На пороге... Гл. 28. По следам Этнографа Борхеса

Екатерина Патяева
28. ПО СЛЕДАМ ЭТНОГРАФА БОРХЕСА

        - Все мы хорошо помним «Этнографа» Борхеса, - начала  Кельга.
        - Я не помню, - запротестовала Сабина.
        Стояла ночь Хэллоуина. На столе пылали свечи, благоухал эвкалипт и они вчетвером — Сабина, Аурелий, Арсений и Кельга — сидели на пороге книги и играли в фэнфики: один из них читал свой фэнфик знакомого всем произведения, а затем каждый придумывал, что было дальше. Сейчас была очередь Кельги.
        - «Этнограф» лежит, например, здесь — Кельга послала Сабине ссылку: http://lib.ru/BORHES/kniga.txt  - А суть там очень проста: молодой человек, студент или аспирант, по предложению своего профессора отправляется в прерии (дело происходит в Америке) изучать одно из индейских племён, у которого есть некая тайна. Зовут этого начинающего этнографа Фред. Он находит индейцев и начинает с ними жить. Через несколько лет он проходит посвящение и ему открывают то самое тайное знание. Ещё через некоторое время Фред оставляет индейцев и возвращается в свой университет. Он встречается с профессором и сообщает ему, что тайна действительно существует, и он её знает, но писать диплом (или диссертацию) он передумал, ему это больше неинтересно, ибо университетская наука, в сравнении со знанием индейцев, ничего не стоит. Профессор удивлён, обижен и рассержен. Он спрашивает Фреда, собирается ли тот вернуться к индейцам, на что молодой человек отвечает, что индейцы научили его тому, что пригодится в любом месте. Фред женится, потом разводится, и устраивается работать в библиотеку. На этом рассказ Борхеса кончается.
        - Окей, - сказала Сабина, - я как раз успела просмотреть и сам рассказ. Ты не упомянула о том, что в ночь перед посвящением ему снились красные буйволы.
        - Точно, - согласилась Кельга. - А теперь — моё продолжение.


        Профессор не знал, что Фред работает в библиотеке. И увидев его за стойкой выдачи книг, он был поражён.
        - Как! Фред Мердок?! Что вы здесь делаете?
        -  Работаю.
        - Но почему?
        - А почему бы и нет?
        -  Я этого не ожидал... Мне казалось, что вы уходите с факультета ради чего-то... более значимого, более важного. Бросить науку, чтобы стать библиотекарем?
        -   Всё это только слова, профессор: «наука», «библиотекарь», «значимое»... Жизнь — нечто другое. Но я вынужден просить у вас прощения — у меня нет сейчас времени разговаривать с вами, мне надо подготовить заказы читателям.
        Фред попрощался и ушёл в книгохранилище. Минут пять профессор растерянно смотрел в проём, за которым теснились стеллажи с книгами. Затем взял свои книги и медленно пошёл к выходу.
        Библиотека закрывалась в девять. Без пяти минут до закрытия профессор стоял у входа и ждал, пока появится Фред. Тот вышел, негромко насвистывая.
        -  Профессор!?
        - Мне надо поговорить с вами.
        -  Ок. Здесь за углом есть милое кафе и пару часов они ещё должны работать. Пойдёмте.
        Уютно расположившись за столиком в углу зала, Фред выжидательно смотрел на профессора.
        -  Итак, о чём вы хотели поговорить, профессор?
        - Это трудно объяснить... Но мне казалось, что отвергая науку, вы делаете это, зная что-то более важное. Ту Истину, которую вам открыли индейцы.
        - И вам кажется, что библиотека — не то место, где можно пребывать, зная Истину?
        - Да, что-то вроде этого.
        - А какое место, по-вашему, достойно Истины?
        - Ну... писать книгу, например....
        - Что ж, я пишу книгу, профессор.. А работа в библиотеке ничем не хуже любой другой. Пожалуй, лучше — я помогаю людям находить то, что они ищут. И сам нахожу вместе с ними нечто, ранее мне неведомое. Это приносит мне радость.
        - Если библиотека — это просто работа, то почему вы ушли из университета? Вы могли бы работать там и так же писать свою книгу!
        - Вы не поняли. Ваша наука — фикция. Бесплодная имитация жизни. А зарабатывать деньги, занимаясь  фикциями и химерами мне не по душе... Так зачем я буду этим заниматься?
        Фред замолчал и стал медленно смаковать принесённый ему горячий шоколад с кайенским перцем. Профессор не знал, что ему ответить. Да ему и не хотелось ничего отвечать. Хотелось сидеть в полумраке кафе, пить кофе и ни о чём не  думать. Дома его ждала диссертация очередного аспиранта, на которую он завтра должен был дать отзыв, и он отчётливо понимал, что уж эта диссертация — точно фикция. Но отказаться ее одобрить он не мог. Или всё-таки мог?
        А Фред раскрыл свою потёртую сумку и извлёк из неё тёмно-зелёный томик с золотым тиснением.
        -   Вот послушайте:               

Толпы света бредут, создавая дыханьем округу,
узнавая пейзаж как созданье своих мятежей,
обтекая его, голоса подавая друг другу,
превращаясь в скопления мечущих мрак миражей.
Так в обратный порыв увлекается бег ледохода,
натяжением силы вживаясь в свои берега.
Обретая себя, неподвижностью дышит свобода –
И летят берега, и раздет ледоход донага.
Каждый выдох таит черновик завершенного мира.
У меня в голове недописанный тлеет рассвет.
Я теряюсь в толпе. Многолюдная драма Шекспира
поглощает меня, и лицо мое сходит на нет.
Я теряюсь в толпе. Толпы света, как волны, смывают
и уносят меня, как стихи на прибрежном песке.
Там, где зреет строфа, там, где шепот сирен убывает,
там проносится поезд по долгой и влажной строке.
Колесо и пейзаж на незримой оси снегопада
с одинаковой страстью друг друга пытают в пути.
Начинается вдох. Открывается занавес ада.
Крепко спит Одиссей, и снежинка трепещет в горсти.               


        - Чьи это стихи? Ваши? - спросил профессор после долгой паузы.
        - Нет. Одного русского поэта. Его зовут Иван Жданов. Я только перевёл их на английский.
        В молчании они вышли из кафе. На следующий день профессор дал негативный отзыв на ту самую диссертацию. Через месяц он уезжал в экспедицию в труднодоступные районы Анд. Фред пришёл его проводить.

        Слушатели зааплодировали. Потом Сабина сказала:
        - Я хочу написать о том, почему Фред развёлся.
        - А я — об их разговоре, когда Фред пришёл проводить профессора, - откликнулся Арсений.
        - А я пока не знаю, о чём буду писать, - медленно произнёс Аурелий.
        - Я тоже, - кивнула головой Кельга.
        И все четверо уткнулись в свои ноутбуки.

        Через полчаса Сабина всех позвала:
        - Я готова. - и она начала читать.

        Фред женился на девушке, в которую давно был влюблён. Она училась на три курса младше него, и, будучи аспирантом, он вёл семинары у её группы. Само имя её — Миранда — звучало таинственно и маняще, и она вполне своему имени соответствовала. Фред не стал рассказывать профессору о том, что вернулся от индейцев в Йэль он именно ради Миранды, однако это было так.  Пока его не было, Миранда закончила университет и пережила бурный роман с человеком, который её боготворил, завершив его по своей инициативе. Возвращению Фреда она обрадовалась и с большим интересом слушала его задумчивые рассказы об индейцах. Первые месяцы их совместной жизни были восхитительны. Правда, Миранда не раз просила Фреда рассказать ей о тайном знании индейцев, а он не то чтобы отказывался, он просто знал, что не пережив того, что пережил он (и что из поколения в поколение переживают индейцы), она это знание просто не сможет понять. И старательно переводил для неё стихи таинственного русского поэта Ивана Жданова — ему казалось, что они проложат путь к той тайне (Фред не сомневался, что и Иван Жданов был приобщён к ней) и постепенно он сможет её передать Миранде. Особенно ему нравились два стихотворения: то, которое он прочитал потом профессору, и вот это:

ВОСХОЖДЕНИЕ

Стоит шагнуть – попадешь на вершину иглы,
впившейся в карту неведомой местности, где
вместо укола – родник, вырываясь из мглы,
жгучий кустарник к своей подгоняет воде.
Дальше, вокруг родника, деревень алтари,
чад бытия и пшеничного зноя дымы.
Там начинается воля избытком зари,
там обрывается карта в преддверии тьмы.
Все это можно любить, не боясь потерять,
не потому ли, что картой поверить нельзя
эту безмерную, эту незримую пядь,
что воскресает, привычному сердцу грозя.
Здесь, что ни пядь под стопой, то вершина и та
обетованная ширь, от которой и свету темно:
никнет гора или рушится в ней высота,
или укол простирает на карте пятно.
Это – твое восхожденье, в котором возник
облик горы, превозмогшей себя навсегда.
Это Георгий своим отворяет копьем
пленный источник, питающий падшую плоть.
Отблеском битвы, как соль, проступает на нем
то, что тебя ни на миг не смогло побороть.
Стало быть, есть красота, пред которой в долгу
только она лишь сама как прибежище чар.
Всадник, заветную цель отдающий врагу,
непобедим, ибо призван растрачивать дар.
Здесь и теперь в этом времени вечности нет,
если, сражаясь, себя разрушает оно,
если уходит в песок, не стесняясь примет,
чуждое всем и для всех безупречно равно.
Не потому ли нацеленный в сердце укол
всей родословной своей воскресает в тебе,
взвесью цветов заливая пустующий дол,
вестью племен отзываясь в пропащей судьбе.
Это нельзя уберечь и нельзя утаить,
не промотав немоту на избыток вестей.
Значит, шагнуть – это свежий родник отворить,
значит, пойти – это стать мироколицей всей.

        Оба эти стиха подводили к тайне вплотную — но Миранда этого не понимала. И русский поэт Иван Жданов ей не нравился.
        А потом она поступила в аспирантуру и принялась писать диссертацию. И ей стало казаться, что Фред напрасно не написал свою. Нет, ссориться они не начали — они просто всё меньше и меньше разговаривали друг с другом. А потом тихо и мирно решили развестись.

        Сабина дочитала и все снова зааплодировали. Следующим взял слово Арсений.

        Профессор летел в Ла-Пас. Или, как ему больше нравилось говорить, в Чукиаго — так называлась эта неофициальная столица Боливии на языке индейцев аймара, коренных обитателей этих мест.  Собственно, язык и культура аймара и были главной целью его путешествия. На протяжении последних четырёх веков язык аймара не давал покоя многим учёным; его называли и «языком Адама», и наиболее адекватным промежуточным языком при машинном переводе. Язык аймара был основан на троичной логике — тогда как все другие человеческие языки основаны на логике двоичной. Это обстоятельство уже несколько десятилетий будоражило ум профессора, и вот теперь он решился сам отправиться в Чукиаго и познакомиться с людьми, говорящими на этом удивительном языке.
        - Ты только подумай, -  возбуждённо жестикулируя, говорил он Фреду, - ведь в троичной логике нет закона противоречия и два противоречащих друг другу утверждения могут быть истинны одновременно! И нет закона исключённого третьего! А ещё аймара всегда указывают, наблюдал ли говорящий описываемые им события сам, или нет, и вообще постоянно подчёркивают различие между видимым и невидимым, известным и неизвестным.
        - А ещё у них удивительная языковая модель времени, - подхватил Фред. - Если во всех других языках будущее мыслится впереди условного «меня», а прошлое — позади, за «моей» спиной, то у аймара наоборот: будущее мыслится позади «меня», а прошлое — впереди! Желаю тебе не только научиться говорить и думать на этом удивительном языке, но и обрести твоё прошлое, которое впереди!
        - Да, у меня в голове это никак не укладывается: жить лицом к своему прошлому и спиной к будущему…
        - Ну, спиной к будущему, на самом-то деле, живут многие и у нас, - усмехнулся Фред.
        - Нет, - возразил профессор, - у нас живут не спиной к будущему, у нас просто живут с закрытыми глазами и видят воображаемое будущее, но всё же помещают его впереди. Мне проще представить, что я разворачиваюсь лицом к своему прошлому, чем что я стою спиной к будущему.
        - Что ж, пообщаешься с индейцами, может и представишь. Интересно, а сохранились ли их мифы, хоть в какой-то форме?
        - Их нигде не описывают, - задумчиво протянул профессор. И по блаженно-мечтательному выражению его лица Фред понял, что именно эти, нигде не описанные и неизвестно, сохранившиеся ли до наших дней, мифы индейцев  аймара и были той заветной целью, которая проснулась в его душе после их памятного разговора в кафе неподалёку от университетской библиотеки.

        Трое слушателей Арсения дружно захлопали в ладоши.
        - А слабо нам всем написать стихи из этой удивительной позиции, лицом к прошлому и спиной к будущему? - вдруг спросил Аурелий.
        - Свободные хайку — откликнулась Кельга.
        И получилось у них так:

Аурелий:

Прошлое наступает.
Я не вижу будущего за моей спиной.


Кельга:

Прошлое проходит перед глазами.
Будущее подкрадывается незаметно.


Сабина:

Будущее, будь!


Арсений:

Я резко оборачиваюсь —
и ловлю взглядом ускользающую
тень будущего.

        - Не такая уж она, оказывается, непривычная, эта позиция… - протянула Кельга.
        Следующим читал свой текст Аурелий.

        Экспедиция профессора не заладилась с самого начала. Среди всех мест, где можно было встретить индейцев аймара, он выбрал именно Ла-Пас потому, что этот город был расположен в горах и там было прохладно; профессор плохо переносил жару. Но то самое высокогорье, которое подарило прохладу, принесло с собой и проблему, которую, как он считал, он должен был предвидеть, но упустил из виду: воздух был разрежен и его старое больное сердце каждый день напоминало о себе ноющей болью. Второй проблемой оказались индейцы. Они видели в нём обычного бледнолицего гринго и наперебой предлагали ему купить пончо, вязаные конические шапочки-лючо с наушниками, расписную керамику и даже листья коки. Сначала он пытался наладить с ними контакт, всё это покупая и надеясь затеять разговор в процессе купли-продажи. Через три дня у него в номере лежало полдюжины пончо разных расцветок, два десятка  шапочек-лючо, весь стол был завален фигурками солнечного бога Инти и богини земли Пачамамы, а на полу стояли объёмные вязаные сумки с листьями коки — но индейцы так и не начали с ним разговаривать. В какой-то момент ему показалось, что юные девушки аймара смотрят на него более дружелюбно, чем остальные индейцы, и он попробовал разговориться с одной из них. Но как только дело пошло на лад и девушка стала с горящими глазами рассматривать сделанные им во время полёта снимки Анд, которые он прокручивал перед ней на планшете, как за её спиной вырос широкоплечий индеец и, вяло поигрывая ножом, сказал девушке всего одно слово — после чего она вспыхнула и  убежала. И больше ни одна молодая девушка с ним не заговаривала.
        Не раз уже профессор обзывал себя старым ослом, не раз говорил себе, что пора собирать вещи и возвращаться — но перед его глазами тут же всплывало лицо Фреда, выражение которого он никак не мог разобрать. Ему казалось, что Фред хочет то ли что-то сказать, то ли предупредить о чём-то; во всяком случае, после каждой такой встречи, профессор решал остаться ещё на пару дней и продолжить свои попытки. Возможно, ему было просто стыдно перед Фредом капитулировать так быстро.
        И вот сегодня он увидел на площади очень странного худого человека, в чёрном пончо (до этого момента профессор никогда не видел, чтобы индейцы аймара носили пончо сплошь чёрного цвета), столь же чёрной шапочке-лючо и непроницаемо чёрных очках. Лицо его было настолько бледным, что сразу же хотелось назвать его мертвенно бледным. При появлении чёрного незнакомца индейцы тревожно расступились, а все женщины, и молодые и старые, в одно мгновенье с площади исчезли. «Где-то я его уже видел…» - пронеслось в голове у профессора и холодный пот прошиб его тело с головы до ног, а сердце тревожно затрепетало. Он узнал этого мертвенно-бледного человека в чёрных очках — то был Абадонна, бог смерти, чьего немигающего мертвящего взгляда не может вынести ничто живое. Абадонна медленно подошёл к профессору и столь же медленно снял свои чёрные очки.               

        - Я не знаю, что дальше — прервал чтение Аурелий. - Я не вижу будущего за моей спиной. Так что передаю слово тебе, - и он  поклонился Кельге. Она кивком ответила на поклон и продолжила:

        Как только профессор узнал Абадонну, в его сознании сразу же зазвучали невесть откуда взявшиеся последние строки того самого стиха русского поэта, который Фред прочёл ему в кафе несколько месяцев назад (несмотря на почтенный возраст, память у него была всё ещё отменной):

Начинается вдох. Открывается занавес ада.
Крепко спит Одиссей, и снежинка трепещет в горсти.

        В то же мгновение профессор осознал, что занавес ада только что перед ним открылся. И от этого осознания у него перехватило дух. Он медленно начал вдох, мысленно поблагодарив поэта за напоминание о необходимости это сделать, и начал искать глазами крепко спящего Одиссея, найти его казалось сейчас жизненно важным — но того нигде не было видно, и профессора это удивляло. А когда Абадонна подошёл к нему и снял очки, перед внутренним взором профессора трепетала огромная ярко сверкающая снежинка — и он не увидел чёрных глаз вечности, которыми в упор смотрел на него бог смерти. Блеск трепещущей снежинки был настолько ярок, что затмил даже взгляд Абадонны.
        Богу смерти пришлось обратиться к профессору своим глухим голосом:
        - Сеньор, пройдёмте.
        И тут профессор, удивляясь сам себе и не отрывая взгляда от сверкающей снежинки, произнёс каким-то не своим голосом (наверно, это голос русского поэта, пронеслось у него в голове):
        - Вы ошиблись, сеньор. Герои Борхеса не умирают. Я — герой Борхеса.
        Абадонна снял свою чёрную шапочку-лючо и взмахнул ею в лёгком полупоклоне, на глазах его вновь появились непроницаемые чёрные очки:
        - Прошу прощения, сеньор, я обознался.
        Затем он обернулся к тем, кто сидел за столом на пороге книги, поклонился всем им общим поклоном и столь же глухо произнёс:
        - Прошу прощения за вторжение, прекрасные senoras и достойные senores. Ночь Хэллоуина, сами понимаете, перебрал лишнего, не поймите меня превратно, прошу вас.
        Сказал — и тут же растворился во тьме ночи.
        Все четверо ошарашенно молчали. Через несколько минут в тишине зазвучал совсем иной голос:

        - Thank you, thank you from the bottom of my heart, my dear, my beloved friends.
        - Хорхе Луис Борхес! - изумлённо вскрикнул Аурелий.
        - Oh yes, it“s me. And I can tell you what has happened next, if you wish.
        - We wish! - закричала Сабина.

        И Хорхе Луис Борхес неторопливо поведал им о том, что случилось дальше. Увидев, как Абадонна снял свою шапочку-лючо перед профессором и поклонился ему, индейцы оторопели. Эта сцена поразила их намного больше, чем само появление Абадонны. Теперь они воспылали немыслимым почтением к профессору и готовы были оказывать ему любые услуги, а все дети, все отважные юноши и все юные девушки пробирались к нему и старались прикоснуться к краю его пончо — они уверились в его сверхъестественном происхождении и хотели обрести хоть каплю его немыслимой силы… Поняв, что именно интересует профессора, индейцы проводили его в горы, к древней жрице богини земли Пачамамы, которая, по их словам, была ровно вдвое старше самого профессора, пару недель назад они отмечали её стосорокалетие (они очень обрадовались, когда услышали, что ему семьдесят, целочисленное соотношение между его возрастом и возрастом жрицы давало ему в их глазах особые права); и эта сморщенная от времени маленькая женщина в длинном, щедро расшитом алыми, голубыми, золотыми и изумрудными нитями, одеянии, раскрыла перед своим гостем тайное знание аймара.
        А потом профессор пережил ещё одно потрясение... Он отчаянно устал после путешествия в горную пещеру, где жила жрица, но заснуть глубоко ему никак не удавалось, перед его глазами трепетала сверкающая снежинка, расшитая алыми, голубыми, золотыми и изумрудными нитями, а в ушах звучали древние напевы жрицы.
        И вдруг профессор испытал то немыслимое, что описал когда-то один исламский мистик: перед ним распахнулись тайные врата небес и он ощутил неизъяснимо сладкий вкус истины! И эта невероятная истина гласила: язык индейцев аймара был одним из языков Тлёна!  Да-да, того самого Тлёна, этого удивительного мира, описанного Хорхе Луисом Борхесом; мира, который все  друзья профессора и он сам до сих пор считали выдуманным Борхесом… Мира, который являет собой не собрание предметов в пространстве, но пёстрый ряд отдельных поступков; мира, в котором Дао-дэ Цзин и «Тысяча и одна ночь» написаны одним и тем же не имеющем подобия автором... 
        На следующий день профессор попросил индейцев снова проводить его в горную пещеру жрицы. Однако его вчерашние провожатые смотрели на него с искренним изумлением: они готовы сделать для дорогого гостя всё, что в человеческих силах, но проводить его в пещеру, которой не существует — этого они не могли. Лица их выражали глубокую и неподдельную печаль.

        За окном слегка забрезжил тусклый серенький рассвет. Ночь Хэллоуина подошла к концу.