаб откажет в поддержке артиллерией...и как завтра вести в бой этих солдат, хоть и видел я их только сегодня, но как-то привязался к ним... наверное... я инженер, не старлей... почему я. Она красивая, и такая молодая...» - с этими мыслями я погрузился в сон.
Ночью прибыли связисты, и протянули телефонный кабель. Затаскивали свою катушку с кабелем, под негромкую ругань часового. Отгородили ширмой исхудалого, измученного долгими переходами и обрывами проводов молодого солдатика. Сон несколько раз прерывался от его тихого нудного голоса: - «первый, первый, я третий как слышно, приём». Затем темнота снова укрывала тишиной.
Снилось мне поле, расстилающееся перед нашими окопами. И не было никого, ни наших, ни врагов, пустота. Сверху вся эта тишина укрывалась быстро пролетающими кроваво-серыми облаками. Внезапно с кромки леса, из крон деревьев сорвалась стая ворон. С громким карканьем, они потянулись в сторону горизонта. И враз сделалось так тоскливо, как-то непередаваемо тяжело. Неужели всё, неужто не сберёг солдат, тогда где враги? А в ответ только тишина и вороний грай...
Разбудил меня негромкий голос старшины; – «товарищ командир, я тут чаёк принёс, да кашу. Повар кашу отменную сегодня сготовил, ну с тех продуктов, что вчера привезли».
Полог откинулся и вошёл капитан; – «старлей, я тут покурить выходил, да часовых проверить. А тут, я гляжу как раз старшина котелки несёт. Вставай, будем завтракать».
- Старшина, найдите военврача, и передайте ему, что я буду у него через пол часа.
Выйдя из блиндажа, я ополоснул лицо водой — ледяная, зараза, где только взяли…
Пока вытирал лицо и руки рушником, подивился повторно — ведь не было же ничего вчера, откуда взялось-то?
Как будто прочитав мой мысли, часовой покосившись сказал: - «товарищ командир, наши бойцы под утро до соседней деревни ходили, за водой. Там бабулька одна осталась, остальные эвакуировались. Показала где колодец и до околицы их опосля проводила, да на последок рушник дала, да баночку варенья, для товарища Хамраева стало быть».
- Давай варенье, заодно занесу, всё равно до него собираюсь.
Наскоро перекусив, мы с капитаном дополнительно оговорили детали предстоящего, ещё раз пройдясь по карте, и я отправился в медсанчасть.
Проходя мимо одного из ответвлении окопов, услышал разговор двух солдат. Подойдя чуть ближе, я увидел говоривших. Один из них помоложе, держал в руках гитару и тихонько покручивал колки.
– «Эх батя, поскорее бы война закончилась. Я бы домой вернулся, там меня невеста ждёт. Знаешь какая красавица! Мне и самому порой не верится, что она меня выбрала. Ух, заживём! Учится пойду на медика». Он тихонько запел, перебирая струны:
– «Мне бы только вернуться домой.
На заре через поле пройти.
Через лес, родной стороной.
На околицу к дому придти.
Распахнуть бы калитку знакомую.
Из колодца напиться воды.
На пороге обнять любимую.
Мне только вернуться с войны».
– «Вот тебя как звать?» - спросил тот что по старше, хитро прищурившись.
– «Бодя! - улыбаясь ответил молодой; - друзья так кличут».
– «Богдан стало быть, то есть данный Богом! А что Бог дал, то он и сбережёт! Дождётся тебя любимая»!
– «Не дрейфь Сварожич, пробьёмся! Ещё на свадьбе у меня погуляешь!»
Не забыть бы, после боя переговорить с сержантами. Может какой состав музыкантов соберём из солдат. Необходима людям музыка, и песня нужна! О мирной жизни, о родных и близких, о стране нашей советской!
Под эти мысли я дошёл до медсанбата.
Там мне сообщили, что Рустам Бахтиярович на операции. Под утро один из бойцов, раненных при вчерашнем обстреле снайпером, впал в беспамятство. Рана открылась.
Я отошёл за палатки на то место где мы вчера пили чай, поставил баночку с вареньем на стол, и закурив задумался.
Неподалёку, две санитарки развешивали на веревки отстиранные от крови бинты. Обе молоденькие совсем, худенькие, килограмм сорок вместе с сапогами.
– «Учиться бы им, в тетради школьные задачи писать, да на танцы бегать по вечерам. Да только война. Где теперь те школы, и те парки с танцплощадками. Разбомблено столько городов. Горе захлёстывает людские души, не до танцев» — не весёлые думы закрутились в голове с новой силой.
– «Тань, а Тань, а где можно тряпочек взять, ну для этого, по женски в общем?» - едва слышный разговор привлёк внимание.
Осознав о чём идёт речь, и от того несколько смутившись, я решил было покинуть место бывшего чаепития, но не привлекая внимания говоривших этого сделать бы не получилось.
Мысленно ругая себя за то что не ушёл сразу, и почему-то Сидорчука, я остался на месте, сердито докуривая папиросу.
– «Эх бельё бы женское достать! Трусики женские, а не эти мужицкие шаровары, что со склада выдают»! - голос у девчонки был мечтательный, и в то же время с упрёком в конце фразы.
– «Дура ты Варька, какие трусики? Наступление впереди, опять под пули в поле полезем, солдатиков вытаскивать. Выжить бы, а ты трусики. Совсем сдурела девка. Вот присылают вас таких, дурёх не обстрелянных, вы и гибнете в первом бою»!- это был голос второй санитарки. Странно, вроде бы она не старше своей подруги, а в голосе такая горечь и тяжесть.
– «Вот и слушай, чего расскажу, может выживешь. Как бой начинается, так солдатиков наших часто немец огнём сечёт, где и взрывом приложит. А наша с тобой задача вытащить их раненых с поля боя, да в медсанбат доволочь, и винтовку бойца тоже оставлять нельзя, по головке не погладят. Да ещё ползёшь да думаешь, только бы ноги пулями да осколками не задело, у нас ведь девок век то и без того короткий, а с увечными-то ногами какой мужик замуж возьмёт. Скулишь, от надсады и страха ревёшь, а тащишь и прикрываешь телом от взрывов, а рядом пули свистят».
– «Вот была у нас одна, Катей звали. Бой начался, мы следом за строем, раненых подбирать. Она слева от меня ползла. Я к ближнему, а она чуть дальше на стоны в воронку нырнула. Мой то умер, когда я его перевязывала. Я к воронке, ну где Катька, а там…
Боец лежит, взрывом рука оторвана, да не совсем, на коже висит… Катька его уговаривает — «потерпи родной, тебя ещё любимая дома ждёт», а он ей: – «да ты подними меня повыше сестрёнка, я ещё стрелять могу». От шока не чувствует, что руки-то нет.
Катя по боку-то хлопает, сумка с ножницами да бинтами по дороге потерялась. На меня смотрит, а у самой страх детский в глазах. Я хватилась, а моя-то тоже рядом с раненым осталась. А вокруг грохот, земля сверху на головы летит, дым в глаза».
Я ей кричу: – «чего вылупилась, перекусывай кожу, загнётся ведь, тащи давай»!
Она над ним согнулась, слышу ревёт навзрыд!
А когда разогнулась, лицо в крови, в глазах боль и ужас, трясётся вся.
Рубаху я свою нижнюю рванула, ей бросила: – «бинтуй и тащи»! А сама обратно за сумкой и к следующему.
– «После боя уже наши рассказали. Вытащила она его. Живого. А ей в спину у самой палатки пуля снайперская попала, только охнула. Схоронили под берёзкой, да табличку написали, так мол и так, Катя Малышкина, погибла спасая бойца. После войны вернутся надо, памятник поставить».
– «Да ты чего нос то повесила? Держись ко мне ближе, я везучая, ранить может и ранит, да только не убьёт»!
– «Ох Танюша, страшно ведь»!
– «Не боись, а насчёт тряпочек тут хитрость одна имеется! Бинты трогать не смей, это для раненых! Ты вот поглядывай когда солдатики бельё своё постирают да развешивать на кусты станут, вот тут не теряйся, и рубаху то и тяни! Спросить-то конечно стыдно, да только они уже заприметили. Те что постарше молодым объяснили, чтоб язык за зубами держали, да не язвили. А бельё они новое у старшины получат».
- Как, как так случилось, что и они на войне оказались? Эти молоденькие девочки, которые и не пожили ещё совсем ничего. Коли нам то мужикам война в горе тягость и ярость, так им то каково? Гибнуть спасая нас, лезть под пули, выхаживать раненых, своей кровью спасая нам жизнь. Недоедая и падая в обмороки дежурить ночами в госпиталях… - время остановилось теснясь гневными мыслями в моей голове.
– «Товарищ командир»!
– «Тихо старшина. Что у тебя»?
– «Так товарищ капитан вас разыскивает»!
– «Сейчас иду. И да, Сидорчук, после боя выдай санитаркам полотна из запаса, не скупись! Сколько запросят, столько и дай»!
– «Так точно, товарищ командир» - послышалось в след, а я уже шагал в сторону блиндажа.
– «А у моей милёночки,
да белые коленочки!
Как фашиста победим,
прижму её до стеночки»!
– «А я к миленькой ходил,
к дочке кузнецовой!
Её батя как узнал,
загнул меня подковой»!
– «Я свою задрыжину,
посажу на лыжину!
Катись ты прямо лыжина,
езжай моя задрыжина»!
– «Вдоль речушки на заре,
пролетали гуси!
Я на сеновал позвал
мою милёнку Дусю»!
– «Нам бы братцы до Берлина,
до Берлина дошагать!
А потом домой вернуться,
да обнять родную мать»!
В перешейке на стыке окопа и старого капонира, на чурбаке притулившись к земляной стенке сидел солдат и залихватски раскидывал мехи «тальяночки», а напротив двое весело отплясывали «камаринского» вдоль круга хлопающих в ладоши солдат.
Сержанты переходили от одной группы солдат к другой, и отдавали последние указания. Страха на лицах бойцов не было, некоторые от нервов принимались перекладывать вещмешок, да проверять винтовки, но это был не страх.
Нет, этот народ никто и никогда победить не сможет! Пока есть родина, есть зачем жить!
Капитан встретил меня на пороге блиндажа: – «ну где ты ходишь, старлей? Через три минуты начнётся арт подготовка»!
В блиндаже клубами висит папиросный дым, на столе чуть потрескивая горит старая керосинка. Из-за ширмы в углу доносится звук бешено вращаемой рукоятки телефонного аппарата, и всё тот же нудный голос связиста: – «первый, первый...»
Бросаю взгляд на часы на руке, без двух минут десять. Время вытягивается неимоверно, кажется секундная стрелка ползёт как улитка, первая...вторая...третья...
Капитан достаёт пачку папирос, угощает. Одновременно выколачиваем крошки лишнего табака из бумажной гильзы, об ноготь большого пальца. Так же одновременно продуваем гильзу, и подкуриваем от щегольской зажигалки капитана.
Снова смотрю на часы. Командирские, с большим чуть пожелтевшим с краёв циферблатом, и небольшой трещинкой на стекле возле крепления ремешка...
Неожиданно стихает всё многоголосие мира вокруг, пропадает пение птиц, замирают звуки «тальянки», даже ветер не колышет край полога на входе. Немая тишина повисает на долю секунды, кажется, что останавливается даже секундная стрелка на часах....
Тишину пронизывает нарастающий вой, с переменяющимся тоном, кажется что земля под ногами начинает сжиматься пытаясь уйти от предстоящего удара. И вот первые разрывы мин рвут марево летнего тёплого воздуха, рвётся кажется само пространство под чудовищной гибельной силой.
Выскакиваю наружу и тут же пригибаюсь от разносящихся волн горячего ветра, летящих камней и осколков. Дым заволакивающий поле между нашими траншеями и немецкими, закручивается клубами, разрывается новыми взрывами летящих мин. Кажется из развороченных разрывами воронок на землю начинает выползать ад. Капитан что-то кричит в самое ухо. Сначала ничего не могу разобрать, но потом до меня начинает доходить смысл обрывков слов, услышав сквозь весь этот грохот. Оказывается командованием была учтена возможность минирования прилегающих территорий, и поэтому миномётный огонь начали недалеко от наших окопов.
Кажется шквал миномётного огня начинает стихать, и я начинаю подниматься в рост, но не успеваю этого сделать. Капитан дёргает меня за рукав в низ, показывая на голову, и что-то пытаясь до кричать мне в ухо. Опять же по обрывкам слов и жестам понимаю, что стрельбу миномётчики не прекратили, а линия огня удаляется от нас в сторону противника, от чего и кажется что он стихает.
Уши изрядно оглохли, и разрывы снарядов уже кажутся удаляющимся громом в летнюю грозу. Только дождя нет, и руки и лицо и всё вокруг в пыли, да ещё иногда долетают осколки.
Прошло уже пять минут с начала этого светопреставления.
Солдаты начинают подниматься со дна окопов, отряхиваются, отряхивают оружие, поправляют форму и смотрят в сторону немецких траншей. Тут и там сержанты начинают перекличку, определяя сколько бойцов осталось в строю. Начинаются не громкие разговоры, отрывистые фразы. Стоящий ближе остальных боец матерясь сплёвывает на дно окопа, и начинает прилаживать к винтовке штык.
Пора, самое время, пора поднимать строй в атаку.
От недавнего грохота плохо слышу, голову наполняет шум, не прекращающийся звон в ушах не даёт чётко слышать даже самого себя. Трясу головой, это немного помогает, звуки снова начинают разделяться из сплошной ватной пелены на отдельные слова. Стряхиваю комочки земли щедро засыпавшие гимнастёрку, поправляю портупею, проверяю застёгнута ли планшетка. Поворачиваюсь к капитану, и вижу встречный кивок, пора.
Достаю из кобуры пистолет, ухватываюсь руками за бревно на бруствере, и перебрасываю своё тело через него. Вскакиваю на ноги, вскидываю пистолет над головой и зычно кричу в сторону наших бойцов, насколько хватает воздуха в лёгких. При этом боковым зрением замечаю, что они тоже переваливаются через стенку окопа, и так же как я начинают подниматься.
– «За родину, за наших матерей, за наших дочерей, за любимых, вперёд! В атаку»!
И над полем прокатывается многоголосый клич «ура», от которого кровь в жилах почти вскипает, и заставляет бежать вперёд.
Позади слышу такой же громкий клич капитана: – «за товарища Сталина»!
Строй как единый организм, одной волной, бежит в сторону противника. Стреляя на бегу, отмечаю шевеление в окопах противника, начинают появляться отдельные вспышки выстрелов. Мы уже успели пробежать половину дистанции, как вдруг с флангов противника по нам открыли пулемётный огонь.
Строй распался, некоторые солдаты на бегу неестественно взмахивая руками падали, замирая в самых странных позах. Бойцы залегли, кому где пришлось.
Я успел спрыгнуть в воронку от миномётного взрыва, и сползти по осыпающейся земле. Сердце дико колотилось в груди, лёгкие напрочь забило дымом. Ловя губами воздух как рыба, выброшенная на берег, судорожно меняю обойму в пистолете. Передёргиваю затвор. Переползаю через край, и по пластунски под свистящими надо мной пулями ползу левее, туда где последний раз видел залёгшего старшину. Пулемётный огонь не даёт поднять головы, ползу и стараюсь больше вжиматься в землю. Вот на пути ещё одна воронка, быстро скатываюсь через край.
Сзади доносится крик особиста: – «в атаку, не лежать, вперёд, подавить огневые точки..» голос гаснет в облаке взрыва.
Нужно подниматься, надо поднимать людей в атаку, под кинжальный огонь пулемётов…
Приподнимаюсь чуть выше края по скатывающейся земле.
– «Слушай мою команду, короткими перебежками, укрывайтесь в воронках, пошёл-пошёл-пошёл» - голос осип, слова вылетают рубленными-рваными звуками.
Одновременно с командой сам срываюсь с места, зачерпываю голенищами сапог землю, и бегу, бегу вперёд, а сам жду встречного удара пули. Вот сейчас, вот… нет бегу, бегу мать вашу! Бойцы не отставая бегут рядом, падают, вскакивают и бегут снова. Десять метров, двадцать, пятьдесят, сто… стихший было пулемётный огонь снова прижимает к земле.
Скатываюсь в ближайшую воронку, в аккурат вовремя, поверху чиркает пара пуль сбивая фонтанчики земляной крошки. Рядом скатывается старшина.
– «Сидорчук, назад нельзя, приказ 227, ни шагу назад! И лежать нельзя, бойцов не поднимем! Нужно пулемёты к чертям собачьим снять, всех перебьют, сволочи»!
– «Так уже двоих пулемётчиков девчушка сняла, пока бежал видел как они падали, да видать есть их там ещё как клопов!
Командир, назад никто не побежит, нет у нас таких. Да и не вышло бы коли и захотели бы, огнём в спины посечёт! Ты не горюй товарищ старший лейтенант, сейчас дело поправим»!
Он отвернул голову в сторону и закричал: – «а что хлопцы знали вы что удача бисова баба»?
– «А видали ли вы хлопцы, как перед боем на возу сено шевелилось? Так то я в той соломе ей байки сказывал»!
Рядом послышались смешки, а далее и откровенное ржание.
– «Знаем мы твои байки, небось за что помягче держался пока крале улыбался»!
– «Вот же дурни» - беззлобно выругался старшина, и улыбаясь продолжил.
– «Чтоб вы в том деле понимали, дурни бестолковые! Так о чём я, так вот баба та сказывала, что послезавтра мне в соседней деревне горилки нальют! Да с салом! И что хлопцам моим тоже, за одним столом будем! Так что не робейте сынки, будем жить! Поднимай зады, тикай вперёд» - на последних словах он уже выкатывался за край воронки.
– «В атаку!» - сразу следом за ним бросился я.
Снова бешеный бег и стук заходящегося сердца, отдающийся в висках глухими ударами. Пулемёты молчат, зато уже отчётливо слышится трескотня автоматных очередей немцев.
Атака снова захлёбывается. Падаю за несколько сваленных рядом тел фашистов, головы не поднять. Меняю обойму в пистолете, и оборачиваюсь назад.
Старшина лежит на спине, открытые глаза смотрят в небо. Улыбка на лице, а на груди под простреленной гимнастёркой расползается кровавое пятно. А за ним по разные стороны ещё с десяток бойцов…
– «Земля тебе пухом Сидорчук, сегодня уже будешь за столом, и хлопцы твои с тобою» - такая горечь вдруг навалилась, аж дыхание спёрло в груди… когда же я успел так к нему привязаться.
Из мгновения отрешённости в реальность вернули глухие удары пуль в мёртвые тела, за которыми я лежал.
Совсем рядом доносили крики и брань немецких солдат, треск автоматных очередей, винтовочные выстрелы густыми хлопками. Рядом, совсем рядом вражеские окопы. Один рывок остался, да только половина солдат уже лежит позади. А те что остались, не могут и головы поднять под огнём.
Внимание моё привлекли чьи-то всхлипывания. Чуть выглянув определил, за перевёрнутой телегой, рядом.
– «Митяй, как же так Митяй, что же я матери-то твоей скажу» - в памяти всплыло имя, Егор.
Егор, Егорка, кажется так его старшина называл.
– «Егорка ты»?
– «Я, товарищ командир».
– «Егорка, соберись, окопы врага уже рядом. Сейчас в атаку поднимемся, чуть осталось».
– «Не могу, не могу я товарищ командир. Митяя убили, Митьку. Мы вместе с ним на фронт из дома бежали, мы жили на одной улице. Маме, маме он письмо просил передать. Я только отдам письмо и вернусь».
Я понимаю, что сейчас он побежит, этот пацан побежит назад.
Собрав последние силы подтягиваю своё измотанное тело, и прыгаю в сторону телеги.
– «Стой»!
Время останавливается.
Боковым зрением вижу летящую в мою сторону гранату.
С виду обычная консервная банка, только с ручкой. Ручка деревянная, длинная. Кидать наверное такую удобно. И вот кто-то бросил. Не повезло, в мою сторону летит.
И тут время начинает раскручиваться как распрямляющаяся спираль.
Яркая вспышка, затем грохот расходящийся волнами, и меня швыряет спиной об телегу. Грудь сдавливает, и внутрь начинают продавливаться осколки. Не давая вздохнуть, боль скручивает рассудок. И вот уже остаётся только красный, пульсирующий сгусток боли, сознание гаснет...
– «Умер.
Да наверное умер, как иначе. После такого не живут. Я чётко помнил как осколки прорывали тело. Скорее всего это последние секунды, сейчас всё закончится»… В темноте мысли как будто сами появлялись из ниоткуда, но не пропадали, а продолжали тревожить. Не позволяя остановиться.
Вот начал появляться свет, не яркий, не зовущий, скорее какое-то смазанное пятно. Стараюсь вглядеться, начинает проступать изображение. Это скорее напоминает смазанные пятна, за залитым дождевыми каплями окном. Пристальнее, ещё немного, уже начинает появляться резкость в размытых линиях. И неожиданно резко всё обретает форму, звук врывается в сознание грохотом и свистом рекошетящих пуль.
Егор.
Он продолжает сидеть, прислонившись спиной к телеге, раскачиваясь и беззвучно шевеля губами. Хотя и не слышно ничего, но по губам читается: – «Митяй, как же я маме твоей скажу»… Не сбежал.
Его колотит мелкой дрожью, руки шарят по лежащей по верх колен винтовке. Как будто найдя то чего искали, пальцы передёргивают затвор. Гильза вылетая из казённика, переворачиваясь летит в траву. Рука как не живая, точно и без дрожи, неестественно ровно и коротко захлопывает затвор, досылая патрон. С резким выдохом, в котором слышится сдавленный стон, он вскакивает на ноги. Бежит!
На бегу вскидывает винтовку к плечу, выстрел. Несколько шагов, затвор, выстрел. Из его горла вырывается крик: – «гады»!
А сзади и с боков уже поднимаются и бегут бойцы, слышится отборный мат, одиночные винтовочные выстрелы и заходящиеся очереди автоматов. И вдруг воздух начинает сотрясать крик. Сначала разрозненный, летящий с разных сторон, но начинающий сливаться в одно единственное слово. Страшное для врага слово.
– «Ура»!
В нём слышится сила и вызов людей, не боящихся и бегущих на встречу своей смерти. Погибающих, чтоб другие могли жить!
До фашистских окопов остаются считанные метры.
Вижу пробегающего рядом Бодю. Улыбка на его лице страшная, больше напоминающая гримасу. В руках не смолкающий «ппш». На плече по гимнастёрке разбегается пятно крови.
Рядом бежит солдат, игравший на «тальяночке», не переставая стрелять из винтовки. И так у него это ловко выходит, как будто он не стреляет а продолжает играть на своей гармошке.
Эх, хорошо бы чтоб он выжил, так у него здорово получается подбодрить солдат!
Лица пробегающих солдат, кажется я каждого из них видел перед боем. Кажется что я знаю каждого из них, знаю и верю в каждого.
Внимание переключается на окопы врага.
Там царит паника. Фашисты мечутся, видя неминуемое. Некоторые продолжают судорожно стрелять, другие вытаскивают ножи и винтовочные штыки. Какой то совсем молоденький солдат пытается протереть очки, залитые кровью стекающей из под каски.
– «Доннер веттер (donner Wetter — чёрт побери - нем.) » - выскакивающий из блиндажа офицер выхватывает пистолет, и стреляет в присевшего в окопе испуганного рядового: – «шайзе (Schei;e — дерьмо - нем.) . Продолжая стрелять, он бежит вдоль окопа в сторону пулемёта. Он почти успевает. Уже хватается за рифлёные пулемётные ручки, пытаясь развернуть его в сторону нападающих.
На груди у него разрывается ткань кителя, и его откидывает назад. Офицер сползает по стенке окопа еле слышно шипя: – «ди хэксе (Die Hexe — она ведьма — нем.)»…
Первые бойцы начали спрыгивать в окопы врага.
Замелькали ножи, лопатки, полетела брызгами кровь...
И вот рядом раздаётся: - задержи... грохот взрыва в окопе от брошенной гранаты перекрывает все звуки разом.
На секунды мир смазывается, кто-то выключает свет... когда реальность снова начинает появляться, цвета ещё нет...
Стоп, это же кричал Саня Задержка, неужели убит, а может успел таки...
Через оседающую пыль и дым мир кажется нереальным, силуэты солдат начинают обретать резкость. А вот и знакомая спина, жив, жив чертяка! Бежит, подныривая под руку немецкого солдата, замахивающегося прикладом винтовки, быстро выхватывает нож из-за голенища и резко бьёт. Удар, удар, немец оседает, а боец уже прыжком подскакивает к следующему с грацией большой хищной кошки.
На перешейке окопа Бодя молча сцепился со здоровенным фашистом. Оба здоровые как медведи.
Удар за ударом выбивают друг из друга жизнь. Сцепились. Немец поднятый разбитыми в кровь руками Боди, за грудки, тянется рукой за спину силясь достать до кобуры. Вдруг голова немецкого солдата резко откидывается назад, пробитая пулей она безвольно склоняется на бок, тело обвисает. Бодя отбрасывает тело врага, тяжело выдыхая. Поднимает с земли оброненный автомат, меняет диск, и тяжело шагая стреляет короткими очередями по выскакивающим из-за поворота траншеи немцам.
В перелеске снайпер, замерла выцеливая противника. Лицо сосредоточенное, ни кровинки-бледное. Глаза у девчушки кажется поменяли цвет, будучи синими от рождения, они стали серо-стального оттенка, в них не осталось ничего женского. Враг в прицеле, остальное не важно.
Гильза вылетает из казенника, затвор чётко досылает новый патрон, в оптике новая цель.
А в это время в окопах врага повсюду разносится трёхэтажный мат, крики и выстрелы. Всё это сопровождается дальней канонадой, за лесом. Там тоже разворачивается подготовка к наступлению.
Снова вижу Егора, он как заведённый механизм раз за разом колет штыком в грудь оседающего немца. С боку выскакивает враг, и ударом приклада в голову сбивает его с ног. Вскидывая винтовку силится выстрелить, но затвор заклинило. В это время наш гармонист, добивая своего противника, оборачивается и успевает выстрелить. Немец падает, накрывая собой бездыханного Егора. Сверху падает кем-то брошенная граната. Место разрыва скрывается в дыму. Волной раскалённого воздуха гармониста отбрасывает на стенку окопа, видно как осколки секут гимнастёрку на спине, выбивая красные фонтанчики крови...
Эх музыка... не уберёгся.
Да он и не берёгся, он в бой шёл. Вместе со всеми, за Родину, за дом свой, фашистами пожженный...
Вот двое не давно отплясывавших в присядку солдат, так залихватски под тальяночку, уперевшись спинами друг в друга отбиваются от наседающих немцев. Из блиндажа выскакивают всё новые и новые фашисты. Пуля попадает под колено одного из бойцов, он вскрикивая падает, второй пытаясь поднять товарища тянет его на себя левой рукой, продолжая отстреливаться от врага. Вот и ему две пули разрывают бок. Оседая на товарища, он тщится поднять автомат. Лежащий на дне окопа боец, красной от крови рукой вытаскивает чеку из гранаты. Крикнуть он уже не успевает, подоспевший немец очередью из автомата перечёркивает его грудь. Из руки выпадает ребристая, в отпечатках кровавых пальцев граната. Секунда, видно прилипшие соринки на ребристом корпусе, рядом из лежащего солдата вырывается выдох с вытекающей из рта кровью, искажающиеся злобой лица оказавшихся рядом врагов, осыпающаяся с бруствера земля.
Сполох огня скрывает всё.
Немногие выжившие бойцы добивают врага, бой стихает.
Звуки становятся тише, слышны стоны раненых. Санитарки, выбиваясь из сил, оттаскивают бойцов, перевязывая на ходу.
Кажется, что я вижу каждого, как это происходит абсолютно не понятно, но это так. Когда я это осознаю и, начиная понимать что же произошло, оборачиваюсь назад. В сторону нашего расположения. Да, верно...
Тело моё лежит прислонённое к перевёрнутой телеге, недалеко от окопов врага. Гимнастёрка на груди в бурых пятнах крови, фуражка с перебитым околышем рядом, портупея рассечённым ремешком свесилась на землю.
Наверно так и бывает, когда жизнь заканчивается. Ну по крайней мере, что-то такое я об этом слышал. Сейчас должен быть яркий свет, и кто-то должен позвать. Изображение начинает меркнуть. Нет похоже всё таки не так...
Боль в груди возвращает из ниоткуда, накатывает волнами. Из удушливой темноты доноситься голос: - «не смей, слышишь, не смей»...
Да как выдохнуть-то, как закричать, стон стоит в груди и не выходит, как не выходит и воздух. Камень, камень уберите, не могу вдохнуть, а боль толчками погружает сознание всё дальше в темноту. Тонкая красная нить, маячащая на краю сознания, не даёт отключится. И голос, сердитый голос: - «не смей, слышишь»...
Я уже слышал его, этот голос. Кажется это одна из санитарок. Да точно, Татьяна кажется...
Не успеваю додумать, как снова окунаюсь в темноту.
Открываю глаза и, зрение подводит, размытые силуэты, какие-то тени. Зато слух прежний, голоса слышу отчётливо, наверное, прошли последствия от удара взрывной волной, да и то ладно. Живой. Правда в груди печет, и дышится с трудом. На губах солоно, язык не слушается, да ведь живой.
Начинаю различать голоса, где-то рядом разговаривают: - «Женьку нашего контузило, да в плечо ранило, снайперша рядом сидит, глазами на всех зыркает, а руку его не отпускает. Да говорили уже ей, оклемается.
А командиру-то нашему не повезло, грудь всю осколками посекло, Рустам Бахтиярович сказал, что если до утра дотянет, значит будет жить. Четыре часа слышь он над ним бился, железа повынимал кучу. Осколки достаёт, а сам слышь приговаривает, друг дескать завтра проездом быть обещался, познакомить хотел да на победу в Ленинграде встретится. Эх когда уже она, победа-то».
Кто-то подошёл, склонился, не могу различить всё смазывается.
- «Ну, ты как старлей»?
- «Товарищ капитан, да он ещё не очнулся, через час-два в себя придёт, так доктор наш сказал. Товарищ капитан, у вас же рана опять закровила, вон бинты все потемнели, вам к Рустаму Бахтияровичу нужно»...
- «Отставить! Занимайтесь своим делом»!
Затем смягчаясь: - «да я в норме, мутит только, мне старлей нужен. Вы на ноги мне его поставьте, командира вашего, нам на Берлин ещё вместе шагать»!
Эх капитан, мне бы только подняться, только бы печь так перестало...
Темнота.
Сумерки.
- «Эх, хлопцы мне бы после победы домой в Украину вернуться. Чтоб осень, дождь, я дождь люблю, запах прелых листьев... Приезжайте, коли живы будем, ох и гарные дивчины у нас»...
Жив Саня, жив.
Пытаюсь подняться, тело не слушается. Даже сказать ничего не получается, только стон вырывается да зубы скрипят.
- «Да ты далёко собрался-то, командир»?
Узнаю голос Рустама Бахтияровича.
- «Тебе лежать надо, а ты бегать! Я из тебя целую горсть железа выгреб! Думал не вытяну, а ты живучий, вот и не сдавайся! Завтра Рустам заскочит, он в тыловой госпиталь отправляется. Отправлю тебя с ним, он тебя живо на ноги поставит. Ну давай, поправляйся, а я пойду дальше солдатиков с того света вытаскивать».
И уже чуть поодаль слышу: - «Таня, ну чего ты чернее тучи. Отставить слёзы! Выберется, к утру жив будет значит выберется. Ты вытащила его, тебе сегодня за ним и смотреть. Через час зайди, морфий дам, вколешь, когда метаться начнёт. Да не реви ты, самому муторно».
- «Да я не потому, Варьку подстрелили, когда очередного перевязывала. Молоденькая ведь совсем, ей бы жить да жить»!
- «Рассказали уже, да только не пойму как так вышло, бой то к тому времени уже стих»?
- «Снайпер там немецкий был в подлеске, пацан совсем, он и выстрелил. Наша быстро его обнаружила, сняла никого больше не успел пострелять. А вот Варя наша»...
Вспоминаю, что в нагрудный карман перед боем клал фотографию жены, цела ли, да и где сама гимнастёрка. Хотел было позвать санитарку, да в голову полезли мысли: - «а откуда здесь фотография жены, а если я здесь и женат, то на ком, ничего не могу вспомнить».
Голова опять начала разламываться от нестерпимой боли.
- «Пить... дайте пить».
- «Потерпите товарищ командир, нельзя вам, доктор не велел»! Голос санитарки от чего-то сух и холоден.
- «Сейчас морфий принесу, доктор сказал укол сделать». Шаги удаляются.
Час спустя.
Легче. После укола боль притупилась, сознание почти нормальное.
Кажется, что смогу встать, пройти в расположение. Нужно пересчитать бойцов, нужен старшина, да и с капитаном нужно переговорить. Он же видел, как Егор не мог подняться по приказу. А где Егор?
- «Куда вы, товарищ командир, доктор не велел»...
Почему холод в голосе, что происходит?
- «Скажите Таня, я вас чем-то обидел»?
- «Нет»...
- «Тогда в чём дело»?
- «Варя»... Она всхлипывает и выбегает.
Варя, я недавно слышал разговор о ней. Вспомнилась девчонка, которую видел перед боем. И как-то захолодело всё внутри. Её убили когда бой уже закончился, во время перевязки раненого. Да и эта Татьяна так реагирует на мои слова...
Варя меня перевязывала, немец целил в меня. Горечь, чёрная как сажа горечь поползла по сердцу. Девочка, совсем молоденькая... Да будь ты проклята эта война... Мы за товарищей наших скрежещем зубами, а тут девочка...
В эту ночь я приходил в себя ещё несколько раз...
- «Егор, капитан стой, он пацан совсем... стой».
Строй, передним стоит Егор. Голова опущена, сквозь старое исподнее проступают пятна крови.
- «Ружья наизготовку! Целься»! Капитан даёт отмашку...
Варя. Девчонка, силясь от натуги, поднимает меня, прислоняя спиной к телеге. Лицо у нее перепачкано, дорожки от слёз разводами на щеках, а в глазах жизнь...
Доносятся голоса.
- « Рустам Бахтиярович, у него жар начался, и кровь снова пошла. Он в бреду сначала капитана звал. Я думала сбегать позвать, но он в беспамятство впал. Теперь с Варей нашей разговаривает, прощенья у ней просит».
- «Не отходи от него ни на минуту, надо чего позовёшь. Головой отвечаешь. И морфия ещё вколи»!
Внутри будто печь, угли кто-то ворочает кочергой, и боль снова боль...
В моменты когда она стихает, могу думать. Только мысли снова приносят боль, но уже не физическую. Товарищи мои, Варя, Егор, которого наверное, расстреляют на рассвете...
- «Старлей, слышишь меня? Жив твой Егор, жив. Он офицера немецкого успел подстрелить. Ранил, теперь допрашиваю. Так что герой твой Егор, не беспокойся».
- «Он меня слышит вообще»?
- «Товарищ капитан, он слышит, он всё слышит»... Теперь в голосе санитарки слёзы.
А мне вдруг становится легко.
Не будет на рассвете строй стоять с ружьями на изготовку, не оборвётся ещё одна молодая жизнь.
Только печаль, светлая печаль покрывает меня словно листья. Жёлтые листья, падающие с осенних деревьев. Их прелый запах напоминает мне что-то из услышанного...
- «Егор стой, стой»...
- «Да ты что заполошный, спи давай! Спи, спи, выходной сегодня». Жена сонно поворачивается на другой бок и засыпает.
Я всё же встаю.
Умываясь, думаю: - «неужели это всё был сон»? Иду на кухню и ставлю чайник на плиту. Нужно заварить кофе, взбодрится и привести мысли в порядок. Пока закипает вода в чайнике, я достаю кофе и сахар. Кофе вчера купил хороший, крепкий душистый.
Заварив, беру чашку и открыв окно закуриваю первую сигарету.
На дворе лето, солнце встаёт. Улица пуста, люди ещё спят, в свой законный выходной, предпочитая подольше повалятся в кровати.
Погода тихая, лёгкий ветерок чуть качает ветви деревьев. Птицы на все голоса радуются новому дню. Летнее утро.
Я задумчиво делаю очередной глоток ароматного напитка, догоревшая сигарета обжигает пальцы. Скидываю её в пепельницу, и прижимаю пальцы к мочке уха.
Сон не выходит из головы.
Иду в комнату и включаю компьютер, нужно отвлечься. Просматриваю новости в интернете, перехожу на ютуб. Очередная порция новых роликов про смешных котов, пранкеров, советы по ремонту машины. Закрываю, потому как машины у меня нет, и на том спасибо.
День пролетает своим чередом. В саду полным ходом хозяйственные работы. Опять же звонки с работы, чего-то опять нужно решать. Так за круговертью забот наступает вечер. Давно уже забылся сон, осталась только смутное ощущение чего-то потерянного, какая-то грусть.
Вечер.
После дневной суеты хочется отдохнуть.
Компьютер запущен, открывается программа Raid Call...
Отхожу покурить и попить кофе.
Возвращаясь, одеваю наушники, и слышу радостную разноголосицу.
Женя... Ангелина... Рустик... Рустам... Саня... Бодя........ Ребята!
Как хорошо, что вы все живы, как хорошо, что вы все есть.
А война, она была, была в прошлом. В нашем прошлом, но память наша жива!
Отдельно хочется сказать в завершение.
Дорогим нашим ветеранам, отстоявшим нашу Родину!
Спасибо Вам за Ваш подвиг! Низкий Вам поклон! Вечная Вам память!
Также большое спасибо моим друзьям и читателям!