К обычным шорохам на чердаке в ветреную погоду добавлялось какое-то странное потрескивание в углу кабинета. И тогда померанский шпиц, любимец бабушки,срывался со своей лежанки и бросался на звук. Подбежав к двери, он царапал её и ворчал, чем вызывал недовольство хозяина.
Иван Иваныч, известный писатель, был увлечён новым сочинением. Фантазия уносила его далеко к барханам с караванами туарегов, и он совершенно не обращал внимание на посторонние звуки. А внезапное вторжение лая собаки вынуждало перескочить через десяток веков из знойной пустыни в промозглые дождливые сумерки.
Действительность врывалась запахом борща из столовой, дребезжанием трамвая за окном и шёпотом детей, отзывающих собаку. Ну как можно было сочинять о струящихся золотых песках под раскалённым солнцем и гортанных протяжных звуках песни кочевника?!
Иван Иваныч привык к поскрипыванию старого облупившегося шкафа в кабинете и воспринимал его как близкого родственника, с которым была связана вся жизнь. Он появился в доме задолго до рождения писателя, поблёскивал свежим лаком и золотыми завитушками, смущая хрустальную люстру. Уж этой сияющей гордячке из покоев чуть ли не Марии Антуанетты равными никто не был! Тускнела она только перед красотой хозяйки, в ту пору молодой матери Ивана Иваныча, когда та придирчиво осматривала в зеркале шкафа вуаль на новой шляпке. И шкаф распахивал дверцы, готовый отдать ей всё, что у него было.
Однако же караваны туарегов никак не желали продолжать свой путь по пустыне в условиях зябкого осеннего вечера. Раздосадованный писатель сложил в стопочку листы с незаконченным сочинением и отправился в столовую, где под апельсиновым абажуром его ждали домочадцы.
Обрадованный шпиц с лаем закружился под ногами, расщебетались дети, а бабушка, восседая в кресле, делала им замечания, чётко произнося фразы по-французски. Она держала спину прямо, несмотря на преклонный возраст, не признавала вольностей, требовала от всех соблюдения распорядка дня, носила строгие платья с кружевными воротничками и укладывала волосы короной.
Жена Ивана Иваныча потчевала пампушками, соленьями и вареньями, пузатый самовар поил душистым чаем, радость и тепло светились в глазах. Осень, завидуя им, стучалась холодным ветром, наконец ей удалось порывом ветра распахнуть окно в кабинете писателя и сорвать люстру, разбившуюся вдребезги.
Все бросились на грохот, захлопотали... Только бабушка, остановившись у шкафа, оглядывала себя в лорнет и поправляла волосы. При мерцающем свете зажжённой керосиновой лампы, пришедшей на замену люстре, в помутневшем от времени зеркале она снова была той красавицей, перед которой тускнел весь мир. И шкаф распахнул перед ней дверцы, готовый отдать всё, что у него было.