После того как старшина Мухопляс «посеял» мою объяснительную записку, а кто-то там её нашёл и выложил в интернете, все долго смеялись. А потом быстро мне помогли. Короче, уже к вечеру следующего дня я была дома. А к следующему вечеру—почти звездой микрорайона. В хорошем смысле. Почему-то.
Так не успела вообще, опомнится как мне домой принесли от куда-то две передачки с письмами. Спасибо. Хотя одно письмо я так и не разобрала. Оно было толи не понятное толи просто шифрованное. Не успела очухоться, как меня посмертно сделали героем передачи «Наш неизвестный герой». И пожизненно почётным членом «Союза активистской позитивистской молодёжи». Я согласилась. Тем более, что, во-первых, внезапно оказалась там самой молодой (за что меня невзлюбила секретарь и тамошний руководитель компьютерной мыши—им была по тридцать лет и они там до этого были самыми юными.) Во-вторых, меня никто и не спрашивал.
На торжественном заседании мне торжественно выдали членский билет и почётную грамоту. Все по очереди жали мне и друг другу руки, от чего стали, наверное, очень похожи на масонов и были, наверное счастливы. Но вдруг я спросила: «А что я должна теперь делать?» Вот кто меня за язык тянул? Веселие сразу закончилось и все начали думать: а что они тут вообще делали до этого? Многие стали утверждать, что ничего. Другие начали возникать: как это так «ничего» ?! Для чего-то они ведь возникли! И стали вспоминать: они, мол, хотели вот это-то сделать, вот это-то предпринять... И ещё один раз все вместе съездили в лес с палатками и ходили в Музей Гигиены. Где все видели огромного хомяка. А потом кто-то вспомнил, почему меня приняли, и они сообща все решили, что раз я сама так себя выдвинула на правое дело, так пускай я сама и пойду отстаивать их права и позиции. Только вот перед этим мне надо бы сделать хоть какое- то малое дельце. И опять они все стали думать. Только в этот раз дело не ладилось—Они тут все привыкли делать так, делать. Всё по- большому! Резко так осудить на своём сайте бомбардировку Америкой Сирии. Поздравить принца Гарри со свадьбой.А тут нужна всякая мелочь!
Ну, наконец, один бородатый мужик, отставной психолог опять припомнил ещё раз, почему я тут, и высказал предложение направить меня в школу, направо которая. Прочитать там детям всем лекцию о пользе и важности гражданского мужества. Поставили на голосование. Все вобщем-то были «за» кроме парочки той, бывшей самой молодой. Которым, вдвоём в сумме шестьдесят. Секретарь высказалась в том духе, что девочкам будет ой как вреден урок мужества! Ведь они будущие женщины, а не мужчины и надо не забивать им головы всяким там разным гражданским мужествам, что бы не повредить в будущим «ихним» замужествам. Кто-то высказался что сейчас для замужества нужно куда больше мужества чем раньше для женитьбы. Секретаря лягнула под столом своего дружка-мышевода и тот открыл было уже «варежку» что бы что-то сказать, но тута принесли печеньки, разлили всем чай, так что он занял рот другим делом. Все прочие приналегли на сласти и бутерА, так что к концу второй чашки дело как-то само собой оказалось решённым.
Так что на следующий день, ранним утром, в осеннюю пору, когда лето ещё вроде как не сдалось, но осень уже заиграла своим ярким огнём по листьям- по веткам, я пошла к ближней школе от штаб- квартиры «Позитивистов». Она сверкала железною крышей в лучах ярко-красного солнца под голубым (в нормальном значении этого слова!) небосводом, блестевшем уже по-осеннему, как чистый фарфор. Когда я вступила под тень уже чуть-чуть румяных поломанных клёнов, в теплеющем воздухе лился звонок. Из кармана моей ярко-зелёной куртки. Из «трубы» наш «главнюк» мне сонно объявил: « —Вы, пожалуйста, ещё никуда не выезжайте. Мы тут не поняли, какая школа дала добро на проведение Вашего урока.»
— Лады, — говорю, —выясняйте!
Пока они стали опять думать там и стала думать здесь, на скамейке. Главным образом о том, как вообще хорошо жить! Если в школу ходить уже больше не надо. А ещё стала изучать двор. И по изучать тута было чего: двор был почему-то разделён стенкою на две части и над стеной торчали клёны поломанные, а здесь из кадок китайские пластиковые. Ну, вообщем-то тоже нецелые. Так что из-за них была далеко видна надпись со стрелкой в сторону свежее-крашенной в синие двери «для всего персонала». А над другой дверью из трёх частей, целиком из стекла и железа как супер-дорогая кофеварка была табличка другая «для детишек, родителей их водителей и господина директора школы». А рядом виднелась ещё одна надпись «Элитная школа-гимназия «СОЛНЫШКО» с аристократическим уклоном». На это «солнышко» «фальшивые» клёны бросали колючую тень, но надпись была из такого ядрёного золота, что прочесть можно было и с той стороны если выглянуть из-за стены.
В это время из двери вы сунулся охранник с добрыми серыми глазами и очень душевным лицом. Только он пытался скрыть надпись под нашитой на рукав куртки блестящей совою: «Сыч». Чоповец оказался словоохотливым и достав папироску проговорил: «—Вы, девушка, здесь, видимо воспитанников ждёте?»
—Да не то чтоб, но воспитывать кого-нибудь придётся.
—Так я подумал. Вы—няня?
—Да, нет я пришла от «Союза позитивистов и молодых активистов» или наоборот…от общественности короче. Вот!
—Ухты! Впервые слышу, что бы общественное мнение интересовало здешнее молодое поколение!
—А что их и…—договорить я не успела: заметила не газоне, остриженном до мелкого ворса пестренький ромбик, при ближайшем рассмотрении оказавшийся кошельком. «Ваш?» спрашивать было бессмысленно и я сразу спросила «Чей?». –Не мой!—гордо ответил охранник.
И подумав спросил: — А не Ваш?
Хоть вопрос был вообще-то дурацкий, но рядом ведь никого не было, скучает мужик, чего поделать? Я подняла кошелёк двумя пальцами и понюхала. Знаю я все эти школьные шуточки. Тоже вроде общественная работа—отучают народ от жадности и охоты за чужим, значит, добром. Он убедительно пах одним только газоном. Значит там только записка-бумажка. Что-то вроде «полож, с… на место!» и мы со скучающим чоповцем вместе поржём. Только там…к моему удивлению было аж три бумажки. И на двух было напечатано «попять сот» и на одной «сто» рублей, а в углу аккуратно скопились двадцать пять копеек тремя монетами. Увидав всё это «богатство» я невольно понурилась; кто-то вот жил ещё хреновее чем я—человек без работы, но зато с тремя подработками. У меня и то сейчас больше наличности чем у этого бедолаги, так он это и то потерял! Был почти нуль, а стал совсем минус.
—Наверно старушка какая-нибудь—предположила я, показывая охране кошелёчное нутро.
Тот почему-то поднял брови домиком, а я в кармане увидала карту магазина «Кокоша». Это такая игрушечная лавка, фуксиевого цвета, которая открывается только в самых красивых домах, но разворотив на фиг полстены или хотя бы «заткнув» собой арку.
—Это не старушкино. Это кого-то из этих детей.—прозвучало откуда-то с верху. В голоса свыше я не верю. Даже если голос такой, не мужской, не женский. Я медленно так подняла голову м и увидела, что на стене видны парень лет, толи девять толь восемь и девчонка такая же вроде. Парень положил на стену локти, а на них голову. Его напарница, в крупных очках, одной рукой голову подпирала и оба кудрявые и печальные. (Где-то я точно такое же видела несколько раз!) Верно, они были правы.
—Надо отдать!
Я пошла к двери, но страж порядков испуганно так замахал мне рукой, как наверное, если бы я тащила гранату водной руке, а в другой—чеку, и стал по-заячьи оглядываться на все стороны света, пока наконец не взглянул на меня прям с мольбой. И страдающим шёпотом произнёс: — «Сюда нельзя!»
—Ладно, —обиделась я, —тогда отдайте Вы. Наверное, даже знаете примерно чей он.
В таких школах, обычно, мало учеников.
—Нет. Мне его лучше и в руки не брать, —отчеканил охранник и стал уже совсем грустным и смотрел теперь только вниз. Я вообще, тоже тогда приуныла.
—Но его всё равно надо как-то вернуть!
Чоп поднял глаза к верху, где сидели уже четверо ребят, от чего стал похож на задумчивую фарфоровую собачку, и сказал мне: — Вы постойте с ним, и с ними здесь, а я сейчас спрошу в школе. И пролез внутрь через полу- закрытые двери. Я через стекло ещё видела, как он весь такой чёрный прошёл на фоне пёстро-зелёных плакатов куда-то, когда услышала за спиною пронзительный визг: — «Солнышко, успокойся!!!» а потом «Твоя мамочка рядом!!»
Я слегка обалдела, что у «Солнышка» есть своя мама и она определённо рядом. Я вообще-то чуть-чуть не оглохла! Когда я повернулась, то очутилась лицом к лицу с бабою лет сорока, может, трёх. В светлых брюках и беленькой куртке, по которой во всю ширину разрисован был крест, вроде тех, что стоят на заросших могилах, на кладбищах, а что б было ещё больше похоже, по всей куртке, где место осталось, разрастались цветы и порхали гигантские бабочки. Лица, под кружками завивки, не помню. Только рот, весь какой-то огромный надутый и кривой. И хоть стояла впритык ко мне, всё продолжала орать: —Успокойся! Найдём кошелёк твой! А нет—так купим тебе ещё лучше и, главное—ещё дороже!
Тут я уловив паузу её спросила:—Скажите, этот кашель был такой ярко-розовый, в пятнышках и со стеклом в середине?
Она брезгливо скосила на меня левый глаз и спросила: —Вы няня?
—Нет, причём тут это вообще? Кошёлёк был такой?
—Да, такой!
Ну и голос был у неё! Бензопила на сибирском морозе!
—Хорошо! Вот и он. Забирайте.
Она недоверчиво покосилась вдруг на меня уже обеими глазами. И проскрипела опять в телефон: —Солнышко, иди вниз мама тута, у дверичек!
Пока «солнышко» шло надо мною сгущалися тучи.
—Откуда он у тебя?
—От сюда. Здесь на газоне нашла.—ответила я. Мне уже больше всего хотелось избавится от этого оляпистого кожзама и больше вообще его никогда не видеть.
—Так вот прямо и нашла.
—Криво!
На стене послышалось одобрительное шуршание. Я подняла глаза—там уже сидело штук восемь «зрителей», как воробьёв, и все с печалью смотрели на меня.
—И так вот просто и отдашь?
—А как ещё вам отдавать?—я решила пока не кипятиться: она конечно дура-дурой, но старше меня, а мелкие смотрят.
—И так я тебе и поверила? Да?
—Она вознаграждения ждёт!
Пискнули сверху голосом, как булавка. Мы все враз обернулись—сверху по бетонной лесенке к нам, грешным шло «солнышко». Запутанное с ног до головы в блестюче-розовое, и так глубоко заправившее руки в карманы, что его мотало при каждом шаге из стороны в сторону. У них это зовётся с «чувством собственного достоинства». Чего она там, собственно, говоря чувствовала я не знаю, но я почувствовала недоброе. И народ на стене тоже.
— Ох, детонька! Ох, рыбочка! Ох, солнышко!—захлюпала губами пёстро-цветная мамаша.
Розовое «солнышко» восприняло это брезгливо –индифферентно—«мол, воркуй если хочешь». Но это пока разговор не зашёл про кОшель.
—Это твой вот кошелёчек?
—Ой, это мой кошёлёк! Мой кошелёк! Отдайте мне его сейчас же!!
Я отступила сев на лавочку. Не от страха—ещё чего—это была нормальная реакция на стресс. Тем более на голос «солнышка».
—Да мне –говорю—на хре… на хранение не нужен ваш кошелёк пятнистый! Я его и так уже начала отдавать. Забирайте его к чёрту!
—Да-да! Так я вам и поверила.
—Ты б деньги проверила,—посоветовала девке мамаша.
Общество на стене смиренно приуныло. Особенно когда эта «розовая гусеница» провизжала: — Если бы у меня хоть копеечка пропала, то мы вам награду не отдадим! Не отдадим!
—Да я в жизнь… тут, у меня как писал классик «в зобу дыхание спёрло». Мне оставалось только посмотреть на стенку, отделявшую, здесь как и в «Игре престолов» мир таких вот пёстро-розовых в блёстках от «диких». На ней уже сидело человек десять, не менее.
Сероглазый охранник высунулся из дверей с совсем уж похоронным видом.
—На вот, глядите!—я распахнула чёртов кошелёк во всю ширь—Там ровно тысяча сто и скидка в магазин гламурного хламья.
—Да ты знаешь с кем говоришь?
—С хамлом!
На стенке у народа глаза враз посветлели, хотя у бедного охранника в глазах было уже темно, но он чуточку улыбнулся.
—Всё я звоню мужу!!
И тут голос-булавка снова завопил: — А у меня там были ещё тысяча рублей! Ещё тысяча рублей!
—Где солнышкина тысяча рублей?
На стенке уже было человек пятнадцать и глаз наверно тридцать. И плюс ещё две парочки очков.
Я гаркнула: — Да с чего вы взяли, что они там были? Вы врёте всё! А значит и всё остальное тоже! –и как это я догадалась только что?—Это НЕ ВАШ КОШЕЛЬ!
Посмотрев на «солнышко» я уже готовилася заткнуть уши, и охранник тоже в спешке вставлял в уши наушники… А зря: маманя с гусеницей не издали ни звука. Они только стояли,вытянув шеи и в первый раз открывши полностью глаза. Правда без всякого выражения. Вроде как у «урюков» когда они хотят дать понять, что тебя слушают. Ну, слушаете, так слушайте: —Этот кошелёк потеряла я три дня назад и только что вспомнила об этом. Я его тоже купила в магазине под аркой, а точней в арке. Правильно?
На стене со мной осторожно, но согласились.
—В нём было как раз тысяча сто рублей «Кокошковая» карточка—мне её дали на открытие этого дурацкого магазина в нашем районе. Две недели назад—если хотите, проверьте. Там весь район был: митинг против их произвола устраивали. А хозяева этого лабаза всех поздравляли. Из-за закрытых дверей и кинули в толпу карточки со скидками на полпроцента. На стене выразительно прыснули и кто-то, весь в кудрях затрясся и упал, утащив за собой кленовую ветку.
—А самое главное—у меня там ещё лежали копейки.
—У солнышко там тоже лежали копейки!—вдруг внезапно воскресла мамашка.
—Сколько?
Этот короткий вопрос вызвал короткое замыкание.
На стене все тоже с интересом переспрашивали : —Да, вот: сколько?
—Скоко?
—Сколько там копеечек было?
—Скажите нам?
Мамаша хотела пронзить мелких взглядом, но там только поёжились пара самых робких ребят, а остальные сидели твёрдо как триста спартанцев. Страж порядка расправил плечи.
Напряжение росло, время—тянулось.
В друг сквозь шелесты клёнов (настоящих и нет) мне послышалось: —Десять? Или пять? Пядесять?
—НЕТ.—сказала я твёрдо и произнесла держа кошелёк нутром к команде на стенке: — Двадцать пять копеечек. Две монеты по десять и одна по пять. И показала всем высвобождённую из угла мелочь. Мелкая увидела и удивилась. В первый раз за её жизнь что-то решали копейки. Хотя всегда всё решали деньги. Потом я предъявила кошелёк и копейки охраннику и случайно прошедшей мимо нас парочке с большим букетом сиреневых флоксов.
—Двадцать пять. Правильно? –те закивали не в лад, а в синкопу.
Тут к гнусной мамочке возвратилась привычная наглость:—Ты не знаешь с кем разговариваешь!
—Это вы не знаете с кем разговариваете, — и говоря эти слова я предоставила им документ в развёрнутом виде именно так, как его и предоставляет настоящий защитник закона всем остальным гражданам: открыв во всю ширь и водя почти поносу гражданина из стороны в сторону. Спасибо тебе, «Союз позитивной молодёжи», ты выдаёшь хорошие «корочки»!
Оборона резко ослабла но ещё не была сломлена:--Кошелёк наш и точка!
—Многоточие! Для начала, какого он цвета?
—Розового!
—Фиг вам! Это цвет фуксии!
—Его все зовут ярко-розовым!
—Нет, —отозвались уже со стены—моя тётя шьёт платья и называет его так «цвет фуксии», сказал мальчик с короткими светлыми волосами.
--А мой старший брат учится на дизайнера, — гордо поведала девочка в круглых очках с ровной чёлкой, —он тоже этот цвет зовёт именно так. А ещё «дурацким».
—Отдайте мой кошелёк— сказало вдруг «солнышко» почти что нормально.
—Доказано уже, что не твой, —сказала я и отвернулась.
И не то, что б меня удивило, что она заговорила вдруг «человеческим голосом», теперь можно признаться—мне было стыдно.
—А где тогда мой?—тут я услышала как она говорит вообще нормально.
—Тебе ж новый уже обещали, —тут внезапно так выдала я.
—Хочу новенький кошелёк!!—снова взвизгнула голосом шпилькой девчонка, и мамашка взялась унимать своё порожденье.
Я вертела в руках кошелёк. Он теперь был какой-то тяжёлый и неудобный.
—Эй, народ! —обратилась я к обществу на стене, — если вы знаете, что это за цвет, то наверное этот кошелёк ваш!
Логика та ещё, но лучше чем, никакой.
— Только, чур, что б за деньги не драться.
—А мы просто пойдём, купим торт!—предложил лидер класса. Высокий парень с колючими вихрами.
—И из-за торта тоже!
—А и не получится, —заметила сказала девочка с пучком волос, торчащим перпендикулярно к голове, —если мы будем шуметь и спорить то все узнают про торт и спросят от куда у нас деньги.
—Двадцать пять копеек не потеряйте!
—Это верно—«копейка рубль стережёт».
«Теперь-то это все поняли!» —подумала я.
Охранник украдкою помахал детям рукой.
И шепнул мне: —Вы правильно сделали, что отдали им деньги—у них, в той части школы столовой нет. Это раньше дона большая школа была, а новый директор сперва сделал платные классы, а потом отделил их от школы вообще. Теперь эти платные, здесь в этой части и бесплатные –за стеной. Теперь у них «физ-ра» только вот во дворе—зала нет. И столовой тоже места не нашлось.
Прозвучал звонок. На этот раз «взаправдашний», школьный. И в обеих школах поднялся обычный, вполне одинаковый гам.
Тут мне на плечё твёрдо легла чья-то рука. Много мыслей в моей голове пронеслось. Очень много. Я так медленно повернулась. Решив твёрдо стоять на своём, и быть в этот раз уже до конца честной.
Передо мной оказалась девушка в перманенте и длинном пальто и уж в совсем длинной клетчатой юбке.
--Здравствуй, Ника!—сказал ей дружелюбно охранник.
--Здравствуйте Павел Константинович! А вы, наверное, Руфина Сергеевна?
—Нет, —очень честно ответила я.
—Ох, простите, ведь Вы Снегирёва. Присланы к нам обществом. Я пришла сказать, что у нас тут, правда, было «окно», но его решили «закрыть»: провести урок физкультуры на свежем воздухе. И добавила будто оправдываясь, со смущенно -мечтательной улыбкой: —Пока тепло. Но Вам всё ровно напишут, что Вы провели урок мужества у второго «Б».
—Это где высокий парень такой вихрами как у дикобраза, один ещё совсем светлый как альбинос. Стриженный. Девочка с пальмою на макушке и ещё одна в круглых очках?
Они-они, —весело закивал приосанившейся Павел Константинович.
—Да! Это Серафимов Коля шахматист и конструктор, Марчиков Владимир. Берюкина Света—отличница и…
—И очень хорошо! Пишите, что урок прошёл успешно!—радостно разрешила я и потрепавшись с охранником, про то, как хорошо гулять осенью в парке в особенно в воскресение, пошла докладывать, что урок был проведён на свежем воздухе.
P.S. А кошелёк, уже без содержимого, на следующий день опять перекинули через стену. Он упал на тот же газон, но его уже никто не подбирал.