Прогуливались по вечернему московскому захолустью двое молодых людей. Бритые головы прикрывали черные, матовые капюшоны, за плечами у одного серый рюкзак, побрякивавший при ходьбе чем-то звонким вроде ключей, у второго — черная поясная сумка, как удав стягивающая талию, а в руках по бутылке светлого. Разговаривали они о чем-то важном, насущном, нужном, но бытовом, приближенным, понятном.
— Ну и как ты разруливать будешь?
— Да не знаю, не знаю. Эмоциям поддался, ебучие эти эмоции. Завтра позвоню, извинюсь.
— А простит?
— Простит конечно, простит.
Свет фонарей, как нестранно, их не освещал. Они в этом районе не работали. То ли кто-то разбил их лампочки, то ли местным властям не хочелось тратить электричество. Черт его знает. Однако же, это было на руку друзьям — во тьме прогулка приобретает интимный, немного мистический характер.
— Курить будешь?
— Давай.
Закурили по одной, втянулись, замолкли на время. Каждый о своем думает, о себе, да о том, как жизнь свою дальше конструировать, из каких кирпичиков возносить храм, да и в каком стиле: на византийский манер али на конструктивистский, какой росписью его покрывать, какие иконки вешать, каких певчих приглашать, чтобы пустоту заполняли голосами звонкими, какие молитвы читать. И стоит ли их читать?
— Ну ты успокоился? Или все смысл ищешь?
— А что его искать? А давай я расскажу тебе мой план: заканчиваю значит универ, сваливаю на север, в Новый Уренгой какой-нибудь, там буду сидеть в офисе и нажимать на кнопки, пять на два работать. Потом приходить с работы, уставший, дома ждёт жена. Ну потрахался с ней перед сном, здорово, радость единственная, хотя все равно в рутину превратится... А дальше что? А жить когда? В отпуске? Один месяц в году?
— Зачем поступал тогда?
— Когда поступал, я не знал, что будет дальше. А теперь знаю. Ждет меня знаешь что? Ру-ти-на.
— Как ты иначе хотел-то?
— А это уже второй вопрос. Не знаю я, не знаю.
Они встали на светофоре. Красный человек приветливо моргал ножками на другой стороне дороги. Машин совсем не было, только трамвай гусеницей плелся из-за поворота, освещая улицу вспышками пантографа. Смиренно дождавшись зеленого сигнала, один из них спросил:
— Зайдем еще за пивом?
— Давай.
Как раз недалеко бело-красной, яркой вывеской сверкала "Пятерочка". Разобравшись с покупками, люди устремились вглубь двора, который, как крепость, окружали стены из потресканных хрущевок. Присев на лавочку возле детской площадки, юноши раскупорили бутылки и сделали по глотку.
На горизонте показался странного вида мужичок. Он шел то быстрой, то медленной поступью, по косинусоиде, на амплитуде сильно раскачиваясь, виляя своими ножками и размахивая руками во все мыслимые и немыслимые стороны света. Хотя и казалось, что его движение было беспорядочным, он шагал в сторону молодых, с некоторой уверенностью в том, что его там ждут. Приблизившись возмутительно близко, он пробасил:
— Ребята, давайте..... давайте....поболтаем, - он сильно икнул, оступился и отошел назад, - Вы же не против, да? Да?
Парни посмотрели на это безобразное чудо, сильно пахнущее перегаром, но все же ответили.
— А давай.
— Здорово, ребята... А может подвинетесь? Дайте сесть!
Мужик стал рассталкивать сидящих, но те даже не шелохнулись, телом давая отпор, и тогда пьяный почувствовал, что ему не хватает сил, он попятился назад.
— Ладно, ладно. Здесь посижу, - сказал мужичок и уселся на край песочницы.
— А вы ребята откуда? Отсюда? Или чё?
— Да мы тут недалеко живём, вот прогуливаемся, осваиваем район.
— А вы где учились? В нашем лицее тыща пятьцотом?
— Нет, мы не отсюда.
— А-а-а.. И чё вы тут забыли ваще?
Человека безудержно тресло и постоянно казалось, что вот сейчас его больная головушка точно соприкоснётся с землёй.
— Учимся в универе.
— Так он далеко... Тут вы чё делаете?
— Гуляем.
— А вы ребята молодцы... Русские, видно сразу, - вдруг ни с того ни с сего произнёс мужик. Он вскочил с песочницы, приблизился к нам и спросил:
— А вы знаете кто я? - с бешеными глазами спросил хмельной. - Я... человек... старой формации! Вы знаете чё такое... старая формация?
— Ну советский что ли?
— Да какой нахуй советский, не-не... Во-о-о... смотри сюда, - он расстегнул черную кожанку и показал нам железный ремень, на котором было что-то изображено
— Чё написано?
— Не видно.
— А я вам скажу! Скажу! "В бога... вы верим" вот чё написано. Ясно, а?
Он широко улыбнулся и посмотрел нам по очереди в глаза
— А здесь че такое? А? - он поднес левый кулак к лицу сидящего, чтобы тот смог разглядеть перстень.
— Череп что ли?
— Череп, бля... - усмехнулся поддатый, - СС знаешь что такое? Я старой формации, понял?
Мужик вдруг изменился в лице, чуть отошел от сидящих, на пару шагов, глядя им в глаза, внезапно выпрямился, повернул голову и направил вверх, грудь вздул, прямо как индюк, замахнулся правой рукой и безмолвно, резко устремил ее куда-то в небо.
— Поняли? - держась в стойке сказал мужик. Он расслабился, опустил руку, и продолжил: - Скинхед я. Чурок ненавижу. Вот увижу чурку, сразу ее, на-а-а... - он ударил воображаемого гостя кулаком, - н-а-а-а, сука, получай, мразь, н-а-а, бляя... , - он продолжил бить чурок дальше, а парни изумленно смотрели, но по-доброму, хихикали над ним, а тот никак не мог угомониться. Вдоволь избив иноземцов, он вернулся к разговору.
— А вы водку будете? - откашливаясь от незримого боя и поправляя очки, произнес он.
— Нет, у нас пиво.
— Вот знаете чё... Было б у меня курнуть, вы б не отказались... Вот знаю я, видал таких ни раз, никто не отказывался, я вам точно говорю... Но у меня только водка.
Скинхед достал из левого кармана бутыль водки, а из правого газировку, отдал ее парню, чтобы тот открыл пробку, а сам развинтил зелье.
— Знаете что я хочу щас сказать? Да не знаете нихуя... А я скажу... и мне похуй...
Он глубоко вздохнул грудью и заорал во весь голос:
— Россия для русских! Москва для москвичей! Хой! Хой! Хой!, - и залпом заглушил свой голос согревающим снадобьем. Чуть поморщившись, он запил газировкой и сказал:
— Ну и кто-нибудь мне сказал чё-нибудь? А? А?
— Нет. Всем плевать.
— Да нихуя не плевать... Все знают, что правду кричу, правду... Вот и молчат...
Скинхедик посмотрел на домики, заглядывая в окна, но там никого не было.
— То-то! А знаете... Хотел вот спросить у вас... А вы книжки читаете? Вот дочка моя... 15 лет... нихуя не читает... А вы, бля? Вы ваще хоть что-нибудь прочитали?
— Читали. Незнайка на луне, знаешь?
— Незнайка, бля... - усмехнулся тот. - Ладно, *** с вами, не хотите, так не надо. Вы не подумайте, я не быдло какое-то.... просто пью много, да гуляю по району, меня здесь все знают... Каждая сука, каждая собака меня знает... Да и вы знаете меня.... По-любому...
— Знаем-знаем.
— О-о-о, свщи-и-ить! - неожиданно свиснул бритый кому-то проходящему. - А чё мы так поздно гуляем, а? Два часа ночи на дворе, а вы тут хо-о-одите, понимаешь...
Две тостые тётки громко хихикнули, а скинхед довольно улыбнулся,
— Во-о-о, знают меня, ха-ха-ха... - обратился он к парням. - Хочу их подколоть, толстух, ха-а... Подколоть.... Так вот их, подшутить, понимаешь, ха-а... Ну чё, точно не будете водки?
— Не-не, точно.
— Ладно, живите, бля-я... Песню вспомнил, ща спою...
Он стал петь песню, изображаю пальцами игру на гитаре, да голосом таким противным, надрывным.
"Разговоры, разговоры...
Разговоры, разговоры...
Молчи-и-и, сука, молчи-и-и...
Пока я тебя не начал мочи-и-ить..."
Скинхед помнил только эти строки, и повторял их раз за разом, расплыв в улыбке от удовольствия, наверное воображая чурку или жену, которой он повторял и повторял, повторял и повторял, пока та не сходила с ума:
"Молчи, сука, молчи"
Студенты вдруг встали.
— Ладно, мужик, нам пора домой. Время позднее.
— Че так рано уходите? А ладно, *** бы с вами...
Он полез к ним обниматься, да парни не могли отказать ему, лишь бы успокоился чумной.
— Давай, мужик! Удачи!
— Ага... а водка моя где бля?.. - он стал озираться по сторонам, не вспомнив куда поставил заветную бутыль
— У песочницы посмотри, - крикнул ему юноша уже издалека
— Не видно нихуя... - практически шепотом сказал человек старой формации.
Люди увидели трамвай, бросились к нему через бордюры и тротуары, желая успеть запрыгнуть в открывашку и помчаться в родное и светлое пристанище.