Сотник Николай Билый
Первыми булгачить поплыли с Грицом и Гамаюном. Из оружия по револьверу и ножу. Провизии по мешочку сушёного и вяленного мяса, жаренная рыба, горсть сухарей.
Царство камыша разделяет очищенный участок шириной шагов пятьдесят. Со стороны берега до глубокой воды сделана деревянная пристань. С обоих сторон пристани привязаны две морские лодки на десять гребцов и одна речная, человека на четыре. На острове тоже деревянный настил над водой на столбах, одна большая лодка и одна маленькая.
Маленькую нужно увести, хватит упражняться в плаванье. С правой стороны полоса камыша, глубиной более ста шагов и выходит на сушу шагов на двадцать - тридцать. Тянется выше по течению примерно на версту. Хороший камыш, нетронутый. Османы речную рыбу не едят, делать им в этих зарослях не чего. По другую сторону пристани, полоса зелени несерьёзная, глубиной не более десяти, местами пятнадцати шагов с заводями до берега. То есть преградой для стрелков она не будет, но ночью там тоже можно спрятаться.
Остров выше воды метра на полтора. Крепостица или, как британцы называют - форт, прямоугольной формы. В стенах, сложенных из крупных камней, орудийные амбразуры, две смотрели на наш берег, две - на противоположный. И по одной в боковых. Амбразуры закрывались плетёнками из камыша. Двустворчатые ворота, оббитые железом, на ночь закрывали изнутри, единственный вход. Деревянную лестницу на крышу на ночь заносили внутрь. Если поджечь плетёнки ночью, внутри поднимется паника. Если человек истово верит в Бога, он и в нечистую силу верит без сомнений. Мы тоже верим, но казаки знают, что сила бога многократно сильнее. Здесь мы должны внушить, что их бог от них отвернулся. Три десятка солдат с одним офицером на острове явно маялись от безделья. Время от времени офицер с двумя солдатами переправлялся на маленькой лодке и шествовал в береговую казарму. Солдаты копались в небольшом огороде, сушили какое-то барахло. Возле береговой казармы солдаты маршировали, выполняли ружейные приёмы, чистили винтовки. Офицер один или в компании со своим приятелем с острова в тени раскидистой шелковицы пил кофе, курил, резался в шеши-беши. Шла скучная жизнь изолированного гарнизона.
Когда от холода перестал чувствовать ноги ниже колена, решил, что узнал всё, что хотел, дал сигнал собраться вместе в камышах на берегу. Обогрелись, перекусили, обменялись наблюдениями, наметили план на ночь. Легли спать, по очереди карауля. Когда стемнело, устранив следы своей стоянки, и всё успокоилось, поползли к береговой казарме. К ней примыкал загон, для десятка лошадей. Дремлющего часового, Гамаюн придушил. Для смеха, его раздели до гола, только саблю через плечо повесили. Пусть видят, что умер не от оружия, на мягких участках земли, сделали отпечатки свиных копыт. Сняли две средние жерди загона, верхние снимет Гамаюн, когда мы начнём на острове. Пока он вплетал в гривы тряпочки, к которым древесным соком Швырь приклеил порох. Лошади, если эти запалы поджечь, разбегутся по всей Сербии. Запалы сгорят без следов, кроме подпалённых грив, наших следов и здесь не будет. В основе шайтана огонь, теперь не один правоверный, на лошадей помеченных шайтаном, не сядет. Правда, сперва их поймать нужно.
Чуни наши пластунские сшиты из толстой шкуры кабана, щетиной наружу. Отпечаток ни на кого не похожий оставляют, а если наступать на ребро стопы, то определить направление движения невозможно. Вместе с кабаньими копытами, нужный настрой сделают. Обнаружился ещё один загон, с овцами. Просто прекрасно, люблю жаренную на углях баранину, но это на потом. Жерди, положили в маленькую лодку, аккуратно отвязали, и на ней перебрались на остров. Из двух открытых пушечных амбразур шли волны турецкого храпа. Пока, всё чудесно.
А вот ещё Боженька послал пластунам подарок. На длинной верёвке сушатся с десяток османских мундиров. Очень они нам пригодятся: чучела наделать и как горючий материал, пожечь чего. Пока сложили в лодку. Свою одежду тоже. Жердями подпёрли ворота форта, к жердям привязали верёвку. Конец протянули до воды, чтоб не показываясь, утащить жердины в озеро. Пошептал в ухо Грицу, чтоб подсадил меня на крышу, и отогнал лодку в тонкую полоску камышей, слева от острова и ждал меня там. Ночью никто никого искать не будет, а как успокоится - уплывём.
- И следов, следов натыкай, хоть не козлиное, но всё ж копыто. Как Гамаюн начнёт, зови его к лодке.
Двигались неспешно, практически беззвучно, как будто и нет трёх десятков головорезов в трёх шагах. Забрался Григорию на плечи, забросил шнур с револьвером за спину, но, когда он встал в полный рост, до верху я не достал. Спасибо турецким мастерам, камни по размеру не подбирали, было за что зацепиться и Гриц снизу подставлял ладони под пятки. Наконец пальцы почувствовали край. Осторожно подтянулся, закинул ногу и замер. Батько Швырь предупреждал, что турки мастера делать крепости и такие вот небольшие укреплённые места. Крышу часто делают каменную, чтоб с нею тоже можно было стрелять. Так и здесь, плоскую крышу, ограждал каменный барьер выше пояса. К ненавистному столбу с деревянными ступеньками-перекладинами, натянута кисея. Под ней с комфортом, то есть на матрасе с подушками, возлежал человек в турецком исподнем. Наверное, офицер. А кисея, чтоб комары не тревожили.
Как задушить стоявшего или сидящего сзади, сбоку, спереди я знал, но как-то самому не приходилось. Показал Грицу, чтоб не торопился. Осторожно откинул полог, отодвинул в сторону турецкий револьвер (так себе модель), одной ладонью закрыл рот и нос предплечьем другой руки навалился на горло османа. Ну и несильно то он сопротивлялся. Передал Грицу тюфяк и подушки, затем и покойного офицера с его пугачом, показал, чтоб положил так, чтоб голова была в воде. Всё теперь самая трудная и шумная часть: сломать перекладины и поджечь сигнальный костёр на площадке, венчающей столб. Или, наоборот, как пойдёт. Как я ненавидел этот столб, ведь когда с горы впервые увидел турка, поверил, что он летал, а не на столбе сидел. Чего говорить, не смотря на восточную расслабленность, турки мастера прекрасные, строители хорошие и воины отважные, умелые и беспощадные. Сколько они кровушки казачьей пролили, а уж душ христианских по всему свету загубили и не сосчитать! Никогда мира между нами не будет. Когда открытой войны нет, они Кавказ настропаляют, татар крымских, к степнякам постоянно с подарками подъезжают.
- Русский царь - собака, чужой вам. Султана турецкого Вы дети, он любит Вас, не забывает, каждый намаз Аллаха за Вас просит, вот денег Вам передаёт. Ну и в таком духе. И те, как дурачки, забыв, все милости царя - батюшки, опять скачут русскую кровь лить. Снова «Алла» над христианской землёй летит. Только казаки тоже не за печкой растут и у каждого свой счёт к басурманам имеется. Мы его не забываем, и прощать никого не будем.
Перекладины в столб хитрым способом врезаны. Если наступать не выскочат, а если сбоку выбивать, можно. От времени рассохлись - выбью без особого труда. Где ладонью, где ногой. Выбитые перекладины складывал на сигнальный костёр. Конечно, ступеньки можно восстановить, но так мы обозначим запрет, наложенный нечистой силой. Для чего? Пока для страха, его нужно вырастить до ужаса, чтоб перед ночью, начиналась трясучка. Слишком их много. Не одолеть без потерь. Своих мне терять нельзя, и сербы не дурачки, нас телами прикрывать не будут. Как не планируй, сшибка непредсказуема. Пуля - дура, как говорил не любивший казаков Александр Суворов. Лучший из русских генералов.
Когда сотня, ну пусть полсотни винтовок выстрелят, какая-нибудь, да попадёт. Здесь арифметика иная. Один против троих на саблях я могу победить, вдвоём против шести - с трудом, трое против девяти - вряд ли, семь против пятидесяти - верное поражение. С огнестрельным оружием шансы победить в три раза ниже, но это в открытом бою. Я должен построить дело так, чтоб до открытого боя вообще не дошло.
Отсыревшая от ночной влаги трава не хотела гореть. Раскалённые звёздочки кремня рождали оранжевые полоски, не хотевшие бежать в гущу травы и веток, а опадали чёрными ниточками пепла. Пришлось оторвать кусок кисеи, такой нужной, для Батьки Швыря. Прозрачная кисея — это не грубая толстая ткань. Из неё прекрасные запалы получаться. Убедившись, что теперь не погаснет, снаружи разгорающегося костра, колодцем выставил бывшие перекладины. Отлично, сейчас запылает! Осторожно спустился по столбу, цепляясь за выемки от перекладин. Перед спуском с крыши, во всю завыл по-волчьи. Тут же в ответ донёсся вой со стороны казармы и из камышей. Ещё тишину ночи наполнил ржание, топот лошадиных копыт. Крики, несколько выстрелов. В форте глухая возня, панические удары изнутри в ворота. Били, по-моему, прикладами, но прочные ворота не поддавались. Выстрелы в никуда через открытые амбразуры. На хребте тоже загорелся огонь, значит костры – сигнал тревоги. Пора в воду. Цепляясь за берег, поплыл по течению мимо голого османа, лежащего на берегу, так, что голова скрывалась под водой. На его обнажённых ягодицах лежал револьвер. Гриц выбрал мягкий вариант, без ненужного пока, унижения. Лишение возможности дышать, излюбленный метод Шайтана. Повешенные и утонувшие мусульмане в рай не попадут, они навсегда будут слугами дьявола.
Вот и верёвка, привязанная к жердям. Костёр пылает вовсю, горит и сама площадка. Крики со стороны казармы, подкрепление подошло, довольно быстро. Сейчас приплывут. Лодок тоже нужно их лишить со временем. Упёршись в берег, потянул за верёвку. Жерди упали, из распахнувшихся ворот выскочили полуголые солдаты, на двоих горела одежда, они кинулись в воду, видать с испугу, чего-то подпалили внутри. Жерди, которые словно сами по себе скользили к воде, привели османов в ужас. Они стали стрелять по жердям. Пороховой дым, подсвечиваемый огнём, мечущие тени рисовали причудливые картины, но, господа, прощайте, мне пора. Течение тащило меня вместе с жердями в темноту, дальше от криков и суеты. Вон Гриц высекает кресалом искры, подаёт знак, обозначает своё место. Верёвку вокруг пояса и к камышам. Переждём пока успокоится и к своим. Перед рассветом, когда туман накрыл озеро, вернулись. Хлопцы ждали, увидев всех троих, развеселились.
- Может колыбельную, чтоб слаще спалось?
Восемь глоток исполнили вой волчьей стаи. В зыбком таинственном предрассветном мире вой действительно не сулил ничего хорошего. С другой стороны, пару раз выстрелили.
— Вот, теперь они по каждому шороху палить будут, а днём следы копыт увидят, начнут верить, что оружие не поможет.
- Лодку на руки и в гору, Батько с Михайлом следы подчистить и ещё, вот – передал Батьке верёвку, вот две дровиняки притащили, жалко бросать было. Приспособишь?
- Це по-нашему, атаман. Всё в хату.
- В щели ничего не осталось?
- Даже копоть с камней затёрли, где костище было песком засыпали, следов птичьих начертали.
- Добре, - побежал хлопцам помочь с лодкой. Можно было её притопить, но так надёжнее.