Улица называется Блюменштрассе. Дом престарелых частный, и архитектура у него интересная, отличается от других домов на улице. В войну наш городок подчистую разбомбили американцы и потом, в пятидесятые, он застраивался недорого, квадратиш, практиш, гуд - надо было где-то селить людей, ютившихся где попало.
В доме престарелых я теперь работаю инструктором по лечебной физкультуре.
Мой первый пациент сегодня - господин Штиль, благообразный дедушка. Со Штилем мне нужно делать специальные упражнения на равновесие, потому что после болезни он плоховато держится на ногах. Упражнения ему делать неохота, я не настаиваю, чего мучить старика, мы просто разговариваем. Штиль знает три слова по-русски: hleb, wodka, dewochka. Еще он помнит: do swidaniya hozyaika nema kuri nema yayka. Он был в русском плену, лет пять. Помнит хорошее, и девочки у него там были, и хлеб, и водка. Другие старики про русский плен вспоминать не хотят, темнеют лицом, молчат. Война и эти пять лет, похоже, были самые интересные годы в жизни Штиля, больше он ни о чем не рассказывает. Вскоре Штиль умирает.
Фрау Фабер уверяет, что является на четверть еврейкой. Ее отец, наполовину еврей, проработал всю войну в Берлине врачом в собственной практике. Он вылечил какого-то нацистского начальника и его с семьей так и не тронули. Я не верю фрау Фабер. Заткни пасть, ругается она, я что, по-твоему, вру? Мы ходим с ней по лестнице, полчаса, вверх и вниз, она очень старается и верит, что у нее получается все лучше и лучше. Потом фрау Фабер умирает.
Фрау Функе всю жизнь проработала школьной учительницей. Она старая дева, очень старая. В ее комнате на полках много книг, я нахожу ее путевые дневники, которые она вела в поездках по Франции шестьдесят лет назад. Фрау Функе почти ничего не соображает, я показываю ей дневники с приклеенными к страницам картинками: "сегодня в Авиньене дождь, но я все равно вышла прогуляться, там совершенно дивный недостроенный мост, по которому я дошла до середины реки Роны".
Рона! Да! Фрау Функе берет у меня свою старую тетрадку, приближает к глазам, улыбается и не может ничего вспомнить. Она понимает, что не понимает, и смотрит на меня совсем беспомощно. Я хожу к ней много лет, она все живет и живет, непонятно, зачем; девяносто, девяносто пять, у нее дорогая страховка, меня оплачивают, не проверяя, я беру с ее полки Шиллера, Гейне и Гете, читаю ей вслух, некоторые стихи она вдруг вспоминает и подхватывает, взгляд ее в эти моменты оживает.
В конце жизненного пути фрау Функе лежит совсем без движения, через желудочный зонд льется жидкая еда, так она тянет еще пару лет, я сижу у ее кровати и читаю положенное время свой фэйсбук и держу фрау Функе за руку, на случай, если войдет сестра - тогда можно будет сделать вид, что я выполняю с фрау Функе упражнения в положении лежа.
Господин Штерн рассказывает мне, как в сорок третьем году трахался в Карпатах с украинкой, зимой, в снегу. У них там была любовь. Он тоже умирает.
У господина Хайнке болезнь Паркинсона, она быстро прогрессирует, лекарства плохо помогают, он ходит все хуже и хуже. Хайнке - гей, у него есть муж, с которым они вместе уже лет сорок. Муж приходит почти каждый день и мы вместе с ним шевелим старому Хайнке руки и ноги, застывающие с каждой неделей все сильнее. Мужу тоже дохрена лет. Хайнке всю жизнь профессионально занимался танцами; в начале болезни он еще ходил, учил меня отличать пасадобль от ча-ча-ча и в хорошие дни нехило вертел скрюченными ногами. Хайнке очень долго и нудно умирает, сначала перестает ходить, потом глотать, потом дышать.
Фрау Химмель нет и восьмидесяти, она, по здешним меркам, еще огого, и, действительно, вполне могла бы жить одна, но кружится голова, боится упасть, переехала сюда из собственного дома добровольно, что редкость. Интересуется мной, эмигрантами, спрашивает о семье. У фрау Химмель оказываются целые залежи одежды, ей порциями притаскивает из дома одежду женщина, которая убирала у нее раньше; гору платьев и блузок некуда девать, я предлагаю Фрау Химмель пожертвовать свои тряпки моей теще в Архангельской области, она с готовностью соглашается. Она планирует продать дом, но очень долго не может избавиться от накопленного там хлама, выбрасывать жалко, ее возит туда эта женщина на машине и они там вместе думают, что продавать, что дарить, а что, всё-таки, выкинуть. Мы с женой отправляем коробки с Химмельским тряпьем в Архангельскую область, теща плачет потом по телефону, что это совсем не ее стиль и, вообще, она не наденет на себя такое говно, и даже отдать его некому, у них приличная деревня, и зачем мы только, все такое цветастое и слишком нарядное. Комната фрау Химмель в богадельне ломится от дорогой мебели, а в доме ее все еще остается много барахла, фрау Химмель внезапно и совсем не больно умирает, видимо, от сердца. Близких у нее нет.
Фрау фон Носке с метастазами рассказывает мне о Лени Риффеншталь и Саре Леандер. Фон Носке - графиня, важная дама, у нее старческая неряшливость и совершено черные ногти. Она уверяет меня, что немцы не устроили бы войны, если б не Гитлер, а он же австриец, так что немцы не виноваты. Я не спорю. Фон Носке живет у нас месяца два, умирает.
Пожилую чету Раде я вначале посещаю на дому. С тучной фрау Раде я делаю упражнения для спины, а с хером Раде - для ног. Он университетский профессор, биолог, говорит со мной на великолепном немецком, несколько свысока, с причастными оборотами и герундивом. У них частная страховка. Иногда они дают мне чаевые. Большой трехэтажный дом, стиральная машина стоит в подвале, фрау Раде ползком спускается туда по узкой деревянной лесенке с корзиной белья и потом назад, каждый раз рискуя упасть и переломать себе все, что у нее еще функционирует. Я советую переставить машину наверх, в кухню, но фрау не хочет менять привычную обстановку. Вскоре она и по кухне передвигается с помощью ходунка и страшно медленно, но все равно корячится с бельем в подвал. Кроме стиральной машины, там они хранят минеральную воду, которую фрау Раде тоже таскает оттуда ползком по бутылочке. Ящики с минеральной водой должны стоять в подвале, потому что там им место! Я не спорю. Через полгода супруги Раде тоже приземляются в доме престарелых. Сначала умирает старик, упав в ванной комнате. Медсестры вызвали скорую помощь, девяностолетнего хера Раде честно пытались оживить, но без успеха. Еще через год окончательно сдает фрау, она похудела до прозрачности, лежит в кровати и не узнает родственников. Потом она умирает.
Я тоже, конечно же, умру.