Синяя полоса

Жирная вдавленная синяя полоса пересекала желто-зеленый стебель, прерываясь у того порога, где рисунок ломался.
Обои были старыми: цвета постепенно теряли свою насыщенность, по стыкам бумага отходила, с хрустом сминаясь, если до неё дотронуться.
Анна закрыла глаза.
Синяя полоса осталась гореть, даже когда исчезло всё остальное.

***

– Энни, – хозяйка всплеснула руками. – Я уже волновалась! Куда ты пропадала?
Было в ней что-то нелепое, когда они оставались наедине; и из стареющей управляющей, коей та представлялась гостям, она превращалась в курицу наседку.
– Я предупреждала твоего зама, – хмурится Энн. – Мне нужна была пара недель. От этого воздуха кожа… ну, ты-то должна понимать.
– Я всегда за твой отдых, – вздыхает хозяйка. – Ты нужна мне свежей и цветущей, ты знаешь. Но зачем же отключать телефон, моя дорогая? Я могу подумать, что ты сбежала с кем-то из твоих поклонников.
Глубокий чуть всхлипывающий смех, который так нравился её клиентам, разнесся по комнате. Энн помотала головой, прижимая бумажную салфетку к уголку глаза, собирая крошечную каплю.
– Не волнуйся, Кристина. Мне не нужен весь пирог, я предпочитаю дегустировать небольшими кусочками. И, кстати, я бы не отказалась от десерта.
– Толик твой позвонил, сказал, что завтра заберёт тебя на пару часов после обеда.
– Ммм,– тянет Энн и думает, что нужно будет принести ту новую палетку. Анатолий любил яркий, почти кричащий макияж. – А сегодня?
– Ну, минут десять назад мужчина пришел, его девочки наши развлекают, но что-то пока никто ему не приглянулся. На ценник он не смотрит, так что выйди уж, поприветствуй. А то ты знаешь, как я не люблю, когда клиент уходит. Ещё Виктор заходил, но на прошлой неделе. Расстроился, что тебя нет.
– Хорошо, – улыбается Энн. – Сейчас переоденусь и зайду в гостиную. И можешь позвонить Виктору. Узнай, что ему нужно. Вполне возможно, что сопровождение. Он знает, как я это не люблю, поэтому захочет меня наказать за две недели.
– А ты и не слишком расстроена, – посмеивается Кристина, ловко набирая номер. Энн только улыбается, слегка касаясь белыми ровными зубками розовой губы. Две недели. Она не смотрела по сторонам – хотела немного поголодать. И теперь готова была получить столько, сколько салон «Санси» мог ей предложить.
Хотя её клиенты предпочитали думать, что предлагает скорее Энн.

Она постучалась в эти двери год назад. В то время Энн ещё не была Энн, но уже четко знала, чего она хочет. Кристина поняла это с первого взгляда; ещё бы, когда ты уже пятнадцать лет владеешь элитной службой эскорта, ты знаешь, зачем и кто к тебе пришел.
Энн нужны были мужчины, и её совершенно не интересовали игры и правила. Только результат.
Услышав от подруги об этом доме, Энн особо не раздумывала. Природа щедро одарила её густыми светлыми волосами, гладкой кожей и красивым холодным лицом. Спортзал, косметолог и парикмахер доделали всё остальное.
А образование, щедро подаренное родителями, позволило претендовать на самый высокий, V.I.P. класс.
В этом месте никто не удивлялся новым мужчинам в её постели, никто не спрашивал: «Зачем тебе это?!». Никто не лез в душу, и Энн это полностью устраивало.

Каждый новый, каждый старый, каждый по-своему хорош, даже если на самом деле плох.
– Здравствуй, милый, – улыбалась им Энн, заходя в комнату и позволяя лампе в коридоре на пару мгновений осветить её силуэт сзади. Изящная фигурка в дорогом кружеве, высокая грудь, и плавные изгибы делали своё дело. Она видела, как расширяются их зрачки, как напрягаются тела, когда они видят её. И это было хорошо. Много лучше денег, которые она получала за это.
До и после встречи в комнате, мужчины были для Энн лишь галочками в списке. Холодное: «клиент».
Но пока они были в комнате, она любила их всей своей сутью, а они любили её. 

– Она лучшая, – сказала бы Кристина, если бы вы спросили её об Энн. – Ну, вы же знаете, как это бывает, да? Секса и немного разговоров после, пока не вышло время. Если берешь больше часа, можешь кончить пару раз, вот и вся история.
С ней всё по-другому. Эту крошку мужчины хотят. Есть в ней что-то такое, если вы понимаете меня. И то, что они могут обладать ею какое-то время, делает их счастливее ребенка, который нашел под ёлкой PlayStation.

Конечно, периодически Энн предлагали «бросить всё и уехать вместе».
Спонсорство, встречи только с ним, изредка даже замужество. Или, хотя бы, личный телефон или e-mail. Но Энн это не интересовало. Она любила их только в той комнате, когда у них горели глаза, и перехватывало дыхание от желания. Она хотела видеть, как они хотят её. Чтобы желание переполняло их, окутывало и поглощало. Чтобы они сами становились желанием, которое она может вдохнуть. Которым она может насытиться. И сейчас в гостиной ждала новая кровь, и Энн едва держалась, чтобы не приплясывать в нетерпении.

В «Санси» от девушек требовался вид утонченный, но не вульгарный. И в то же время он должен хотеть увидеть больше. Кто-то из девушек выбирал платья, облегающие как вторая кожа, кто-то пытался раздеться сильнее. Но Энн предпочитала пеньюары и неглиже, больше похожие на вечерние платья, нежели одежду для спальни.
Она открыла шкаф и улыбнулась. Да, он. Белый шелковый пеньюар, стилизованный под японское кимоно, если бы те были настолько короткими. В нём она была похожа на снежную королеву, и клиента приятно удивлял жар, который разгорался в ней, когда шелк соскальзывал по плечам и падал на пол.
Поправив воротник, она вышла в коридор. Навстречу прошла знакомая девочка, вид у неё был расстроенный. Не приглянулась, видимо.
Небрежно толкнув тяжелую дверь, Энн зашла в большую комнату.

Первым в глаза бросился костюм. Знакомый цвет – насыщенно синий, слишком яркий для делового, слишком хорошая ткань для взятого в ближайшем переходе. Взгляд истерично метнулся к чуть покатым широким плечам, каштановым волосам с частой сединой и, наконец, к руке.
Портфель был там. Такой же, как она помнила. Мягкая выделанная коровья кожа, и пряжка. Маленькая монограмма из двух букв: KR. Она выглядит неброско, как приятный, но не слишком заметный аксессуар, не слишком дорогой, но презентабельный. Но Энн знает, что это обман, на самом деле монограмма из чистого золота.
Она знает, когда ему подарили этот портфель. Она знает, куда он его носит. И знает, кто сейчас посмотрит в её застывшие от ужаса глаза.
– А это наша лучшая девочка. Уж если она вам не приглянётся, останусь только я, хо-хо, – приветствует её Кристина, не замечая, как побелела её подопечная.
Не дожидаясь, пока он повернется, Энн теряет томный, продуманный до последней строчки образ и поворачивается на каблуках, хватая ручку непослушной рукой. Распахивает дверь и бежит к себе – там есть щеколда. Она знает, что она там есть, это первое, что она попросила сделать, когда у неё появилась комната.

***

Иногда мы смотрим на ребенка и думаем: «Интересно, она вырастет такой же красивой, какая она сейчас?». Когда родители смотрели на маленькую Аню, они не думали – они знали.
Сползала детская неловкость, и под ней просыпалась красота, но что ещё хуже, под ней просыпалась чувственность.
От мамы легкие светлые волосы, от отца огромные голубые глаза. От бабушки четко очерченные губы. И фигура, которую уже в пятнадцать не скрывали даже мешковатые платья.
Это было хорошо. К ней тянулись люди на улице, возле неё задерживались, у неё брали книги, у неё брали журналы. Её слушали, даже если не слышали.
Это было плохо.
На неё смотрели. Как смотрят на красивую женщину мужчины. На улице, а потом и в приходе. Поначалу Аня не замечала этих взглядов. Мужчины были где-то далеко, они никак не пересекались с ней, если не считать одноклассников, но для тех она была «той долбанутой сектанткой», поэтому в школе градус интереса к ней снижался.
Но всё изменилось, когда она поступила в ВУЗ.
Вообще, это было непривычной практикой – чаще девушки заканчивали одиннадцать классов и полноценно посвящали себя проповедям, работой где-то горничной или продавцом, а после и замужеству, но здесь её родители всё же покривили душой и негласными предпочтениями прихода.

В ВУЗе всё изменилось. Аня приносила с собой листовки, но воровато выкидывала их в мусор – ей хватило унижения в школе. Мать говорила, что гнев идет от непонимания и от того, что люди в глубине души осознают, что не будут спасены и завидуют ей. Но Ане было наплевать на причины, если плохо в итоге было ей.
И в ВУЗе она поняла, что она привлекательна. Поначалу она игнорировала взгляды и попытки заговорить с ней, но постепенно скорее почувствовала, чем поняла, что происходит. Что-то неуловимо изменилось, и это уже заметили родители. И им это не понравилось.
В восемнадцать она вышла замуж.
Кирилл был другом семьи. Старше её, но моложе родителей. Он был редким исключением в приходе – работал вне, и приходил только на службы. По какой-то причине он не должен был даже проповедовать. Позже Аня начала подозревать, что дело было в деньгах, но до конца так и не подтвердила свои догадки.
Анну никто не заставлял, это было резко против правил прихода, но настойчиво предложили. Никогда не перечившая родителям девушка даже обрадовалась – муж, это не родители. Это что-то новое, та часть, которая так будоражила воображение, но на которую она никогда не решилась бы с кем-то посторонним. По-крайней мере, тогда она не могла себе такого представить.

Свадьбу Анна почти не запомнила – она так волновалась перед речью, что даже при разговоре со старейшиной отвечала невпопад, путаясь в словах. Но у неё была хорошая репутация, поэтому всё прошло гладко. Кирилл вел себя спокойно, отвечал на вопросы с уверенностью истинного верующего, и в эти моменты Анна смотрела на будущего мужа с искренним уважением, так убедителен он был.
И с ещё большим волнением ждала она первую брачную ночь. То таинство, о котором она знала мало – только то, что сухо рассказала ей мать в пятнадцать.
Всё прошло гладко. И быстро.
– Лежи спокойно, – устало, тоном измотанного врача, попросил Кирилл, и Анна почувствовала тяжесть навалившегося на неё тела. Через пару мгновений от промежности поднялась волна боли: тянущей, тяжелой и глубокой. Казалось, всё вокруг онемело, и чувства сосредоточились в одном единственном месте.
На глазах выступили слёзы, и Анна сильнее зажмурилась, чтобы не показать их мужу, но тот всё же заметил. Он лежал неподвижно несколько секунд, а затем встал, и пытка закончилась.
Когда он вышел из душа, Анна уже поменяла постель.
Она боялась, что это повторится, но Кирилл только лег к ней спиной и уснул.

Краем уха она слышала в университете, как девушки обсуждали парней. Они не стеснялись в выражениях, описывая, что будет вечером, и будет ли.
«Дать ему сегодня что ли?».
В тот день, вечером, Анна даже начала разговор первой. Она осторожно спросила мужа, зачем люди занимаются сексом. После той, первой ночи, он больше не требовал от неё ничего, и её это устраивало. Она отворачивалась к стене, где кто-то когда-то неудачно мазнул по обоям синей ручкой, и находя синий след глазами, почти сразу засыпала. Но вместе с тем её мучило любопытство.
– Это богопротивное мерзкое дело, – отрезал Кирилл. – Но необходимое для продолжения рода.
И Аня только сильнее убедилась, насколько глубока пропасть между ними и неверующими, недостойными спасения.

Шло время.
Она могла учиться, он был не против, но к его приходу – ровно в семь вечера, – на столе должен был стоять ужин. Если пары переносили на вечер, Анна на них не шла. Тем более, вечером была служба, которую они никогда не пропускали.
Его рубашки должны были висеть на вешалке ровно, а под ними брюки – обязательно с узкой стрелкой.
Они жили в его квартире, с постсоветским потрепанным ремонтом, старой мебелью. Как и все в пастве, они жили по заветам нищеты и скромности, и только для работы у Кирилла были дорогие вещи.

А однажды он заехал за ней в университет. У него была недорогая иномарка, которую он почти никогда не использовал кроме как для работы, но в тот день, неожиданно, позвонил жене и сказал, что заедет.
Анна сразу почувствовала, что что-то не так.
Кирилл был молчалив, не любил ни говорить, ни слушать. Но по его взгляду можно было понять многое – и в тот день Анна понимала, она что сделала что-то не то.
Он молчал до дома, и только там, осмотрев её с ног до головы своим холодным, слегка раздраженным взглядом, бросил:
– Если на женщину смотрят мужчины, то это её вина. Купи себе что-то другое.
Анна замерла, глядя на себя в зеркало. В тот день на ней было коричневое платье до середины икры, с резинкой в талии, и закрытым верхом. Она вдруг увидела плавный изгиб бедра под тонкой тканью, вызывающе гладкую кожу, выглядывающую из-под платья, и вспыхнула. Она смотрела на себя глазами мужа, и видела вызывающе вульгарную девицу, которая позорила его перед братьями по вере.
– Сейчас переоденусь, – прошелестела она, опуская глаза. Она не могла заставить себя посмотреть на мужа. Только не сейчас, только не сегодня.
 
Они редко выходили куда-то, кроме проповедей. Но если выходили, у Анны начинались проблемы.
Она не пользовалась косметикой, не укладывала волосы. Вся её одежды была закрытой, темного цвета.
Но на неё всё равно смотрели. Что-то было в движениях, что-то было во взгляде или в естественном тонком едва уловимом аромате. Это не нравилось её родителям, но Кириллу не нравилось ещё больше.
Он никогда не бил её, не тронул и пальцем. Но полный презрения, и в какой-то мере отвращения взгляд был много хуже. Она чувствовала себя порочной. Она чувствовала себя грязной, потому что позволяет эти взгляды. И она изо всех сил пыталась спрятаться где-то в глубине, чтобы просто спокойно жить.

День сменялся днем. Все быстрее и всё более смазано. Оценки в университете стали хуже, хотя  она почти не пропускала лекций, и скрупулезно конспектировала.
Она была уверена, что когда получит диплом, будет легче: она осядет дома и все дни превратятся в один.
И возможно так и было бы, если бы ближе к концу обучения, по какому-то проходному спецкурсу им не задали написать реферат по любому фильму про дикую природу.

В те дни о торрентах никто ничего не знал, да и связь была такая, что дорого было что-то оттуда скачивать, идти же в магазин одна Аня боялась. Идти вместе с Кириллом боялась вдвойне.
Но была местная сеть, в которой можно было что-то скачать.
Фильм нашелся не сразу, но вскоре она нажала на кнопку закачки.
Качалось долго. Она успела постирать белье, поставить вариться суп, когда с красного значок сменился на зеленый.
«Просмотрю быстренько, а завтра уже засяду всерьез», – подумала девушка и нажала на «Play».

Это было не похоже на то, что было в названии.
Никакой дикой природы – обычная типовая хрущевка. Камера снимала комнату из угла.
Анна нахмурилась, совершенно не понимая, что происходит. Подумала, что возможно это как со старыми кассетами, когда нужный фильм записан поверх чего-то старого.
Она пощелкала по полосе воспроизведения. Вот в кадре появились люди. Молодая девушка и парень. Вот они разговаривают. Обнимаются. Когда же будет фильм?
С досадой щелкнув на середину, Аня замерла, понимая: дикой природы сегодня не будет.

Девушка была сверху. В тусклом свете лампы её было плохо видно, но Анна могла поклясться – ей не было больно. Никто не может так двигаться, когда внизу его живота скручивается колючая проволока.
И её стоны не были похожи на стоны боли.
Она наслаждалась.

Анна выключила видео и удалила файл. Руки дрожали. Лицо же горело, и этот жар перетекал на тело, заставляя елозить по сидению стула, сейчас отчего-то ставшему слишком твердым. Упоительно твердым.

Она вернулась на кухню, заканчивая готовить. Убрала со стола, протерла плиту. После, вымыла пол. Когда вернулся Кирилл, и они поужинали, постирала белье, сняла с балкона его рубашки, погладила их.
Фильм не шел из головы.
Он даже снился ей, и во сне девушка поворачивалась, растягивая тонкие губы в улыбке, и высокомерно смотрела на неё, будто говоря: «У меня есть кое-что, чего тебе никогда не получить, простушка».

Уже утром, проводив мужа и присев на ещё расправленную постель, Анна подумала: «Мужчины, которые смотрят на меня, хотят этого?». И вместо ужаса её вдруг затопило смущение, и что-то ещё. Что-то горячее, нетерпеливое и жадное.
Сидеть стало неудобно. Она неосознанно сдвинулась, пытаясь найти место комфортнее, и села на край пледа, собравшегося комом в пододеяльнике.
Волна удовольствия прокатилась по телу.
Она не думала о том, насколько это порочно. Насколько это богопротивно и насколько греховно. Она опустила руку, нащупывая край пододеяльника, и потянула его вверх, проскользив им по хлопковой поверхности трусиков.

Когда, через несколько минут, она лежала на постели, и чувствовала, как её тело медленно расслабляется, поглощенное странной, чужеродной негой, природу которой она ещё до конца не понимала, Анна вдруг отчетливо поняла, что проснулась.
Что ей почти двадцать два. Что она на последнем курсе университета, что она в квартире своего мужа, которому она готовит и за которым она убирает уже почти четыре года. И что её зверски бесит эта отвратительная синяя полоса на обоях.

На следующий день после получения диплома, Анна сняла часть денег, которые родители подарили ей на свадьбу, сколько позволил банк, и села на междугородний автобус.

***

Энн стояла в комнате, прижимаясь лопатками к стильной двери, выполненной под красное дерево. Она дышала так часто и глубоко, что закружилась голова.
Предметы перед глазами поплыли, настолько сильно, что Энн пришлось сползти на пол и закрыть глаза. Стало чуть лучше.
За дверью слышался взволнованный голос Кристины, кажется, она спрашивала, всё ли с ней в порядке. С ней не было, но она не могла об этом сказать. Она не знала как об этом сказать.
Раздались тяжелые мужские шаги.
Энн захлестнул ужас, он шептал, с ехидным злорадным смехом выдыхал прямо ей в голову: «Открой глаза. Ты увидишь её. Ты увидишь полосу. Открой же глаза, Анна!».

И тогда она закричала.