Вроде бы еще ничего не изменилось, только сразу опустела деревня, где было не менее двухсот дворов. Совсем недавно почти у каждого дома голосили бабы, цепляясь за мужиков, которые уходили на фронт. Началась война! Некоторые бежали на станцию, чтобы узнать новости. По радио сообщалось, что атаки немцев отбиты, а некоторые уверяли, что немецкие танки прорвали оборону, бомбят города Украины и Белоруссии. Фронт был прорван. Армия отходила на восток. Начались частые налеты немецкой авиации. Молодые женщины были командированы на трудовой фронт, копать траншеи.
«Большак» гудел днем и ночью. Навстречу солдатам, спешащим на фронт, шли раненые из тех, что могли еще двигаться, все в окровавленных бинтах, заскорузлых шинелях. Тяжелораненых солдат везли в санитарных машинах, а на замену им сплошным потоком ехали грузовые машины с молодыми бойцами. На обочинах толпились женщины и дети, раздавая раненым солдатам хлеб, картошку, махорку... Все испытывали любопытство, удивление и какое-то чувство жути. Смерть за ними шла по пятам.
Далеким, глухим рокотом накатывалась война на Подмосковье. За короткое время жители Клешни оказались на оккупированной территории. В деревню пришла немецкая разведка. В это время на южных окраинах Тулы шли ожесточенные бои. В городе были созданы отряды народного ополчения. Но враг не сдавался, они искали другие пути прорыва к Москве. Заняв Клешню, немцы расселились по домам. Установили свой порядок в деревне. Полицаем назначили Чёренького — это кличка одного из деревенских мужиков. В его обязанности входило обеспечивать немцев продуктами. Он и два немецких солдата ходили по домам, которые остались без постояльцев, резали у них кур, поросят, коров и все отправляли на немецкую кухню.
У соседей Жулиных поселилась шумная компания молодых немцев. Днем и ночью у них топилась печь, жарили, парили, пили, гуляли, дебоширили. Хозяев за шкирку с детьми выбрасывали на мороз, чтобы не мешались под ногами. В сарае даже курицы не осталось, все поели. К бабушке на постой пришли четыре человека: румын, чех, поляк и немец. По их поведению и разговору было ясно, что они антифашисты, а может, даже и коммунисты. Они плохо говорили о Гитлере и постоянно твердили: «Гитлер капут!» Днем они спали на полу, на соломе, а ночью на лошадях уходили на разведку.
Бабушка, Ольга Ермиловна, еще с первой мировой войны ненавидела их всем своим женским сердцем, но была обязана готовить им еду. Управляясь с чугунками возле русской печки, она вслух ругала их:
— Нечистый страшный! Пралик вас расшиби! Чтоб гром и молнии обрушились на ваши паршивые головы. Приперлись, черти рогатые! Чтоб болото вас засосало. Русский солдат ни с мечом, ни с калачом не шутит! Увидите здесь кузькину мать. Прилетел гусь на Русь!!! Наша земля вся под Богом. Жизнь Бог дает, а отнимает всякая гадина!..— подает на стол, а сама ворчит: — Нечистый страшный! Грешный, грешный, а щи лакает! — а сама ходит, свои дела делает, на них глаз не поднимает и продолжает: — Догуляетесь здесь, вас заставят рылом хрен копать...
Солдатам немецкой разведки нравится, как бабушка чисто готовит и аккуратно подает на стол. Немец и говорит:
— Prima russisсh Frau!..
Остальные кивают головой, соглашаясь с ним. А бабушка не унимается, изощряясь в своем красноречии. Подходит к ней однажды чех и говорит на ломаном русском языке:
— Mutter! Nicht так говорить. Нельзя! Плохо будет, если поймут. Карательный отряд идет следом за нами. Расстреляют!
Бабушка Оля не ожидала того, она даже не предполагала, что они могут понимать русскую речь.
— Verstehen? — спросили они.
— Gut... gut...— она испуганно кивала головой.
После этого случая бабушка стала шептать себе под нос что-то непонятное для слуха. Карательный отряд действительно уже расправлялся с мирным населением на юге Тульской области. Одну из деревень Чернского района они уничтожили полностью, а жителей деревни с детьми загнали на скотный двор и сожгли. Об этом стало известно совсем недавно, и, только теперь решили на этом месте открыть мемориальный комплекс «Тульская Хатынь».
Однажды немецкие солдаты вернулись из разведки очень встревоженными и стали собирать вещи.
— Приказ. Мы отступаем. Русские идут быстро. Гитлер капут, и нам капут. Погибнем здесь,— сбивчивыми фразами они старались объяснить бабушке, что происходит. Уходя, каждый из них клал на стол какую-нибудь вещь: чайную ложку, кружку, ремешок и кто-то из них положил котелок. Они сказали, что есть такая примета, чтобы остаться живыми в этой мясорубке. Напоив коней, они покинули наш дом, дав понять, что здесь будет большой бой.
Немецкие солдаты отступили к Спас-Конино. Через несколько часов в деревню пришла русская разведка. Солдаты были суровые, усталые и беспощадные. Было приказано немедленно покинуть населенный пункт.
Немцы заняли позиции между Клешней и Спас-Конино. В оврагах у них были землянки и установлены орудия, а рядом лес в несколько гектаров был естественным прикрытием для них.
Зима вступила в свои права. Снег, мороз никого не щадил. Наша армия наступала. Солдаты шли сплошным потоком через Гурово на Клешню. Двери в домах не закрывались. Печку в доме топили постоянно. Целый отряд набивался в дом, чтобы погреться несколько минут, и стоя засыпал. Потом, затянувшись махоркой, загорелые, закопченные, они уходили в пургу и мороз. Заходили другие и так целые сутки, пока не заняли своих боевых позиций под Клешней.
Был страшный бой. Палили орудия, бомбили самолеты. Земля горела. Грохотала «Катюша», сверкали зарницы работающих батарей. В свою очередь открывали огонь немцы, залпом били орудия, минометы. Немцы отступили. От леса, где находились немцы, остались только пни да черные пики обугленных стволов. Кустарники полегли под гусеницами танков. Много народу погибло на этой земле. Зима своим пушистым одеялом укрыла погибших солдат. Лисы, волки и бездомные собаки бегали по полям откормленные, как телята.
Апрель обнажил в полях все ужасы минувших боев. Женщины собирали трупы погибших и хоронили. Русских — в одну яму, а немцев — в другую. Немецких солдат, погибших на наших полях, было большое количество. Казалось, что их всех убрали, очистили поля, но, когда начали пахать землю, трупы и невзорвавшиеся снаряды тащились за плугом. Однажды вездесущие мальчишки, насобирав в поле мин и патронов, разожгли костер за деревней и стали в огонь бросать свои трофеи. Начался такой грохот канонады, как будто немцы опять вернулись. Это была трагедия — погибли пацаны, в живых остался только один Толя Гараськин, но ему оторвало руку. Просто он случайно оказался подальше от костра.
Зазеленела молодая поросль в погибшем лесу. Этот обугленный лес все стали звать «Корек». Это значит, что он возрождался от оставшихся корней, погибших в бою деревьев.
Был такой случай. Сергей Иванович большую часть своей жизни был хлеборобом. Начиная с ранней весны, он пахал землю, потом ее, родную, засевал, а затем убирал урожай. Война еще продолжалась, но была уже далеко от наших мест. Наступила осенняя пора пахать поля. Пахали сменами и днем и ночью, чтобы успеть посеять больше зерна. Хлеб для фронта был нужнее всех продуктов. Мужчин мало, поэтому работали без помощников. Выехал он в ночь пахать поле возле Корька, где проходили самые кровавые бои.
— Пашу,— говорит,— ночь лунная. То уезжаю далеко от леса, где одни пни да пики, то потом по кругу проезжаю ближе к лесу. Время было уже за полночь, когда я вдруг услышал, что воет женщина в лесу. Да так воет, как будто слова выговаривает. Подумалось, что, может, это мотор гудит так. Выключили мотор — плачет женщина навзрыд, причитает словами непонятными. Много народу погибло здесь, думаю, возможно, родные приехали... Но ночь все-таки, пойду, посмотрю, может, помочь нужно. Иду к лесу, перехожу через ров, который окружает лес,— тишина. Выхожу в поле, опять плачет женщина. Не поверил своим ушам, опять перехожу ров и захожу в лес — тишина. Уже стрелой вылетаю в поле, слышу то же самое — плачет, воет женщина... Сажусь в трактор, включаю мотор и продолжаю пахать. Раз такое дело — пусть плачет, а мне надо пахать, норму нужно выполнить. Развернул трактор уже в обратную сторону, уехал далеко от Корька и вдруг вижу: из леса выезжает всадник на белом коне, а за ним бежит человек и держится за хвост лошади. Скачут вдоль поля к моему трактору. Промчались мимо плугов и пропали. Жуть взяла меня. Оставляю я трактор среди поля и бегу домой. За деревней стояли скирды, которые еще предстояло молотить. Ну, думаю, добежал, теперь я уже дома и вдруг слышу: «Цап... цап... цап... тук... тук... тук...» Опять какая-то нечистая сила здесь сидит. Крадусь между скирдами, смотрю, а там мужик цепами снопы молотит, хлеб колхозный ворует. Тут я осмелел. Взял два пальца в рот да как свистну. Мужика как ветром сдуло.
А за это тогда могли так засудить, что Родину свою никогда не увидишь. За один колосок в тюрьму сажали. Спас мужика от тюрьмы, хоть и напугал.
Из всего этого во мне разрасталось ощущение щемящей тоски, любви, и печали, из которых впоследствии сложилось ощущение Родины. Я поняла, что на этой горячей от крови и цветущей земле нет одиночества, а есть связь с бесконечностью, с теплым ветерком, с солнечным лучом и лунным светом?
Как и в детстве, я продолжаю вслушиваться в этот мир, мир вечных грез и надежд.