Чужая деревня. Путешествие на малую Родину
Нет! Это не моя деревня, хотя здесь я родилась и провела свои детские годы. Сейчас это совершенно другая деревня, неуютная, чумазая, заросшая бурьяном. И живут здесь люди неухоженные и в большинстве своём ленивые. Я не встречала таких деревень много-много лет. Пожалуй, и вообще не встречала.
И это при том, что местность, которую занимает слобода Большекрепинская, довольно красивая. И какая могла бы быть красивой эта деревня! С одной стороны – возвышенность, с другой – речка.
У меня в памяти сохранилась другая слобода Большекрепинская, моя слобода. Как же она отличается от той, которую увидела спустя 60 лет после моего расставания с ней.
Красивой её нельзя было назвать и тогда, но она была живая, с множеством домов, лучше сказать, хат. И в каждой хате были дети. Много детей, в том числе, и моих ровесников. И камышовые и соломенные крыши не портили её вида, а создавали свой неповторимый особый деревенский колорит. Я помню эти хаты. Они были всегда свежевыбелены, а по двору непременно гуляли куры и утки, а часто и гуси. И хотя цветов во дворе было мало, каждый клочок земли был ухожен и на нём выращивались овощи. Чистые, без сорняков, огороды засажены картошкой, а среди неё красовались неприхотливые цветы, такие, как сокирки и маки.
Садов было мало. Понятно, это было начало пятидесятых годов, в войну много деревьев вырубили на топливо, да и принятый закон о налоге на плодовые деревья хотя и продержался недолго, но сделал своё пагубное дело: слободяне расстались с остатками деревьев: вишен, яблок и слив.
Полы в хатках, за редчайшим исключением, были земляные, но они были всегда свежевытертые глиной с добавлением (не смейтесь) навоза. И в каждой хате было много цветов. В больших кадках росли китайские розы и фикусы, а в маленьких горшочках постоянно цвели калачики (герань) и зорька. Очаровательный колорит добавляли металлические кровати с никелированными спинкам, с пышными перинами и подушками, покрытыми вязанными крючком накидками. Кровать украшали вышитый гладью или крестиком подзорник и тоже вышитые занавески на спинках.
А на улице… Никакого асфальта не было, а дорожки все утоптаны нами, детьми. Мы могли на них даже классики рисовать и играть, что и делали постоянно. В тёплое время года допоздна находились на улице и классики была наша не единственная игра. Мяч, скакалка, жмурки - это постоянно. А рядом речка, можно купаться сколько хочешь, если дома все порученные старшими дела сделал. Глубокая была речка. Я даже тонула в ней, когда училась плавать. А зимой – коньки. Никаких снегурочек на ботинках, увы, не было, а были простые коньки, привязанные верёвками к валенкам. Кататься на коньках любили все. А ещё любили гулять по горе. Какая там красота была! Зимой спускались на санках вниз под гору, а весной искали съедобные корешки и стебли, которые мы называли бабками. Вкусно-то как! Нынешней детворе такое удовольствие неведомо.
Сколько разных дел мы успевали сделать! В какие только игры не играли, каких только историй друг другу не рассказывали по вечерам, сидя на корточках, а если повезёт, то и на лавочках возле тына!? И как только времени у нас хватало на всё? Ведь у нас были и серьёзные домашние дела от которых никак не отвертеться. Это и прополка огорода, и уборка двора, и многое другое. Помню свои работы, которые были возложены на меня. По субботам обязательно поливать комнатные цветы и мыть каждый листик, а ещё мазать глиняный пол, часто приходилось взбивать на специальной деревянной маслобойке масло из сливок, а каждый день мыть сепаратор после перегонки молока. Кто знает, это работа не из лёгких: там столько всяких тарелочек и ситечек! У каждой семьи была корова и у нас тоже.
А ещё надо и за смородиной в бывшую помещичью усадьбу сбегать, а это километра три, и на велосипедах покататься и на гору, в лесопосадку подняться, там абрикосы росли, которые мы обрывали ещё зелёными.
У каждого из моих друзей-товарищей была обязанность носить воду на нужды хозяйства. Питьевую воду носили от колодца, который находился на горе, в одном из оврагов, наверное, в километре от нашей хаты. Воду для полива, уборки и стирки брали поближе. Никакого водопровода не было.
И это не всё! Начало лето – обязательная прополка кукурузы и подсолнечника в колхозе, июнь работали полностью. Мы, дети, тоже зарабатывали трудодни. А вечером забегали в правление 2-й бригады, чтобы посмотреть сколько трудодней начислила нам учётчица тётка Лида Поляничко. Никто нас не заставлял, но мы бежали на прополку и соревновались кто заработает трудодней больше и если ты вырвался вперёд так что за один день тебя не догонят, то можно и отдохнуть, побыть дома, не поехать на прополку.
Всё это неведомо современным детям. Им некогда. Они днями, как дятлы, стучат в свои смартфоны, не поднимая головы. Какие тут могут быть игры? Какие домашние работы?
Мне жаль их.
Электричества в нашей части деревни, на Долгаливке, долго не было. Надо ли говорить, что телевидения тоже не было? И… вместе с тем, с каким теплом вспоминается детство. Почему? Неужели только потому, что детство? Думаю, что нет. Мне кажется, что мы что-то потеряли очень важное. Упустили настоящее, поддавшись на стекляшки, чуждые нам ценности
Вот и обленились. Вот и заросли дома бурьяном, а души шелухой.
Я сказала, что не была в слободе около 60-ти лет. Это не совсем так. За эти 60-ть лет я приезжала два раза. Один раз средине 90-х, и второй, в 2002 году. Этот второй раз была по печальному событию, на похоронах своей тёти, поэтому пройтись и погулять по слободе не было возможности. Но даже беглого взгляда было достаточно, чтобы увидеть, что слобода жива, не было улучшений, но и не было хуже.
Прошло 16 лет с 2002 года. И я снова в слободе. Признаюсь, хотелось плакать.
Много, очень много домишек сохранилось с моих времён и я их узнавала. Вспоминала, кто жил в том или ином домике. Теперь они уже не камышом крыты и не соломой, но от этого краше не стали. Бурьян всюду. Подъехали к домику на Дорошивке, в котором я жила. Его строил мой отец из глины и соломы, а помогали строить соседи, родственники и просто знакомые. Так было принято. Было это в 1954 или 1955 году. Удивительно, но домик стоит. И похоже, что живут в нём не лодыри. Не во дворе, не возле нет бурьяна, а забор и окна свежевыкрашены. Камышовая крыша заменена на шифер, а сам домик облицован плиткой. Сохранилась даже летняя кухня, тоже перекрытая и облицована. Хозяев дома не было, но ворота открыты и видно было, что по двору и возле двора гуляли куры, а внутри чувствовалось по запаху выращивались свиньи. Большие детские качели на улице и высокий шест для голубей. Да, домик достался достойным людям, мои родители были бы довольны. На фоне других домишек, наш просто сказка. А ведь был он не лучше, а хуже, чем у соседей.
А вот напротив домик, где жила слепая баба Шелепа. Она жила одна и все соседи ей помогали, приносили кушать, отливая со своих кастрюль, приносили понемногу угля, чтобы обогревать домик зимой, когда хозяйки пекли хлеб для своих семей, то не забывали и о бабе Шелепе. Потом, правда, у неё появились какие-то родственники по фамилии Барановы и стали жить с ней вместе, освободив соседей от заботы о ней. Не знаю, кто живёт в этом домишке сейчас, но впечатление заброшенности.
А вот дом, более-менее сохранившийся. Здесь жила всем известная Мария Куценко, женщина-механизатор, знающая и любившая свякую технику. Ездила она исключительно на мотоцикле и в её обязанности входил ремонт и наладка всяких механизмов в бригаде. Мы, детвора, восхищались этой женщиной, завидовали ей. Сейчас она уже старенькая, если жива, а тогда была молодой и жила со своей старенькой мамой. Незадолго до моего отъезда она родила ребёнка и стала матерью-одиночкой.
Дальше, по Дорошивке сохранился домик Колесниковых. Это была удивительная пара, жену все называли Ильинична, а мужа просто Яшка. Не знаю, почему так. Детей у них было пятеро: Панько, Санько, Ванька. Танька и Витька. Танька была крёстницей моей мамы и моей одноклассницей и подругой. Панько, в то время служил в Германии и слал много красочных открыток, которые развешивались по стенам в доме на зависть всем нам. Панько после Армии уехал в Казахстан, скорей всего, на Целину, в Санько женился и жил в Матвеево-Кургане. И Панько и Санько выросли достойными людьми, чего не скажешь о Ваньке. О младшем – Витьке ничего не знаю, а Танька стала медсестрой, и говорят, очень хорошей медсестрой, работала в воинской части в Германии, а затем в госпитале гор. Ростова-на Дону.
Сразу за домиком, где жили Колесниковы, сохранился странный домишко, выходящий на улицу не фасадом, а длинной и низкой тыльной стороной. В моё время он был всегда довольно ухоженным. Помню мама моя рассказывала, что это был единственный дом, который не подожгли немцы при отступлении из Большекрепинской. Наверное, подожгли, но благодаря тому, что крыша на нём была не из камыша, он не загорелся. Жила здесь в войну бабка Ладожка, она и приютила всех соседей пока они ремонтировали свои хаты после пожара. В моё время она тоже жила здесь.
Сохранились дома у самой горы с одной стороны, вредной Мотьки Яковенко, бригадирши огородной бригады и с другой стороны, Дуньки, она была подругой моей мамы, хорошо помню её внешне, а вот фамилию её забыла.
А вот дом моей лучшей подруги, Зинки Затуливетровой, не сохранился. Я увидела лишь его руины. А был одним из лучших домов, с крыльцом и единственный в округе не с земляными полами, а деревянными. Мы любили играть на этом крыльце в свои девчачьи игры, но Зинке редко позволяли приводить подруг домой. Это к Таньке Колесниковой можно было заявиться когда угодно и быть у неё сколько угодно. У Зинки – нет.
У них был сливовый сад. Слив было столько много, что деревья гнулись почти до земли, но нас никогда не угощали, а иногда разрешали собирать опавшие сливы на земле под деревьями.
Семья у Зинки была многодетная. Старший Зинкин брат Николай был взрослым и жил с женой, нашей учительницей пения в центре слободы. Другой старший брат Валентин был, по утверждению взрослых, необыкновенно красивым, глухонемым. Он уехал из слободы уже будучи взрослым в какой-то пансионат для глухонемых, там женился и, кажется, у него сложилось всё хорошо. Кроме старших братьев у Зинки было двое младших сестёр, Нюська и красавица Нинка. Я пишу «Зинка, Нинка, Нюська» потому, что в наше время детей почему-то называли именно так и мы тоже называли друг друга Зинками и Нинкам.
Я стою на пятачке, где Дорошивка соединяется с Долгаливку. И то, и другое, это теперь называется улицей Октябрьской, и дома здесь все пронумерованы, чего не было раньше. Я не знаю как определялась собственность на дом, но они не имели номеров.
Так вот, пятачок.
В моё время это был, как бы центр Долгаливки и любимое место игр долгаливских детей. Именно здесь они собирались по вечерам и именно здесь находились долгаливские важные для детей объекты. Пожалуй, самым важным было правление 2-й бригады. Сейчас там неблагоустроенный пустырь. А в моё время здание правления выделялось на фоне маленьких хаток колхозников. Скорей всего, это было здание дореволюционной постройки и жила в нём какая-то небедная семья. Оно было довольно высоким, с цокольным этажом, узким огибающим здание с двух сторон крыльцом с деревянными перилами и лестницей, по которой можно было подняться и на крыльцо, и в само помещение. Как же мы любили играть на этом крыльце! И никто нам не запрещал там находиться. Можно было и в помещение заходить, оно никогда не закрывалось. Помню, там было три комнаты, из одной большой комнаты можно попасть в две комнаты поменьше. На стене одной из них висел телефон. Чудо техники! Можно было позвонить куда-либо. Выбор абонентов только был уж слишком ограничен: Это другие бригады, МТС и правление колхоза. Но всё же, было очень интересно, надо было прокрутить ручкой, которая находилась сбоку аппарата и у все другие абоненты слышали звонок у себя. Эта комната с телефоном предназначалась бригадиру Кирсану, но у него было слишком много дел в других местах и поэтому сюда он почти не заходил. Тут учётчица тётка Лида Поляничко начисляла всем трудодни и вывешивала на стене.
Во дворе правления находилась конюшня и это была вотчина дяди Коли Сыроватского, он ухаживал за лошадьми и следил за порядком во дворе. Никогда не ругал нас за то, что приходили сюда. Мы даже не могли и подумать, что нам тут не место. Мы играли везде, где хотели, и не только в этом дворе. Наша территория была везде. Гонялв нас только тётка Мотька-бригадирша овощной бригады, когда мы приходили в терновник, находящийся возле её дома. Почему-то она решила, что это её терновник и даже взрослые жители с ней молчаливо соглашались. Мало того, что соглашались, они с её разрешения рвали тёрн для себя и для неё. Была такса: за каждые два ведра себе, надо нарвать ведро ей. Интересно, что она делала с этим тёрном? И вообще, тёрна было очень много и рос он не у неё, а в овраге, который примыкал к огороду этой Мотьки. Странная женщина. Да и вообще она держалась как-то обособленно, и её не любили.
На этом же пятачке находилось и другое важное для нас, детей, здание. Скорей всего, оно тоже было дореволюционное, кирпичное, с металлической крышей. Оно никак не использовалось и было закрыто, а нас интересовала только его одна стена. Где ещё можно было найти такую стену для того, чтобы поиграть в мяч? Она была широкая и высокая, хотя и с множеством дырок от пуль. Сейчас этого помещения нет. Пустырь с зарослями бурьяна.
Нет и магазина, находящегося тоже на нашем пятачке. О, этот магазин приковывал наше внимание! Ещё бы! Там продавались разные конфеты так любимые нами. Но я не помню, чтобы мы приставали к родителям, с просьбой купить эти конфеты. Наверно, понимали: не до конфет им в это трудное послевоенное время. Но иногда нам перепадали подушечки, драже-горошек или даже карамельки в обвёртке с названием «плодово-ягодная смесь» Покупались такие конфетки для нас чаще всего нашими бабушками за сданные в магазин куриные яйца. Но ни я с братьями, ни мои подруги не использовали возможность сдать яйца и получить конфеты, хотя это легко можно было сделать. Думаю, что ни у кого из детей такого и в мыслях не было. Вот оставить гусей, которых пасли, и убежать купаться на речку, такое бывало часто. Надеялись, что гуси подождут.
Магазину были рады и взрослые. Здесь продавали не только продукты. Привоз нового товара - это целое событие. В такие дни там было многолюдно. Все смотрели и громко обсуждали новый привоз. И мы, детвора, тоже свой нос туда совали и часто слышали: «Оце на Нинкину дочку! Гукай Нинку, ныхай купуе!» «А ось кохта на Вальку Анохину, дэ ейи матэ?» «Дывиться, дывиться! Это ж хто такэ купэ?» «Яки красыви балетки! Я б купыла, та ныма у мэны дивчины, а хлопцю цэ ны надо»
Пустырь сейчас.
С остатками фундамента, поросшими бурьяном.
Наш пятачок прилегал к речке, на другой берег которой вёл старый, но похожий на мост, мост. Весной, в половодье, когда речка Крепкая разливалась, мост покрывался водой и идти по нём было невозможно. Потому и сделали рядом переход из досок. Нам нравилось бегать по нём, не держась за перила и испытывая страх упасть в речку.
Сейчас другой мост. Металлический и неуклюжий. Можно сказать, страшный. Наверное, его не заливает водой, да и сомневаюсь я, что вообще уровень воды когда-либо увеличивается. Сейчас, в октябре 2018 года речка поросла камышом и воды там не видно. Такая же картина и такой же страшный и другой мост, в центре слободы.
Чуть дальше от любимого пятачка находилась начальная школа, а ещё дальше – клуб. В эту школу я ходила по 4-й класс. Два учителя, муж и жена, которых мы по утрам встречали, идя им навстречу до самого их дома. Николай Андреевич – учитель, больше походил на самовлюблённого петуха, напыщенного и всегда сердитого. Хорошим ли учителем он был? Сомневаюсь. Зато учительница, Зинаида Михайловна, была само очарование. Мы все девчонки любили её и хотели быть на неё похожими, мечтали вырасти и носить такие платья, как носила она и делать такую причёску, как делала она, а также стать непременно учительницей. Думаю, что и учительница она была очень хорошей. Говорили, что привёз её Николай Андреевич с Алтая, где служил в Армии. У неё была уже взрослая дочь, красавица Алла, от первого брака, которая училась в каком-то ВУЗе, в Шахтах или Новошахтинске. А с ними жил их совместный отпрыск, очень похож на Николая Андреевича и унаследовавший от него все повадки. Я ненавидела его и старалась обойти стороной, не попадаться на глаза, так как он громко и некрасиво дразнился. Кажется года на два он младше меня и если бы он не был сыном учителей, я его побила бы. Ребята его тоже не любили.
Наши учителя вели одновременно по два класса: Николай Андреевич – 1-й и 3-й, а Зинаида Михайловна – 2-й и 4-й.
Зинаида Михайловна занималась и нашим воспитанием, приобщала к чтению книг и музыке. Книги находились в канцелярии школы и она нам выдавала и меняла по субботам. И это несмотря на то, что рядом находился клуб с библиотекой и завклубом выдавал книги в любое время. Мы все были читателями. А ещё клуб использовался школой для показа спектаклей, которые готовила с нами Зинаида Михайловна. Сколько их было, этих спектаклей! И каждый раз зал был переполнен зрителями, нашими родителями и просто односельчанами.
Не сохранилась школа, не сохранился и клуб. Странное дело, а хатки, которые и в моё время были «на курьих ножках» сохранились.
Напротив школы, на ничейном участке, мы под руководством Николая Андреевича выращивали овощи. Не помню какие, а тыква запомнилась, она была огромной и во время уборки нам приходилось туго. Зато за выращенный урожай школа получала деньги, наверное, от заготконторы и тратила на разные приобретения, удивительные для нас в то время. Например, патефон с пластинками.
А однажды, перекапывая участок, ребята нашли жестяную банку наполненную старинными монетами. Не знаю, куда она потом делась и ценные ли монеты были, но ребятам, нашедшим банку, в том числе и моему младшему брату, Николай Андреевич дал по одной монете. Долго у нас дома валялась эта монетка, а куда делась, не знаю. А ведь она уже ценность представляла собой тем, что была старинной.
С 5-го класса мы ходили учиться в среднюю школу. Это километра три надо было идти. Сколько замечательных учителей там было! И, главное, директор Николай Кузьмич Горбань, он преподавал литературу и именно он, привил мне любовь к чтению и именно благодаря ему, я и сейчас занимаюсь литературным творчеством.
Помню к нам в школу прислали на отработку выпускников пединститута из Ростова, троих молодых учителей, Эмму Викторовну, Руслану Георгиевну и Алину Козлову. Это были сильные учителя, не смотря на свою молодость и небольшой опыт педагогической работы. Они внесли свой неповторимый колорит в нашу школьную жизнь.
Нет сейчас этой школы. Нет и клуба, который находился рядом. Хотя и не пустырь, но и ничего интересного на этом месте нет. Площадка и какой-то павильон с названием «Светлана». Сохранился сквер. Всё такой же, с реденькими деревцами и без цветочных клумб.
Знаю, что новую школу построили в роще, но не ездила туда. Она заведомо не моя и ничего напомнить мне не могла. Моя школа осталась только в моей памяти. Там же, в памяти, остались и мои одноклассники: Галя Дурасова (лучшая подруга), Валя Межерицкая, Оля Горбань (отличница и умница) , Николай Лисянский (хорошо исполнял песню «Хотят ли русские войны», Юрий Ямпольский (жил рядом со сквером), Николай Поляничко, Надя Жукова, Толя Бриль и Коля Ступа, Зина Затуливетрова, Надя Серикова, Люда Алейникова (была левшой с красивым почерком), Валя Костенко, Вера Приймакова, Макагонов и любимая мной, Люда Самус. Я назвала не всех, с кем училась. Некоторых не запомнила, так как уехала задолго до окончания школы.
Мои дорогие! Я часто вас вспоминаю. Но видеть вас теперешних не хочу и себя состарившуюся тоже показывать не хочу. Пусть в памяти мы останемся такими, как были.
Время над памятью не властно.
Но возвращаюсь на Долгаливку.
Недалеко от нашей хаты стоит дом моей тёти Нюси, построенный уже после моего отъезда и в 2002 году представлял собой очень симпатичное строение с ухоженным двором и огородом. Нет уже тёти Нюси и дом стал совсем другим, почти таким же невзрачный, как и соседские домишки.
Как могут жить люди в такой неухоженности, в таком бурьяне, где самое симпатичное выделяется, так это круглые красные тарелки-антенны? Их много. Любители телевизоров.
Может быть, виноваты сельские власти? Наверное и они. Нет денег на благоустройство. Но! Мы проезжали другое село, не доезжая до Большекрепинской – Греко-Ульяновка. Это совсем другой вид. Чисто, аккуратно, красиво. Красивая улица и красивые, ухоженные дома, хотя красные тарелки там не бросаются в глаза. Почему не так в слободе? Мне не понятно.
И вот мне подумалось: сколько же нас, выходцев из Большекрепинской разбросано по всей стране? Может, соберёмся, скинемся на благоустройство родного места? И тогда бы не грустно было возвращаться сюда вновь.
А?