И вот надо же было додуматься до такого! Чуть всех глухарей не перевели, ладно хоть птицы сознательные попались. Ну да обо всём по порядку.
Дед Некраска, не то, что б был очень любопытным. Но, как говорят, в каждой бочке затычка. В любое дело лез, не стесняясь, и ведь не понимает ничего, ан нет, с важным видом советы раздаёт. Лезет под руку. Пилит дрова сосед, баба вёдра на коромысле несёт – он тут как тут. Пила не под тем углом, и Ландау не так советовал, а у тебя вёдра не так висят, а ведь Ньютон предупреждал! И вот так завсегда.
В общем, мужики лес валили. Как тут без Некраски? Теперь и не узнать, случайно он под лесину подставился, иль мужиков довёл, и они его сами под неё пристроили, но факт – вещь упрямая. Шибануло Деда Некраску. Крепко шибануло. По самой наивысшей его точке – по голове. Тут Некраска и замолчал. Поначалу думали всё, представился. Уж и место подыскали, ну, что б прикопать тишком, но нет, шевельнулся. Ожил. Лесина то по голове пришлась. Кабы куда ещё попала, дак может и поломал бы он чего, а голова у Деда, что там ломать? Беда не беда, а приключение получилось. Когда Дед шевелиться начал, мужики даже расстроились по началу. На смену расстройства пришло удивление, а затем ужас обуял всех собравшихся. Топоры и пилы побросав – разбежались кто куда. Дело в том, что очнувшись опосля несчастия такового, Дед обратился к окружающим с речью. Изъяснялся Дед Некраска на неизвестном доселе местному населению языке. А что совсем вогнало в ужас односельчан – на неизвестном диалекте этого неизвестного языка. Ясно дело разбежались все. Поняв, что слушателей больше нет, Дед Некраска махнул рукой и удалился вдаль. Туман был мокрый, да и сама даль оказалась не очень приветлива. Проанализировав данные обстоятельства, Дед скитания прекратил и объявился на деревне.
Лесорубы, ясно дело, раньше него поспели и предупредили односельчан о беде приключившейся. В общем Некраска, помыкался по деревне, в ставни закрытые постучал, ну и угомонился в доме своём вполне себе трезвым. Что редко с ним приключалось.
С самого ранья объявился он у лабаза и собрав вкруг себя всех кто на беду свою рядом оказался и сбежать не успел, объявил. Удар мол тот, ему благом был и знаком свыше, и овладел он языком англицким в одно мгновение. И говорить он теперь может на нем и понимает его. Не хуже говорит, чем на нашем. Особливо указал на свой шотландский акцент. И иначе как чудом, это приключение назвать нельзя. Говорил то он на новом языке хоть и складно, а по англицки, аль ещё на каком, как проверить? Но звучало красиво.
Тут, прямо у лабаза, они с Петрухой и столкнулись. Петруха, со своим глухаринным наречием, до сей поры единственный на селе полиглот значился, и конкуренции иметь не желал. Бились они долго и самозабвенно. Дня два. Ни кто верх не брал. Цельный забор раскурочили, колья добывая, пока кузнец Эдуардыч не закручинился вопли их слушая и не угомонил обоих. Не добро смотрел Петруха на конкурента, но жить то дальше как то надо, да и Эдуардыч, опять же, обоих предупредил, что если ещё чего, то закодирует. Кодироваться никто из них не желал, ну и взяли, насколько хватило портвейна, да и отправились к речке.
Поутру, уже вместе, собрали народ у конторы колхозной и оповестили всех собравшихся о новом начинании своём. Не зря мол, портвейн потребляли в количествах непотребных и до селе невиданных. Дело великое зародилось в головах их. Порешили, раз такие уникальные оказались на всю округу, то составят словарь англо-глухаринный, и тем прославят деревню нашу на весь свет белый, а колхоз, от денег туристических, лопаться будет. Ибо грешно губить талант свыше данный и лесиной втолкованный. Попросили с селян ящик портвейна. Ну, ради такого дела посовещались мы, и выставили им два. Решили, пусть хоть неделю на селе тихо будет.
С тех самых пор, глухари наши периодически пропадают совсем – в Англию летают. В гости. Благо птицы сознательные оказались – невозвращенцев нет. Вреда от путешествий их ни малейшего не происходит, а только сплошное укрепление международных отношений.
Вроде пока всё.