Мальчика звали Ава. Странно и непонятно звучало тогда это имя. И только потом, в Израиле я вдруг понял: да ведь это же Авраам. Ни больше, ни меньше. Мы были одногодки. Жили в соседних домах. Только я учился в русской школе, а Ава в украинской. Как так получилось? Ведь тогда украинских школ в столице советской Украины можно было пересчитать по пальцам. Ну не нужен был украинский язык практически. Русские учебники, русский язык преподавания в вузах, иностранная литература переведенная опять же таки на русский язык. Да, мы учили украинский, серьёзно учили, любили этот язык - певучий, образный, куда более образный чем русский, между прочим. Сравните,скажем, февраль и он же лютый на украинском, май и он же травень на украинском. Чувствуете разницу? В Киеве было два прекрасных театра драмы- русский имени Леси Украинки и украинский имени Ивана Франка. Оба имени-классика украинской, а не русской литературы. Но кадры учителей в русских и украинских школах, думаю, всё-таки отличались.В русских,скорей всего, они были выше. По всему по этому выбор был обычно в пользу русских школ. Так почему же украинская? Точно не знаю,но скорей всего, дело было так. К родителям будущих первоклашек приходили из обеих школ записывать кого куда. Агитировали каждый за свою. Его мать-полуграмотная (хорошо если четыре класса) женщина, вахтёрша и уборщица в какой-то конторе на той же улице, где и жила,одна, без мужа поднимавшая бог знает на какие средства двух мальчиков (Ава был старшим) вряд ли могла разобраться. Возможно из украинской школы пришли раньше. Ну и пошел Ава в украинскую десятилетку и учился, учился. Всегда на отлично, всегда похвальные грамоты. И вот уже десятый класс. И вот уже выпускные экзамены. И тут мы остановимся и перенесемся в мою русскую на два, а может и три года назад. Но перед этим давайте окунемся хоть на чуть-чуть в те годы.
Ну как не вспомнить наш двор? Высокая железная дверь с калиткой, ворота. Они никогда не запирались. Что там было охранять? Небольшой двор, полуразрушенный сарай, пожарную лестницу? Взобраться на неё было сложно. Слишком высоко от земли был её даже самый нижний виток. Зато он служил не таким уж плохим баскетбольным кольцом, хоть и для кольца высоковато. Но на безрыбье. А вот с футболом было сложно. Двор был средним. Сам по себе небольшой, а потому почти неизбежно мяч падал на нижний, ничем от нашего не огражденный двор. Но это ещё было пол беды. Соседняя улица была ниже нашей, а потому окна в одном из её домов были на добрых два этажа ниже уровня земли в нашем дворе. Невысокая оградка не спасала и, если мяч попадал в этот провал, доставать его оттуда было совсем не просто. Мы бесстрашно спускались за ним по верёвке, шесту, по всему, что попало, что подворачивалось. Сорваться и сломать себе шею можно было запросто. А то и нарваться на скандал и даже на оплеуху кого-нибудь из жильцов. Там ведь жили люди. Как они там жили без солнца, в полутьме понятия не имею? Вообще в Киеве в те годы было много подвалов с окнами где-то там, глубоко внизу. Что можно было увидеть? Ноги, ноги, ноги. Бесконечные ноги. Ну,ещё иногда полозья санок, колесо велосипеда, детский мячик, ещё что-нибудь. Впрочем, тогда люди были рады и этому. Хоть какое-то жильё. Не так уж давно закончилась война. Крещатик лежал наполовину в руинах. В общем для футбола двор не годился. В футбол мы играли на Владимирской горке. Там внизу, за памятником Владимиру, где уже не было асфальта, в зарослях листвы и путанице деревьев мы находили полянку и играли,играли. Мяч годился любой. Мог быть просто маленький,теннисный, а случалось-настоящий, футбольный,с резиновой камерой внутри и покрышкой. Камеру нужно было надуть как можно сильнее. Вы знаете, это совсем не просто. Дуть нужно было очень сильно. Не каждый мог. Но вот, наконец, мяч надут. Осталось только покрепче зажать шейку камеры и крепко-накрепко перевязать, чтоб не спустила, а потом, как ботинок шнурком, стянуть и перевязать покрышку.Всё. А потом мы пили газировку без сиропа в магазинчике газ.вод. На воду с сиропом редко у кого было. А ещё были посиделки в сумерках на крыльце высотой в ступеньку на тротуаре посредине между двумя окнами на первом этаже. Там жила мамина подруга тётя Кира с дочкой и племянницей и сыном Вадиком .Вадик был постарше. Хромал. Не знаю,может с рождения. На нас не обращал внимания, но у Вадика был самокат на подшипниках. Мы все ему страшно завидовали. Улица ведь была крутая. На самокате, чуть притормозив, можно было съехать сверху вниз по всей улице. Это ли не счастье? А Вадик не давал. Не давал и всё, как бы там к нему не подлизывались. Его сестра одного со мной возраста училась ещё и в музыкальной школе. Маме моей почему-то очень хотелось, чтобы мы подружились. И однажды мы даже чинно, не касаясь друг друга прошлись по Крещатику. Говорить было не о чем. На продолжение меня не хватило.
О чем мы мальчишки говорили тогда,сидя на крылечке-ступеньке длинными летними вечерами? Сейчас я бы многое дал, чтобы узнать.Увы, поздно. Вы знаете, я заметил: люди начинают думать, делать выводы, жалеть о чем-то, пытаться что-то исправить, изменить тогда, когда уже слишком поздно. Поезд ушел. А когда было можно и нужно, живут только своей маленькой, ничтожной в общем жизнью, тогда как настоящая большая, шумная, постоянно меняющаяся жизнь проходит мимо. Как жаль, как бесконечно жаль!
Соседние дворы воевали между собой, мирились, ссорились. Наш двор не трогали. По общему мнению мы были слабаками. А лежачего, как известно, не бьют. Этот закон в наше время соблюдался свято. И вот, что интересно. Глупое заячье счастье лишь бы не быть побитыми нас вполне устраивал. Потом, уже во взрослой жизни всё это аукнулось. Да ещё как!
И вот ещё о чем хотелось бы. Совсем, совсем чуть-чуть. Потерпите. Я почти заканчиваю. Давайте вместе на минуточку войдём ещё раз в наш двор.Во дворе росли два ясеня и шелковица. Один из ясеней был моим любимцем. Влезть на него было совсем не трудно. Я залезал повыше, находил удобное место в развилке ветвей, садился, вытаскивал из-за пазухи книгу и читал. Клянусь, не было для меня ничего прекраснее этих часов. Вокруг одна листва. Чуть-чуть ветерок. Надо мной где-то высоко небо. Чистое, в облаках, любое. Это был мой мир. Он меня принимал. И только с ним мне было хорошо, легко, свободно. Понимаете, мне было совсем не просто жить. Я хотел быть таким, как все, а у меня ничего не получалось. И от того, что не получалось, я был несчастен. А там на дереве ,между небом и землей уходила эта мука, отпускала. Я был свободен, счастлив, как эта щедрая зеленая листва, небо, ветер. Неохотно спускался, возвращался. И всё возвращалось на круги своя. Ну вот, кажется, сказал, что хотел. Пора вернуться к едва начатому рассказу и перестать испытывать ваше терпение. Так на чем я остановился в рассказе? Просил вернуться со мной назад на два-три года уже в мою русскую школу. Мне кажется я уже писал об этом. Простите, если повторяюсь. Трудно найти в Киеве место более примечательное, чем то, где была наша школа. Рядом, вся в голубом, Андреевская церковь и в двух шагах от неё Андреевский спуск. И если Булгаков не выдумал дом Турбиных, значит этот дом тоже был где-то близко.
Восьмой, а может девятый класс. Новый учитель математики. Маленький, сухонький человечек. Казалось он из прошлого века .Одеть мундир учителя классической гимназии, застегнуть на все пуговицы. Всё. Садится, не повышая голоса, вызывает к доске, причем, вызывает отличников. Те отвечают. Один, другой, третий. Всем двойки. Никто ничего не понимает. Урок идёт. Пишет на доске новое задание. Почерк идеальный, каллиграфический. На следующем уроке всё повторяется. Всем двойки. И на третий, и на четвертый. Уж не помню сколько дней это продолжалось. Когда появилась первая тройка ,в классе был праздник. Понимаете, мы были обязаны говорить, писать, мыслить языком математики, его языком. И только этот язык он принимал и только его требовал. Говорить с ним было бесполезно. Возражения не принимались никогда и ничьи. Был один бог - математика и только на неё мы имели право и обязаны были молиться. И что вы думаете? Класс сдался. Он усмирил нас, как усмиряют коней, никогда не знавших узды. Более того. Мы полюбили математику, её строгую красивую логику, её четкий, звучащий как латынь, язык. Не помню пятерок даже у отличников. Но, клянусь, подыми любого из нас тогда ночью и спроси доказательство любой теоремы, мы бы отчеканили её как отче наш. А он оставался таким же, как и в первый день- невозмутимым,сдержанным,недоступным. Ну,может быть чуточку помягче. Мы ведь всё-таки были его учениками. И мы-его ученики, как ни странно, любили нашего чудака-учителя. Ведь такого не было ни у кого. Им можно было хвастаться и даже гордиться. Понятно, что с такой подготовкой экзамены хоть письменные, хоть устные для нас были, что семечки щелкать. Что касается его самого, его личной жизни-ничего не знаю. Где жил, как жил,с кем жил, были ли дети-ничего не знаю. Я уже сказал,что, к сожалению, в этом возрасте мы слишком заняты собой.
А вот теперь перенесемся снова в украинскую школу. Итак наш Ава заканчивает школу. Выпускные. Ава уже давно и безусловно зачислен его украинским школьным начальством на золотую медаль. Как так получилось,понятия не имею. То ли у них там никого даже близко сравнимого с ним украинского или русского кандидата не было, то ли совсем уж либеральное начальство попалось,во что верится с трудом. Если судить по нашей школе, то, чтобы получить золотую медаль еврейскому мальчику нужно было быть, если не полным гением, то хотя бы наполовину. Чуть легче было с серебряной. Да и ту не просто. Юрка, например, получил серебряную только через полтора месяца после окончания. Всунули втихую, как будто одолжение сделали.
И вот у Авы письменный экзамен по математике. И вдруг ошибка. С ошибкой работу отправлять нельзя. Тогда прощай медаль. В то, что произошло потом, вы не поверите. Скажите: так не бывает. Представьте бывает. Вызывают его тихонько к директору и дают переписать, исправить, принести утром на следующий день, тихонько,чтобы никто не знал, не видел. Что было дальше? Дальше было просто.Сидел мой Ава и под мою диктовку писал чеканным математическим слогом свою работу, к которой сам черт не смог бы придраться. И получил,конечно свою золотую медаль. Амбиций особых у него не было. Поступил без всякого риска в педагогический. Плохо себе представляю его в качестве учителя дневной школы. Вряд ли бы он смог. Очевидно так оно и вышло. Потому и работал в вечерней школе. После школы мы не встретились ни разу.Даже не знаю почему. Говорят женился. Был счастлив. А потом они разошлись. Были дети, не были? Не знаю. Жив ли до сих пор, уехал,не уехал? Ничего не знаю. А знаете,дело ведь не в медали. Медаль это как хорошая карта. Но ведь надо ещё уметь играть.Вряд ли он научился.