ВЕРА 23

               
       “О, край Хабаровский...” Не пробились. В гостях. “Ждала, лисичка”. Шарфик.         
       
           Стены и потолок зала украшала новогодняя бижутерия, в самом центре возвышалась, переливаясь разноцветными огоньками, увешанная игрушками и гирляндами, пышная, приятно пахнущая смолой и хвоей елка. Открылся занавес, заиграла музыка, и конферансье - парень с девушкой в праздничных нарядах, с юмором поздравив  публику, объявили первые номера.
           Вскоре, по просьбе коллектива ансамбля “Озерки” через микрофон совершенно неожиданно вызвали на сцену Павла. Зрители с одобрением захлопали. Галина, положив теплую ладонь ему на кисть руки, выразила согласие. Пройдя через полутемный зал, и быстро взбежав на сцену, парень подошел к микрофону. К нему с гитарой наперевес вышел один из музыкантов с вопросом о номерах и нужной  тональности.
         - Ребята, меня, как и раньше, устраивает - с фа-диез-минор…   
           Ведущая назвала песню и объявила солиста. Зал притих в ожидании. Вербин, воодушевленный встречей с друзьями и земляками-односельчанами, спел для них песню “Дорогой длинною” на свои сочиненные в армии стихи: “Счастье не могло так долго длиться, Постучал ко мне военкомат. Ты в слезах пришла со мной проститься: Буду ждать тебя, родной солдат. О, край Хабаровский, дорога длинная. Желанных писем сладкий аромат. Где та старинная, та семиструнная, ведь на груди на взводе автомат…”
           Он завершил выступление  романсом “Твои глаза зеленые”, где  прозвучали особенные, преисполненные страсти слова: “Проглянет солнца луч сквозь запертые ставни, А все еще слегка кружится голова, По-прежнему звучит наш разговор недавний, Как струнный перебор, звучат любви слова. И снова пред тобой я преклоню колени. Покоя все равно мне больше не вернуть. Так хочется хоть раз, на несколько мгновений, В речную глубину бесстрашно заглянуть”.
           Этот романс он мысленно посвятил Вере, словно видя её присутствие в зале живой и здоровой… Публика, аплодируя, не пожалела ладоней, - исполнение нашло живой отклик, оно не могло не затронуть самого черствого сердца. Сразу после концерта, несмотря на уговоры друзей остаться на танцы, Павел с Галей  направились домой - им не терпелось побыть наедине. По дороге она похвально отозвалась о выборе песен и манере его исполнения:
         - Паша, да это же твой путь, с твоим талантом, голосовыми данными советую поступить для начала в культпросвет-училище. А здесь дальше районных смотров не продвинешься - так и будешь прозябать.
         - На это трудно возразить - что верно, то верно, - согласился он, - пожалуй, стоит рискнуть, подать заявление в этом году. Хотя в двадцать лет, вроде, поздновато.
           За разговорами они не заметили, как подошли к дому. На следующий день молодые люди отправились на кладбище, навестить могилу Веры, о судьбе которой он прямо, без утайки, поведал Галине минувшей ночью. Шли гладко укатанной и расчищенной дорогой - морозец с ветерком не спадал, выжимал слезу и обжигал щеки. Обочины по бокам были завалены полутораметровым слоем снега. Несметное множество тончайших иголок инея, мерцая и колко взблескивая, прошивали навылет хрусткое морозное утро. Они тонким серебристым слоем устилали путь, скользкая дорога была осыпана им словно сахарной пудрой.
           От стужи слипались ресницы. Изреженный березовый подлесок по гребню увала уже слегка румянился и, казалось, вызванивал искрящимися монистами веток. Расплывчатое, утратившее контуры солнце в дымчатом рдяном ореоле, нехотя, на полдиска, еще только выглядывало со стороны заснеженной Ключевской грани.  Пашка в солдатской шапке на ходу потирал уши - держал форс. Рыжую лисью шапку с длинными ушками - головной убор Галины, от дыхания изукрасило пышным инеем.
           Разочарование было велико - за открытыми настежь воротами лежали огромные сугробы, все было занесено, лишь кое-где, сиротливо горюнясь, торчали верхушки крестов и звездочки памятников. Пробиться в глубокую лощину не было никакой возможности. Они растерянно переглянулись - парень стянул шапку, Галя, держась за руку, слегка сжала её в своей. “Прости меня, Вера”, - с трудом, пересилив подступивший к горлу ком, вымолвил Павел поклонившись. Немного постояв,  они повернули назад.
           Переночевав еще одну ночь, (гостья в тот день уезжала в Барнаул) Павел с Галей навестили школьного друга, Виктора Морозова. Одноклассник, беловатый крепыш, по отцу и деду северного поморского рода-корня, встретил пару радушно и гостеприимно. Не обошлось без застолья - новогодние припасы еще не все были уничтожены. Виктор выставил на стол домашние настойки - кедровую и на жимолости, а еще вдобавок, принес графин медовухи. Расторопная, небольшого росточка мать внесла блюдо с горячими пельменями. Под кедровую за милую душу шли соленые арбузы - это было нечто! Галина пила мало - только пригубила. Разговорились. Виктор, оказалось, отслужил в танковой части по соседству, в Забайкалье, был механиком-водителем танка Т-55.
           Домой он вернулся на две недели раньше Павла и уже подумывал нынешней осенью поступать в строительный институт. На этой почве у него с Галиной завязался оживленный разговор: рабфаковка и будущий студент весело балагурили, снисходительно поглядывая на Павла. Вербин, захмелев, уже  подумывал: “И дернула меня нелегкая шастать по гостям с дамой, более чем приятной наружности! Подошло время, пора и честь знать!" - автобус мог уйти и без них. Поблагодарив хозяев и попрощавшись, они поспешили к остановке. Виктор, сожалеющий и разгоряченный, провожая, вышел вместе с ними, дойдя до ворот в одной рубашке.
           Павел решил проводить Галину до железнодорожного вокзала. Он вполне давал себе отчет и прекрасно понимал, что той остроты ощущений и влюбленности, что были у него с Верой, конечно же, у него ни с кем больше не может повториться. Поэтому каких-либо далеких планов выстраивать ему попросту не стоило. Мысль о переезде в Барнаул и трудоустройстве в краевой столице Павел отмел сразу. Стоя на обсыпанном серым шлаком перроне, говоря необязательные слова, они думали каждый о своем. Только что образовавшаяся незримая черта уже разделяла их, и это невозможно было переиначить.
           Вербин прекрасно понимал, что отношения с Галиной лишь эпизод, небольшое звено в его судьбе, но он был бесконечно ей благодарен за теплые, очень душевные письма. Без их переписки, моральной поддержки с её стороны его Дальневосточная эпопея была бы гораздо сложнее. Об этом и прозвучали сейчас его слова благодарности. До тепловозного гудка об их новой встрече они так и не условились. Павел совсем не ожидал, что она вскоре захочет его увидеть и через две недели неожиданно приедет, но не застанет дома.
           В розыски не бросится, будет крайне обескуражена и станет курить одну за одной сигареты “Новость”, сидя в кухне на стуле и нервно покачивая ногой.  Мать потом скажет: “Твоя рыжая лисичка целых четыре часа ожидала тебя и не находила себе места: я сказала, что ты по каким-то делам уехал в город. Задымила мне кухню - хоть топор вешай. Напоследок поинтересовалась - не женился ли ты. Уехала рассерженной и очень расстроенной. Даже чаю не попила. Не обижайся, сынок - не по душе мне такие раскованные эмансипированные особы". Павла неприятно покоробили последние замечания матери, но он промолчал, понимая незавидное состояние Галины.
          “Ну, вот - могла бы написать письмо, а решила застать врасплох, поймать на чем-то нехорошем, странно все это”, - подумал про себя Вербин, - “трудно понять женскую логику…” Через полмесяца Павел устроился на работу в котельную,  где и проработал почти до весны, покидал угольку, пошуровал в трескучие морозы пышущую огнем топку. Вскоре у него появилась возможность уйти из дымной кочегарки в бригаду механизаторов. Не лежала у парня душа к постоянству, томилась и жаждала перемен.
          На пути к бригаде стволы березок в ближайших околках ослепляли белизной, словно приветствуя людей после долгой зимней разлуки. По гребню увала, теневому северному склону, словно на шкуре причудливого зверя белыми пятнами линялой шерсти кое-где еще держался крупитчатый снег. У Вербина сами собой родились строки:

                Сани тракторные, ДТшка
                Лентой гусениц режет путь.
                Мнем солому все вперемешку,
                До бригады – раз пять курнуть.

                Ободняет еще не скоро,
                Только каждый душой размяк:
                Хлынет таловодь без призора,
                В тот белехонький березняк…               
          
          Шла подготовка к весеннему севу, и полный световой день труженики полей занимались ремонтом пропашных орудий, сеялок, борон, сцепок. На бригадном стане из трубы, стоящей на горке кузни, вился желтоватый дымок - в горн только что подбросили угля; звонко, весело, наперебой с молотком кузнеца бухал молот молотобойца.   
           В один из вечеров, собравшись с духом, решил зайти к тете Шуре, матери Веры. Она всегда относилась к нему хорошо и встретила  как родного. Перед уходом Пашка попросил у неё какую-нибудь вещицу на память о Вере. Тетя Шура, вытирая платочком глаза, вынесла из комнаты и подала ему в руки шерстяной голубой шарфик и томик стихов её любимой Сильвы. От книги он вежливо отказался, а вещицу принял с благодарностью. С тех пор он не расставался с ним, положив во внутренний карман с левой стороны, поближе к сердцу.