Письмо отцу. 4

Мадам Пуфф Лев Черный
                (Из немецкого еженедельника
                "Sueddeutsche Zeitung Magazin" №38, 21.09.2018г.
                Сокр. пер. с нем. Л.Черного)

                Герберт  Прантль (Heribert Prantl)

   Дорогой папа,

я был еще маленьким мальчиком, когда ты показал мне смерть. Это было, когда мы впервые вместе ездили в г.Альтёттинг (Altoetting). Робко стоял я перед склепом Тилли (Tilly) и смотрел с тобой  через маленькое оконце на гроб с останками католического полководца из времен тридцатилетней войны. Над гробом висело свернутое и мало впечатляющее старое боевое  знамя. Ты тогда сказал, что мировая слава преходяща. Этих слов в тот раз я не мог понять. И что такое тридцатилетняя война, узнал я много позже. Но тогда я узнал лишь одно: что такое смерть. Ты мне ее показал.

   Но сначала ты обещал мне огромный шницель. Такой большой, что я до сих пор таких и не видел и что он даже не помещается на тарелке. Но их подают только в ресторанчике "Двенадцать апостолов". И для того, чтобы заслужить такой шницель, я пошел с тобой в кирху (церковь). Там ты показал мне на большие часы рядом с Северным порталом, на котором стояла маленькая скульптура 17-ого века, скелет времен чумы, приводящийся в движение часовым механизмом.

   Ты так мне объяснил, что происходит: с каждым ударом косы, который каждую секунду делает смерть, умирает один человек. С тех пор я себе это часто представлял таким образом: цак - нет человека, еще удар - нет другого. И так бесконечно. Ты умер уже 16 лет тому назад, а мне все кажется, что ты смотришь на меня с высокой башни, много выше того портала, на котором стоял скелет и секунда за секундой опускал косу.

   Много воды утекло с тех пор, как ты мне смерть и много еще чего другого показал, что я запомнил на всю жизнь. В 1965г., когда мне 12 лет, мы были с тобой на открытии мемориала концлагеря в Дахау. Портреты измученных заключенных остались в моей памяти навсегда. И позже, когда я читал "Mein Kampf" Гитлера, то между строчек видел их лица.

   Мы, т.е. наша семья: ты, мама и нас трое детей, часто бывали в Альтёттинге. Когда мы стали старше, то смеялись, если ты рассказывал, как вы с мамой тогда еще в 1952г. совершили свадебное путешествие в Альтёттинг. Сегодня летят на Кубу или на Сейшельские острова. У тебя, папа, было иначе: этот город оставался важным пунктом в твоей жизни. Он был символом веры, о которой ты не говорил, но которую мы все чувствовали.

   Ты был человеком действия: мы учились у тебя тому, что надо не долго спрашивать, а делать; что надо упорно идти к своей цели, и если это не приносит плоды, то надо сделать  все возможное, пока не добьёшься результата. Ты доверял себе: не зная ни одной ноты, организовал музыкальную капеллу. Ты не говорил по-французски ни слова, но отправился во Францию, чтобы не только рассуждать о дружбе между нашими народами. А когда французский префект был у нас дома и сидел на террасе, вы говорили с ним с помощью рук и ног и при этом громко смеялись. Да, были вещи, которые ты мог великолепно делать.

   Ты был большим человеком в маленьком городке. Ты никогда не учился на учителя, но был им - ударяя двумя пальцами по клавишам пишущей машинки, ты показывал мне, как делается газета. Возможно, нам, детям, казалось, что своему клубу ты уделяешь больше времени, чем нам. Но это было не так - потому что, чтобы ты со своим клубом ни организовывал: театр, походы, палаточный лагерь, выезды на природу - все было и жизнью нашей семьи. Ты организовывал внешнюю жизнь, мама - внутреннюю.

   В твоей жизни для всего хватало времени и места. Его было так много, как будто твой день длился 48 часов.

   Когда в твои последние годы я звонил вам по телефону, ты говорил маме: "№1 звонит." (Потому что я был старшим ребенком.) И поэтому я скажу теперь: "Алло, папа, это я - №1. Мне хочется тебе что-то сказать. Ты вел нас по жизни. Мы уходили и снова возвращались. Когда я из-за своей первой подружки разбил твою машину, ты не ругался и не кричал. Этого я никогда не забуду."