Втечении двух-трех недель он еще пытался играть роль домашнего тирана и деспота, но она ему плохо удавалась, уж слишком человеколюбивой и сострадательной была его натура. Белов, конечно, первое время ворчал по всяким пустякам, хмурил брови и выговаривал строгим голосом что-то типа: «Вот только живых цветов нам тут не хватало. Развела ботанический сад на подоконнике!», или требовал вернуть ему его любимое зеленое полотенце: «Зачем ты его в стирку выбросила? Оно же чистое! Я им пользуюсь то не больше месяца, еще испачкаться не успело». Или устраивал маленький скандальчик по поводу выброшенной в мусор любимой чашки с отбитой ручкой, потому что к этой чашке он привык и менять свои привычки не собирался. Катя смеялась тихим ласковым смехом и целовала его в макушку, обняв за шею, а Игорь Сергеевич недовольно мотал головой, чувствуя себя невероятно глупо.
Он ругался, вернувшись после суточного дежурства и обнаружив в кухне набитый продуктами пакет из супермаркета: «Ты с ума сошла, Катерина, решила грыжу себе заработать? Трудно эсэмэску мне кинуть со списком необходимых продуктов? Я бы зашел по дороге в магазин… Кто устал? Я устал? Подумаешь, сутки отдежурил!». Он пытался изображать строгого родителя и проверял ее зачетную книжку. Но и тут придраться было не к чему – Катя училась хорошо.
Как ни странно, но вскоре он понял, что ему нравиться возвращаться с работы и, едва распахнув входную дверь, попадать в облако аппетитных кухонных ароматов. Катя готовила не хуже мамы, и Белов резонно опасался набрать лишний вес.
Ему нравилось, как квартира постепенно преображается, превращаясь из безликой холостяцкой берлоги в уютный дом, в котором хочется жить. И вроде бы никаких существенных изменений Катя не вносила, так, мелкие детали, но атмосфера менялась. Вот пара ярких декоративных подушек устроилась на спинке дивана, и стало так приятно смотреть на этом диване телевизор по вечерам! Вот вазочка с цветком на журнальном столике, цветные салфеточки на кухне, забавные безделушки на полочке в книжном шкафу… Дом оживал под руками новой хозяйки, преображался, молодел.
Игорю Сергеевичу нравилось засыпать с юной женой, прижав ее к себе так крепко, чтобы чувствовать ее всю, от пяток до макушки, до головокружения вдыхая яблочный запах ее волос, хозяйским жестом водрузив сверху свою руку, как бы сообщая миру: «Мое, и только мое!». В глубине его души поднимал голову древний дух собственника. А Катя была нежной и ласковой и тянулась к нему с подкупающей душу доверчивостью.
Ему нравилось по вечерам рассказывать о тех мелких и не очень событиях, случившихся за долгий рабочий день, и видеть в глазах Кати неподдельный интерес и восхищение, когда он рассказывал о проведенной им сложной операции.
Ему нравилось, когда Катерина задавала ему вопросы, готовясь к занятиям, потому что ответы на все студенческие вопросы он знал и чувствовал себя умным и опытным специалистом, а главное, нужным.
Ему нравилось наблюдать за Катей тайком, когда та читала учебник или лекционные конспекты. На ее чистом высоком лбу появлялась напряженная морщинка, а губы безмолвно шевелились, выговаривая трудные медицинские термины. И все ее личико, такое свежее и милое, становилось таким серьезным, что Белов умилялся, чувствуя, как сердце его тонет в неизвестно откуда взявшейся теплой волне.
Примерно через месяц совместной жизни Игорь Сергеевич пришел к выводу, что принял правильное решение. Ведь быть семейным человеком совсем не плохо: получать все плюсы и выгоды и милостиво позволять себя любить. Выгодную сделку он заключил, цинично размышлял Белов, но на самом донышке души копошилось что-то, что мешало чувствовать себя счастливым. Катя щедро, без малейших сомнений дарила ему себя со всей пугающей глубиной своих чувств. А он?.. Он вцепился жадными пальцами в ту часть собственной души, что была предназначена для любви, как в хлебный каравай, и скупо отщипывал крохи ласки и нежности, бросая их на землю. Пусть клюет маленькая влюбленная птичка! На долго ли ее хватит, если она будет только отдавать и отдавать, ничего не получая взамен?
Однажды в конце очередного дежурства Мурат, вешая в шкафчик рабочую одежду, подмигнул ему хитрым карим глазом и сказал:
- Ну, передавай привет Катерине Викторовне.
Белов остолбенел. Никому, ни одной живой душе он не говорил об изменениях в своей жизни.
- А ты как про Катю узнал? – спросил он растерянно. Мурат усмехнулся.
- Догадался. Прямая временная связь между увольнением Кати и появлением выражения объевшегося сметаной кота на твоей физиономии, друг мой, навели меня на мысль, что ты теперь не один. И правильно, Игорь, давно пора. Любому человеку нужна семья, так богом прописано. А Катя – хорошая девушка, достойная.
- Это только ты у нас такой наблюдательный и умный, или все отделение уже знает? – С ноткой тревоги в голосе спросил Белов.
- За всех не ручаюсь, но сплетничать не собираюсь, - заверил Мурат, глядя на товарища серьезно. – И долго ты намерен скрывать сей факт своей биографии?
Белов пожал плечами.
- А чего зря языком болтать? Все это не серьезно и, я уверен, не на долго.
- Ну, посмотрим, время покажет! – Мурат Заурович дружески похлопал доктора Белова по плечу и вышел из раздевалки.
Он знал, что Мурат болтать не будет, поэтому на душе Игоря Сергеевича было спокойно и радостно, пока не произошло одно незначительное событие.
Белов стоял утром у плиты и варил в медной турке кофе, собираясь на работу. В окно по-мартовски ярко и смело светило солнце. Взбудораженные весной воробьи весело чирикали, как компания сбежавших с уроков школьников. Катя подошла к нему незаметно со спины и обняла, обвив тонкими нежными руками, уткнувшись лицом между лопатками, где сразу стало тепло и щекотно от ее дыхания.
- Я тебя так люблю, Игорь, - прошептала она, - что даже страшно становится.
Белов замер, даже перестал дышать, вдруг осознав, что ему тоже страшно… Потому что именно в этот момент он понял, что начинает привязываться к этой девочке, по сути, совершенно ему чужой. А вот это уже было опасно, ведь он понимал с самого начала, что ничего серьезного в отношениях со студенткой быть не могло, так, мимолетный романчик. Он был абсолютно уверен, что романтичной девочке, начитавшейся книжек о любви, вскоре наскучат будни семейной жизни с занудным и откровенно старым преподавателем с кафедры абдоминальной хирургии. Ей едва за двадцать, ему почти сорок. Ну, что может быть общего между такими разными людьми? Привязываться, прикипать душой не имело смысла, даже было опасно, потому что – он был в этом уверен - она обязательно уйдет. Они все уходят… И что тогда ему делать со своей глупой привязанностью?
Он знал, по опыту знал, что душевная связь с другим человеком может быть крепче любых оков. Отрываться от того, в кого врос всеми невидимыми нитями своей души невероятно больно, так больно, что проще умереть. И нет в мире обезболивающего, способного смягчить эту боль. Разве что общий наркоз. И когда близкий человек уходит, безжалостно обрывая все эти нити, в душе остается рваная зияющая рана, которая кровоточит и кровоточит, и вместе с кровью из тебя вытекает сама жизнь. Тело твое, жалкое, несчастное, никому не нужное, еще живет, двигается, существует зримо и осязаемо, но на самом деле ты уже мертв, внутренне опустошен до самого дна души, тебя нет, есть только пустая оболочка, как обертка от съеденной конфеты.
Белов вздрогнул и поежился, высвободился из Катиных объятий и задрожавшими, как у невротика, руками налил свежесваренный кофе в чашку.
- Садись за стол, пей кофе, - сердито пробормотал он, стараясь не встречаться с Катей глазами.
www.proza.ru/2018/10/20/994