Человек в серых джинсах медленно раскачивался на стуле, его движения напоминали маятник, к которому подключили электродвигатель. Вперед-назад, вперед-назад. У него вспотели ладони, при каждом вдохе, ноздри заметно раздувались, а лоб покрыла испарина. Только что он почти закончил дело всей жизни, то, ради чего он существовал последние годы. Он сделал нищим человека, повлиявшего на его судьбу, поломавшему ему жизнь. Жизнь, превратившуюся в грязную рваную тряпку, лоскутами повисшую в пространстве. Он шел к этому финалу вопреки здравому смыслу, наперекор судьбе и закону. Шел, рискуя всем тем не многим, что у него оставалось. Несколько фотографий, ящик с личными вещами, небольшой холмик с оградкой, скорбь, тишина и тоска, сотканная из воспоминаний. Вот и все, немного для человека, чей возраст едва перевалил за сорокалетнюю отметку. И сегодня он сделал это, почти сделал.
Мужчина в серых джинсах поднялся со стула, походил по комнате, посмотрел в окно. Погода вот уже несколько дней не радовала, вновь начался нудный мелкий дождь, капли оставляли бороздки на стекле, а может в душе, кто его знает. Человек смотрел на улицу, его взгляд не был живым, потухшие глаза, в которых маленькими горячими каплями дрожало отражение осени . Словно застыдившись, он неуклюже смахнул рукой влагу, вытер ладонь о штаны и быстрым шагом направился к двери. Нужно было постоять и просто вдохнуть осенний воздух. Втянуть его ноздрями. Осталось совсем немного до финала, лишь одно маленькое дело, без которого все произошедшее не имело бы логического конца. Теперь он точно знал, что закончит его, по-другому быть просто не может. Но сначала он расскажет, расскажет все. Как и обещал. А обещания он привык сдерживать. Два года назад, когда он кидал замерзшими, скрючившимся от холода и боли руками стылую землю. Он пообещал ЕЙ и всем им, каждому и каждой. Он поклялся. И он сдержал обещание. Сдержал клятву. Точка. Он почувствовал, как тиски сжимающие грудь ослабевают, давая возможность воздуху свободно проходить в легкие. Удовлетворение сменилось облегчающей пустотой. Но эта была не та черная пустота, из которой он ежедневно выбирался сквозь боль. Это была другая пустота, понятию которой дать он еще не мог.
Пора начинать рассказ. Слушатель ждет, а потом все будет кончено.
Человек в серых джинсах закрыл дверь, закурил сигарету, откинулся на стуле и проговорил.
-Доктор Елисеев, наступило время рассказать вам мою историю !
Антон Арсеньевич Елисеев чувствовал, как пульсирующая боль нарастает в голове и странным образом не мог объяснить ее происхождение. Вроде врач, а поди разберись что болит. Казалось, голова сейчас лопнет, сначала отсоединиться от тела, как воздушный шарик, после чего взлетит к потолку машины и лопнет разноцветными брызгами. Он был абсолютно опустошен. Выжат, как лимон. Никогда в своей жизни он не чувствовал себя так паршиво. Болело тело, болела душа, болела совесть. Он даже не знал, что она у него есть. Думал, что этот атавизм давно и прочно был удален. Ан нет, сидит, падла, где-то внутри, сжирает. Разжигает досаду на самого себя, дрянь.
Ситуация, какой бы глупой она не казалась в начале, больно била по самолюбию в конце. Или это еще не конец? Или ему еще уготовано что-то такое, от чего будет не в пример больнее и тягостнее.
И тут он вновь услышал голос.
И самое смешное, что он обрадовался этому голосу, обрадовался вопреки здравому смыслу. Обрадовался и кажется, вздохнул с некоторым облегчением. Может быть, у него развился Стокгольмский синдром, а может он уловил какие-то новые нотки и интонации, которые заставили поверить в человечность того, кто общался с ним все это время.
- Ее звали Юлия, простое имя без всяких изысков. Жена была против, я настоял, наверное - это было глупо. Да какое сейчас это имеет значение. Теперь уже никакого. Сотни имен, тысячи лиц. Тысячи судеб. Они тебя не интересуют. Ты их не замечаешь, проходишь мимо. Ты занят собой, все, что у тебя есть - это твоя семья. Все остальное лишь декорации. Города, дороги, машины, интернет, и его отсутствие, небоскребы, лачуги, чужие люди, «свои» люди, друзья, коллеги, кошки, собаки, озоновый слой, дыры в нем, море, море впечатлений, слова, музыка слов, музыка . Это тот фон, который окружал твою жизнь, помещенную в собственный кокон. Ты старался оберегать его, не давать в обиду и у тебя это получалось. И ты гордился собой, своей красавицей женой и умницей дочкой. Тринадцать лет ты ежедневно сдувал пылинки, радовался первому шагу, первой улыбке, слову, первому ее детскому поцелую. У тебя бежали по спине мурашки, когда она садилась на колени и что-то говорила «на ушко». А ты думал, «нет, нет, не прекращай, пожалуйста, говори, говори». А за ужином ты смотрел на них, сравнивал и думал, «господи, как они похожи».
Иногда ты уставал, приходил с работы, мечтал, чтобы мир в этот вечер оглох. А он не умолкал, и тогда она подбегала и кричала - Папа, папа! - И наступала тишина и ты в ней купался. В тишине ласкающего слова «Папа» И ты становился другим, вновь сильным, но очень добрым. Потому что она разглаживала тебе морщинки на лбу своей ладонью. И ты смотрел на жену и подмигивал ей. Все что дорого, было рядом. И так должно было быть всегда. И ты жил, не считая дни, и тебе было легко. И душа была свободна от боли.
«Черные дни» начинаются внезапно, ты к ним никогда не готов, даже если откладываешь на «черные дни» деньги. Еще вчера ты строил планы, мечтал, как проведешь лето. А сегодня утром все мечты разом умерли. Словно безжалостный снайпер цинично расстрелял их, одну, за одной. «Черные дни» наваливаются свинцом, разом прижимают к земле и уже не дают разогнуться. Ты все еще силишься встать, ищешь выход в лабиринте и не находишь. Ни выхода, ни сил. И вновь к земле, согнулся, подкосился и все еще лезешь. Мордой в грязь и все равно ползешь, сапогом придавило, кусаешь обломками зубов сапог и ползешь, карабкаешься. Не можешь по-другому.
Когда страшный диагноз подтвердился, ты пытался бороться. И ты узнал, что есть выход. Не здесь, не в этой стране. И что при данной степени, гарантированно выживает 80 процентов пациентов. Ты воспрянул духом, ты вновь почувствовал вкус к жизни и даже вкус к еде. Ты вновь стал есть, а не питаться. Ты поверил. Но надежда стоила два миллиона евро. А у тебя машина в кредит и ипотека. И у тебя нет эмоций, лишь комок нервов и уже надорвавшееся сердце. Но ты веришь, потому что у нас замечательное государство и оно обещает квоту. Тебя уже ждут в Германии. Ты знаешь того самого врача, ты даже говорил с ним. И он успокоил тебя и ты вновь улыбаешься.
И говоришь ей. - Все будет хорошо!
И в этот раз веришь сам. А она смотрит недоверчивыми глазенками, испуганными, родными, наполненными надеждой. Ты не можешь обмануть, никто не может. Все уже решено. Ты успокаиваешься.
Ждешь.
Но следующим утром ты просто садишься на лавочку и куришь одну, за одной, хоть и не курил никогда. Ты не идешь домой, боишься. Тебе не с чем идти. И ты хочешь сдохнуть прямо здесь, на лавочке, скорчившись, как больной пес. А потом тебя выворачивает, может от тошноты, а может от боли, а мысль «Почему» меняет вектор на «Кто».
Ты каждый день обещаешь ей, что скоро она поедет в другую страну, в красивую больницу, к доброму доктору.
А она тает.
И ты плачешь по вечерам с женой, обнявшись под влажным одеялом. Прижимаешь ее к себе, словно в объятии пытаешься найти утешение. Жена тоже пытается. Не находите.
А она тает.
Ты покупаешь ей все самое лучшее и красивое, все самое вкусное.
А она тает. Стала лёгкой, как пушинка. Слабой. Почти не ходит.
А потом она перестает вставать. Она все понимает. И от этого хочется выть. Выть в голос. Ты обиваешь пороги, ты пытаешься идти до конца, но тебя выставляют как последнего бомжа. И ты узнаешь имя врача, а заодно и того другого, кто своей безжалостной рукой совершил преступление против совести и человечности. Ты пытаешься писать в прокуратуру и суды. Но не получаешь ответов.
А потом ее помещают в клинику. Умирать. И она знает, что она пришла сюда умирать. Что это ее последние дни. Последние дни, когда она видит солнце. И это ее последний дом. И ты поднимаешь ее голову и она смотрит в окно. И улыбается. Все еще. А солнце играет на бледных щеках теплыми лучами.
А потом она говорит страшное. - А когда я умру, где меня похоронят?
Сердце обрывается и летит в пропасть. Оно набирает скорость и шмякается кровавым сгустком о дно. И ты вместе с ним. О дно, со всего размаху. Только ты будешь жить, на этом дне, а она нет.
Ты держишь ее за руку, она не может говорить, лишь судорожно дышит. А потом засыпает и тихо уходит без боли. И ты уходишь вместе с ней, хотя все еще тут в палате.
Ничего не поменялось в этом мире, сотни имен, тысячи лиц, машины дороги, города.
Ее звали Юлия, простое имя без всяких изысков. Жена была против, я настоял, наверное - это было глупо. Да какое сейчас это имеет значение.
Человек в серых джинсах замолчал. Он закончил свой рассказ. Но он не закончил дело. Осталось совсем чуть-чуть, после паузы, собрав остатки воли в кулак, он проговорил.
- Доктор Елисеев, готовы ли вы дать показания против господина Кондратьева. Ваше письменное признание, в обмен на благополучие вашей семьи?