ГЛАВА ПЕРВАЯ
Лена проснулась, как всегда, в восемь. Выходной день тем и хорош, что позволяет нежиться в постели сколь угодно долго, но пряный запах корицы, просочившийся сквозь дверь, не оставлял для этого никаких шансов. Накинув лёгкий сиреневый халатик, который Лена на французский манер называла — пеньюаром, девушка отправилась в ванную комнату. Проходя мимо кухни, она услышала призывный голос отца:
— Лёха, пора завтракать.
Этим мальчишечьим именем отец звал её с самого рождения. Как и все мужчины, Аркадий Викторович мечтал о сыне, но первой на свет появилась девочка — старшая сестра Лены. Счастливый папаша в качестве подарка преподнёс жене духи «Светлана», девочку назвали Светой. Вторым на свет должен был появиться мальчик, во всяком случае, все приметы указывали именно на это. Евгения Анатольевна перехаживала беременность. Срок вышел ещё в марте, но торчащий вверх огурцом живот продолжал расти. Все родственники однозначно решили, что будет мальчик, но ошиблись — снова родилась девочка. По дороге в роддом Аркадий Викторович купил шоколадку «Алёнка», дочку так и решили назвать. В ЗАГСе записывать в свидетельство о рождении имя Алёна отказались, сославшись на то, что такого имени не существует и девочку записали, как Елена.
После рождения второго ребёнка супруги решили больше попыток родить наследника не делать. Тем более, что и наследства особого у них не было.
Маленькая Лена стала любимицей отца. Он брал девочку с собой на рыбалку и футбольные матчи и звал её, не иначе как, Лёха. Девочка отвечала отцу взаимностью и, когда настырные гости задавали глупый вопрос: «А кого ты, Леночка, больше любишь? Маму или папу?» — всегда с уверенностью отвечала: — «Я папина кловь».
Кухня была залита ярким солнцем. Евгения Анатольевна поставила на стол большое блюдо, доверху наполненное аккуратно сложенными, в виде конверта, плациндами. Этому молдавскому блюду Евгению Анатольевну научила её мать, которая была родом из маленького, но очень красивого города Бендеры, расположенного на одном из берегов реки Днестр. Когда-то бабушка Лены работала кухаркой в доме зажиточного молдавского крестьянина и научилась готовить из самых обычных продуктов блюда, о которых все говорили — «пальчики оближешь».
Евгения Анатольевна была знатной хозяйкой, готовила она всегда медленно и с любовью, поэтому и блюда получались необыкновенно вкусными.
— На этот раз я добавила к яблокам и корице немного алычи вместо лимона.
— Кажется, я сейчас подавлюсь собственной слюной. — Аркадий Викторович торопливо разливал крепко заваренный чай по чашкам.
Эти чашки были куплены Леной с первых в её жизни самостоятельно заработанных денег в трудовом лагере. Четыре одинаковые по форме чашки имели различный рисунок, и каждый из членов семьи выбрал себе то изображение, которое ему нравилось больше. Кружку отца украшала лилового цвета слива, мама выбрала себе яблоко, у старшей сестры была чашка с клубничкой, а Лене досталась с вишенкой.
Шесть лет назад Светлана вышла замуж за статного красавца брюнета — военного лётчика и уехала скитаться с ним по белу свету. На следующий день после отъезда сестры Лена, стараясь достать свою чашку с сушильной полки, нечаянно задела соседнюю кружку. Чашка с клубничкой упала и, ударившись об пол, разлетелась на мелкие осколки.
— Ну вот, одна уже откололась, — с грустью в голосе произнесла Евгения Анатольевна.
Лена присела, чтобы собрать осколки и вдруг разрыдалась. Раньше она не знала, как это больно — расставаться с близким человеком. Сколько она себя помнила, сестра всегда была рядом. Они вместе ложились спать, вместе вставали и шли в школу. Ребята во дворе подшучивали над сестрой, называя Лену её «хвостиком». И это действительно было так. Куда бы ни шла Света, маленькая Алёнка всегда бежала за ней следом. И только, когда за красавицей Светланой стали ухаживать молодые люди, сестрёнке пришлось смириться с положением вещей. Каждый раз, когда старшая сестра уходила на свидания, Лена усаживалась на подоконник и смотрела ей вслед, как верная собачонка.
— Ну что? Вы нашли наконец своего преступника? — голос отца прервал воспоминания девушки.
— Нашли. Вернее он сам нашёлся.
Добавленная в начинку алыча оттеняла вкус яблок и в букете с корицей оставляла неповторимое послевкусие. Лена уплетала пышущие жаром плацинды за обе щеки и не могла остановиться.
— Что-то голос у тебя не очень довольный? — пытливо глядя на дочь, спросил Аркадий Викторович.
— Даже не знаю, вроде всё очевидно, есть чистосердечное признание, но на душе у меня как-то неспокойно, будто нас обманули. — Лена отложила недоеденный кусок плацинды, чувствуя, что вместить его в себя полностью всё равно не удастся.
— Отдохнуть тебе надо, доченька. — Мягкая тёплая ладонь матери нежно коснулась головы дочери. — А сходи-ка ты в картинную галерею, там Глазунов выставляется.
Живопись Лена любила. Не то чтобы она хорошо в ней разбиралась, но творчество с малых лет притягивало её. И не только творчество. Сначала был спорт. В первом классе дядя Коля — спортсмен и физкультурник записал девочку в секцию по плаванию. С самого первого занятия тренер заставлял ребятишек, свернувшись калачиком, нырять под воду. Лена не умела плавать и страшно боялась утонуть, поэтому через месяц начала прогуливать тренировки, а потом забросила занятия вообще.
За короткий период Лена Рязанцева перепробовала многое: гимнастику, настольный теннис и даже почти год посещала секцию по волейболу. Но просидев на скамейке запасных все соревнования, поняла, что олимпийской чемпионкой ей всё равно не стать и ушла из спорта. Скучать без дела не пришлось, старшая сестра записала её в кружок народных танцев, в котором сама занималась уже долгое время.
Танцы Лене нравились, но как только она достигла в них определённого уровня, ей стало неинтересно. Так было всегда, девочка вмиг увлекалась, но так же быстро остывала, как только у неё что-то начинало получаться.
Но одна её мечта всё же сбылась. Лена мечтала о фортепьяно. В музыкальную школу поступить не удалось, но, несмотря на это, родители купили ей настоящий инструмент. Красивое лакированное фортепьяно «Терция» белорусского производства поставили в комнате родителей и пригласили репетитора — девушку Надю, которая жила этажом выше. Так музыка стала для Лены главным удовольствием в жизни.
Белые стены картинной галереи были увешаны масштабными по размеру полотнами, с каждой из которых на Лену смотрели сотни глаз. Девушка остановилась перед самым большим полотном с изображением людей, которые, так или иначе, оказали своё влияние на ход истории. Она была далека от такого рода искусства, но картина не отпускала, затягивая в себя словно в водоворот времени.
Лена старалась рассмотреть каждое лицо, но почему-то взгляд притягивали в основном лица кровавых тиранов. Выходя из галереи она поняла, что не получила того эстетического удовольствия, которые обычно получала от картин великих художников, размещенных в Третьяковке и Русском музее. Но сказать, что увиденное не оставило в её душе отклик, она не могла.
— Ну, как тебе Глазунов? — Евгения Анатольевна налила в тарелку бордового цвета борщ и добавила в него ложку сметаны. Бордовый и белый слились в одно целое и создали красивый ярко-малиновый цвет. Что-то это напоминало. Лена задумалась. Где-то совсем недавно она видела это сочетание белого с бордовым. Где же? Где? И тут она вспомнила. Точно такая же смесь красок была на палитре в мастерской Ивана Сафронова. Тогда, в день убийства Веры Павловны, они осматривали помещения особняка, и девушке бросилось в глаза это красивое сочетание оттенков. Кажется, художник рисовал пионы.
— Мам, а ты такого художника Сафронова знаешь? — не ответив на заданный матерью вопрос, спросила Лена.
— Это какого? Ивана Константиновича? Знаю, был такой в советское время. Неплохо, кстати, начинал. Даже состоял в союзе художников. — Евгения Анатольевна села напротив дочери.
— А почему был? Он же вроде не умер?
— Так это его жену убили? — вдруг осенило женщину.
Обстоятельства дела были известны родителям со слов Лены, но в детали девушка их не посвящала, стараясь уберечь родных от неприятных подробностей.
— Был потому, что весь вышел. Его очень быстро забыли.
— Почему?
— Исписался, стал повторяться, в общем, публика постепенно утратила к нему интерес.
«А не навестить ли мне этого горе-художника?» — вдруг пронеслось в голове девушки.
Муж Веры Сафроновой был единственной тёмной лошадкой в этом странном деле. Каким-то удивительным образом ему удалось остаться на втором плане.
«Это белое пятно требует внимания». — Лена схватила курточку и выбежала на улицу. «Зачем?» — спрашивал её внутренний голос. «А просто так, картины посмотреть», — отвечала сама себе девушка, — «мало ли».
ГЛАВА ВТОРАЯ
В Егорьево Лена прибыла, когда солнце уже спряталось за кромку земли, и тень от мачтовых сосен поглотила, некогда казавшийся роскошным, особняк семьи Сафроновых. Теперь, этот дом наводил ужас. Казалось, что трагедия, приключившаяся здесь, навсегда оставила на нём отпечаток смерти.
Пересиливая страх, девушка открыла калитку и вошла на территорию участка, ругая себя за то, что никого не предупредила о своём визите в деревню. «Надо было всё же поставить в известность Александра Васильевича», — ругала сама себя Лена. Оглушающая тишина, которая царила на территории участка, не шла ни в какое сравнение с тем, что она наблюдала, по дороге от станции до места назначения.
Несмотря на печальные события, случившиеся ещё недавно в этом тихом местечке, жизнь в посёлке шла своим чередом. Дети гоняли на велосипедах, бесперебойно дребезжа звоночками. Перекликались громким лаем собаки. Кто-то орал во всё горло знакомую до боли, но нещадно перевранную в нотах, песню Антонова.
«Гляжусь в тебя, как в зеркало…», — эхом разносилось по деревне фальшивое пение тракториста Доброхотова, которое неприятно резало музыкальный слух девушки. Несмотря на явное отсутствие голоса и непопадание в ноты, пел солист, как говорится, «с душой». Проходя мимо него, Лена подумала, что «душа» в песне, наверное, важнее, чем поставленный голос и абсолютный слух.
Особняк же Сафроновых, как будто находился на другом конце света. Или даже на другой планете. Причудливые тени, отбрасываемые соснами, создавали картину какого-то фантастического мира. Но не это пугало девушку, а та абсолютная тишина, которая царила здесь. «Они что? Все вымерли, что ли?» — подумалось ей.
Лена на цыпочках пробралась к дому, пытаясь не нарушать тишину. Почему она старалась скрыть своё появление, девушка и сама не знала, но интуиция подсказывала, что действует она правильно. То, что в доме находились люди, было ясно по включенному на всех этажах освещению. Лена подняла глаза на панорамные окна мастерской и заметила тёмный силуэт человека. «Ну, слава Богу, значит, кто-то в доме живой есть», — подумала Лена, и в этот момент силуэт стал раздваиваться.
«Что за чёрт?» — Лена остановилась и стала наблюдать странные метаморфозы, происходящие в окне. Верхняя часть фигуры разделилась надвое и замерла, через некоторое время, вновь слившись в одно целое. Прошло ещё пару секунд, и ситуация повторилась, только теперь раздвоение было полным. Отделившаяся часть фигуры на некоторое время пропала из виду, после чего вновь появилась на светлом фоне окна рядом с первой. «Так он не один!» — осенило девушку. «Но кто это может быть?» По рассказам самих домочадцев, заходить в мастерскую художника всем было строго-настрого запрещено. Возможно, что после смерти хозяйки дома, утверждённые ею правила стали нарушаться. Но если это Иван Константинович, то кому принадлежит вторая фигура? С кем, недавно потерявший супругу, мужчина мог обниматься? С Инной? Нет, объятия явно носили интимный характер, с дочерью так не обнимаются.
Аккуратно ступая по рассохшимся доскам пола, Лена поднялась на веранду и дёрнула входную дверь. Та оказалась незапертой, и девушка легко проскользнула внутрь помещения. Осторожно поднявшись по лестнице на третий этаж, она увидела в проёме приоткрытой двери сплетённые тела двух человек. Один из них был хозяин дома — художник Иван Сафронов. Пожилой мужчина прижимал к себе юное тело красавицы Юлии Снежиной.
Читайте детектив "Чужими руками" на Литрес, Ридеро, Амазон и Букмейт и подписывайтесь на мой канал "Елена Касаткина" на ЯнексДзен.