Близь пригорода, где с давних пор зарос садами и домишками дачный посёлок, вот так же деревами зарастал огромный старый склад. Или завод? Иль может склад завода? Кто же теперь помнит? Кто ж поймёт…
Просто давным-давно на светлом фоне неба, торчали вверх, как остов чудо-рыбы, остатки крыши с балкою и прораставшими меж них юными и чёрными берёзками, украшенных по веточкам большими мягкими листками. Никто давно уже не беспокоил этого развала. Ведь, слава Богу, всё, что было хоть сколь-нибудь пригодного в хозяйстве, ушлые дачники, словно муравьи, давненько растащили по садам, да по своим лоскутным огородам.
Когда же осень опалила все здешние леса, поля и реки яркими крылами, то здешний склад не миновал её холодного огня. И балка стала чёрной–чёрной, с белёсой проседью лишайника, а над её хребтом так ярко, празднично качали тонкие берёзки с свои пушистые листки в осенних крапинках! Словно в веснушках. На фоне холодеющего неба, высокого и чистого, как вздох.
Наверное, всё это очень веселило коренных местных жителей: ворон. Здесь проживавших стайкою уже не знамо сколько лет. Их так и звали все окрестные вороны, да голуби с автобусной пахучей остановки, да вымирающие воробьи—« Стая -с- развала».
Они всем коллективом, под вечер, хоть холод и крепчал с каждый расцвет и леденее становился пламенный закат, взмывали вверх. Водили хороводы, раскинув чёрный с отливом пятерни, делились новостями, пели песню, под один ритм заданный им ветром.
А ведь и правда—что же будет веселее чем в мрачный и сырой, холодный вечер согреться пляскою в кругу друзей –соседей, распевая песни? Когда, там в глубях, у земли качаются, мерцают под когтями дремучий лес, как из цветных флажков, родная засраная развалюха, а где-то вдалеке бескрылые двуногие, так медленно и чинно (ну прям как городские гули!) расходятся по пестреньким скворечникам своим. На верно, только обсудить последние известья за день, раскаркать парочку хороших шуток, да может быть прогнать всем сообща зарвавшегося гульку, или ястреба-злодея, иль одиночку ворона лесного. Тоже мне, родственник! Мы знаем-знаем : « Кр-ррадут из кладки!» «Кррр-ррадут воррронят!!»
Ну, а дождавшись темноты, когда кроваво-огненное солнце, яйцом закатится за лес, чтоб завтра птицей вновь взлететь на небо, все улетали спать. И всяк знал место в утробе развалившегося склада. Кто-то устраивался по углам—там, мол, не дует. А кто— у бывшей печки—тем нравилось крошить клювами кирпичи. А были кто, на главной улице—остатках балки, чтоб было видно небо. Как сладко засыпать под шум берёз в волнах родного запаха до первых лучей солнца…
Однажды первый луч на сморщенных стенах чётко нарисовал носатые, понурившие тени. Вся Стая-с-развала разом встрепенулась. Вместе с ними от утренней сырости поёжились и чужаки. С минуту те из них, что сидели к стене поближе пытались как-то привести себя в порядок, но уже вскоре оставили это безнадёжное дело—как не старайся ломанных перьев за миг не отрастишь и старых ранок — не прикроешь. Тем более что заговорили самые общительные из Стаи-с-развала. После первого громкого удивления ворона Дальнокрылая всё ж таки опознала в двух наименее потрёпанных. Они были из стаи У-Приогромнейшей-помойки! Там, где жизнь радость - красота! Пришлые вороны только вздохнули, причем одна чуть не выронила из клюва сильно поломанный раздвоенный прутик.
После того, как улеглись первые гомон и крики удивлённых, любопытных, возмущённых и сердобольных ворон (хотя они ещё долго перелетали с места на место, что бы что-то друг другу конфиденциальнейше сообщить) слово взяли наимудрейшие и предложили пришельцам рассказать не таясь и не привирая, что же с ними произошло. Те печально помахав крылами, слетели поближе да по кучнее и понуро опустили носы. Клюв не могла опустить только ворона с прутиком—он попадал по головам соседям. После все они разом и шумно вздохнули. Но тут наши вороны потребовали начать рассказ, и не тянуть за хвост ни кота, ни собаку, ни крысу.
—Да!
—Давай!
—Кра! —Валяй! –ДА!
—Каркай! —Край!
Всем очень хотелось узнать: чего это они пустились в путь в дни, когда уже скоро шуметь и шуршать будет только земля, а деревья заснут до весны? Пришлые замотали носами и только после уж третьего гомона, старший вАрон, высоко вскинув голову на тощий шее, начал:
«Добрр-рые пер-рнатые! Уже много закатов назад жили мы на кр-раю Приогрромнейшей свалки, на Большом Старр-ром дереве, век свой не зная там бед и хлопот…
Он им дальше поведал, что всем, в стае их не приходилось даже прежде далёко летать за едою и блестящими штуками—, именуемыми «кар-ррсотой» или «др-р-ребекренью». Ибо и то и другое им приносили каждый день люди. Прр-реогромая свалка всё ширилась и наконец, что б позавтракать, пообедать, пополдничать, поужинать или просто покушать в любое время уже достаточно было только спуститься с ветки. Они конечно же продолжали водить небесные хороводы по вечерам
—Да!
—Да! —Кра!
—Правда!
—Кравда! —Подтвердили остальные прилетенцы.
Но полёт делался все короче, лёт всё медленнее, а круг всё уже и уже. Они уже мешали друг другу летать. И это называлось «чувством крыла» или локтя.
—Но чувство карррла не спасло нас когда, —каррргда к нашему дереву…
—Нет! Ещё ррраньше —перебила его взмахнув крыльями одна старая ворона с полу выщипанным хвостом, —когда мы стали меньше и проще летать, меньше раскар-р-ркивать друг другу. А молодое покар-р-рление стало путать еду и игрушки!
—Нет!
—Нет!
—Нет, ДА!
—Бред! Кра!
—Нет! Карк! Да!
—Да никогда!
—Беда!
Вороны из Стаи-с –развала тут же сделали всё, что бы установить порядок и тишину. Так, что даже полу- глухие голуби на Пахучей станции по просыпались. Потом помогали друг другу успокоится ещё минут двадцать обе стаи пока не устали, и тогда Ворона с неполным хвостом продолжала:
—Вот как-то в студёную вешнюю пору, в пору вылупления, — все прилетенцы понурили головы— когда холод съел хмурой ночью на деревьях цветы—,к нам из лесу вышел большой человек. А в руках он нёс ну очень странный мусор.
Едва он подошёл ближе мы увидали, что его уже сильно отметили другие птицы. Не случайно. Не нечаянно. Случайно-то р-р-разок можно кого угодно отметить! А тут—сразу видно!
—да!
—ДА!
—Так!
—Тогда!
—Мы поняли, что специально. Так вот: он что-то нёс и очень громко и выразительно сам собой каркал. Знаете, есть, такие человечьи слова—они сильно на наши похожи. А ещё на собачий лай.
—Да! Кар!
—Знал!
—Сам орал!
—Он говорить на их языке умеет. Особо на «лающем». Воронёнком в школе «живым уголком» работал, —отозвалась Стая-с-развала.
—А-р-рк!
Ну, так вот лает это он на своём языке и тащит чего-то тяжёлое, на манер, большой кости. Мы сначала обрадовались, но после увидали: у кости железный клюв! Думали –несёт выбрасывать. И верно на что такая штука? Но когда…
—Кар-рр-р!
—Горе! Горр-р –ре!
—Беда!
Он увидал наше дерево! И сказал вслух: «Не так хорошо. Но так и быть, подойдёт.» И вот к нам идёт.
—К нам идёт!
—Кар-р идёт!
—Идиот!
—Мы в начале, —робенько прервала старую птицу рябенькая ворона, —мы в начале обиделись очень: как это, мол, наше дерево ему не так хо-р-рошо? А человек обошёл Приогр-ромное дерево кругами…Тут воцарилася пауза, столь всеобщая, что тишина застревала в ушах.
—Обошёл его. Значит, кругом и… кар-к треснет его (наше дерево!) этим—костию с клювом, по-научному—«топором».
Неожиданно, но замолчали и ждали обе стаи.
—Это уже потом… В Стае-что- у-реки нам объяснили, что это «топор». И под него попадает всё -всё, что надо сделать не нужным, что б потом можно было бы сжечь…
—Карр-аул!
—Кар-р!—Сжечь!
—Жечь!
—Продолжай лучше речь!
—Дерево дрогнуло, –и рябая ворона, сказавшая это не произнесла уж не слова. Лишь ещё больше понурила клюв. —И наши гнёзда!! Крра! Кр-а!—заорала ворона, что сидела в сторонке от стаи, одна, — ворона тогда, что звалась Громкий клюв, слетев с ветки сильно клюнула его. Кар! Тогда он сказал гр-р-ромко «Кыш!» и швырнул в неё большущую консервную банку.
— Гад!
—Враг!
—Каррр! –Крак!
—А-рк!
И, конечно же,не попал.
—Ур-р-ра!
—По ней. Попал по дереву. По нашему дереву.
—Не по делу каркаешь!
—Не по делу!
—Не по дереву!
—Кар! По ветке!
—По ветке! Качающей по ветру несколько гнёзд.
Мы уже все хотели помочь Громкоклювой, но тут закричала Самая Серая—её гнездо было первым на ветке куда прилетела консервная банка. И все дрогнули в раз от вопля: «Кошмар-р-р! Удар-р!» Тут заорали за раз Мелкий, Пеший, Старик Старозобый, но громче конечно же Самая Серая.
—Он по нашим гнёздам попадет!! Он их из-за неё собьёт, р-рр-разобьёт!
—Др-рогнули наши гнёзда!! Бей не его, бей её!
Так ора-р-рали они. Глупый Мелкий, ленивый Пеший, старый злобный Старозобый , но стар-р-ралась всех более Самая Серая.
—Кар-р-рр! Она ещё с пуховых времён ненавидела Громкоклювую. Ей ка-р-р-залось—та зазнаётся.
—Вы кар-р-нечно не поверили им!
—Не верили им!
—Не верили!
Тут стало так тихо, что даже голуби на остановки впервые в жизни удивились. Затихшие вороны! Это уже как не пахнущий автобус. Или люди без кормежки.
Все вороны из пришлой стаи хором дружно застыли.
И только самый маленький, потрёпанный тихо-тихо произнёс –«Поверили. Крак.»
—Тем больше поверили, что в этот миг человек бросил старый утюг (очень странный предмет неизвестного назначения и таинственного названия) и тот задел шнурком гнездо Хозяйственной.
—Она долго-долго вила своё гнездо! Обустр-р-раивала! Укар-рр-ршала его блестящею кар-р-рсотой!
—Даже и позже всех села на яйца.
Все увидели, как запечалилась птаха с веткой.
—Тут она закар-р-ричала, да так заор-рала! И ей помог её вАрон Дубоносый, — вновь взяла слово старая чужая ворона.
—Что?
—Что?
—Они кричали?
—Чем они вас стращали?
—Бей её.
Сказав это ворона совсем опустила свой клюв и по нему потекли большие прозрачные капли. Быть может начинающегося дождя.
—Кар-р! Мы увидели, что Громкоклювой на помощь летят Смертнокрылая и Зоркоглазый. А человек приготовился бросить камень. И мы…
—Что?
—Кто?
—Карк?
—Арк.
—И мы бросились враз все на… них.
—Вы?
—На них?
—Все?
—Все?!
—ВСЕ!!!
—Нет. Не все. Попрятались многие…Думали отсидеться. Страшно это: всё то что всегда было благом: помойка и люди, да вдруг стало злом.
Прочих подзадор-р-ривали Хозяйственная и Самая Серая: — « Что же это за птица?! Куда ж это годится?! Они бросили свои кладки! Оставили своих детей! Они все нарушили Главное правило!
ГНАТЬ ИХ ИЗ СТАИ!
ГНАТЬ!»
—Кар! Кр-р-ретины!
—Дур-р-раки!
—Они были не вр-р-раги!
—Мы думали так спасем свои гнёзда и ещё не вылупившихся птенцов. Не слушали мы тогда их вещих вороньих слов…
—Позабыли мы, что они многим нам эти гнёзда когда-то ведь вить помогли!
—Ну, вы и дали!!
—Ну да!
—Кра! Ерунда!
—Они—Громкоклювая, Ясноглазый и Смертнокрылая нам кричали- кричали -кар-ричали, что они защищают наш весь общий дом всё большое гнездо. Но нам было — кар! — не до того. Тогда каждый кар-ричал. Своё защищал.
—Хозяйственная, та всё всем опять раскаркивала, как ей и её вАрону тяжело было найти двойной прутик подходящий длинны.
—Угу!— в первый раз отозвалася ворона с веткой.
—Раскар-ржите: что делали ваши наимудрейшие во время этого кар-р-р-вардака?—задумчиво спросил кто-то из наимудрейших Стаи-с-развала, занимавшийся инспектированием новопостроенных гнёзд.
Они…—старая ворона с половиной хвоста утёрла клюв лапой,-- то —есть мы. Мы и я полагали, что надо быть с теми, кто громче орёт. Что они –то и есть стая.
—Башка у вас у всех пустая!
—Логика была слишком простая. Мы бросились гнать их через свалку, через рощу. Там они надеялись скрыться-спастись, а мы слишком быстро за ними неслись. Мы видели, мельком, как из рощи к нам вышли ещё сразу двое людей, толь нам было уже не до этого. А то б мы увидели—они пошли к дереву, к первому человеку и его окликали.
Только слышали вдруг шум, треск, как будто ломали огромнейший сук. И сразу заметили—прекратился-то стук! Обернулись все разом и не поверили глазам. Рухнуло наше дерево, рухнули все наши гнёздышки разом. Люди принялись рубить дерево топорами, делая наш общий дом дровами. И топтать наши гнёзда как будто это простая трава, что прорастет вновь, весна глянет едва. Мы, было, бросились на них все уже враз. Но ничего уже никто не спас. Поздно оборотились, поздно оборонились.
—Карк!
—Арк!
—Крак! А те-то, три как?
—Они-то первые оборотились, они первые к нам обратились! Да —кто же их слушал! Одна Смертнокрылая не поддалась. Одна она сквозь нас всех прор-рвалась, но как только вырвалась, так не улетела, а на тех, кто с топором накинулась. Поздно, она не успела—падало уже наше дерево, его пышная крона летела в путь по небосводу, вслед за солнцем на запад. А она, Смертнокрылая, была как други её другие в смертных ранах. Кровию истекала. Помнется мне—в последний раз высоту набрала, что б на дерево наше взглянуть и упала. К своим трём друзья попала. Где упали они, где молоденькие тонкие деревца. И не взлетели уже никогда! Никар-р-ргда.
—Кр-ра!
—Кра!
—Свершилась беда.
—Неба синего им не видать! Никар-ргда больше с нами им не летать.
—А нам гнёзд уже не собрать.
— Кар-р! Собрались мы с духом, — возвысил свой карк старый ворон, бывший из наимудрейших, и пометили злодеев уж какр-рк могли. Хоть и не ели почти, что весь день.
—Кар!
—Кра-ха-ха!
—Подумаешь, бедняжки!
—Тише! Тише!
—Не ори!
—Тише! Слышишь—не кор-ри!
Не известно сколько бы ещё длился гвалд, но один вАрон в тоске свалился с ветки в низ. А взлетевши обратно продолжил вместо наимудрейшего.
—Не помним как мы провели мок-р-рущую вешнюю ночь. Но по- утру пролетев тесный круг мы отправились прочь. На том месте, где высилось Пр-реогромное дерево наше. Теперь лишь валялась щепа да остатки от гнёзд. А по серёдке торчало что-то рогатое—ветка хозяйственной. Перед тем как навсегда улететь, мы с честью скор-р-рбно помянули троих —славу вороньего племени. Всех по очереди. Полетел по небу скорбный наш хоровод. Трижды три раза каждый и каждая из нас взлетали и падали, пикируя вниз, к ним.
—Падали!
—Падали!
—Память им!
—Память!
—Навечно!
—Навечно!
—Арк!
—И полетели в глубь рощи. Где жила стая У-кривой-старой-ивы. Мы когда подлетели увидали на стволе свежие раны. Вроде тех. Что были и на нашем дереве пока оно ещё стояло. Покар-р оно ещё не упало. Вороны из тамошней стаи уже видно давненько не умолкая кричали «--Победа!—Победа!». А как нас увидали, приют нам не дали.
—Гады!
—Гады!
—Видали!?
—Они нам так и сказали: «Вас тут много, а у нас места мало.» И вдаль нас погнали. Где мы встретили другую стаю на дереве с двумя следами от топора. Где вороны так дружно кричали «Ур-р-ра!» иногда вспоминая героический день, кар-ргда они все вместе защитили свой дом. Там нас пожить пустили. Приветили, приютили. Но…
Тут опять взяла слово ворона из старых.
—Но кар-ргда лишь немножко забылась беда вАрон нашей стаи Хитроносый, чтоб накор-р-мить своё гнездо т.е. свою ворону и родного братца спёр большой кус сардельки и у одной местной птицы.
—Вор-р-р!
—Позор-р!
—Кар! Разор!
И та стая решила, что так не годится. Понимаете, оказалось, что мы пока жили у помойки разучились искать пищу сами… Теперь-то мы уже научились, но тогда они нас прогнали. А потом мы и сами прогнали от нас Хитроносого.
—Пр-р-равильно!
—Скр-раведливо!
—Арк!
—Кра! Вот и хозяйка его гнезда с его братцем так же нам и сказали.
При этих словах наиболее гладкая, тёмная ворона и очень тощий вАрон гордо кверху подняли носы.
—Мы тогда полетели к Опасной дороге. Где нас радостно встретили стаи Рядом -с -ларьками и С-молодых-тополей. Им как раз не хватало общего врага, что б прекар-ртить пер-р-ребранку. С соседями надо же в мире жить! Ну, они и пор-р-решили нас тогда пор-решить. Одним карком—мы еле спаслись.
В тем временем воронёнок из Стаи-с-развала удивлённо кивнул клювом в сторону. Все обернулись и разинули клювы от удивления: старенький тощий ворон, бывший из наимудрейших, повис на своей ветке головой вниз, а когда все повернули клювы к нему, с трудом перевернулся и быстро закаркал: —Вот теперь мы летаем уж целое лето. Просим здесь у вас помощи или хоть бы совета.
Ещё не много обсудив, услышанное, для порядка, самые старые и наимудрейшие, и местные инспекторы гнёзд, следящие за кар-рчеством витья, слетелись на центральную балку, куда, покаркав, пригласили и всех остальных ворон Стаи-с-развала. Даже носатых слётков с правом совещательного карканья. И обкричав всё с одним перерывом на ужин вынесли решение: дать прилетенцам приют на зиму, до поры витья гнёзд. С тем, чтобы за это время они подыскали себе новое место жительства НЕ ЗДЕСЬ. Жить покамест будут на нижних осколках и досках. ГНЁЗД НЕ ВИТЬ! Всем понятно: в случае чего их изгонят легко. Да они за зиму-то, близь опустевших дач не отъедятся и не обнаглеют. Здесь не помойка!
И, самое главное—должны будут ещё как минимум три раза раскар-р-рзать молодёжи историю своей беды. Для того, что б те знали –помнили, что бывает с теми птицами, кто забывает старые птичьи традиции, кто лучших не слушает и изгоняет, а главное лишь о СВОЁМ гнезде помышляет. И это было справедливо: они садились на насест чужой и не сберегли свой.
А совет был такой: всяк должен думать о благе стаи и при этом своей головой.
Арк!