Глава I. Недетские вопросы.
Валька Бугаёв начал помнить себя с пяти лет, когда ходил в детский сад. Именно там у него впервые возникли вопросы, на которые он не может найти ответа и сейчас, хотя ему уже двадцать два, он учитель и сам втолковывает детям заумные мысли.
Нет, в садике у него не было вопросов к повседневной жизни. Всё было близко и понятно ему: и завтраки с творожной запеканкой (самым вкусным воспоминанием той поры); и первые музыкальные опыты всей группы на принесенном кем-то ксилофоне; и головокружительные взмахи качелей, за право покататься на которых боролся каждый мальчишка. И сказки перед тихим часом, тягостным и неприятным (какому же нормальному ребёнку в такое время хочется спать?), нередко заканчивавшимся побоищем на подушках; и даже стояние в углу за какую- то провинность, - всё было ясно, ярко, весело. Непонятно было другое.
Как-то ослепительно-снежной зимой, в один светлый день дети бегали по площадке. Валька то играл с ними, то уходил в сторонку; искал, чем бы ещё себя занять. Он присел и начал лепить из снега разные фигурки. Мальчик так увлёкся, что перестал обращать внимание на других.
Неожиданно стало пасмурно. Он поднял голову и увидел, что остался один. Ни на площадке, окружённой вкопанными разноцветными покрышками, ни на качелях, ни на летней веранде, - нигде во всём огромном дворе не было ни души. Всё будто вымерло. Валька стоял среди оглушающей зимней тишины, одинокий, растерянный, теребя замёрзшими бледными пальцами полы своего коричневого клетчатого пальтишка. Он не заметил, как дети убежали на обед.
Но почему его не позвали? Ведь совсем недавно они все играли с ним, были здесь, рядом, и вдруг, не глядя на него, взяли и убежали! А взрослые? Неужели и воспитатели, долг которых - следить за каждым ребёнком, не вспомнили про него, будто его вообще нет? Его никто не окликал; к нему не подбегали, не трогали за плечо; он бы услышал! О нём просто забыли. Просто бросили его одного. Он дойдёт сам, найдёт дорогу. Это ничего. Важно другое: о нём никто не помнит! Но как же это? Как?! Неужели так может быть?
Уже будучи взрослым, Валька любил смотреть фотографии тех далёких лет. На одной из них- вся их группа. В верхнем ряду стоит крепенькая девочка в синем платье. У неё пышные каштановые волосы, раскосые восточные глаза, вздёрнутый, как у уточки, аккуратненький носик, пухлые розовые губки. Уже тогда Лена была красивой. А для него- самой красивой девочкой в садике. Валька никогда не сомневался в этом. И там, на фото, он стоит рядом – маленький хлюпик с золотистой стриженой головой. Он всегда старался быть рядом с ней. Втирался в компанию её подружек; просил, чтобы его приняли в игру. Неважно кем, хоть дверью( охранять их в деревянном теремке, где у них был воображаемый дворец), лишь бы быть с ней! Он жутко, по-детски ревновал её ко всем; хотел, чтобы она играла только с ним. Иногда она играла, бегала за ним с обручем, но ей быстро надоедало.
Валька ещё не знал, что любовь - это всегда жертва. Возможно, если сказать об этом взрослому, тот рассмеётся: любовь? В пять лет?! Но тем глупее выглядит этот пошлый взрослый, не понимающий, что зачастую дети любят по-настоящему; гораздо чище и сильнее, чем он в свои "надцать". Валька любил и чувствовал наивно, но страдал от этого не меньше.
Лена нравилась и другому мальчику - чёрненькому, с жесткими курчавыми, как у барашка, волосами. Стас был и сильнее, и наглее Вальки. Однажды на утреннике все девочки сидели в ряд на скамейке. Валька, набравшись смелости, подошёл к Лене, желая ей что-то сказать.( Сейчас он уже не вспомнит, что.) Соперник, видя это, вознегодовал, подбежал к нему и что было сил оттолкнул прочь от девочки. Валька упал и сломал руку. Вернее, тогда он не знал, что сломал; но ему было больно и обидно, и он не мог встать. Многие смеялись, и никто не помог ему. Опять - никто...
Он месяц ходил в гипсе, ел одной рукой, даже не мог лепить из пластилина ( а это было его любимое занятие.) И вновь сердце не верило тому, что чувствовало. Пусть все смеются: дети злые, это правда. Но неужели Лене его не жаль? Она же всё видела! Знала, что это из-за неё. И не подошла к нему тогда, когда он плакал, сидя на полу; и потом, когда все с почтением трогали его гипс, не сказала ему ни слова, ни разу не заинтересовалась им! Хорошо: он не заслужил. Слабак, не отстоял свою любовь в драке. Но ведь и тот, кудрявый, тоже не приглянулся ей. Всё было как нельзя проще: они оба ей не нужны! Так из-за чего же тогда они дрались?
Они выросли, пройдя втроём через всю школу. Лена превратилась в настоящую красавицу, утонченную, умную, талантливую. Но такую же холодную, как и в детстве. И к Вальке она сохранила то детское безразличие, только сейчас уже ставшее взрослым, осознанным. Впрочем, и Валька к ней теперь - тоже. Из всей троицы он один помнил несчастный случай в садике. Хотя иногда ему и самому казалось, что этого не было - так всё выглядело нелепо и даже неправдиво. А со Стасом они были, как потом выяснилось, родственниками и, повзрослев, стали хорошими друзьями; отлично понимали друг друга , и даже ссорясь, никогда один на другого не обижались.
Садик навсегда остался для Вальки школой жизни. И почему-то эти два воспоминания научили его главным выводам. Может быть, неправильным.
Так, с ранних лет, он усвоил истину, которая твёрдо вошла в его сознание, и вся последующая жизнь была только ей лишним подтверждением: он один, он никому не нужен, и никому его не жалко.
Глава II. Вредная Настя.
Насте было двенадцать лет. Бугаёв познакомился с ней после третьего курса института, когда пришёл работать в маленькую сельскую школу. Ему дали часы истории и классное руководство (шестой.) В классе было пять пацанов и Настя.
Валька увидел её не сразу. Первую неделю она ездила по путёвке в санаторий, а потом как-то незаметно появилась на уроке - тихая, худенькая; и Бугаёв залюбовался её тоненькой шейкой, красивым беленьким личиком и серыми испуганными глазками. С первого взгляда она очаровала его. Одуванчик расцвёл в классе!
На перемене она подошла к нему, застенчиво прячась за колонну в холле:
- Валентин Семёнович, а они меня обижают...
- Только попробуйте её тронуть! Неделю заставлю дежурить! - орал он, готовый одним взглядом разорвать ребят в клочья. Все они были для него грубыми хулиганами, одна Настя - душкой. Как можно обидеть Такую Прелесть?
Бугаёв влюбился в Настю, но не как Гумберт в Лолиту, а как в " гения чистой красоты."
Очень скоро он понял, что Настя - тихий омут. Большие глаза опускались не когда она скромничала, а когда лгала ( причём, поливала ложью и одноклассников, и Бугаёва, и даже свою мать); а если спорила с учителями, так глаза нагло с вызовом смотрели прямо на них. А спорила она часто, и нередко тонкие губочки то искривлялись в усмешке, то надувались, сообщая всему лицу недовольную гримаску. Если же Насте не удавалось отстоять свою правоту, она прибегала к слезам, и худенькие вздрагивающие плечики могли растопить сердце любому сухарю. Так со школьной скамьи из очаровательной девочки формировалась самая настоящая стерва, скрывающая за милым личиком лживую эгоистичную душу.
Но Валька, тем не менее любил её, восхищаясь тем первым прекрасным образом, который запечатлелся в его глазах. Настя была самой лучшей девочкой в классе, потому что была единственной. И она поддерживала этот светлый образ.
Выйдя к доске, девочка приветливо улыбалась всему классу; ребята затихали, любуясь ею, и невозможно было после этого перебить ответ, даже если она несла чушь. А бывало, в очередной раз не прочитав параграф и вымотав нервы Бугаёву тупым молчанием у карты; получив дневник с размашистой "двойкой", Настенька складывала губки трубочкой, её личико серело, и она жалобным голоском умоляла его: большого, сильного, но беззащитного перед ласковыми женскими просьбами:
- Ватинсёныч! - заплетающийся от волнения язычок плохо выговаривал слова. - Не ставьте в журнал! Я прям щас выучу, вам расскажу!
( Учитель знал: её будет ругать дома мама, которая не занимается воспитанием дочери, разве что смотрит раз в неделю оценки.Учила бы с нею уже уроки тогда! А то - отдают в школу и требуют, чтобы с детьми педагоги нянчились. Мол: мы их одели-обули, а вы из них людей делайте! Ваша забота!)
И Валька сдавался: подперев голову рукой, сонно слушал ту же самую околесицу ( за перемену рассеянная Настя, конечно, ничего запомнить не смогла) и через дробь рисовал в дневник "три".
Ни разу он не назвал её "Коклюшкина", даже когда на неё злился, а всегда только "Настя". Недовольный ею, вздыхал, повторяя: "Эх, Настя- Настя..."; сокрушался, что она не хочет соответствовать идеалу ученицы.
- Что вы всё время " настькаете"! - цокала она языком, складывала руки на груди и делала вид, что обижена.
Или наоборот, любовался Настей после какого-нибудь хорошего её поступка, провожал завистливым взглядом и произносил: "Моя Настя!"
- Я не ваша! - огрызалась девочка, гордо мотнув пушистым рыжим хвостом на затылке.
- Моя ученица, - поправлял, улыбнувшись, Бугаёв.
А хорошие дела она делать тоже умела. Пекла дома торты, привозила в школу и угощала мальчишек в праздники; корявым почерком заполняла им открытки на 23 февраля, каждому писала что-то своё, зная его душу. А когда класс участвовал в конкурсе для влюблённых, Настя танцевала ( Валька сам продумал для неё всё выступление ) и была просто принцессой! Они с одноклассником Сашей выиграли и стали лучшей парой. И это - благодаря Насте!
Чем больше радовался он добрым чертам Насти, тем сильнее ненавидел в ней плохое. Часто излишне придирался к ней; больше, чем ко всему классу вместе. Видя, что девочка не стрижет грязные ногти, которые отрастила, чтобы царапаться, Бугаёв применял карательные меры.
- Сейчас сами обрежем! - нарочно грозно говорил он.
- Не обрежете! - дразнилась она.
- Да?! Ану, держите её! Ножницы- в верхнем ящике!
Четверо парней - страшная сила - хватали несчастную жертву, а весёлый юркий Димка уже бежал, клацая ржавыми тупыми ножницами, по размеру годившимися для стрижки овец. Настя, как Жанна д`Арк на костре, рвалась на волю, кусалась; наконец, сдавалась и кричала в отчаяньи:
- Не надо! Я сама! Честно!
На следующий день подходила и специально показывала учителю чистенькие аккуратные пальчики.
"Вредная Настя!" - говорил иногда про себя сквозь зубы Валька. Сколько чувств она в нем вызывала! Как никто в школе! И он не мог понять, любит её или ненавидит. То она была ему противна, и одно имя её он произносил, как ругательство: "Нас-стя!"; то вдруг становилось невыносимо жалко её.
В последний день занятий, под Новый год, когда уроки закончились, они остались вдвоём в кабинете: Настя дежурила, а Бугаёв задержался и перечитывал какие-то бумаги. С утра Настю битый час отчитывала директриса. ( Валька не знал - за что; но знал, как это всегда выглядело: из любого мелкого ЧП Инесса Васильевна делала конец света.) И сейчас девочка подметала, всё ещё хлюпая носом.
- Настя, у меня к тебе дело.
Она подняла влажные глаза, опустив руку с веником; ждала - присмиревшая, покорная.
- Ты будешь у Никиты? Передай ему, - Бугаёв выложил на стол открытку. Он подарил такие всему классу перед каникулами, но Никита болел и уже месяц не ходил в школу. Настя иногда проведывала его, приносила фрукты.
Девочка кивнула и молча засунула открытку в сумку. Опять взялась убирать, до сих пор красная после скандала. Слабо, медленно двигался веник...
"Бедная! - подумал Валька, отвернувшись, и челюсти у него сжались. - Ну, ладно, она сама виновата. Масленко не за просто так её выругала. Но не до такой же степени! У девчонки весь день глаза на мокром месте!"
Ему так хотелось сказать Насте что-то утешительное, доброе. Но он не знал, что. И от этого больно сжималось его сердце. Но он и не имеет права говорить! Нельзя жалеть после наказания.Или всё воспитание пойдёт впустую. Он не должен жалеть! Это не его дело. А что тогда - его? Как ему горько, что он ничего не может сделать!
И Валька ничего не сказал.
Самые сильные переживания были ещё впереди. Они ждали их - его и Настю.
Детей возили в школу на автобусе по крутому мосту, перекинутому через железную дорогу. Был первый день весны, первое марта. Дорога обледенела. Автобус не мог въехать на подъём. Шофёр зычным голосом скомандовал всем выходить - нужно было разгрузить машину. Пассажиров было не так много. Каждому взрослому досталось по ребёнку, а то и по двое. Они взялись за руки и осторожно двинулись по мосту.
Рядом с Бугаёвым шла девочка из детского сада. Ножки в ботинках неуклюже елозили по блестящим от наледи булыжникам. Она упала один раз. Дутая красная курточка смягчила удар. Валька взял её за рукав, но и это не помогло. После второго падения малышка захныкала.
- Тебя на руки взять?- наклонился он, легко поднимая её, как куклу. Она закивала, прижалась к нему, уткнув зарёванное лицо в большое мягкое плечо. Бугаёв понёс девочку, она перестала больно шлёпаться и вскоре повеселела, рассказывая ему о друзьях в садике.
Так все они шли, боясь поскользнуться и смотря только себе под ноги. Никто не видел, как поскользнулась Настя.Уже после, когда все опять благополучно ехали в автобусе, ей стало плохо. Заболело ушибленное плечо, а с ним заныло сердце, на глаза набежали слёзы.
С первого урока (истории!) Настю отвели в медпункт. Таблетка и косынка на руку не помогли. Позвонили в "Скорую". Дети остались одни в классе, молча ожидая Настиного возвращения; а она сидела на кушетке, сгорбившись, подрагивая и даже не плача ( у неё уже не было на это сил от усталости и переживаний, которые ей выпали.) И Валька стоял перед ней, держа руки в карманах, оттого что не знал, куда их деть; сжав губы, ибо не знал, что сказать. Что сказать?!
Это была ужасная немая сцена, ужасная именно своей немотой. Его Настя, его любимая Настя в беде, и он не в силах ей помочь! Он стоит как столб, парализованный, отрешённый. Как глупо он выглядит! А она смотрит на него и думает, наверное: " Что он стал над душой? Стоит и молча смотрит! Что, интересно, да? Шёл бы уже на урок! И без него плохо!"
Так и стоял молча, и не мог с места сойти, потому что волновался за неё! Милая Настя! Как ужасно это было!
Настю провожали всей школой. После обеда из района сообщили: перелом. Девочку оставили в больнице. Весь день оказался испорчен. Дети и Бугаёв не хотели учиться.
Придя домой, Валька отыскал в телефоне номер Настиной мамы.( Она уже всё знала и давно сидела в больнице.) Он должен сказать слова, которые запер в себе, когда стоял там, в медпункте!
- Мы не имеем к вам претензий, Валентин Семёныч...
- Да я не об этом. Пусть Настя выздоравливает. Передайте ей, что мы её очень любим! Весь класс!
- Хорошо! - добродушно рассмеялась мать.
На пятиминутке Масленко, исходя пунцовыми пятнами, стращала коллектив приездом комиссии из прокуратуры, которая будет разбираться в несчастном случае, допрашивать Бугаёва, ибо он - классный руководитель.
- Коклюшкина - это ваш ребёнок! Вы должны были за ней смотреть!
Валька промолчал. Он и без директорских истерик знает, что это - его Настя. И его не пугают протоколы с подписями. Его мучает жалость к ней. Да, он виноват: не уберёг Настю! Лучше бы он сломал себе руку второй раз, он - взрослый и выносливый! Но не она - его маленькая хрупкая девочка! Он представил её слёзы, и его сердце тоже наполнилось слезами. Только не глаза. Никогда он не заплачет перед крикливой начальницей. Пусть сама орёт до слёз.
К восьмому марта Настя появилась в школе и снова своим видом радовала класс, даже с загипсованной рукой. Мальчишки сложились с Бугаёвым и подарили ей вислоухого плюшевого зайца, хулиганистого, как они сами. Настя с гордостью таскала его за собой по автобусу. Правда, сейчас она стала ещё несноснее. Если раньше учила уроки через один, то теперь вообще перестала учить. Валька её и не спрашивал: пусть хоть молча сидит, только бы он видел, что вот она здесь и с ней всё в порядке.
Но Настька не сидела молча. Капризная девчонка усиленно требовала к себе внимания; дёргала, щипала пацанов и отбривала любые замечания в свой адрес. Дошла до того, что на классном часе заявила, что ей скучно и начала стучать по столу, срывая мероприятие.
- Да замолчи ты! - возмутился серьёзный Саша. - Овца!
Настя расплакалась прямо на месте. Её - милашку, умницу, да теперь ещё и несчастную ( с больной ручкой), обзывают "овцой"? Ведь она их единственная принцесса!
Перед отъездом Бугаёв заметил Настю в коридоре. Она сидела на теннисном столе, укрытая тенью, падавшей от стены, и по щекам её сбегали круглые, как горошины, слёзы. Валька не мог себе признаться, что уже боится их - её слёз. Ему лучше было бы, если б его насквозь проткнули ножом, чем опять это видеть. Он не выдержал.
- Настя, ну сколько можно? Да успокойся уже! - попросил он, подходя к ней вплотную и загораживая от взоров людей, проходивших мимо.
- А обзывать меня можно? - давясь слезами, с болью ответила она.
- Он это не со зла сказал, - примирительно объяснил Бугаёв. - А разве ты на них не обзываешься?
- Когда я себя плохо веду, вы меня всегда ругаете, а им, значит, можно, да? Я всегда самая плохая! Некрасивая! И на козу я похожая! - протяжно причитала Настя, как обычно, перевирая.
Валька сдержал улыбку. В эту минуту Настя действительно была похожа на маленькую плачущую козочку; тоненькую, слабенькую, как будто даже игрушечную.
- Никто так не думает, Настя, - успокоил он, прикоснувшись к её гладко зачёсанным волосам. - Ты красивая, самая красивая! Не плохая. Зачем ты выдумываешь? - он осторожно гладил Настю, а она гордо мотала головкой, будто хотела стряхнуть с себя его руку; однако, делала это не слишком смело, для вида.
- Мы все тебя любим, правда! Ты же сама всех выводишь, посмотри! Разве нет?
Настя не ответила, вытерла нос и, забрав со стола кофточку, пошла на улицу.
" Что же ты делаешь со мной!"- думал, с укором глядя ей вслед, Бугаёв.
За весь учебный год никто не вытрепал у него столько нервов, сколько вытрепала Настя.
Глава III. Телефонный роман.
Насте Алычёвой в том году исполнилось восемнадцать. Она родилась и выросла в Т-ске (их районном центре), а после школы уехала в Пятигорск, где училась в институте и работала поваром в кафе. Там она и находилась к моменту их знакомства. Бугаёв же благополучно завершил первый свой учебный год и пребывал в летнем отпуске. Маясь от одиночества, он случайно наткнулся на мобильные знакомства. "Где ты, мой незнакомый, я тебя ищу!" - призывало объявление без подписи. Валька послал по номеру какое-то шуточное сообщение, и завязалась переписка.
Они общались месяц, будучи в разных местах и не имея возможности увидеться. Настю отпускали домой в сентябре, и Бугаёв с радостью этого ждал. Думал, что и она ждала. А пока он был рад, что хоть кто-то у него есть, кому он нужен. Пусть они пока были просто знакомыми, он надеялся, что в будущем они станут ближе. Он всю жизнь жил надеждой.
На второй день знакомства Валька спросил, как она записала его в телефоне.
- Солнышко, - тут же ответила Настя.
- Как, сразу? - усомнился он.
- Да, - сказала она, не смущаясь.
Предыдущий опыт общения с женщинами научил его ждать от них только плохого. Но здесь с первых же дней Валька открылся Насте, почувствовав её тепло. Девчонке было интересно с ним ("Первый раз у меня друг - учитель!") И, возможно, разговоры с Бугаёвым возвращали её в памяти к тому недавнему беззаботному времени, когда она сама была ученицей. " Я когда разговариваю с тобой, то чувствую себя так, как будто стою у доски! Я даже замираю в такой позе!" - шутя, признавалась она. Настя скучала по школе, и Валька своим появлением восполнил эту потерю. Он рассказывал ей о своей Насте, самой красивой и непослушной девочке в классе. Представляя себе новую знакомую, далёкую и ещё неизвестную, Валька неосознанно приписывал её облику черты своей первой, милой сердцу Насти. Не скрывая, говорил это и подружке.
"Мне не нравится, что ты вечно сравниваешь меня с ней!" - обижалась та.
"Она - моя любимая ученица. Я сравниваю тебя с самым лучшим, что есть у меня в жизни! Разве это плохо?" - искренне удивлялся он её недовольству.
"Это хорошо. Но мы с ней - разные люди!"
Зато Настя не стеснялась сравнивать его со своими бывшими парнями, и их она перечислила немало. Иногда, слушая её, Валька внутренне ужасался: откуда у неё такой богатый опыт мужского общения? И как после этого о ней думать?
Легкомысленная ветреная девка - вот что ясно проступило однажды в его голове. Но он отогнал эту мысль. Да, она не стеснялась своего глупого поведения, не стеснялась также врать ( и это сближало её с маленькой Настей); причём, врала нелепо, зримо. На один и тот же вопрос давала сегодня совсем противоположный ответ, чем вчера. Плела совершенную ерунду, например, что не могла за весь вечер ответить на его звонки, потому что кто-то забрал у неё телефон, а на самом деле Валька прекрасно знал, что не хотела отвечать. Она вспоминала о нём, только когда у неё было настроение. На первом месте у Насти всегда были её личные дела, друзья, подруги, мама , и на последнем - Бугаёв. Его это оскорбляло и злило, но от Насти он не отступал. Она была нужна ему. Она давала ему то, чего он так долго ждал - добрую ласку. Со всем прочим, она не стеснялась быть ласковой. И одно это затмевало всё плохое, что он чувствовал в ней.
Однажды он попросил её сказать ему ласковое слово. Попросил, ожидая отказа. Но Настя выполнила его желание. Попросил опять - сказала опять.
" А что думал - не скажу?" - засмеялась она.
С тех пор каждый день она говорила ему нежные слова, каких только добрых имён ему ни придумывала! Валька, прижав изо всех сил трубку к уху, ловил в себя каждое, забывая всё на свете; весь предавался сладкой неге, купаясь в её ласке. Под тихий мелодичный Настин голос, переливавшийся, как звон колокольчика, ему хотелось засыпать и просыпаться. Он называл её "Натя", и она сюсюкала с ним, как с малышом,всё сильнее привязывая к себе, неотрывно, всей душой. И Валька уже не мог без неё.
Когда исполнился месяц со дня их знакомства, она поздравили друг друга.
- Я хочу сказать тебе, - волнуясь, признавался Валька. - Мне очень важно, что ты у меня есть. Ты единственная девушка, с которой я общаюсь; и первая, с которой общаюсь так долго. И я благодарен тебе за то, что ты всегда ласковая со мной. Знаешь, до тебя мне никто не говорил ласковых слов, и когда я слышу их от тебя, то мне иногда даже не верится, что кто-то может мне это говорить...
Настя рассмеялась, радостная.
- Я всегда такая! - ответила она.
И сама Настя уверяла Бугаёва, что ценит его; ни с кем не общается, кроме него; отказывает всем парням, которые к ней липнут ( а она несравненная красавица!), и хочет, чтобы у них с Валькой всё было серьёзно. (Смотря как он, добавляла она.)
- И я так хочу! - возгорался он.
"Настюшечка-душечка!" - писал он ей и, отправив письмо, с трепетом ждал ответа, прижимая телефон к груди, к самому сердцу, переполненному счастьем, потому что через телефон слышал свою уже родную, незаменимую Настю!
Настя Алычёва приезжала в первые выходные сентября. На воскресенье они назначили встречу. Бугаёв приехал в город и ждал её на вокзале. Стоял и смотрел на витрину магазина.
- Повернись! - услышал знакомый смеющийся голос.
Настя оказалась далеко не такой красавицей, какой себя описывала(правда, смотрелась вполне миловидно ). Она была ниже Вальки на голову, плотненькая (как и подобает поварихе ),с круглым розовым лицом, серыми нагловатыми глазками, с беспорядочно сваленными в кучу круглыми жёлтыми завитками крашеных волос, почему-то напомнивших Бугаёву макароны. Впрочем, его не волновал внешний вид подруги; он бы принял её любой, потому что главнее всего для него было её тёплое сердце.
- Это тебе в благодарность за всё хорошее, что у нас с тобой пока было, - Валька вручил ей пакет.
- Ой,как прикольно! - восхитилась Настя, вытащила мягкого тигрёнка и погладила его пушистую мордашку.
У Бугаёва забилось сердце: ему захотелось, чтобы девочка приласкала его самого, ведь под тигрёнком он подразумевал себя.
- Спасибо! - Настя приобняла парня за шею и чмокнула в щёчку.
Они пошли в парк и уселись на лавочке. Там была и другая молодёжь, шумела, дико ржала, спорила, ходила взад-вперёд, но Вальке и Насте казалось, что они только вдвоём.
- Ты такая зайка, когда улыбаешься,- залюбовался ею Бугаёв.
Она улыбнулась ещё раз, показав здоровые белые зубки.И вся Алычёва была молодая, здоровая, свежая. Хитрые глаза с интересом поглядывали на него. А Валька чувствовал себя стариком.
- Ну что, Валентин Семёныч? - сладко прошептала она, придвигаясь ближе.
- Что? - переспросил он, не понимая, чего она от него ждёт. Холод коснулся его внутренностей. Он страшился неизвестности. - Настя, послушай...
- Что? - она игриво подпёрла щёку пухлым кулачком. Видно было, что он понравился ей. Это и немудрено: внешностью привлекательной Валька не обижен. Но что дальше? Что у неё на уме?
- Ты бы согласилась стать моей девушкой?
Он задал этот вопрос, просто чтобы уточнить. Он знал, что будет "Да", ведь Настя и сама раньше прямо говорила об этом. Общались они хорошо. Дело было лишь за тем, приглянутся ли они друг другу, когда увидятся. Вот - увиделись, приглянулись. Сомнения позади. Теперь-то смело - "Да"!
Но "да" не было. Глаза Насти забегали, по щеке разлилась предательская краска, и девчонка, ломая руки, начала объяснять, что это невозможно, так как она будет далеко от него, работает в другом городе, они будут очень редко встречаться, и он сам не захочет таких отношений.
- Но ты-то хочешь? Я тебя спрашиваю! - сжал кулаки Бугаёв, не веря своим ушам. - Ты хочешь?!
- Ты не захочешь, - глупо повторила Алычёва.
- Что ты решаешь за меня! - вспыхнул он. (Валька выходил из себя моментально.) - Мы же общались до этого. Что изменится? Так же будем говорить по телефону. Пусть будем редко видеться, но я буду знать, что хоть где-то у меня есть девушка, чем её вообще нет! Просто ты не хочешь! - заключил он.
- Да, не хочу! - повысила голос Настя.
- Но зачем тогда знакомилась со мной, если знала, что дальше ничего не будет? Зачем это всё?! - сокрушался он, обхватив голову.
- Я никогда не хотела с тобой серьёзных отношений. И ни с кем не хочу. Мы просто друзья. И можем ими остаться, - железным тоном произнесла она. Прочитала приговор его надежде. Его вере в неё - добрую Настю!
- Ты сама говорила, что всё будет серьёзно! Ты же хотела! - простонал Бугаёв, чувствуя, как внутри всё оборвалось.
- Никогда не хотела.
Они помолчали. Настя тупо, без всяких эмоций, разглядывала гуляющих. Валька, мутясь рассудком, уставился на свои запылившиеся от прогулки туфли. Смотрел и ничего не видел. И эти новые туфли, и его надежды, и вся жизнь его - всё мусор! Ведь мусор же для Насти! Разве отшвырнула бы она его, если бы это было не так?
- Настя, - устало произнёс он снова.
Она внимательно смотрела на него. Он на неё - нет.
- Нам же было хорошо вместе...
- Я же сказала: будем друзьями.
- Нет! У меня уже было так! Один раз я переписывался с девушкой (полгода!), а потом она вышла за другого. Думаешь, мне было не больно? И ты хочешь сделать так? Хватит с меня! Я хочу, чтобы и меня кто-то любил. Выбирай сейчас: или ты - моя девушка, или ты мне никто!
Алычёва не отвечала. Да, собственно, и так было ясно. Она давно выбрала для себя. Она всегда была ему никто. И ласковые слова её ничего не значили. Ей, лживой, ничего не стоило говорить их кому угодно. Но Валька ещё боролся. На кону была его судьба.
- Выслушай меня. Я никому этого не рассказывал, но тебе скажу. Может быть, это ничего не изменит,но я всё равно расскажу. Ответь мне одним словом: какой я?
- Мне казалось, что ты спокойный.
- Да, - с досадой кивнул он. - Многие так говорят. Одни, что я спокойный, добрый, порядочный. Другие, что я - чудовище ( особенно если выпью ). Третьи завидуют, считая меня успешным, весёлым, везучим. Но все они ошибаются. У меня есть только одно главное качество, которого никто не хочет во мне замечать.
Он замолчал, чтобы отдышаться (очень быстро говорил, боясь что-либо забыть ). Переглянулся с Настей, ища поддержки. Он готовился открыть главное.
Настя сидела, наклонившись к нему, чтобы лучше слышать, не двигаясь, и в глазах её была тревога.
- Какое? - тихо спросила она, как будто даже с испугом.
- Я несчастный! - воскликнул Бугаёв. - Ты знаешь сказку про клоуна?
Алычёва не знала, покачала головой.
- Приходит к врачу человек и говорит, что ему плохо. Тоска съедает. Врач выписал таблетки. Через неделю больной возвращается. Лекарство не помогло. Ещё хуже стало. Так тяжело - сил нет! Доктор микстуру прописывает - уж это поможет! Через неделю снова является больной: всё бесполезно, помирает от горя! Вдруг врача осенило: "Знаете, на площади сейчас клоун выступает. Я сам как увидел - до упаду смеялся! Вы сходите к нему, он вас обязательно развеселит!" "Это невозможно, - ответил грустный человек. - Потому что клоун этот - я."
Валька завершил рассказ. На Настю он произвёл сильное впечатление. Она взволновано слушала, и даже не видно было, как девочка дышит. Парень продолжал.
- Так и я тоже клоун! Я никому не нужен, у меня никого нет! И мне тоже грустно и тяжело. А я должен каждый день идти на работу, наклеивать на лицо улыбку и показывать другим, что у меня всё хорошо. И всем наплевать, что у меня в душе. У меня такая работа: нервы, переживания; а радости никакой в жизни нет. А мне так хотелось бы, чтобы хоть раз в день меня хоть кто-то обнял, сказал ласковое.., - он не смог произнести "слово". Сам не ожидал, что сорвётся и не сможет говорить. Он отвернулся, чтобы Настя не увидела, если появятся слёзы. Сухие губы дрожали.
- Валь! - нежно произнесла она - Ну ты чего?
И прежняя добрая, чуткая Настя обняла его, прижала к себе. Это удержало Вальку от слёз, но душа его билась, как в клетке, раня саму себя.
- У тебя будет всё хорошо, - успокаивала девчонка, гладя его шею, ласково почёсывая ноготками. Ему было приятно, но он отторгал от себя это чувство. Обычно от ласки Валька становился беспомощным ребёнком, но сейчас в нём сидел другой ребёнок - обиженный, и он был сильнее первого. Он не мог понять: если Настя жалеет его, то почему сама делает ему больно? Видит, что он страдает из-за неё, и всё равно бросает! После того, что он ей рассказал! Осталась бы с ним хоть из жалости- им же было хорошо вместе. Нет - уходит! Нет у неё жалости в душе. Нет! И любви нет. Она живёт только для себя; делает лишь то, что ей нравится, и никогда не пожертвует ничем ради другого. Никто её не волнует. Легкомысленная лживая девка! И это правда.
- Ты найдёшь девушку, которая сделает тебя счастливым, - обещала она.
- А ты откуда знаешь? Все так говорят, а сами отказывают мне! Вот потому я всю жизнь один, и никогда у меня никого не было. Я тебе поверил, и ты тоже отказала!
- Мы будем друзьями. Если ты хочешь, - протянула Настя уже надоевшую песню.
- Нет! -он высвободился из её объятий. Глаза горели решительной злобой. От несчастного клоуна не осталось и следа. Каменным, холодным стало его лицо. - Мы теперь будем врагами. Ты меня обидела.
- Так получается.., - попыталась оправдаться она.
- Ты сама этого захотела.
Настя засобиралась уходить. Наврала, что её где-то ждут родственники и она к ним опаздывает.Взяла тигрёнка, встала в нерешительности.
- Пиши, если что...
- Нет, я сказал! Ты мне - никто.
- Ладно... Я подумаю и перезвоню, - пообещала она, наклонилась низко-низко к опустившему голову Бугаёву, легко коснулась губами его щеки. Он не ответил. Алычёва пошла по аллее, ссутулившись, неуклюже передвигая ноги, словно на неё положили тяжёлую ношу. Валька смотрел ей вслед с ненавистью и презрением. Вали, дура! Живи и дальше в своё удовольствие! Ведь убила его, разве нет? Дала надежду и сама отобрала. После столького добра, такой радости - плюнула в душу.Ну плюнула же! Она общалась с ним только для развлечения, а он, дурак, не мог это понять раньше. Ничего, жизнь её накажет. Кто-то плюнет и ей. А пока он опять остался одиноким и ненужным, обманутым судьбой несчастным клоуном.
Конечно, она не звонила ему больше. Как всегда наврала. Он так сразу и понял. Ему уже было плевать на неё.
Глава IV.Совестливый и Гневный.
Мучительно переживал Валька эти месяцы. Он думал. Думал глубоко, жестоко располовинивая себя. И одна половина Бугаёва кровоточила обнажённой до боли совестью, а другая пылала ненавистью и праведным гневом.
- Довольно! - рычал, задыхаясь от ярости, Гневный. - До каких пор терпеть тебе? Сколько об тебя будут вытирать ноги? Разве только Ленка отвернулась от тебя в детстве, а потом Алычёва поигралась и бросила, когда ты ей надоел? И всё? Разве одни они были в твоей судьбе? Нет! Их - десятки! И все они гадили тебе в душу, одна изощрённей другой. Гадили и сами невинно не хотели этого замечать. И с чистой совестью строили потом счастье на твоём горе. Вспомни Дашу, Таню, которые клялись тебе в вечной дружбе, а сами предпочли других; Вику, хохотавшую на весь парк, когда ты признавался ей в любви; вспомни их - тех, кого бы век не вспоминал! Суки! Хватит с тебя святой дружбы. Они не видят в тебе человека. Ты для них не мужчина. Ты - клоун, попугай, над которым можно потешаться! Всех, кого угодно можно любить - уродов, дебилов; одного тебя нельзя! Один ты как проклятый! С тобой можно только болтать, а потом бежать в постель к другим, к "настоящим" парням. А ты "ненастоящий"? Это они так думают и потому позволяют себе на тебя плевать. Но ты знаешь, что ты - человек, мужчина; и ты заслуживаешь того, чтобы тебя любили. И ты заставишь их любить тебя!
- Но ведь ты всю жизнь хотел честной, доброй любви, - подавал робкий голос Совестливый. - А сейчас ты хочешь поступить так же, как они - попрать всё. Всё, чем раньше дорожил.
- Ты должен это разрушить, ибо всё это было ложью! Ты верил лжи! Ты ждал честной любви; до сих пор не был с женщиной, потому что думал: "ни одного поцелуя без любви"; хотел отдать себя только той, с которой вы полюбите друг друга. Но теперь-то ты знаешь: любовь женщины - миф! Они не хотят никого любить, кроме себя! И сочувствие, и ласка их - ложь! Они притворяются, как притворялась Алычёва!
- И что теперь: если любовь и сочувствие - ложь, а ты всё же хочешь этого для себя? Как ты это получишь, если этого в жизни нет?
- Это можно купить.Не увидели в тебе душу, не оценили - и пошли вон, такие! Поедь и сними шлюху. Она тоже будет притворяться, её ласка не от души, но у кого она от души? Не могут любить по правде - пусть любят за деньги! Не унижайся больше ни перед кем. Тоже мне, королевы - отвергли тебя! Теперь сделай наоборот: ты будешь господин, а они - твои слуги. Возьми сам то, чего тебе не дали. Назло всем!
- Себе же назло. Ты будешь потом казниться. Ведь это грех.
- А убиваться сейчас от горя и одиночества, проклинать оскорбивших тебя женщин - не грех?! Ты никому не делаешь дурного. Ты честно платишь деньги. Платишь той, для которой этот поступок - норма; это - её жизнь. Это так же, как сходить к массажистке или парикмахеру. Ты им - деньги; они тебе - услугу. А что до морали: если бы у тебя была жена или хотя бы любящая девушка, пошёл бы ты к проститутке? Ты не виноват, что у тебя такая судьба - мучиться отвергнутому и одинокому. Ты верил, что Алычёва - твоё спасение, а она отшила тебя - теперь она виновата в том, что происходит с тобой. Она не оставила тебе выбора. Она толкнула тебя на этот шаг! Вина на ней! Пусть твоя поездка кровью выплюнется из неё! Если есть те, кто плюёт тебе в душу, найди тех, кто эти плевки с тебя смоет!
Так сказал Валька словами Гневного. И начал искать. Понятно, не в селе - там Бугаёв был известен. Учитель, снимающий проституток - не очень приятная слава. Гневный внутри Вальки был ещё и умным. Вальку он решил оставить внешне чистым - достаточно и того, что душа замарается. Так и сделал.
Ещё когда Бугаёв учился в институте , там он занимался каратэ. По возвращении в село о спортивной карьере пришлось забыть. Но, пожив так год, Валька понял, что скоро сопьётся и сгниёт в этой яме. Нужен спорт. Он отвлечёт от неудач в личной жизни и поставит заслон пьянству. Тогда парень нашёл в Т-ске тренера и ездил туда пару раз в неделю на уроки (благо, всего двадцать километров). Во время одной из таких поездок и состоялось первое знакомство Вальки с девушками, которых он искал.
***
- Тебе скоро чёрный пояс получать, а у тебя ещё ни одного разряда нет. Через неделю чемпионат Адыгеи. Не хочешь себя попробовать?
Руководитель спортивной организации - далеко не спортивная (хоть и молоденькая ) Зина Рыжеволова с лисьим прищуром смотрела на него. Они стояли на ступеньках Валькиной школы. ( Тренер и Рыжеволова приехали сюда по своим делам - они иногда посещали школы района с рекламой.) Стоял тёплый октябрьский денёк. Дети ещё не примерили куртки и сновали по двору: кто - в распахнутых пиджаках, кто - в лёгких рубашечках.
- Здрасьте, Вал - сёныч!
- Валентин Семёнович, здравствуйте!
- Драсьте, драсьте, - кивал мелькавшим мимо него ученикам Бугаёв.
- Любят тебя, - заметила Зина, думая ему польстить.
"Хотелось бы верить", - молча подумал он, не отрываясь от разноцветного потока бантов, ранцев и галстучков, вытекавшего из дверей.Он наблюдал за этим движением так же, как созерцают пляшущий ручей - неподвижно, без мыслей; и глаза его отдыхали.
- Ну так что?- вернулась к теме Рыжеволова.
- Я два года нигде не выступал. Сейчас только набираю форму. Хорошего результата не гарантирую.
- Да он и не нужен. Приедет три человека, хоть проиграешь - а призовое место твоё, - рассудила она.
- А если не три?
- Но рискнуть же можно!
- А что, и такое бывает: иногда и двое выступают, - повеселел Бугаёв. В школе ему было скучно. Поездка на соревнования могла его всколыхнуть. А если ещё и правда получит призовое место - так вообще отлично!
- Так что, заявлять тебя?
- Заявляйте. Я подготовлюсь.
Валька понимал, что за оставшуюся неделю толку от подготовки не будет. Не чувствовал он в себе той силы, а главное - желания, которые были у него пару лет назад. Он ехал "на авось". Вдруг, действительно, три человека?
В субботу вечером после тренировки в городе Бугаёв взял такси и поехал в сауну. (Он уже разузнал, что ОНИ там есть.)
- Покупаться решил? - задорно спросил водила, поправляя на лбу засаленную кепку.
- Ага, - вяло брякнул Валька. Он не устал. Это было другое: Бугаёв робел. Он сидел, словно приклеенный к месту. Даже руками не мог пошевелить - сцепил их на коленях. Мысли прокручивались в мозгу так явно, хлёстко, что, казалось, щёлкали, как диск в электросчётчике.
"Ну, вот ты едешь. Доволен? Сейчас получишь своё. Только потом не жалей о содеянном. Сам так захотел", - стыдил Совестливый.
- Трусишь? Ты чего? - на помощь пришёл Гневный. - С быком-тренером только что не боялся драться, а с девкой переспать - так слабо? Если ты мужик, отсеки сомнения - и вперед! Ты уже всё давно решил. Твоё дело правое. Езжай и бери то, что тебе нужно! И не надо думать!
Улица утонула в синих вечерних сумерках. Жёлтые лепёшки света от фар впечатались в зелёные выцветшие ворота.
- Здесь, - шофёр тормознул. - Подождать?
- Да, я счас, - Бугаёв вылез из салона, одёрнул светлый свитер (хотел хорошо выглядеть) и прошагал вдоль забора. На проходной развалился на табуретке коренастый краснощёкий мужик-охранник в серой куртке.
- Девочку снять можно? - спокойно спросил гость, будто это было для него привычным делом.
- Можно, - громко отозвался тот. - Сколько вас?
- Я один.
- Щас вызовем. Приедут - выберешь.
Валька махнул водителю: свободен. Сел на стул в кабинке для охраны.
"Вот как всё просто. А ты волновался", - успокоил он себя.
- А их сколько? - поинтересовался Бугаёв, закидывая ногу за ногу: он уже осваивался.
- Три обычно. Одни и те же. Я даже знаю, кого ты выберешь.
- Посмотрим, - согласился Валька.
Скоро девочки приехали. За забором захлюпал мотор; в глаза сквозь стекло их кабинки больно плеснул ядовитый свет.
- Иди встречай! - крякнул (усмехнулся) охранник.
Валька стал на углу, придерживая на боку спортивную сумку с формой. Вглядывался в сумерки, запятнанные бликами то от фар такси, то от лампочки на проходной. В ворота одна за другой начали входить жрицы любви. Первую Бугаёв сразу вычеркнул из списка - маленькая, со сморщенным лицом, волосы медно-красные, до противного яркие и ненатуральные. Вторая повыше, и по фигуре ничего, волосы светлые, собранные в хвост, но парню не понравилось лицо - длинное, с тонкими губами (Вальке почему-то хотелось, чтобы губы были сочные: такие лучше целуются, считал он), и глаза холодные, строгие.
Его ошеломила третья. Походка от бедра, пышные формы, густая рыжая шевелюра рассыпается по плечам; лицо круглое (прямо пышет здоровьем), глаза яркие, с игривым огоньком. Кровь с молоком девка! Наливное яблочко!
Охранник по-джентльменски расставил у входа в сторожку пластмассовые стулья. Девушки присели, закурили, оглядывая клиента. Разглядел их поближе и Бугаёв. "А они ничего, - похвалил он в уме. - Совсем не похожи на тех шалав, которых все привыкли себе представлять. Одеты скромно, неброско, разве что юбки короткие да колготки узорные. Косметики нет вообще. И когтей тоже. Из украшений - только пара колец. Аккуратно всё - приятно посмотреть. Встретишь на улице - никогда не скажешь, что проститутки. Иные школьницы вульгарнее смотрятся."
- А кто у вас главная? - спросил он, приободрившись.
- Мы все тут главные, - рассмеялись они.
- А что вы умеете делать?
- Всё.
- И сколько час?
- Штука.
У Вальки столько и было. Ровно тысяча рублей.
- И триста за номер, - добавил мужик.
Бугаёв замялся. Задумался. Незадача... Досада со скрипом сжимала зубы. Онемевшие пальцы тёрли бляшку на ремне сумки. Не хотелось принимать очередную ухмылку судьбы. Не хотелось, а - на тебе! Подавись! Они сидят перед ним, и он не может их взять. А всё начиналось так просто, так легко, сулило такую радость...
- У меня всего штука, - деревянным голосом отчеканил он.
Барышни невозмутимо курили.
- Что же делать? - нервная дрожь дёргала его плечи, и он смеялся над самим собой. Дураком он перед ними стоит. Вызвал, а заплатить не может. Чего тогда вызывал, спрашивается? Олух! Денег у него нет!
Так есть же деньги! Есть! Дома лежат его деньги. Там их хватит не на один раз. Просто сюда он взял тысячу и ни сотней больше.
- А вы подешевле не согласитесь?- робко покосился он на подруг.
- Мы не от себя работаем, - объяснила рыжая. Разговаривала она свободно и вполне доброжелательно. - Можешь позвонить сутенёрше.
- А это мысль! - вырвалось у Вальки.
Ему вручили визитку. На ней красовалась неброская машина, но с красными фарами. Бугаёв, немного успокаиваясь (мелькнула надежда), набрал номер. (Снаружи он всегда был спокоен, только внутри частенько трясло - так он реагировал на жизненные перипетии.)
Разговор получился вежливым и коротким. Валька ссылался на то, что не взял нужную сумму, так как не знал расценок (и на самом деле не знал). "Мамочка" понимала, но цену снизить не могла. Такова их работа.
- Обращайтесь ещё! - попрощалась она.
- Конечно! Теперь - обязательно!- пообещал он. Повернулся к девочкам. - Тогда я поеду. На электричку надо.
- Тебе машинку заказывать? - предложила рыжая.
- Давай! - оживился Бугаёв. Ему было приятно их участие. И особенно - её.
Ждали такси. Девчонки болтали о чём-то своём, охранник время от времени приставал к ним с непристойными шутками, они визжали и отмахивались от него.
- А вы не едете? - спросил Валька, опёршись спиной на холодную кирпичную стену сторожки.
- Мы здесь подождём. У нас в девять клиенты, - пояснили они.
- Как тебя звать? - он посмотрел на пышнотелую красотку.
- Света, - ответила та, нагло глядя ему в глаза.
- В другой раз я приеду и тебя закажу, - пообещал Бугаёв. - А пока - за ложный вызов, - он опустил ей в ладошку сторублёвку. Обратился к охраннику. - Ну что: кого, вы думали, я выберу?
- Ты выбрал, - сказал тот.
"И верно - кроме Светки тут некого выбирать", - внутренне согласился Валька.
Несколько минут сидели тихо.
- Время уже, а за мной не едут, - заметил он, вертя в руке телефон.
- Позвони ещё! - Света отдала свою трубку белой подруге с роскошным хвостом. - Выматери их!
Та грубо, но без бранных слов прикрикнула на диспетчера:
- Вы собираетесь машину отправлять или нет? Сколько ждать? Человек на поезд опаздывает!
"Надо же, умницы какие! - удивлялся Бугаёв. - И ведут себя нормально - глупостей не говорят, всё по делу; к клиентам уважительно относятся. Воспитанные, знают, как себя вести. Ещё и такси мне вызвали, помогают! Молодцы, ничего плохого не могу сказать. С такими и переспать - милое дело."
Уехал он в хорошем настроении и в доброй надежде, что когда разделается с Майкопом, то вернётся к Свете. Совестливый и Гневный больше не спорили. Победил второй. Валька не пожалел, что приехал сюда.
Глава V. Поездка на удачу.
Автобус растряс их в дороге. В Майкоп приехали, когда солнце уже вовсю поливало своим золотистым мёдом пятиэтажки. Города Валька по дороге не рассмотрел - хотелось спать, да и неудобно было: он сидел не у окна, а на битком забитом заднем сиденьи. Единственное, что запомнилось - само место турнира: Институт дзюдо и каратэ, огромный зал с многоэтажными трибунами и лабиринты холодных каменных коридоров, по которым блуждали в поисках раздевалки.
Промаялись весь день. Категория Бугаёва выступала в восемь вечера. "Они, что, издеваются, что ли? Чокнуться можно - двенадцать часов ждать!" - материл организаторов парень, отсиживаясь на скамье, чтобы скоротать время.
Холод гулял по помещению (осень брала своё), а форма не грела. Валька перехватил бутерброд, но всё равно хотелось есть. От бесцельных прогулок немели ноги. Слипались глаза. Под конец Бугаёв молил лишь об одном:" Только бы быстрей всё закончилось! Сил нет!"
Закончилось всё как нельзя быстро. Валька вышел к противнику (тот оказался чуть не в два раза ниже его, квадратноголовый, коротконогий, похожий на китайца.)
"Пигмей какой-то, - оценил Бугаёв. - С ним и цацкаться нечего - сразу его сделаю. Без напряга." И попёр на коротышку, выбросив вперёд длинный кулак. Ясно увидел свою руку в накладке; увидел, как она врезалась сопернику в челюсть. ("Так тебе и надо, карлик!") Но тут время словно остановилось. Валька даже не понял, в чём дело. Он застыл на месте, как парализованный, склонился набок и не мог пошевелить рукой. И сказать ничего не мог. И дышать. Судья уже брал его за плечи, не давая упасть. "Да что случилось?!" - сам бы у себя хотел спросить парень. Сознание начало проясняться, и он догадался - коротышка попал ему коленом в бок, в ребро, которое уже не раз было ушиблено у Бугаёва. Метко, ничего не скажешь! Вот тебе и "карлик"... Молодец!
Фельдшерицы отпоили Вальку успокоительным, наставили ему уколов, усадили отдыхать на стул. "Сам виноват. Знал, что силы нет - чего ехал?" - досадовал он, приходя в себя.
Но теперь уже всё позади. Отмучился.
Неделю он жил на обезболивающих. Сидел дома один (родители работали). Сходил с ума от тоски. Почему-то сейчас ему, больному и ненужному, как никогда ярко вспомнились все недавние обиды, нанесённые ему людьми, и он переживал их ещё острее. Невыносимо захотелось женского тепла. Захотелось, чтобы хоть кто-то пожалел его. Валька так и решил: прямо так и попросит Светку, чтобы пожалела, погладила. И та не будет смеяться. Им не до смеха. Это их работа. Кого ещё просить?
Дождавшись пятницы, он поехал в город. Теперь уже наверняка: и время нужное знает, и место, и денег взял с лихвой. В этот раз Валька был решителен. Не смутила его и запруженная иномарками стоянка у ворот. По-свойски заявился в сторожку, кивнул незнакомому охраннику - высохшему старику с обтянутым тёмной кожей лицом:
- Девочки есть?
- Заняты. До двенадцати, - прошамкал тот в ответ.
- Все? - уточнил Бугаёв, не желая верить.
-Все заняты.
- А Света работает?
- Не. У ней зуб заболел. Поехала домой вырывать.
Валька помолчал, стоя в распахнутых дверях, будто в оцепенении. Ладно, нет Светы - на любую согласен! Не сошёлся свет клином. Сегодня не вышло - будет ездить, пока своего не добьётся. Будет! Уже дело принципа.
- А завтра со скольки работают? - парень не сдавался.
- Может, и с обеда.
"Так даже и лучше. Днём всё сделаю - и спокойно домой вернусь", - запланировал Бугаёв, удаляясь из сауны. В уютных домиках на территории горел свет, бухала музыка. Развлекаются,счастливые! Ничего - будет и он на их месте! Завтра же!
В субботу в два часа дня он уже сидел в кабинке и выжидательно смотрел, как полная круглолицая сторожиха с розовыми, точно у поросёнка, щеками слушала гудки в трубке своего мобильника.
- Не отвечают, - пояснила она, скосив глаза на клиента. - Может, спят после вчерашнего. Или домой уехали, выходные же... А вы прям щас в состоянии?
- А что тут такого? Могу и сейчас, - буркнул Валька, а в уме добавил: "Если б хоть кто-нибудь приехал..."
- Нет их, - женщина положила телефон на обтянутый дырявой клеёнкой стол. - После шести позвоните.
- Хорошо, позвоню после шести, - вежливо процедил Бугаёв.
"Не уеду сегодня домой, пока не сниму!" - поклялся он себе.
Четыре часа он бродил по городу, изучая от безделья все закоулки. Погода не привечала путника. Дул холодный терпкий ветер, обжигал ноздри и щёки, цеплялся за шиворот. Лёгкая коричневая куртка защищала от дождя, но его не было, а против свирепевшего ветра была бессильна. Когда становилось совсем зябко, Валька находил автобусную остановку, забивался в угол, садился на жёсткую дощатую скамеечку, втягивал голову в плечи, прятал руки в карманы и пытался накопить в себе тепло. Челюсти ходили ходуном. Мышцы сжимались от холода, и начинало ныть поврежденное ребро. Грела лишь одна мысль - он терпит не зря. За это его наградят. Только бы дождаться.
"Стоят они того, чтобы из-за них такие лишения переносить?" - порывами озлоблялся Бугаёв. И отвечал: "Стоят." Его старания окупятся.
В шесть Валька сидел на автовокзале. В помещение хоть не залетал безжалостный ветер, и, кроме того, здесь иногда появлялись люди - всё же не скучно. Последний автобус в его село ушел. Оставалась вечерняя электричка в девять. "До неё справлюсь," - успокоил он себя. Набрал номер.
- Добрый вечер. Сауна, - представился уже знакомым крепким голосом охранник. (Тот самый, первый.)
- Девочки появились?
- Нет.
- Они будут вообще сегодня?
- Настя будет. После восьми.
- Настя - это какая?
- Белая, с хвостом.
- А-а, понятно...
Пусть хоть и Настя. Он подождёт ещё. Отступать некуда.
Бугаёв спустился в ларёк, взял горячий кофе и пирожок. Пластиковый стаканчик обжигал посиневшие от холода руки, и парень торопливо переносил его из одной в другую. Поставить было не на что. Прихлёбывал едва различимыми глотками. Жгло губы, драло горло, а тепла внутри не прибавлялось. "Ну испытание у меня сегодня! - печально усмехался Валька. - Богатей - девок снимать приехал! Крутой парень! Шляюсь по городу, как бомж неприкаянный. Вот только заболей мне ещё после всего, неудачник!" - пригрозил сам себе, сморкаясь в платок. И платок охладел в кармане.
Он ещё посидел в зале, прикрыв глаза. Мечталось об одном - в тепло! О спасительная сауна, отзовись!
- Не приехала ещё, - огорчили в очередной раз.
- Позвоните сами, как приедет! - гневно отрезал Бугаёв.
Он решил идти на электричку. Хватит, намёрзся! Перезвонят до его отъезда - вернётся; нет - уедет спать домой. Рискнул уже. Целый день ходит, здоровье гробит. И нервы.
Валька устроился в вагоне. Под днищем тарахтела электропечь: пусть маленькая, а радость. Ему не звонили.
- Да пошли вы все! - прошептал он, глядя на своё измождённое пожелтевшее лицо, отражавшееся в чёрном от холодной ночной тьмы стекле.
Электричка тронулась, набрала скорость. Город исчез из виду. Бугаёв покачивался на скамейке, усыпляемый мерным ходом. Не сразу услышал, как сигналит телефон.
- Сауна. Вы девочку заказывали?
- Я. А что? - невнятно прожевал слова Валька.
- Она свободна. Будете брать?
- Нет уже. Я уехал. По делам.
Отчаянье гарпуном прошло сквозь сердце. Да что же это? Что?!
Кто так безжалостно, открыто измывается над ним? Кто?!
Кто делает из него вечного клоуна, неудачника, тряпку?
Ни одна девушка не любила его в жизни. Все они надругались над его чувствами. Он решил искать успокоения в путанах - эти не отвергнут! - и тут кто-то ставит ему заслон. Раз поехал - не хватило денег. Другой - девочки заняты. Сегодня - весь день ждал, голодал, мёрз - не было её, лишь уехал - она готова! Что это за шутка? Кто так шутит над ним? Кто хочет ему сказать, что его надежда на любовь, радость, счастье; на то,что хоть единожды в жизни его пожалеют - пуста? Кто злорадствует над ним - больным и усталым, обессиленным, раздавленным горем?
Он сошёл на своей станции и быстро зашагал по обочине. До дома было полчаса ходьбы. Валька шёл, набирая темп, не оглядываясь - бежал от своего отчаяния. Он быстро обгонял других пассажиров, вышедших с ним; пропускал мимо себя стреляющие светом машины, и те уносились вдаль, так что он моментально забывал о них. И шёл, шёл, не прерываясь. Пока не остался один. С левой стороны дороги зиял обширный пустырь, вдалеке справа замерцали окна одиноких хат; на горизонте высилась сотовая вышка, как маяк, краснея в небесной мгле ярким глазом. Откуда-то сбоку выплыла одинокая остановка, накрытая покосившейся плитой. Она была пуста. Даже собаки не прогуливались в эту глухую ночь по селу. Никого не слышно было вокруг.
Тут Валька замедлил шаг и заплакал. Сунул руки в карманы, брёл и плакал. Редкие слёзы, казалось, замерзали на глазах. Он их не вытирал. Да и не к чему было - никто не видел, а если бы и видел, не понял бы. Идёт человек по улице и идёт себе молча, только от холода весь дрожит. Поди разберись в темноте, плачет он или смеётся?
- Хватит! - тихо порывисто говорил он себе. - Хватит изображать, что всё нормально; что мне не больно так. И все, правда, думают, что не больно; и никому в голову не придёт.., - голос стал тонким, срывающимся, как лопающаяся струна. - В голову никому не придёт пожалеть меня! Что меня вообще можно жалеть! Думают : раз человек не жалуется, значит он - сильный, ему помощь не нужна. А я и не жалуюсь, потому что не поверят. Хоть умри тут - не поверят, что мне плохо! А у меня уже нет сил притворяться. Мне надоело. Я устал!
Бугаёв не заметил,как дошёл до ворот большого дома. У калитки стояли две безликие фигуры, у них в тёмных головах мерцали огоньки сигарет, молодые голоса шушукались и хихикали. Завидев его, смолкли.
У Вальки мелькнуло: старшие ученики? Ему отчего-то всюду мерещились ученики.(Может, оттого что у него в жизни ничего не было, кроме школы.) И казалось, что сейчас они хихикают над ним. И весь мир над ним хохочет; даже этот фонарь на вышке смеётся, мигая!
"Что вылупились? Несчастного человека никогда не видели? - неслышно, но зло процедил Бугаёв, опять самому себе и всему свету разом. - Стали, поразвесили уши на чужое горе. Интересно? Подавитесь все!"
Он не помнил, были ли в ту ночь звёзды. Да и какое это имело значение? Если и были, то они светили не для него.
"А может быть - выйти из этой игры? - он посмотрел в небо, словно ожидая ответа. - Может, мне это на самом деле и не нужно? Я не знаю... Не знаю..."
Глава VI. Валькино счастье
* * *
Это повторяется каждые выходные. Причем, начинается уже в пятницу. Обязательно к ночи. Тоска, давившая всю неделю, перерастает в приступы безудержной ярости и отчаяния. Он часами бродит по двору, не в силах никого видеть, ища выхода нестерпимой боли, не находя его ни в чем ином, как в тихом одиноком пьянстве.
Это не значит, что приступы бывают именно в пятницу и ни в какой другой день, нет! Он может взрываться и среди недели, когда угодно. Но только в пятницу приходит финиш, а за ним – облегчение. Он знает, что следующим утром не нужно идти на работу. Можно расслабиться, не думая о том, что будет завтра. Тогда он достанет заранее приготовленный запас (каждый раз что-то новое – вино, пиво либо коктейль; он чередует, чтобы не надоело – пить-то приходится часто) и, найдя укромное место, где бы он остался один на один со своими чувствами, предается в объятия утешающего дурмана.
Это повторяется неизменно. Меняется лишь место действия, ибо оно зависит от погоды. Он может сидеть во дворе на лавочке, разглядывая склонившиеся над ним ветви ореха, согретые теплом летней ночи; в бане, где остывает недавно протопленная печь, если на улице зима; может обтирать курткой шершавый лист фанеры, облокотясь на него, когда стоит в гараже и за стеной шепеляво свистит осенний ветер, бросающий в неплотно прикрытые дощатые ворота горсти дождевых брызг… Но смысл всегда один – он пьет. Пьет, пока не притупятся тревожащие его чувства и он не ощутит себя вялым и опустошенным. Тогда он нехотя поднимается и, тяжело дыша, идет в дом. Вползая под одеяло, он роняет голову на холодную мякоть подушки и закрывает глаза. Перед ними возникает то незабываемое яркое воспоминание; он переживает его снова и снова, будто крутит кино. Это происходит каждый раз, когда повторяется такая пьяная ночь.
Он оказывается там, откуда все началось. Отодвинув занавеску, он выходит из душа. Настя в белой ночнушке сидит в кресле, заложив ногу за ногу, курит и серьезно смотрит на него. Ему неловко. Он топчется на месте, не зная, куда деть свое мускулистое тело, в один миг ставшее от стеснения чужим и неуклюжим. В конце концов, он резко садится, почти падает на диван, и кожаная обшивка под ним натужно выпускает из себя воздух.
- Ты что, в первый раз? – с интересом спрашивает Настя.
- Да, - честно и решительно говорит он. – И тут, и вообще – первый раз. И я хочу, чтобы ты сама все сделала.
Она улыбается чему-то своему, одной ей понятному. Ему кажется, что она смеется над ним.
- Чего ты?
- Нет, ничего, - она трясет головой, словно сбрасывая с лица ни к месту пришедшуюся смешинку. Тушит сигарету о стеклянную пепельницу, одергивает одежду.
- Ну что, пойдем?
* * *
Он открыл глаза. Настя сидела, подложив под себя ноги, и счастливо улыбалась:
- Вот! А ты говорил: не получится!
- Я правда так думал, - признался он.
- Не нужно думать! – поучительно и ласково сказала она.
- Настя…
- Что?
- Ложись со мной.
- Ложусь. Подожди…. Давай вот так, - она забрала край простыни и заботливо укрыла его, потом легла сама, грея теплом тела и одежды. (Знала, что он быстро замерзает).
- Расскажи о себе, - ему хотелось, чтобы она говорила, а он слушал и дремал в ее объятиях.
- Была замужем. Развелась. Сыну шесть лет.
- А тебе?
- Двадцать шесть.
- Классно! – ему было весело: он гордился тем, что у него такая солидная партнерша. Старше него! И это – в первый раз!
- Да, классно, - грустно согласилась она.
Ему тоже стало грустно: он подумал о жизни, которая вынудила Настю пойти на этот путь.Ради чего?
- Как мы узнаем, что время вышло? – спросил он.
- Я посмотрю! – спохватилась она.
Когда вернулась, он уже протягивал к ней руки.
- Настя! У меня опять ребро заболело! – это была правда: он переволновался.
- Бедненький мой! – она пристроилась сбоку, согревая его больное место.
- Сколько там?
- Двадцать минут. А почему ты в больницу не пойдешь?
- Я ходил. Откуда б я узнал, что оно сломано?
- Не знаю. У моего парня, когда были ребра поломаны, его сразу в больницу положили.
- У тебя еще и парень есть?
- Был, - опять невесело отозвалась Настя. – Очень сильно болит? – участливо спросила она.
- Уже нет. А что ты обо мне думаешь?
- Ничего.
- Так не бывает. Все равно, что-то же ты думаешь?
- Что я могу о тебе думать? Что ты спокойный нормальный мальчишка. Спокойный нормальный мальчишка, да? – переспросила его Настя шутливо, как малыша, целуя и щекоча волосами.
- А почему ты смеялась, когда я вошел?
- Я всегда смеюсь. У меня прозвище – «хохотушка».
Она не лежала без дела ни минуты. Ее рука постоянно гладила его грудь и плечи. Потом замерла. Он склонился над Настей. Она тихо посапывала, закрытые веки белели в темноте.
«Все-таки, она тоже устает, - подумал он. – Эта взрослая и сильная Настя…. На самом деле, она такая же девочка, как и те.»
Он тронул ее жесткую челку. Ему было необычно: у него в руках – женщина, такое чудо! Она тоже живая, дышит, разговаривает, смотрит на него, а еще обнимает, гладит, целует; и все это так удивительно, что даже не верится! И хочется еще раз прикоснуться к ней, такой одновременно чужой и родной.
Настя открыла глаза.
- У тебя волосы, как у куклы, - заметил он с удивлением.
- Крашеные, - объяснила она.
- А ушки аккуратные, как оладушки…
- Маленькие. Мне все говорят, что у меня маленькие уши.
Он прилег. Она опять водила по нему ладошкой.
- Настя….
- Что?
- Ты так сладко говоришь: «что», как моя Настя. Ну, у меня подружка была – Настя. Но у нас с ней ничего не вышло. Вы чем-то похожи. Может, вы все одинаковые – Насти?
Он пожалел, понимая, какую глупость сказал. Это для него все девки одинаковые. А что у нее, серьезной женщины, общего с какими-то беззаботными малолетками? Нашел с кем сравнивать!
- Не знаю, - печально вздохнула Настя. – Может, мы и правда одинаковые, - но под «мы» она понимала, верно, совсем другое. И еще прекраснее понимала, что он, как и все мужчины до него, не относится к ней серьезно.
На столе заиграл мобильник. Время вышло.
***
Они шли по территории, перешагивая через ухабины и лужи. Валька слегка поотстал - Настя лучше знала дорогу. Ночь стояла ясная, яркая и холодная. На далёком небосводе серебряными слезами дрожали звёзды. Что-то сильное, ободряющее поднималось в душе, но он не осознавал - что. С любопытством вглядывался внутрь себя и силился понять, оценить: что в нём изменилось? И - отчего? Ведь ничего же сверхъестественного с ним не произошло. Другим человеком он стал? Нет. Крылья выросли? Не видно. А вот смотри ж ты : хочется жить - и всё! Именно сейчас, с этой минуты хочется! Как это назвать? Счастье? Может, и счастье. И не надо думать, как говорит Настя. Хорошо - и радуйся.
"Как ни крути, а мужчина чувствует себя мужчиной только рядом с женщиной," - улыбнулся себе Валька, сладко, полной грудью вдыхая воздух.
- Холодно! - передёрнула плечами Настя. - Надо было брюки надеть.
Она была в юбчонке, и Бугаёв чётко видел, как двигаются её упругие, тренированные бедра.
"И это - моя Настя!" - промолчав, подумал он, любуясь ею. Хотел что-нибудь сказать ей - и нечего было. И толку говорить? Без слов ясно: сейчас они расстанутся. Навсегда.
Настя опять стала серьёзной, озабоченно думала. Не оборачиваясь, направилась в кабинку для охраны.
- Настя! - окликнул Валька. - Ну, пока?
- Пока! - улыбнулась она, махнув ладошкой, и скрылась в дверях.
А он, не мешкая, проскользнул в ворота. Глупо - будто они нарочно быстро разбежались в разные стороны. Хотя бы поцеловались на прощание! Бугаёв потом об этом жалел: что не поцеловались. А может, и правильно: только на миг они - любимые; а как вышли - всё: неродные и нелюбимые. И не стоит себя обманывать. Надо скорее друг друга забыть. Верно, что не поцеловались. Верно... Больнее бы вспоминать было.
Но тогда ему было легко. С душевным подъёмом шёл он по пустынной ночной дороге, и никто не мог, казалось, омрачить его радость. В сердце у него была Настя, и ничем извне эту сладость нельзя было перебить. И домой с трассы он шагал хоть уставший, но спокойный. Радостно спокойный.
***
Минуло несколько месяцев. Бугаёв работал. Жизнь шла привычным ходом. Покатились пьянки. Но они не спасали. Сердце просило другого - большего. Маленькая неприятность, огорчение - и Валька готов был немедленно, в любое время суток брать такси и гнать в сауну. Его лекарством стали проститутки! Он ясно понимал это, терпел и ужасался.
- А вот это уже становится страшным, - вырастал перед ним Совестливый. (В те редкие минуты, когда Валька был свободен от суеты дел и пустых мыслей и мог трезво заглянуть себе в душу.) - Один раз пойти на такой шаг - ещё не совсем плохо. Но зависеть от них, не мочь без них жить - вот где погибель! Они же, как наркотик, затянули тебя! И причём, с первой дозы. Это хуже пьянства. Водка, хотя бы, дешевле. Если ты сразу не свернёшь с этого пути - лживой любви - будешь упиваться ею, бросая туда деньги, как в ненасытное жерло - ты разоришься. Будешь желать ещё и ещё - отдашь всё!
Ты думаешь, что они - твоё спасение. Нет! Они - твоя смерть. И то, что они не выглядят безобразными, а порой даже кажутся тебе милыми - это маскировка, под которой скрывается яд! Посмотри на себя: ты уже ни к чему не стремишься. Не пытаешься ничего добиваться в жизни ; тебя не интересуют девушки, ты не хочешь с ними знакомиться, не желаешь никого любить. И правильно: ведь тут нужно прилагать усилия, а это тяжело. У тебя теперь есть другой путь, лёгкий - твоя любимая Настя. Чуть что - заплатил (а это невеликая жертва ) - и тебя любят, ублажают, радуют.
Ты внушил себе, что они – добро. Да, от них есть польза. И от наркотиков есть – они обезболивают раковых больных. Но это не значит, что здоровый человек тоже должен их принимать. Не значит, что от них будет зависеть вся жизнь. А ты отдаешь свою жизнь, свою душу в их руки. Нужна она им?!
Кому ты доверяешь свою судьбу? Тем, кто сам не может распоряжаться собственной жизнью, кто сам - в яме? Веришь, что тебя могут сделать счастливым те, кто сами несчастны? Они "падшие" именно потому, что не могут из этого выбраться, если им никто не поможет подняться. А ты - свободный, и тоже хочешь упасть? Зачем ты прыгаешь в эту бездну? От отчаянья? Нет. Потому, что тебе нравится так. Ты попробовал - и не хочешь остановиться. Ты сейчас считаешь себя благополучным: нашёл свою радость в жизни. Это обман. Тебе нравится себя обманывать.Вот это – грех. Это – порок. И быть таким – уже наказание. Ты сам выбираешь это. И вини потом себя.
- Я её пленник. Она - моя любимая Настя. Но это не любовь. Это - зависимость, - шептал, глядя в зеркало, Бугаёв. Красивое молодое лицо, честные глаза. Кому это всё он собрался отдать? Каждый человек рождён для счастья, а он губит себя.
Не было бы вредной Насти, за которую он переживал; и Алычёвой, отшвырнувшей его; а была бы просто девушка, которая бы его поддерживала и любила - не измаялась бы его душа, не пришёл бы он в безнадёжности к своей последней, сладкой Насте. И не горько бы ему было теперь.
Но его никто не заставлял поступать именно так! Не все же парни, отвергнутые в любви, идут и покупают её! Кого винить? Судьба такая? Нет у человека такой судьбы - добровольно идти на погибель. Хочет - и идёт. Какая ж это судьба? Вот если б он не желал, а получилось - то была б судьба. А он сам делал. Некого винить.
- Думал: один раз попробую - буду после счастливо жить. Попробовал? Счастлив? Вот и оно! Не головой ты думал. Ты никогда не судишь трезво. Ты живёшь сердцем, своими страстями, и потому ты несчастен, - напомнил Совестливый.
- Зато я живу честно: как чувствую - так и живу! - ответил Валька.
Как почувствовал - так и сделал. Поехал к Насте .Это было уже в марте. Давно он её не видел. Бугаёв сам не знал: зачем она ему? Что бы случилось, встреться он с ней ещё? Получил новую дозу - и успокоился? Поглядел бы внимательнее - и разочаровался, остыл бы от неё? Замуж бы её позвал? Он не ведал.
Персонал сауны сменился. Охранника взяли посолиднее, посерьёзней. Но и этот не воротил лица от Вальки, понял, что - свой человек.
- Прикрыли их, - ответил он на вопрос о девочках. - Где они работают, под чьим началом - неизвестно. Строго с ними щас. Говорят, новые появились. Из бывших одна Светка осталась.
- А Настя где?
- Настя замуж вышла. Давно уж.
Ни тени разочарования или сомнения не проскользнуло в душе Бугаёва. То,что это - именно его Настя, и так ясно: девочек можно по пальцам перечесть, мужик не мог ошибиться. И в том, что её могли взять замуж, тоже чуда нет. Многие женщины ведь и идут в проституцию, чтобы найти себе обеспеченных женихов. Это тоже карьера.
А Валька даже успокоился. "Не всех ведь из них берут в жёны. А Настю оценили. Значит, не показалось мне. И правда она заботливая и серьёзная. Уже готовая жена. Она правда хорошая. Я рад. Она заслужила своё счастье. Уж кто-кто, а она заслужила! Это такое счастье - просто спокойно жить! Никого не искать, не мучиться; а знать, что ты кому-то нужен, с тобой рядом кто-то есть. Как бы я хотел так!"
Ещё он спрашивал себя: а сам бы женился на Насте? И знал: нет. Не объясняя - почему. Сердце не объясняет. Оно только чувствует.
Временами он садился где-нибудь один и представлял себе Настю. Вот бы со стороны посмотреть, что она делает сейчас, в эту минуту! И Вальке виделось, что она в фартуке варит на кухне борщ; или укладывает спать своего сына - укрывает, целует на ночь. Такой она ему виделась: заботливой матерью и женой, хозяйкой. Не хотелось только думать о том, как она в постели ласкает другого. Это-то, понятно, тоже есть теперь в её жизни, но... Этого бы Вальке смотреть не хотелось. Ведь он помнил её своей Настей!
И всё равно он был рад за неё. Искренне. Спокойно.
***
Он не жалеет ни о чём. Это - жизнь. Какая бы она ни была - с ошибками, разочарованиями, но это - его жизнь. И он не отказывается от неё.
Валька больше не мучается, вспоминая о Насте. Он верит, что судьба неспроста связала их. И если уж она - "падшая" - поднялась и начала чистую жизнь, то ему и подавно - сам Бог велел!
И у него появится жена (может быть, строгая, а может, сладкая, как Настя ), которой он будет нужен и которая не даст ему пить. Может, она даст ему по шее, увидев его пьяным; а может, обнимет и будет целовать и уговаривать, чтобы бросил сам. Неважно. Важно, что он будет видеть, что она беспокоится о нём.
Ничто в жизни не проходит даром; теперь он усвоил. Если он переживал за свою маленькую вредную Настю - будет и у него Настя, которая позаботится о нём. И, может, уже есть где-то, только он пока не знает о ней. Она ждёт его, как он ждал холодной ночью и мёрз, и плакал от одиночества.
Она есть - та, которой он станет нужен. Теперь он спокоен и уверен.
Она будет у него. Будет.
( 2008 )