Март 1945 – ранение
I
Шел март сорок пятого. Наши войска продолжали наступление по всему советско-германскому фронту. Отступая, противник пытался использовать любую преграду, чтобы затормозить наше продвижение. Батальон, которым я командовал, действовал в передовом отряде полка в направлении города Данциг. Преследуя отходящего противника, мы шли всю ночь.
Близилось утро. Разведка подошла к небольшому населенному пункту, в одну улицу со спуском к ручью. До города было, как говорится, "рукой подать" – километров восемнадцать. Разведчики доложили, что поселок свободен, а на ручье наши саперы заканчивают восстановление моста. Как инженерные подразделения, зачастую, оказывались впереди наступающей пехоты – для меня всегда было загадкой. Голова колоны батальона подошла к мосту и остановилась. Я пошел проверить мост, который был уже готов, и спросил у сапера:
– Противник далеко?
– Мы не знаем! – не отрываясь от своей работы, нехотя, ответил солдат, – Вот от селя, – он указал на деревья, вырисовывающиеся на фоне неба, – Часа два назад взлетали ракеты, а затем – умолкли…
Я осмотрел местность в указанном направлении. Перед нами раскинулась широкая пойма, окутанная слоем низко висящего белого тумана, который серебрился под лунным светом, падающим через окна проплывающих туч. Красота! Но что под туманом? Дальше виднелась, прикрывающая довольно высокий крутой берег, посадка. "Местность удобная для обороны, и она может быть занята противником" – подумал я.
– Командир седьмой роты, лейтенант Вершинин! Роте, прямо с моста – в цепь! Сходу выскочить на гребень крутогора и там закрепиться. Выполнил задачу – белая ракета, встретил противника – красная. Задача ясна?
– Так точно!
– Вперед!
Рота только развернулась в цепь, и еще не успела скрыться под дымкой тумана, как наскочила на спящих в одиночных окопах немцев. Видимо, это было боевое охранение противника. Шум, крик, стрельба! Оставив за собой нескольких убитых немцев, рота скрылась в тумане.
Следом, левее, развернулась восьмая рота. Не встретив сопротивления, рота вышла на крутой берег и заняла оборону. Наше наступление стало для немцев неожиданным. Видимо, уничтожение охранения и привело в боевое состояние основные силы противника, занимавшего оборону по крутому склону за посадкой, протянувшейся вдоль ручья. Началась беспорядочная стрельба. Как только цепь седьмой роты показалась из посадки, немцы открыли по ней ружейно-пулеметный огонь. Пули, в основном, летели у нас над головами. В небо взвилась красная ракета. Завязался бой. В "седьмой" появились раненые. Узнав об этом, я дал команду: "Роте отойти в укрытие!"
Захватив с собой ячейку управления, я броском выскочил к обрыву. На стыке флангов рот указал место каждому, поставил задачу и приказал – срочно всем окапаться. Связистам приказал – организовать связь со штабом полка, одновременно указал место, где отрыть окоп для командно-наблюдательного пункта. Отставший от меня ординарец прибежал, запыхавшись, с испуганным выражением лица, еле-еле вымолвил:
– Товарищ комбат, там, слева, вдоль ручья, к нам в тыл немцы идут – в атаку, цепью!
– Связному "восьмой" – срочно передать комроты мой приказ: "Левофланговыми взводами, сверху вниз, атаковать наступающих немцев во фланг".
– Всем, находящимся на НП, кроме дежурного телефониста – Встать! Оружие к бою! За мной, в цепь, в атаку – Вперед!
Не успела наша немногочисленная цепь пробежать и тридцати шагов, как в дымке стелящегося тумана стали вырисовываться темно-серые силуэты немецких солдат, перебегающих от дерева к дереву. У некоторых наших воинов пробежал по спине холодный пот. Мы открыли огонь. И тут я увидел, как от моста, вверх, уже поднимается вернувшаяся из резерва полка, колона девятой роты.
– Командира роты, капитана Пузаненко – ко мне! – Крикнул я.
Из пелены тумана вынырнул капитан. Не дожидаясь доклада, я скомандовал:
– Роту, влево, вдоль ручья – в цепь! В атаку на наступающих немцев – Вперед!
Грянули выстрелы! Немцы, не приняв бой, скрылись в толще густого тумана. Я остановил роту и приказал: выйти на левый фланг восьмой роты и, далее влево по склону возвышенности, занять оборону, ячейке управления – вернуться на место. Связист доложил, что связь со штабом полка налажена. Не опускаясь в окоп, я доложил обстановку и поставил задачу командирам седьмой и восьмой рот на закрепление рубежа до подхода средств усиления.
Немцы открыли минометный огонь по нашей позиции. Я бросился к окопу, но он был полностью забит связными. Рядом, на склоне, была неглубокая водосточная промоина, я мгновенно плюхнулся в нее и засунул голову под корневище дерева.
В этот миг мина задела верхушку дерева, взрыв, тупой удар в предплечье левой руки, лежавшей сверху. Кровь теплой струйкой стала заливать рукав. Обстрел прекратился. Я осмотрел рану. Осколок пробил кожанку, фуфайку, гимнастерку, нательную рубаху и влетел в левое предплечье. Рана рваная, слепая. Кровь хлыстала ручьем и наполнила рукав. Санинструктор наложил выше раны жгут – кровотечение остановилась.
Я построил ячейку управления. Молча, оголил рукав, показав кровь из левого предплечья. Подвел итог – это результат вашей лени! Вы нарушили основной закон войны: остановился – окапайся. Все стояли, потупив глаза в землю.
Прибыл командир девятой роты капитан Пузенко. Человек немолодой – далеко за тридцать, очень серьезный и рассудительный. Невысокого роста, смуглый, с черными, как смоль, но уже густо усеянными сединой, волосами. На гражданке, он долгое время занимал должность директора МТС. Он прибыл и увидел меня - без кожанки, с завернутым рукавом, со жгутом и окровавленной рукой:
– Товарищ комбат, вас ранило?
– Как видите, а сей раз не минуло и меня – задело. Я вас, товарищ капитан, прошу командование батальона принять на себя. Связист, свяжите меня с полком.
Связные доложили, что на связи штаб полка. Мой доклад был коротким:
– Доложите подполковнику Игнатьеву: Батальон ведет бой с противником на рубеже северного берега ручья, противник пытался контратаковать – остановлен. Я – ранен осколком мины в левое предплечье, ранение слепое. Командование временно передал капитану Пузенко. До свидания. Еду в медсанбат дивизии.
Весть о моем ранении молниеносно дошла до комдива. Он всполошился:
– Где он? Найти его срочно! Игнатьев, ты мне отвечаешь за него – Разыщи!
Ординарец доложил, что моя пара рыжих лошадей с тачанкой уже ждет у ручья за мостом, в полной готовности. Под пеленой тумана, мы перешли мостик и выехали из под огня противника.
Так, ранним утром 23 марта 1945 года я покинул свою часть, третий стрелковый батальон. Принимать участие во взятии города Данциг, мне уже не довелось.
II
Туман заволок все вокруг густой белой пеленой, и только дорога чуть-чуть просматривалась вблизи. В тумане мы проскочили населенный пункт, в котором нам никто не встретился. Нигде указательных знаков медпунктов мы не обнаружили, проскочили штаб полка, и не найдя медсанбат нашей дивизии, выскочили на большак.
С восходом солнца туман стал рассеиваться. Только сейчас я заметил, что снег, во многих местах уже сошел с полей – его просто съел туман. Подумал: "Беда! Начинается слякоть и непролазная грязь, а для пехоты это – гроб!"
Тем временем, тачанка остановилась. Ездовой обернулся ко мне и сказал:
– Товарищ капитан, рядом палатка с красным крестом?... – с вопросительным взглядом ждал моего решения.
В это время из палатки выскочили несколько человек медработников в белых халатах, и стали наперебой расспрашивать:
– Что, раненый?...
– Да, наш комбат! – ответил ординарец.
– Давайте его сюда. Мы ему окажем первую врачебную помощь.
– А вы, из какой дивизии? – спросил я.
– Да наша дивизия новая, только прибыла из Сибири, сейчас вводится в бой, но раненые еще не поступали.
Меня осматривал врач-хирург:
– Да! Осколок застрял глубоко… Но сначала мы очистим рану, – вытаскивая пинцетом из раны, клочья нательной рубашки, гимнастерки, фуфайки, подкладки и самой кожанки, приговаривал: – Терпи, казак, атаманом будешь! Терпи!..
– А, между прочим, вы угадали: я ведь из казаков, поэтому приходится терпеть.
– Откуда?
– С Кубани…
– О! Прекрасный край. Я слышал о нем много хорошего… – он говорил, а сам быстро сменял инструменты и обрабатывал рану. – А вот осколок придется вытаскивать с другой стороны! Разрезать! Но имейте в виду, обезболивающего у нас, ничего пока нет… Может, спиртику выпьете? Дать?
– Нет! Не надо… Режьте!
Предварительно просмотрев книгу по анатомии, врач определил место и направление волокон мышцы, протер кожу спиртом и, полоснул скальпелем:
– А теперь, казак, терпи. Лежит поперек раны, его надо развернуть… – и, не закончив мысль, тут же его повернул. Я и "ойкнуть" не успел, как осколок изрядной величины уже лежал у него на салфетке.
– Ну что, возьмете его себе на память?
– Нет! Это "добро" я не собираю. Если бы я их все собирал, то мне было бы тяжело ходить.
– Тогда, с вашего позволения, я его заберу себе на память. Ведь это моя первая операция на фронте, и первый, вырезанный мной, осколок. Он обмыл его спиртом, завернул в салфетку и положил в нагрудный карманчик халата, как что-то драгоценное. Возможно и да! Человек недавно на фронте – первые впечатления…
Пока мы беседовали с хирургом, мне забинтовали рану и оформили документы.
– Вот вам, товарищ капитан, направление в госпиталь. Он здесь совсем недалеко, в трех километрах. Выезжайте на трассу – направо, в первом справа фольварке, густо обсаженном пирамидальными тополями, находится передовой передвижной армейский госпиталь для легко-раненных. Ну, с Богом! Выздоравливайте!
III
Я снял кожанку, фуфайку, рука была подвязана на косынке. Меня знобило. Набросил на плечо свою, ладно сшитую шинель. Жора помог сесть в тачанку и завернуться в полы шинели. Лошади, уже успевшие немного продрогнуть на утренней мартовской прохладе, стояли – пофыркивая. Ездовой хлопнул вожжами и мои "рыжие" рванулись вперед. Мы лихо выскочили на трассу, по которой в обе стороны сновало множество армейских машин. Впереди, на перекрестке, я увидел стройную девушку, энергично работавшую флажками. Попросил ездового несколько ускорить движение, а затем резко остановиться у самой регулировщицы. Девушка была несколько озадачена, но тут же, приложив руку к головному убору, мило улыбнувшись, отдала честь.
– Здравствуйте, красавица!
– Здравия желаю, товарищ капитан! – весело ответила девушка.
– Скажите, пожалуйста, как вас зовут?
– Лена.
– Лена, а не знаете ли вы Олю Липортову.
– Знаю. Она была здесь, но недавно уехала за почтой. Если немного подождите, то Оля скоро вернется.
– Нет!.. Передайте ей привет! Скажите, что проезжал Николай – живой, но легко ранен, уехал в ближайший госпиталь.
Мы тронулись дальше.
Вот и госпиталь. Место неуютное – наспех поставленные палатки, пронизываемые холодным влажным воздухом ранней весны. Расположение госпиталя рассмотреть мне толком не удалось. Туман, хотя и поредел, но контуры зданий, палаток, деревьев едва вырисовывались в бело-нежных тонах. Вокруг вырыты водосточные канавы, а на территории народ сновал по слякоти. По какому-то настилу я прошел в распределительную палатку. Меня встретила сестра. Взяв мое направление:
– О! Да вы прошли не только первую врачебную, но и операцию вам уже сделали?
– Да! Так что, мне уже можно возвращаться на передовую?
– Нет, нет! Сейчас подойдет дежурный врач. Он, возможно, примет решение отправить вас в стационарный госпиталь. Мы сейчас разгружаем госпиталь, – готовимся к наступлению и ждем поступление раненых. Вот – автобус уже стоит, готовый к отправке. В это время влетела нянечка и громко объявила мою фамилию:
– Я!
– Вас ждут…
Не успел я выйти из палатки, как за шею меня обняли чьи-то нежные девичьи руки:
– Колька, милый, ты жив?! Как я рада… Как мы долго не встречались? Мне Лена о тебе сказала… Я бросила на посту свою почтовую сумку и мигом на попутке бросилась вслед за тобой. Ой! Как я рада! – и начала меня обсыпать градом поцелуев, – Ой, как же это я?.. Ведь тебе, наверное, больно?
Я услышал, как стало учащенно биться ее сердце.
– Нет, Оленька, нет! Мне совсем не больно. Спасибо милая. Видимо, через час-два, я уеду куда-то дальше в тыл. Госпиталь подчищают. Здесь готовятся к активным боевым действиям по взятию Данцига и ждут новый поток раненых.
Меня позвали, и мы нехотя расстались. Расстались надолго. Я простился с ординарцем Жорой и ездовым, обнял их и пожелал оставаться живыми и невредимыми. Вещи, кроме шинели и вещмешка, оставил в тачанке.
IV
Позавтракав, я уселся в автобус. Позади было несколько бессонных суток. Укутавшись в шинель, я провалился в глубокий сон.
Раскрыл глаза от резких толчков на понтонной переправе через Вислу. Весна. Прохладный весенний ветерок, ворвавшись через неплотно закрытое стекло автобуса, обдал свежестью лица раненых офицеров – напомнив, что весна входит в свои права. Пролетавший с утра снег, к обеду растаял под яркими солнечными лучами. Шла смена времен года. Вот уже промелькнули первые дома прусского городка Мариенвердер, расположенного в семидесяти километрах южнее Данцига. Некогда, город был полон народа, теперь было пусто – население ушло вместе с отступающими немецкими войсками. Вокруг было множество госпиталей, но гражданских людей в городе я не встречал.
Наш армейский госпиталь для легкораненых офицеров размещался на окраине города, видимо, в корпусах городской больницы. Все помещения были грамотно и удобно обустроены и обеспечивали все необходимые условия для больных, медперсонала и служб обеспечения. Палаты уютные и чистые. Рамы, двери и мебель сверкали белизной.
Поскольку, мне уже оказали первую помощь и прооперировали, то оставалось помыться в душе, надеть пижаму и сразу отправиться в палату. Меня разместили на первом этаже основного операционного отделения. 18-я палата была на восемь мест. Все соседи по палате были ходячие, и это обеспечивало полное спокойствие.
V
Больничная койка – это не окоп. Мягкий ватный матрац, белоснежные простыни и теплое одеяло. О чём ещё можно мечтать? Я закутался и проспал без тревоги и забот до следующего утра. Окопную усталость сняло "как рукой". Пошла размеренная госпитальная жизнь: подъем, туалет, прогулка, завтрак, обход, лечение.
Утром следующего дня, во время обхода, я увидел начальника операционного отделения – главного хирурга полковника медслужбы, удостоенного многих правительственных наград. Это был дюжий мужчина, но с мягким приятным голосом и очень внимательный в обращении с больными. Его сопровождали наш лечащий врач Истомина Валентина Николаевна и медсестра с книгой учета и назначений. Поприветствовав, они быстро всех обошли, задерживаясь только у вновь поступивших больных, в том числе и у моей койки. Осмотрели раны:
– На что жалуетесь?
– Жалоб нет!
– После обхода зайдите в процедурную.
Однако, после обхода врач еще раз подошла ко мне, осмотрела рану. Попросила согнуть руку в локте – больно, не сгибается. Присела на мою койку, помассажировала руку, пощупала пульс. После этого пригласила на перевязку…
Диагноз был малоутешительным – левая рука двигаться почти не будет, а при выписке, я буду признан ограниченно годным. В двадцать три года, это меня никак не устраивало.
VI
Я вышел из помещения подышать свежим воздухом. День был ясным, солнечным. Воробьи чирикали под крышей, на ветвях деревьев щебетали какие-то птички, а в дальней небольшой роще грачи устроили настоящий птичий базар. Все хлопотали у своих гнезд.
Рядом война, а здесь жизнь идет своими чередом. На кустарниках уже пробиваются почки. "Боже мой, четыре года я не замечал этих прелестей!" Чириканье воробьев и карканье грачей подействовали на меня вдохновляюще. Да, эта долгая война не все на свете уничтожила – жизнь-то продолжается своим чередом.
Из окопов и беспрерывных тяжелых переходов, я попал в рай земной, а там-то как?! Меня не оставляли мысли о боевых друзьях: "Что там? Батальон, наверное, уже ведет бой в предместьях города, а возможно, штурмуя одно здание за другим, берет Данциг?! Где бой – там потери, там и кровь и смерть…
Бродя по двору, в песке на спортивной площадке, я обнаружил какой-то металлический полушар. Ковырнул ногой – не пошло. Взял палку – подковырнул. Находкой оказалось малое спортивное ядро! Несколько раз толкнул его раненой рукой – через повязку просочилась кровь. Меня осенила мысль: "А что? Если я начну тренировки, моя рука начнет двигаться – станет работоспособной! Не оставаться же мне калекой?" Кровь, которая текла из раны, породила сомнения: "Каков будет конечный результат? Если пойдет не так, меня могут обвинить в членовредительстве – в уклонении от воинского долга".
Все же я решил, не афишируя, продолжать систематические тренировки с постоянным увеличением нагрузки. Я возвращался в палату под чириканье птиц в приподнятом настроении. Душу согревала надежда, что мною найден способ разработать руку: "Я не останусь калекой! Я буду полноценным человеком!" Никому не говоря, стал тренировать руку. Терпел боль, кровь шла из раны, но рука стала шевелиться. Шел на перевязку и снова до седьмого пота разрабатывал руку.
VII
Однажды, после умывания, я забыл в умывальнике свои швейцарские часы. Быстро вернулся, часов уже не было. При мне в умывальнике был один... Вряд ли, кто еще успел туда зайти. С него и спросил. Тот путано оправдывался:
– Почему только я, ведь в умывальнике мог кто-то побывать...
Мне было бы глубоко наплевать на часы, несмотря на то, что они у меня были только одни, но эти часы были подарком от личного состава. Меня озадачило: "А что же за офицеры меня окружают? Какие вообще могут быть проблемы с часами в 45-м, когда у любого бойца этого добра было уже предостаточно?
Разговорился с соседями по палате. Выяснил, что некоторые умудрились получить случайные ранения в тылу, другие лежат просто с какими-то заболеваниями, выжимая из этого "по максимуму". Это была группа старших офицеров, в основном – евреев. Остальные предпочитали с ними не связываться, почтительно называя их "старожилами" и "героями геморроя". "Прописывались" и удерживались они здесь через "своего" заместителя по материальному обеспечению госпиталя. Чувствовали они себя комфортно и, дожидаясь победы, "убивали время" – круглыми сутками играя в преферанс. Меня удивило, что такие "экземпляры" есть в нашем обществе. Люди, которые забыли о своем долге, которых не особо волновало, чем живет страна. Конечно, таких офицеров были единицы, но, к сожалению – они были!
VIII
В одну из прогулок я решил пройтись по пустым улицам города. Меня заинтересовали домики, построенные для рабочих. Состыкованные друг с другом, они тянулись длинной чередой – "оказывается, капиталисты тоже заботились о своих рабочих". Навстречу мне ехал велосипедист в пижаме. Не доезжая до меня, он остановился и поздоровался:
– Здравствуйте товарищ капитан! Вы тоже ранены?
– Как видишь – по пижаме.
– Я же из вашего батальона – рядовой седьмой роты Московец. А вы знаете? Здесь много наших. Если узнают, что вы здесь, то будут рады встрече!
– Я тоже буду рад. Мой госпиталь на окраине города. Восемнадцатая палата.
– Знаю, там лечился наш лейтенант Пожидаев, командир взвода из 9-й роты. Мы приходили его проведывать. И палату вашу я знаю – она на первом этаже, первая слева. Мы зайдем. Возможно, вы, в чем нуждаетесь?
– Спасибо! У меня есть все необходимое. Правда, сегодня в умывальнике у меня "тяпнули" часы, но это я, как-нибудь, восполню…
– Хорошо! Мы постараемся прийти вас навестить. Если не возражаете, мы вам для прогулки прикатим велосипед? У нас ребята выписываются, а велосипеды остаются бесхозными.
– Буду рад! А если женский прикатите, то буду благодарен вдвойне.
На следующий день, рано утром, еще до обхода, я вышел на зарядку – немного потолкать ядро. Проходя мимо прачечной, увидел стоящие у стены велосипеды. Подошел к ним. Завидя меня, нянечка строго предупредила:
– Это солдаты прикатили для какого то своего капитана-комбата… Кажется говорили «Третьего»?
– Это я и есть! Значит, можно брать?
– Бери, конечно бери сынок – это твои велосипеды!
IX
Шел обход, а в коридоре к нашей палате, подошла большая группа воинов в пижамах. Врачи, проходя мимо, спросили:
– Товарищи, вы к кому?
– Мы к нашему командиру, комбату! Можно?
– Можно! Но после обхода.
– Мы подождем, – дружно ответили воины, вдохновленные радостью скорой встречи.
Лечащий врач, обходя всех больных, подошла к моей койке. Присела. Пощупав пульс, сделала легкий массаж руке и, как-то нежно ее поглаживая, смотрела пытливыми глазами на выражение моего лица. Наконец, Валентина Николаевна спросила:
– Почему, там, в коридоре, так много раненых бойцов, которые хотят встретиться с вами?
– Ну, спросите у них сами. Надеюсь, вы им не отказали?
– Разрешили – после обхода. Но почему их так много? Столько раненых, что вы так плохо воевали?
– Нет. Воевали мы отлично, а за взятие Эльбинга весь личный состав батальона представлен к наградам.
– Впервые, о таком слышу, – сказала врач, прощаясь.
Врачи и медсестры ушли, а в палату, на цыпочках, вошли мои воины. Каждому хотелось поприветствовать меня и пожать руку. Сначала спросили: – как здоровье и когда на выписку?
– Скоро, боевые мои друзья, скоро! За велосипеды – огромное спасибо! – Поблагодарил я.
– Как нам снова попасть в наш стрелковый батальон?
– Это дело, видимо, сложное. Сначала нужно попасть в свою дивизию, а там обязательно пойдут навстречу, поскольку наш батальон у всех "на устах".
– Правда, что у вас стянули часы?
– Да, к сожалению, было дело…
– Вот, мы тут… – воин замялся – вам приготовили… И достает из-за спины шапку-ушанку полную часов! – я был ошарашен. Глядя на меня, воины дружно захохотали.
– Да, вы что..? Зачем они мне.., да еще столько..? Спасибо, ребята! Ну, молодцы – рассмешили!
– Берите, не обижайте! Ну, хотя бы выберите, какие "душа пожелает"! – наперебой уговаривали воины.
При этом всем хотелось, чтобы я выбрал именно его часы. Все шутили, смеялись. Когда я все же согласился взять одни, все, раскрыв рты, смотрели на шапку. Я взял такие же, какие у меня были и раньше. И снова раздался оглушительный хохот. Наверное, они предполагали, что я возьму именно эти часы. Такие же, какие они дарили мне ранее.
– Товарищ капитан, ну возьмите еще вот эти маленькие часики! Наверняка, у вас есть девушка, невеста, какая-либо любовь. Возьмите для нее, – предложил один из бойцов, а остальные, всем гуртом стали меня уговаривать.
– Спасибо, друзья! – я от всей души поблагодарил их.
После мы вышли на воздух и долго, до самого обеда, гуляли, непринужденно беседуя. Рассказывали последние новости, вспоминали и прошедшие бои. Особенно их обрадовало известие, что все участники боя за Эльбинг представлены к правительственным наградам. Разошлись с надеждой – вскоре воссоединиться в своей боевой семье. После, почти каждый день, воины навещали меня. Мне было приятно их общество, и я был счастлив такому вниманию со стороны своих бойцов.
X
Я обратил внимание, что лечащий врач Валентина Николаевна стала ко мне относится подозрительно чутко и даже с некой нежностью. Однажды заметил, как она в коридоре беседует с пришедшими ко мне воинами. После, во время осмотра, она спросила меня:
– Не пойму, почему к вам приходит так много подчиненных, а к другим нет?
– Я же вам предлагал, узнать у них. Пусть они вам сами и скажут.
– Спрашивала, они говорят: "Мы любим своего комбата. Он нам и отец и командир, с ним легко и в быту и в бой идти"…
Шли дни. Раны были чистыми, но заживали медленно. Видимо, причиной этому были мои интенсивные тренировки. Открытые раны меня мало волновали. Душу согревало, что тренировки не прошли напрасно. Моя рука уже почти полностью сгибалась – разгибалась. Об этом никто не знал. Не подозревала и Валентина Николаевна, которую моя личность, вероятно, заинтересовала больше чем моя раненая рука. Но себя она никак не проявляла, пока не произошел один забавный случай…
После обеда я решил укатить на прогулку. Взял велосипед, и уже собирался его оседлать, как ко мне обратилась совсем незнакомая медсестра:
– Больной, вы можете научить меня ездить на велосипеде?
– Могу! Вот стоит женский велосипед – берите его! А как вас зовут?
– Таня. Таня Сметанина...
Взяв велосипеды, мы вышли за черту города, на непроезжую часть дороги. Ее отгораживало срубленное снарядом дерево.
– Ну, Танюша, смотри на меня, как я буду садиться на сидение, куда надо смотреть, как начинать педалями крутить, как держать равновесие. Прошло немного времени. Хотя еще не совсем уверенно, но Танюша уже вполне самостоятельно "рулила" велосипедом. "Теперь уже можно и вдвоем с Таней прокатиться", – подумал я. Собираясь сесть на свой велосипед, увидел, как со стороны госпиталя идут два врача в военной форме: мой лечащий – под руку со своей подругой. Подругу ее я увидел впервые. Она мне показалась постарше годами и более солидной "по форме".
Подходя к нам, Валентина Николаевна спросила меня:
– Вы, больной, всех обучаете езде на велосипеде, или только медсестер?
Танюша от услышанного – смутилась. Взглянув на часы, сказала:
– Ой, время. Опаздываю на дежурство. Я пошла. Не простившись, оставила мне свой велосипед, и почти бегом, удалилась.
Больше я Танюшу никогда не встречал.
– Если желаете, я готов и вас научить? Вот велосипед к вашим услугам! – но от моих услуг она отказалась. Эта встреча меня насторожила и оставила на душе неприятный осадок, с одним неразрешенным вопросом: "Что это было?..
XI
В госпитале для лечения раненых были прекрасные условия. И, тем не менее, "старожилы" постоянно находили недостатки в работе медперсонала и создавали руководству госпиталя головную боль. Видимо, уж коли решили просидеть здесь до конца войны, то хотели это сделать с комфортом и стали жаловаться на некорректное к ним отношение со стороны персонала госпиталя. Руководству, видимо, их выходки надоели. Решили провести собрание коммунистов, находящихся на лечении, заслушать их мнение о работе медперсонала.
Среди присутствующих на собрании, я оказался самым молодым. В своих выступлениях эта самая группа "старожил-префферансистов" перешла в наступление и обрушилась с претензиями на обслуживающий персонал. Они жаловались, не столь на грубое отношение, сколь на однообразие питания: вот-де – молочных продуктов нет, зелени нет, подай им творожок со сметанкой, молочную кашу, свежие огурчики… Я долго их слушал и, в конце совещания, попросил слово.
Начальник госпиталя посмотрел на меня и сказал:
– Послушаем, что нам скажет самый молодой человек? Все повернули головы в мою сторону и замолкли.
– Товарищи больные, я очень внимательно послушал всех выступающих и у меня возник один вопрос ко всем: скажите мне, есть ли на свете ад и рай? Я не жду ответа от вас. Я, командир стрелкового батальона. Находясь день и ночь в мокрых сырых окопах, изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц, под свистом пуль и градом снарядов, для нашей "царицы полей" – это ад. И попав сюда, в стены этого госпиталя, в чистую белоснежную постель, где заботятся о моем здоровье, о моем питании – это и есть для меня рай. А вы, называя себя коммунистами, забыли, что еще идет война, что рабочие на заводах не спят ночами, куют все для победы, труженики села отдают для фронта свое последнее зерно. Ведь идет война …, а вы заняли оборону здесь. Скулите, что здесь плохо, но не собираетесь покидать это "плохое" место. Сутками играете в карты, оставляя за собой свинарник и горы окурков. А когда медперсонал делает замечание – устраиваете скандалы. Вам не стыдно? Я выражаю от себя и всех моих офицеров, которые лечились здесь, а сейчас уже воюют, огромную благодарность медперсоналу госпиталя.
– Видно, как вы "хорошо" воюете, что ваши люди забили все госпиталя? Каждый день толпы у вашей палаты, – пробормотал больной пожилых лет, пытаясь увести тему разговора в другую сторону.
– Война – не кино, на ней еще и убивают! А мы находимся на передовой. Скажите, кто знает случаи, чтобы от комбата – до последнего ездового, весь личный состав батальона был награжден правительственными наградами? Так вот – вы встречаетесь в этом госпитале с теми людьми, которые героически сражались, не жалея себя. Не за награды, а за победу над врагом. Да они здесь… Они здесь потому, что не жалея своей жизни, сражаются на передовой. Это они за бои под Эльбою все награждены правительственными наградами, а некоторые и дважды. А сюда приходят, чтобы узнать, когда их комбат выписывается, чтобы ускорить свою выписку и со мной вернуться в свой батальон, в свою родную боевую семью и продолжить путь к победе. Вернуться на передовую, куда вас дубиной не загонишь! Еще раз спасибо всему медперсоналу госпиталя за прекрасное лечение и обслуживание. Спасибо.
Я сел. Все замерли – стало тихо. Долго сидели молча. И тут я услышал реплику:
– Мы еще посмотрим, как ты себя дальше поведешь!
– А тебе и смотреть не придется: я здесь валяться не собираюсь, скоро выпишусь в часть, там меня ждет мой батальон. Я, подобно вам, здесь окапываться не собираюсь! Вам этого не понять! Противно с вами здесь находиться, превратили госпиталь в притон и ведете себя как крысы! Как вы потом будете в глаза смотреть тем, кто своих сыновей, мужей, отцов с фронта не дождется?
Я вышел первым…
XII
Вышел и направился в операционную, чтобы попросить главного хирурга выписать меня из госпиталя. Врача не было, старшая сестра нашла его и рассказала о моем намерении. Улыбаясь, вошел главный хирург – огромный мужчина с несколькими орденами на груди.
– Где здесь больной, который просит выписаться? А ты, комбат? Ну-ка, показывай свою рану!
Осмотрев рану, заставил меня несколько раз согнуть руку в локте, пошевелить пальцами и тихо, как бы про себя сказал сестре:
– Раны открытые, но чистые, в движении руки изъянов нет – коли сам просит, можно и выписать. Скажите сестре-хозяйке – пусть приготовит аттестат и паек на дорогу, а вы оформите справку и направление. Я подпишу.
Повернулся ко мне лицом и подал руку:
– Поздравляю вас с выздоровлением. Через час ваши документы будут готовы, а через два часа будет автобус до города Прейстангард. С Богом, капитан!
XIII
Время. Мне не терпится... Стою у двери и в десятый раз читаю табличку: "Старшая медсестра". Постучал – "Войдите!". Моему взору открылась просторная комната, вдоль стен зашторенные простынями стеллажи. Согнувшаяся над столом медсестра, разбирала какие-то бумаги. Наконец она выпрямилась и повернулась ко мне лицом. Стала рассматривать меня пытливыми глазами и тут… – взмахнув руками ахнула:
– Да ты ли это, Коленька?
Я сразу не мог понять, а она обхватила меня обеими руками за шею, обсыпала градом поцелуев, приговаривая:
– Коленька, милый мой Коля, какая радость – жив? Сколько лет?.. И вдруг такая встреча!..
Теперь я понял, что передо мной Маша – моя миленькая Маша.
– Машенька, радость ты моя! Вот так встреча?.. Вот так сюрприз. Неужели так бывает. Посмотрев друг на друга, и опять обхватив друг друга, мы всхлипывали и дрожа от радости, чувствуя трепет своих сердец.
– О! Боже, Машенька, радость ты моя, как я долго не мог тебя найти! – шептал ей на ухо.
В таком крепком объятии, гляди друг другу в глаза, мы простояли долго. Сладость ощущения тепла приятно текла по душе, а слезы безмерно катились по щекам градом. Потом, через их пелену, мы опять рассматривали друг друга. Я, как бы, невольно, большим пальцем правой руки приподнял локоны ее волос и, увидев ту самую жилку с голубоватым бугорком, убедился: "Да, ошибки нет – это та самая Маша, которая в далеком сорок первом спасала меня от солнечного удара", та которая провожала меня из госпиталя в феврале сорок третьего под Ленинградом.
Мне уже казалось, что я нашёл ту самую свою сердечную любовь, которую так долго искал, нашёл чтобы никогда больше с ней не расстаться. Маша, припав мне на грудь, рыдая, прошептала:
– Коля, миленький мой, я перед тобой виновата. Какая я непутевая... Я "окольцована". У меня уже маленькое существо то в одном, то в другом месте живота дает о себе знать.
Стараясь не выдать, обжёгшую моё сердце, горечь, приходя в себя, я тихо сказал:
– Ну, что ж, Маша, ты не виновата, такова наша военная судьба – такая наша фронтовая любовь… Ты же не могла знать, что будет со мной?.. Маша, дай мне мое обмундирование… И, если можно, то разреши, я здесь у тебя переоденусь?
– Вот твое, уже приготовленное обмундирование, а переодеться можешь там, за дальней шторой.
Мое обмундирование было вычищено и идеально выглажено, подворотничок подшит.
Пока я переодевался, мы с Машей успели обменяться еще некоторыми воспоминаниями. На душе у меня легла глубокая печаль - я потерял искреннюю, сердечную, беспристрастную любовь.
Я в форме – я готов. Подошел к Маше, взяв ее руками за плечи, сказал:
– Миленькая Маша, я долго искал человека, который был для меня примером во всех моих поступках в жизни, и в труде, и в борьбе за наше светлое будущее, за будущее нашей Родины. Этим человеком стала ты. Ты стала и останешься на всю мою оставшуюся жизнь светом, озаряющим мой путь. Спасибо тебе. А в знак нашей случайной встречи, позволь подарить тебе на память вот эти маленькие часики!
– Коленька, милый мой, спасибо. Эти часы… Их надо носить не на руке, а на сердце. Ой, разве я могла предположить, что нас судьба когда-либо сведет вместе. Она залилась слезами и, не стесняясь, рукой размазывала их по щекам.
– А что я тебе, Коля подарю?
– Не надо печалиться, Маша. Ты мне уже подарила…
Не спрашивая разрешения, я вынул из стоящего на столе планшета ее фото и вместе с партбилетом положил в левый карман гимнастерки. Маша взяла листок со стола, что-то быстро написала, свернула вдвое и положила мне в тот же карман, застегнув пуговку.
– Расставаясь, Коля, с тобой, я поняла, что такое настоящая любовь.
– Не грусти, Маша, ты не виновата, а маленькое существо сохрани, возможно, это и будет твое счастье.
Тепло поцеловал ее в губы и со слезами на глазах покинул ее комнату.
Вскоре старшая сестра попросила меня подойти и расписаться в получении документов. К этому времени я уже успел пообедать.
XIV
Начистив до блеска сапоги, поправив из английского сукна своё "ЧеШа" (чистошерстяное) обмундирование, я решил зайти попрощаться к своему лечащему врачу Валентине Николаевне. Постучал, услышал ее голос – "Войдите!".
Я вошел, плотно закрыв за собой дверь, и развернулся к ней со всей армейской выправкой. Вошел, остановился, а что дальше?... Подойти ближе?
Валентина Николаевна сидела на подоконнике раскрытого окна и наслаждалась приятным весенним воздухом, погрузившись в какие-то приятные мысли… "Ведь наступила весна. Война скоро кончится. Ее ждала шумная Москва, но я должна приехать не одна, но с кем? Возможно, с этим капитаном, к которому каждый день гурьбой приходят солдаты. А ведь он примечательный… Все начальство госпиталя только и говорит о его выступлении на партийном совещании". Слухи о моем выступлении уже успели разлететься по госпиталю и дойти до Валентины Николаевны. "Да, здорово, этот раненый молодой капитан отпаял этим преферансистам, загнездившимся у нас благодаря замматобеспечению госпиталя. Да, и начальник госпиталя восхищенно пересказывал врачам, не присутствовавшим на собрании: "Я – капитан, командир стрелкового батальона всю войну не выходил из окопов и, попав сюда, после всего этого, считаю, что попал из ада в рай. И вам, засидевшимся здесь – что плохо?! Оглянитесь вокруг себя и посмотрите, как день и ночь без сна и отдыха работает персонал, принимая раненных, борются за их жизни и здоровье. А там, на передовой, в боевых порядках, в весенней грязи, мои боевые друзья под огнем рвутся вперед к Победе!". Она и раньше, встречая в коридоре моих подчиненных, выпытывала у них информацию про меня – интересовалась мной. Стала часто задерживаться у моей койки, брать мою руку, проверять пульс. И, как-то осторожно, интересовалась некоторыми вопросами: "Как я спал? Как общее состояние? Что собираюсь делать после войны? ". И каждый раз, видимо, старалась более подробно узнать обо мне, но тогда на это я не обращал внимание. И никогда бы не подумал, что у нее родились какие-то планы на будущее, в которые вписывалась и моя персона…
Увидев меня, Валентина Николаевна широко раскрыла глаза, и от неожиданности у нее вырвалось:
– Так вот вы какой? Что случилось? Кто вас выписал?
– Виноват!.. Главный хирург.
– А рука? Как ваша рука?..
Я ей показал, что рука сгибается и разгибается «в пределах естественного движения».
– Как вы это сделали?
– Ежедневно по несколько часов бросал малое спортивное ядро.
– И что сказал хирург?
– Сказал, что раны открытые, но чистые - скоро заживут. Можно выписать, раз раненый настаивает. И меня выписали.
– Да, зачем вы это сделали? У вас еще открытые раны, да и почему-то они плохо заживают. В окопах может случиться все. Там нет таких условий. Да и рука еще не действует так, как надо. Ведь война скоро кончится. Я могу задержать вас до конца войны.
Услышав последние слова, сердце мое забилось так часто, что вот – вырвется из груди. Щеки обдало жаром. "Ого! Хватила куда?!" – промелькнуло у меня в голове. А Валя, продолжала свое повествование:
– Я вас могу продержать до конца войны. – Она говорила тихо, подозвала меня, взяв мою левую руку, нежно перебирала пальцы. И тут она остановилась, и посмотрела в мои прищуренные глаза и спросила:
– Можно я буду называть вас Коля?..
– Как вам угодно. Я готов вас слушать.
– Коля, я москвичка. У меня отец генерал-лейтенант, работает в управлении от штаба. Конечно, он вам поможет поступить в военную академию. У нас большая квартира. Я у родителей одна… – и умолкла, ожидая, что я скажу на ее предложение.
Я молчал, стараясь не показывать ей, что все это "не то!".. Что это всё мне противно. Мне хотелось от нее услышать про чувства любви и на этой основе в последствии можно было бы строить взаимные отношения. Несколько оправившись от негативных мыслей, я сказал:
– Нет, нет, Валенька. Не могу, меня ждут на фронте. Там мои друзья, там мой батальон, там меня ждет мой орден.
– Жаль… Очень жаль. Ну что ж… тебе видней. Держать я тебя не могу. А, может, ты задержишься у меня на несколько дней? Я в комнате живу одна…
– Нет, нет… Меня уже ждет мой однополчанин, мы договорились добираться вместе. Хочу догнать своих, они уже где-то на Одере, – не спрашивая разрешения, я тепло и нежно поцеловал ее в щечку. – Спасибо вам Валя, вы меня хорошо лечили. Прощайте…
Я поднял глаза. А у Вали глаза наполнились слезами, и слезы маленькими дробинками скатывались по девичьим щекам.
– Ну, с Богом.
– Да хранит тебя Бог!
Мы тепло расстались, и я больше никогда не встречался с этой порядочной и честной девушкой. Так оборвалась ее мечта – найти во мне спутника жизни. А могла бы? Возможно, если бы в своем стремлении построить со мной отношения, рассказала про свое отношение ко мне, про свои чувства, нежную страстную любовь, а не про привилегии и про папу-генерала, которые я счел недостойными и несвоевременными.
Продолжение:
http://www.proza.ru/2018/10/22/909