Один день может изменить всю оставшуюся жизнь необратимо, так горько безвозвратно. Один день, который забрал у меня всё, что осталось после жестоких испытаний судьбы и никогда не вернёт обратно...
Я осталась дома одна. Мама ушла получать еду по продовольственной книжке, братик – помогать собирать посылку для солдат сёстрам милосердия, которые откладывали втайне медикаменты и провизию для «наших». Получается, сегодня была моя очередь хозяйничать по дому. Мне не нужно было идти в поле, так как урожай уже собрали, а новую работу ещё не поручили. К приходу мамы всё было относительно убрано, вот только полуразрушенная стена кухни да заваленная цементом и кирпичами гостиная портили вид. Этот подарок осталось ещё с бомбёжек, когда немцы только наступали. Теперь же, когда шанс на спасение гнетуще мало, остаётся уповать наудачу. Тем не менее, надеяться на себя. Как же хочется спасти от этой черноты и братика, и маму, и отца, но что я могу? А практически ничего. Даже в теории нет никаких идей: ни сбежать, ни уничтожить этих нелюдей, ни малейшее сопротивление им оказать. Остаётся лишь работать и жить ничтожной жизнью почти что рабов, как сейчас. Отец бы помог...
Нет, только не плачь, соберись. Я же сильная, он же просил быть сильной... Просил беречь их, ведь знал, что я сделаю это, во что бы то ни стало. Нельзя показать им свою слабость, особенно маме. Она и так превозмогает себя и болезнь, чтобы мы с братиком хоть чуть-чуть продержались. Точно, осталось самую каплю. Вернётся отец, и мамочка будет... В дверь постучали, прервав мои мысли.
Я замерла. Стук стал громче и настойчивее. Сердце ему вторило, ускоряя ритм, а в голове только мысль: немцы. Мамочка... Что им нужно-то? Опять проверки? Опять поиски того, что не отняли в прошлые разы. И опять, и опять... Надоело, но надо терпеть, иначе будет хуже. Сглотнула, но двинулась к двери. Не открыть – навлечь на всю семью беду. Мне это ой как не надо.
Скрип. На пороге мужчина лет тридцати, в грязной помятой рубахе и обыкновенных холщёвых подпоясанных штанах. Кучерявые волосы выглядывали чёрной сальной копной из-под землистой фуражки. Безрадостные, словно умоляющие помочь глаза казались огромными из-за неестественной худобы. Он судорожно вздохнул и на выдохе, рвано и прерывисто: «Можно войти?..»
Внутри крик, отчаянный вопль, что это ошибка, нет, не впускай. Разве не видишь – еврей? В городе, полном оккупантов, которые за малейшую провинность ведут на казнь, он выбрал именно наш дом. Как он сюда пробрался и остался незамеченным, я уже даже не стала думать. Неправильно, нечестно. Не мне оставлять его среди зверей. Не мне решать его судьбу. Но я ведь обещала беречь... Последний раз что-то кольнуло, больно сжалось и тихо отпустило – я пошатнулась в сторону, пропуская внутрь незнакомца.
Стоило двери захлопнуться, он грузно осел на пол и спрятал лицо в широких ладонях. Я же стояла в стороне и боялась даже дышать, только мельком смотрела в окно: а вдруг придут, вдруг они узнали... Неожиданно мрачную тишину погасил сиплый вздох гостя. Он поднял на меня тёмные глаза, а потом осмотрел место, где ему выпала удача оказаться. Видимо, не найдя ничего, стоящего внимания, он снова посмотрел на меня и спросил: «Есть кто взрослый?» Я кивнула, сказав, что сейчас должна подойти мама. Еврей поднялся, поправив вылезшую рубаху, и пошёл к ближайшему стулу. Я же так и осталась стоять до прихода мамы.
После увиденной картины, мама помедлила и остановилась, глядя не верящими глазами сначала на него, а потом на меня. Ох, как же тяжело было вынести этот взгляд. Упрёк, укор, непонимание, потом задумчивость и пустота. Она закрыла глаза, отложив продукты на комод, и потёрла переносицу. Незнакомец сидел всё на том же месте и смотрел на маму, ожидая хоть какой-то реакции. Всё же, понимая, что момент может продлиться вечность, он решился прервать тишину, лишь спросив: «Можно у вас укрыться?» Мама встрепенулась и подняла всё тот же бездумный взгляд на него. И снова волна мыслей и эмоций: колебание, понимание и тихое смирение. Сухо кивнув, она попросила подождать и повернулась ко мне.
Попытавшись натянуть тёплую улыбку, которая никак ей не давалась, она попросила сходить за братом, у неё есть о чём погодить с этим молодым человеком. Я лишь коснулась её шершавой руки, немного сжав худые пальцы, а затем вышла, окинув взглядом обеспокоенного еврея. Дверь с тем же противным скрипом захлопнулась.
Вокруг суетились люди, бегали и натянуто небрежно обменивались обыденными фразами. В воздухе слышался запах бензина и ещё чего-то, тошнотворно сладкого, словно... запах падали. По телу прошёл озноб. Я ускорила шаг и вскоре оказалась у входа в знакомый подвал. Нырнув внутрь и пройдя пару ходов, я постучала. Дверь открыла пожилая сестра. Узнав меня, она едва заметно улыбнулась и открыла дверь пошире, чтобы я могла войти. Братик сворачивал кусок ткани, бережно и сосредоточено, супив брови и надув губы. Подняв голову, он увидел меня и просиял, аккуратно передал ткань для перевязки сестре, а потом рванул ко мне, обняв и уткнувшись лицом в платье. «Пойдём, мама уже ждёт»,- обхватив маленькую ладошку, я попрощалась с сёстрами и вышла из душного помещения.
Запах стал сильнее, как и чувство тревоги. Оно уже пульсировало внутри, больно отдаваясь в мозг. Братик участливо посмотрел на меня, но я лишь крепче сжала его ручку, и мы пошли вперёд. То ли это моя паранойя, то ли это действительно так, но солдат на улице стало больше. Бегали небольшими группками, стояли по одиночке, разбившись на пары, что-то обсуждали на немецком, но они были везде. Вдруг сознание пронзила острая ранящая мысль: мамочка!
Пытаясь не напугать братика, я ускорила шаг. Ближе, вперёд, быстрее, прошу. Послышались крики и возгласы, какой-то немец кричал, не переставая. И вдруг... Выстрел. Выстрел. Ещё один. Каждый словно мне самой в сердце. Мамочка!
Братик начал плакать, зовя меня и всё ощутимее дёргая за рукав. Ноги несли сами, ещё чуть-чуть и я была готова сорваться на бег. Всё будет в порядке, я уверена, с ней всё в порядке, это того кучерявого забрали, да и стреляли в него. Да-да, всё так... Правда, братик? Б-братик? Мама?!
Ты чего, хороший мой, всё в порядке, это показалось. Это ж неправда. Они не могли. Да из-за чего бы! Надо подойти проверить. Нельзя. Мамочка, ну ты чего?
Мы так и стояли посреди улицы, боясь подойти к дому, где кишели немцы. Двое тащили за руки женщину, за ней – мужчину. У него изо рта текла кровь. Мама?
Я закрыла глаза и снова открыла, надеясь, что это сон. Нет. Думай, думай, не раскисай, ты же сильная, думай о... братике. «Прошу, слушай меня и делай так, как скажу. Иди к сёстрам и скажи, что маме плохо. Хорошо? Иди и будь там, и ни за что не отходи. Львёнок, слушайся их. Я люблю тебя. Беги, давай. Я жду тебя, хорошо?» Он мигнул своими огромными глазками, в которых не было ни капли намерения ослушаться меня, только любовь и полное доверие, он обнял меня и, не обернувшись, убежал. Я повернулась к дому и снова увидела их. Мамочка...
Поняв, что женщина их не интересует, изверги бросили её прямо на пороге дома. Забрав тело еврея, они уехали, дико смеясь и гогоча, словно это было для них развлечение. Ноги понесли сами, вперёд, но душа кричала, с каждым шагом убивая саму себя, оглушая своим же криком. Это невозможно. Это же мама, что она сделала? За что? Я упала на колени и взяла в руки её лицо. Всё такое же, как час назад, только глаза закрыты, и висок выпачкан в чём-то. Всё те же руки, худые и изящные кисти, которые так нежно и бережно заплетали мне косы. Всё так же, как раньше, только теперь она... Я обещала! Отец, прости. Мамочка, прости! Это всё я... Это всё он. Это всё они! Ненавижу! За что? За что... Мама...
Один день может изменить всю оставшуюся жизнь необратимо, так горько безвозвратно. Один день, который забрал у меня всё, что осталось после жестоких испытаний судьбы и никогда не вернёт обратно...