6.
Хорош я был на проводах, краше в гроб кладут. Приёмник-распределитель новобранцев показался мне курортом. Меня слегка отпустило, и мы с Санькой (соседа забрили одновременно) решили сидеть там до победного. Приезжают «покупатели» из разных родов войск:
-Кто в пехоту?..
-Кто на флот?..
-Кто в артиллерию?..
А мы хором:
- Не-е-е…
Досиделись мы, неприглядные, никому не нужные, пьяные. Погрузили нас в вагон и повезли к чёрту на кулички. Едем и день, и два… выгрузили. Мать моя! Граница с Китаем! Саня: «Риса наедимся!» Пророк недоделанный, но об этом позже.
Да-а, так, как там, меня давно не били! Но кукарекать нас никто заставить не сумел. Потом мы всех этих с.., которые нас били, по одному с Саней выловили, объяснили подробно, где санчасть. Порядок в новых рядах приверженцев я навёл быстро, разделил народ на ячейки моего общества, навёл коны на кухне. Одна ячейка обеспечивает питание молодого бойца, то есть меня, другая – чистоту его белья, третья – его досуг. Конечно, работать телевизором нравилась не всем, концерты по заявкам были сначала не очень качественными, но со временем все бойцы моего подразделения знали наизусть любимые песни Милка: «Привыкли руки к топорам», «Учкудук» и «Лесного оленя». Некоторые, наиболее артистичные, очень достоверно изображали оленя, взмахивая рогами из веток и стуча копытами по полу казармы. Менее талантливые создавали шум ветра в ушах, проносящиеся назад пространства, колодцы. В принципе ничего сложного в репертуар я не включал, жалел товарищей.
На плацу маршировать что-то мне было западло, и стрелок из меня вышел никудышный. Да, я сам не ожидал! Дома гамулём (15) груши с голов приятелей сбивал, а тут… Даже в молоке мои пули не обнаруживались! Да какую стенгазету, гады, про меня нарисовали! «Милок – меткий стрелок» называется, а ниже, видно, я, зажмурившийся, палю в бидон с молоком. Эти художники мне ещё попадутся, когда дембельский альбом оформлять надо будет!
А всё устав ихний! Я ж руками, что правой, что левой владею. Писать научили правой, камни кидаю левой, а есть могу обеими, только две ложки дайте. В общем, приспособленный к жизни. А тут стреляй с правой – и всё! Ну, где наша не пропадала, отвернулся командир на стрельбах, а я руку поменял да, одним глазом на него, другим на мишень, все десятки и выбил. Ну что вы думаете, похвалили меня? Чёрта с два!
-Ты что, Миляев, с нами шутки шутить вздумал! Что за стрельба прошлый раз была?!
-Да, пристреливался я, товарищ командир! - оправдываюсь.
Потом мне, как обычно, скучно стало. Пришлось немало потрудиться, чтобы доказать командиру, что у меня бензин в крови. Однако доверили мне армейский уазик, новенький, ещё в солидоле. Эх, хорошо! Граница рядом, я выездной из части, утром пошлют в город, до вечера рис мешками – с рынка к спекулянтам на границу, потом – девки, водка, а вечером – в часть – «изломался на дороге, ремонтировался весь день». Катался Милок, как в масле сырок! Да машина после одного случая стала барахлить.
А дело было так. С очередной партией риса тянусь за колонной машин по городу. Впереди машина с фекалиями, притормаживаю, сражённый запахом. Скорость маленькая, вокруг лето, девчонки полуголые по тротуарам ходят, мороженое лижут. Ох, как к ним захотелось! А тут на мост въезжаем, так одна от машины в двух шагах плывёт, юбочка коротенькая, ножки-спагетти длинные, белые, грудка при каждом шаге вздрагивает…Дыщ-дыщ-дыщ-дыщ…. Ды-ы-ы-ы-щ-щ-щ-щ!!! Да, вы догадались, это Боженька на меня косо взглянул! Г…воз на подъёме притормозил, а я не успел! И-и-и! Море разливанное г… на асфальте, за этой красавицей, под колёса идущего за мной транспорта, а главное прямо в смятую морду моего уазика!.. О-ё-ё… К ночи я-таки вернулся в часть, объяснив, как обычно, задержку поломкой. Вы думаете, кто-нибудь заметил участие моей машины в такой неповторимой аварии?! Нет!!! Но каких средств и нервов мне стоило успокоить шофёра, подбитого мною автомобиля, выровнять и покрасить вогнутые поверхности у него и у меня, восемь раз пропустить через мойку мою душистую машину, отремонтировать движок – и всё это - за полдня! Машина моя после того случая действительно стала меня подводить, а пассажиры ещё долго, дёргая носами, на меня подозрительно поглядывали.
А знаете, почему все друзья любят меня угощать рисом: то плову ехидно предложат, то кашки? Всё равно узнаете, пусть уж – от меня. Так вот, один из мешков риса, который я приволок китайцам, сыграл со мной злую шутку. Они, китайцы, маленькие, худые, жалкие. Я против них Геракл. Просит меня такое чучело: «Занеси в масыну месок тизолый!» А мне не трудно, занёс, а он будку на крюк снаружи и - ходу «на свой сторона». Вот так я оказался в плену, а точнее в рабстве у китайцев. Стреножили мои две ноги, выгнали на рисовое поле, залитое водой, к таким же дуракам, как я, рис продёргивать. Страшное дело! По колено в холодной воде целый световой день, нагнувшись, мимо гадюки то парами, то по одной плавают, надсмотрщик с оружием, с нашим же реквизированным. Я ему:
- Я свой, я свой! – не понимает.
Кормили, только чтоб не загнулись: три раза в день горстка риса, но рисовой водки или спирту было много – грелись. А русскому – халява, значит, хоть захлебнись, но Родину не опозорь! Вот пью - пашу, пью - пашу … и теряю ощущение времени, и сжигаю весь пищевод. Это Боженька мне от алкоголизма навсегда прививку сделал. Меня уже ищут в части: «Где Милок?!!» А Милка уже почти нет. Санька отмазывает, а сам верных людей на ноги поднял, все мои коны разворошил… Снова накопленный мной капитал ушёл то на выкуп из плена, то на взятки начальству, чтоб закрыло глаза на моё отсутствие.
Перетащили меня назад через бугор в полуобморочном состоянии и - в санчасть. Оклемался. Пришёл командир выяснять обстоятельства отсутствия. Ну не скажу же я ему, что в плену был, посадят и забудут, что был такой боец, Милок. Чувствую в себе такой подъём душевный, вдохновение что ли. И давай врать: домой бегал, девушка меня не дождалась, на свадьбе в глаза ей поглядел, жениху её морду набил! Командир спрашивает:
-А что ж с пищеводом-то у вас, боец?
-Так с жизнью хотел счёты свесть из-за несчастной любви, уксусом травился, да продавщица его по привычке разбавила, вот и выжил!
Выжил. Одни глаза остались, глотать долго не мог, но кровь требовала своего, в ней же веками у предков спиртное циркулировало. Есть научился, а как только к губам стакан подношу, так глотка закрывается, до сих пор цежу в щёлочку по капле. Чихаю, обливаюсь, кашляю, отплёвываюсь, но пью. Зрелище не для слабонервных. Люди и сейчас удивляются: водку глотками пьёт, давится, как в первый раз. Вот так и мучаюсь. А рис ни в каких видах и сейчас не принимаю! Ни-ни!
Пока выздоровел, служба уж к концу шла. Ребятки мои без меня забаловали, пришлось поколотить наглецов, но они мне такие дембельские проводы устроили, что грехи все списаны. Есть не патриотичная поговорка: не в г… так в Красную армию. Вот когда я понял её.
Последнее моё утро в части. На душе соловьи поют, надеваю новенькую форму с иголочки, машина ждёт. На прощание сказал речь перед остающимися, а они тоже такие радостные чего-то. Потом зашёл перед дорогой в сортир на любимую последнюю дырку. Вдруг пол подо мною резко поднялся (мелькнула мысль - землетрясение), потом резко опустился… и то, что годами падало вниз… фонтанами, разламывая «посадочные места», рвануло вве-е-ерх!!! Я бросился на решётку окна и зажмурил глаза. Когда я их открыл, пола не было, на стенах кроме места, прикрытого моим телом, светлого пятна не осталось, моя новенькая форма, как и моё доброе имя, восстановлению не подлежала… В общем, какая-то с… из моих стырила на складе гранату, и мне на прощание устроила фейерверк, швырнув её в первое очко, когда я усаживался на последнем. Пришлось отложить отъезд на сутки, опыт отмывания от чужого д… у меня уже был, поэтому домой я отправился промытым насквозь, а ребят до сих пор вспоминаю добрым словом.
Как пьянила свобода после армии! Как соскучился я по друзьям! Казалось, что наркомания, рисовые поля, дембельские проводы – просто дурной сон, а впереди ждёт только радость. Какие красивые пацаны со мной рядом, душой красивые, какие они верные и самоотверженные люди. Я не голубой, меня возбуждают только женщины, но я влюблялся в своих друзей сердцем, восхищался их открытыми душами. Это состояние поймёт тот, кто допивался до ощущения всемирной любви, до слов «ты меня уважаешь?». Нет, я пил теперь из-за проблемы с пищеводом очень мало, но радость жизни брызгами летела вокруг! Плохого в людях до сих пор не вижу. За что и страдаю, учит меня Господь, учит…
Нагулявшись, я устроился шофёром хлеб возить. С машиной были у меня проблемы: навыка ремонта не было, и желания, если честно, тоже. Крутит мой напарник гайки под машиной, а я учусь: вылуплюсь на него и кряхчу от усилий. Он раз скажет: «Заткнись», другой, а потом ключом запустит. А я забываюсь, смотрю и опять кряхчу. А тут как-то я прихожу во всём новеньком, в кроссовочках белых, в моднячих тогда брюках-трубочках (с мылом в них влезали – такие узкие были). Вот Ваня, мой наставник, такой своеобразный поручик Ржевский, осмотрел меня и говорит: «Пришёл, Милок? Ну, принеси банку нигрольчика, там, в чане на дне. Залазь в него, он подсох, расколупай и набери». Я ж без задней мысли, перепрыгиваю в чан – хлюп! Едрёное коромысло! Поднимаю одну ногу, как в замедленном кино (кто не знает, нигрол – это такое густое машинное масло, по вязкости напоминает болото, отмыть - нереально), мои беленькие кроссы… Погружение идёт нормально – чан на метр вкопан в землю. Скоро мои руки перестали доставать до краёв чана. Ноги, слава тебе, Господи, обрели опору. Топчусь, сокрушаюсь по поводу жестокого разочарования в людях, думаю: «Что делать? Орать, чтоб помогли – так весь гараж ещё месяц смеяться будет». Решил сделать вид, насколько это возможно, что ничего не произошло. Долго пытался подпрыгнуть. Нигрольное болото отпускать не собиралось. Потом догадался подложить под ноги обрезанную канистру, с которой пришёл, вывоськался, но вылез. Медленно переставляя ноги, украшенные килограммовыми нигрольными клешами, в вразвалочку двинулся к Ивану. Предстояло пересечь двухсотметровый машинный двор, свидетелей моего позора набралось достаточно. И вот, окружённый доброжелательным хохотом, подхожу к наставнику.
-Ну что, нигрольчику зачерпнул? - невозмутимо без улыбки глядя на меня, спрашивает он.
-Маленько, - отвечаю, безуспешно пытаясь снять пижонские брючки…
Не сразу, но я привык к таким «добрым» мужским шуткам, отмачивал и сам нечто подобное.