О ПЕРЕВОДЕ
В оригинале текст был писан без разделения слов и без знаков пунктуации. Первые издатели разделили текст на слова и поставили знаки препинания.
Заметим, что древнее слитное написание уже само по себе даёт автору некоторую фору в смысле ёмкости и многозначности перед писателем, пользующимся современной орфографией. Например, во фрагменте «А Святъславъ мутенъ сонъ виде въ Кыеве на горахъ си ночь съ вечера одевахуть мя,…» двоеточие можно поставить в разных местах и смысл от этого практически не изменится. Например, так: А Святослав мутен сон видел в Киеве на горах: «В эту ночь с вечера одевали меня...» А можно двоеточие поставить после слова «видел» или после «в Киеве» или после «в эту ночь». Применяя современную пунктуацию, мы вынуждены остановиться на одном, самом логичном, варианте. При этом, однако, несколько теряется плавность перехода от одного смыслового фрагмента к другому.
Ещё пример – «Что ми шюмить, что ми звенить давечя рано предъ зорями? Игорь пълкы заворочяеть, жяль бо ему мила брата Всеволода». Ясно, что здесь имеются возглас-вопрошание и ответ на него, но где заканчивается вопрос и с какого места начинается ответ? Можно ведь ответ начать и со слова «давечя», и со слова «рано», и со слова «Игорь».
В этих двух примерах расстановка знаков препинания, возможно, несколько меняет акценты и ритм чтения, но не общий смысл. Приведём пример, когда от постановки одной точки изменяется также и смысл.
Во фрагменте «…копия поют (на Дунаи) Ярославна рано кычет…» «поющие копья» обычно оставляют Рюрику и Давыду из предыдущего пассажа, а слова «на Дунаи» относят к плачу Ярославны, который начинают или красной строкой, или даже отделяют от предыдущего абзаца виньеткой, знаменующей собой начало новой части. Помимо данного варианта разбивки есть ещё два: считая словосочетание «копья поют на Дунае» неделимым, его можно отнести или к предыдущему пассажу (как это сделано в Щукинской рукописи и в переводе Романа Якобсона) или начать с него плач Ярославны. Как правильно? Поскольку чуть ниже Ярославна собирается полететь зегзицею по Дунаю, то, конечно, логично и этот Дунай отнести к Ярославне. А поскольку далее нам встретится словосочетание «девицы поют на Дунае», то и здесь мы не хотим разделять слова «поют» и «на Дунае». Таким образом, новую часть мы начинаем словами «Копия поют на Дунае, Ярославлин глас слышен…» Тем не менее, сама многозначность «понимания» этого места говорит о плавности текста, который как бы противится членению.
Во всех этих примерах чтобы мы ни выбрали, мы навязываем плавности рубленость, размытости – конкретность, многозначности, вероятно, предполагаемой автором, – однозначность. Таким образом, уже само по себе внесение в текст правил современной орфографии является его интерпретацией: во многом определяя его восприятие, оно навязывает читателю, возможно, не вполне верный ритм чтения. В лучшем случае, обнажая структуру, оно разделяет то, что автор намеренно соединил, в худшем – вводит читателя в заблуждение.
Вопрос о «правильной» расстановке знаков препинания связан с вопросом естественного деления текста на «строки», определяющего ритм его чтения вслух (заметим, что ни точка, ни двоеточие, ни вопросительный или восклицательный знаки не должны прерывать строку; поскольку строка – это то, что произносится на одном дыхании).
Разбиение оригинального текста на строки само по себе уже является его первичным анализом. Такой первичный анализ мы видим в рукописной книге И.Г.Блинова, где сплошной текст делится на «строки» кружками, а большие фрагменты завершаются четырьмя кружками. Дальнейшая конкретизация знаков препинания является интерпретацией текста и потому несколько чрезмерна.
Поскольку в большинстве случаев текст довольно однозначно дробится на строки, то появляется соблазн «стихотворной» подачи текста. При этом, однако, становится сложнее показать структуру целого. «Прозаический» способ подачи текста в этом смысле гораздо более нагляден и компактен. Предпочитая в целом «прозаическую» форму записи, мы иногда (например, когда противопоставление двух половин фразы становится особенно настойчивым, а ритм особенно ярким) будем переходить на «стихи».
Помимо расстановки знаков препинания мы делим текст на осмысленные отрывки. Внутри этих отрывков текст может быть поделен на меньшие части красными строками. Приведём примеры деления текста внутри одного фрагмента.
К примеру, многие фрагменты завершаются красивыми и очень музыкальными фразами наподобие «Ничить трава жялощями, а древо ся тугою къ земли приклонило» или «О Русьская земле! Уже за шеломянемъ еси!». Для наглядности мы будем выделять эти по-своему самодостаточные «виньетки» отдельными строками – повторяясь, порой с вариациями, они задают ритм фрагментов.
Другой пример. «Усобицы князей на (от) поганых погибель! Рёк ведь братъ брату: «Се мое, а то мое же», и начали князья…». В этом пассаже сначала задаётся ёмкий тезис, а затем следует его расшифровка (сильнейшие князья притесняли слабейших и те за свои обиды стали наводить поганых на Русскую землю). В подобных случаях глобальный тезис мы будем также выделять отдельной строкой.
Подобную разбивку текста на конструктивные элементы мы производим исключительно для наглядности. В «Слове» отдельные фрагменты изящно переплетены между собой множеством смысловых и фразеологических нитей.
А теперь посмотрим на язык «Слова».
Современному русскоязычному читателю язык этот, равно как и язык летописи, в общем понятен. Причём, он понятен не только русским, но и современным болгарам, украинцам и белорусам. К непонятному относятся глагольные формы и отдельные слова, но целое обычно восстанавливается из контекста.
Читая «Слово» (точнее, вслушиваясь в него) мы встречаем ряд «непонятных» слов. Например, «лепо» вместо «хорошо», «речёт» вместо «говорит», «комони» вместо «кони», «почнём» вместо «начнём», «мглы» вместо «туманы», «яруги» вместо «овраги», «жир» вместо «богатство», «жизнь» вместо «имущество», «ширяяся» вместо «паря» и т.д. Стоит ли всё это переводить? Или быть может нам лучше пополнить свой словарный запас этими красивыми и интуитивно понятными словами? Имеются в тексте и устаревшие узкоспециальные слова, например, «сулицы» и «шереширы» (то и другое – копья). А есть и загадочные слова, встречающиеся исключительно в «Слове», например, «харалужный» и «зегзица»*. Эти
благозвучные и столь любимые автором слова стало принято заменять в переводах на более или менее правдоподобные гипотезы, так что «зегзица кычет» превращается в «кукушка кукует» и т.п. Стремясь по возможности сохранить фонетику оригинала оставим большинство этих слов как они есть.
* Слово «харалужный» переводят как «булатный» или «из фряжской стали», а «зегзицу» переводят «кукушкой», «горлицей» или «чайкой». Так непонятное (поэтическое) заменяется на понятное (обычное). Совершающие такую замену исходят из предположения, что непонятное нам сейчас было понятно древнему русичу. Но такое предположение само по себе нуждается в доказательстве. А что если это непонятное непонятно в принципе? Что если автор, столь чувствительный к языку (о чём можно судить по многочисленным примерам игры слов и аллитерации в тексте) просто придумал эти слова?
Что касается строя фразы, то уже хотя бы ради сохранения ритма его также при переводе стоит оставить без изменения. К примеру, фраза «погрузил жир на дно Каялы, реке половецкой русского злата насыпал» состоит из двух частей, вторая половина которой по сути повторяет первую, но сконструирована зеркально ей. При этом фраза как бы катится сначала к центру, а потом обратно Ясно, что менять порядок слов в данном случае значит погубить всю предполагаемую автором игру.
В случае «Слова» есть и ещё причина для сохранения при переводе «правильного» порядка слов. Будучи по сущееству политической речью, «Слово» строится с использованием разнообразных риторических тропов*. Так, например, иногда автор несколько раз повторяет одно и то же слово, подчёркивая его и одновременно задавая ритм, иногда он для достижения большей выразительности сознательно изменяет правильный строй фразы или опускает подразумеваемое слово, иногда переворачивает естественную хронологию повествования и т.п. Всё это конкретные тропы античной риторики. В результате подобного подхода получается текст в принципе сложный (а не потому, как часто предполагают, что его исказили неведомые переписчики). Такой текст и древнерусскому читателю, как нам сейчас, показался бы странным и экзотичным (но, в то же время, поэтичным и чарующим). Если это так, то к изменению строя фразы оригинала при переводе стоит отнестись по крайней мере осмотрительно. Восстановить логичный порядок слов, вернуть на место сознательно опущенные автором слова, заменить пышные эпитеты их прямым значением и пр. – значит вернуться к гипотетическому черновику автора. Такой «восстановленный» непоэтичный вариант уместно предложить в комментарии, но не в переводе*.
* Тропы античной риторики были известны древнерусскому книжнику хотя бы по переводной статье византийского грамматика Георгия Хировоска «Об образах» из «Изборника Святослава 1073 года». На вероятность знакомства автора «Слова» с трактатом Хировоска указывали, например, Адрианова-Перетц и Роман Якобсон.
О том, с какими проблемами сталкивается переводчик, стремящийся перевести древнерусский текст на современный русский язык, можно судить по тому, как переводятся обычно летописи. Желая сделать текст простым и привычным для чтения изменяется строй фразы оригинала («князья русские» превращается в «русских князей», а «государь милостивый» – в «милостивого государя»). Изменённый по послепушкинскому канону правильной литературной речи перевод оказывается длиннее оригинального текста (древний автор становится болтливым). Читая такой перевод понимаешь: подобное никогда не могло быть сказано таким языком. Но, допустим, это делается для удобства – чтобы знакомиться с текстом бегло, по диагонали. Но такое «удобство» в принципе не подходит для аристократичного «Слова» (читая «точные» переводы «Слова» на современный русский язык сложно отделаться от ощущения их глуповатости по сравнению с оригиналом). Представляется, язык перевода «Слова» не должен быть современным. Не случайно, что два наиболее значительных перевода «Слова» – Мусин-Пушкинский (1800 г.) и Романа Якобсона (1948 г.) выглядят изысканно архаично.
Сохраняя в переводе старые слова и строй фразы оригинала, мы пытаемся настроиться на сознание, породившее данный текст. Понятно, что, поступая таким образом, мы отказываемся от дополнительной возможности интерпретации текста. Стремясь по возможности сохранить фонетику и ритм оригинала, мы лишь немного «сглаживаем» его древнерусскость.
Для облегчения чтения значения некоторых «непонятных» слов, а также слова, опущенные автором, или нужные для плавности речи поместим в скобках.
* «Вставлять» в перевод интерпретации и догадки стало сейчас общепринятым. К примеру, в перевод Романа Якобсона оказывается настолько вживлён анализ текста, что он почти не нуждается в дополнительных комментариях. Прочие известные нам объяснительные научные переводы сильно уступают этому переводу как в смелости, так и в осмысленности. Приведём небольшой пример вживления интерпретации в перевод. Оригинальный текст: «Уже бо Сула не течеть сребреными струями къ граду Переяславлю, и Двина болотомъ течеть онымъ грознымъ полочяномъ подъ кликомъ поганыхъ». Перевод Романа Якобсона: «Ведь больше Сула не струится серебром на радость Переяславлю-граду, и Двина у Полочан, прослывших грозными, ныне под клики поганых тиной течет».
СЛОВО
О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ,
ИГОРЯ СЫНА
СВЯТОСЛАВЛЕВА,
ВНУКА ОЛЬГОВА (1)
1.
Не лепо ли (не хорошо ли) нам, братья,
начать старыми словесами
трудную (горестную) повесть о полку Игореве,
Игоря Святославича?
Начать же ту песню
по былинам сего времени,
а не по замышлению Бояна! (2)
Боян ведь вещий, если кому хотел песнь творить (2.1), то растекался мыслью по древу, (3) серым волком по земле, сизым орлом под облаками. (4) Помнил ведь, рекут, первых времён усобицы! (5)
Тогда пускал (он) 10 соколов на стадо лебедей: которой достигали, та первая песнь и пела – старому Ярославу, храброму Мстиславу, который зарезал Редедю пред полками касожскими, красному Роману Святославичу. (6)
Боян же, братья, не 10 соколов на стадо лебедей пускал, но свои вещие персты на живые струны возлагал, они же сами князьям славу рокотали. (7)
Начнём же, братья, повесть сию (8)
от старого Владимира до нынешнего Игоря, (9)
который истягнул (напряг) ум крепостью своей
и поострил сердце своё мужеством, (10)
наполнившись ратного духа,
навёл свои храбрые полки
на землю Половецкую за землю Русскую.
Тогда Игорь воззрел на светлое солнце и видит (что) от него тьмою всё своё войско прикрыто. (11)
И речёт Игорь к дружине своей: «Братья и дружина! (12) Лучше ж убиту быть, нежели полонёну быть! А воссядем, братья, на своих борзых коней, да посмотрим на синий Дон!»
Спалила князю ум похоть, и жаль ему (что) знамение заступило (похоти) искусить Дону великого. (1*) «Хочу, – речёт, – копьё приломить на конце поля Половецкого! (13) С вами, русичи, хочу (готов) главу свою приложить, а любо испить шеломом Дону!» (14)
О Боян, соловей старого времени! (15)
Кабы ты сии полки ущекотал, скача, соловей, по Мысленому Древу: летая умом под облаками, свивая славы обе полы сего времени, (16) рыща в тропу Трояню через поля на горы! (17)
Пети было песнь Игорю того внуку: (18)
«Не буря соколов занесла чрез поля широкие, галок стада бегут к Дону великому». (19)
Или воспеть было, вещий Боян, Велесов внук:
«Кони ржут за Сулою – звенит слава в Киеве!» (20) Трубы трубят в Новгороде (Северском) – стоят стяги в Путивле. Игорь ждёт милого брата Всеволода. (21)
Часть 1. ПОХОД
2.
И речёт ему буй тур Всеволод:
«Один брат, один свет светлый ты, Игорь, оба есть Святославичи! (22)
Седлай, брат, своих борзых коней, а мои-то готовы – оседланы у Курска наперёд. А мои-то куряне сведущие кмети (бывалые воины): под трубами повиты, под шеломами взлелеяны, с конца копья вскормлены. Пути им ведомы, яруги им знаемы, луки у них напряжены, тулы (колчаны) отворены, сабли изострены. Сами скачут как серые волки в поле, ища себе чести, а князю славы». (23)
Тогда вступил Игорь князь в злато стремя и поехал по чистому полю. Солнце ему тьмою путь заступает (23.1). Ночь, стоная ему грозою, птиц пробудила свист, зверей в стаи збила. Див кличет в верху древа: (24) велит послушать земле Незнаемой (25) – Волге, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тьмутароканский болван! (26)
А половцы неготовыми дорогами побежали к Дону великому. Кричат телеги в полуночи, словно лебеди (соколами) гонимые. Игорь к Дону воинов ведёт!
Уже ведь беды его пасут птицы по дубию, волки грозу ворожат по яругам (оврагам), орлы клёкотом на кости зверей зовут, лисицы брешут на черлёныя щиты.
О, Русская земля, уже за шеломянем ты!
Долго ночь меркнет. Заря свет запалила, мгла (туман) поля покрыла. Щёкот соловьиный уснул, говор галок пробудился. Русичи великие поля черлёными щитами перегородили, ища себе чести, а князю славы.
Спозаранок в пятницу потоптали поганые полки половецкие (28) и, рассыпавшись стрелами по полю, помчали красных девок половецких, а с ними злато, и паволоки, и дорогие оксамиты. Оретмами, и япончицами, и кожухами начали мосты мостить по болотам и грязным местам, и всякими узорочьями половецкими. (29)
Черлён стяг, белая хоругвь, черлёная чолка, серебряное стружие (древко) – храброму Святославличу! (30)
Дремлет в поле Ольгово храброе гнездо – далече залетело! Не было оно на обиду порождено ни соколу, ни кречету, ни тебе, чёрный ворон, поганый Половчанин! (31)
Гза бежит серым волком, Кончак ему след правит к Дону великому. (32)
3.
Другого дня весьма рано кровавые зори свет возвещают. Чёрные тучи с моря идут, хотят прикрыть 4 солнца, а в них трепещут синие молнии.
Быть грому великому! Идти дождю стрелами с Дону великого! Тут копьям приломаться, тут саблям потупиться о шеломы половецкие – на реке на Каяле у Дону великого. (33)
О, Русская земля, уже за шеломянем ты!
Вот ветры, Стрибожьи внуки, веют с моря стрелами на храбрые полки Игоревы. (34) Земля стонет, реки мутно текут, пыль поля прикрывает, стяги глаголят (что) (35) Половцы идут от Дона, и от моря, и со всех сторон – (3*) Русские полки отступили.
Дети бесовы кликом поля преградили, а храбрые Русичи преградили черлёными щитами. (37)
Яр тур Всеволод!
Стоишь на бороне, прыщешь на воинов стрелами, гремишь о шеломы мечами харалужными. Куда, тур, поскочешь, своим златым шеломом посвечивая – там лежат поганые головы половецкие. Посечены саблями калёными шеломы Аварские от тебя, яр тур Всеволод!
Кая (коря за) раны дорогого брата, (38) (4*) забыл (ты) почести и живот (богатство), и града Чернигова отчий златой стол (39), и своей милой хоти (жены), красной Глебовны, свычаи и обычаи! (40)
Были века Трояновы, минули лета Ярославовы, были полки Ольговы, Олега Святославича. (41)
Тот ведь Олег мечом крамолу ковал и стрелы по земле сеял. Ступает в злат стремень в граде Тьмутарокане – тот же звон (42) слышал давнего великого Ярослава сын Всеволод, а Владимир по всем утрам уши закладывал в Чернигове. (43)
Бориса же Вячеславлича слава на Суд (Божий) привела, и на Канину зелену паполому (ему) постлала за обиду Ольгову, храброго и младого князя. (44) С той же (Ольговой) Каялы Святополк повёл отца своего (44.1) между угорскими иноходцами (44.2) к Святой Софии к Киеву. (45)
Тогда при Олеге Гориславиче (46) сеялось (стрелами) и росло (всходило) усобицами, погибала жизнь (богатство) Даждьбожьего внука (47), в княжьих крамолах века людей сократились. Тогда по Русской земле редко пахари покрикивали, но часто вороны граяли, трупы себе деля, а галки свою речь говорили, хотя полететь на уедие (пир). (48)
То было в те рати и в те полки, а такой рати не слыхано!
С зарания (раннего утра) до вечера, с вечера до света летят стрелы калёные, гремят сабли о шеломы, трещат копья харалужные в поле незнаемом среди земли Половецкой. Черна земля под копытами костьми была посеяна, да кровью полита, горем взошла по Русской земле.
4.
Что мне шумит, что мне звенит (49) (давеча) рано перед зорями?
Игорь полки заворачивает – жаль ведь ему милого брата Всеволода. (50)
Бились день, бились другой, на третий день к полудню пали стяги Игоревы. (51) Тут братья разлучились на берегу быстрой Каялы. Тут кровавого вина не достало. Тут пир докончили храбрые русичи: сватов попоили, а сами полегли за землю Русскую. (52)
Никнет трава от жалости, а древо кручиной к земле приклонило.
Уже ведь, братья, невеселая година восстала (у нас): уже пустыня силу прикрыла. (53)
Восстала обида в силах Даждь-божия внука, вступила девою на землю Трояню, (54) восплескала лебедиными крылами. На синем море у Дону плещучи, пробудила жирные времена (у них).
Усобицы князей на (от) поганых погибель!
Рёк ведь брат брату: «Се моё, а то моё же», и начали князья про малое «Се великое» молвить, а сами на себя (против себя) крамолу ковать (54.1). А поганые со всех сторон приходили с победами на землю Русскую. (55)
О, далече залетел сокол, птиц бья – к морю!
А Игорева храброго полку не воскресить! (56)
За ним (полком) кликнула карна (плач), и желя (57) поскакала по Русской земле, жар людям мыкая (разнося) в пламенном роге.
Жёны русские восплакали, причитая: «Уже нам своих милых лад ни мыслию смыслить, ни думою сдумать, ни очами увидеть, а злата и серебра (чужого) ни мало того потрепать!»
А восстонал ведь, братья, Киев горем, а Чернигов напастями. (58)
Тоска разлилась по Русской земле, печаль жирна (богатая) течёт среди земли Русской.
А князья сами на себя крамолу ковали (58.1), а поганые сами с победами нарыскивали на Русскую землю, имея дань по белке от двора (59).
Это ведь два храбрые Святославича, Игорь и Всеволод, уже ложь пробудили, которою усыпил отец их (60) Святослав грозный великий Киевский.
Грозою усмирил: своими сильными полками и харалужными мечами наступил на землю Половецкую, притоптал холмы и яруги, возмутил реки и озёра, иссушил потоки и болота. А поганого Кобяка из луки моря от железных великих полков половецких яко вихрь исторг!
И пал Кобяк в граде Киеве,
в гриднице Святославовой.
Тут немцы и венедицы, тут греки и моравы
поют славу Святославу, кают (корят) князя Игоря,
что погрузил жир (богатство) на дно Каялы,
реке половецкой русского злата насыпал.
Тут Игорь князь пересел
из седла злата в седло кощеево (рабское).
Уныли ведь градов забрала, а веселие поникло.
Часть 2. ЗОЛОТОЕ СЛОВО
5.
А Святослав мутен сон видел в Киеве на горах: (61)
«В эту ночь с вечера одевали меня, – речёт, – чёрною паполомою на кровати тисовой. Черпали мне синее вино с трудом (горем) смешанное, сыпали из тощих (пустых) колчанов поганых Толковин великий жемчуг на лоно (грудь) (61.1) и нежили меня. Уже доски без князька в моём тереме златоверхом.
В эту ночь с вечера бусовы вороны граяли у Плесньска в предгорье (…лесные сани и несли (меня)) к синему морю». (6*)
И рекли бояре князю: (62)
«Уже, княже, туга (забота) ум полонила.
То ведь два сокола слетели с отчего стола
злата поискать града Тьмутороканя,
а любо испить шеломом Дону. (63)
Уже соколам крылья подрезали поганых саблями, а самих опутали путинами железными. Темно ведь стало в 3-й день. Два солнца померкли, оба багряные столпа погасли, (64) и с ними молодые месяцы, Олег и Святослав, тьмою поволоклись. (65) На реке на Каяле тьма свет покрыла.
По Русской земле простёрлись половцы, точно пардужье гнездо(66) —
(то два сокола) в море (жир) погрузили, и великое буйство подали Хинови.
Уже обрушилась хула на хвалу.
Уже грянула нужда (неволя) на волю.
Уже низвергся див на землю (66.1).
То ведь (67) готские красные девы запели на бреге, синему морю звоня русским златом. Поют время Бусово, лелеют месть Шароканя, (68) а мы уже, дружина, жадны веселия!»
Тогда великий Святослав изронил злато слово со слезами смешанное, и рёк:
«О, мои племянники, Игорь и Всеволод! (68.1)
Рано вы начали Половецкую землю мечами разить, а себе славы искать. Но нечестно одолели — нечестно ведь кровь поганую пролили. Ваши храбрые сердца из жаркого харалуга выкованы, а в буйстве закалены. (69) То ли сотворили моей серебряной седине?
А уже не вижу власти сильного и богатого и многоратного брата моего Ярослава с Черниговскими былями, с могутами и с татранами, и с шельбирами, и с топчаками, и с ревугами, и с ольберами. (70) Те ведь без щитов с засапожниками (ножами) кликом полки побеждают, звоня в прадедову славу! (71)
Но речёте вы: «Мужаемся сами, переднюю славу сами похитим, а заднюю сами поделим!» (72)
А разве диво, братья, старому помолодеть? Коли сокол в мытях бывает (перебудет), (73) высоко птиц избивает, не даст гнезда своего в обиду. Но вот зло: князья мне непособие. Нынче годины обратились: то у Рима (Римова) кричат под саблями половецкими, а Владимир под ранами. Туга (горе) и тоска сыну Глебову! (74)
6.
Великий княже Всеволод!
Не мыслишь ты прилететь издалека отчий злат стол поблюсти (поберечь)?
Ты ведь можешь Волгу веслами расплескать, а Дон шеломами вычерпать. Если б ты был, то была бы чага по ногате, а кощеи по резане. (75) Ты ведь можешь (и) посуху живыми шереширами (копьями) стрелять — удалыми сынами Глебовыми.
Вы, буи (отважные) Рюрик и Давид!
Не ваши ли злачёные шеломы по крови плавали? Не ваша ли храбрая дружина рыкает яко туры, раненые саблями калёными на поле незнаемом? Вступите, господине, в злато стремя (76) за обиду сего времени, за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святославича!
Галицкий Осмомысл Ярослав! (77)
Высоко сидишь на своём златокованном столе, подперев горы Угорские (Венгерские), своими железными полками заступив (заградив) королю путь, (7*) затворив Дунаю ворота (в море), меча бремены (тягости) чрез облака, суды рядя до Дуная.
Грозы твои по землям текут; отворяешь (ты) Киеву врата; стреляешь с отчего злата стола по султанам за землями. Стреляй, господине, Кончака, поганого кощея, за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святославича!
А вы, буи Роман и Мстислав!
Храбрая мысль носит ваш ум на дело. Высоко плаваете на дело в буйстве, как сокол на ветрах ширяся (паря), хотя птицу в буйстве одолеть. Ведь у вас железные доспехи (папорзи) под шеломами латинскими. От них треснула земля, и многие страны – хинова, литва, ятвяги, деремела и половцы – (78) сулици свои повергли, а главы свои преклонили под те мечи харалужные.
Но уже, княже, Игорю померк солнца свет, а древо не добром (благом) листву сронило. По Роси и по Суле грады поделили, (79) а Игорева храброго полку не воскресить! Дон, княже, кличет и зовёт князей на победу! Ольговичи, храбрые князья, поспели на брань.
Ингвар и Всеволод и все три Мстиславича, не худого гнезда шестокрыльцы! (80)
Не победными (ли) жребиями себе власти расхитили? Где ваши златые шеломы и сулицы ляцкие (польские) и щиты? Загородите полю ворота своими острыми стрелами за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святославлича!
7.
Уже ведь Сула не течёт серебряными струями к граду Переяславлю, и Двина болотом течёт тем грозным Полочанам под кликом поганых. (81)
Един же Изяслав, сын Васильков, (82) позвонил своими острыми мечами о шеломы литовские, притрепал славу деду своему Всеславу, а сам под черлёными щитами на кровавой траве притрепан литовскими мечами (и с хотию (женой-смертью) на кровати) рёк: (8*) «Дружину твою, княже, птиц крылы приоде, а звери кровь полизаша».
Не было тут брата Брячислава, ни другого – Всеволода! Един же изронил жемчужну душу (83) из храбра тела через злато ожерелье.
Уныли голоса, поникло веселие,
трубы трубят городенские.
Ярослава (внуки) и все внуки Всеславовы! (84)
Уже опустите стяги свои, вонзите (в ножны) свои мечи повреждённые – уже ведь выскочили из дедовой славы! Вы ведь своими крамолами начали наводить поганых на землю Русскую, на жизнь (имение) Всеславлавову, которая терпит насилие от земли Половецкой. (85)
На седьмом веке Трояна (86) бросил Всеслав жребий о девице себе любой. (87)
Тот (Всеслав) клюками (хитростями) подпёршись о копьё, скочил к граду Киеву (87.1) и дотянулся стружием (древком копья) до злата стола Киевского. (88) Скочил от них (киевлян) лютым зверем в полночи из Белграда, окутанный синей мглой.
Утром же (прошлого дня) (89) (воззни стрикусы), (10*) отворил врата Новгороду, расшиб славу Ярославу. (90) Скочил волком до Немиги с Дудуток: (91) На Немиге снопы стелют головами, молотят цепами харалужными (91.1); на токе живот кладут, веют душу от тела. Немиги кровавый брег не благом был посеян – посеян костями Русских сынов. (92)
Всеслав князь людей судил, князьям города рядил, а сам в ночи волком рыскал (93): из Киева дорыскивал до кур Тьмутороканя (94), великому Хорсу волком путь перерыскивал. (95) Тому в Полоцке позвонили заутреню рано у Святой Софии в колокола, а он в Киеве звон слышал. (96)
Хотя и вещая душа в другом теле (97), но часто от бед страдал. Тому вещий Боян и первую припевку, смышлёный (мудрый), рёк: (98)
«Ни хитрому, ни гораздому (ловкому),
ни птице гораздой (99)
суда Божия не минуть!» (99.1)
*
О, стонать Русской земле, поминая первую годину и первых князей! Того старого Владимира нельзя было пригвоздить к горам Киевским! (100) Этого (старого Владимира) ныне стали стяги Рюриковы, а другие Давыдовы, но розно их хоботы веют! (101)
Часть 3. ВОЗВРАЩЕНИЕ
8.
Копья поют на Дунае, (102) Ярославнин глас слышен,
зегзицею незнаемой рано кычет. (102.1)
«Полечу, – речёт, – зегзицею по Дунаю,
омочу бебрян рукав в Каяле реке,
утру князю кровавые его раны
на горячем его теле». (103)
Ярославна рано плачет в Путивле на забрале, причитая:
«О ветре ветрило!
К чему, господине, насильно веешь?
К чему мчишь хиновские стрелы
на своих лёгких крыльях
на моего лады воинов?
Мало ли тебе в выси под облаками веять,
лелея корабли на синем море?
К чему, господине, моё веселие
по ковылю развеял?»
Ярославна рано плачет Путивлю городу на забрале, причитая:
«О Днепр Словутич!
Ты пробил каменные горы
сквозь землю Половецкую.
Ты лелеял на себе
Святославовы ладьи до полку Кобякова.
Взлелей, господине, моего ладу ко мне,
чтобы не слала к нему слёз на море рано!»
Ярославна рано плачет в Путивле на забрале, причитая:
«Светлое и тресветлое солнце!
Всем тепло и красно ты.
Зачем, господине, простёр
горячие свои лучи на лады воинов,
в поле безводном жаждою им луки стянул,
горем им тулы (колчаны) заткнул?» (104)
Прыснуло (взыгралось) море в полуночи, идут смерчи мглами.
Игорю князю Бог путь кажет из земли Половецкой на землю Русскую, к отчему злату столу. (105)
Погасли вечерние зори. Игорь спит, Игорь бдит, Игорь мыслию поля мерит от великого Дону до малого Донца.
Коня в полуночи Овлур свиснул за рекою – велит князю разуметь. «Князю Игорю не быть!» (в плену) – кликнул. (106)
Застучала земля, зашумела трава – вежи половецкие двинулись. (11*)
А Игорь князь поскакал горностаем к тростнику и белым гоголем на воду. Вспрыгнул на борзого коня и скочил с него босым волком. И потёк к лугу Донца, и полетел соколом под мглами, избивая гусей и лебедей к завтраку, обеду и ужину.
Коли Игорь соколом полетел, тогда Влур волком потёк, труся собою студеную росу – утомили ведь (они) своих борзых коней. (107)
9.
Донец рёк: «Княже Игорь! Не мало тебе величия, а Кончаку нелюбия, а Руссской земле веселия!»
Игорь рёк: «О Донче! Не мало тебе величия, лелеявшего князя на волнах, стлавшего ему зелену траву на своих серебряных берегах, одевавшего его тёплыми мглами (туманами) под сенью зеленых дерев, стерегущего его гоголем на воде, чайками на струях, чернядями на ветрах».
Не такова – речёт – река Стугна: худую струю имея, пожрав чужие ручьи и струги (лодки), затёрла на кусту юношу князя Ростислава – затворила Днепра (ему) тёмный берег. (108) (12*)
Плачет мать Ростиславова
по юноше князю Ростиславу. (109)
Уныли цветы от жалости,
и древо тугою (горем) к земле приклонилось.
То не сороки застрекотали – по следу Игоря ездят Гза с Кончаком.
Тогда вороны не граяли, галки примолкли, сороки не стрекотали. По лозию ползая, только дятлы тёкотом путь к реке кажут, соловьи веселыми песнями свет возвещают.
Молвит Гза Кончаку: «Ежели сокол к гнезду летит, соколёнка расстреляем своими злачёными стрелами».
Рёк Кончак ко Гзе: «Ежели сокол к гнезду летит, то мы соколёнка опутаем красною девицей». (110)
И рёк Гза Кончаку: «Если его опутаем красною девицею, не будет ни нам соколёнка, ни нам красной девицы, и начнут наших птиц бить в поле Половецком». (111)
Рёк (подсказал) Боян и куда идти (продолжение) Святославу,
песнотворец старого времени Ярославля,
Олега, коганя (112.1) хоти: (112.2)
«Тяжко тебе, голове, без плеч,
зло тебе, телу, без головы» (113) –
Русской земле без Игоря!
Солнце светиться на небе – Игорь князь в Русской земле. (114)
Девицы поют на Дунае – вьются голоса через море до Киева. (115)
Игорь едет по Боричеву (116) к Святой Богородице Пирогощей. (116.1)
Страны рады, грады веселы! (117)
*
Спели песнь старым князьям,
а потом молодым петь:
Слава Игорю Святославичу,
буй туру Всеволоду,
Владимиру Игоревичу! (118)
Да здравствуют князья и дружина,
что борятся за христиан
с погаными полками! (119)
Князьям слава,
а дружине
Аминь
!
(120)
КОММЕНТАРИИ
(1)
Вероятно, пятиэтажное название произведения было повторено Мусиным-Пушкиным с оригинала. Формально в таком написании можно прочитать имена четырёх князей Ольговичей, участвовавших в походе, называемых в тексте 4 солнцами:
«Слово
о полку Игоря,
Игоря сына (т.е. Владимира Игоревича),
Святослава (т.е. племянника Игоря),
внука Ольгова (т.е. буй тура Всеволода)»
В этом случае название можно «перевести» примерно так:
«Речь о походе Игоря, Владимира, Святослава, Всеволода».
Картинка:
Фрагмент первой страницы первого издания 1800 года
(2)
– Как? – «старыми словесами», т.е. в манере Бояна.
– О чём?» – о «былинах (былях) сего времени».
Вместе получается: «старыми словесами о былях сего времени».
Ниже эти «как» и «о чём» будут поочерёдно развёрнуты. Сначала «как» (метод Бояна в связи с Мысленным Древом), потом «про что» («Начнём же, братия, повесть сию…»). Затем опять «как» (конкретизация Мысленного Древа и первые запевки в стиле Бояна), потом опять «про что» (речь буй тура Всеволода и т.д.) Подобная «черезполосица» нам встретится при описании усобиц.
(2.1)
В данном фрагменте Боян сравнивается автором с псалмопевцем Давыдом, о чём можно судить по нижеследующим цитатам:
1. В «Слове на воскресение Лазаря»:
«Ему же глаголяще Давыд, в преисподнем аде седя, накладая очитыя ПЕРСТЫ НА ЖИВЫЯ СТРУНЫ: «Воспоим песни тихи и веселыя, друзи мои…»» (список XIV – XV в.).
«Удари, рече, Давыд в гусли и ВОЗЛОЖИ ПРЪСТЫ СВОЯ НА ЖИВЫЯ СТРУНЫ и на иныа накладая, а седее во преисподнем аде…» (список XV в.).
2 В «Повести о житии Александра Невского» «песнотворцем» по умолчанию назван царь Давид: «Помянемъ ПЕСНОТВОРЦА, иже рече:…»
3. Ниже будет говориться про 10 соколов, символизирующих вещие персты Бояна. Отсюда, предположительно, следует, что играл Боян на десятиструнном инструменте. Это опять же отсылает к царю Давыду:
«…в псалтыри ДЕСЯТИСТРУННОЙ въспою тебе» (старшая русская Псалтырь, Псалом 143).
(Цитаты 1. и 3. взяты изкниги В.П.Адриановой-Перетц «Фразеология и лексика «Слова о полку Игореве»»).
Картинка: Инициал Д (Давид) Хлудовского евангелия (XIV в.)
(3)
Кроной в небе, корнями в земле, дерево соединяет собой небо и землю. Соответственно, Мысленное древо соединяет мысленное небо и мысленную землю. Когда Боян устремлял взор к небу он «летал орлом» (знал волю богов), а когда устремлялся мыслью к земле, то «рыскал по ней волком» (знал дела людей). Боян потому и назван вещим, что он знал всё, что «на небе» и всё, что «на земле». Таким образом, мы имеем здесь больше, чем метафору вьющейся как ветви мысли – мы имеем абстрактное Мысленное древо, нечто сродни библейскому Дереву Познания (добра и зла). Мысленное древо также строго бинарно (Небо – Земля), оно накладывается как мера на весь нижеследующий текст, где всегда кто-то бежит по земле волком, а кто-то летит в поднебесье соколом.
До сих пор многие пытаются переиначить слово «мысль» в данном фрагменте на «мысь» (мышь-белку), но, к счастью, нижеследующее «Мысленное древо» служит опровержением этому. К тому же, скачет по Мысленному древу не белка, а соловей, да и настоящая белка в тексте уже есть («беря по беле со двора»). Вводится же мышь-белка для того, чтобы утвердить триаду «Небо (орёл) – Дерево (белка) – Земля (волк)» в духе скандинавской мифологии. Под таким-то вот Деревом и сидит скальд с гуслями, утверждая собой идею триединства Мира… Жаль, что ничего этого в тексте нет.
(4)
Ниже нам встретится похожий фрагмент с Мысленным древом. Сравним оба фрагмента. Подразумеваемые, но опущенные автором слова напишем в скобках.
1. «…то растекался мыслью по древу: серым волком (растекался) по земле, сизым орлом (растекался) под облаками»
2. «Кабы ты сии полки ущекотал, скача, соловей, по мыслену древу, летая умом под облаками, свивая славы обе полы сего времени, рыща (умом) в тропу Трояню чрез поля на горы»
Из сопоставления обоих фрагментов следует, что:
– В первом фрагменте Боян растекался мыслью по Мысленному древу, а не просто по дереву в пейзаже «дом, солнце, дерево, птица и пр.»
– Во втором фрагменте Боян рыскает по земле также волком.
Идя по ссылке «рыскать», мы находим рыскавшего волком Всеслава Полоцкого, другого вещего в «Слове», и это рыскание послужит нам подсказкой для отгадки тропы Трояня (см. 13 и 47.)
(5)
Из приводимых ниже имён следует, что под «первых времён усобицами», которые вспоминал Боян, имеются в виду усобицы между братьями великим князем Ярославом Мудрым и Мстиславом Тьмутараканским (1023 – 1025 годы), а также противостояние мятежной Тьмутаракани стольному Киеву при Романе Святославиче (1079 год). Этот сравнительно большой временной интервал может быть указанием на годы жизни исторического Бояна. Две красочно описываемые в тексте битвы старого времени – на Немиге (1067 г.) и на Нежатиной Ниве (1078 г.) попадают в этот интервал.
Возвращаясь к первым усобицам. Когда-то Мстислав пришёл из Тьмутаракани и одолел брата Ярослава, но оставил ему как старшему Киев. Так Русская земля разделилась по Днепру на две части со столами в Киеве и Чернигове. Но умер Мстислав бездетным и вся власть перешла к Ярославу: «6544 (1036): По семь же прия власть его Ярославъ, и бысть единовластець Руской земли». Дальше усобицы продолжились между сыновьями Ярослава (Изяславом и Святославом) и его внуками (Олегом и Мономахом). На момент описываемых событий Чернигов – отчина Ольговичей – вновь как при Мстиславе достаточно автономен и во многом антогонистичен Киеву. Много раз в тексте будет упомянут Чернигов, иногда в связке с Киевом (см. )
(6)
«Старые князья» выбраны автором из соображений зеркальности трём «молодым» князьям, прославляемым им в финальной здравице – Игорю, буй туру Всеволоду и Владимиру: первый князь – старший, второй – его брат-храбрец, третий – молодой и красивый. Это фольклорный план прочтения.
Другое важное соображение при выборе «старых князей» – их связь с Тьмутараканью. Мстислав – первый Тьмутараканакий князь, Роман Святославич – предпоследний (последним был его младший брат Олег, дед наших героев). Даже победа над Редедей, одержанная в 6530 году, упомянута не случайно – в честь неё Мстислав по обету воздвиг в Тьмутаракани церковь Богородицы: «И пришед Тмуторокань, заложи церковь Святыа Богородица, и соверши ю, яже стоит и до сего дни Тмутороканю». Колокола этой церкви зазвонят в эпизоде про Олега Гориславича – см. .
Миниатюра Радзивиловской летописи:
Возвращение Мстислава Владимировича в Тьмутаракань и воздвижение им по обету церкви Богородицы.
Указывая в самом начале на церковь Богородицы в Тьмутаракани, автор связывает этот фрагмент с другим фрагментом в самом конце текста, где будет упомянута другая церковь Богоматери (Пирогощей), которая была воздвигнута другим Мстиславом Владимировичем (см. ).
Миниатюра Радзивиловской летописи:
Воздвижение великим князем Мстиславом Владимировичем церкви Богородицы Пирогощей в Киеве.
Так, называя «старых» князей, автор отмечает на карте Киевской Руси (красной точкой) город Тьмутаракань (старое название Тамартха, на месте нынешней Тамани), выход Руси к Сурожскому (Каспийскому) морю. Этот богатый город перешёл под власть Руси после разгрома Хазарского каганата в 965 году киевским князем Святославом Игоревичем. В русский период Тьмуторокань – столица Тьмутараканского княжества. К концу XI этот город был для Руси потерян.
Помимо указания на Тьмутаракань, есть в данном пассаже и определённый исторический намёк, касающийся половцев. В «Повести временных лет» читаем про гибель Романа: «6587 (1079) И възвратися Романъ въспять, и убиша и половци августа 2. И суть кости его и до сего лъта лежачее тако, сына Святославля, а внука Ярославля».
Таким образом, в упоминании убитого союзниками-половцами «красного Романа» можно увидеть предупреждение автора русским князьям: «Нельзя доверять половцам!». Это предостережение можно отнести прежде всего к Ольговичам, которые, начиная со своего предка Олега Тьмутараканского (младшего брата Романа) дружили с половцами и женились на половецких княжнах (см. 42).
(7)
Метафора «соколиная охота – игра на гуслях»: персты возлагаются на струны подобно тому, как сокол пикирует сверху на птицу, персты-соколы щиплют струны-лебедей, а те жалобно кричат, т.е. как бы поют славу князьям.
По аналогии с соколиной охотой (а быть может также и потому, что, как говорят, сокол был символом Рюриковичей), русские князья во всём тексте будут называться соколами, а их враги – «стадами лебедей», «галок стадами» или просто «птицами». В этом свете предсмертный крик лебедей является пением славы соколам, т.е. князьям. Далее нам встретится крик этих же самых гонимых соколами лебедей (см. 21).
(8)
«Се начнемь пов;сть сию» – такими словами начинается «Повесть временных лет», составляющая ядро любой летописи.
«Повесть временных лет» открывается рассказом о том, как после потопа сыновья Ноя поделили между собой землю (Русь относится к владениям Иафета) и заканчивается правлением Владимира Мономаха. Автор «Слова», многократно цитируя и перефразируя «Повесть временных лет», как бы продолжает старую летопись.
К слову, Киевская летопись, продолжившая летопись изначальную («Повесть временных лет») начинается 1118 годом, т.е. с Владимира Мономаха (ум. в 1125 г.), и заканчивается как раз на Игоре Святославиче, который умер, будучи Черниговским князем, в 1201 году. Как раз с этого года начинается новая, Галицко-Волынская, летопись, продолжившая летопись Киевскую. Три названные летописи вместе образуют Ипатьевскую летопись, которая является для нас приоритетной, поскольку содержит в себе детальный рассказ об Игореве походе, по множеству деталей параллельный «Слову».
(9)
Отсюда мы узнаём, что к «былинам сего времени» относится не только Игорев поход 1185 года, но временной интервал «от старого Владимира до нынешнего Игоря».
Склонные к абстракции филологи предпочитают видеть в нём ласкового князя Владимира I Красное солнышко, родоначальника всех упомянутых в тексте князей, а склонные к конкретике историки (например, акад. Рыбаков) видят в нём Владимира II Мономаха, победителя половцев.
«Старый Владимир» будет прояснён уже в следующем пассаже (см. 11) и подтверждён в пассаже, где нынешний великий князь Святослав Киевский (старший Ольгович) сравнивается с «тем старым Владимиром (см. 49).
(10)
«истягнул ум крепостью своей и поострил сердце своё мужеством»: «истягну – 3-е л. ед. ч. аориста от глаг. истягнути – вытянуть, растянуть, увеличить, зд. напрячь» (цитируется по комментарию Стеллецкого)
Быть может, суть здесь в следующем. Перед боем воин острит затупившийся в прошлых битвах меч, и натягивает тетиву на лук. По аналогии с этим здесь, возможно, описывается духовный настрой полководца перед походом – он острит сердце-меч своим мужеством-точилом и натягивает ум-лук крепостью своего духа. Метафора «сердце – меч» будет продолжена ниже – см.
(11)
В летописи аккуратно отмечаются (причём, одними и теми же словами) затмения солнца и всегда они не к добру. Часто они предвещают смерть князя. Например:
«В се же л;то бысть знамение: погибе солнце и бысть яко м;сяць, егоже глаголють нев;гласисн;даемо солнце. В се же л;то преставися Олегъ Святославличь» (дед Игоря и Всеволода, которому посвящён эпизод «Слова»).
Помимо того, что затмения солнца и луны, появление на небе кометы и прочие необычные природные явления являются чудесными знаменьями, они являются способом естественной временной фиксации важных исторических событий.
Миниатюра Радзивиловской летописи:
Затмение солнца в 6621 (1113) году, предвещающее скорую смерть великого князя Святополка Изяславича и народное восстание в Киеве
(12)
В Ипатьевской летописи говорится: «Игорь же возревъ на небо и виде солнце, стояще яко месяц, и рече бояромъ своимъ и дружине своеи: «видите ли, что есть знамение се?» Они же узревшее и видиша вси, и поникоша головами; и рекоша мужи: «княже, се есть не на добро знамение се». Игорь же рече: «братья и дружино, таины божия никто же не весть, и знамению творецъ богъ и всему миру своему; а намъ что створить богъ, или на добро, или на наше зло – а то же намъ видити». И то рекъ, перебреде Донецъ». Как видим, автор, творчески перерабатывая, цитирует летопись.
Согласно Лаврентьевской летописи (и по астрономическим расчетам), это солнечное затмение произошло 1 мая 6693 (1185) года. Эта дата плюс известная дата выступления в поход (23 апреля) плюс дата битвы (Пасха) являются временными маяками для восстановления маршрута Игорева похода (см. ).
Пример рассуждения. В поход Игорь выступил из Новгород-Северского 23 апреля 6693 (1185) года, в день своего небесного покровителя Георгия Победоносца. На переправе через Донец Игорев полк наблюдал затмение солнца. По Лаврентьевской летописи и по астрономическим расчетам, это произошло 1 мая 6693 (1185) года. Делим расстояние на время и получаем скорость передвижения войска (правда, шли они тогда «тихо», а потом поехали «борзо»). Зная, на какой день в том году приходилась Пасха, можно приблизительно посчитать удалённость места битвы от переправы через Донец.
(13)
Многие, например, акад. Рыбаков, полагают, что под «концом поля половецкого» следует понимать пограничные с Русской землёй степи, куда полк Игоря отправился за лёгкой добычей. Однако согласно тому, что говорят великому князю Святославу киевские бояре (см. ) «конец поля половецкого» в речи Игоря – это Тьмутаракань. Этот приморский город, принадлежавший некогда деду Игоря Олегу Святославичу, действительно находился на самом дальнем краю поля половецкого. Чтобы попасть туда нужно пройти сквозь всю половецкую степь.
В Ипатьевской летописи читаем: «Ту же к нимъ и сторожеви приехаша, ихже бяхуть послале языка ловить. И рекоша приехавшее: «видихомся с ратнымы, ратницы ваши со доспехом ездятъ; да или поедете борзо, или възворотимся домовъ, яко не наше есть время».
Итак, разведчики донесли Игорю, что половцы ждут нападения (с доспехами ездят) и что нужно или ехать быстро или вернуться домой. Куда они советуют Игорю ехать «борзо»? Не в Тьмутаракань ли? (Хор скептиков: «Как мог Игорь со столь малочисленным войском отважиться на такое?» – Не будем смешивать реальность и текст, раз бояре говорят, значит отважился. На то он и герой, чтобы стремиться к невозможному).
(14)
Согласно летописи золотым шеломом пил из Дона Владимир Мономах (и никто больше):
«Тогда Владимир Мономах пил золотым шеломом Дон, захватил всю их землю…»
Таким образом, Игорь в речи сопоставляет себя с Мономахом. Это аргумент в пользу Владимира Мономаха на роль «старого Владимира» (см. )
О могуществе Владимира Мономаха можно судить по отрывку из «Слова о погибели Русской земли»:
«То всё покорено было Богом крестияньскому языку [народу] поганьскыя страны <…> Володимеру Манамаху, которым то половцы дети своя страшаху в колыбели, а Литва из болота на свет не выникываху, а Угры твердяху каменныи горы железными вороты, абы на них великый Володимир тамо не въехал. А Немци радовахуся, далече будуче за синим морем…» (Кстати, парафразы из этого фрагмента нам встретится как в обращении к Ярославу Осмосмыслу, так и в обращении к Роману и Мстиславу).
(15)
Выше Боян только играл, причём играл неплохо (вещие персты, живые струны и пр.), а теперь он, кажется, запел. На основании данного поэтического описания Бояна сразу же записали в барды, «знатные гудцы из Киева» как он назван в «Задонщине». И вот Боян уже в русской рубашке, слепой как Гомер, сидит под могучим дубом и поигрывая на гуслях, поёт славы князьям, вещает им их будущее... Иногда, впрочем, вместо волхва рисуют воина в кольчуге или даже придворного, но всегда с гуслями или арфой в руках.
Однако, представляется, стоит разделять художественный образ и реальность, героя произведения и его исторический прототип. Вспомним царя Давида. Он играл на гуслях и пел славы Богу. Это образ, в котором гусли можно воспринять как атрибут боговдохновенности певца, символ его священного экстаза. В Библейской традиции из музыкальных инструментов именно гусли (и только они) – частый образ. Так, например, в «Апокалипсисе» 24 старца падают ниц перед Богом, держа в одной руке гусли, а в другой золотую чашу, а в «Слове Даниила Заточника» читаем: «Въстани, слава моя, въстани въ псалтыри и в гуслех!» Так гусли соединяются с книгой. Даже царя Давыда на иконах обычно изображают не с гуслями, а со свитком псалмов, т.е. книгой. Ставить же гусли в один ряд, как это часто делается, с языческими гуделками и сопелками – значит совершать подлог.
Но вернёмся к Бояну «Слова».
– Кто «пел славу» князьям в Киевской Руси? – Летописцы. Примером такой «славы» является, например, «Повесть временных лет». Так что у реального Бояна в руках были скорее всего не гусли, а гусиное перо и летопись со славой вышеназванным князьям. Воспаряя умом под облаками, он описывал своими вещими перстами земные дела князей. Ниже нам встретится «припевка» Бояна, в которой он грозит Всеславу Полоцкому Божьим судом: «Ни хитрому, ни гораздому, ни птице гораздой суда Божия не минуть!» Кто так мог сказать? Во всяком случае, не «знатный гудец из Киева».
Историки же приняли метафору за реальность и стали искать исторического Бояна среди бардов (и, конечно, не нашли).
(16)
Как две нити в древнерусском орнаменте, свиваются в «Слове» славы внуков со славой их дедов. В широком смысле, сюда относятся все «вплетения» автора в современное повествование фрагментов, относящихся к старому времени.
Фразу «свивая славы обе полы сего времени» можно понять как «свивая славы по обе стороны от сего времени», т.е. прошлую славу деда с будущей славой внука (поскольку решительный бой впереди). Ниже подряд будут описаны и таким образом сопоставлены две битвы – бой на Каяле и битва на Нежатиной Ниве. Так «слава» внуков сплетается со «славой» их деда Олега Святославича (обе битвы были проиграны и потому для полководцев были бесславными). Аналогично в «Слове» свиваются славы Всеслава Полоцкого и его внука Изяслава (см. ),
В качестве изобразительного аналога «свиванию двух слав» можно поставить в соответствие «звериный» стиль орнаментов древнерусских книг, где хитро переплетаются между собой несколько нитей, а фантастические звери и птицы вплетаются в узор хвостами.
(17)
Из сопоставления между собой нескольких фрагментов «Слова» следует, что «тропа Трояна» – это путь между Киевом и Тьмутараканью: (из Тьмутаракани) рыща в тропу Трояню через поля (Половецкие) на горы (Киевские). Подробнее об этом – см. «Тропа Трояня».
Всё прочее – «земля Трояна» (см. ), «века Трояна» (см. ), да и сам Троян – выводятся из этого.
По тропе Трояня из Тьмутаракани на Киев когда-то вёл свои полки половецкие Олег Святославич. Теперь же его внук Игорь движется по той же тропе в обратном направлении. Чтобы подчеркнуть симметрию, автор в обоих случаях использует слово «полки» – «Слово о полку Игореве», «были полки Олеговы».
На трассе «Тьмутаракань – Киев» находится, притом сразу же и однозначно, «рыскавший» по ней Боян – это Никон Печёрский, основавший в 1061 году монастырь святой Богородицы в Тьмутаракани. Много раз Никон путешествовал «тропой Трояновой» между Тьмутараканью и Киевом. Не чуждый политике, однажды он отправился из Тьмутаракани за новым для неё князем к Святославу Черниговскому и вернулся назад с его сыном Глебом Святославичем. Вскоре он уехал в Киевско-Печерскую лавру, где стал свидетелем Киевского восстания (1068 г.) и краткого великого княжения Всеслава Полоцкого (см. об этом ). Умер Никон, предположительно, в 1088 году, настоятелем Киево-печерской лавры.
Что же касается возможного ведения Никоном Печёрским летописи, то вот цитата из «Википедии»:
«Гипотеза о том, что Никон вёл летопись, которая в последующем была продолжена и вошла в состав «Повести временных лет» Нестора Летописца, поддерживалась А. А. Шахматовым, М. Д. Присёлковым и Д. С. Лихачёвым. Она основывается на совпадении периодов жизни Никона со сведениями летописи о событиях в Киеве и Тмутаракани. Считается, что Никон создал так называемый летописный свод 1070-х гг. Называется также дата составления свода – 1073 год. Авторству Никона приписывается большое число статей летописи, но однозначных доказательств его авторства не существует.»
(Доказательством является «Слово о полку Игореве»)
(18)
«...того внука»: Кто дед? Кто внук?
Так автор как бы останавливает читателя, чтобы загадать ему загадку. Уже сам по себе факт сильного разночтения этого фрагмента говорит о том, что в этом месте содержится загадка.
Мусин-Пушкин «для понятности» после слова «того» в скобках написал «Олега», полагая, что «того внука» относится к Игорю. Так и повелось с тех пор – подставлять вместо «того» конкретное имя – некоторые пишут «Велеса», некоторые – Трояна, а кое-кто – Бояна (например, Якобсон и акад. Орлов). Мы также полагаем, что в этом месте автор под «тем» имел в виду Бояна, а под «того внуком» – соответственно себя самого (тоже Поэта и преемника в воспевании славы князьям). Так задаётся перспектива уходящих в прошлое времён:
Велес (древнее язычество) – Боян (старое время) – Автор (новое время).
Данный фрагмент зеркален фрагменту «Рёк Боян и ходы на Святославля…», в котором Боян подсказывает автору концовку, также как здесь он подсказывает ему начало (см. ).
Возвращаясь к гтпотезе «Боян – летописец Никон»: в «Слове» содержится множество цитат и парафраз из «Повести временных лет» (ряд их приведён в отдельной статье). Таковы заимствования «внуком» из наследия своего «деда», диалог «старого» и «нового» времени.
(19)
Первой припевкой открывается птичья метафора: соколы – русские князья (любители соколиной охоты), соответственно вороны, сороки и галки – их противники-половцы (различные племена). Половецкие ханы названы в тексте чёрными воронами (падальщиками).
«Не буря соколов занесла через поля широкие, а сами они туда залетели поохотиться. Ну а «галок стада» бегут от соколов к морю синему (ср. с «Далеко залетел сокол, птиц бья – к морю!»). Выходит, что «соколы» залетели столь далеко, увлёкшись преследованием «стад галок». Поля, через которые прилетели соколы, ровно те же самые, что и о фразе «рыща в тропу Трояню через поля на горы», т.е. поля половецкие (см. 5).
В продолжение темы соколиной охоты, заметим, что Игорь был большим её любителем. Как сообщает летопись, в половецком плену он жил довольно комфортно и даже забавлялся охотой с ястребом.
Возможно, на автора повлиял отрывок из летописи за 66о5 (1097) год, в котором описывается как один половецкий хан в ночь перед боем выл по-волчьи, а волки ему отвечали. На следующий же день он вместе со своим союзником русским князем избивали угров (венгров) как соколы избивают галиц. Вот этот фрагмент:
«Идущима же има, сташа ночьл;гу, и яко бысть полунощи, и въставъ Бонякъ отъ;ха от вой, и поча выти волъчьски, и отвыся ему волкъ, и начаша волци выти мнози. Бонякъ же, при;ха, пов;да Давыдови, яко «Поб;да ны есть на Угры». И завътра Бонякъ исполчивъ вои свои… Алтунопа възвратився успять и не допустяху Угръ опять, и тако множицею избиваше я. Бонякъ же раздилися на 3 полкы, и сбиша Угры якы в мячь, яко се соколъ збиваеть галиц;. И поб;гоша Угри…»
Быть может, и Гза, бегущий в ночи к Дону серым волком также навеян данным отрывком (см. 30).
(20)
По реке Суле проходила граница с половцами. Поэтому фраза «кони ржут за Сулою», скорее всего, означает выступление в поход, который в случае успеха прославит героев (= «звенит слава в Киеве»). Учитывая то, что данный поход был предпринят тайно от Киева, а также его трагичный исход, бравурное начало выглядит двусмысленно.
Поскольку нижеследующая «похвала курянам» Всеволода, как мы поймём из неё самой, была сказана ещё до выступления в поход (см. ), то и данный афоризм уместно отнести к предваряющим поход событиям. Быть может, здесь имеется в виду прошлогодний масштабный поход на половцев великого князя Святослава (в том походе левобережные Ольговичи участия не принимали) или победа русского отряда, упомянутая в Ипатьевской летописи непосредственно перед выступлением Игоря в поход: «То; же весн; князь Святославъ посла Романа Нездиловича с берендичи на поган;; половц;. Божиею помочью взяша веж; половецьк;и, много полона и коний, м;сяца априля въ 21, на самый Великъ день. Тогда же Святославъ князь иде въ вятич; хъ Корачеву оруд;й д;ля своихъ. В то же время Святославичь Игорь, внукъ Олговъ, по;ха из Новагорода м;сяца априля въ 23 день».
Так или иначе, а это была чужая «слава и честь». Согласно Лаврентьевской летописи, именно позавидовав победе Святослава, Игорь решил выступить самостоятельно: «Того же л;та здумаша Олгови внуци на половци, занеже бяху не ходили томь л;т; со всею князьею, но сами поидоша о соб;, рекуще: «Мы есмы ци не князи же? Такыже соб; хвалы добудем!»»
Итак, «Кони ржут за Сулою (наши, победив поганых, возвращаются с богатой добычей) – звенит слава (победителю Святославу) в Киеве». А Игорь, ревнуя к этому, сзывает младших князей в поход. Поскольку победа над погаными пришлась на Пасху, то колокола в Киевской Софии славят Христа.
Перекличка городов и рек будет продолжена ниже. Например: «Ступаеть въ златъ стремень въ граде Тьмуторокане, тоже звонъ слышя давныи великыи Ярославль сынъ Всеволодъ, а Владимиръ по вся утра уши закладаше въ Чьрнигове»; «Тому въ Полотьске позвонишя заутренюю рано у Святыя Софеи въ колоколы, а онъ въ Кыеве звонъ слышя»; «Девици поють на Дунаи, вьються голоси чрезъ море до Кыева».
(21)
«Трубы трубят в Новогороде» = Игорь сзывает князей в поход; «стоят стяги в Путивле» = трубы отца слышит его сын, князь Путивльский, и готов выступить.
Таким образом, здесь подряд называются трое из четверых князей, принимавших участие в походе: Игорь (Новгород-Северский), его сын Владимир (Путивль) и брат Всеволод (Курск).
Ожидание Игорем Всеволода отмечено и в Ипатьевской летописи:
«И тако приида ко Осколу и жда два дни брата своего Всеволода: тотъ бяше шелъ инеем путем ис Курьска».
Итак между двумя строками текста проходит два дня. Следующей строкой «и рече буй тур Всеволод» начинается новый этап похода (Всеволод прибыл) и новый фрагмент текста.
(22)
Был у Игоря и Всеволода ещё и старший брат Олег Святославич, но он несколько лет как умер (от него и унаследовал Игорь княжество Новгород-Северское) Зато в походе участвует его сын… Так, подчёркиванием единственности брата Игоря, указывается четвёртый участник похода – Святослав Ольгович, князь Рыльский.
Согласно летописи в походе участвовал также полк черниговских ковуев. Этот полк будет «прославлен» в обращении Святослава Киевского к брату Ярославу Черниговскому (см. ).
(23)
Таков девиз дружины, который будет повторен ниже и обыгран в самом конце (см. )
В «Слове» понятия «честь» и «слава» строго поделены между дружиной и князем, однако в летописи князья берут себе «свою славу и честь». Вот как, например, описывается в Ипатьевской летописи итог малой победы: «И, когда собрались все полки, обратился Игорь к братии своей и к мужам своим: «Вот Бог силой своей обрек врагов наших на поражение, а нам даровал честь и славу».
«Честь» (часть, доля) дружинника – его военная добыча. Именно в этом смысле это понятие используется и в летописях. «Слава» князя – его удел, а также атрибуты победы. Ниже будут поочерёдно перечислены «честь» дружины и «слава» князя, обретённые в результате первой победы – см. 26 и 27.
Ключевым словом во взаимоотношениях князя и дружины является слово «сами»: дружинники «сами себе ищут чести, а князю славы». По этому поводу Владимир I сказал: «Серебром и золотом не найду себе дружины, а с дружиною добуду серебро и золото, как дед мой и отец мой с дружиною доискались золота и серебра».
К слову, точно также «на самообеспечении» были и половцы, которых наводили русские князья на Русь – в качестве оплаты за услуги им отдавалась на разграбление сама Русская земля.
(23.1)
Смущающая многих разнесённость двух сцен, происходящих на фоне солнечного затмения, проистекает из смешения реалистического и символического в тексте. Сначала в темноте Игорь говорит перед дружиной речь (что театрально и очень эффектно, так как предсказывает неудачный исход похода и таким образом является эпиграфом к нему) и эта сцена является «реалистической», поскольку затмение солнца могло произойти в момент переправы.
Данная же сцена – есть символическое описание похода в целом: «вступление в злат стремень» = начало похода, а «езда по чистому полю (половецкому)» = сам поход. Где-то посредине его «езды» Игорю преградит путь «солнца свет».
До «вступления в злат стремень», т.е. до выступления в поход, Игорь встретился с братом Всеволодом и тот сообщил ему о своей готовности выступить из Курска. Учитывая это, из контекста, мы склонны отнести «ожидание» Игорем брата в «Слове» к предварительному совету князей, который мог состояться, скажем, в Новгороде-Северском. Но в Киевской летописи рассказывается, что переправившись через Донец и произнеся речь, Игорь «ЖДАЛ три дня брата Всеволода, шедшего другой дорогой из Курска». Учитывая синхронность рассказа Киевской летописи «Слову», предполагаем, что автор устроил в этом месте читателю ловушку. Отнеся речь Всеволода к прошлому, мы, во-первых, речь Игоря считаем эпиграфом к целому, а ,во-вторых, фразу «вступил в злат стремень и поехал по чистому полю» считаем условным описанием выступления в поход. Таким образом, вопрос о разнесённости двух сцен с затмением снимается.
Стремление восстановить хронологический порядок событий в «Слове» (речь Всеволода – речь Игоря – «вступление в злат стремень»), родило гипотезу о перепутанных листах. Но, поставь мы эти листы «правильно» и окажется, что первым произносит речь не воевода Игорь, а его младший брат Всеволод. Гипотеза Н.К.Гудзия о перепутанных листах в «Слове» будет рассмотрена ниже отдельно.
(24)
Первые издатели предположили, что див – филин: огромная ночная птица таращит глаза, как бы чему-то дивясь. В настоящий момент он сидит на дереве и ухает, клича своих («галок стада»), а позже он низринется на землю (допустим, за мышкой), и это будет символизировать гибель Игорева полка и контрнаступление половцев на Русскую землю. Такова реалистическая трактовка дива «Слова». Представлению о том, что див является птицей, пусть и символической, вторит зеркальность его в тексте зегзице, также обращённой к земле Незнаемой.
Но рассмотрим этот вопрос с другой стороны.
Повторим фразу: «Нощь стонущи ему грозою птичь убуди свистъ зв;ринъ въ ста зби. Дивъ кличетъ веръху древа, – велитъ послушати земли незнаем;».
Данный фрагмент связан с другим: «Овлуръ свисну за рекою, велить Князю разумети. Князю Игорю не быть. кликну, стукну земля, въшюме трава».
Это один из многих примеров того, как слова из одного места «Слова» переходят в другое «стайками». В данном случае это слова «свист», «велит» и «земля». В обоих фразах «кличет» означает «зовёт», а выражение «велитъ разумети» тождественно «велитъ послушати» (далее – указание адресата).
Кличет Овлур Игоря (и таким образом «велит ему разумети») свистом.
По аналогии: кличет див страну Незнаемую (и таким образом «велит послушати») также, возможно, свистом (который назван несколькими словами ранее).
В древнерусской литературе свистит змий, причём свист его так громок, что слышат его сказочно далеко (и многие падают при этом замертво). Свист змия очень важен в символическом «Слове о Вавилоне», с которым у «Слова» есть ряд созвучных моментов (в частности, пробуждение спящего змия напоминает пробуждение усыплённой лжи в «Слове»). Итак, имеем цепочку: ДИВ – ОВЛУР – СВИСТ – ЗМИЙ.
Предположение о том, что под «дивом» «Слова» скрывается змий, подтверждается следующим. В той же сцене с Овлуром есть ссылка на фрагмент летописи, где затмение солнца сопровождается падением на землю «превеликого змия» (полную цитату см. ). Это затмение солнца и падение змия напоминают фразу «Слова»: «На реце на Каяле тьма светъ покрыла… уже връжеса дивь на землю».
(И то и другое является аллюзией на «Апокалипсис», где говорится о низвержении с неба змия, которому даётся некоторое время править на земле. Таким образом, в летописи и "Слове" говорится, что совсем скоро еаступит конец мира.)
Может статься, что древо, с которого кличет див, является такой же абстракцией, как Мысленное Древо (или даже им же). Змий на древе, конечно же, напоминает библейского змия на древе познания добра и зла. Что ж, это он и есть.
Кардинальная ошибка в восприятии этого места «Слова» заключается в предположении, что дива воочию видели участники похода.
(Фрагмент иконы «Чудо Георгия о змие»: дева держит за красную нить привязанного как собачка змия)
(25)
Предположительно, «земля Незнаемая» = «земля Половецкая» + «земля Трояня» (Приморье).
Приведём список ханов, внявших призыву дива и явившихся на Игоря, согласно Ипатьевскому списку летописи: «И рече Игорь: «се, ведаюче, собрахомъ на ся землю всю, Кончака и Козу Бурновича, и Токсобича, Колобича, и Етебича и Терьтобича»».
Ср.: «Дивъ кличеть вьрху древа, велить послушяти земли незнаеме, Вълзе, и Поморiю, и Посулiю, и Сурожю, и Корсуню, и тебе, тьмутороканьскыи бълванъ!»
Учитывая стилистическое сходство фрагментов и совпадение числа членов ряда соблазнительно поставить в соответствие упомянутым в «Слове» частям земли Незнаемой (ханским ставкам) имена учавствовавших в битве на Каяле половецких ханов: Волга – Кончак, Поморие – Коза Бурнович (Гза), Посулие – Токсобич, Сурож – Колобич, Корсунь – Етебич, Тьмутаракань – Терьтобич.
Основанием для такого сопоставления является то, что автор «Слова» и во многих других случаях, как мы знаем, поглядывает на летопись (точнее, Ипатьевскую редакцию летописи). Вспомним, например, диалог ханов Кончака и Гзака (см. ), указание сватовства Кончака и Игоря (см. ), подчеркнутую «радость» от приезда Игоря в Киев (см. ) и пр.
Считается, что Сурож и Корсунь – это крымские города Судак и Херсонес Таврический. Однако, поскольку Сурожским (или Судакским) морем называлось тогда Азовское море, в Суроже иногда видят современный Мариуполь, находящийся на северном побережье Азовского моря.
(26)
Тмутаракань названа последней в перечне и притом качественно отлично от прочих – так подчёркивается её первостепенность. Этот приём в риторике называется «эксоха» («изрядие»).
В Тмутараканском болване прозревают и половецкую каменную бабу, и античную статую Астарты. Эти и подобные им гипотезы характерны для современной науки с её стремлением читать символический текст сугубо реалистически, в данном случае на историческом плане. Впрочем, глядя на текст подобным образом, почему бы не предположить в «Тмутараканском болване» статую обожествлённого римского императора Трояна? Эта статуя могла бы дать название земле, тропе и векам.
Через «Слово о Вавилоне» Тмутаракань (конечный пункт Игорева похода) сопоставляется с Вавилоном. Соответственно, «тмутараканского болвана» можно сопоставить с золотым истуканом, воздвигнутым вавилонским царём Навуходоносором. Тому золотому истукану поклонились в древности все народы. Не поклонились ему только три святые иудейские отрока, за что и были брошены в огненную печь, но благодаря Богу спаслись. Таким образом, в назывании тмутараканского болвана содержится утверждение: сейчас Тмутаракань уже не иудейская (как была при Хазарском каганате), но языческая (половецкая). Что же касается реального «болвана» как воплощения язычества Тмутараканя, то его могло и не быть вовсе.
(Миниатюра с изображением вавилонского истукана, которому поклонились народы)
Так выглядел вавилонский истукан в древнерусском переводе «т;ло златое». Точно так же, то есть в виде обнажённой фигуры с копьём и щитом, на иконах и миниатюрах Радзивиловской летописи изображался языческий идол. При этом в тексте летописи языческих богов могло быть названо несколько, но изображался всегда он один как символ язычества (поэтому называть его Перуном, как это зачастую происходит, не корректно – он языческий идол (= идолы), в том числе Перун).
(28)
Первая малая победа – а одержана она была согласно летописи молодыми князьями Святославом и Владимиром (Игорь и Всеволод в погоне не участвовали) – послужила причиной последующего поражения. Игорь, видя, что они «собрали на себя всю степь», на военном совете предложил ночью отступить, но племянник Святослав сказал, что в таком случае он по дороге отстанет, так как кони утомлены погоней. Его поддержал Всеволод и, таким образом, было решено принять смертный бой.
Описание княжеского совета заканчивается в летописи такими словами: «И рече Игорь: «Да не ДИВНО есть разумеющи, братья, УМРЕТИ». И облегоша ту».
Слова, которые произносит Игорь являются парафразой из письма Владимира Мономаха Олегу Гориславичу: «ДИВНО ли, оже мужь УМЕРЛЪ в полку ти? Лепше суть измерли и роди наши». Таким образом и летописный Игорь также сопоставляется с Мономахом.
(29)
Это «честь» (часть, доля, удел) дружины.
Перечисление богатой добычи является переиначенной цитатой из «Повести временных лет» за 907 год: «И вернулся Олег в Киев, неся золото, и поволоки, и плоды, и вино, и всякое узорочье».
Поволоки – шёлковые ткани;
Оретма – покрывало, попона;
Епанча – длинная накидка;
Кожухи – верхняя одежда, подбитая мехом;
Драгие оксамиты – византийские дорогие ткани под бархат бордовых оттенков, украшенные фантастическими зверями и птицами в круглых медальонах;
Всякое узорочье – драгоценности, в т.ч. ожерелья и серьги, а также вышитые золотошитьём ткани.
Ясно, что стелить всё это под копыта коней – особый шик. Так, пренебрежительностью обращения подчёркивается богатство захваченных трофеев.
Миниатюра:
лева – русичи «потопташа поганые полки половецкие», справа – в вежах «красные девки половецкие». Ветер победно веет стяги по ходу погони (Радз. 1185)
(31)
Под «соколом» и «кречетом» (а это самый крупный из соколов) здесь, возможно, имеются в виду русские князья не-Ольговичи, также «не худого гнезда соколы». Данная фраза отсылает нас к другому фрагменту, в котором великий князь Святослав, обращаясь к Ольговичам, говорит им, что он «не даст гнезда своего в обиду» (см. )
(32)
Эти ханы символизируют собой два отношения половецкого ханства к южнорусским князьям: Гза – непримиримую борьбу с ними, Кончак – сотрудничество (см. ). Эту же двоицу ханов мы находим в тексте, идя по ссылке «след»: «А не сорокы въстроскоташя, на следу Игореве ездить Гза съ Кончякомъ».
Поскольку во втором фрагменте «на следу Игореве» означает «по следу Игоря», то и в данном случае «след правит» также, скорее всего, означает, что Кончак идёт следом за Гзой, как волки бегут «след в след». То, что Кончак «след правит» за Гзой можно воспринять как намёк на то, что едет он к месту боя с неохотой… Но положение обязывает и Кончак, хотя и последним, является бить своего свата Игоря.
(33)
По поводу реки Каялы нет ясности. То ли это какая-то реальная половецкая река (говорят, её имя похоже на тюркское слово «Скалистая»), то ли это имя нарицательное, образованное от глагола «каять». В этом случае «Каяла» означает «реку каяния» (реку слёз). В любом случае, учитывая, что как в «Слове», так и в Ипатьевской летописи, Каяла называется в очень символическом контексте, уже с самого первого момента имя «Каяла» стало связываться с «каянием» (или производится от него).
Ниже в тексте слова «каять» и «Каяла» будут сопоставлены: «Тут немцы и венедицы, тут греки и моравы поют славу Святославу, кают (корят) князя Игоря, что погрузил жир (богатство) на дно Каялы, реке половецкой русского злата насыпал». Так автором даётся определение: Каяла – «река каяния» Игоря, река его бесславья.
В эпизоде про Олега Гориславича Каялой будет названа совсем другая река (или даже не река), на которой было разбито его половецкое войско: «С той же Каялы…» (см. ). В этом случае имя Игоревой реки Каялы использовано автором как имя нарицательное – «с той же каялы», т.е. с такой же бесславной для Олега битвы.
Река Каяла упоминается в летописи единственный раз: «И тако во день Воскресенiа наведе на ны господь гневъ свои, в радости место наведе на ны плач и во веселья место желю на реце Каялы».
Близость к летописной Каяле символичных «плача и жели» (которые очень напоминают «карну и жлю» «Слова») серьёзно повышают вероятность иносказательного называния реки от глагола «каять» и здесь.
(34)
Ветер, веющий навстречу войску, точнее, стяги, веющие против хода войска – образ, многократно встречаемый на миниатюрах летописей. Например, две дружины во главе со своими князьями едут навстречу, чтобы сразиться. Направление ветра, о котором мы можем судить по веющим стягам, говорит о том, кому в предстоящей битве судил победить Бог. В данном случае, то, что ветры веют с моря и несут оттуда чёрные тучи, служит подсказкой, что именно с той стороны, т.е. с Приморья, пришли навстречу нашим вражеские полки. Таким образом, злые ветры, приносящие на Русичей хиновские стрелы (см. Плач Ярославны) – это иконографичный образ, дополненный политическим содержанием.
Фрагмент иконы «Битва новгородцев и суздальцев»:
Сверху: суздальцы осадили Новгород. Стяги веют навстречу друг другу. От вражьих стрел Новгород защитила чудотворная икона Божьей Матери Снизу: новгородцы одолели суздальцев. Стяги веют от Новгорода в сторону врагов.
(35)
Вот как описывается то субботнее утро в Ипатьевской летописи: «Светающи же субботе, начаша выступати полцы Половецкии, акы борове (словно лес). Изумишася князи Рускии, кому и х которому поехати, бысть бо ихъ бещисленое множество. И рече Игорь: «се, ведаюче, собрахомъ на ся землю всю, Кончака и Козу Бурновича, и Токсобича, Колобича, и Етебича и Терьтобича»».
О том, что на них пришла «вся земля Половецкая», русичи, скорее всего, узнают по стягам. Вот стоит стяг хана Кончака, а вот Гза, а вот и Токсобич и т.д. Вероятно, поэтому Роман Якобсон трактует это место следующим образом: «Земля гудит, реки мутно текут, пыль широко покрывает поля. Стяги вестят: Половцы идут от Дона и от моря! И со всех сторон они обступили Русские полки.»
(37)
Червлёные, т.е. окрашенные черленью (ярко-розовой краской), щиты русичей упоминались ранее дважды. Сначала на них тявкали лисицы, а перед началом первого боя русичи, как и сейчас, «великие поля черлёными щитами перегородили, ища себе чести, а князю славы».
«Щиты» и «клики» в паре встретятся ниже при описании доблестных ковуев («своих поганых») Ярослава Черниговского: «Те ведь без щитов с засапожниками кликом полки побеждают, звоня в прадедову славу». Складывается ощущение, что в мире «Слова» клики противоположны щитам, и, к тому же, клики характеризуют «поганых» (хотя бы и своих), а червлёные щиты – русичей.
(38)
«Раны дорогого (Всеволоду) брата» – раны Игоревы. Ср.: «жаль ему (Игорю) милого брата Всеволода».
Раны Игоря встретятся в тексте ещё несколько раз. Так, великий князь Святослав будет трижды призывать князей отомстить «за землю Русскую, за раны Игоря, буего Святославича». Эти же раны захочет утереть своим «бебряным рукавом» княжна Ярославна.
Согласно рассказу Ипатьевской летописи Игорь действительно был ранен в руку в самом начале боя: «И тако божиимъ попущениемъуязвиша Игоря в руку и умертвиша шюицу его. И бысть печаль велика в полку его: и воеводу имяхуть (и) тотъ на переди язввень бысть».
(39)
В связи со Всеволодом называется Чернигов, его «отчина» и «дедина». Упоминание Чернигова в данном пассаже обеспечивает плавный переход к Олегу Святославичу и его полкам (см. ).
На момент описываемых событий в Чернигове сидит двоюродный брат Всеволода Ярослав, младший брат великого князя Святослава. Следующий по «старейшенству» – Игорь (он станет Черниговским князем в 1198 году), следующий за Игорем – Всеволод. Черниговским князем Всеволод мог стать или после смерти старших князей или… если бы Игорь стал великим Киевским князем.
(40)
«Свычаи и обычаи» обычно или скромно оставляют без перевода (при том, что в современном русском языке слова «свычаи» нет!) или по примеру Романа Якобсона переводят обобщённо как «любовь и ласка». Однако, из звучания слов, а также из того, что молодая жена Всеволода названа по отчеству, можно предположить здесь следующее: в характере жены, перешедшей из дома отца жить в дом мужа, есть как то, чему она обучилась в отцовом доме, так и то, с чем она свыклась в доме мужа.
(41)
Эпизод про Олега Святославича зеркален эпизоду про Всеслава Полоцкого (см. ) Эти два фрагмента, посвящённые родоначальникам двух княжеских домов, связываются между собой веками Трояновыми, Тьмутараканью, звоном заутрени и другими деталями.
«Века Трояновы» – см.
«Лета Ярославовы» – времена «старого Ярослава» (Мудрого), которого воспевал Боян.
Олег Святославич – дед Игоря и Всеволода, князь Тьмутараканский и Черниговский. Как видим, преемственность в «Слове» осуществляется от дедов к внукам: старый Ярослав – его внук Олег Святославич – Ольговы внуки Игорь и Всеволод
Выше битва на Каяле была показана через героическую оборону буй тура Всеволода. В связи со Всеволодом вспоминался «отчий золотой престол» Чернигов. Теперь же пойдёт речь о его героическом деде. Дважды вёл свои половецкие полки Олег Святославич из Тьмутаракани, чтобы взять свою «отчину» Чернигов. В конце концов, он добился своего и стал Черниговским князем, а Любечский съезд князей, состоявшийся в 1097 году, закрепил это княжение за ним и его потомками Ольговичами: «Кождо держить очьчину свою».
«Полки Олеговы» – это, прежде всего, два похода Олега Святославича из Тьмутаракани на Чернигов, предпринятые соответственно в 1078 и 1094 годах (см. 37). Для пущего сопоставления внуков с дедом их походы названы в «Слове» «полками».
(42)
Формально из взаимоналожения отдельных деталей, следует, что под «тем звоном» следует понимать не звон злата стремени, но звон заутрени в Тьмутараканской церкви Богородицы: «в граде Тьмутаракане» + «тот же звон» + «по все утра» = звон заутрени в Тьмутараканской церкви (ср.: «Тому въ Полотьске позвонишя заутренюю рано у Святыя Софеи въ колоколы, а онъ въ Кыеве звонъ слышя»).
Эта Тьмутараканская церковь косвенно была упомянута выше: она была построена храбрым Мстиславом по обету в честь его победы над Редедей. Вероятно, перед тем как «вступить в злато стремя», т.е. выступить в поход против своих дядьёв, Олег Святославич молился здесь, прося у Бога помощи в предстоящем деле.
(43)
В данном отрывке в связи с Олегом рядом называются дед, сын и внук – старый Ярослав (Мудрый), его сын Всеволод и Всеволодов сын Владимир (Мономах). Но всё же, не вполне ясно, кто слышал Тьмутараканский звон и что это значит (подробнее об этом см. ).
Что значит «звон слышал» и «уши закладывал»?
Предполагаем, что в одной фразе автор говорит сразу о двух полках Олега из Тьмутаракани на Чернигов. Сначала «звон слышал» Всеволод, сын давнего великого Ярослава – так вспоминается первый полк Олега (1078 г.). А потом Владимир (Мономах) «уши закладывал» – так вспоминается второй полк Олега (1094 г.).
В каком отношении противоположны Всеволод и Владимир? Возможно, имеется в виду то, что Всеволод принял бой, а Владимир, «мир любя», избег его и удалился из Чернигова в Переяславль, «город отца своего». Ассоциация: открывать городские ворота и выезжать на битву – значит «слышать», затворять ворота (говорят, они назывались «уши») – «закладывать уши».
(44)
Предыстория. Младшие братья Ярославичи Святослав (Чернигов) и Всеволод (Переяславль) свергли старшего брата великого князя Изяслава, который бежал в Польшу, но так и не получил ни от кого помощи. В результате Святослав сел в Киеве, а Всеволод - в Чернигове. После смерти великого князя Святослава (1077 г.), его младший брат и союзник Всеволод добровольно уступил Киевский стол старшему брату Изяславу. Тот, будучи в гневе на Святослава, притеснял его сыновей. В частности, Олег Святославич был силой «выведен» из Владимира-Волынского в Чернигов под надзор своего дяди Всеволода. Отсюда Олег бежал в Тьмутаракань, где княжил тогда его брат Роман и оттуда, вместе с другим князем-изгоем Борисом Вячеславичем (своим двоюродным братом), он выступил в поход против дяди Всеволода, решив силой взять «свою отчину» Чернигов. Так начался первый «полк» Олегов. Молодые князья-изгои с помощью половцев сумели взять Чернигов, но решительная битва состоялась на Нежатиной ниве. Это название в тексте не упоминается, но обыгрывается: нива, на которой не жнут.
В «Повести временных лет» за 6586 (1078) год говорится: «…И сказал Олег Борису: "Не пойдем против них, не можем мы противостоять четырем князьям, но пошлем с смирением к дядьям своим". И сказал ему Борис: "Смотри, я готов и стану против всех". Похвалился он сильно, не ведая, что Бог гордым противится, а смиренным дает благодать, чтобы не хвалился сильный силою своею. И пошли навстречу, и когда были они у села на Нежатиной ниве, соступились обе стороны и была сеча жестокая. Первым убили Бориса, сына Вячеслава, похвалившегося сильно.» Из этого предполагаем, что «слава» Бориса – его похвальба, а «суд» – судное место, т.е. поле боя. Князь Борис сражался и погиб за «обиду Ольгову», т.е. Чернигов.
(44.1)
В битве на Нежатиной ниве участвовали со стороны Киева 4 князя: Изяслав Ярославич с сыном Ярополком и Всеволод Ярославич с сыном Владимиром (Мономахом). Согласно летописи именно Ярополк, а не Святополк, сопровождал тело убитого отца в Киев: «…Вземше же т;ло его, привезоша в лодьи, и поставиша противу Городчю, и изидоша противу ему всь городъ Киевъ, и възложиша на сан;, повезоша ;и с п;сньми попове и черноризци, и понесоша въ градъ. И не б; лзе слышати пенья въ плач; велице и вопле, плакася о немь весь городъ Киевъ. Ярополкъ же идяше по немь, плачася съ дружиною своею…».
Если вместо Святополка поставить имя Ярополк, то получится, что в данном эпизоде «Слова» упомянуты все князья, участвовавшие в битве на Нежатиной ниве, причём названы они парами – Олег и Борис, Всеволод и Владимир, Ярополк и отец его (Изяслав). Учитывая это, логично в этом месте текста предположить описку: «Ярополк» вместо «Святополк». Но описки нет по причине благозвучия: «СътояжеКаялы . Святоплъкь повелея . отцасвоего … …коСвят;йСоф;икъКiеву».
(Ярополк будет упомянут в связи с событиями 1069 года как тот, кто жестоко расправился с киевлянами (см. ), Святополк – как будущий великий князь и союзник Мономаха (см. )).
Сравнивая данный фрагмент «Слова» с летописью, мы видим, что автор в описании событий (если не считать замены имени Ярополк на Святополк) точно следует за летописцем.
(44.2)
Славу об угорских конях сохранила летопись, назвав их главным предметом экспорта: «…и изъ Угоръ – серебро и комони» («Повесть временных лет» за год).
Что же касается перевозки тела погибшего князя на иноходцах, то такой, более плавный по сравнению с обычным, способ перемещения (правда не убитого, а раненого князя) мы находим на миниатюре Радзивиловской летописи.
(45)
Глядя на фрагмент в целом, мы видим, что он посвящён гибели в битве на Нежатиной ниве (1079 г.) двух русских князей (по одному князю с каждой стороны) и потому его можно было бы назвать «Две смерти». В «Повести временных лет» за 6586 (1078) год об этих двух смертях говорится также рядом: «И п;рвое убиша Бориса, сына Вячеславля, похвалившаго велми. Изяславу, стоящю в п;шцехъ, унезапу при;хавъ один, удари копьемь за плеча. И тако убьенъ бысть Изяславь, сынъ Ярославль».
Название Нежатина нива в «Слове» не упоминается, но обыгрывается в следующем фрагменте, который можно было бы назвать «Прошлые горести Русской земли». «Нежатина нива» – это нива, на которой не жнут: «Тогда по Русской земли р;тко ратаев; кикахуть, нъ часто врани граяхуть …».
(46)
Прозвище «Гориславич», скорее всего, навеяно фрагментом Лаврентьевской летописи за 6336 (1128) год, в котором благочестивый монах вспоминает как Владимир I, в ту пору Новгородский князь, обесчестил половецкую княжну Рогнеду: «Роговолод вбеже в город, и приступившее и к городу, и взяша и град Полтескъ, и самого князя Роговолода изымаша, и жену его, и дщерь его. И Добрыня поноси дщери его и ему, нарекшее ему робичича (назвала его рабом), и повелъ Володимиру бытии с нею пред отцемъ ея и матерью, и потом отца уби, а саму поя женъ, и нарекоша имя ей Горислава, и роди Изяслава.» Далее рассказывается как Владимир по совету бояр воздвиг для Рогнеды и сына её вотчину: «Володимир же устрои город, и да и има, нарече имя граду тому Изяславль. И оттоле мечь возимають Роговоложи внуци противу Ярославлим внуком.» Итак, обесчещенная Рогнеда переименовывается в Гориславу и родит сына, потомки которого будут враждовать с потомками его младшего брата Ярослава. В этом слышатся библейские мотивы про Сарру и Агарь, Каина и Сифа и пр.
Возвращаясь к Олегу Гориславичу, заметим, что его потомки часто враждовали с потомками Мономаха. Недавний пример такой вражды – убийство в Киеве Игоря Ольговича (1146 г.), дяди нынешнего Игоря. Так семя Ольговой обиды проросло в потомках усобицами. Учитывая, сопоставление контекстов Олега и Рогнеды, предварительно допустим, что Гориславич означает Горем (своим) славный и несущий (в потомках) горе, как Божье возмездие за содеянное ему зло. Прозвище Гориславич будет уточнено ниже – см. 44.
(47)
Даждьбог – один из языческих идолов, перечисляемых в «Повести временных лет»: «И нача княжити Володимиръ въ Киев; одинъ и постави кумиры на холъму вн; двора теремнаго: Перуна деревя-на, а голова его серебряна, а усъ золот, и Хоръса, Дажьбога, и Стрибога и С;марьгла, и Мокошь. И жряхут имъ, наричуще богы…». А, кроме того, в той же «Повести временных лет» за 6682 (1114) год написано: «Солнце же царь сын Свароговъ, еже есть Даждьбог, бе муж силенъ». Из этого следует, что Даждьбог был, вероятно, солнечным божеством.
Слово «жизнь» в летописи XII века употреблялось в значении имущества, достояния, достатка.
«Даждьбожьий внук» всеми комментаторами единодушно трактуется как русский народ. Соответственно, «жизнь Даждьбожьего внука» – это его богатство, а «силы Даждьбожьего внука» – русское войско. Однако, эта демократическая трактовка представляется неверной.
Из сопоставления «жизни Даждьбожьего внука» с «жизнью Всеславовой» (Полоцкой землёй) можно предположить, что, во-первых, «жизнь», равно как «слава» и «обида», является княжеским понятием и, во-вторых, что сам Всеслав – не Даждьбожий внук. Заметим, что все князья, упоминаемые в «Слове», являются потомками Владимира I, причём полоцкие князья ведут свой род от его первенца Изяслава, все же остальные – от другого его сына, Ярослава. Как в «Слове» так и в летописи Всеславичи противостоят Ярославичам (поэтому-то Всеслав и «разбил славу Ярослава»).
Контекст называния «жизни Всеслава» и «жизни Даждь-бога» в тексте похожи: «внуки», по-делившие землю своего «деда», наводят из-за своих «обид» на неё поганых. Полоцкая земля достигла расцвета при Всеславе, Русская земля – при Ярославе Мудром. За свою «обиду» Чернигов Олег навёл поганых на Русскую землю.
Итак:
«ЖИЗНЬ ВСЕСЛАВА» = ПОЛОЦКАЯ ЗЕМЛЯ;
«ЖИЗНЬ ДАЖДЬ-БОЖА ВНУКА» = РУССКАЯ ЗЕМЛЯ = «ЖИЗНЬ СТАРОГО ЯРОСЛАВА»;
Отсюда следует, что «ДАЖДЬ-БОЖИЙ ВНУК» = «СТАРЫЙ ЯРОСЛАВ».
Ярославовы внуки Олег и Мономах в усобицах губили «жизнь» своего деда.
Таким образом, мы имеем в «Слове» цепочку преемственности от «дедов» к «внукам»:
Царь Даждьбог-Солнце (дохристианское время) – «старый Ярослав» – Олег и Мономах – Ольговичи (4 солнца) и Мономаховичи.
Ср.: «Были в;чи Трояни (1), минула л;та Ярославля (2), были плъци Олговы, Ольга Святьславличя (3)» + «То было въ ты рати и въ ты плъкы, а си цеи рати (т.е. Игоря) не слышано(4)» .
Тема «Даждьбожьего внука» будет продолжена в связи с его «силами»
(48)
В летописи за 6602 год рассказывается, как Олег, уже сев в Чернигове, не препятствовал половцам разорять Черниговскую землю: «Половцы же начали воевать около Чернигова. Олег им не возбранял, поскольку сам им повелел воевать. Это уже 3-е наведение поганых на Русскую землю, его же греха да простил бы Бог, потому что множество христиан изгублено было, а другие полоном по землям рассеяны.» Так, в качестве платы за военную помощь половцам отдавалась на разграбление сама Русская земля. То, что во время разорения половцами Черниговской земли, Олег уже сидел в Чернигове, вероятно, и называется в «Слове» «при Олеге Гориславиче». Потому он и назван здесь Гориславичем, что позволил это.
Таким образом, считаем фразу «тогда при Олеге Гориславиче» относящейся к событиям 6602 года, т.е. ко второму полку Олега. Прозвище Гориславич – значит «горем славный», т.е. памятный на Черниговщине принесённым тогда горем.
В летописи сказано: "в лето 6601 (1093). ...сего ради земля мучена бысть: ови ведуться полонени, а друзии посекаеми бывают, друзии на месть даеми бывают, горкую приемлюще смерть, друзии трепещють, зряще убиваемых, друзии гладом уморяеми и водною жажею...".
Тем не менее, считать, что автор осуждает исключительно Олега, а его недругов, например, Владимира Мономаха, считает во всём правыми нет оснований. Ведь ниже будет сказано про князей-обидчиков (а Олег был «обижен» дядьями, лишившими его удела, и Владимиром Мономахом, занявшим его «отчину» Чернигов): «и стали князья говорить: то моё и то моё же». Такое поведение сильных князей по отношению к слабейшим и порождает, по мнению автора, усобицы.
(49)
«Что ми шюмить, что ми звенить давечя рано предъ зорями?»
– Кому это «мне»? – Вероятно, автору.
Конечно, это восклицание можно счесть только фигурой речи. И всё же автор многократно обращался к читателям, называя их «братьями», но пока не говорил от первого лица. В этом месте автор один единственный раз как бы проговаривается, намекая на то, что он сам видел, как Игорь поворачивал полки, тогда как буй тур Всеволод, окружённый врагами, всё ещё бился.
– Кто автор? Князь? Дружинник? – Во всяком случае, не Игорь и не Всеволод.
(50)
Ср. с описанием в Ипатьевской летописи: «Когда же настала ночь субботняя, всё ещё шли они сражаясь. На рассвете же в воскресение возмутились ковуи и обратились в бегство. Игорь же был в то время на коне, так как был ранен, и поспешил к полку их, хотя возвратить к полкам.… …Когда уже приблизился Игорь к своим полкам, половцы, помчавшись ему наперерез, захватили его на расстоянии одного перестрела от воинов его. И уже схваченный, Игорь видел брата своего Всеволода, ожесточенно бьющегося, и молил он у Бога смерти, чтобы не увидеть гибели брата своего. Всеволод же так яростно бился, что и оружия ему не хватало.»
Бежавшие с поля боя полки, которые Игорь стремился вернуть – это полк ковуев, «черниговская помочь». Их «храбрость» автор вспомнит ниже – см.
Миниатюра 1:
Битва на Каяле (Радз. 1185)
Слева буй-тур Всеволод «держит оборону» (он загородился от копья щитом). Слева же видно, что «пали стяги Игоревы». Справа князя Игоря, оторванного от своих, берут в плен.
Миниатюра 2:
Битва на Нежатиной ниве (Радз. 1079 )
На миниатюре изображено как копьём убивают Бориса Вячеславича. Жестокость обеих битв на миниатюрах подчёркнута изображением отсечённых голов и конечностей людей и коней.
(51)
Из фразы будто бы следует, что битва длилась два с лишним дня (далее это же будет повторено боярами: «Темно ведь стало в третий день…»). Но это не так – битва закончилась не та третий, а на второй день. Время же в «Слове» начинает отсчитываться с погони за половецкими вежами в пятницу (см. 50). Так, самой фразой победа в пятницу включается в «бой на Каяле». В связке следом за буйной радостью приходит горе.
(52)
Битва уподоблена свадебному пиру: князь – жених, его дружина – дружки, сваты – половцы, кровь – вино,.. Невеста князю в этой метафоре – смерть (но он не погиб, хотя грозился: «Луче жь бы потяту быти, неже полонену быти»!)
Красивая поэтическая метафора дополняется историческим намёком. Хан Кончак приходился Игорю сватом, т.е. свадьба Владимира Игоревича и Кончаковны, о которой в тексте будет говориться ниже (см. ), была намечена давно. Факт русско-половецкого сватовства подчёркивается Ипатьевской летописью: «Тогда же на польчищи Кончакъ поручился по свата, Игоря, зане бяшетъ раненъ».
Свадьбы южнорусских князей на половчанках были делом обычным. Так сам Олег Святославич женился некогда вторым браком на дочери хана Осолука, а рождённого от неё сына Святослава он женил на дочери хана Аепы. Так что герои «Слова» братья Игорь и Всеволод были сыновьями (предположительно) и внуками половчанок. Сын Игоря Владимир также будет поженен в плену на дочери хана Кончака.
(53)
Сбылось знамение: «Тъгда Игорь възре на светлое сълнце и виде отъ него тьмою вся своя воя прикрыты».
Соответственно, и во фразе «уже пустыни силу прикрыла» мы предполагаем, что «сила» – то же, что «воя», т.е. Игорево войско, а «пустыня» – предположительно, то же, что «степь», т.е. половецкое войско. Общий смысл фразы: половецкая степь одолела русское войско.
(54)
Продолжая тему Даждьбожьего внука (см. ):
«силы Даждьбожьего внука» – войско князя Игоря.
«Обида в силах Даждьбожьего внука» – претензия Игоря на Тьмутаракань, дедов удел («дедину»), двинувшая русские войска в сторону синего моря.
Поскольку «тропа Трояня» – это «тропа» из Тьмутаракани в Киев (см. ), то, предположительно, «земля Трояна» – это приморская земля с центром в Тьмутаракани. Какие племена заселяли её и каковы её границы (Тьмутараканское княжество?) – задача для историков будущего.
В аллегорическом пассаже про деву-Обиду обычно видят логическое продожение предыдущего – после гибели русского полка из него восстаёт некий призрак в виде Девы-Лебеди и идёт куда-то… (обычно полагают, что «земля Трояня» – это Русская земля, так что призрак идёт на родину). Такое «понимание» родило множество фантастических построений и оправдывающих их конъюктур.
Представляется, всё станет много проще, если предположить, что в данном фрагменте про Деву-Обиду автор, как и в эпизоде про Всеслава (см. ), применяет троп «последословие». В этом случае весь пассаж про Деву-Обиду рассказывает предысторию поражения на Каяле. «Обида» Игоря (Тьмутаракань) двинула его «силы» к синему морю, она вступила на «землю Троянову» (см. ), где и произошла битва. Поражение русичей обогатило приморские народы, вернув им «жирные времена».
(54.1)
Фраза «а сами на себ; (против себя) крамолу ковати» зеркальна фразе «Тъй бо Олегъ мечемъ крамолу коваше» – так связывается Олег Гориславич со своими обидчиками (Мономахом и Святополком).
Возможно, в данном фрагменте автор обыгрывает следующее место из «Повести временных лет» за 6601 (1093) год: «…и взяста межи собою распр; и которы (междуусобицы), и уладившася, ц;ловаста крестъ межи собою, а половцемъ воюющимъ по земл;. И р;ша има муж; смыслен;и: «Почто вы распрю имата межи собою? А погании губять землю Рускую».
Политический контекст произнесения вышеприведённых слов киевскими боярами таков. После смерти великого князя Всеволода Ярославича его сын Владимир Мономах уступил престол Святополку Изяславичу, сыну старшего брата его отца, а сам «удалился в свой Чернигов». Но проблема заключалась в том, что теперь, после смерти отца, Чернигов уже был не его, но принадлежал сыновьям другого старшего брата его отца – Святослава Ярославича. Из-за этого начались «полки Ольговы, Олега Святославича». Тем не менее, продолжив давний союз своих отцов, двоюродные братья Святополк и Мономах заключили между собой союз против Святославичей. Так они начали «ковать на себя крамолы».
Но еще раньше, узнав о смерти великого князя Всеволода, половцы направили посольство к его преемнику Святополку для того, чтобы перезаключить с ним мирный договор. Святополк же, не посоветовавшись с боярами, велел этих послов посадить в погреб. В результате началась война. Желая исправить ошибку, Святополк запросил мира, но было уже поздно. Тогда опять же по совету «смыслёных» бояр, Святополк призвал на помощь Мономаха. Тот согласился и привёл с собой брата Ростислава, князя Переяславского (см. ). Князья собрались в Киеве и начали ссориться (из-за уделов). Далее в летописи и приводятся слова смысленых бояр, процитированные выше.
(55)
Вначале даётся тезис: «Усобиця княземъ на поганыя погыбе» (княжеские междуусобицы приводят к погибели от поганых). Так и в «Повести временных лет» за поминанием княжеских усобиц говорится про нашествия поганых на Русскую землю. Далее следует расшифровка этого тезиса. Сначала говорится про причину усобиц: «рёк ведь брат брату: «Се мое, а то мое же» (та говорят сильные князья слабейшим, забирая их уделы) и начяшя князи про малое «Се великое» мълвити, а сами на себе (т.е. сами против себя) крамолу ковати» (обидчики куют против себя же крамолу-заговор со стороны обиженных ими князей). Следствие усобиц и крамол – «поганiи съ всехъ странъ прихождаху съ победами на землю Русьскую» (это и есть «от поганых погибель»).
Вот, например, притеснили дядья племянников и тем «выковали на себя» тьмутараканские полки Ольговы. Небезопасно ведь обижать «храбрых и молодых князей»!
(К слову, фраза «Усобиця княземъ на поганыя погыбе» обычно понимается неверно: «Борьба (усобица) князей против поганых прекратилась (погибла)»).
(56)
Собственно, битва на Каяле началась утром в субботу и закончилась к полудню воскресенья (называемого тогда «неделя»). Тем не менее, отсчёт времени в «Слове» начинается с пятницы, когда русичи одержали первую победу над половцами и устремились в погоню за их вежами: «Съ зараня въ пятъкъ потъпташя поганыя пълкы половецкыя…» Далее дни недели не называются, но их можно посчитать от этой пятницы: «Дремлеть въ поле Ольгово хороброе гнездо» (ночь с пятницы на субботу), «Другаго дни вельми рано» (утро субботы), «Съ заранiя до вечера, съ вечера до света» (день и ночь), «…третья дни къ полуднiю падошя стязи Игореви» (полдень воскресенья).
Из Ипатьевской летописи мы узнаём, что «пали стяги Игоревы» не просто в воскресение, а в Святое Воскресение, т.е. светлый день Пасхи: «И тако во день Святаго Воскресения наведе на ня Господь гн;въ свой, в радости м;сто наведе на ны плачь, и во веселиа м;сто желю на р;ц; Каялы». Таким образом, отсчёт времени в «Слове» начинается со страстной пятницы и заканчивается Христовым Воскресением. Учитывая наложение описываемых в «Слове» событий с пятницы по воскресенье на страсти Христовы, мы лучше понимаем апокалиптический тон речи киевских бояр: «Темно ведь стало в 3 день. Два солнца померкли, оба багряные столпа погасли, и с ними молодые месяцы, Олег и Святослав, тьмою поволоклись. На реке на Каяле тьма свет покрыла».
Учитывая вышесказанное, считаем фразу «А Игорева храброго полку не воскресить!» зеркальным отражением фразы, которую обыкновенно произносят на Пасху: «Христос Воскресе!». Христос воскрес, а Игорева храброго полку не воскресить! Зачатки такого радикального переворачивания уже содержатся в приведённой выше фразе летописи: вместо подобающих светлому празднику радости и веселья плач и жаль. В пятницу, когда нужно было плакать, они, неразумные, радовались, а в Воскресение, когда пришло время радоваться, они загоревали.
Предположение о том, что автор «Слова» создаёт своё «не кресити!», глядя на данную фразу летописи косвенно подтверждается тем, что ниже в тексте будет говориться о «карне» и «жле». В летописном отрывке они также есть – это «плач» и «желя».
Может показаться, что воевать во время великого поста, а, особенно, в страстную седмицу кощунственно. На это заметим следующее. Ранее гоаорилось, что описание битвы на Каяле как летописцем, так и автором «Слова», стилизовано под описание битвы Владимира Мономаха с половцами (см. 34)., которая также произошла на страстной неделе 6619 (1111) года, но закончилась победой русичей: «И заутра, субот; наставш;, празноваша Лазарво въскресенье, Благов;щенья день, и похваливше Бога, проводиша суботу, и в нед;лю приидоша. Наставшю же понед;лнику страстныя нед;ли, паки иноплеменници собраша полки своя многое множество, и выступиша яко борове велиции и тмами тмы. И оступиша полкы рускыи. И посла Господь Богъ ангела в помощь русьскымъ княземъ…»
Как бы то ни было, а восклицанием «Игорева полку не воскресить!» автор указывает на то, что битва закончилась на пасху 6693 (1185) года. Теперь, имея дату солнечного затмения (переправа через пограничный Донец) и дату Пасхи в том году (битва) можно точно посчитать сколько времени длился поход и, следовательно, как «далеко залетел сокол» и где примерно находится та Каяла.
(57)
Вероятно, слово «карна» («корина») образовано от глагола «корить», а слово «жля» («желя») – от «жалеть». В русском причете по покойнику есть черты как корения покойного, так и жаления себя («да на кого ж ты меня оставил!»). Возможно, как отмечалось многими, в данном не вполне ясном отрывке имеется в виду плач и погребальный обряд, совершаемый заочно. Понимание Романа Якобсона: «А Игоревой храброй рати не воскресить. Ей вслед заголосила вопленица, и плач понесся по Русской земле. Взметая жар в пламенеющем роге, Русские жены запричитали:…»
Выше в связи с Каялой (см. 30) цитировалась Ипатьевская летопись: «И тако во день Святаго Воскресения наведе на ня Господь гн;въ свой, в радости м;сто наведе на ны плачь, и во веселиа м;сто желю на р;ц; Каялы»
В одной из редакций летописи это место выглядит короче: «…въ день Воскресенiа наведе на ны (Богъ) плач и жаль на реце Каялы».
Пара «плач и жля» в данном отрывке очень похожи на «карну и жля» «Слова». Совмещая фрагменты летописи и «Слова» получаем, что карна – это плач (или плакальщица), а жля – понятие близкое плачу (судя по тому, как близки между собой «радость» и «веселье», противоположные «плачу» и «желе»).
«Карне» и «жле» вторят нижеследующие пары «туга – напасть», «тоска – печаль», которые входят в состав двухчастных фраз.
(58)
Паре «Киев – Чернигов» соответствуют два отношения русских князей к половцам. Черниговские князья были исторически дружны с ними, а великие киевские князья (в лице Мономаха и нынешнего Святослава) вели с ними беспощадную борьбу. Зеркально этому два отношения половецкого ханства к южнорусским князьям в тексте символизируют ханы Гза и Кончак (см. ). Хан Кончак был не только союзником и сватом Новгород-Северского князя Игоря, но год назад заключил мир с Черниговским князем Ярославом, сюзереном Игоря. Объединяя равными бедами во многом исторически антагонистичные Киев и Чернигов, автор как бы говорит о том, что крамолы оборачиваются бедой для всех.
Ниже Русская земля будет повторена дважды: в первый раз она как бы относится к Киеву, второй – к Чернигову. Из этого следует, что, по крайней мере, Киевская (и подведомственная ей Переяславская) и Черниговская земли (и подведомственная ей Новгород-Северская) входили в состав многократно упоминаемой в тексте «земли Русской».
(58.1)
Возможно, в данном фрагменте автор обыгрывает следующее место из «Повести временных лет» за 6601 (1093) год: «…и взяста межи собою распр; и которы (междуусобицы), и уладившася, ц;ловаста крестъ межи собою, а половцемъ воюющимъ по земл;. И р;ша има муж; смыслен;и: «Почто вы распрю имата межи собою? А погании губять землю Рускую».
Политический контекст произнесения вышеприведённых слов киевскими боярами таков. После смерти великого князя Всеволода Ярославича его сын Владимир Мономах уступил престол Святополку Изяславичу, сыну старшего брата его отца, а сам «удалился в свой Чернигов». Но проблема заключалась в том, что теперь, после смерти отца, Чернигов уже был не его, но принадлежал сыновьям другого старшего брата его отца – Святослава Ярославича. Из-за этого начались «полки Ольговы, Олега Святославича». Тем не менее, продолжив давний союз своих отцов, двоюродные братья Святополк и Мономах заключили между собой союз против Святославичей. Так они начали «ковать на себя крамолы».
Но еще раньше, узнав о смерти великого князя Всеволода, половцы направили посольство к его преемнику Святополку для того, чтобы перезаключить с ним мирный договор. Святополк же, не посоветовавшись с боярами, велел этих послов посадить в погреб. В результате началась война. Желая исправить ошибку, Святополк запросил мира, но было уже поздно. Тогда опять же по совету «смыслёных» бояр, Святополк призвал на помощь Мономаха. Тот согласился и привёл с собой брата Ростислава, князя Переяславского (см. ). Князья собрались в Киеве и начали ссориться (из-за уделов). Далее в летописи и приводятся слова смысленых бояр, процитированные выше.
Фраза «а сами на себ; (против себя) крамолу ковати» зеркальна фразе «Тъй бо Олегъ мечемъ крамолу коваше» – так связывается Олег Гориславич со своими обидчиками (Мономахом и Святополком).
(59)
«...емляху дань по беле отъ двора».
В «Повести временных лет» упоминается (единственный раз) «дань по беле от дыма»: «В лето 6367 (859). Имаху дань варязи из замория в чюди, на словенех, на мерях и на всех кривичех. А козаре имаху на полех, и на севере, и на вятичех, имаху по беле и девеци от дыма." (Так написано в Радзивиловской летописи, в других летописях вместо зловещей дани девицей говорится «от мужа по беле веверици» или «по беле векшице от дыма»).
Миниатюра:
Хазары и варяги (слева и справа) берут дань от славянских племён шкурками и, возможно, деньгами (в кубышке). Фигуры в центре – то ли аллегории славянских племён, то ли девицы.
Говорят, дань по белке от двора ничтожно мала, однако можно «дань по беле» воспринять как символ дани вообще (со ссылкой на первые времена) или как дани натурой (не деньгами). Можно также в «беле» предположить связку шкурок (как на миниатюре), причём не обязательно исключительно беличьих. К слову, на другой миниатюре изображено как древляне отдают Игорю дань по чёрной куне (т.е. кунице), однако эта дань – точно такая же связка шкурок, как на нашей миниатюре, т.е. «по беле» = «по чёрной куне». А ещё на одной миниатюре дань северных народов Руси – всё та же связка шкурок.
Вернёмся к летописи. Далее рассказывается знаменитая легенда о призвании варягов на княжение: перестав платить дань варягам, славянские племена стали усобничать между собой (дань обеспечивала порядок?) и в результате призвали править собой тех же варягов («Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами». Вот так позже города призывали княжить к себе князей). Пришли со своими родами три брата, старший из которых, Рюрик, стал родоначальником династии русских князей.
Любопытно, что в «Слове», как и в летописи, усобицы между своими идут рядом с данью иноземцам.
(60)
Нарочитая игра именем Святослав: «два Святославича» и «отец их Святослав». Несмотря на большую разницу в возрасте (Игорю – 34, Святославу Киевскому – 61 год), Игорь и Всеволод приходились Святославу двоюродными братьями, «отцом» же им он может быть назван формально как старший Ольгович и как великий Киевский князь. Однако намеренное сближение в данном пассаже его имени с именем отца, делает обращение более сердечным – Святослав как бы говорит Игорю и Всеволоду: «после смерти вашего отца и моего любимого дяди я вам как отец родной». Зеркально этому в «золотом слове» Святослав называет Игоря и Всеволода сыновьями.
(61)
Весть о разгроме Игорева войска застала Святослава не в Киеве, а по дороге к Чернигову из Карачева, где он набирал войска для похода против половцев на Дон на всё лето. Поэтому, возможно, фразу «в Киеве на горах» стоит отнести к самому сну: «В Киеве на горах в эту ночь одевали меня…». В этом случае образ «уже доски без князька в моём тереме златоверхом» можно понять как то, что в момент опасности Киев остался без князя.
Миниатюра:
Это другой умирающий князь (Василько), но здесь также
есть кровать, паполома, слёзы и вино (Радз. 1103)
Формально упоминанием «гор Киевских» начинается и заканчивается центральная часть «Слова». Эта часть,
называемая обычно «золотое слово Святослава», пред
ставляет из себя политическую речь великого князя Киевского (или речь, сказанную от его имени) к князьям земли Русской с целью сплотиться на фоне половецкой агрессии. Сначала идёт обращение к своим же Ольговичам, затем пять обращений к Мономаховичам (в том числе Мстиславичам) и одно к полоцким князьям Всеславичам.
(61.1)
Тощие тулы», полные великого жемчуга – символ победы: взамен расстрелянных стрел воины привозят с собой сокровища («честь»). В данном случае, это трофеи с синего моря.
Слово «толковины» называется в «Повести временных лет» один раз: «В л;то 6415. Иде Олегъ на Гр;кы, Игоря оставивъ Кыев;. Поя же множьство варягъ, и слов;нъ, и чюди, и кривичи, и мерю, и поляны, и с;веро, и деревляны, и радимичи, и хорваты, и дул;бы, и тиверци, яже суть толковины; си вси звахуться Великая скуфь». Итак, «толковинами» названы тиверцы, один из союзных вещему Олегу народов, который в ряду прочих участвовал в походе 907 г. на Византию. Отсюда первый вывод –напавшие вместе с язычником Олегом на христиан тиверцы-толковины поганые.
В связи с «великим жемчугом» можно отметить несколько моментов:
1. Тот поход в Византию завершился для Олега и его союзников победой. Вспомним, что богатая добыча, захваченная Игоревым полком в пятницу, была стилизована под Византийские трофеи, привезённые в Киев вещим Олегом. В таком контексте великий жемчуг тиверцев-толковин продолжает тему Византийских трофеев.
2. «Великий жемчуг» указывает на море, где он добыт. В сочетании с «синим морем», которым заканчивается «смутный сон», он намекает на цель Игорева похода (Тмутаракань, согласно разгадке бояр).
3. «Великий жемчуг» является цитатой (в ряду прочих) из «Слова о Вавилоне». Так «смутный сон» Святослава и разгадка его боярами помещаются в контекст сна вавилонского царя Навуходоносора и разгадки его отроком Даниилом (шире – в контекст пророческих снов библейской «Книги Даниила» и связанного с ней «Апокалипсиса»).
Что касается слова «толковины», то, возможно, оно образовано от глагола «толковать» и в контексте вышесказанного означает толкователей снов: «…и тиверцы, известные как толкователи снов».
(62)
Прежде чем произносить «золотое слово» великий князь советуется с боярами. Такое предварительное обсуждение представлено в тексте парой «смутный сон Святослава» и разгадка его киевскими боярами. Сон государя смутен, т.е. непонятен. Ответ бояр есть разгадка смутного сна:
– Почему «одевахуть мя чръною паполомою»?
– Потому что «на реце на Каяле тьма светъ покрыла».
– Зачем сыпали мне из тощих тул поганых на лоно великий жемчуг?
– То не великий жемчуг, то души храбрых русичей, погибших на Каяле (ср. «один же изронил жемчужную душу из храброго тела через златое ожерелье»).
– Куда делся князёк с терема моего златоверхого?
– Он полетел «поискати града Тьмутороканя...
– Что раскаркались вороны на пустыре у Плесньска?
– То не вороны раскаркались, а то запели уже красные готские девы на берегу синего моря.
– Почему черпали мне синее вино с горем смешенное?(ср. с выражением «хлебнул горюшка»)
– Потому что сейчас ты изронишь слово со слезами смешанное.
И т.п.
Эти вопросы-ответы могут быть переделаны в предложения вида: «То не чёрною паполомой одевают Святослава – то тьма свет покрыла на реке на Каяле» и т.п. Такие конструкции типичны для фольклора. Аналогичный ход разнесения в тексте загадки и отгадки встречался и раньше: «То не 10 соколов на стадо лебедей Боян напускал – то персты свои вещие на живые струны возлагал».
(63)
Похоже, бояре цитируют речь Игоря: «Хощю бо, – рече, – копiе приломити конець поля Половецкаго, съ вами, русичи, хощю главу свою приложити, а любо испити шеломомъ Дону!» Из сопоставления двух похожих отрывков следует, что «конец поля половецкого», о котором говорил ранее Игорь – это Тьмутаракань.
Чтобы сейчас ни говорили об авантюрности такого замысла, но согласно тексту, цель Игорева похода такова. Пройти сквозь всю степь, по пути избивая «галок стада», и вернуть себе Тьмутаракань, дедов удел. Быть может, Игорь надеялся на нейтралитет хана Кончака, своего бывшего союзника и свата.
(64)
Образ багряного столпа в данном месте, возможно, возник по ассоциации с отражением солнца в море (или реке): «меркнет» солнце и «гаснет» его огненный столп.
Огненный столп несколько раз встречается в летописи (за 6617 и 6599 гг.) при описании чудесного знамения (оба раза в связи с Феодосием). На соответствующих миниатюрах Радзивиловской летописи изображены эти столпы.
(65)
Сокрытие двух солнц и двух месяцев тьмой – образ во вкусе «Апокалипсиса» (вспомним, что поход состоялся в 6693 году от сотворения мира, т.е. на исходе седьмого и последнего по византийской логике тысячелетия).
Князья, участвовавшие в походе, выше были названы 4 солнцами. Здесь же два старших князя названы, как и раньше, солнцами, а двое младших – «молодыми месяцами». Однако вместо ожидаемых имён Святослава и Владимира (порядок называния по старшинству) названы Олег и Святослав (?). Видя такую несообразность, некоторые предположили в Олеге и Святославе малолетних детей Игоря, которых якобы взял с собой в поход отец. Другая странность – подчёркивание 3-го дня.
Предположим, что столь явные нарушения наших ожиданий является авторским способом привлечь к этому месту внимание читателя (см. «Святослав Ольгович как автор «Слова»»).
(66)
Пардусы – какие-то экзотичные для Киевской Руси крупные кошачьи. В летописи они упомянуты как пример лёгкой походки: «Б; бо и самъ хоробръ и легокъ, ходя аки пардусъ, войны многы творяше» (это сказано про древнего князя Святослава Игоревича). Обычно «пардужье гнездо» трактуется как выводок гепардов (или леопардов), иногда используемых в Киевской Руси для охоты. Те же, кто хочет подчеркнуть не быстроту, а жестокость и ярость пардусов-половцев отвергают добродушных гепардов, предпочитая видеть в «пардужьем гнезде» выводок свирепой рыси.
«Пардужье гнездо», которое простёрлось по Русской земле, зеркально в тексте «Ольгову храброму гнезду», которое, увлёкшись охотой, далеко залетело в поле половецкое. Поскольку во втором случае использован образ охоты (с соколом), то и в первом случае из соображений симметрии мы предпочитаем образ охоты (с гепардом). В «Девгениевом деянии» среди свадебных даров пардусы также называются рядом с соколами: «…И дастъ Стратигъ зятю своему 30 фаревь, а покрыты драгими поволоками, а седла и узды златом кованы; и дастъ ему 20 конюховъ, пардусовъ и соколовъ 30 с кормилицы своими…»
(66.1)
Сравним со строками «Апокалипсиса» (12.9 – 12.12):
«И ВЛОЖЕН БЫСТЬ ЗМИЙ ВЕЛИКИЙ, змий древний, нарицаемый диавол и сатана, льстяй вселенную всю, И ВЛОЖЕН БЫСТЬ НА ЗЕМЛЮ, и аггели его с ним НИЗВЕРЖЕНИ БЫША. И слышах глас велий на небеси, глаголющь: ныне бысть спасение и сила и Царство Бога нашего и область Христа его, яко низложен бысть клеветник братии нашея, оклевещая их пред Богом нашим день и нощь. И тии победиша его кровию агнчею и словом свидетелства своего, и не возлюбиша душ своих даже до смерти. Сего ради веселитеся, небеса и живущии на них. ГОРЕ ЖИВУЩЫМ НА ЗЕМЛИ И МОРИ, ЯКО СНИДЕ ДИАВОЛ К ВАМ, ИМЕЯ ЯРОСТЬ ВЕЛИКУЮ, ведый, яко время мало имать…».
Падение великого змия с неба (как и в «Апокалипсисе» по соседству с землятресением) встречается также и в летописи, причём во фразе, которая обыгрывается в «Слове» в сцене бегства Игоря из плена(см. ).
(67)
Рефреном в этом отрывке повторяется слово «уже», намекая на необратимость происшедшего. Дважды после «уже» повторяется «то ведь» («се бо»). Так задаётся ритм. После первого «уже» («уже туга ум полонила») следует «то ведь» («то ведь два сокола слетели с отчего злата стола…»), объясняющее причину кручины бояр – князей взяли в плен. Второе «то ведь», с которого начинается фраза про радость готских дев, можно отнести не к предшествующему ему «уже» (не потому низвергся див на землю, что запели готские девы), а опять же к объяснению причины кручины бояр: им уже не весело, потому что готским девам весело.
К слову, по поводу русского злата. Половцы за пленных русских князей (никогда не было у них ещё такой удачи – взяли сразу 4 князей в плен!) через проезжих купцов запросили непомерно высокий выкуп. Святослав хотел выкупить из плена сначала Игоря, но ему было в том отказано – нет, воеводу отпустят последним, после того как будут выкуплены остальные.
(68)
Готы и Хинови (Гунны?) – предположительно, союзные половцам племена, населявшие приморье близ Тьмутаракани и, может быть, отчасти Крымское побережье. Судя по «хиновским стрелам», которые «ветер нёс с моря» на дружину буй тура Всеволода, они принимали участие в сражении на Каяле.
«Месть Шароканя»: Хан Шарокань – дед нынешнего Кончака. Был когда-то побеждён и взят в плен прадедом Игоря, а теперь всё поменялось местами («нынче времена обратились») – Кончак разбил полк Игоря и взял его в плен.
«Время Бусово»: среди кандидатов на роль Буса иногда называют князя антов Божа (Боза-Буса). В 375 году анты (раннеславянские племена) потерпели сокрушительное поражение от готов, а их князь Бус вместе с сыновьями и старейшинами был распят. Замечательно, что отсчитав 7 «веков Трояновых» от времени кратковременного великого княжения Всеслава в 1068 году («На седьмом веку Трояновом…»), мы получаем именно IV век и таким образом «время Бусово» «совпадает» с началом отсчёта «веков Трояновых». Это обстоятельство даёт князю антов преимущество перед прочими кандидатами.
Иногда под «бусовым» понимают просто «хмурое» (тёмное): «Всю ночь с вечера хмурые вороны поднимали грай», «поют они время хмурое» (Роман Якобсон).
(68.1)
Святослав приходился Игорю со Всеволодом двоюродным братом и поэтому он должен бы был назвать их «братьями». Но вспомним, что выше Святослав уже был назван их «отцом» (см. 67). Исходя из этого Игорь со Всеволодом должны бы быть названы здесь его «сыновьями». Почему же они названы «племянниками»? Потому что, сейчас они являются «сыновьями» (вассалами) его брата Ярослава Черниговского. Таким образом, «отцовство» Святослава в сочетании с «племянничеством» Игоря и Всеволода означает предложение сменить отцовство (господина). Далее в обращении к Ярославу, Игорю и Всеволоду все они названы, как и положено, «братьями». В рассказе Ипатьевской летописи Святослав обращается к Игорю как к «брату»: «…тако ныне жалую болми по Игоре, брате моемь».
Конечно, слово «сыновча» (в отличие от слова «племянники») похоже на слово «сыновья», чем и определяется здесь игра: вроде бы оговорка или описка… но ошибки здесь нет.
(69)
Дальнейшее развитие метафоры «сердце – меч» (см. )
Под харалугом понимают обыкновенно булат, или Дамасскую сталь, или западноевропейскую Фряжскую сталь (Роман Якобсон). Следует, однако, заметить, что харалужное оружие в художественной вселенной «Слова» есть только у русичей и поэтому эпитет «харалужный» значит больше, чем просто какой-то добротный металл.
Слово «жестокий» обычно переводится как крепкий, а словосочетание «жестокий харалуг» – соответственно, как «крепкий булат». Однако, слово «жестокий» можно перевести и как «раскалённый», «жаркий» и т.п. (см. ) В этом случае имеем двучастность «горячо – холодно»: сердца-мечи куются в огне (амбиций) и остужаются в крови врагов. Так происходит их закалка.
(70)
В Игоревом походе, помимо дружин четырёх князей принимал участие полк «ковуев» (своих поганых, осевших в Черниговском княжестве и служивших своеобразным буфером между Русью и степью), который втайне от Святослава Киевского, дал Игорю Ярослав Черниговский. Так, наконец, называется последний участник Игорева похода – полк черниговских ковуев. Из летописи мы знаем, что именно этот полк первым бежал с поля боя, тогда как дружина Всеволода продолжала биться. Этому трагическомумоменту битвы соответствует строка «Игорь полки поворачивает: жаль ему милого брата Всеволода». Пытаясь вернуть бежавших ковуев Игорь снял шлем, чтобы его узнали, но никто не повернул (кроме одного героя, имя которого сохранила летопись – Михалко Гюргович). Скача назад к своим, Игорь был пленён. Учитывая вышесказанное, похвала черниговским храбрецам в устах великого князя Святослава звучит иронически.
Таким образом, пышное перечисление воинов брата Ярослава – пример иронии, а по древнерусски «поругания», в тексте.
(71)
В летописи слово «клик» имеет победный смысл: «…и кликнули русские, и побежали печенеги, и гнались за ними русские…» (993) или «в 6 часе дня перебрели (русичи) через Сулу, и кликнули на них. Половцы же ужаснулись, от страха не могли и стяга поставить, но побежали…» (1107). Последняя цитата относится к совместному победоносному походу русских князей, включая бывших врагов Владимира Мономаха и Олега Святославича. Таким образом, прадеды черниговских ковуев могли участвовать в том славном походе против половцев. Пытаясь повторить подвиг дедов внуки как бы «звонят в их славу». Ниже нам встретится похожее место: «Един же Изяслав, сын Васильков, позвонил своими острыми мечами о шеломы литовские, притрепал славу деду своему Всеславу» (см. 80).
И всё же странно, что слово «слава», используемое во всём тексте как сугубо княжеское понятие, применяется в данном случае к ковуям. Странно также, что во всём тексте мы многократно встречали «дедов» (как в прямом смысле, так и в смысле «предков») и даже «славу деда», эдесь же первый и единственный раз говорится о «прадеде». Возможно (болезненная тема), во фразе «звоня в прадеднюю славу» имеется исторический намёк на то, как в 1073 году прадед Ольговичей (включая и нынешнего Ярослава Черниговского) Святослав Черниговский сверг своего старшего брата великого князя Изяслава и сам сел на его место в Киеве. Замышляли ли Ольговичи во главе с Ярославом Черниговским подобное против Святослава Киевского – неизвестно, но оттенок этой темы, учитыая контекст обращения брата к брату, здесь ощущается.
(72)
Обращаясь к своим же Ольговичам – Игорю, Всеволоду и брату Ярославу – Святослав упрекает их в сепаратизме и нежелании делиться честью и славой (рефрен «нечестно» и «сами»).
Выше, обращаясь к Игорю и Всеволоду, Святослав сказал, что они «нечестно одолели – нечестно ведь кровь поганую пролили». Вероятно, имелась в виду первая малая победа в пятницу и богатая добыча («честь»), которой они не захотели делиться со старшим (что «нечестно»). Вот пошли бы вместе против половцев «на всё лето», как он собирался, и «взяли бы себе свою честь и славу»!
По версии акад. Рыбакова «передняя слава» – это «слава» князя, идущего в авангарде, а «задняя слава» – общая слава победы. Идти во главе войска было почётно и выгодно, поскольку авангардному отряду доставалась богатая добыча-«честь». Известно, что как раз Игорь любил ходить впереди. Именно из-за «передней славы» (и «чести») когда-то рассорились Игорь и упоминаемый ниже Глеб Переяславский.
(73)
В «Повести об Акире премудром» есть похожее место: «Егда бо сокол трёх мытей бывает, он не даст ся с гнезда своего взятии».
Мыть – ежегодная смена перьев у соколов и ястребов. Перелинявший охотничий сокол ценится особо. Но во время мытей сокол слаб. Фраза «Коли сокол в мытях бывает, высоко птиц избивает» кажется нелогичной, ибо как раз в мытях сокол жалок и беззащитен. Тем не менее, смысл этой фразы проясняется из контекста. Сейчас Святослав Киевский слаб и нуждается в поддержке других князей… (это поза и преувеличение: в «золотом слове» из скромности не упомянуты сыновья великого князя, которые как раз и защитили от врагов оставшиеся без дружины русские земли). Тема старческой немощи великого князя будет продолжена ниже (см. ) Из ощущения его бессилия в сложившейся ситуации рождается образ старого сокола в мытях. Но пройдёт время линьки и воспрянет старый сокол (великий князь) – тогда он «высоко изобьёт птиц» (т.е. далеко изобьёт половцев – на момент Игорева похода Святослав как раз собирал силы, чтобы идти против половцев к Дону на всё лето) и никому не даст гнезда своего , т.е. Ольговичей, в обиду.
Таким образом, смысл данной фразы таков: «Коли сокол в мытях перебудет…».
(74)
«Раны Владимира» часто приводятся как аргумент в пользу создания «Слова» вскоре после описываемых в нём событий. Гговорят, если бы текст был создан позже 1187 года, то автор написал бы, что Владимир не под ранами, а умер. Это наивный аргумент, поскольку фразу «Владимир под ранами» произносит в тексте Святослав Киевский. Возможно, нечто подобное он действительно произнёс в 1186 году, а автор в данном эпизоде просто цитирует его или же воспроизводит его мысли образца того тяжкого для Русской земли года.
Переяславский князь Владимир Глебович (брат Глебовны, жены Всеволода) – недруг Игоря. Когда-то в отместку за то, что Игорь (протеже Святослава) сам возглавил авангард войска, обиженный Владимир Глебович (протеже Рюрика) разграбил Новгород-Северскую землю, а всего за четыре месяца до описываемого в «Слове» похода Игорь ходил воевать к Переяславлю (в этом летописный Игорь, оказавшись в плену, сильно раскаивается). Разорив Переяславскую землю и смертельно ранив их князя, хан Кончак показал себя другом Игоря.
(75)
Дешевизна захваченных пленников говорит об их многочисленности и является показателем великой победы. Именно в таком смысле в летописи говорится о дешевизне суздальцев, которых одолели новгородцы: «1169: И бишася весь день и к веч;ру поб;диша князь Романъ с новгородьцы…а другыя измаша, а прокъ ихъ зл; отб;гоша, и купляху суждальць по 2 ногат;...». Таким образом, в данном случае, автор «Слова», скорее всего, заимствует, преувеличивая,образ из летописи.
Ногата и резань (от слова «резана», половина дирхема) – мелкие серебряные деньги в Киевской Руси.
Чага – девушка-кочевница.
Кощей – вероятно, мужской аналог «чаги». Предположительно, это раб-пленник-слуга из поганых. Трижды упомянут «кощей» в тексте. Один раз в отношении хана Кончака («стреляй, господине, Кончака,поганого кощея…»), но Кончак – не раб и не пленник, а хан. Возможно, в этом месте имеет место преувеличение – ведь и летописец хулит Кончака «треклятым».
Судя по тому, что ногата составляла 1,5 резаны, пленницы ценились выше пленников.
(76)
На миниатюре Радзивиловской летописи показано как два князя по призыву великого князя Святослава «вступают в золотые стремена». Предположительно это и есть братья Рюрик и Давыд.
Рюрик – соправитель Святослава Киевского. В своё время он победил Святослава и захватил Киев, но уступил «золотой престол» Святославу как старейшему. С тех пор Святослав владеет Киевом, а Рюрик – киевской землёй (и сидит в Белгороде). Вместе Святослав и Рюрик организовывали общерусские походы на половцев. Сложившийся дуумвират – не первый в истории Киевской Руси.
Давыд – князь Смоленский, брат Рюрика. Очень ненадёжный союзник Рюрика и Святослава. Про Рюрика и Давыда см.
(77)
Ярослав Галицкий – отец Ярославны, тесть Игоря. Ипатьевская летопись изображает его как человека мудрого и учёного: «Был же князь мудр и речён языком (красноречив), и богобоязнен, и честен в землях и славен полками». В полном согласии со столь лестной характеристикой автор награждает этого сильного князя прозвищем Осмосмысл = восемь + смысл = «многомудрый».
При описании величия этого сильного и почтенного годами князя, автор прибегает к тропу гипербола, по-древнерусски называемого «лихоречьем»: Ярослав подпирает горы Угорские (Венгерские) как титан плечами и мечет через облака бремены-тяжести своими могучими руками. Ярослав Осмосмысл не единственный титан в «Слове» – ниже нам встретится образ пригвождённого к горам Киевским великого князя Святослава.
Дважды упомянут в данном фрагменте Дунай, по которому в районе впадения его в Чёрное море (называемое тогда Русским) проходила короткая граница Галицкого княжества. Судя по тексту, выход по Дунаю к морю полностью контролировал могучий Ярослав Осмосмысл. «Затворил Дунаю ворота (в море)» = затворил выход в Чёрное море подунайским странам. Дважды будет упомянут Дунай в плаче дочери Ярослава и один раз почти в самом конце: «Девицы поют на Дунае…» (см. ).
(78)
Один из нескольких рядов перечислений в «Слове». Также как раньше перечислялись друзья Русской земли (немцы и венецианцы, греки и моравы), здесь перечисляются её враги – предположительно, гуны, литовцы, ятвяги, пруссы и половцы. Фрагмент напоминает пассаж из «Слова о погибели Русской земли» (см. )
(79)
Ср. с Ипатьевской летописью: «Половцы же, слышавше их отшедших, гнаша оттай к Переяславлю, и взяша все городы по Суле, и у Переяславля бишася весь день.»
Рось – правый приток Днепра, граница Русской земли.
Сула – левый приток Днепра, ниже Роси. По Суле располагалась оборонительная линия русских городов, в числе которых был и разграбленный половцами Римов.
Фраза «по Ръси и по Сули грады поделишя» напоминает фрагмент из «Повести временных лет» про то, как эти города строились: «И сказал Владимир: "Нехорошо, что мало городов около Киева". И стал ставить города по Десне, и по Остру, и по Трубежу, и по Суле, и по Стугне».
(80)
На троих братьев-соколов Мстиславичей приходится 6 крыльев, и потому они «шестикрыльцы». Эпитет этот, скорее всего, означает, что действуют эти три брата сообща, являясь как бы одним целым. А вот другая троица братьев Васильковичей, о которых пойдёт речь ниже, как раз не были «шестикрыльцами», что и послужило причиной гибели одного из них (Изяслава): «Не бысь ту брата Брячяслава, ни другаго Всеволода; единъ же изрони жемчюжну душу…». Эти недружные братья и пояснят нам эпитет «шестикрыльцы» (см. 92 ). Таким образом, хотя и не вполне ясно, кто именно упомянутые князья, но искать их нужно среди братьев, ладивших между собой.
Естественная ассоциация с эпитетом «шестикрыльцы» – серафимы, изображения которых можно видеть в старых церквях. Впрочем, иногда они и назывались «шестикрыльцами», например в «Хождении Богородицы по мукам»: «…радуйся, Михаиле, первый воинъства, Святаго Духа повел;ние; радуйся архистратиже, ШЕСТОКРЫЛЬСТВУ похвало».
Глядя на приведённую цитату, уточним: шестикрыльцы сообща борятся за христиан против поганых полков.
(Приводимая обычно в комментариях естественнонаучная гипотеза Н.В.Шарлеманя про трёхчастное членение крыла сокола оскорбляет здравый смысл.)
(81)
Данный пассаж обеспечивает плавный переход от Мстиславичей (Мономаховичей) к Всеславичам.
Положим, половцы перешли Сулу, возмутив её воды копытами своих коней, и направились к Переяславлю. Но Переяславль находится не на Суле, так что формально взболомученная половцами Сула не могла принести воды к Переяславлю (скорее уж наоборот – мутные воды Сулы понеслись бы к половцам, в сторону моря). Следовательно, данную фразу нужно понимать небуквально.
В поэтическом мире «Слова» возможно дно из двух – или реки текут серебряными струями, сообщая землям в лице стольного города княжества о добрых временах, или они текут мутными водами, предупреждя их об опасности. Вероятно, дело с литово-полоцкой рекой Двиной обстоит аналогично половецко-русской Суле.
В соответствии с примерно таким пониманием Роман Якобсон переводит данный пассаж следующим образом: «Ведь больше Сула не струится серебром на радость Переяславлю-граду, и Двина у Полочан, прослывших грозными, ныне под клики поганых тиной течет».
(82)
Говорят, князь Изяслав летописи не известен (хотя В.Набоков пишет, что Изяслав Василькович погиб в 1162 году в битве при Городце), двое же его братьев – это Брячислав и Всеволод Васильковичи, братья жены Святослава Киевского. Судя по «трубам Городенским» Изяслав был князем этого города (Городец или Городно?), находящегося, скорее всего, где-нибудь на границе с литовцами. Подчёркнутым «един же» автор проясняет эпитет «шестикрыльцы»: трое полоцких братьев-князей (в отличие от трёх Мстиславичей) – не «шестикрыльцы». Мораль: рознь братьев-князей приводит к гибели и разорению земли их деда, в данном случае Полоцкого княжества от литовцев (как и половцы также поганых). Недружные Всеславичи подготавливают вздох великого князя по поводу «розни» его союзников – братьев Рюрика и Давыда.
(83)
Христианский образ: душа – жемчужина, тело – заскарузлая раковина. Под золотым ожерельем, говорят, здесь имеется в виду обшитая золотом и драгоценными камнями пройма на княжьей рубахе, располагаемая на уровне впадины над грудиной (называемой «душкой»), через которую по древнему поверью русичей (?) отлетала из тела душа.
(84)
Обращение построено таким образом, что, кажется, будто из-за своих междуусобиц полоцкие князья, старшим из которых является неизвестный летописи Ярослав, стали наводить половцев на «жизнь Всеславову», т.е. на Полоцкое княжество. Это, однако, представляется сомнительным – ведь Полоцкое княжество отделено от степи другими русскими землями и, притом, у них были свои постоянные исторические враги – литовцы, также поганые.
Это недоразумение родило в общем логичную мысль, что обращение можно понять как призыв к Ярославичам и Всеславовичам прекратить вековые усобицы (акад. Лихачёв вслед за Маньковским). В этом случае обращение имеет смысл: «Ярославля все внуки и Всеслава». Такому предположению вторит фраза из «Повести временных лет», в которой используется похожая образность: «Володимир же устрои город, и да и има, нарече имя граду тому Изяславль. И оттоле мечь возимають Роговоложи внуци противу Ярославлим вноком.»
В приведённой цитате Ярославовы внуки – потомки «старого Ярослава», «Роговолодовы внуки» – Всеслав и его потомки. Поскольку здесь одни внуки поднимают мечи против других, а в «Слове» говорится «сулицы свои повергните, вонзите свои мечи повреждённые», то, кажется, автор «Слова» обыгрывает именно этот фрагмент летописи. Да и в самом «Слове» подчёркивается противостояние Всеслава Ярославичам, поскольку про него говорится, что он «разбил славу Ярославу», разграбив Новгород (см. 40).
Миниатюры:
Буквализация метафоры. Посредине Владимир I, который «поверг меч свой» (он хотел убить покушавшуюся на его жизнь Рогнеду, но отступился из-за сына).
По бокам изображены Ярославов и Рогволодов внуки, вздымающие друг на друга свои мечи.
На предыдущей миниатюре Радзивиловской летописи всё наоборот: нож (= меч) в руках Владимира и Рогнеды устремлён вверх, а меч их сына Изяслава направлен вниз.
Эти две миниатюры образуют диртих. Они как створки врат.
(85)
Именно в 1186 году Давыд Смоленский ходил войной на Полоцк, вместо того чтобы помочь отразить на юге нападение половцев. В результате поганые побеждают как на западе (литовцы разбили Изяслава), так и на юге (половцы взяли город Римов и разграбили Переяславское княжество). Таким образом, в окрике великого Киевского князя к полоцким князьям (а, возможно, и малозначительным Ярославичам) смутно слышится негодование на смоленского Давыда, упоминанием которого вместе с его братом Рюриком заканчивается «золотое слово» (см. 43).
То, что понятия «Русская земля» и «жизнь Всеславова» следуют нелогично перемешавшись, возможно, сделано автором умышленно с целью объединить их, как это выше делалось в отношении Киева и Чернигова (см. ).
(86)
Эпизод про Всеслава созвучен эпизоду про Олега Гориславича и имеет с ним много общих черт. Так, эпизод про Олега начинается словами: «Были веци Трояни, минула лета Ярославля, были пълци Ольговы, Ольга Святъславличя…». Здесь Ярослав и Олег, дед и внук, названы в строку. Всеслав же, не будучи Ярославичем, напротив, разбивает его славу. А вот к векам Трояновым Олег и Всеслав имеют одинаковое отношение, так что эпизод про Всеслава начинается словами: «На седьмомъ веце Трояни вьрже Всеславъ жребии о девицю себе любу…».
Вслед за акад. Рыбаковым отнимаем со времени краткого княжения Всеслава, т.е. от 6576 (1068) года, семь веков и получаем интервал, в котором находится важное историческое событие, послужившее началом летоисчисления веков Трояновых. Так, например, в IV веке образовалась Византия (395 г.) и пала западная Римская империя, а незадолго до этого князь антов Бус потерпел сокрушительное поражение (375 г.) от готов (см. ).
Что касается Византии (а мы смотрим в ту сторону, поскольку следуем из Киева «тропой Трояновой» в Тьмутаракань), то в 1054 году произошло окончательное и официальное размежевание восточной и западной христианских церквей. Это недавнее по отношению к великому княжению Всеслава (1068 г.) событие могло напомнить автору первые соборы и начало раскола церквей.
(87)
По поводу метания жребия на Киев можно привести фрагмент из «Повести временных лет»: «Симъ же, и Хамъ и Афетъ, разд;ливше землю, и жребии метавше, не переступати никомуже въ жребий братень, и живяху кождо въ своей части». Рогволодовичам же была дана по жребию Полоцкая земля, и на Киев они претендовать не могли. Всеслав был единственным представителем боковой полоцкой ветви Рюриковичей на Киевском престоле.
«Девицей себе любой» здесь назван Киев (многие добивались этой девицы!) На одной из миниатюр Радзивиловской летописи (см. 115) изображено, как великий князь Всеслав и фигура, вписанная в башенку, простирают руки друг к другу, что значит «девица признала своего господина».
Сопоставление Киева с девицею встречается в «Слове о законе и благодати»: «…да еже ц;лование архангелъ дасть Д;вици, будеть и граду сему. Къ онои бо: «Радуися, обрадованаа! Господь с тобою!», къ граду же: «Радуися, благов;рныи граде! Господь с тобою!»» (более полную цитату см. ).
Впрочем, учитывая апокалиптичность происходящего в последние времена, можно вспомнить и другой город-«девицу». В «Апокалипсисе» Вавилон уподоблен блуднице, «с которой блудодействовали цари земные». В таком случае зверя, на котором восседает блудница Вавилонская в «Апокалипсисе» мы можем сопоставить с «лютым зверем» данного отрывка.
В пользу такого предположения говорит то, что аллегорический язык «Слова» сходен с языком «Апокалипсиса». Вспомним, например, народы, поющие славу Святославу. В «Апокалипсисе» про народы говорится, что они убоялись и преклонились, то есть народы, как и в «Слове», уподобляются аллегорическим фигурам. Что же касается пения славы князю, то оно напоминает то, как 24 старца с гуслями в руках (!) прославляют Агнца.
(87.1)
Любопытно, что Всеслав Полоцкий сделался Киевским князем неожиданно. Вот как это было: «В год 6575 (1067). Поднял рать в Полоцке Всеслав, сын Брячислава, и занял Новгород. Трое же Ярославичей, Изяслав, Святослав, Всеволод, собрав воинов, пошли на Всеслава в сильный мороз. И подошли к Минску, и минчане затворились в городе. Братья же эти взяли Минск и перебили всех мужей, а жен и детей захватили в плен и пошли к Немиге, и Всеслав пошел против них. И встретились противники на Немиге месяца марта в 3-й день; и был снег велик, и пошли друг на друга. И была сеча жестокая, и многие пали в ней, и одолели Изяслав, Святослав, Всеволод, Всеслав же бежал. Затем месяца июля в 10-й день Изяслав, Святослав и Всеволод, поцеловав крест честной Всеславу, сказали ему: "Приди к нам, не сотворим тебе зла". Он же, надеясь на их крестоцелование, переехал к ним в ладье через Днепр. Когда же Изяслав первым вошел в шатер, схватили тут Всеслава, на Рши у Смоленска, преступив крестоцелование. Изяслав же, приведя Всеслава в Киев, посадил его в темницу с двумя сыновьями.» («Повесть временных лет»).
Тем временем на Киев напал хан Шарукан, дед нынешнего Кончака. Ярославичи потерпели поражение, да к тому же великий князь Изяслав отказался вооружить недовольных киевлян, чем вызвал бунт. В результате Изяслав бежал в Польшу, а народ вырубил из поруба Всеслава (внука Владимира I) и избрал его великим князем.
Правление Всеслава в Киеве было недолгим – всего семь месяцев. Вскоре с польским войском вернулся свергнутый Изяслав. Битва должна была состояться под Белгородом, но ночью Всеслав бежал в свой Полоцк, а Киевляне вернулись к себе ни с чем. Послав к двум другим Ярославичам посольство, киевляне молили их выступить посредниками и смягчить гнев брата, что и было исполнено. Тем не менее, въехавший в Киеве впереди Изяслава его сын Мстислав жестоко покарал виновных – многие были казнены или ослеплены без суда. Некоторые же бежали, как, например, основатель Киево-Печёрской лавры Антоний, в Чернигов под защиту Святослава.
Всеслав был единственным представителем боковой полоцкой ветви Рюриковичей на Киевском престоле.
Миниатюра 1:
Изяслав, поверив крестоцелованию, с двумя сыновьями
переправляется через Днепр. Их сажают в поруб.
Миниатюра 2:
Всеслава кияне вырубают из поруба, Изяслав бежит в Полоцк. Так на одной миниатюре показано начало и конец великого княжения Всеслава.
(88)
Когда город брался штурмом, то говорили, что он «взят на щит» или что он «взят копьём». Эта метафора буквально реализована на следующей миниатюре Радзивиловской летописи: «К вечеру одоле Святослав, и взя град копьем".
В данном же случае Всеслав сел на Киевский престол не боем, а «клюками» (хитростями) – возможно, поэтому в тексте говорится, что он «дотянулся древком (а не остриём) до злата стола Киевского».
Что касается «клюк», то ясно, что они относятся не к доверчивому Всеславу, но или к клятвопреступнику Изяславу или к мятежным киянам. Чтобы прояснить ситуацию, обратимся, как и раньше, к «Повести временных лет». Слово «клюки» здесь встречается единственный раз, причём, применительно к Изяславу Киевскому! Давая посмертную характеристику Изяславу летописец пишет: «Б; же Изяславъ мужь взоромъ красенъ, т;ломъ великь, незлобивъ нравомь, кривды ненавидя, любя правду. Клюкъ же в немь не б;, ни льсти, но простъ умомъ, не воздая зла за зло. Колко бо ему створиша киян;: самого выгнаша, а домъ его разграбиша, и не възда противу тому зла. Аще ли кто д;еть: киян; ис;клъ, котор;и же высадили Всеслава ис поруба, то сь того не створ;, но сынъ его. Паки же брата своя выгнаста ;и, и ходи по чюжей земл;, блудя.»
Таким образом, обыгрывая «клюки» не имеющего их Изяслава автор «Слова» иронически переосмысляет летопись.
(89)
В этом месте автор, поэтически переиначивая, цитирует «Повесть временных лет»: «И пришел к Белгороду Всеслав, и с наступлением ночи тайно от киевлян бежал из Белгорода в Полоцк. Наутро же люди, увидев, что князь бежал, возвратились в Киев…»
В «Слове» же об этом сказано: «Скочил от них (т.е. киевлян) лютым зверем в полночи из Белграда, окутанный синей мглой (т.е. тайно). Утром же…»
В обоих текстах совпадает по смыслу всё касающееся «в полуночи», а что касается «утром же», то летописец описывает далее хронологически то, что стало с киевлянами, а автор «Слова» рассказывает историю Всеслава, но не дальнейшую, а возвращается к самому её началу – разграблению Всеславом Новгорода в 6397 (1067) году. Явное нарушение хронологии можно понять как то, что история Всеслава длилась как бы один день с утра (взятия Новгорода) до полуночи (бегства из Белгорода).
Приём, когда предшествующее следует за последующим, в византийской риторике называется , а в переводе на древнерусский - «последословие».
(90)
Всеслав Полоцкий и его потомки – единственные князья, упомянутые в «Слове», ведущие свой род не от Ярослава Мудрого, но от его старшего брата Изяслава Полоцкого. Новгород – место изначального княжения Ярослава Мудрого. Разграбление Новгорода, отчины Ярославичей, можно воспринять как месть за поругание полоцкой княжны Рогнеды Владимиром I, тогда новгородским князем.
Колокола разграбленной Новгородской Софии были перевезены в Полоцк, где как раз тогда возводилась третья на Руси София, символ независимости Полоцка от Киева. Эти-то колокола и будут звонить славу великому князю Всеславу ниже.
(91)
Видеть в этом месте географическое название Дудутки предложил Н.М.Карамзин. Был, якобы, в этих Дудудках (где-то под Новгородом) монастырь, откуда, помолившись за благополучный исход предстоящей сечи, отправился Всеслав на Немигу. Но Дудутки не отражены в летописи. Кроме того, в слове «дудуток» содержится слово «ток», используемое ниже – «на току живот кладут». Поэтому, возможно, Дудуток здесь и нет, а есть что-то вроде «сдуть ток»: «Волком прянул он до Немиги и ток утоптал:…» (Роман Якобсон)
(91.1)
Метафора «битва как кровавая жатва» традиционна, но в «Слове» оригинальна её подача:
головы кладут как снопы = головы кладут снопами – перевёртыш: снопы стелют головами;
молотятъ (снопы-головы) чепи (-мечами) харалужными.
Переворачивание метафоры, пропуск подразумеваемых слов, отождествление цепей с мечами через эпитет «харалужные» делает фразу загадочной и красивой. Добавим к этому формальное свивание строк через окончания («…головаМИ / МОлотят чепи харалужныМИ»), резко снижающее произвол автора.
(92)
Жестокость битвы подчёркивается в летописи: "И бысть сеча зла, и мнози падоша, от Изяслава, и Святослава, и Всеволода. Всеслав побеже".
Три брата Ярославича перечисляются летописцем в строку по старшинству – так утверждается их сплочённость, приведшая к победе. К слову, эта сплочённость вскоре разрушится из-за того же Всеслава.
Миниатюра "Битва на Немиге":
Отсечённые головы и руки «говорят» о том, что «сеча была зла». Подобное мы видим и при изображении других битв, например битв на Немиге и на Нежатиной ниве.
(93)
К числу наиболее растиражированных гипотез относится предположение о том, что в «Слове» обыгрывается действительное волшебство Всеслава, в частности, его способность оборачиваться волком. Помимо, фраз самого «Слова» (возможно, неверно истолкованных), в защиту такого предположения приводится иногда фрагмент летописи за 6552 (1044) год: «Того же л;та (т.е. в 1044 году) умре Брячьславъ, сынъ Изяславль, внукъ Володимирь, отець Всеславль, и Всеславъ, сынъ его, седе на стол; его, его же роди мати от волъхвования. Матери бо родивши его, и бысть ему язвено на глав; его; рекоша же волъсви матери его: «Се язьвено на глав; его навяжи на нь, да носить е до живота своего», еже носилъ Всеславъ и до смертного дни на собе; сего ради немилостивъ есть на кровопролитье».
Как видим, Всеслав был рождён от ворожбы матери и, возможно, был близок к волхвам, но из этого ещё не следует, что он был вурдалаком. К тому же заметим – в тексте много кто бежит волком и летает соколом, например, Игорь и Овлур, Боян и Гза. Где граница между смелой метафорой и колдовством? На наш взгляд, даже если исторический Всеслав и был оборотнем, то и тогда буквальное чтение метафорических образов «Слова» является неверным по сути. Для настройки на иносказательный язык автора может послужить сцена бегства Игоря из плена.
Идя по «ссылке» «волхования» мы находим в «Повести временных лет» (лето 6580) большой фрагмент, посвящённый противостоянию христианства волхвам. Здесь, среди прочего, мы находим и волхования жён: «Паче же женами бесовьская волъхвованиия бывають: искон; бо б;съ жену прельсти, жена же — мужа, тако в си роди много волъхвують жены чародействомь, и отравою, инеми бесовьскыми козньми». Таким образом, упомянув чудесное рождения Всеслава от волхования, летописец намекает о близости его волхвам. То же самое утверждение, но выраженное более категорично, мы имеем в «Слове».
(94)
Муссирование глагола «рыскать» является его подчёркиванием и отсылает нас к Бояну, рыскавшего «в тропу Трояню» – см.
Непонятно, что значит ночное рыскание Всеслава из Киева в Тьмутаракань. Это загадка «Слова». Летопись об этом молчит. Возможно, здесь имеются в виду тайные (= ночные) переговоры Всеслава со Святославом Черниговским, которому подвластна была Тьмутаракань (например, по поводу половецкой помощи для противостояния Изяславу). Вероятно, уже тогда наметилась трещина между Изяславом Ярославичем и его братьями, которая привела к скорому его свержению. Киевский летописец, держащий сторону Изяслава, также упоминает имя Всеслава как причину раздора между Ярославичами – он сообщает, что Святослав убедил Всеволода пойти против брата тем, что тот якобы вступил в сговор со Всеславом.
Косвенным указанием на союз между Святославом и Всеславом служит фраза летописи: «И възратишися с победою (над половцами) в свой град (Чернигов) Святослав. Всеслав же седе в Киеве». Это буквально и изображено на миниатюре Радзивиловской летописи.
На миниатюре аллегорическая фигура, вписанная в башенку – это кияне (киевский народ), т.е. «девица себе любая», которая остаётся жить со Всеславом. Эта фигура переходит с миниатюры на миниатюру. На предыдущей миниатюре она высекала Всеслава из поруба.
Что же касается «князьям города рядил», то, говорят, став великим князем, Всеслав отдал Святославу Ярославичу Новгород, а Всеволоду Ярославичу – Луцк.
В год великого княжения Всеслава в Тьмутаракани княжил Глеб Святославович (см. ). Этот князь, привезённый на княжение Никоном (Бояном) в 1067 году, также упоминается летописью рядом со Всеславом, но в связи с позднейшими событиями. После бегства Всеслава из-под Белгорода в Полоцк, он был выбит оттуда сыном Изяслава Киевского и дальше то ли бежал в Новгород под защиту княжившего там в то время Глеба Святославича, то ли был разбит тем под Новгородом и попал в плен, откуда вскоре был отпущен.
(95)
Хорс – ещё одно языческое божество, предположительено Солнце (как и Даждьбог). Фразу принято трактовать в смысле «опережая солнце», успеть в Тьмутаракань до восхода солнца.
Ср.: «Солнце ему (Игорю) тьмою путь заступает». В этих двух фразах ощущается зеркальность: Игорю солнце перечит, Всеслав же, наоборот, сам перечит солнцу, названному здесь Великим Хорсом. При этом Игорь, как и его дед Олег, назван в тексте «Даждьбожьим внуком». Таким образом, в упоминании в связи со Всеславом Хорса, можно увидеть противопоставление Даждьбога Хорсу, Ярославичей Роговолодовичам (см. ), в частности, нынешних Ольговичей Всеславичам.
(96)
Часто данную фразу понимают в том смысле, что Всеслав начал слушать заутреню в Полоцке, а дослушал её в Киеве, т.е. эту фразу (заодно с предыдущей про Тьмутаракань и Киев) трактуют как иллюстрацию невероятно быстрого перемещения Всеслава, чародея и оборотня ((какая наивная мысль! – так буквально понятая метафора превращает всё в настоящее колдовство). Однако можно понять это иносказательно, полагая всю историю Всеслава за один день с утра до полночи (см. ). В этом случае Всеслав «утром» взял Новгород, славу этой победы ему зазвонили (новгородскими колоколами) в Полоцке, звон этой славы он слышал «днём», будучи великим князем, а в полночь он бежал из Белгорода.
Поскольку фрагмент про колокола явно не является примером быстрого перемещения в пространстве Всеслава, то может быть и ночное рыскание волком Всеслава также не является примером волшебства.
Данный пассаж зеркален соответствующему месту из эпизода про Олега Святославича. Там колокола звонили заутреню в Тьмутаракани, а их звон был слышен в Киеве (и не слышен в Чернигове). В данном случае заутреню звонили в Полоцке, а её звон слышал сам Всеслав в Киеве. То, что звонили славу Всеславу в Полоцкой Софии новгородскими колоколами символизирует триумф Роговолодовичей над Ярославичами.
(97)
«В друзе теле» означает «в другом теле».
Не в волчьем ли? (В таком случае в компании метафорических волков Всеслав – единственный настоящий!) На это намекает Роман Якобсон: «Хоть и вещая душа в двояком теле, но часто он люто страдал» («люто» – «лютый волк» – по-волчьи). Обычно слово «друзе» «исправляется» на «дръзе» (дерзком, храбром, отважном), что, конечно, резко снижает вероятность оборотничества Всеслава, столь пестуемое теми же комментаторами при объяснении его невероятно быстрого бега между городами.
В летописи в связи с волхвами и вспоминаются чудеса Симона-Волхва, который мог по своему желанию казаться молодым или старым, «или кого-нибудь превращал в иной образ, в мечтании». И, тем не менее, последовательное оборачивание волком летописи не известно. Поэтому, скорее всего, и в «Слове» оно не подразумевается.
«Друзе тело» можно воспринять как иное тело, не такое как у других. Вспомним «язвено», носимое Всеславом на себе – возможно, оно защищало его от смерти. Христиане носят на себе крест, а волхв-Всеслав – «язвено».
В летописи особо подчёркивается незнание волхвами своего будущего (на что те претендовали). В частности, про двух схваченных волхвов там сказано: «АЩЕ быста ВЕДАЛА, то не бы пришла на м;сто се, ид;же ятома бытии». Эти слова можно отнести к «вещему» Всеславу, который, если бы знал, что его схватят, то не явился бы на встречу. Ср.: «АЩЕ и ВЕЩА душа въ друз; т;л;, нъ часто б;ды страдаше». Сопоставляя отрывки, предполагаем, что под «бедами» имеется, прежде всего, заключение Всеслава в киевский поруб.
(98)
Подчёркивание первости данной припевки Бояна можно воспринять как своеобразную рекламу следующей про голову и плечи, которую можно отнести к Олегу. Таким образом, (из соображений симметрии целого) двум оппозиционным Киеву князьям старого времени посвящены два зеркальных друг другу эпизода и этим князьям говорит свои «припевки» Боян, их современник (см ).
Есть и другая трактовка слова «первый» в данном эпизоде. Это связано с акростихом или, говоря по-древнерусски «краестрочием». Если взять три первые припевки Бояна и написать их одну под одной, то можно прочитать «краестрочие», посвящённое Никону Великому, историческому прототипу Бояна.
«НЕ буря соколы занесе чресъ поля широкая – галици стады бежять къ Дону ВЕЛИКОМУ».
«КОмони ржуть за Сулою, звенить слава въ Кыеве; трубы трубять въ Новеграде, стоять стязи въ ПутивЛЕ».
«НИ хытру, ни горазду, ни пытьцю горазду суда Божiя не минуТИ!
Читая снизу вверх по часовой стрелке края строк получим: «НиКоНе Великому в лети!» (летописец Нестор многократно называет Никона Великим).
Таким образом, называя третью припевку «первой», автор подсказывает нам с какого места следует начать читать данное краестрочие. Эту гипотезу предложил А.И.Золотухин в своей работе «Загадки «Слова о полку Игореве»» (любопытно, что этот автор выводит Бояна-Никона не из Тьмутаракани, в тропе же Трояня он видит строки тропаря, по которым нужно «скакать» через поля на горы, т.е. снизу вверх). Заметим, что, по крайней мере, имя «Никон» выглядит здесь органично, а, учитывая обособленность и ёмкость Бояновых припевок, как-то ожидаемо (а всё же странно, что не задействована последний афоризм Бояна про голову и плечи). Надписи, спрятанные в тексте в виде краестрочий, в том числе такие, которые нужно было читать в обратном порядке, с древних времён широко использовались в византийской церковной гимнографии. При переводе с греческого эти таинственные надписи, как правило, исчезали.
(Обычно слово «первую» переводят как «встарь». Роман Якобсон же увидел в этом месте предвидение вещим Бояном будущего Всеслава: «Про него вещий Боян уж загодя присловье, премудрый, поведал:…» ).
(99)
Часто «птицу горазду» трактуют как «умеющий гадать по полёту птиц». Делается это для того, чтобы подчеркнуть волшебные способности вещего Всеслава. Подобные реалистические толкования выходят за рамки текста и потому являются очень необязательными и произвольными. Проще предположить, что словосочетание «ни птице гораздой» является просто конкретизацией «ни гораздому»: «ни гораздому, ни птице гораздой».
Припевка Бояна Всеславу является расширенным вариантом афоризма, приведённого в «Молении Даниила Заточника»: «суда де божiя ни хытрууму, ни горазну не минути». Как видим, автор добавляет в этот церковный афоризм «птицу горазду» и таким образом стильно внедряет и сюда всё и вся связующую птичьею метафору, согласно которой русские князья – соколы, половцы – галки и т.д.
(99.1)
Фрагмент начинается со слов «Всеславъ князь людемъ судяше», а заканчивается тем, что ему самому «суда Божiа не минути». Это напоминает евангельское «не судите, да не судимы будете». Из того, что Боян грозит Всеславу Божьим судом, следует, что он – христианин.
Два вещих «Слова», Боян и Всеслав, антогонистичны также и на формальном плане: Боян рыщет из Тмутаракани на горы Киевские (снизу вверх, как бы к Богу), а Всеслав рыщет в обратном направлении (сверху вниз). Боян говорит Всеславу, что хотя он и вещий (знает своё будущее), а суда Божия и ему не избежать» (т.е. Боян прозревает дальше). Это напоминает часто встречаемые в летописи сцены противостояния церковников и волхвов, подстрекавших народ к бунту. Эти-то волхвы как раз и претендовали на знание будущего, но князь, казня их, доказывал, что своего будущего они не ведают. Так, например, в Новгороде князь Глеб Святославич «победил» в споре одного волхва, спрятав меч в складках плаща. В данном случае волхва Всеслава коронует народ, а христианин Боян-Никон держит сторону законного великого князя Изяслава.
Фрагмент про убийство князем Глебом волхва заканчивается словами, перекликаюшимися с афоризмом Бояна: «Он же погибе т;ломъ и душею предався дьяволу».
(100)
Старческим вздохом про пригвождённость к горам Киевским заканчивается «золотое слово Святослава». Образ этот порождён следующими историческими обстоятельствами. Великий князь Святослав владел лишь Киевом, тогда как киевской землёй владел Рюрик. Подобный дуумвират был призван консолидировать два княжеских дома на борьбу с половцами. И хотя сами соправители Святослав и Рюрик оправдали ожидания киевского боярства, но их младшие братья, а именно Ярослав Черниговский и Давыд Смоленский, блюли свои интересы (т.е. интересы своего боярства). А теперь встанем на место великого князя Святослава. Он организовывает масштабные походы на половцев, в которых не участвуют левобережные Ольговичи. К этому добавился и самочинный поход Игоря, при-ведший к наступлению на Киев усмиренных было в прошлом году половцев. Такова претензия к нему киевского боярства. В ответ на это, Святослав укоряет князей своего «гнезда» в самом начале «зо-лотого слова». В конце же он говорит о симметричном положении дел в «гнезде» своего справителя Рюрика (Мстиславичей, шире – Мономаховичей). Поэтому и прежние обращения к могучим Мономаховичам носили несколько двусмысленный характер.
Сетуя на пригвождённость к горам Киевским, Святослав как бы продолжает разговор с братом Ярославом: «Но вот зло: князья мне непособие…». Под «князьями» здесь имеются в виду, как это будет ясно из дальнейшего (см. ) Рюрик и Давыд, которые как в «Слове», так и в летописи называются парой. Хотя Рюрик и помогает Святославу, но Давыд подвёл их и на этот раз: обещав по-мощь, он простоял со свими смолянами на месте (они пришли, чтобы в случае необходимости защитить Киев, но не Переяславль), а тем временем был осаждён Переяславль и разграблен Римов. Таким образом, из-за несогласия Рюрика и Давыда часто страдало общее дело (война с погаными).
С каким «старым Владимиром» сравнивает себя в данном отрывке Святослав? Судя по тому, что обращается он с упрёком к правнукам Мономаха, скорее всего, с Владимиром Мономахом. С «тем старым Владимиром» был сопоствлен ранее другой Ольгов внук – князь Игорь. Так же, как и Святослав, Владимир Мономах стал великим князем в старости (ему было тогда 60 лет), что не уменьшило его воинского пыла. Сокрушительное поражение половцам было нанесено в 1116 году, когда Мономах уже был великим князем.
(101)
Общепринятое сейчас прочтение, предложенное в 1860-х годах поэтом Львом Меем (на основе сравнения с аналогичным местом «Задонщины»), выглядит органично, поскольку образ веющих в разные стороны стягов иконографичен: подобное можно видеть на иконах и миниатюрах летописи.
О могуществе стягов Владимира можно судить по следующему фрагменту летописи за 6604 (1096) год: «И въда Мьстиславъ стягъ Володимерь половчину, именемь Куману, удавъ ему п;шьц;, поставивъ ;и на правомъ крил;. И напя СТЯГЪ ВОЛОДИМЕРЬ, и узри Олегъ СТЯГЪ ВОЛОДИМЕРЬ, и вбояся, и ужась нападе на нь и на вои его… …И видивъ Олегъ, яко поиде СТЯГЪ ВОЛОДИМЕРЬ и нача заходити в тылъ его, и вбояся, ПОБЕЖЕ ОЛЕГЪ, и одол; Мьстиславъ».
Это сказано о последних «полках Ольговых», непосредственно предшествующих Любечскому съезду. Слово «розно» отсылает нас к знаменитым словам, сказанным на том же Любечском съезде: «Почто губим Русскую землю, сами нася котору (распрю)… имущее? А половцы землю нашу несуть РОЗДНО и ради суть, оже межи нами рать донын;. Отселе им;мься въ едино сердце и съблюд;мъ Русскую землю. Каждо держит очьчину свою».
Итак, когда-то с помощью одного только вида грозного стяга Владимирова одолел Олега Мстислав (сын Мономаха). А теперь стяг этот достался его внукам Рюрику и Давыду. Веющие в разные стороны стяги братьев говорят о разнонаправленности их устремлений: Рюрик стремился воевать с половцами, а Давыд, будучи смоленским князем и следуя желанию своих бояр, – с соседними ему поло-чанами. Таким образом, стяг Рюрика веял в сторону степи (на юг), а стяг Давыда – на запад.
(102)
Третья часть «Слова» начинается с того, что на Дунае поют копья, т.е. начинается воинственно и тревожно, а заканчивается тем, что там же на Дунае, поют девицы, т.е. радостно.
На момент описываемых в тексте событий «на Дунае» в Болгарии вспыхнуло восстание против византийского владычества, в результате которого Болгария обрела независимость. Возможно, «копья поют на Дунае» и «девицы поют на Дунае» относится к этим событиям как борьба (1185 г.) и победа (1187 г.). Как поражение Византии отразилось на могуществе Русской земли неясно.
(Обычно «копья поют» относят к несогласию Рюрика и Давыда, а новый эпизод начинают словами «На Дунае…», что вряд ли верно. Но даже если фразу "копья поют на Дунае" отнести к Рюрику и Давыду, то значит это будет то, что к событиям на Дунае Киевская и Смолненская земли относятся «розно»).
(102.1)
Слово «зегзица» встречается только в «Слове». Ни в памятниках древнерусской письменности, ни в словарях русских народных говоров это слово найдено не было. Поэтому составить себе представление о птице–зегзице исследователи пытаются, опираясь исключительно на то, что говорится о ней в «Слове».
Все существующие гипотезы относительно того, какая именно птица подразумевалась автором «Слова» под зегзицей, можно условно разделить на две группы – натуралистические трактовки и фольклорные. «Натуралисты» исходили из того, что зегзица любит летать над водой и «плачет», сидя на скале или крутом берегу реки. Под такое описание подходят чайка, береговая ласточка и стриж. «Фольклористы» отталкивались от того, что зегзица в «Слове» – это птица-плачея, летящая в «землю незнаемую», то есть как бы на «тот свет». Лучшей «зегзицей» в таком случае оказывалась кукушка.
Впрочем, почему бы не предположить, что смелый автор мог изобрести новое слово на основе звукоподражания? (Носясь над водой, зегзица «плачет»: «зег-зиг, зег-зиг».) При этом он мог иметь в виду, скажем, башенного стрижа (эта птица, кстати, похожа на маленького сокола), а имя строить по аналогии с именем «кукушка» («ку-ку, ку-ку»). Эта версия, кажется, могла бы положить конец вековым спорам между сторонниками «кукушки» и приверженцами «чайки».
А. И. Мусин-Пушкин, видя в «Плаче Ярославны» отражение супружеской любви, трогательно перевел «зегзицу» как «горлица».
Роман Якобсон в этом месте предположил пропуск подразумеваемого слова: «Мне не слышится голос Ярославны: поутру к земле неведомой она кукушкою кукует». В любом случае, дважды употреблённое слово «незнаеме» связывает «зегзицу» с «землёй незнаемой».
(103)
В XIX веке «бебряный рукав» понимали как отороченный бобровым мехом рукав княжеского платья, в XX веке слово «бебряный» стали трактовать как шёлковый. Как бы там ни было, а материал в данном случае для художественного образа не столь существенен – важнее то, что рукава княжеских одежд были длинными, что придало плачущей княгине сходство с птицей.
– Чем омочит свой «бебрян рукав» Ярославна? – Слезами, ведь она плачет. Но в тексте сказано, что она омочит его «в Каяле реке». Так иносказательно Каяла называется «рекой слёз».
Слово «жестоцемъ» ясно не вполне. В другом месте «Слова» тело названо «храбрым», а в «Слове о законе и благодати» тело покойного князя названо «мужественным»: «идеже и мужьственое твое тело ныне лежит, жида трубы архангельскы». Это значение, вроде бы, соответствует «жестокому» (жёсткому-воинственному-мужественному). Так это обычно и трактуется, но иногда подчёркивается окостенелость-охлаждённость тела или, наоборот, его горячесть (со ссылкой на брянский говор). Слово «жестоцемъ» отсылает нас ко фразе: «Ваю храбрая сердца въ жестоцемъ харалузе скована, а въ буести закалена». В обоих случаях это определение должно переводиться одинаково. К примеру, выбери мы слово «горячий-жаркий» и получится «в жарком харалуге скована, а в буйстве закалена».
(104)
Плач Ярославны состоит из трёх частей. Стилистически обращение к ветру и солнцу подобны – это укоры. Среднее обращение к Днепру Славутичу качественно отлично от них. Это панегирик. Обращение к Днепру – это, по сути, обращение к Киеву (Святославу) с просьбой помочь. Рефреном в плаче Ярославны повторяется слово «рано», означающее как раннее утро, так и преждевременность плача по живому мужу.
По поводу встречного ветра говорилось выше (см. ). По поводу жары и жажды в Лаврентьевской летописи сообщается следующее: «Изнемогли безводием, и кони и сами, в жаре и в муках, и наконец подступили к воде, 3 дня ведь не подпускали их к воде».
Изображение засухи (Радз. 1092). "...знаменье бысть на небеси, яко круг бысть посреде небы превелик. В се же лето ведро бяше, яко изгораша земля, и мнози борове возгараху сами и болота". Как видим, солнце на миниатюре летописи, как и в «Слове», не безлично.
В XIX веке «бебряный рукав» понимали как отороченный бобровым мехом рукав княжеского платья, в XX веке слово «бебряный» стали трактовать как шёлковый. Как бы там ни было, а материал в данном случае для художественного образа не столь существенен – важнее то, что рукава княжеских одежд были длинными, что придало плачущей княгине сходство с птицей.
– Чем омочит свой «бебрян рукав» Ярославна? – Слезами, ведь она плачет. Но в тексте сказано, что она омочит его «в Каяле реке». Так иносказательно Каяла называется «рекой слёз».
Слово «жестокий» переводят обычно как «крепкий»-«мужественный». Однако, это слово означает также и «разгорячённый»-«жаркий». В этом случае «жестоцее тело» – это горячее тело в болезни («огневице»). Предпочтя такое прочтение, мы и «жестокий харалуг» перевели выше как «жаркий»
(105)
Плач Ярославны возымел действие и вот «Игорю князю Бог путь кажет» домой. Ср. с Ипатьевской летописью: «Но избави и Господь за молитву хрестьяньску, им же мнозе печаловахуться и проливахуть же слезы своя за него.»
Фраза «Игорю князю Бог путь кажет» похожа на описание распространённого иконописного образа: из солнца рука Бога благославляет героя на подвиг.
(106)
Ср.: «Ночь, стоная ему грозою, птиц пробудила свист, зверей в стаи збила. Див кличет в верху древа: велит послушать земле Незнаемой…» Любопытно, что и здесь «свист» и «земля» тут как тут. Это один из многих примеров того, как слова из одного места текста переходят в другое «стайками». В обоих случаях «кличет» означает «зовёт».
Согласно Ипатьевской летописи общение между Игорем и Овлуром происходило при посредничестве его конюшего: «…Но нельзя ему было бежать ни днем ни ночью, потому что стерегли его стражи, но нашел удобное время на заходе солнца. И послал Игорь к Лавру конюшего своего, говоря ему: «Переезжай на тот берег Тора с конем поводным», ибо решился бежать с Лавром в Русь. В то же время Половцы напились кумыса. Когда стало смеркаться, пришёл конюший и поведал князю своему Игорю, что ждет его Лавр. Он же встал, в страхе и смятении, поклонился образу Божьему и кресту честному, говоря: «Господи сердцеведец! Если бы Ты спас меня, Владыка, недостойного!» И, взяв с собой крест и икону, приподнял стену шатра и вылез из него вон; стражи же его играли и веселились, думая, что князь спит. Он же, придя к реке, перебрёл (на другую сторону) и сел на коня, и так поехали (они с Лавром) через вежи».
Возглас «Князю Игорю не быть!» означает, вероятно, «не быть в живых». В параллельном месте Киевской летописи рассказывается о том, как именно угроза казни убедила Игоря бежать: «Мысль высоку и не угодну Господеви имеешь в собе: ты ищеши няти мужа и бежати с нимъ, а о семь чему не разгадаешь, оже приедуть половци с войны, а се слышахомъ, оже избити им князя и васъ и всю русь. Да не будеть славы тобе, ни живота». Князь же Игорь приимъ во сердц; светъ ихъ, уполошася приезда ихъ, и возиска бежати» (Ипат. лет., 1185 г.).
Любопытно здесь сближение «славы» и «живота». Спасая жизнь, Игорь спасает славу, причем славу всех перечисленных в финальной здравице князей-солнц. Последующая свадьба Владимира Игоревича на половецкой княжне в этом свете – попытка извинения-примирения хана Кончака с князем Игорем.
(107)
В ипатьевской летописи бегство Игоря описывается так: «Сий же пришедъ ко реце, и пере-бредъ, и вседе на конь, и тако поидоста сквозе вежа. Се же избавление створи Господь в пятокъ в вечер;. И иде пешь 11 денъ до города Донця».
Как видим, рассказ Ипатьевской летописи во-многом синхронен «Слову»:
«Сий же пришедъ ко реце» = «А Игорь Князь поскочи горнастаемъ къ трост;ю»;
«и перебредъ» = «и белымъ гоголемъ на воду»;
«и вседе на конь» = «въвръжеся на бръзъ комонь»;
«и иде пешь 11 денъ до города Донця» = «и скочи съ него босымъ влъкомъ и потече къ лугу Донца».
Ясно, что для того, чтобы уехать на коне, а прийти пешим, нужно коня загнать. Об этом не говорится в летописи, но таким сообщением завершается рассматриваемый фрагмент «Слова»: «претръгоста бо своя бръзая комоня». Итак, вероятно, пройдя сквозь вежи, Игорь с Овлуром бешено скакали всю ночь, пока не загнали своих коней. А потом продолжили путь пешими. Но в летописи не сказано, что пришли они на Русскую землю вместе. Возможно, они расстались после того как был загнан один из коней. А затем Игорь поскакал, а Овлур продолжил путь пешим. Таким образом можно истолковать фразу: «Коли Игорь соколомъ полет;, тогда Влуръ влъкомъ потече».
Что же касается избиваемых гусей-лебедей, то этот образ отсылает нас к спору ханов, когда хан Гза предрекает Кончаку: «и начнут наших птиц бить в поле половецком», т.е. русские князья начнут бить половцев на их же земле. Вот Игорь и начал их избивать в поле половецком: начав с реальных гусей-лебедей, он аллегорически бьёт половцев, которых эти птицы символизируют. Это иносказание будущего поведения Игоря в отношении половцев.
(108)
Воспоминание о гибели юноши Ростислава относится к старому времени. Когда-то Владимир Мономах, тогда князь Черниговский, вместе с младшим братом (по отцу) Ростиславом, князем Переяславским, и великим князем Святополком напали на половцев, но были наголову разбиты (как и Игорь) и бежали. Переправляясь через реку Стугну (приток Днепра) близ Киева, которая «тогда наводнилася велми», Ростислав утонул. Вот как это описано в летописи:
«…и бысть брань люта, и побеже Володимеръ с Ростиславомъ, и вои его. И прибегоша к реце Стугне, и вобреде и володеи Володимеръ с Ростиславомъ, и нача утопати Ростислав пред очима Володимеровыми. И хоте похватити брата своего, и мало не утонул и самъ. И тако утопе Ростиславъ, сынъ Всеволожь. Володимир же побредъ реку с малою дружиною – мнози же падоша от полка его, и бояре его ту падоша, – и прешед на ону страну Днепра, и плакася по брате своём и дружине своей, и иде к Чернигову печалясь велми».
В «Слове» Игорь противопоставляются Ростиславу как переплывший реку и как утонувший в реке Но с Ростиславом был тогда Мономах, который также как Игорь успешно переправился на тот берег. Так в тексте ещё раз неявно сопоставляется «нынешний Игорь» с «тем старым Владимиром».
Возможно, идея сцены про юношу Ростислава была навеяна следующим фрагментом Киево-Печёрского патерика:
«…и побегоша князи наши от лица противных. ВЛАДИМЕРЪ ЖЕ ПРЕЕХА РЕКУ молитвъ ради святыхъ и благословениа; РОСТИСЛАВЪ ЖЕ УТОПЕ съ всими своими вои по словеси святаго Григориа. «Имже бо, – рече, – судомъ судите – судиться вамъ, в нюже меру мерити – возмерится вам».
(109)
Слёзы матери по Ростиславу заимствованы из летописи: «Ростислава же, поискав, нашли в реке и, взяв, принесли его к Киеву, и плакала по нём мать его, и все люди печалились о нем сильно, юности его ради».
Ростиславу было тогда 23 года. Матерью Ростислава была половчанка, в крещении Анна, на которой великий князь Всеволод женился вторым браком. Таким образом, плачет половчанка по сыну, боровшемуся с половцами и в результате погибшему. Упоминанием слёз матери-половчанки этот фрагмент плавно связывается с последующим диалогом ханов, которые обсуждают между собой разумность свадьбы половецкой княжны на русском князе. Ненавидящий русских Гза как бы говорит: «Когда родившийся от них ребёнок вырастет, он, как Ростислав, будет нас же бить («бить наших птиц в поле половецком»), а убей мы его и твоя же дочь будет плакать по нём». Кончак ему возражает: «когда он вырастет, то призовёт твоих и моих сыновей на землю Русскую». Несмотря на бравурное окончание «Слова» («Игорь князь в русской земле!») в споре Гзы с Кончаком в дальней перспективе оказался прав Кончак: пройдёт время и этот ребёнок с помощью своих половецких дядьёв станет великим киевским князем.
(110)
Как и было намечено задолго до похода, Владимира Игоревича женили на дочери хана Кончака. У молодых через 9 месяцев родился сын, после чего семейство без выкупа отпустили на Русскую землю, где был проведён православный обряд венчания и крещения. При этом половецкую княжну концептуально переименовали в Свободу. Так что Владимир женился на Свободе (а мог бы ведь и на Смерти).
Судя по диалогу ханов, на момент его написания данного фрагмента свадьба Владимира и Кончаковны уже состоялась, а сын у молодых, скорее всего, уже родился.
(111)
Диалог Гзы и Кончака в «Слове» является поэтическим перессказом аналогичного диалога этих же ханов в летописи: «И начался у них спор; говорил Кончак: «Пойдем к Киеву, где была перебита братия наша и великий князь наш Боняк»; а Гза говорил: «Пойдем на Сейм, где остались их жены и дети: там для нас готовый полон собран, будем города забирать, никого не опасаясь»
Добавим к этому подчёркиваемый летописью факт сватовства Игоря с Кончаком и получим диалог ханов в «Слове», поскольку отказаться идти грабить оставшиеся без дружины земли своего свата означает планировать с ним «дружить» в будущем, а «дружить» – значит поженить детей.
Пойдя на Киев, по дороге смертельно ранив Переяславского князя Владимира Глебовича, давнего недруга Игоря, и обеспечив своему свату комфортную жизнь в плену (Игорю даже выписали из Руси попа – возможно, чтобы совершить обряд венчания Владимира на Кончаковне), Кончак (если бы не участие в битве) показал себя как «друг» Игоря (и «друг» стоящего за его спиной Ярослава Черниговского).
(112.1)
В 965 году Святослав Игоревич разгромил Хазарский каганат, присоединив к Руси земли вокруг Тмутаракани, названные Тмутараканским княжеством.
Каганами – а это почётный титул хазарского владыки – в некоторых случаях величаличь русские великие князья. Известно три случая такого величания. Митрополит Иларион в «Слове о законе и благодати» называет каганами Владимира I и Ярослава Мудрого. Третий каган – из граффити Киевской Софии – предположительно Святослав Ярославич, тот самый к которому Никон отправился когда-то из Тмуторакани за новым князем.
(Судя по буквице С, а также по тому, что граффити эта помещена рядом с изображением Николы, покровителя Святослава (в крещении Николая) – речь идёт о великом князе Святославе Ярославиче.)
Итак, каганами были названы три поколения великих князей: Владимир I, его сын Ярослав и внук Святослав.
Большинство комментаторов полагает, что под «каганом» в «Слове» имеется в виду Олег Святославич, владевший некогда хазарской Тмутараканью. В ту пору он именовался «архонтом Матрахи, Зихии и всей Хазарии», и был демонстративно независим от прочих русских князей.
Отметим сходство судьбы Игоря с судьбой деда. Олег Гориславич четыре года провёл в плену – сначала в Византии, а затем на острове Родос. На Родосе он женился на знатной патрицианке Феофании Музалон, с которой вернулся в Тмутаракань (тема женитьбы в плену) византийским наместником. Здесь он правил двенадцать лет, после чего, дождавшись благоприятных для себя политических обстоятельств, а именно смерти своего дяди великого князя Всеволода, он с помощью всё тех же половцев, стал вновь воевать за Чернигов, и добился своего. Примерно тогда же или чуть позже Тмутаракань была для Руси окончательно потеряна.
Учитывая похожесть ситуации возвращения из плена внука и деда, Боян мог в «старое время» сказать эту припевку по отношению к испытавшему горечь плена Олегу.
(112.2)
Это «самое тёмное место» «Слова».
В «песнотворце старого времени» узнаётся Боян, в Ярославе – «старый Ярослав» (Ярослав Мудрый), а в Олеге – его внук Олег Святославич, поскольку во фразе «…минули лета Ярославовы, были полки Ольговы, Олега Святославича» они следуют той же чередой.
Из списка имён остаётся Святослав. На его место претендуют несколько князей: 1. Святослав Игоревич, победитель Хазарского каганата, из головы которого печенегами был изготовлен кубок; 2. Святослав Ярославич (отец Олега); 3. нынешний Святослав Киевский; 4. Святослав Рыльский (племянник Игоря). В зависимости от того, какого именно Святослава пытаются подставить в данный отрывок, под это подтачивается и сама фраза (см. ).
Под «хотью» обычно подразумевают любимую (жену, наложницу) или любимца. Соответственно, «кагана хоти» переводится как «жены кагана» или «каганова любимца» или «Олега кагана любимца».Иногда, впрочем, слово «хоти» относят к самой присказке: «Хоть и тяжко голове без плеч…» (но слово «хотя» в современном значении тогда было неизвестно).
Все эти варианты в разных сочетаниях, помноженные на неопределённость Святослава и кагана, дают сотни вариантов прочтения этого фрагмента.
Добавим к ним ещё одну. В композиции целого даный фрагмент зеркален фрагменту с первыми припевками в стиле Бояна (см. ): там Боян подсказал автору начало, а здесь – концовку, там автор задаёт читателю загадку о себе самом, называясь «Бояновым внуком», здесь – называет себя по имени: «подсказал Боян и продолжение (куда идти) Святославу… племяннику Игоря (гипотеза А.М.Домнина).
(113)
Эта припевка Бояна напоминает афоризм, приписываемый летописью великому князю Изяславу:
«Не идёт место к голове, а голова к месту».
Смысл данного афоризма заключается в том, что наиболее достойный князь должен сам искать себе лучшего княжения. В афоризме Бояна голова также означает князя, а плечи – его «землю» (удел).
Возвращаясь к гипотезе «Боян – Никон» заметим, что подобный афоризм Никон Великий мог изречь, отправившись из Тмутаракани к Святославу Черниговскому для того, чтобы просить для Тмутараканской земли («тела») князя («голову»). Вернулся Никон с Глебом Святославичем (который раньше уже был князем в Тмутаракани).
Учитывая это, «ходы на Святославля» можно понять буквально как «пошёл к…» (в летописи часто встречается оборот «ходи на»), а окончание рассматриваемой фразы можно понять так: «…песнотворца старого времени Ярослава, Олега, кагана хоти» (ср.: «минули лета Ярославовы, были полки Олеговы, Олега Святославича»). В этом случае «каганом» как и в Киевской граффити назван Святослав Ярославич, а его «хотью» (любимцем) – сын Олег.
(114)
Фразу «Игорь князь в Русской земле» акад. Рыбаков остроумно (и, скорее всего, верно) трактует как присоединение почти было отторгнутого из-за дружбы Игоря с Кончаком, Новгород-Северского княжества (и Черниговского) к Русской земле. И действительно, в следующем общерусском походе против половцев принимали участие все Ольговичи. Армию левобережных Ольговичей возглавлял сам великий князь Святослав.
(115)
Это знаменитый греческий торговый путь, так называемый «Гречник»: «от Дуная, где кончалась Византийская земля, через море и далее Днепром до Киева» (цитируется по акад. Рыбакову). Судя по песням дунайских дев на момент окончания нашей истории греческий путь контролировался Русью. Возможно, часть его касаемая Днепра, была отвоёвана только недавно, в прошлогоднем походе Святослава, столь красочно воспетом в «Слове». Про радость на Дунае – см.
(116)
Боричев взвоз (точное местонахождение древнего Боричева взвоза неизвестно, но в новое время его стало принято отождествлять с Андреевским спуском) соединял нижнюю часть Кева (Подол) с верхней. Понятно, что «ехать по Боричеву» можно или вверх, или вниз.
Игорь ехал в Киев, к Святославу, и вот почему.
В «Повести временных лет» рассказывается как по Боричеву (взвозу) тащили к Дону Перуна: «Вдасть же за вено Корсунь грекомъ цесарице деля, а самъ прииде Кыеву. И яко приде, повел; кумиры испроврещи, овы исещи, а другыя огньви предати. Перуна же повеле привязати кь коневи хвосту и влещи с горы ПО БОРИЧЕВУ на Ручай, и 12 мужа пристави бити жезлиемь. Се же не яко древу чюющю, но на поругание бесу, иже прильщаше симъ образомъ человекы, да возместье прииметь от человекъ. “Велий еси, Господи, чюдная дела твоя!”» (Ипат. лет., 998 г.).
Итак, идолов тащили с горы вниз, что символизировало их низвержение. А ныне Игорь едет по тому же Боричеву в христианскую церковь. Из соображений симметрии следует предположить, что едет он на гору, то есть как бы из мира дольнего в мир горний.
Приезд Игоря «на горы Киевские» к Святославу есть акт преклонения удельного князя перед великим князем, и поэтому в эпилоге «Слова» он не может «уезжать» из Киева (= от своего «отца»), но «остается» здесь навсегда.
(116.1)
Церковь Богородицы Пирогощей была построена Великим Мстиславом, дедом Рюрика и Давыда. Таким образом, поклон Богу за свое избавление в родовой церкви Мстиславичей политически может означать примирение Ольговичей с Мстиславичами. Новый политический союз был скреплен, как всегда, свадьбами. Так, дочь Рюрика была просватана за Святослава, младшего сына Игоря.
Церковь Богородицы Пирогощей в тексте зеркальна Тмутараканской церкви Богородицы (см. коммент. 6). Любопытно, что построена та церковь была также Мстиславом Владимировичем, но другим – сыном Владимира I. В Радзивиловской летописи есть две схожие миниатюры, на которых изображено воздвижение этих церквей.
Две церкви Богородицы, «расположенные» по краям «Слова», являются его своеобразным декоративным обрамлением и намекают на большое значение центра, относительно которого зеркально выстраиваются многие конструктивные элементы текста, такие, например, как ретро-эпизоды про Олега Тмутараканского и Всеслава Полоцкого.
(117)
Многократно повторенной «радостью» заканчивается и рассказ Ипатьевской летописи: «Игорь же оттоле еха ко Киеву к великому князю Святославу, и радъ бысть ему Святославъ, такъ же и Рюрикъ, сватъ его» (Ипат. лет., 1185 г.).
Заметим, что фраза летописи построена так, что сватом Рюрика можно счесть как Святослава (это сватовство подчеркнуто в той же Ипатьевской летописи за 1183 г.), так и Игоря (выше князь Игорь был назван сватом хана Кончака). Таким образом, и «Слово», и рассказ Киевской летописи, предположительно, заканчиваются намеком на еще одну свадьбу, скрепляющую союз Игоря с Рюриком.
(118)
Странно, что из четырёх князей, именуемых выше четырьмя солнцами, не назван Святослав Рыльский. Одни говорят – это потому, что он умер в плену (но молчание летописи ещё не говорит о смерти), другие – он виновен в поражении или в чём-то ещё (в этом случае он вряд ли был бы назван выше солнцем). Нам же вслед за А.Домниным представляется, что самая обособленность этого князя в тексте от троих других князей говорит о том, что именно им (или кем-то другим, но от его имени) и создано «Слово о полку Игореве». Отсюда смелый тон обращения к князьям как равный к равным, пресловутая осведомлённость в воинском деле, соколиной охоте и пр.
(119)
«Здрави князи и дружина, побарая за христьяны на поганыя плъки».
«Да здравствуют (только такие!) князья и дружина, что борятся за христиан с погаными полками» (а не те, что борятся в между собой в усобицах и приводят поганых на Русскую землю).
Этот пассаж продолжает заданную в начале тему: «…навёл свои храбрые полки на землю Половецкую за землю Русскую».
Словосочетание «ПОБАРАя за христьяны» интонационно продолжает звучавшее чуть раньше «…едеть ПО БОРИчеву къ Святеи Богородици Пирогощеи». При переводе это ушло.
(120)
Заканчивается «Слово» обыгрыванием девиза дружины «ища себе чести, а князю славы». Учитывая принципиальную бинарность данной фразы («князь» и «дружина», «слава» и «честь»), мы и в конце ожидаем увидеть двучастную конструкцию: «князьям слава, а дружине… честь? Но князья живы и даже только что получили от автора «славу», а дружина хотела «чести» («злата и серебра»), но нашла себе смерть («Игорева храброго полку не кресити»). Поэтому вместо ожидаемой «чести» автор пишет «аминь», которое используется в двойном значении – «смерть» (дружины) и «конец» (истории).
Подобным образом окончание «Слова» трактовали А.С.Пушкин, В.А.Жуковский и В.В.Набоков. А формалист Роман Якобсон закончил свой перевод и вовсе хорошо: «Князьям слава, а дружине честь».
Писано мною многогрешным Игорем сыном Алексеевым
в богохранимом граде Петровом в лето от создания мира 7526.
P.S.
Выше мы рассматривали «Слово» на вербальном плане, но некоторые вопросы могут быть поняты только после чтения акростихов в нём. По сути всё, что мы поняли в «Слове» до сих пор нужно для того, чтобы попытаться прочесть в нём акростихи.. Если предварительный анализ текста можно сравнить с походом, то чтение акростихов – это битва.
Самое наличие акростихов в «Слове» современной наукой отрицается (высокомерно замалчивается или высмеивается). Тем не менее, акростихи в «Слове» есть.
Это можно доказать, например, с помощью цитат, содержащихся в тексте. Приведём два примера, которые может проверить самостоятельно всякий желающий.
В самом начале плача Ярославны (им открывается новая часть «Слова» и поэтому здесь акростих вероятен), где текст однозначно дробится на строки, «чисто» (т.е. по одной букве) читается слово «позову». Дунай, над которым зегзицей собирается полететь Ярославна, несколько раз упоминается в «Повести временных лет», но самым поэтичным и самым известным местом являются фраза князя Святослава Игоревича, сказанная его матери княгине Ольге. Князь Святослав говорит, что он хочет перенести столицу на Дунай, так как тот является «серединой Русской земли». В той фразе рядом с «Дунаем» читается акростих «пазови». Двойная «случайность» превращается в неслучайность названных акростихов в обоих текстах.
Другой пример. В обращении к волынскому князю Роману Мстиславичу однозначно читается длинный акростих «напади один». Заметим, что в этом месте «Слова» допущена явная «ошибка», поскольку победителем половцев и прочих поганых стран этот князь станет много позже описываемых в тексте событий. Этой «ошибкой», а также питием шеломом из Дона, автор однозначно указывает читателю на пролог новая Галицко-Волынская летописи, где Роман величается самодержцем всей Руси. В прологе летописи читается акростих «поди он один». Мы сейчас не говорим о том, кто, кого, откуда и куда зовёт, и на кого кто-то должен напасть один, но мы утверждаем, что акростихи в «Слове» (а также в названных текстах) есть и что, по крайней мере, эти слова в них входят.
Как видим, автор сослался (как и во многих других случаях) на самые известные фрагменты летописи. Панегириком Роману киноварью начинается новая летопись. Указывая читателю на этот текст, автор как бы говорит: «Смотри!». То же самое касается и всего остального. Помимо прочего совпадением или созвучием акростихов доказывается наличие в «Слове» цитат.
Конечно, далеко не всегда акростихи в «Слове» читаются столь однозначно, как в приведённых примерах, но и в сложных случаях совпадение или созвучие акростихов (или акростихов акростихов) в двух текстах будет свидетельствовать в пользу, если не верности, то большой вероятности правильности прочтения. Таким образом, при чтении акростихов у нас появляется обратная связь. Побочным результатом сравнения акростихов цитатно связанных между собой текстов является доказательство их кровного родства.