Темная аллея скрывала звездное небо над Сергиевским парком. Мы двигались в глубину лесного массива, и, когда вышли на поляну, оно, неожиданно, предстало перед нами всё сразу в спокойном сиянии летних звезд.
Разделившись, мы направились в обход предполагаемого празднества Ивана Купалы. В нашей группе были те, кто не просто решил подурачиться, а придавал этому иное значение. Перед выходом мы по-братски разделили вино и остатки пирога. При этом Виктор, философ и очкарик, заметил: «Почему иду?.. толком сам не знаю, в такие дни происходят фатальные события, и лучше быть рядом с теми, кто разделяет твои взгляды». Серёга, биолог-орнитолог, слухач от Бога, сказал, что идёт, потому что в нём сегодня звучит какая-то особая музыка. Что касается меня, то я шёл на удачу, по манящему следу судьбы, полностью полагаясь на провидение.
Созвездия освещали нам дорогу. Мы были в центре треугольника: справа была Лира, слева Лебедь, а впереди на груди Орла сиял Альтаир. Изредка слышались девичьи голоса, преображённые эхом, затем всё стихало, и необходимо было заново определять направление движения.
Шли осторожно, с трудом придерживаясь выбранного направления. Услышав треск костра, не сговариваясь, остановились. Всматривались в редкие просветы кустов, стараясь увидеть зарево, но видели только дым, медленно поднимавшийся над вершинами деревьев. Редкие искры костра гасли среди мерцающих звезд.
Мы решили подойти поближе, с уверенностью, что нас не заметят. Другие группы выйдут к месту одновременно с других направлений. Подойдя ближе, устроили наблюдательный пункт, подавая друг другу условленные знаки, и стали ждать, всматриваясь в просветы травы и кустарника.
Девчонки в открытых купальниках, опоясанные листьями папоротника, стояли у костра. На головах у них были сплетённые из цветов и травы венки, а в руках веночки с тонкими свечами.
Отложив в сторону венки, и взявшись за руки, они стали водить хоровод, медленно двигаясь вокруг костра, ускоряя темп.
Я стал высматривать Марту, хотя совсем не надеялся, что она будет участвовать в этой забавной, но нелепой авантюре. Темп танца нарастал, девушки быстрее закружились вокруг костра. Их тела едва высвечивались всполохами огня, а застилающий всё вокруг дым скрывал черты лица. Одна из девушек так весело и отчаянно выплясывала в языках пламени, что я невольно обратил на неё особое внимание, и уже не спускал глаз.
Не сразу, но я узнал Марту.
Лицо её со следами растительного макияжа в сполохах огня буквально завораживало. Движения были настолько притягательны и знакомы, что я уже не сомневался, что это она.
Девушки увлечённо двигались по кругу, ускоряя темп, взмахивая в такт языков пламени сплетёнными руками. Их полуобнажённые тела в мелькании теней и в стелющемся дыме, излучали сейчас прелесть и первозданность женской природы, усиливая неоднозначность впечатления от ритмичного и зажигательного танца.
Неожиданно танец прервался. Приблизившись к огню, девушки стали выкрикивать: «Купало, Купало, бог изобилия, прими благодарения! Настало время жатвы!» Затем бросили в огонь сухую траву. Огонь вспыхнул с новой силой, подняв в воздух розового джина, и мы почувствовали сладковатый запах травы, который ветром отнесло в нашу сторону.
Девушки зажгли свечи и осторожно поднесли венки к пруду. Войдя до уровня юбок, опустили их в черную воду, в которой уже плавали звезды, и они медленно поплыли, едва удерживаясь на плаву.
Запустив венки, девчонки весело принялись бегать вокруг костра и, подбросив в огонь сухой травы, стали прыгать через него, разгоняя прыжками дым и поднимая искры.
В этой карусели мне показалось, что я безнадёжно потерял Марту, но после то, как трава прогорела, и дым растянуло ветром, я увидел её снова и уже не отрывал взгляда.
Девчонки остановились и стали смотреть на костёр, как завороженные.
В этот момент неожиданно, по сигналу, мы выбежали с воплями из своих укрытий и бросились к огню, размахивая руками. Наши тени заскользили по листьям стоящих вокруг поляны деревьев, а крики наполнили парк, усиливаемые жутким эхом.
Перепуганные нашим появлением, девушки бросились с визгом врассыпную бежать. Мы кинулись за ними.
Я бежал за Мартой, пытаясь приблизиться к ней, чтобы она увидела, что это я, а не козёл с Лысой горы. Но она гонимая животным страхом, так припустила, что я не мог её сразу догнать.
Бегать в темноте по траве, среди кустов и деревьев в парке не простое занятие. Расстояние между нами стало заметно увеличиваться. Выбирая маршрут движения, я на мгновение остановился, и, поднеся ладони к губам, крикнул ей в след:
– Это я!.. Марта!
Ветер отнёс мои слова, а шум деревьев их настолько сгладил, что оставил лесному эху только – «Э-та…А-та».
Внезапно среди кустов в просвете отступающей ночи она остановилась, и, помахав издали рукой, пронзительно крикнула:
- Ну, что же ты!.. догоняй!
Я кинулся в погоню. Сердце в груди колотилось ритуальным тамтамом в руках африканца. С каждым шагом, ударом пульса всё острее чувствовал, что в крови закипает живой огонь, растекаясь по жилам, и наполняя моё сердце.
Мы летели по лесным тропинкам по влажной от росы траве, но она не охлаждала наши желания: её – убегать, и моё – догонять.
Жар погони всё больше распалял в нас закипавшую страсть.
На бегу, в мелькании кустов я заметил, что узкая лесная тропинка пошла под уклон. В просвете деревьев мелькнуло зеркальное отражение воды – это пруд, значит, мы возвращаемся назад.
Я припустил напрямик, срезая углы, к тому месту, где Марта должна была выбежать на поляну.
Пробиваясь сквозь высокую траву, я увидел, как мелькнула её тень в направлении моего движения, и быстрыми скачками стал настигать, с каждой секундой приближаясь всё ближе и ближе, пытаясь на бегу остановить её, обхватив руками.
В последнее мгновение, когда я уже почти настиг Марту и сжал в своих объятиях, стена травы исчезла, и мы оказались на обрывистом берегу, где не в силах удержаться, обнявшись, полетели в темную воду пруда.
От удара вода разлетелась сотнями брызг, и наши тела погрузились в тёплую черную влагу.
Руки и тела, сцепившиеся в неожиданном полёте, продолжали по инерции двигаться, как в замедленной киносъёмке. Словно один единый организм, мы вкручивались в мелководье у берега: водоросли, тину и прогретый за день плодородный ил.
Медленно перемешиваясь с тёплой водой заросшего пруда, с прозрачной летней ночью, сияющими над нами звёздами, мы скручивались в тугую пружину свободы и безумного бесстыдства.
Руки словно щупальца осьминога делали свое дело, безгрешно совершая непоправимое вечное, всё, что идёт по пути естества, озаряя и освящая безумством и точностью действий. Ведь это было заложено в нас самой природой - разрывать все противоречия на пути к желанному результату.
Внезапно она звонко вскрикнула, а потом на выдохе покорно сказала:
- Умыкнул – так бери!
В темноте я нашел её влажные губы и впился в них, как пчела после долгого полёта по знойному лугу в долгожданный цветок. В течение бесконечного поцелуя мы шлепали ладонями, наслаждаясь плесканием теплой водой.
После того, как наши тела, наконец, снова соединились, переплетение всхлипов и голосовых вибраций с ритмичными хлопками рук, разбрызгивавшими искрящиеся фонтанчики на лунной дорожке, слились в бесконечную мелодию, разносящуюся гулким эхом по светящейся ночной поверхности пруда…
Я лежал на мелководье, на половину в воде, откинувшись на спину, полностью слившись с окружавшей меня природой парка, чувствуя себя земноводным существом, которому впервые предстояло выйти на сушу. Рядом возлежала та, ради которой сегодня всходило солнце, и начиналась новая эра моего земного существования.
Ошеломлённый нахлынувшими чувствами и потрясённый случившимся, я прислушивался к себе, к тому, что сейчас происходило глубоко внутри, где, вероятно, в этот самый момент зарождалось новое сознание и отношение к жизни. Жизни на новой планиде.
Как только первые лучи солнца пробили узкие бреши в густых зарослях парка, и немного рассвело, окружающие предметы стали утрачивать ночную тайну, обретать реальные черты.
Всё, что еще минуту назад казалось сказочным и вызывало внутренний трепет, сравнимый с переживаниями детства, теперь обретало зримые реальные черты, теряя былое очарование.
Невидимые тени заскользили по кронам деревьев, исчезая в укромных своих местах. Те же, кого солнечные лучи застали врасплох, превращались в невидимых истуканов, мгновенно уснувших, но сохранивших остатки сумеречного сознания.
Ночь, не спеша, уступала утру свои права. Луна с достоинством, присущим только светилам, передавала Солнцу свои полномочия, продолжать новый день, начатый ею.
Она медленно приподнялась из воды, и села, подтянув ноги, и возложив на них, как на пьедестал, усталые руки.
С мокрых её волос по спине разводами стекала вода. Крылья лопаток медленно вздымались дыханием, а выступившие через кожу бугорки позвонков волнами стекали вниз, исчезая в розовой полоске, оставленной резинкой трусиков.
Наконец она повернула своё лицо и через пряди свисавших волос тихо произнесла:
- Я… не Марта.
До меня не сразу дошёл смысл сказанных ею слов, однако красноречивей всего в этот момент был взгляд её незнакомых смеющихся глаз и лукавая полуулыбка.
Я резко привстал на локти и выдохнул:
- Ты кто?
В мозгу произошёл разряд, будто сто молний сверкнули перед глазами, но при этом не вспыхнуло всё вокруг, и не задрожала земля. Однако меня подбросило так, что всё потемнело в них и зазвенело в ушах.
- Я, Вера…
- Что!.. Вера?!
В голове зашумело, и, мгновенно почувствовав тяжесть во всём теле, и тупую боль в обоих висках, как это бывает перед пробуждением после обильных возлияний, я непроизвольно потряс головой – не привиделось ли это.
- Что вы бросили в костёр?
- Траву…
- Какую?
- Иоаннову…
- Что за трава?!
- Обычный зверобой и ещё что-то…не помню.
- Хороша травка!
Я откровенно разглядывал её всю с головы до ног, пытаясь понять или хотя бы угадать, как всё это могло произойти, и как я мог так обмануться.
«Ночь…всё эта ночь» - мелькнуло в голове.
Судорожно прокручивая случившееся как киноплёнку, пытался вспомнить каждый миг: и костёр, и венки, и матиссов танец, и речитатив: «Купало, Купало!!!»
И ещё… как это там, а вот: «настало время жатвы».
Что всё это значило? Мысли защёлкали искрами костра в тумане мозга, не находя положительного ответа.
Ночь…ну, да! Как же так?! Однако всё это не оправдание.
Я представил перед собой Марту, и мне стало жарко.
Как я мог так ошибиться. Вспомнил, как Марта тогда, в тот роковой вечер прочла эту туманную фразу – «ты сам попадаешь в свои капканы, потому что расставил их множество, сотни...».
Боже мой, мелькнула какая-то догадка, но… почему-то ускользнула от понимания, нагнав ещё большего туману.
Я посмотрел ей в глаза и почти в лицо крикнул:
- Зачем ты это сделала?!
- Что… зачем?!
- Почему ты не остановила меня?!
Она ответила не сразу, а, выдержав мой взгляд, улыбнулась и спокойно произнесла:
- Почему? Да потому… было бы глупо, остаться одной и в такую ночь!
- Ты это серьёзно? А не страшно было ночью в лесу, с чужим человеком, что у него на уме неизвестно…
Она легкомысленно засмеялась, обнажив жемчужины ровных зубов.
- Я ведь тебя не испугалась, совсем… по голосу сразу узнала. Видела не раз в общаге матмеха.
- Ты, что с матмеха? – не зная, как на всё это реагировать, спросил я.
- Нет, я не учусь.
- А что делаешь?
- Работаю.
- Где?
- В универмаге в Стрельне.
- Ты из Тимяшкино.
- Нет, из Мартышкино.
- Оно и видно, что из Мартышкино… продавщица из Мартышкино?!
Она перестала, наконец, глупо улыбаться.
- А что делала в общаге, на танцы приходила.
- Нет, мать у меня там работает в столовой.
- А ты не подумала… Вера, о том, что у меня, может быть, девушка есть. А? Приятно ей будет узнать… о нашей… встрече с тобой… здесь в парке… ночью.
- Да нет у тебя никакой девушки.
- Как это нет?!
- Да, так, я знаю. Ты всегда один - с занятий в общагу, из общаги на занятия.
- Ты что, за мной следила?
- Просто… наблюдала
- Ну и что, что всегда один. Это ты так думаешь, что один, а на самом деле…
А что «на самом деле», подумал я, ведь и сам ещё толком не знаю, есть у меня девушка или только я так считаю.
- Да нет у тебя девушки, я спрашивала. У твоих же друзей и спрашивала.
- У кого ты спрашивала?
- У Витаса, у Марго…
- Что, ты их знаешь? Ты бы ещё у телеграфного столба спросила, он бы тебе ответил, балда.
- Не ругайся?
- Не ругайся?! Да я ещё и не ругался. Но…может быть, ты мне скажешь, что мне теперь делать с этим … Вера.
- С чем с этим.
- А вот со всем этим.
Я обвёл руками всё, что только видел вокруг, включив в это рукотворное полотно и нас, мокрых, нелепых, о чём-то беседующих в воде.
- А мне?
- Тебе?!
Я долго, не моргая, смотрел ей в глаза, в которых застыл её последний вопрос, не находя подходящих слов для ответа. Смотрел до тех пор, пока не стало резать в глазах, то ли от беспомощности что-либо изменить, то ли что-то объяснить, и в них не выступили слёзы, после чего, ели сдерживаясь, спокойно произнёс:
- Ты сейчас у меня украла эту ночь…
- Не украла, а подарила?!
- Понимаешь, всё это время я был не с тобой.
- Нет со мной, с кем же ещё?!
- Дура ты Вера. Ты просто, ду-ра.
Она перестала улыбаться: молчала и смотрела. Смотрела холодно и отстранённо. Веки глубоко запали в потемневшие глазницы, а ресницы часто дрожали, скрывая горящие как у кошки широкие зрачки.
Гримаса обиды мгновенно исказила её красивое лицо, и оно стало по-детски очаровательным и глуповатым, взгляд сделался беспомощным, а из глаз потекли крупные слёзы.
Вера торопливо заговорила будто скороговоркой:
- Я так счастлива была сегодня, до безумия, и вот теперь, какой-то бред, ложь, что всё кончено, почему, зачем, не бросай меня, я не такая глупая, как тебе кажется, может я не такая как она, но я ничуть не хуже её, поверь…
Она отвернулась, и жуткий вопль вырвался из её груди:
- Да что же это со мной, опять всё как всегда – кончается, не успев начаться…
Меня охватила нервная дрожь: было не по себе, одновременно и жутко, будто вырвали сердце, и радостно, что вернули обратно, и что всё уже закончилось, и, стало, как-то по-хорошему, жалко её.
В одно мгновение передо мной промелькнула вся эта ночь и, подчиняясь какому-то внутреннему движению, я приблизился к ней… и поцеловал, как целуют сестру, расставаясь ненадолго.
Она замолчала и только смотрела, как я поднялся, поправил одежду, и пошёл, шлёпая по воде к берегу. Выйдя с трудом на высокий берег, я обернулся и поднял руку в прощальном приветствии.
В парке уже рассвело, но в темных аллеях ещё дышал прохладой сумрак короткой ночи. То, что случилось, казалось ночным кошмаром. Однако это не сон, и его так просто не стряхнёшь, не выбросишь из головы, не сотрёшь чередой обыденных будней.
Невероятное стечение обстоятельств; сердце замирало, обрываясь при воспоминании о них. Произошедшее казалось нереальным, не хотелось верить в то, что это произошло со мной.
Мрак ночи, освещенный праздничным костром, сыграл злую шутку. Подмена, произошедшая в моём мозгу, больно ударила по самолюбию, разметав остатки здравого смысла.
Я припомнил, как тени, порожденные всполохами огня, метались по листьям деревьев, проваливаясь в темноту, исчезая в холодном зеркале пруда, где плыли венки и желтели в заводях нераскрывшиеся кувшинки. Здесь, сходились иные миры, выбрасывая в небо дерзкие искры костра – откровения скрытого смысла, и мрак праздничной ночи причудливым образом становился мраком моей души, безвозвратно поглощая остатки счастья, которое прошло мимо.
Я шел туда, где всходило солнце, казалось, что только свет способен вернуть мне утраченный смысл жизни. Выходя к переезду, остановился и вспомнил слова, когда-то сказанные Марго: сквозь мрак своей души, чужого света не увидишь. Мне эти слова показались тогда надуманными, сейчас я понял, что она хотела сказать.
Я остановился и оглянулся назад. В темной аллее ещё сохранялись остатки прошедшей ночи. Впереди был свет. Пение птиц, наполненное радостью утреннего пробуждения, омывало пространство парка свежестью голосовых вибраций. Небывалого эффекта оно достигало на светлых полянах, где общая песня многочисленных пернатых захлёбывалась в переливах соловьиных рулад.
© Ол Томский
Санкт-Петербург
2014г