Слава Богу! Я не один...

               


Октябрь перевалил половину своего пути, а бабье лето живет непобедимо, заполнив всё курское Подстепье неугасимым светом и  такой сладкой печалью, что хочется украдкой всхлипнуть и смахнуть с глаз непрошеную слезу. Кажется, что никогда еще ты не видывал столько грустного, но счастливого покоя, никогда тебе не было так славно и хорошо, как в это время тихого увядания природы.   Над сухой пожелтевшей травой присмиревшего луга  серебряное сияние и трепет паутины. В таинственном лёте её столько ласки и волнительной нежности, что и самому хочется подняться ввысь и плавно парить над всем смиренным пространством, покрытым золотом и слюдяными блёстками паутины.

Бездонно-синий небесный купол  льет  на землю свой чистый  свет, будто желая разбудить ярким сиянием живую жизнь, неизбежно уходящую ко сну, к будущему зимнему покою.

Однако знаешь, что, несмотря на нынешнюю редкую удлиненную полосу, бабье лето неизбежно закончится. От этого знания грусть не уменьшается, а становится объемистой, всеохватывающей.

Угаснет октябрь. Наступит  ноябрьский чернотроп, тягостное время туманов и дождей. Из деревенских окон, свинцово-слезливых, мутных, различишь  только уныло мокнущее,  темное от беспрерывных дождей или водянистого снега прясло из коротких жердей.

 Почернеет дорога; на машинную колею станет  моросить до самого вечера холодный дождь.

 На похилившийся кол сядет сорока; вертя хвостом, она затрещит на всю округу. Что за вести она принесет в эту глухую пору в опустевшую деревню? Захочешь обсудить с нею весточки, принесенные ею откуда-то, да у неё  дела. Снимется с кола и боком, боком полетит, всё еще треща, на другую сторону околотка, где сумрачная пустынность и тоскливость  не меньше, чем возле окон моего дома.
Затихнет сорока. К вечеру затихнет и дождь, откроется на западе меркнущая полоса зари. Но  ни здесь, возле дома, ни далее по околотку не услышишь человечьего голоса. Только на ручье, на бобровой плотине, что-то плеснет, а потом тяжко охнет о заросли молодая ракита, подрезанная со всех сторон зубастым зверьком, и всё снова окутается тяжким безмолвием.

Поспешишь, набросив на плечи куртку, под навес  за приготовленными полешками.  С шифера будут стекать ручейками остатки дождя. Куртка быстро намокнет. Ах, как захочешь быстрее домой!

В печке разгорятся золотым пламенем дрова. Они ракитовые, поэтому затрещат громко, весело, изгоняя сумрачное безмолвие со всех углов неосвещенной избы. Только тени   заскачут по стенам от пламени, которое высветится сквозь чугунную дверцу  и открытое поддувало.

В бесконечную  ночь станешь листать, достав из связки,  роман-газету советской эпохи, где  обязательно будут родные писатели: М.Шолохов, В.Белов, В.Распутин, Ю.Бондарев, Е.Носов, К. Воробьев, Ю.Казаков, К. Паустовский, М. Пришвин, В. Крупин, Ф.Абрамов, В. Личутин,..

«Слава Богу! – скажешь. – Я не оставлен один на один  с этим сырым и тягостным мороком. Со мною они, мои духовные спасители и наставники».