Сегодня утром меня испугалась чья-то курица. Гуляла это она себе на дороге, вертя головою на озябших мух и бездумно, дремотно покудахтывая… А тут я иду… И рожа, главное, вредная такая. Конечно курица испугалась. Крикнула, заплясала на путающихся с перепугу ногах,прянула в сторону, взметая листья, нападавшие за ночь с ореха и клёна, понеслась прочь, прочь… Я немножко даже обиделся. Можно подумать, страшилище нашла. На себя посмотри, дура!
Вообще они очень интересные, куры. Уж я знаю, насмотрелся. У меня из окна, если не смотреть на небо или на кроны ясеней, можно смотреть только на двор. А там Спиридон и куры. На небо я люблю, но не могу подолгу, теряюсь в нём. Нет, правда. Оно так велико, а я так мал, что, заглядевшись, начинаю исчезать из мира, всё менее и менее быть собою. И шея затекает. Поневоле опустишь взгляд и поинтересуешься курами.
Помню, одна была у нас когда-то совсем какая-то неказистая. Другие были ладненькие, гладенькие, а эта – голошеяя, голенастая тощая дылда, несуразная и беспросветно некрасивая. Петух её игнорировал, и она уж привыкла, плюнула на себя и не ждала от него вниманья. И вот однажды гляжу – стоит это недоразумение у забора, ковыряет какую-то дрянь, а мимо петух идёт. Вдруг остановился, подумал чуточку, а потом, неожиданно даже для себя, напрыгнул на дылду и наскоро её потоптал… Слез, смущённо отряхнулся и ушёл, опустошённый и слегка растерянный.
Курица, понятно, офигела. Не поверила сначала, замерла в неудобном интимном полуприседе и так стояла с минуту. пытаясь осознать произошедшее. Наконец осознавши, гикнула совершенно по-разбойничьи и пустилась в пляс.
Удивительный это был танец. Удивительный, да, я никогда не видал раньше такого. Крылья расправила, одно упёрла в землю, а второе встопырила в небо, и циркулем закружила вокруг упёртого в землю, торжествующе вопя. Это было похоже на индейские пляски. Мне представилась индейская резервация где нибудь в Канаде, и в ней почти настоящий индеец, пляшущий для туристов в уборе вождя. сшитом из фальшивых орлиных перьев. Как будто он пришёл на работу, вырядился, а туристов нету, и он тогда залез в сувенирный вигвам, где у него заначено было полбутылки вискаря, замахнул там стакашку, вышел и заплясал просто так – не для туристов, а для души.
Заплясал и запел: «О, Маниту! О Гитчи Маниту, куриный мой бог, сущий в звёздном бульоне небес! Ты велик, о Маниту! Ты велик, а мы малы, мы живём мимолётно, мы скоро исчезнем из мира к хренам, и никто и не вспомнит. Но ты дал нам немного любви. Безответной, дурацкой, постыдной, зараза, любви. От неё мы танцуем тебе и ужасно кудахчем. От неё мы крылаты…»